Она подчеркнула, что не каждый год ездит на этот съезд — только когда его проводят на Северо-Востоке. Но она же никогда не была в Лос-Анджелесе ("представляешь?" — написала ему она), плюс это возможность увидеться с Джеком — в общем, в письме ясно читалось, что она решила провести три дня в Голливуде в компании специалистов по кожным болезням исключительно ради него.
      Для съезда выбрали один из этих уродских отелей в Юниверсал-Сити, "Шератон". Здание возвышалось среди бесконечных киносъемочных павильонов, больше похожих на бомбоубежища, оттуда открывался вид на Голливудские Холмы и на кинопарк студии "Юниверсал". Тому, кто селился в "Шератон-Юниверсал", казалось, что он не в отеле, а на курорте, поэтому делегаты разнообразных конференций обычно привозили с собой детей.
      Дерматологи обсуждали свои кожные дела, а их дети бегали по кинопарку. Джек очень удивился, что врачи этой специализации осмелились приехать в Калифорнию — ведь здесь такое яркое солнце! Наверное, решил Джек, их дети ходят с ног до головы перемазанные кремом от загара.
      Письмо от Мишель было написано в решительном, бойком и даже наглом стиле, словно она все та же ветреная семнадцатилетняя школьница, какой была некогда в Эксетере. Прочтя письмо, Джек вспомнил ее шутку по поводу "Ричарда III".
      — Дик, куда ты дел свой горб?
      — В гардеробе забыл, вообще-то я им играю в футбол.
      Джек выиграл у нее роль леди Макбет, но она не обиделась. Он помнил, что в ней больше метра восьмидесяти, она блондинка с волосами медового отлива, стройная, с блестящей, как у фотомодели, кожей и с "парочкой твердых шаров", по выражению пошляка Эда Маккарти.
      — Джек, а почему у тебя нет девушки? — спросила его тогда семнадцатилетняя Мишель. Она просто шутила — по крайней мере, так решил Джек. Стало быть, нужно произнести ответную реплику; это же игра, не так ли?
      — Потому что мне кажется, что ты занята, — ответил он.
      — Я и думать не думала, что интересую тебя, Джек. Мне казалось, тебе на всех плевать, — сказала ему Мишель.
      — Мишель, неужели ты думаешь, что есть на свете люди, которым ты не интересна? — ответил вопросом на вопрос Джек и тем самым сделал первый шаг к катастрофе.
      Они ведь и сошлись-то благодаря театру, благодаря игре. Во всей этой истории единственный честныйпоступок Джека — это его решение не спать с ней, ведь он думал, что подхватил от миссис Стэкпоул триппер, и не хотел заразить Мишель. Доктор Гарсия, впрочем, отмела и эти его претензии на честность — ведь Джек не сказал Мишель, почемуне будет спать с ней, не так ли?
      Он, конечно, в то время думал, что никто ему не поверит, признайся он в своей связи с миссис Стэкпоул, — уж Мишель точно, ведь она такая красивая, а миссис Стэкпоул выглядит законченной неудачницей (даже среди пожилых женщин).
      Так почему же на фоне всего этого разухабистый тон письма Мишель не насторожил Джека? Потому, конечно, что он готов был на все, только бы кто-нибудь протянул ему руку из-за пределов актерского мира, из-за пределов вселенной, где все — игра; он так отчаянно нуждался в этом, что не почуял опасности, а ведь в письме Мишель, можно сказать, аршинными буквами было написано: "НЕ ВЛЕЗАЙ, УБЬЕТ". Между Мишель и Джеком никогда не было ничего настоящего, они даже до почтинастоящего не дошли. Ну хорошо, переспал бы он тогда с ней — не заразив ее триппером, потому что никакого триппера он ни у какой миссис Стэкпоул не подцеплял; только долго ли они пробыли бы вместе после этого? Вероятно, расстались бы уже в тот миг, когда Мишель отправилась в Колумбийский университет, а Джек в Нью-Хемпшир; а уж встречи с Клаудией их связи точно было не пережить.
