Пять лет спустя некая юная полуодетая дама (куда моложе, чем Джек думал поначалу) сидела на диване в Джековой гостиной, в одиноком доме на Энтраде, где Джек до сих пор жил. Она листала его записную книжку и зачитывала вслух женские имена — казалось бы, ничего особенного, но именно в этот миг жизнь Джека в Лос-Анджелесе запылала синим пламенем; ей суждено было сгореть дотла, сгореть со всеми декорациями и костюмами, оставив Джека голым — чтобы он отправился наконец искать отца.
      Девушка не просто произносила вслух имена — она вкрадчивым голосом затем добавляла, в каких, по ее мнению, отношениях Джек находится или находился с обладательницей имени. Поведение однозначно подростковое — уже одно это должно было навести Джека на мысль, что девушка моложе, чем утверждает; да и по другим признакам он мог бы определить ее настоящий возраст. Но у него и правда всегда были нелады с цифрами.
      Когда Джеку пришло в голову сказать: "Хватит!" — девушка уже дошла до буквы "Г". Он отобрал у нее записную книжку, но было поздно.
      — Элена Гарсия, — произнесла девушка. — Думаю, она у тебя убирала в квартире или убирает до сих пор. Разумеется, ты ее трахал.
      Элену Гарсия Джек обычно называл "доктор Гарсия", поскольку она была его психиатром. Он, конечно, не спал с ней; за все пять лет их знакомства Джек ни разу даже не воображал ее своей любовницей, однако ни за кого в жизни он не держался так крепко, как за нее. Даже Эмма Оустлер не знала про Джека столько, сколько Элена Гарсия.
      Джек часто звонил ей в слезах, иногда посреди ночи. Он звонил ей из Канн, после вечера в "Отель дю Кап". В тот день он столкнул с яхты за борт одну чересчур назойливую женщину, фотографа-папарацци; ему пришлось заплатить поистине чудовищный штраф.
      В другой раз он трахнул какую-то девицу на пляже отеля "Мартинес"; она представилась Джеку актрисой, а оказалась из "завсегдатаев" набережной Круазетт, ее уже арестовывали за секс на пляже. А за потасовку, в которую Джек ввязался у фестивального дворца, ему вообще надо присудить "Золотую пальмовую ветвь". Дело было вечером после дефиле на красном ковре. Джек поднимался по узкой лестнице дворца куда-то наверх, и какой-то журналист толкнул его в компанию мордоворотов, которые на фестивале обеспечивают безопасность; секьюрити решил, что это Джек толкнул его, причем намеренно, и решил показать ему, кто здесь хозяин. Джеку представилась отличная возможность тряхнуть стариной и исполнить боковой бросок; Ченко гордился бы им в этот миг, а равно тренеры Клум, Шапиро и Хадсон. Однако история попала во все газеты — мордоворот в падении сломал себе ключицу, Джеку пришлось заплатить еще один штраф. Вот такие они, французы, мразь да и только!
      Ну а еще Джек однажды вылил с балкона своего карлтонского номера с видом на океан целую бутылку ледяного шампанского на голову Ларри, того самого, который в давние времена хотел трахнуть Эмму, — этот говнюк показывал Джеку неприличные жесты с террасы! Мудаков вроде Ларри полные Канны, только и спотыкаешься о них во время фестиваля; Джек терпеть не мог этот городишко.
      С точки зрения доктора Гарсия, Джек лишь немногим лучше вел себя в Венеции, Довиле и Торонто, куда приезжал на кинофестивали вместе с Ричардом Гладштейном, Бешеным Биллом Ванфлеком и Лючией Дельвеккио рекламировать фильм по "Глотателю". В журнале "Вэрайети" опубликовали статью под названием "Либидо на Лидо" — удивительно, что Джек не был ее героем.
      Джек называл кино по "Глотателю" Эмминым фильмом; он отлично прошел на экране, вообще тот год стал лучшим в карьере Джека. Ленту отсняли осенью 1998 года и успели показать на летних и осенних фестивалях 1999-го — буквально за пару месяцев до официальных премьер в Лондоне и Нью-Йорке.
