— Уильям, должен признаться, я немного разочарован, — сказал профессор Риттер.
      — Всего лишь немного? — спросил Джеков отец, выпрямился и повернулся к вошедшим лицом.
      — Уильям, это неподходящая одежда для "Кроненхалле"! — погрозил ему пальцем доктор Хорват.
      — Я не собираюсь ужинать с голым человеком — по крайней мере на людях! — провозгласила доктор фон Pop и тут же пожалела о своих словах, как понял Джек. — Es tut mir leid, — добавила она немедленно.
      Коллеги и профессор Риттер в ужасе посмотрели на нее.
      — Я же сказала, что прошу прощения! — сказала она начальственным тоном.
      — Кажется, я слышал слово "голый", — сказал Уильям, хитро улыбаясь Джеку. — И они еще смеют попрекать меня "пусковыми механизмами"!
      — Я уже извинилась, Уильям, — продолжила доктор фон Pop.
      — А, ерунда, — не сказал, а сплюнул в раздражении Уильям; Джек заметил, как отец вздрогнул — первый знак, что ему холодно. — Просто я столько раз говорил вам, что я не голый! Вы прекрасно знаете, что я воспринимаю это иначе!
      — Мы знаем, — сказал доктор Бергер, — вы говорили нам много раз.
      — Мы-то знаем, а Джек еще нет, — заметил профессор Риттер.
      Доктор фон Pop обреченно вздохнула, если бы у нее в руках был карандаш, она бы несомненно принялась его вертеть.
      — Татуировки, Джек, суть подлинная одежда вашего отца, — сказала она, подошла к Уильяму, взяла его за плечи, провела руками до запястий, взяла в руки его ладони. — Ему холодно, потому что многие его любимые композиторы умерли. Ведь большинство из них давно в могиле, не так ли, Уильям?
      — Именно, вот я и дрожу, словно от могильного холода, — кивнул он, дрожа как осиновый лист.
      — А что у нас тут, и тут, и вот тут, и вообще везде? — продолжала доктор фон Pop, тыча пальцем то в одну татуировку, то в другую. — Одни сплошные славословия Господу, гимны да плачи. Для вас, Уильям, существует только две вещи — или экстатическое восхищение, или душераздирающая скорбь. Вы благодарите Господа, Уильям, но все остальное и всех остальных вы лишь оплакиваете. Ну, как у меня, пока получается?
      Это был вопрос отцу. Джек понял, что доктору фон Pop удалось его успокоить, но дрожь никак не прекращалась. Доктор Хорват массировал ему плечи, чтобы согреть, и одновременно пытался надеть через голову футболку.
      — Очень хорошо, — искренне ответил доктору фон Pop отец; видимо, для сарказма ему слишком холодно, снова застучали зубы.
      — Ваше тело не обнажено, Уильям. Оно укутано в восхитительные одежды — в гимны, в ликование, в страсть вечной любви к Господу и одновременно в вечную, неизбывную скорбь, — продолжила доктор фон Pop.
      Доктор Хорват одевал Уильяма, как мать одевает малолетнего ребенка. Джек ясно видел — папа полностью подчинился своим эскулапам, доктору Хорвату с его одеждой, но более всего доктору фон Pop и ее проповеди, которую, конечно, Уильям сам произносил ей неоднократно.
      — Ваша скорбь служит вам одеждой, и вам больше ничего не нужно. Ваше сердце, — продолжила доктор фон Pop, — ваше разбитое сердце исполнено благодарности — оно лишь не способно больше согревать вас. А музыка — что же, иные из ваших нот торжествуют, ликуют; но куда больше других, тех, что скорбят, разве не так, Уильям? Вы куда больше дорожите печальной музыкой, печальной, как похоронный марш, печальной, как плач по покойному, — боже мой, сколько раз я от вас это слышала!
      — "Боже мой, сколько раз" — здесь я слышу сарказм, Рут, — сказал отец. — Тут вы споткнулись, а до того все шло отлично.
      Доктор фон Pop снова тяжело вздохнула.
      — Уильям, я просто не хочу, чтобы мы опоздали на ужин. Поэтому оглашаю для Джека краткую версию; пожалуйста, простите меня.
