Она, видимо, из этих своенравных гадких девиц; все ногти покрашены в разные цвета, золотые волосы посверкивают в лучах солнца. На внутренней стороне бедра вытатуирован маленький лимон, "Рука Будды" на жаргоне татуировщиков, почти у самой промежности, под шортами не видно. Есть такие молодые женщины, которые больше возбуждают тебя одетыми; а главное — Джек ненавидел, когда ему выкручивают руки.
— Я дам тебе свою футболку и шорты, — сказал он. — И одену тебя сам, если ты откажешься одеваться по доброй воле. А потом вышвырну тебя вон.
— Толку! Мама уже вызвала полицию, — ответила Люси. — Она весь день сидит дома, делать ей нечего. Трубку она не берет — вдруг это папа звонит? Не беспокойся, она уже дважды прослушала мое сообщение и выдала копам твой адрес.
Джек отправился на кухню, набрал 911 и сообщил оператору, что у него в доме находится без приглашения восемнадцатилетняя девица; она спряталась у него в машине на заднем сиденье. Потом разделась догола и позвонила матери. Он сам не тронул ее и пальцем и не собирается.
— Боюсь, она не захочет одеваться; на этот случай не будете ли вы так добры обеспечить наличие в группе женщины?
Джека спросили, относится ли инцидент к категории семейных ссор. Он вообще-то знает эту девушку?
— Последний раз я ее видел четырехлетней! — заорал в трубку Джек.
Ага, значит, он ее знает, сказал оператор. Черт, и кто его за язык тянул.
— Послушайте, она считает, что из-за меня развелись ее родители. Она и ее мама — они обе одержимые, и я — объект их страсти. А отец меня ненавидит!
— Да вы со всей семьей знакомы, я гляжу, — сказал оператор.
Джек сообщил свой адрес, оператор в ответ сказал "минуточку"; выяснилось, к Джеку уже выслали бригаду. Конечно, мама Люси опередила Джека — сказала, что ее дочь насилуют.
— Это ложь!!! — заорал Джек.
— У тебя вода в туалете течет! — закричала Люси. — К черту копов, вызывай водопроводчика!
Джек повесил трубку и в ярости побежал в спальню, а оттуда в туалет. Понятно, почему унитаз все время спускает воду — Люси спрятала одежду в смывном бачке. Джек вынул мокрые тряпки и кинул их в ванну. Засовывая одежду, Люси погнула штырь, прижимавший запор к трубе, поэтому вода и течет. Ну, это несложно исправить.
Джек вернулся в спальню, Люси вертелась на кровати как угорь. Подушка на полу, простыня скручена в жгут — в общем, такое впечатление, что здесь занимались любовью как минимум шестеро.
— Не бойся, для меня это выльется максимум в милый разговор с копами, — сказал маленькой стерве Джек. — А когда тебя подвергнут медосмотру на предмет изнасилования, вот тогда ты поплачешь, я тебе гарантирую. Тогда до тебя дойдет, что все это не так смешно.
— Меня все достало! Я больше не хочу слышать, как ты расхерачил к черту мою семью! — заорала девица.
Джек вышел из спальни и закрыл за собой дверь, а затем спустился на улицу и стал ждать копов, прислонившись к "ауди". Через некоторое время он заметил фотографа — знакомого папарацци, знаменитого кадрами блюющих на приемах кинозвезд и тому подобного. Тот стоял на другой стороне улицы, глядел на Джека через телеобъектив на штативе.
Приехали копы, Джек с радостью увидел, что в бригаде есть женщина. Он объяснил ей, где найти Люси, она пошла в дом за девчонкой, а Джек остался на улице и подробно рассказал ее напарнику, как было дело.
— Вы уверены, что ей восемнадцать лет? — единственный раз перебил Джека полицейский; в остальном он молча слушал. Фоторепортер перешел дорогу и принялся щелкать их с ближнего тротуара.