      Инцидент с Лючией Дельвеккио приключился в "Отель де Бен" в Венеции; она слишком много выпила и потом горько сожалела, что переспала с Джеком. Никто не узнал об этом — даже Ричард и Бешеный Билл, не говоря уже о ее муже (впрочем, он единственный мог обидеться). В этой гадкой лагуне происходят порой чудовищные вещи.
      — Лючия, не кори себя так, — сказал ей Джек, — ведь это же насквозь гнилой город. Висконти снял в "Отель де Бен" "Смерть в Венеции", я уверен, он знал, что делал.
      Но виноват, конечно, был Джек. Лючия напилась, как студентка, Джек знал, что она замужем; отсюда срочный звонок доктору Гарсия. Он и из "Отель Норманди" в Довиле ей звонил; там даже не Лючия попала в его объятия, а член жюри, дама старше его.
      — Снова женщины постарше, да? — спросила доктор Гарсия по телефону.
      — Видимо, — сказал Джек.
      В Торонто "Глотателя" показывали в рамках кинофестиваля, в Зале Роя Томпсона; Джек пригласил с собой миссис Оустлер. Их ждал аншлаг, подлинный триумф. Но Лесли завела себе новую подружку, блондинку, которой Джек не понравился; она потребовала, чтобы Джек забрал из дома Лесли всю свою одежду. Он подозревал, что Лесли плевать, есть его одежда в ее доме или нет, но блондинка решительно настаивала, чтобы там не было ни ее, ни Джека.
      Она сунула ему фотографии грудей его матери (с татуировкой "Покуда я тебя не обрету"), встретив его на кухне.
      — Это Леслины, — возразил он, — у меня две такие же, а это ее.
      — Забирай, — сказала блондинка, — твоя мама умерла, так что Лесли нечего на них смотреть.
      — Мне, откровенно говоря, тоже, — сказал Джек, но забрал фотографии. Теперь у него хранились все четыре плюс снимок обнаженной Эммы в семнадцать лет.
      Особняк Оустлеров, как его до сих пор называл Джек, с появлением блондинки стал другим. Дверь в спальню Лесли теперь пребывала закрытой, как, наверное, и дверь в ванную — блондинка, решил Джек, постаралась научить хозяйку, как пользоваться дверной ручкой.
      В тот приезд в Торонто Джек взял себя в руки и не стал спать с Бонни Гамильтон. Она хотела продать ему квартиру в новом высотном доме в Роуздейле.
      — Переедешь сюда, когда Лос-Анджелес надоест, — сказала Бонни.
      Но Джек знал — Торонто не его город, хотя Лос-Анджелес давным-давно сидел у него в печенках.
      В Торонто у Джека состоялся разговор с мисс Вурц — далеко не самый откровенный. Каролина была разочарована, она хотела, чтобы Джек отправился искать отца. Он же не нашел в себе сил рассказать ей и половину того, что узнал в портах Северного моря и Балтики. Он просто не мог с ней об этом говорить — всхлипывая чуть ли не на каждом слове, он еле-еле сумел изложить эту историю доктору Гарсия. Он пытался, правда пытался — но слова не хотели складываться в предложения, и Джек начинал то плакать, то орать во всю глотку от ярости.
      Доктор Гарсия считала, что Джек слишком много плачет и слишком громко орет.
      — Особенно недопустимо плакать, мужчине это просто неприлично, — сказала она. — Тебе, Джек, надо над этим поработать.
      Чтобы облегчить ему работу, доктор Гарсия предложила такой прием — рассказывать все, что произошло, строго в хронологическом порядке.
      — Начинай с той чудовищной поездки по Европе с матерью. Только помни — не рассказывай мне то, что знаешь о ней сейчас; говори только о том, что ты запомнил о ней тогда, в четыре года. Первым делом попробуй понять, какие у тебя первые воспоминания, — возможно, ты только воображаешь себе, что это твои первые воспоминания, но для нас сейчас это не важно. И не забегай вперед — разрешаю тебе это только в качестве исключения. Не нужно превращать обыкновенные события в предвестники будущего.