      Говоря коротко, Мишель Махер всю жизнь была главной Джековой иллюзией. Одноклассники все как один воображали Джека и Мишель вместе, но даже эти бесплотные фантазии были куда прочнее связывавшей их ниточки. Да, Мишель — самая красивая девушка в школе, а Джек — самый красивый юноша; собственно, эпитет "самый красивый" — единственное, что между ними было общего.
      "У меня все утро встречи, а весь вечер — доклады, — писала Джеку Мишель, — но пару-другую докладов я вполне могу пропустить. Просто скажи мне, когда ты свободен. Я так хочу видеть, где и как ты проводишь время! Джек, ведь ты, я так понимаю, практически хозяинЛос-Анджелеса!"
      Вот уж неправда. Голливуд так просто к рукам не приберешь, он как золотой, блестящий, притягательный приз, который тем не менее вечно от тебя ускользает. Да, ты могстать настоящим хозяином Голливуда — на одну ночь, ту, когда ты выигрывал "Оскара". Но за этой ночью следовала другая, а за ней — еще одна. И уже через неделю Голливуд забывал о тебе; ты и оглянуться не успел, как перестал быть хозяином Лос-Анджелеса. Снова стать им можно, лишь получив "Оскара" еще раз, а потом еще.
      Когда-то хозяевами Голливуда были киностудии, но и эти времена канули в Лету. Иные агенты велисебя так, словно они хозяева Голливуда, иные актеры воображали, что они хозяева Голливуда, но и те и другие горько ошибались. Настоящие хозяева Голливуда — те, кто выиграл несколько "Оскаров", те, кто каким-то неведомым образом выигрывал один "Оскар" за другим. Джек Бернс был неиз таких. Но в глазах Мишель Махер он был кинозвезда, и она считала, что этого достаточно.
      По мнению доктора Гарсия, лучшее достижение Джека на ниве "нормальных" и "настоящих" отношений — роман с Клаудией. Они и правда были по-настоящему вместе несколько лет, прежде чем уйти каждый своим путем. Но Мишель Махер была для Джека куда опаснее, она запала ему в душу куда сильнее — потому что отношения с ней всегда были лишь возможностью.
      — Отношения, которые могли быть, — от них остаются самые глубокие раны, ты не находишь? — говорила Джеку доктор Гарсия. Разумеется, она имела в виду не только Мишель, но и Уильяма.
      Итак, Джек в некотором роде был предупрежден, но тем не менее отправился за Мишель — за докторомМахер, незамужней, тридцативосьмилетней, — в отель "Шератон-Юниверсал". О чем он, черт побери, думал? Он ведь заранее считал, что даже с потерявшей память проституткой-трансвеститом мог бы провести более приятный вечер. В таком вот расположении духа он вошел в вестибюль отеля, по которому туда-сюда бегали бесчисленные дерматологические дети, вернувшиеся домой с прогулки по кинопарку. Мишель сказала, что будет ждать Джека в баре, он и нашел ее там за поглощением "маргарит" с тремя коллегами. Все дамы были вдрызг пьяны, но Мишель еще держалась на ногах, чем Джек остался доволен, — во всяком случае, она единственная встала его поприветствовать.
      Наверное, она забыла, какой Джек коротышка — даже босая она была выше его на голову, а тут еще нацепила туфли на высоченных шпильках.
      — Вот видите! Так всегда — кинозвезды ниже ростом, чем мы думаем! — сказала Мишель нетрезвым коллегам.
      Джек злорадно улыбнулся про себя — если бы рядом был этот Давленый Пенис Маккарти, он бы заметил, что голова Джека упирается аккурат в ее "парочку твердых шаров".
      Джек повел Мишель на ужин в ресторан "Джонс", модное голливудское заведение, впрочем, не самое его любимое — слишком многолюдное и процветающее, просто он решил, что Мишель обидится, если он не покажет ей местные "злачные" места. Кормили там не так чтобы очень, зато клиентура любопытная для человека, первый раз попавшего в Лос-Анджелес, — фотомодели, кинозвезды, трансвеститы и не трансвеститы (и те и другие — с накладными грудями) и прочее в этом роде.