      — Я понял, о чем речь, — сказал Джек доктору фон Pop; он-то считал, что в сложившейся ситуации она выступила более чем блестяще. — Папкин, я понял, как все у тебя устроено, правда-правда.
      — Папкин? Was heisst es? ("Что это значит?") — спросил доктор Хорват.
      — Amerikanische Umgangssprache fur "Vater" ("Папа" на просторечном американском"), — ответил профессор Риттер.
      — Клаус, оставьте его, пусть идет без галстука, — сказала доктор фон Pop доктору Хорвату, который пытался завязать означенный предмет туалета у Уильяма на шее. — Джек не при галстуке и выглядит отлично.
      Джек готов был поклясться, что доктор Хорват сейчас вознесет к потолку трубный глас "Но это же "Кроненхалле"!", однако психиатр покорно убрал галстук в карман, не сказав ни слова.
      — Уильям, — назидательно, нараспев произнес доктор Бергер, — жизнь отнюдь не сводится к скорби и славословию Господу. Если смотреть фактам в лицо, жизнь куда шире.
      — Уильям, вы больше не услышите от меня того слова, — сказала доктор фон Рон, — и однако да будет мне позволено выразиться так: вы не можете отправиться в "Кроненхалле", одевшись исключительно в ваши татуировки, потому что, как вы прекрасно знаете, Уильям, в обществе не принято ограничиваться ими.
      — Ах да, конечно, в обществе не принято, — повторил Уильям, хитро улыбаясь. Джек готов был спорить — его отец испытывал особое удовольствие от всего, что не принято в обществе, и доктор фон Pop знает эту особенность его характера.
      — Позвольте мне, — сказал Джек. — Я вижу, как тщательно и хорошо вы заботитесь о папе. Я хочу, чтобы вы знали — моя сестра и я высоко ценим все, что вы для папы делаете. Более того, папа тоже это очень ценит.
      Присутствующие от смущения стали переминаться с ноги на ногу — но только не Уильям, он, напротив, не скрывал своего раздражения.
      — Джек, ты давно уже не канадец — нечего воображать, что ты на трибуне и от тебя ждут речей, — сказал ему отец. — Каждый из нас, если только захочет, умеет вести себя так, как принято в обществе. Ну разве что Гуго — исключение из этого правила, — добавил он с этой своей хитренькой улыбочкой, Джек уже почти к ней привык. — Джек, ты уже виделся с Гуго?
      — Noch nicht ("Еще нет"), — ответил Джек.
      — Но, я полагаю, тебя просветили относительно небольших экскурсий, куда меня периодически водит Гуго, — сказал папа; улыбочка вмиг пропала, словно одно лишь слово, не обязательно "Гуго", а любое "неподходящее" слово могло в одну секунду превратить его в другого человека. — Они что, рассказали тебе об этом?
      Отец не шутил, он правда опешил при этой мысли.
      — Я получил кое-какую информацию, — уклончиво ответил Джек; поздно, Уильям уже накинулся на профессора Риттера и его коллег:
      — Я-то думал, такую деликатную тему, как секс, отцу с сыном полагается обсуждать между собой. А вы, оказывается, другого мнения!
      — Bitte, Уильям... — начал профессор Риттер.
      — Нет, позвольте! Эти беседы должен вести отец! Во всяком случае, отец, достойный именоваться таковым! — продолжил Уильям. — Это моя работа! Говорить о сексе с моим сыном — моя работа! С каких это пор вы решили, что это — ваша работа?!
      — Мы сочли необходимым доложить Джеку о природе ваших с Гуго прогулок, — сказал доктор Бергер. — Мы не предполагали, что вы и сами намерены поднять с ним эту тему.
      — Разумеется, ведь вы привыкли смотреть в лицо исключительно фактам, — несколько успокоившись, ответил Уильям.
      — Папкин, мы об этом сможем поговорить и потом.
      — Точно, например, за ужином, — сказал отец и хитренько улыбнулся доктору фон Pop, та в ответ тяжело вздохнула.
      — Да-да, ужин, ужин! Вам давно пора отправляться! — в возбуждении воскликнул доктор Хорват. Уильям поклонился доктору фон Pop и пропустил ее вперед, затем вышел сам. Джек последовал было за ним, но его остановил доктор Хорват.