      Он начал рассказ с Копенгагена; доктору Гарсия приходилось постоянно перебивать Джека:
      — Попробуй избавиться от привычки все время давать комментарии к событиям, про которые рассказываешь. Это отступления, они не нужны. Я знаю, ты не писатель, но попробуй все-таки сосредоточиться на сюжете.
      Джеку очень это не понравилось — почему она не хочет считать его писателем? Какая несправедливость, особенно после того, сколько усилий он вложил в переработку сценария Эммы.
      Да и сама идея пересказать свою жизнь — подробно, членораздельно, в хронологическом порядке — это же такой ужас, ведь это займет много лет! Доктор Гарсия хорошо это понимала; у нее времени вдоволь, сказала она. Она бросила лишь беглый взгляд на Джека и сразу поняла, что дело плохо, очень плохо; поэтому для начала ей нужно отучить его плакать и кричать.
      — Джек, в данный момент я сказала бы так: кажется, ты не способен рассказать мне историю своей жизни так, чтобы ее слышала только я, а не весь квартал, — укоряла его она. — Поверь, история сама по себе достаточно мрачная, и мне не хватит сил ее выслушать, если ты не успокоишься.
      — Где же конец? — спросил Джек; к этому моменту он потратил пять часов на пересказ своей истории.
      — Как где? Конец наступит тогда, когда ты отправишься искать отца или, по крайней мере, попробуешь разузнать, что с ним стало, — ответила доктор Гарсия. — Понятно, сейчас ты к этому не готов — прежде ты должен все рассказать мне, исторгнуть все это из себя. Но конец этой истории спрятан в том месте, где ты найдешь отца, — это последняя точка твоего путешествия. Тебе еще придется поездить.
      Джек предположил, что если представить его пересказ своей жизни в виде книги, то о встрече с отцом будет говориться в последней главе.
      — Не думаю, — возразила доктор Гарсия. — Скорее в предпоследней, и это только если тебе повезет. Ведь когда ты его найдешь, ты узнаешь что-то новое, не так ли? Поэтому последняя глава — или главы — уйдут на переваривание этого "нового".
      У книги еще должно быть название, правда же? История жизни, рассказанная психиатру в таких нечеловеческих условиях, — не плачь, не кричи, все в хронологическом порядке, — ей нужно придумать заглавие. Джек, впрочем, знал его прежде, чем произнес первое слово в кабинете доктора Гарсия; еще не переступив порог ее кабинета, он знал, что венец маминого творения, ее самый великий, самый мерзкий обман — это татуировка "Покуда я тебя не обрету". Мама гордилась ею, как ничем другим, — если не так, то почему она наказала Лесли Оустлер показать фотографии ее грудей Джеку после смерти?
      — Зачем вообще мне их показывать? — спросил маму Джек.
      — Я когда-то была красива! — возопила мать; ее в фотографиях интересовали собственные груди, Джека — татуировка.
      Как она гордилась, что сумела скрыть от него татуировку! Так гордилась, что ей всенепременно требовалось показатьее Джеку после смерти, требовалось знать, что Джек узнает о ее успехе и гордости. И то правда — во фразе "Покуда я тебя не обрету" заключался весь Джек Бернс, с четырех лет и по настоящее время.
 
      Доктор Гарсия работала психиатром, то есть представляла собой полную противоположность редактору. Джек не смел ничегоудалить из рассказа — решительно ничего, сказала доктор Гарсия. Более того, порой она требовала куда большихподробностей, чем Джек сообщал поначалу; она требовала "независимых подтверждений" его рассказу. Ее особенно интересовали все случаи, буквально все, когда Джек чувствовал влечение к женщинам постарше — "ибо здесь и крылась проблема", говорила доктор Гарсия. Агрессивность, немотивированная жестокость к Джеку со стороны девочек и женщин постарше, — у нее должна быть причина; Джек каким-то образом, сам того не ведая, провоцировалэтих девочек и женщин, и вот теперь нужно понять, почему это так происходило.