      Разумеется, Джек тут же заприметил в углу Лоуренса с парой моделей, они одновременно показали друг другу по оттопыренному среднему пальцу. Мишель восхищенно закивала головой — но сильновато, чуть не упала.
      — Я не ела с утра, — призналась она, — да и последняя "Маргарита" была явно лишней.
      — Возьми тогда пасту, полегчает, — посоветовал Джек; Мишель в ответ на это выпила еще стакан белого, пока Джек выдавливал себе в чай лимон, все время оглядываясь — вдруг Лоуренс решит ему отплатить за бутылку шампанского, которую он вылил ему на голову в Каннах.
      — Боже мой, какое крутое место! — сказала Мишель; какая жуткая смесь бостонского и нью-йоркского акцентов, подумал Джек.
      Да и сама она уже далеко не крутая. Джек хорошо помнил ее кожу — гладкая, сияющая; ныне — сухая, немного покрасневшая, словно все тело — сплошная ссадина, словно она долго сидела в горячей ванне, а потом долго стояла на морозе. Волосы, некогда воздушные, медвяно-золотые, потускнели, перестали виться. Да и сама она какая-то совсем худая, даже тощая, жилистая, — какими бывают женщины, сидящие на слишком строгой диете или слишком много времени проводящие в спортзале (а часто и то и другое). Она не так много и выпила, но все — на пустой желудок (она выглядела так, словно у нее всегда пустой желудок), а ведь и в лучшие времена она пьянела даже от небольшой дозы алкоголя.
      Мишель была в сером брючном костюме по фигуре и облегающей серебряной блузке. Одежда явно из Нью-Йорка — готов спорить, подумал Джек, такую не купишь ни в Бостоне, ни в Кембридже, да и эти ее высоченные шпильки можно найти только в Нью-Йорке. Но даже при всей этой амуниции она выглядела врачом — плечи словно насильно расправлены, как у человека, восстанавливающегося после перелома шеи; про таких говорят "аршин проглотил".
      — Я просто в голову никак не возьму, как тебе это удается, — заговорила Мишель. — Ты делаешь ну совершенно противоестественные вещи — то ты лыжник-трансвестит, то ты мертвая певица, то водитель лимузина, женатый на шлюхе. Но ты так естественно выглядишь в этих ролях!
      — У меня много знакомых водителей лимузинов, я неплохо изучил их повадки, — сказал Джек.
      — Хорошо, допустим. А сколько у тебя знакомых ветеринаров-гомофобов?
      Черт, она и этот чудовищный фильм видела, как ей только удалось!
      — Ну я же странный, ты сама говорила, — сказал Джек.
      — Но тебе это сходит с рук! Ты естественно странный.
      Джек предпочел промолчать. Мишель что-то вылавливала из бокала с вином — а, она уронила туда кольцо.
      — Я так готовилась к этой встрече, худела как одержимая, за месяц сбросила два размера. Кольца с пальцев падают, — сказала она.
      Джек выудил кольцо из бокала ложкой — оно свалилось со среднего пальца на правой руке; средний палец на левой был еще тоньше, а на указательный кольцо не налезает.
      Старомодное кольцо для женщины ее возраста, подумал Джек, слишком крупное, с большим сапфиром, оплетенным бриллиантами.
      — С этим кольцом связано что-то личное? — спросил Джек.
      Мишель опрокинула бокал и зарыдала. Она не последовала его совету и заказала не пасту, а пиццу; в "Джонсе" пиццу делали на очень тонком тесте, так что от нее не протрезвеешь.
      Кольцо принадлежало матери, поэтому Мишель и плакала. Та умерла от рака кожи, когда дочь училась в университете, и у Мишель тут же появилось кожное заболевание — стрессовая экзема, по ее словам. Поэтому-то она и пошла в дерматологи.
      Отец женился вновь на очень молодой.
      — Охотница за деньгами, "золотоискательница"! Ей столько же, сколько мне! — сказала Мишель и заказала третий бокал вина, не притронувшись к пицце. — Ты ведь помнишь квартиру моих родителей в Нью-Йорке?
      Она сняла материнское кольцо и положила его на край тарелки.
      — Еще бы, — сказал Джек.