— Ее нужно во что-то одеть, она свою одежду запихнула в смывной бачок, та вся мокрая, — сказал Джек. Тут из дома выскочила Люси, совершенно голая, и накинулась на Джека, обняла его за шею и принялась целовать взасос. Полицейский попробовал закрыть их от фотографа.
За ней из дома выбежала женщина-полицейский с полотенцем, попыталась укутать в него Люси, но та вырывалась. Потребовались усилия обоих полицейских, чтобы отодрать ее от Джека. Тот просто стоял опустив руки, чтобы не касаться девушки ни в коем случае, а папарацци знай себе спускал затвор. Сделай он хоть один шаг вперед, Джек прямо на глазах полиции переломал бы ему все пальцы, один за другим.
— Готов спорить, такие истории происходят с вами ежедневно, — посочувствовал Джеку мужчина-полицейский.
— В общем, что бы этот парень тебе ни говорил, это чистая правда, — сказала напарнику женщина. — Если бы эта сучка была моей дочерью, я бы сама с радостью утопила ее в смывном бачке.
Это была высокая, стройная негритянка, выражение лица отчаянное плюс шрам, глубокая борозда над бровью; напарник — дородный белый мужчина, коротко стриженный, голубоглазый, не моргает, точь-в-точь как Люси.
— Пожалуйста, не забудьте провести экспертизу на предмет изнасилования, — попросил Джек, — а то вдруг я лгу.
— А ты больше не попадай в неприятности, в общем, веди себя хорошо.
— Вы не против, если мы зайдем к вам в дом, надо уточнить кое-какие детали? — спросил здоровяк.
— Разумеется, заходите, — сказал Джек.
Ну и денек выдался, подумал он, глядя из окна. Он все надеялся, что фотограф переступит границы его земли, но парень знал свое дело и оставался на тротуаре. Он уехал только вместе с полицией.
Джек был очень удивлен, что полицейские ни на секунду не усомнились в истинности его версии событий; женщина, однако, предупредила Джека, что фотографии грудей Алисы на холодильнике лучше дома не держать. Джек рассказал ей, что на фотографиях, но она была непреклонна:
— Это не имеет ни малейшего значения. Если вдруг у тебя в доме еще что-нибудь случится, лучше чтобы этих фоток тут не было.
Он показал ей обнаженную фотографию Эммы.
— Быстро схватываешь суть дела, — усмехнулась негритянка. — Далеко пойдешь!
Когда они ушли, Джек нашел в ванной трусики Люси — слишком маленькие, наверное, полицейские их просто не заметили. Он выкинул их в помойку, вместе с фотографиями маминых грудей и обнаженной Эммой.
Если бы только он не улетал назавтра в Галифакс! Наверное, он бы тогда серьезнее отнесся к инциденту и трижды подумал, прежде чем вот так запросто выкидывать эти снимки в помойку. Лишь позднее он поймет, что должен был бы сразу догадаться — любой журнал, купивший снимки папарацци, обязательно послал бы к Джеку домой человека покопаться в его мусоре, а равно и к Люси, чтобы взять интервью (она, естественно, скажет, что "просто пошутила").
Когда ему позвонили из журнала (под предлогом написать продолжение репортажа), Джек сказал лишь, что полиция вела себя по всем правилам. А главное, копы целиком и полностью поверили Джеку и забрали в участок Люси.
— В общем, вы все сами понимаете, — сказал он журналистке, которая представилась "верификатором фактов".
был виноват, полиция забрала бы его.
Но, отправляясь наутро в Галифакс, он ни о чем подобном не думал. На фоне всего, что с ним случилось — потерянные годы, неверные решения, — инцидент с Люси терялся, обращался в ничто. Он даже доктору Гарсия не стал звонить;
.