      Пенис в руках у женщин — это тоже оказалось важным для доктора Гарсия. Больше всего ее поразил тот факт — единственный случай в ее практике, — что когда женщина брала Джека за пенис, то далеко не всегда занималась с ним после этого любовью. Другая загадка — судьба чувства близости к матери, которое Джек так остро испытывал в детстве: едва он подрос, как они с мамой стали друг другу чужими, навсегда, окончательно и бесповоротно. Похоже, Джек каким-то шестым чувством понял, что Алиса лжет ему, понял куда раньше, чем сумел найти тому доказательства.
      Загадки продолжались. Доктор Гарсия никак не могла взять в толк суть его отношений с Эммой, особенно в сравнении с его отношениями с миссис Оустлер (у них были как общие, так и противоположные черты). Хочет ли Джек до сих пор спать с Лесли, интересовалась доктор Гарсия. Да или нет? И почему?
      Доктор Гарсия была педант из педантов.
      — Ну вот, с периодом школы Святой Хильды покончено, — несколько раз говорил ей Джек.
      — Нет, что ты, Джек, конечно нет! — отвечала доктор Гарсия. — Мальчик с твоей внешностью в школе для девочек! Ты шутишь? С периодом школы Святой Хильды ни в коем случае не покончено — боюсь, тебе до самой смерти не удастся с ним покончить, Джек!
      Он устал излагать ей коллекцию противоречащих друг другу фактов, собранную им за свою жизнь, особенно во время второй бесславной поездки по Северному морю и Балтике. Но доктора Гарсия хлебом не корми, а дай выслушать еще одну пару противоречащих друг другу фактов.
      — Сколько времени прошло с последнего раза, когда тебе хотелось одеться женщиной? — спросила она его. — Я имею в виду не в кино.
      Джек, видимо, не сразу ответил.
      — Вот видишь! — сказала доктор Гарсия. — Давай, давай, рассказывай дальше; выкладывай про себя все.
      Джеку иногда казалось, что он не к психиатру ходит, а на писательские курсы, разве только бумаги не хватает. Когда же доктор Гарсия выдала ему первое домашнее задание — приказала написать кое-что, Джек едва не отказался от ее услуг. Подумайте только — она хотела, чтобы Джек написал письмо Мишель Махер! И не одно, а несколько, и не для того, чтобы ей их послать, а чтобы зачитывать их доктору Гарсия на сеансах!
      — Я никогда не смогу объяснить Мишель, что со мной, — сказал Джек. Прошло почти два года с тех пор, как она написала ему. Он так ей и не ответил.
      — Джек, но ведь ты именно этого и хочешь, не так ли? — спросила доктор Гарсия; он не мог не согласиться.
      Еще Джеку не нравилось, что офис психиатра расположен на Монтана-авеню в Санта-Монике, в пяти минутах ходьбы от кафе, где он впервые встретил Миру Ашхайм — еще одну женщину постарше, сыгравшую важную роль в его жизни.
      — Как любопытно! — сказала доктор Гарсия. — Но не рассказывай мне об этом покамест. У нас с тобой все должно быть в строго хронологическом порядке.
      В 2000 году Джек получил "Оскара" за лучший сценарий по ранее опубликованным произведениям. Доктор Гарсия не без интереса отметила, что он называет свою статуэтку Эммин "Оскар", но не позволила рассказать ей почему. Даже "Оскар" вынужден был склонить голову перед диктатом хронологическогопорядка.
      Джек, однако, отправил Мишель Махер ответ — чем весьма разочаровал доктора Гарсия. У нее нашлось много причин для недовольства. Во-первых, Джек не показал ей письмо, во-вторых, текст был совершенно дурацкий: после восемнадцати лет полногоотсутствия между ними каких бы то ни было отношений послать такое письмо — верх идиотизма, считала психиатр.
      Но Джек, узнав, что номинирован сразу на два "Оскара" (помимо лучшего сценария лучшая мужская роль второго плана), решил, что более подходящего повода написать Мишель "как бы между прочим" у него не будет.