      — Какой был пусковой механизм? — шепнул австрияк на ухо Джеку; даже шептал он как из громкоговорителя. — Das Wort! ("Слово!") — продолжил он. — Что это было за слово?
      — "Шкура", — шепнул ему в ответ Джек. — Папа произнес слово "шкура".
      — Gott! — воскликнул доктор Хорват. — Это слово из самых плохих! Этот механизм невозможно остановить!
      — Рад слышать, что кое-какие остановить можно, — сказал Джек. — Кажется, слово "голый" из этой категории. Этот механизм доктор фон Pop сумела остановить.
      — Ja, слово "голый" это полная ерунда, — отмахнулся доктор Хорват, — а вот слово "шкура" в "Кроненхалле" лучше не произносить. Ох, а ведь еще есть зеркала! — хлопнул он себя по лбу, словно забыл. — Ни в коем случае не давайте Уильяму смотреть в зеркало!
      — Зеркала — из тех механизмов, что нельзя остановить?
      — Зеркало — куда больше, чем просто пусковой механизм, — мрачно сказал доктор Хорват. — Зеркало — это das ganze Pulver!
      — Что? — спросил Джек; он впервые слышал такое выражение.
      — Das ganze Pulver! — воскликнул доктор Хорват. — Как бы мне вам перевести, буквально не получается... Ну хорошо, пусть будет "термоядерный взрыв".
 
      Вечер в "Кроненхалле" начался с комплиментов — Уильям как мог расписывал свое восхищение седой прядью в волосах доктора фон Pop. Ему всегда казалось, говорил он, что однажды утром доктор фон Pop шла на работу — и тут в нее ударила молния. Не успев принять в тот день и своего первого пациента, доктор фон Pop, конечно, почувствовала, что у нее произошло что-то с головой, ведь молния поразила ее волосы до самых корней, так что те умерли и обратились из рыжих в серые.
      — Уильям, вы в самом деле считаете это комплиментом? — спросила доктор фон Pop.
      Разговор этот состоялся еще до того, как их усадили за стол в зале со стеной из матового стекла. Они вошли в "Кроненхалле" со стороны Ремштрассе; доктор фон Pop заслонила от Уильяма зеркала (как тот ни старался, не смог даже краешком глаза увидеть зеркало; неудивительно, он едва доставал своему эскулапу до грудей). Зеркала у входов в мужской и дамский туалеты не были видны из коридора, так что они счастливо избежали их, а зеркало над сервантом располагалось в другой части ресторана.
      Уильям, несмотря на это, все пытался найти где-нибудь зеркало, но доктор фон Pop заслоняла ему обзор, а доктор Крауэр-Поппе держала его за руку. Отец постоянно оборачивался к Джеку и улыбался ему. Джек видел, как отцу весело — еще бы, пришел в роскошное заведение в сопровождении двух невероятных красавиц.
      — Рут, если бы не ваш высокий рост, — сказал Уильям доктору фон Pop, — я бы мог оценить, как вы покрасили свою седую прядь — до самых корней волос или нет.
      — Уильям, вашим комплиментам нет конца, — улыбнулась она ему в ответ.
      Отец постучал пальцем по дамской сумочке доктора Крауэр-Поппе:
      — Седативненькое наготове, Анна-Елизавета?
      — Уильям, ведите себя хорошо, — ответила доктор Крауэр-Поппе.
      Тот подмигнул Джеку. Доктор Хорват нарядил отца в черную шелковую рубашку с длинными рукавами; руки у него длинные, а вот рост небольшой, поэтому казалось, что ему любая рубашка велика. Седые волосы до плеч — такие же блестяще-серые, как прядь у доктора фон Pop, — делали Уильяма еще красивее, почти по-женски изящным; это впечатление усиливали и медные браслеты с перчатками — "вечерними", как их называл Уильям, из тонкой телячьей кожи, выкрашенной в черное. Папа не шел, а подпрыгивал, вылитый мистер Рэмзи; как и говорила Хетер, Уильям Бернс, несмотря на свои шестьдесят четыре года, выглядел очень молодо.