Но в массовом сознании из ничего может возникнуть нечто. Джек ничего не сделал Люси — он просто попробовал присмотреть за ней, как полагается ответственному взрослому человеку, когда ей было четыре года. Но желтые журналы, питающиеся скандалами, мыслят иначе — опубликовав фотографии и слова Люси, которая назвала все произошедшее "шуткой", они так все описали, что от инцидента повеяло нехорошим душком; читатели все как один поверили, что Джек Бернс сумел выкрутиться из какой-то очень неприятной истории.
Когда придет время, Джек не сразу найдет в себе силы рассказать об этом доктору Гарсия. Но в тот день на его пути поставили капкан — точнее, определили место для капкана; Люси, сама того не желая, помогла одному человеку, который в будущем захочет Джека в него поймать. А ведь чернокожая полисменша предупреждала его! Джек выкинул фотографии, как она и советовала, но фотографии — это только полдела. Как это она сказала?
Джек позвонил в офис Мишель Махер с мобильного телефона, по дороге в аэропорт. В Лос-Анджелесе было раннее утро, но трубку сняли — в Массачусетсе на три часа больше. Говорила милая медсестра по имени Аманда, она сказала Джеку, что у доктора Махер пациент.
Джек изложил Аманде, кто он и куда собирается, добавил, что ходил с Мишель в одну школу (и хватит на этом пока).
— Я все про вас знаю, — сообщила Аманда. — Мы ее чуть не убили на месте, когда она отказалась пойти на оскаровскую церемонию с вами.
— Вот оно что.
— Так вы собираетесь с ней обедать? — спросила Аманда.
Он понял, что в больнице
всезнают про посланное ему письмо, наверное, Аманда его и печатала.
Джек сказал, что намерен заглянуть к доктору Махер на пути домой из Галифакса, он уже забронировал обратный билет с остановкой в Бостоне. Если Мишель свободна в тот вечер или следующим утром, то все в порядке, но других возможностей у Джека нет.
— Ага, значит, мы договорились уже и до ужина! — восхищенно воскликнула Аманда. — Значит, в программе обед и ужин! А там, глядишь, и завтрак!
Джек сказал, что позвонит Аманде позднее из Галифакса, просто уточнить, что все в силе.
— Предлагаю вам остановиться в "Чарльз-отеле" в Кембридже, оттуда до больницы рукой подать, могу забронировать вам номер, — предложила она. — В отеле есть спортзал, бассейн и все остальное.
— Спасибо, Аманда, — сказал Джек, — как мило с вашей стороны. Особенно если у доктора Махер найдется время со мной встретиться.
— Чего вы церемонитесь? Ишь ты, доктор Махер! — возмутилась Аманда.
Он не стал просить ее бронировать номер на другое имя, и так вся больница, если не весь Бостон, будет знать, что Джек Бернс в городе и остановился там-то.
Джек, конечно, очень хотел снять фильм в городе своего рождения, и его интерес к взрыву в Галифаксе не остыл, но это вовсе не значило, что ему очень нравилась роль проститутки-трансвестита, страдающего амнезией. Чем больше Джек размышлял о сценарии, состряпанном Максвини, тем меньше ему нравилась мысль останавливаться в гостиницах под именем такого персонажа. В Галифаксе для разнообразия Джек зарегистрировался под собственным именем.
Он поблагодарил Аманду за любезность и дал ей номер своего телефона в Галифаксе, а также номер мобильного — вдруг Мишель решит ему позвонить.
У Джека была с собой целая гора литературы для чтения в самолете, начиная со сценария Максвини, который он прочел дважды. Назывался он "Взрыв в Галифаксе" и написан был по мотивам романа Майкла Берда "Убитый город", документальной хроники катастрофы в столице Новой Шотландии, изданной в 1967 году. Книга Берда оказалась лучшим, что взял с собой в самолет Джек, — Максвини обошелся с ней как мясник.
Итак, 6 декабря 1917 года в узком месте пролива, соединяющего залив Бедфорда с гаванью Галифакса (и далее — с Атлантикой), столкнулись два корабля. Французское судно "Монблан", груженное боеприпасами (две тысячи тонн пикриновой кислоты и двести тонн тротила), отправлялось в Бордо, норвежское судно "Имо" прибыло в Галифакс из Роттердама и собиралось далее плыть в Нью-Йорк.