       Дорогая Мишель,
       Я не знаю, замужем ты или встречаешься с кем-нибудь; на случай, если это не так, хотел узнать — как насчет пойти со мной на оскаровскую церемонию? Если да, то тебе нужно быть в Лос-Анджелесе в воскресенье, 26 марта. Разумеется, все расходы на самолет и гостиницу я беру на себя.
Искренне твой, Джек

      Ну что плохого в таком письме, скажите на милость? Разве Джек написал что-то невежливое, разве он не держал себя в руках?
      Ответ Мишель пришел почти сразу, но Джека разочаровал — не столько даже тем, что она отказалась, сколько невразумительными стилем и мотивацией.

       Дорогой Джек,
       Еще бы я не хотела! Однако у меня как бы есть молодой человек. Я не живу с ним, но мы, как говорится, встречаемся. Я, конечно, польщена, что ты решил пригласить меня, после стольких лет! Во всяком случае, на этот раз я посмотрю всю церемонию и буду держать за тебя кулаки.
Всего наилучшего, Мишель

      — Я не совсем понял, кажется, она не очень-то и хотела пойти со мной, так ведь? — спросил Джек доктора Гарсия; услышав это, она немедленно нашла третью причину для разочарования.
      — Джек, ты даже не понимаешь, как тебе повезло, что она не пошла с тобой! — сказала она. — Если бы она сказала "да", ты превратился бы в размазню! Если бы она пошла с тобой, телевидение сделало бы из тебя посмешище!
      Джек решил, что это уж совсем нечестно. А какую бы сцену он устроил для журналистов — только вообразить себе их лица, когда он сказал бы им, что пришел в "Шрайн Аудиториум" со своим дерматологом! Но доктор Гарсия не поняла юмора; она сочла, что его faux pas (попытка пригласить Мишель Махер) — из области "отказа признать очевидное", то есть пока что Джеку до мира нормальных людей и нормальных отношений — как до Японии.
      — Нет, а о ней вы что скажете? — возмутился он. — Что это такое, "у меня как бы молодой человек"? Разве это нормально?
      — Джек, ты не готов ко встрече с Мишель Махер, — отрезала доктор Гарсия. — Ты слишком многого ждешь от этих отношений, а ведь они, насколько я понимаю, не сложились с самого начала; ты такого себе навоображал! В общем, я ничего не желаю слышать об этом сейчас. Для меня ты до сих пор — четырехлетний мальчик, путешествующий с мамой по Северной Европе. Ты до сих не оправился от своего плавания по океану девиц — это факт, уж ты мне поверь, я все-таки профессионал. Мне нужно еще многое от тебя узнать про Эмму и про твою страсть к женщинам постарше. И никаких отклонений от хронологического порядка. Ясно?
      Еще бы не ясно. Не психиатр, а садист, повторял про себя Джек и вместе с тем не мог не признать, что благодаря ее методам куда реже стал плакать и орать, особенно среди ночи (после возвращения из Амстердама он почти не мог спать, все время рыдал). Поэтому Джек не бросил сеансы у доктора Гарсия и продолжал пересказывать ей историю своих бедствий. Он в самом деле стал писателем, как и предсказывала Эмма — правда, писателем, страдающим тяжелой меланхолией в сочетании со словесным поносом. Он сделался, так сказать, устным рассказчиком; на бумаге он писал лишь письма Мишель Махер, да и то не предназначенные для почтового ящика.
 
      Доктор Гарсия была привлекательная, хотя немного массивная мексиканка, лет под пятьдесят, судя по фотографиям, из большой семьи — а может, это были ее собственные дети (узнать ее саму на старых детских фотографиях Джек не сумел, поэтому так и подумал) .
      Пожилой человек, присутствовавший на многих фотографиях, по мнению Джека, годился ей скорее в отцы, чем в мужья, — всегда безупречно одет, почти денди, усы и бакенбарды аккуратно подстрижены, вылитый классический киноактер, нечто среднее между Клифтоном Веббом и Гилбертом Роландом.