      — Увы, Джек, Рут не в восторге от Радужного Билли, — сказал Уильям, усаживаясь за стол.
      — Увы, папкин, она мне уже доложила об этом лично, — сказал Джек, улыбаясь доктору фон Pop, она улыбнулась ему в ответ.
      — Но это все равно, — сказал Уильям и прокашлялся. — Вот что я тебе скажу, сынок. У нас с тобой две самые шикарные телки во всей этой забегаловке.
      В самом деле, папа знает наизусть все реплики Радужного Билли.
      — Уильям, вы просто адский льстец, — заметила доктор фон Pop.
      — Джек, ты заметил, какая у Рут сумочка? — Отец указал на довольно большую сумку, почти саквояж (она не умещалась под столом), которую взяла с собой доктор фон Pop. — Я бы даже сказал, чемодан. А! Я догадался — у нее с собой смена белья! О, значит, доктор фон Pop не собирается ночевать дома! Но где же она в таком случае собирается ночевать? Как думаешь, Джек? — Он хитро-хитро улыбнулся и подмигнул сыну.
      Вы только подумайте, на что он намекает! Доктор фон Pop, хочет он сказать, намерена провести ночь с Джеком в отеле "Шторхен"! Возмутительно!
      — Не каждый день встретишь мужчину, который умеет хвалить такие мелочи, как дамские сумочки, — улыбнулась Джеку доктор фон Pop.
      Доктор Крауэр-Поппе не стала ни подыгрывать, ни улыбаться— несмотря на облик супермодели, главной чертой ее характера оставалась серьезность, как и подобает фармакологу.
      Джек знал, что она замужем, мать двоих маленьких детей, — поэтому-то отец и не стал ее дразнить, а свои игривые намеки адресовал доктору фон Pop и сыну. Начальница неведомого отдела, информировала Джека Хетер, разведена и детей у нее нет.
      — Уважаемые дамы, не знаю, осведомлены ли вы, но мой сын посещает психиатра; я еще с вами и не познакомился, а Джек уже нашел себе консультанта по душевной части, — сказал Уильям. — Не расскажешь нам подробнее про это, Джек?
      — Я не знаю, как в медицинском мире называется терапия, в которой я участвую, — объяснил Джек. — Я имею в виду, мне неизвестен точный психиатрический термин.
      — О, его может и не существовать, — сказала доктор Крауэр-Поппе. — Просто опишите нам, что вы делаете.
      — Не знаю даже, с чего начать. Доктор Гарсия — она, кстати, восхитительная женщина, ей за шестьдесят, у нее куча детей и еще больше внуков, несколько лет назад потеряла мужа...
      — К ней ведь в основном женщины ходят, не так ли, Джек? — перебил его отец. — У меня сложилось такое впечатление по прочтении статей про эту историю с Люси — вы ведь помните, как Джек обнаружил у себя в машине на заднем сиденье какую-то девицу? — спросил Уильям у дам. — И она, и ее мать, оказывается, лечатся у Джекова психиатра! Не иначе, в Калифорнии дефицит психиатров!
      — Уильям, мне кажется, будет правильнее, если Джек сам расскажет нам про своего врача, — сказала доктор фон Pop.
      — Вот оно что, — смутился папа; Джека прошиб холодный пот — Уильям произнес эти слова точно так же, как он сам.
      — Итак, доктор Гарсия требует от меня, чтобы я все рассказывал ей в хронологическом порядке, — сказал Джек, психиатры закивали, а Уильям почему-то принял обеспокоенный вид.
      — А что именно ты ей рассказываешь? — спросил он.
      — Все. Все, от чего я испытываю радость, все, что заставляет меня рыдать, все, от чего я прихожу в ярость, — вот в таком духе, — сказал Джек.
      Доктор Крауэр-Поппе и доктор фон Pop перестали кивать и вместо этого уставились на Уильяма. Кажется, мысль о том, что именновызывает у сына радость и слезы, спровоцировала неожиданную реакцию.
      Уильям положил руку на сердце, точнее, стал ощупывать у себя левую половину груди, словно искал что-то, пытался нащупать нечто то ли под рубашкой, то ли под кожей. Он знал, что ищет и где оно; его, Уильяма, радость и его слезы — это Карин Рингхоф, дочь коменданта. А ярость — то, что случилось с ее младшим братом.