После столкновения на "Монблане" начался пожар, не прошло и часа, как смертоносный груз взлетел на воздух. Люди со всего города собрались смотреть на пожар, они не подозревали, что тоже взлетят на воздух. Погибли две с лишним тысячи человек, девять тысяч были ранены, а двести человек навсегда лишились зрения.
Взрыв сровнял с землей северную часть города, она обратилась, пишет Берд, в "пустыню, гигантскую горящую мусорную свалку". Погибли сотни детей. Получили повреждения буквально все корабли, стоявшие в гавани, серьезнейшим образом пострадали сами причалы и доки, а равно казармы Веллингтона и Дартмут (район на северном берегу пролива), куда высадились спасшиеся с "Монблана" капитан и команда.
Джек решил, что с точки зрения актерской работы самый сложный персонаж в книге — это капитан французского судна Эме Ле Медек, "невысокий", по словам Берда, "ростом не выше 170 см, крепкого телосложения, с аккуратно подстриженной черной бородой; несмотря на моложавое лицо, выглядел он внушительно, ему подчинялись". Современник Медека говорит, что капитан был "приятный, но порой мрачноватый человек, иногда даже жестокий, неплохой моряк, но без искры божией".
Джек был чуть повыше, конечно, но как актеру ему нравилась внешность капитана, притом он обожал имитировать иностранный акцент.
Следствие обратило особое внимание на тот факт, что лоцман, выделенный "Монблану", Фрэнк Маки, не говорил по-французски; Медек знал английский, но говорил на нем неохотно, не любил, когда его плохо понимали. Поэтому Маки и Медек общались жестами.
Джеку все нравилось в жестоком французе, он считал, что режиссеру стоило предложить ему именно эту роль (а сценаристу, конечно, строго придерживаться исторических фактов; события сами по себе чрезвычайно интересные, не было ни малейшей нужды изобретать вымышленных персонажей в нагрузку к историческим).
Канадский суд в Галифаксе признал виновными в катастрофе капитана Медека и лоцмана Маки, Верховный суд Канады позднее определил взаимную ответственность капитанов. А дело было в том, что на "Монблане" плыли одни лишь французы — которые, в глазах жителей Новой Шотландии, да и всех англоговорящих канадцев, виновны во всем сразу.
Корнелия Лебрен, француженка, считала, что на Медеке лежит лишь половина вины за катастрофу. Французское правительство не стало преследовать капитана, тот спокойно ушел на пенсию в 1931 году, а затем получил орден Почетного легиона. Но франкофилия никак не могла объяснить ее почти материнское отношение к сценарию Максвини, в котором Медек — персонаж глубоко второстепенный, да и сама катастрофа играет лишь фоновую роль. Максвини же интересует другое.
Берд пишет, что после взрыва галифакские проститутки уехали в Торонто и Монреаль, вернувшись домой лишь много позднее, "когда условия в городе улучшились". Но некоторые, немногие, шлюхи остались — и не прогадали, "заработав кучу денег". Видимо, именно эта "реплика в сторону" о жизни проституток и произвела на Максвини неадекватное впечатление.
Сценарист начинает свой рассказ на улице Уотер-стрит (которой Берд уделяет некоторое внимание), там в дверях стоит проститутка и смотрит вслед покинувшему ее клиенту, "морскому торговцу", который направляется в гавань. Дело происходит ранним утром, "Монблан" вот-вот взорвется.
Она задержалась снаружи слишком долго — взрывная волна срывает с нее одежду, парик и поднимает ее в воздух. Пораженные зрители с ужасом видят, что на воздух взлетел
мужчина! Он совсем голый, да к тому же весь охвачен пламенем. Разумеется, это Джек Бернс, кто же еще?