      Колец доктор Гарсия не носила, украшений — почти не носила. Либо она сама родила целый класс детей, либо это ее родители и братья с сестрами нарожали столько, что она решила не выходить замуж и не рожать своих.
      Джек решил попробовать разрешить эту загадку и сказал:
      — Доктор Гарсия, я думаю, что лучше всего будет пойти на оскаровскую церемонию с вами. Вручение "Оскара" — большой стресс, психиатр может мне потребоваться в любой момент, вы не находите? Уж во всяком случае, он будет полезнее дерматолога.
      — Джек, пациентам не полагается заводить романов с психиатрами, — сказала доктор Гарсия.
      — Вот оно что.
      — Ты слишком часто используешь это выражение, — заметила она.
      Красиво одетый пожилой мужчина на фотографиях в кабинете доктора Гарсия выглядел несколько отстраненно, словно заранее старался избежать некоего неприятного разговора. Казалось, буйство окружающих его детей его самого не трогает, похоже, он не слышит и не видит их. Может быть, доктор Гарсия вышла замуж за очень пожилого мужчину, а может, за глухого. Кстати, она сама достаточно суровая личность и, возможно, просто презирает такую ерунду, как обручальные кольца.
      Доктора Гарсия порекомендовал Джеку Ричард Гладштейн.
      — Она хорошо знает, как работать с актерами, — сказал он, — ты будешь далеко не первый ее голливудский клиент.
      В тот миг, когда Ричард произнес эту фразу, Джек испытал облечение. Но потом, регулярно посещая ее приемную, он отметил, что ни разу не встречал там знаменитостей. Он подумал, наверное, настоящих кинозвезд она лечит на дому. В общем, оценивать популярность или талант доктора Гарсия по посетителям ее приемной оказалось весьма затруднительно. Среди них были и замужние женщины, иные приводили с собой маленьких детей, для которых в углу имелся шкаф с игрушками и детскими книжками (можно подумать, ты пришел к педиатру, а не к психиатру). Замужние женщины помоложе приходили не только с детьми, но с нянями и подругами; отправляясь в кабинет, они оставляли детей на попечение женщин постарше.
      — Скажите, вы пришли на прием или чтобы приглядеть за детишками? — спросил как-то Джек одну из женщин помоложе (как и психиатр, эта дама была без обручального кольца).
      — Вы меня соблазнить пытаетесь, что ли? — последовал ответ.
      Джек едва не предложил ей пойти с ним на вручение "Оскара", но мысль о том, что скажет психиатр, узнав об этом, остановила его.
      — Хорошо, скажите мне сами, кого я должен пригласить на церемонию, — сказал он доктору Гарсия.
      — Джек, я психиатр, а не сводня.
      Итак, Джеку светило отправиться на церемонию одному. Он был не единственный номинант из команды "Глотателя" — Лючию выдвинули на лучшую женскую роль первого плана, Бешеного Билла — на лучшего режиссера, а саму ленту (плюс Ричарда Гладштейна и Харви Вайнштейна с толпой из "Мирамакса") — на лучший фильм.
      На Лючию никто даже цента ставить не думал. Силы были слишком не равны — ей пришлось тягаться с гигантами вроде Мерил Стрип, Джулианы Мур и Аннетты Бенинг, не говоря уже о Хилари Суонк, это был ее лучший год (Джек как кинотрансвестит обожал ее роль в фильме "Мальчики не плачут"). Что до лучшей картины, то сам Ричард признавал, у "Глотателя" шансов нет (и оказался прав, "Оскара" присудили "Красоте по-американски").
      Бешеный Билл, однако, был просто счастлив — уже оттого, что снова попал в Лос-Анджелес. В рецензиях на фильм его ни разу не назвали Римейк-Монстром, журналистам хватило Голландского Психа. В целом Ванфлека принимали на ура — почти, потому что "Оскара" ему не досталось, слишком сильная конкуренция была в тот год, лучшего режиссера отхватил Сэм Мендес, все за ту же "Красоту по-американски".