      — Кажется, эта терапия — довольно длительное предприятие, — сказала Джеку доктор Крауэр-Поппе, не сводя глаз с руки Уильяма — и она и Джек знали, к какой татуировке прикоснулся сейчас его отец.

        Дочь коменданта; ее младший брат

       Лицо Уильяма искажала гримаса боли, и поэтому Джек понял, что папа нащупал указательным пальцем точку с запятой — первую и, возможно, последнюю точку с запятой в карьере Дока Фореста.
      — Да-да, я бы сказала, вы не проходите курс терапии, а пишете целый роман, — сказала доктор фон Pop, также не сводя глаз с Уильяма.
      — Значит, сынок, ты излагаешь в хронологическом порядке все, что дарило тебе радость, вызывало у тебя слезы и приводило в ярость, с детства и по сию пору, так? — спросил папа, вздрагивая, словно от боли, при каждом слове, словно на каждое слово откликалась на его теле татуировка (на ребрах, над почками, на ступнях — где имена Джека и его сестры). Джек знал — ты испытываешь жуткую боль, татуируясь во всех этих местах, но Уильям Бернс намеренно сделал себе татуировки именно там — и не только там, а везде, где больно, кроме пениса.
      — И как вы считаете, эта терапия вам помогает? — со скептическим видом спросила доктор фон Pop.
      — Мне кажется, да, во всяком случае, сейчас мне гораздо лучше, чем прежде, — ответил Джек.
      — И вам кажется, что лучше вам стало именно от хронологического метода? — спросила доктор Крауэр-Поппе; судя по тону, подумал Джек, она-то думает, что таблетки куда надежнее, чем пересказ в хронологическом порядке хороших и плохих моментов своей жизни.
      — Да-да, мне кажется, именно... — начал Джек, но его снова перебил отец.
      — Это варварство! — закричал он. — Если хотите знать, я считаю, это просто пытка! Сама идея пересказать в хронологическом порядке все, что в жизни заставило тебя радоваться, плакать и гневаться, — боже, ничего более похожего на самый отъявленный мазохизм я в жизни не слышал! Ты с ума сошел, Джек!
      — Папкин, я думаю, мне это помогает. Благодаря тому, что я все излагаю в хронологическом порядке, я способен держать себя в руках. Делая это, я успокаиваюсь.
      — Мой сын решительно выжил из ума, — сказал Уильям.
      — Вы так думаете, Уильям? Но почему же тогда в психиатрической лечебнице содержитесь вы, а не он? — спросила доктор фон Pop.
      Доктор Крауэр-Поппе закрыла свое прекрасное лицо руками; на миг Джек подумал, что слово "лечебница" — очередной пусковой механизм, как и татуировка от Дока Фореста на левой половине груди; последнее было ясно как день, правда, этот пусковой механизм, видимо, из тех, что можно остановить, судя по тому, что папа убрал руку от груди.
      Тут появился официант — невысокого роста человек, подпрыгивающий не хуже Уильяма и мистера Рэмзи, только полный, с совсем маленьким ртом и пышными усами (кажется, они щекотали ему нос, когда он говорил).
      — Was darf ich Ihnen zu trinken bringen? ("Что принести вам выпить?") — спросил он скороговоркой — все слова слились у него в одно.
      — Как вовремя, — сказал Уильям, официант же решил, что он что-то заказал.
      — Bitte? — спросил он.
      — Ein Bier ("Одно пиво"), — сказал Джек, ткнув в себя пальцем, чтобы официант понял, о ком речь.
      — Я не знал, что ты пьешь! — озабоченно сказал отец.
      — Я не пью на самом деле, вот увидишь — я не допью бокал до конца, — сказал Джек.
      — Noch ein Bier! ("Еще одно пиво!") — произнес Уильям и ткнул пальцем себе в грудь.
      — Уильям, вы же совсем не пьете, даже полбокала не выпьете, — напомнила ему доктор фон Pop.
      — Я хочу то же, что Джек, — сказал отец тоном капризного пятилетнего ребенка.