Город лежит в руинах, и потерявшую память переодетую шлюху везут в больницу. Вокруг — картина не для слабонервных. Берд пишет: "На Кемпбелл-роуд располагался протестантский приют для сирот; под обвалившейся крышей погибли все, двести с лишним детей, воспитатели и обслуживающий персонал. Те, кто не умер сразу, медленно сгорели заживо". И на этом фоне сценарист хочет, чтобы зрители в данный миг жалели Джекова персонажа, какую-то переодетую шлюху?
В общем, среди обожженных женщин и детей симпатичная медсестра выбирает себе как объект для жалости именно его. Дальше развивается роман, у больного постепенно восстанавливается память, восстановление же Галифакса происходит где-то на втором плане.
Трансвестит не помнит, кто он такой, — разумеется, он не понимает, отчего это он оказался голым и взлетел, объятый пламенем, над Уотер-стрит в девять утра в тот судьбоносный четверг. Выздоровев, он покидает больницу, но медсестра приглашает его жить у нее.
Затем, конечно, следует неизбежная сцена обретения жертвой взрыва памяти — тоже, согласитесь, отличный сюжетный ход для Джека Бернса. Медсестра ушла в больницу, а Джеков персонаж просыпается в ее спальне. Он замечает на стуле ее форму, вчерашнюю одежду. Он надевает ее и смотрится в зеркало — ну, вы уже все поняли, следует туча врезок из прошлого, всякие жуткие штуки, какие этот господин выделывал в женском платье.
Зрителям затем предлагают посмотреть на взрыв еще раз — только теперь как на финальную точку в жизни проститутки-трансвестита. И как только Максвини до такого додумался? Где он вычитал эту пошлятину? Только не у Берда, который писал: "В единый миг в Галифаксе погибло больше людей, чем в любой из налетов немецких бомбардировщиков на Лондон во Вторую мировую войну".
Джек терпеть не мог такие рабочие встречи — когда сценарий ему откровенно претит, а вот режиссер и идея самого фильма нравятся. Он знал, что его воспримут как капризную звезду, вмешивающуюся не в свое дело и пытающуюся переделать сценарий в собственных эгоистических интересах (ну конечно!). А в этот раз особенно — ведь Джек только что получил "Оскара" за сценарий и теперь будет учить Дуга Максвини писательскому ремеслу, забыв, что тот не новичок, а известный писатель.
Джек начал думать (еще в самолете), а за каким чертом он вообще собрался в Новую Шотландию, если не считать интереса к городу своего рождения. В самом деле, эта поездка может негативно сказаться на результатах терапии, как и предупреждала мексиканка-психиатр.
Джек поселился в отеле "Принц Георг", заказав столик в ближайшем ресторане под названием "Пишущая братия", который располагался точно напротив собора Св. Павла, где Уильям Бернс некогда играл на органе, а недалеко оттуда, на улице Арджайл, находился приходской дом при соборе, куда добрые англикане поместили беременную мать Джека. Возможно, там он и родился, ведь кесарева сечения на самом деле не потребовалось.
Собор построили в 1750 году из гальки, обшитой досками. В память о взрыве здесь оставили одно поврежденное стекло на втором этаже — прозрачное, со странным отверстием, по форме похожим на человеческую голову в профиль. Джеку показалось, что это профиль его мамы.
Орган в соборе Св. Павла с белыми и синими трубами был сооружен в память об органисте, умершем в 1920 году; еще одна табличка гласила:
Во славу Божию
А также в память о Натали Литтлер (1898-1963),
главном органисте собора в 1935-1962 гг.
Видимо, новый органист потребовался церкви как раз в 1962 году. Упоминаний об Уильяме Бернсе Джек на органе не обнаружил, и к лучшему, — Джек надеялся, что он еще жив. В Галифакс отец прибыл в 1964 году, а когда уехал — бог его знает. Кажется, сам собор забыл, что в нем играл Уильям Бернс.