      Конечно, и Джеку не светило выиграть в номинации "лучшая мужская роль второго плана", его опередил Майкл Кейн. Да, Джек сыграл очень симпатичную порнозвезду — но все же не настолько симпатичную.
      Он заранее знал, что лучшие шансы у "Глотателя" — это "Оскар" за сценарий, "Эммин сценарий", как он называл его про себя. А как же иначе? Это был Эммин фильм!
      Да, за время работы над сценарием Джек кое-чему научился по писательской части. Но рассказчикомон еще не стал — в этом смысле куда большую помощь ему оказывала доктор Гарсия и ее сеансы. Правила простые: не забегать вперед, не отклоняться от главной линии событий, излагать все в строго хронологическом порядке.
 
      "Мирамакс" явно перестарался с рекламой "Глотателя", причем львиная доля этой работы в феврале и марте 2000 года легла на плечи Джека. Бешеный Билл сидел в Амстердаме — его подружка, много его младше, работала диктором на голландском телевидении, а Билл в ней души не чаял. Кроме того, в этот раз реклама своего фильма совсем не далась Голландскому Психу. Его глубоко оскорбило, что в Штатах поднимают такой шум из-за порнографии, в Голландии никто не встает на дыбы при этом слове!
      — Порнографию не любят только в пуританской Америке, где у власти — христианские правые! — объявлял Ванфлек, поэтому "Мирамакс" поступил правильно, отправив Билла в Европу и привлекая его только на фестивали.
      После трагической ошибки в Венеции Лючия держалась от Джека подальше, да и к фильму, по сути дела, повернулась спиной; от "Мирамакса" делами картины занималась старинная знакомая Джека Эрика Штейнберг. С ней-то Джек и разъезжал по городам, давая пресс-конференции и иным образом рассказывая народу про "Глотателя" и чем он хорош. Два месяца бесконечных переездов.
      После ночи в прямом эфире у Ларри Кинга Джек позвонил Лесли Оустлер и пригласил ее на оскаровскую церемонию. Чтоб ее блондинке пусто было, подумал он.
      — Я очень польщена, Джек, — сказала Лесли, — но что скажет Долорес? У нее тоже есть чувства. Кроме того, что я надену?
      — Лесли, это Эммина ночь.
      — Нет, Джек, это твоя ночь. Эмма умерла. Почему бы тебе не пригласить мисс Вурц?
      — Вурц? Ты шутишь!
      — Джек, ну что мне эта церемония? Какого дьявола, скажи на милость, мне нужно от золотого, лысого и голого мужика, который к тому же держит в руках нечто длинное — говорят, это меч, но лично я другого мнения.
      У Лесли Оустлер всегда был особый взгляд на вещи. Наутро Джек позвонил Каролине Вурц и пригласил ее.
      — Я столько страшных историй читала про ваш Лос-Анджелес, говорят, там стреляют, — сказала мисс Вурц. — Но ведь в день вручения премий там спокойно, правда?
      — Да, — ответил Джек, — хотя ранения получают многие — душевного свойства, так сказать.
      — Ну, в таком случае мне надо сходить в кино, посмотреть этот твой фильм, не так ли? Я и много хорошего, и много плохого слышала о нем от разных людей. Кроме того, ты знаешь, Эмма не из моих любимых писателей.
      — Фильм, мне кажется, очень ничего, — сказал Джек.
      Повисла пауза, словно бы Каролина все еще обдумывала его приглашение, а может, просто забыла, о чем Джек с ней говорит. Надо сказать, он немного обиделся, что она до сих пор не видела его фильма — в самом деле, пять номинаций на "Оскар", его посмотрели все Джековы знакомые!
      — Тебе точно больше некого пригласить, Джек? Я уверена, ты мог бы найти спутницу помоложе, — сказала Каролина.
      — Я уже два года хожу к психиатру, так что несколько подрастерял форму, — признался Джек.
      — Боже мой! — воскликнула она. — В таком случае я обязательно с тобой пойду! Я уверена, если бы миссис Макквот была жива, она бы нас одобрила.