      Разве можно забыть эту квартиру на Парк-авеню? Шикарные комнаты, шикарные родители, шикарная собака! И еще Пикассо, повешенный ровно на высоте унитаза в гостевом туалете, словно предлагает на себя написать.
      — Она должна была достаться мне, — сказала Мишель. — А теперь отойдет "золотоискательнице".
      — Вот оно что.
      — Почему ты тогда не стал спать со мной, Джек? — сказала она. — Ну как тебе только в голову пришла эта идея, помастурбировать вместе? Это что, нежнее, чем обычный секс, я правильно понимаю?
      — Я думал, у меня триппер, — сказал Джек. — Я не хотел тебя заразить.
      — Откуда у тебя мог быть триппер? У тебя же никого не было.
      — Я спал с миссис Стэкпоул, судомойкой. Ты ее и не помнишь, наверное.
      — Да их там полно было, на кухне! Все старые, жирные! — воскликнула Мишель.
      — Да уж, они такие, по крайней мере, миссис Стэкпоул была именно такая.
      — Ты мог спать со мной, а вместо этого спал с толстой старухой, судомойкой?!
      Ее голос звенел, слово "судомойка" звучало столь же презрительно, как слово "золотоискательница".
      — Я начал спать с миссис Стэкпоул задолго до того, как посмел вообразить, что смогу когда-то спать с тобой, — сказал Джек.
      — А эта твоя Эмма Оустлер, что у тебя с ней было? — спросила Мишель.
      Ну вот, ради этого она и приехала, подумал Джек, хочет докопаться, отчего я "слишком странный", сиди тут и выкладывай ей все как есть.
      — Мы просто жили в одной квартире, и все, мы не спали друг с другом.
      — Это решительно невероятно, я вообразить себе не могу, — сказала Мишель, теребя в руках кольцо. — Ты хочешь сказать, вы вместе мастурбировали?
      — Между нами ничего не было, даже этого.
      — Но что-то же вы делали вместе!
      — Мы целовались, я держал ее за груди, она меня за пенис.
      Мишель протянула руку взять бокал, задела локтем тарелку, кольцо отправилось в воздушное путешествие и приземлилось на соседний стол к двум моделям на строгой диете (красное вино и больше ничего).
      Первая модель взяла кольцо и посмотрела на Джека.
      — Я польщена, но право же, не стоит, не стоит, — сказала она и надела кольцо на палец (ох и красивый же палец!).
      — Прошу прощения, это кольцо матери моей дамы, — объяснил Джек; модель лишь надула губы, зато Мишель застеснялась и густо покраснела.
      — Ты ведь не помнишь меня, Джек? — спросила вторая модель.
      Джек встал, подошел к их столу и протянул руку; первая девушка и не думала покамест снимать кольцо. Он лишь тянул время — пытался вспомнить, как зовут вторую модель и кто она вообще такая.
      — Я-то думал, это ты меня забыла, — сказал Джек; это была просто реплика из репертуара Радужного Билли, она ему очень нравилась.
      Модель явно не ожидала такого ответа. Джек так и не вспомнил ее — может быть, она тоже видит его в первый раз и просто решила поиграть в такую игру.
      Первая модель тоже решила поиграть, взяла Джека за руки и стала надевать ему кольцо по очереди на все пальцы.
      — Подумать только, какие крошечные у Джека Бернса руки! — сказала она; кольцо более или менее налезло на Джеков мизинец, после чего он вернулся за свой стол.
      — А какой у него крошечный пенис! — выпалила вторая модель.
      Пожалуй, мы с ней таки общались, но где, когда? Не помню.
      Мишель едва не падала со стула.
      — Мне нехорошо, — пожаловалась она. — Кажется, я пьяна.
      — Тебе надо поесть, — сказал Джек.
      — Ты разве не знаешь, что врачи не слушаются простых смертных?
      — Ладно тебе. Поехали в отель.
      — Я хочу увидеть, где ты живешь! — жалобно проговорила Мишель. — Это же наверное сказочный замок.
      — Он живет на помойке в трущобном районе, — сказала вторая модель. — И не говори мне, что переехал наконец из этой своей халупы на Энтраде!