Джек вышел из собора на Старое кладбище, что на Беррингтон-стрит, и повернулся лицом в сторону гавани. Он подумал, как все повернулось бы, останься они с мамой в Галифаксе, — вдруг им было бы тут хорошо.
Он сразу понял, что окно с пробитым профилем — куда лучший материал для фильма о катастрофе, чем дерьмо, которые выжал из себя Дуг Максвини. Джек чувствовал себя неудобно — в самом деле, провести столько часов в самолете, чтобы поучаствовать в деловом разговоре о фильме, который никогда не будет снят. По крайней мере, не будет снят с Джеком в роли переодетой шлюхи.
Хуже того, Джек совсем не хотел видеться с Дугом Максвини. Он решил, что просто объяснит все лично Корнелии Лебрен и этим ограничится. Джек хорошо знал, какого количества ненужных разговоров можно избежать, если сразу выложить все начистоту.
Корнелия остановилась в одном с ним отеле, но Эмма научила его выражать мысли в письменном виде — особенно когда эти мысли нелицеприятные. До обеда у Джека как раз нашлось время вернуться в отель и излить на бумаге все, что он по-хорошему должен был сказать Корнелии по телефону, не покидая Лос-Анджелес.
Джек объяснил, что в Галифакс его привели личные причины, однако с фильмом он не намерен иметь ничего общего, потому что сценарий превращает трагедию в фарс. Он написал, что ему нравится капитан Медек как персонаж, ему было бы интересно узнать об этом человеке побольше; отметил, что его, Джека, лицо весьма подходит для такого персонажа, а также что он хорошо умеет изображать людей с медековским характером — мрачных и склонных к жестокости. Ну и про иностранный акцент не забыл.
В истории про взрыв в Галифаксе, писал Джек, есть и другие хорошие персонажи. Например, Фрэнк Маки, лоцман, не говоривший по-французски. А еще — адвокат норвежской судовладельческой компании Берчелл, роль, которую с руками, оторвал бы любой актер. Берчелл в те годы был лучший специалист по морскому праву на западном побережье Атлантики, по словам Берда, "способный на самые мерзкие приемы в суде". Судья на процессе изначально склонялся к мысли о невиновности команды "Имо", да и общественное мнение было не на стороне "Монблана" (и французов вообще), и Берчелл, несомненно, почувствовал здесь повод "для самой яростной атаки на свидетелей".
Когда перед нами такой богатый материал, зачем
выдумыватькакую-то убогую историю, спрашивал Джек Корнелию Лебрен. На фоне двух тысяч убитых, девяти тысяч раненых и двухсот ослепших — кому какое дело до потерявшего память, парик и одежду трансвестита, который получил лишь легкие ожоги? В общем, Джек написал, что весь сценарий Максвини — "дерьмо, от которого воняет за версту". Доктор Гарсия, возможно, предостерегла бы его от таких слов — с ее точки зрения, это было лишнее отклонение от сюжета — и, как показали дальнейшие события, оказалась бы права. Но Джек в горячности написал именно так.
Он извинился, что зря потратил время мадам Лебрен и мистера Максвини, согласившись на встречу в Галифаксе, в которой, как он теперь понимает, нет и не может быть никакого смысла. Джек добавил, что один взгляд на пробитое окно в соборе Св. Павла дал ему понять, насколько сюжет Максвини "банален", "пошл" и "основан на эксплуатации низменных инстинктов"; Максвини превратил подлинную трагедию в "гнусную мелодраму".
Джек совсем забыл написать, что ему хочется работать с Корнелией — по этой причине он и согласился сначала приехать в Галифакс. Он забыл добавить, что в его карьере было достаточно ролей с переодеванием в женщину; если он когда-то и
хотелиграть их, то эту свою страсть удовлетворил полностью, с лихвой и давно. Джек — состоявшийся актер и поэтому не считает, что просит слишком многого, намереваясь играть только мужские роли.