      Вот уж правда, в яблочко! Это же миссис Макквот когда-то присоветовала Джеку взять мисс Вурц на Торонтский кинофестиваль, где он был с Клаудией, а Каролина не поняла, что католики протестуют против совсем другого фильма, а не против самоубийства Юкио Мисимы. Джек мог только гадать, какие номера подобного рода может отколоть мисс Вурц в Лос-Анджелесе, например, за кого она примет Билли Кристала?
      Джек сказал Каролине, что все организационные и финансовые вопросы берет на себя. Присутствие его бывшей учительницы на церемонии — лишняя реклама фильму, как и тот факт, что Эмма Оустлер умерла и наказала Джеку сделать фильм из ее лучшей книги. Джек называл это "ассоциации со смертью" — они пришлись весьма к месту, от них выиграли и Джек Бернс, и "Мирамакс".
      Встал вопрос, что мисс Вурц наденет. Джек сказал, что его одевает Армани (ему уже позвонили, он согласился, так обычно и бывает в киномире).
      — Кто тебя одевает? — спросила Вурц.
      — Армани, это модельер такой, Каролина. Одежду номинантам на "Оскар" шьют разные модные дизайнеры; если у тебя есть какие-то предпочтения, скажи, я организую. Почему бы, кстати, и тебе не пошить что-нибудь у Армани?
      — Думаю, я сама подберу себе одежду, если ты не против, — сказала Вурц. — У меня есть очень красивые вещи — подарки твоего папы. Он наверняка будет смотреть трансляцию. Он так гордится тобой! И я, конечно, хочу, чтобы он увидел меня в платье, которое выбрал мне сам; ему будет неприятно, если я пойду в чем-то другом.
      Отличная идея, конечно, и мысль правильная — что отец Джека будет смотреть трансляцию, а мисс Вурц выберет платье специально для него.
      — А еще скажи мне, пожалуйста, кто на что номинирован, — добавила Каролина. — Я обязательно посмотрю все!
      Джек задумался, многие ли члены Академии с правом голоса столь же добросовестно подходят к просмотру фильмов, как учительница третьего класса; впрочем, когда на сеансах терапии дело дойдет до рассказа о получении "Оскара", доктор Гарсия сделает кислую мину и попеняет Джеку — мол, рассуждения о "добросовестности" лишние в его истории, а потому являются ненужным отступлением.
      Он сомневался, что всех оскаровских номинантов еще показывают в Торонто; возможно, некоторые из этих фильмов и вовсе не шли в Канаде. Впрочем, он понимал — это не помешает мисс Вурц, если она решила посмотреть все, то так и сделает.
      Джек чуть было не перезвонил Лесли Оустлер, чтобы поблагодарить ее за идею пригласить мисс Вурц, но решил не рисковать — вдруг трубку возьмет блондинка? В этой ситуации Джек не смог бы устоять перед искушением сказать этой суке:
      — Долорес, я просто хотел предупредить, что скоро вам доставят большую посылку — это все моя одежда. Я был бы очень благодарен, если бы вы с Лесли повесили ее у меня в комнате, чтобы не помялась, а я скоро снова к вам приеду.
      Или что-нибудь в этом роде. Джек не стал звонить; доктор Гарсия, знай она об этом, похвалила бы его за силу воли.
 
      Номер на две спальни во "Временах года" в Беверли-Хиллз (именно туда их с Каролиной Вурц поместил "Мирамакс") был больше, чем ее квартира; так она сказала Джеку. В номере даже имелось пианино, мисс Вурц очень нравилось играть на нем в белом банном халате (с логотипом отеля на спине). Она сказала, что знает только гимны и школьные песни; голос ее, впрочем, был по-прежнему звонок, и играла она хорошо.
      — Да нет, я плохо играю, не то что твой папа. Он все время меня дразнил: "Каролина, у меня предложение — чтобы лучше подчеркнуть свою неуверенность за инструментом, ты лучше не нажимай на клавиши пальцами, а дыши на них". Порой он был такой весельчак, твой папа. Может, расскажешь мне еще немного о своей поездке? Например, про Копенгаген — я никогда там не была.