      — Нет, Уильям, вам нельзя. Вы же принимаете антидепрессанты, они несовместимы с алкоголем, — сказала доктор Крауэр-Поппе.
      — Давайте я отменю заказ, — предложил Джек. — Das macht nichts.
      — Со временем Джек хорошо заговорит по-немецки, — заметил Уильям.
      — Он уже сейчас отлично говорит, — сказала доктор фон Pop.
      — Видишь, Джек? Ты ей нравишься. Я же говорил, у нее с собой смена белья! — сказал отец.
      Врачи перестали обращать на Уильяма внимание и заказали бутылку красного, а он — бутылку воды. Джек подозвал официанта и сказал, что передумал — ему требуется большая бутылка воды, а пива не надо.
      — Нет, нет! Пожалуйста, выпей, если хочешь! — воскликнул Уильям, взяв Джека за руку.
      — Kein Bier, nur Mineralwasser ("Пива не нужно, только воду"), — произнес Джек.
      Уильям надулся как сыч и принялся играть с приборами.
      — Эти сраные американцы! — буркнул он себе под нос, думая задеть Джека и посмотреть, как тот на него рассердится, но тщетно. Доктор фон Pop и доктор Крауэр-Поппе молча переглянулись.
      — Венский шницель не бери, — предупредил отец, словно все это время думал только о меню, которое только что взял в руки.
      — Почему, папкин?
      — Они забивают целого теленка и приносят тебе половину, — сказал Уильям. — И бауэрншмаус тоже не бери.
      Бауэрншмаус — это ассорти из колбасных изделий и сосисок, очень популярное у австрийцев; видимо, это было нечто из репертуара доктора Хорвата, но Джек не нашел это блюдо в меню "Кроненхалле".
      — А главное, — не унимался Уильям, — не бери жареные колбаски — они гигантские, размером с лошадиный пенис!
      — Раз ты так говоришь, я ничего этого заказывать не стану, — успокоил его Джек.
      Врачи тем временем тараторили на швейцарском диалекте немецкого — совсем не похожем на нормативный язык, который Джек изучал в Эксетере. Обычный немецкий швейцарцы называли "письменным".
      — Опять этот их швейцарский! — презрительно сплюнул Уильям. — Они всегда переходят на диалект, когда не хотят, чтобы я их понимал.
      — Папкин, если бы ты не завел речь про лошадиные пенисы, кто знает, может быть, они не стали бы говорить о тебе и переходить на непонятный язык.
      — Тебе надо сменить психиатра, Джек. Найди кого-нибудь, кому ты сможешь рассказывать все в любом порядке, как тебе приходит в голову. Я серьезно, черт побери.
      Джек удивился — не только тому, что отец сказал "черт побери" точно так же, как эту фразу говорит Джек, но и тому, что он вообще ее произнес — ни в одном фильме у Джека не было этой реплики. Но ведь доктор Бергер говорил ему, что отец его хорошенько изучил, а доктор фон Pop намекнула, что Уильям вовсе не ограничился его фильмами.
      — Поразительно, сколько ваш отец всего знает, вы не находите? — спросила доктор фон Pop.
      Вернулся пухлый попрыгун-официант — принять заказ на главные блюда. Уильям немедленно заказал венский шницель, вот уж чего никто не ожидал.
      — Уильям! Я же знаю, какой у вас аппетит! Вы и половины не осилите, — сказала доктор Крауэр-Поппе.
      — А я поступлю, как Джек с его пивом, — не стану доедать до конца, — ответил он. — И еще я не стал заказывать к шницелю картошку, только зеленый салат. Und noch ein Mineralwasser ("И еще воды"), — сказал отец официанту; Джек с удивлением заметил, что предыдущая папина бутылка уже пуста.
      — Уильям, не торопитесь, — сказала доктор Крауэр-Поппе и прикоснулась к его руке, он отдернул ладонь.
      В ресторане было довольно много народу, но и свободных столиков еще хватало — они обедали чуть раньше самого "горячего времени", как объяснил Джеку портье. Все посетители тем не менее узнали Джека Бернса.
      — Уильям, — сказала доктор фон Pop, — оглянитесь вокруг. Вы можете гордиться — ваш сын знаменит!
      Он, однако, отказался оглядываться.