Несмотря на эти две оплошности, Джек оставил портье целый ворох бумаг для Корнелии (все на фирменных бланках отеля) и отправился обедать в "Пишущую братию". Вернувшись в отель, он справился у портье, не оставила ли для него сообщения мадам Лебрен; тот ответил, что она в баре.
Джек не очень представлял себе, как выглядит Корнелия Лебрен (низкорослая женщина за шестьдесят, вроде мисс Вурц). Но сразу ее заметил — в Галифаксе немного найдется дам, одевающихся в замшевые брючные костюмы зеленого цвета и красящих губы ярко-оранжевой помадой.
— Корнелия? — осведомился Джек.
— Жак Бернс! — воскликнула француженка и собиралась поцеловать Джека, но между ними влез какой-то крупный волосатый мужик.
Он был крупнее, чем на фотографиях в своих книгах, волосатее, чем самый небритый лесоруб. Джек не смог заставить себя прочесть ни страницы — слишком много в книгах этого мужлана сосен, гнущихся на ветру, серых скал Канадского щита, безжалостного моря, плохой погоды и бухла, да и стиль, как бы это сказать, брутальный. От него к тому же несло перегаром — конечно, это Дуг Максвини. Джек протянул ему руку, но тот и не думал ее пожимать, а левым хуком засветил Джеку в висок. Джек даже не видел, как писатель замахивается.
— Я тебе покажу "дерьмо"! — сказал Максвини, но Джек услышал только "я", потому что рухнул на пол без сознания. Сам виноват — надо было ожидать такой подлости от писаки, сумевшего сделать из взрыва в Галифаксе любовную историю с извращениями.
Джек пришел в себя в своем номере. Он лежал на кровати, в одежде, но разутый; голова трещала. Рядом сидела Корнелия Лебрен, прижимая к его синяку полотенце со льдом. Подонок, пьяная мразь, он же мог меня убить, подумал Джек.
— Это я виновата, — сказала мадам Лебрен. — Я не умею читать по-английски написанное от руки.
— Понятно, — сказал Джек.
— Я попросила Дуги зачитать мне вслух твои замечания. Faux pas, ничего не скажешь. Думаю, особенно ему не понравилось "дерьмо, от которого воняет за версту".
— Ну, там еще были слова "банальный", "пошлый" и "низменный".
— Ну да, плюс он выпил.
— Знаете, мне и самому приходилось читать разгромные рецензии на себя, — сказал Джек, — но я почему-то не стал бить Роджера Эберта своим "Оскаром" по голове.
— Кого бить по голове?
— Не важно. Я в этом фильме играть не буду.
— Я все равно собиралась брать на роль Медека француза, несмотря на твои таланты в смысле иностранного акцента.
Но и без Джека фильм ей снять не пришлось. После терактов 11 сентября того же года деньги на фильм про взрыв в Галифаксе стало решительно невозможно найти — играй в нем хоть Харрисон Форд. Внезапно фильмы-катастрофы вышли из моды (и это продолжалось целый год).
По канадскому телевидению показали все-таки что-то про взрыв, но это было два годя спустя, Джек не стал смотреть. Он даже не знал, документальный это фильм или "художественная постановка", как сказала бы мисс Вурц. Джек знал одно — Дуг Максвини не значился в списке создателей. И пришел к разумному выводу, что Дугу уже никогда не работать с Корнелией Лебрен — она не привыкла, когда в ее присутствии коллеги здороваются с другими коллегами подобным образом.
Мадам Лебрен приложила к его виску полотенце, администрация отеля тем временем прислала в номер врача. Женщина-врач сказала Джеку, что у него легкое сотрясение мозга; кровь пульсировала в виске с такой силой, что он позволил себе не согласиться с диагнозом "легкое". Еще врач наказала ему не спать более двух часов подряд и позвонила портье с наказом будить Джека Бернса каждые два часа — если он не возьмет трубку, надлежало подняться к нему в номер. Кроме того, пару дней ему нужно побыть в покое, завтрашний рейс в Бостон придется отменить.