      — Нам ближе до твоего отеля, чем до меня, — сказал Джек.
      Оказавшись в "ауди", Мишель спросила его:
      — Ты спал с этой девицей? Она себя так вела, словно тебя знает.
      — Я ее не помню.
      — Ты правда живешь на помойке в трущобах? — спросила Мишель.
      — Да, так оно и есть.
      — Но почему на помойке? Разве Джеку Бернсу не пристало жить в особняке?
      — Я честно не знаю, где мне пристало жить.
      — О боже мой! — сказала Мишель и заснула.
      Доехав до отеля, Джек взял ее на руки и вошел в холл; он не знал, в каком номере она живет, а ключа в сумочке не нашел, поэтому отправился со своей ношей в бар, надеясь, что найдет там кого-нибудь из ее коллег, желательно в меру трезвых.
      Удача сопутствовала Джеку — в баре нашлась трезвая знакомая Мишель, правда, довольно невзрачная и любительница подерзить, по имени Сандра, родом из Мичигана. Вместе они доставили Мишель в ее номер. Сандра, видимо, решила, что Джек уже спал с Мишель, потому как, не стесняясь, стала ее раздевать прямо в его присутствии.
      — Налей ванну, — сказала Сандра, — нельзя ее так оставлять. Если начнет блевать, захлебнется; таких случаев сколько угодно. Надо ее разбудить и спровоцировать рвоту.
      Джек наполнил ванную, и они отнесли туда Мишель. Без одежды она оказалась совсем тощая, словно ее долго морили голодом; на грудях растяжки, как у беременных, кожа вся в морщинах. Ну нельзя же так худеть!
      — Боже мой, интересно, сколько она сбросила? — спросила Сандра Джека, словно это он заставил ее голодать.
      — Я не знаю, сколько она весила раньше. Мы не виделись двадцать лет.
      — Ну, тогда я скажу, в хорошеньком же виде ты ее застал! — едко заметила Сандра.
      Мишель все-все рассказала Джеку про свою стрессовую экзему; болезнь поражала ее локти и колени. В момент обострения кожа на суставах становилась похожа по цвету и форме на петушиный гребень. Джек не отрываясь смотрел на Мишель в ванне и все думал, начнется у нее обострение прямо сейчас или нет.
      — Куда ты смотришь? — спросила Сандра.
      Мишель и не думала приходить в себя, Джек поддерживал ее под мышками, чтобы она не захлебнулась.
      Он пересказал историю с экземой Сандре, та успокоила его — обострение это не приступ, мгновенно не наступает.
      — Глазами не увидишь, развивается медленно-медленно, — сказала она и посмотрела Джеку на руки. — Симпатичное колечко.
      Мишель открыла глаза, но не поняла, что их в ванной трое.
      — Так, оставляю влюбленных пташек наедине, — сказала Сандра. — А ты смотри, начнет блевать во сне — сразу ее буди. Раз ты и так глаз не можешь от нее оторвать, то знай наблюдай, а то получишь труп в постели.
      — У нас уже все было? — спросила Мишель.
      Раздался хохот — Сандра, закрывая за собой дверь, расслышала последние слова Мишель.
      — Нет, еще нет, — сказал Джек.
      — Ну когда же, Джек? Когда это у нас будет? Или у тебя снова триппер?
      — У меня его и тогда не было. Я просто думал, что болен, а был здоров, — сказал он.
      — Но ты не помнишь, с кем ты спал, а с кем нет, — возразила Мишель. — Ты не пьешь, а все равно не помнишь. Наверное, ты спишь с целой армией женщин.
      — Это преувеличение, — ответил Джек.
      Он ничего не испытывал к ней, только жалость и презрение, какие вызывают беспомощные люди. Трезвенник Джек считал, что любой, кто сильно пьет (независимо от того, пьян он в данный конкретный момент или нет), ниже его как личность, по определению. Мишель выглядела не только жалко, а еще и смешно — она столького ждала от этой ночи, а вот напилась как дурочка, вспомнив сразу все обиды, и от Джека, который не стал с ней спать тогда, и от отца, который женился на "золотоискательнице" и лишил ее наследства, и от самой себя, которая не сегодня, так завтра потеряет мамино кольцо, потому что оно сваливается с пальца (Джек на всякий случай снял его и положил в мыльницу в ванной).