      — Смотрите, Уильям, все узнают вашего сына! А вы так похожи! Стало быть, всем ясно — вы его отец! — сказала доктор Крауэр-Поппе.
      — Но ведь на этом их мысль не останавливается, верно? — заметил Уильям. — Значит, они думают: ага, вот отец Джека Бернса, а это его третья или вторая жена — это я про вас, Рут, вы, очевидно, старшая из двух дам, но матерью Джеку никак не можете приходиться, слишком молоды.
      — Уильям, что вы такое... — начала доктор Крауэр-Поппе.
      — А на ваш счет, Анна-Елизавета, они думают вот что: кто эта молодая дама с обручальным кольцом? А, конечно, она с Джеком Бернсом! Тут они, безусловно, ошибаются — они просто еще не заметили чемодан, где у Рут смена белья.
      — Пап!
      — Папкин! — поправил Уильям.
      — Папкин, давай лучше поговорим о чем-нибудь другом.
      — А, о проститутках! Отлично. Или ты имел в виду Гуго? — спросил Уильям; тут раздался громкий щелчок, доктор Крауэр-Поппе открыла свою сумочку. — Хорошо, хорошо, отбой, я уже веду себя хорошо. Прошу прощения, Анна-Елизавета.
      — Мне просто нужен платок, Уильям, мне что-то в глаз попало, — объяснила доктор Крауэр-Поппе. — Про ваши таблетки я даже не думала — еще рано.
      Она открыла маленькую косметичку — наверное, там было и зеркальце, но Уильям не мог его видеть — и что-то убрала из краешка глаза платком.
      — Давайте поговорим про то, как мы все проснулись по будильнику в два часа ночи смотреть, как Джек получает "Оскара"! — предложила доктор фон Pop и взяла Уильяма за руку; он посмотрел на нее словно на прокаженную.
      — Рут, вы об Эммином "Оскаре"? — спросил Уильям. — От этого сценария Эммой несет за километр, не так ли, Джек?
      Джек промолчал, а доктор фон Pop отпустила папину руку.
      — Когда принесут еду, я помогу вам снять перчатки, Уильям, — сказала она, — есть вам удобнее будет без них.
      — Ich muss bald pinkeln ("Я хочу писать"), — объявил отец.
      — Я отведу его, — сказал Джек врачам.
      — Пожалуй, мне стоит пойти с вами, — сказала доктор фон Pop.
      — Nein, — возразил Уильям. — Мы с сыном мальчики, мы идем в комнату, куда девочкам заходить не полагается.
      — Уильям, ведите себя хорошо, — сказала доктор Крауэр-Поппе, отец в ответ показал ей язык и встал из-за стола.
      — Не вернетесь через десять минут — я к вам приду, — предупредила доктор фон Pop, взяв Джека за руку.
      — Джек, ваш отец рыдал от счастья, когда вы выиграли, рыдал и хлопал как одержимый! — сказала доктор Крауэр-Поппе. — Он так вами гордится!
      — Я просто хотел сказать, что Эмма ему помогала, это очевидно, — возмущенно проговорил Уильям.
      — Уильям, не прикидывайтесь, вы рыдали от счастья, и мы все вместе с вами, — сказала доктор фон Pop.
      Тут Джек сообразил, что это значит. Раз Уильям смотрел оскаровскую церемонию вместе с врачами, значит, он жил в Кильхберге уже в 2000 году; стало быть, он пробыл тут, по крайней мере, более трех лет. Никто, даже Хетер, не говорил Джеку, что Уильям находится здесь так долго.
      — Разумеется, Эмма помогала мне. Она мне очень помогла, папкин, — признал Джек.
      — Я вовсе не хотел сказать, что не горжусь тобой, Джек. Разумеется, я очень тобой горжусь!
      — Я знаю.
      Войдя в туалет, Джек попытался заслонить от папы зеркало, но Уильям упрямо встал перед раковиной, а не перед писсуаром; несколько минут они играли в такую игру — только Джек займет такое положение, что зеркала отцу не видно, как тот или приседает, или заглядывает Джеку под мышку, и так далее. Вскоре Джек отчаялся.