Ночью, в промежутках между звонками портье, Джеку снилось, что он на съемочной площадке.
— Тишина, пожалуйста, — говорил помощник режиссера, в сотый, кажется, раз.
— Внимание, мотор!
— Стоп, снято.
Во сне он понял, как соскучился по работе. Кажется, он слишком давно не снимался.
Утром Джек прошелся по Беррингтон-стрит, ища, что бы почитать, и наткнулся на книжный магазин под названием "Комната с книгами". Хозяин узнал его и пригласил на чашку кофе; Джек предложил подписать несколько экземпляров "Глотателя", если они, конечно, есть в магазине. Эммин издатель опубликовал сценарий, его часто продавали в одной упаковке с видеокассетой.
Торговца звали Чарльз Берчелл, оказалось, он внук того самого адвоката. Джек рассказал ему, что родился в приходском доме при соборе Св. Павла, Чарльз в ответ рассказал, что после взрыва в ризнице собора развернули госпиталь, а вдоль стен складировали штабелями трупы погибших.
Книготорговец любезно вызвался устроить Джеку экскурсию по гавани. Джек хотел поглядеть на причалы, куда прибывали корабли с иммигрантами. Потом Чарльз свозил Джека на кладбище Фейрвью-Лаун, где похоронены жертвы "Титаника" (ничего не скажешь, повидал Галифакс за свою историю катастроф), и прогулялся с ним между могилами.
Памятник установлен
в память о неизвестном ребенке,
чьи останки обнаружены на месте
гибели "Титаника" 15 апреля 1912 года
Таких камней было очень много.
Альма Полсон
29 лет
Погибла вместе с четырьмя детьми
Иногда стояли одни имена и возраст.
Тобург Дандрия 8 лет
Пол Фольке 6 лет
Стина Виола 4 года Госта Леонард 2 года
Иногда — просто цифры.
Погибший
15 апреля 1912
Номер 227
Одно надгробие выделялось на фоне других, там лежало очень много цветов, за которыми было едва заметно имя, "Дж. Доусон". Что-то знакомое, подумал Джек. Чарльз объяснил ему — так звали персонажа Леонардо Ди Каприо из фильма Джеймса Камерона.
— Вы что, хотите сказать, Джек Доусон существовал на самом деле? — спросил Джек.
— Понятия не имею, — сказал Чарльз.
Конечно, под камнем мог лежать совсем другой Дж. Доусон. Персонаж Ди Каприо вполне мог быть выдуман из головы. Но после выхода фильма посетители кладбища жертв "Титаника" клали цветы на эту могилу по единственной причине — они верили, что это тот самый Доусон. Более того — девушки, приносившие цветы на могилу Дж. Доусона, были уверены, что под камнем лежит некто, похожий на Ди Каприо как две капли воды.
— Какая мерзость все это кино, — сплюнул с отвращением Джек. Чарльз долго смеялся.
Но тут-то Джек и понял — вот откуда в волосатую голову этого писаки пришла мысль превратить взрыв в Галифаксе в мелодраму. Идея, что и говорить, тошнотворная — только ее придумал не Дуг Максвини. Он украл ее у создателей "Титаника", он стащил ее с кладбища, где лежат замерзшие в ледяной воде дети!
— Дуг Максвини родом из Галифакса? — спросил Джек у Чарльза, полагая, что тот, как книготорговец, обязан это знать.
— Да-да, родился, вырос и живет в Галифаксе, — сказал Чарльз. — Урод, каких мало, все время лезет на людей с кулаками.
Джек вынес с кладбища жертв "Титаника" чрезвычайно сильное желание выбить из Дуга Максвини последнее дерьмо. Голова и не думала проходить. Даже подленькие удары бывают разные; тот, кто бьет исподтишка не куда-нибудь, а в висок, напрашивается на большие неприятности.