      Он помог Мишель вылезти из ванны и вытереться; она дрожала и нетвердо держалась на ногах, но попросила Джека оставить ее ненадолго одну.
      Горничная расстелила постель и задернула занавески, но Джек раздернул их, ему хотелось поглядеть на Голливудские Холмы. Окна в номере были от пола до потолка, вид открывался потрясающий, но даже ночная красота не могла отвлечь Джека от звуков, доносящихся из туалета, где блевала Мишель. Он подошел к двери и прислушался, хотел убедиться, что она не захлебнулась. Услышав, как в унитазе спустили воду, он успокоился и вернулся к окну.
      На дворе 2003 год. Он прожил в Лос-Анджелесе шестнадцать лет. Он попытался вспомнить, при каких обстоятельствах спал с этой моделью из "Джонса", которая сказала, что у него крошечный пенис. Ничего не получилось. Задернув занавески, Джек решил, что вдоволь насмотрелся на Голливудские Холмы, на всю жизнь.
      Мишель вышла из ванной в махровом купальном халате с логотипом отеля на спине; вид смущенный, относительно трезва, за версту несет зубной пастой. Джеку было не по себе — ну ради чего она хочет с ним спать, ну почему не расхотела. Но он знал, что не посмеет отказать ей во второй раз — ведь ее до сих пор мучают воспоминания о первом.
      Лишь позднее ему пришло в голову, что Мишель пошла на это из некоего чувства неизбежности — которое было не чуждо и самому Джеку. Да, они занимались любовью, но не показали какого-то особенно высокого класса, не подарили друг другу ничего сверхъестественного, ничего такого, что могло бы стереть главное, что могло затмить ясный им обоим факт — на самом деле они оба не хотели спать друг с другом. Они просто оба одинаково полагали, что это неизбежно — ну, вот оно и произошло.
      — А что такого вселенского в этом месте? — спросила Мишель Джека; они сделали свое дело и лежали в постели, Джек ласкал ее груди. Интересно она лежит, вытянув руки по швам, как солдат на плацу.
      О чем это она? А-а, поняла буквально название отеля, "Юниверсал", а ведь это просто название киностудии. Джек хотел объяснить ей, в чем дело, но она опередила его:
      — Ладно, сама скажу тебе. Не знаю, что такого вселенского в этом месте, зато я знаю, что вселенского в этой ночи — она полна вселенской грусти, какую испытываешь от одиночества, или когда сильно болен, или когда у тебя умер кто-то близкий. Или когда ты понял, что у тебя никогда не будет детей. Вся жизнь — это одно сплошное вселенское разочарование, ты не находишь?
      — Ты просто прочла буквально название отеля. Вселенная тут ни при чем — просто отелем владеет студия "Юниверсал Пикчерс".
      — Кстати, у тебя вовсе не крошечный пенис, Джек, — сказала Мишель Махер. — Та девушка просто хотела тебя побольнее задеть.
      — Наверное, она сделала себе косметическую операцию, изменила форму носа, — стал размышлять вслух Джек. — Она ведь модель, у них это принято — переделывать себе подбородки, форму бровей и так далее. Готов спорить, сделала себе подтяжку. Я ее не узнал, а этому должно быть какое-то рациональное объяснение.
      — Это все ерунда, — сказала Мишель. — Меня больше интересуем мы с тобой. Вот скажи — то, что было с нами сегодня, эта наша ночь, она ведь не останется надолго у нас в памяти, как думаешь?
      В яблочко, как потом скажет Джек доктору Гарсия, чем, разумеется, нисколечко ее не удивит. Сам же Джек — другое дело; какой силы оказался этот удар! Удар из ударов — осознать, как это, оказывается, просто — забыть Мишель Махер, которую, думал Джек, он будет помнить до гробовой доски. А меж тем забыть ее оказалось легче легкого — с глаз долой, из сердца вон.

Глава 36. Призрак Клаудии