      Выяснилось, что зеркала, если они и правда пусковые механизмы, иначе влияют на Уильяма, чем слова типа "шкура". Отец не стал раздеваться, но каждый раз, как ему удавалось обмануть Джека и заглянуть в зеркало, его лицо менялось.
      — Джек, видишь этого человека? — спрашивал отец, смотря в зеркало и видя самого себя; говорил он так, словно с ними в туалет зашел кто-то третий. — У этого человека была тяжелая жизнь. В его прошлом кроются нечеловеческие страдания.
      Джеку надоело, и он сам заглянул в зеркало. Лицо третьего человека все время менялось. То у него такое выражение, какое, наверное, было у Уильяма в тот миг, когда он впервые увидел маленького Джека, до того, как добрая мама украла у папы сына, — на лице смесь ожидания с удивлением и восхищением, а само оно юное, мальчишеское. А вот то выражение, какое было у папы в тот день, когда из рва достали тело Нильса Рингхофа, или в тот, когда он узнал, что Алиса спала с Нильсом и бросила его, ничего не сказав.
      Папа упал на руки Джеку, словно хотел встать перед раковиной на колени — как когда-то упал на пристани в Роттердаме, и Элс пришлось на руках нести его к Фемке в машину, как когда-то, видимо, упал на пол, открыв дверь Хетер и услышав от полицейского весть о смерти Барбары, которую полиция приняла за немецкую туристку — она говорила по-немецки и смотрела не в ту сторону, переходя улицу.
      — У этого человека не тело, а карта, — сказал Уильям, показывая пальцем на коленопреклоненную фигуру в зеркале. — Джек, давай на нее посмотрим вместе, а?
      — Может, потом, папкин, а? Давай не сейчас.
      — Nicht jetzt, — повторил по-немецки отец.
      — Кстати, папкин, ты хотел писать.
      — Вот оно что, — сказал Уильям, встал на ноги и отошел от сына. — В самом деле, хотел.
      Они оба посмотрели Уильяму на брюки — такие же безупречно отглаженные, цвета хаки, со складками, как у профессора Риттера, только на них темное пятно. Уильям, оказывается, стоял в луже мочи.
      — Терпеть не могу, когда это случается, — сказал он; Джек не знал, что делать. — Не беспокойся, сынок. Сейчас нам на помощь придет доктор фон Pop. Ты что думаешь, у нее в сумке и правда смена белья?
      Уильям резко отвернулся от зеркала — словно третий человек оскорбил его или пристыдил.
      И точно, словно по расписанию, раздался стук в дверь.
      — Herein! ("Входите!") — крикнул Уильям.
      Дверь приоткрылась, и доктор фон Pop, не показывая лица, просунула в щель свой чемодан.
      — Danke, — поблагодарил Джек, принимая его.
      — Когда он видит себя в зеркале без одежды, все куда серьезнее, — предупредила Джека доктор фон Pop и закрыла дверь.
      Он раздел отца и вытер его бумажными полотенцами, смочив их в теплой воде, а затем вытер насухо. Уильям не дергался, вел себя хорошо, как маленький мальчик, которому мама подтирает попку.
      Джек сумел уговорить его отойти подальше от зеркала и принялся искать в чемодане смену белья; тут в туалет вошел изысканно одетый джентльмен средних лет и уставился на совершенно голого Уильяма, а тот — на него. Нежданный гость, судя по всему банкир, видел перед собой голого татуированного человека, голого, но почему-то в перчатках! И вдобавок с медными браслетами на руках (бог его знает, что банкир подумал по этому поводу). Уильям же Бернс, если Джек правильно понял причину возмущения, отразившегося на отцовском лице, смотрел на банкира как на невоспитанного хама, который позволил себе вломиться в чужую квартиру и оторвать отца с сыном от чрезвычайно интимной беседы.
      Банкир смерил Джека знакомым взглядом — "ага, я знаю, кто ты такой и чем тут занимаешься". В самом деле, шел человек в туалет, а оказался в каком-то кино про извращенцев!
      — Er ist harmlos, — сказал Джек гостю, вспомнив, как сестра Бляйбель говорила ему то же самое про Памелу.
      Банкир не поверил ни единой секунды — отец Джека то и дело надувался, как петух, сжимал кулаки и махал руками.