— Может, пристрелите его, — сказала она Нико, улыбнулась и тоже поцеловала его в щеку, а потом снова Джека. В общем, какие-то проблемы с арендной платой и с налогами; новый хозяин, сказала Элс, полный мудак.
      Элс с давних времен — представитель профсоюза проституток по связям с общественностью, регулярно выступает в школах и рассказывает старшеклассникам про проституток и их жизнь. Ученикам по шестнадцать лет, у них постоянно вопросы про то, "как это бывает в первый раз". Много лет назад у нее был муж; о ее профессии он узнал три года спустя после свадьбы.
      На лице у нее красовался синяк; Нико спросил, уж не клиент ли с улицы удружил ей.
      — Нет, нет, что ты, — сказала Элс, — мои клиенты пальцем меня не смеют тронуть.
      Оказалось, она ввязалась в драку в кафе на улице Нес, в двух шагах от площади Дам, — увидела старую знакомую по квартальным делам, так та отказалась с ней здороваться.
      — Была блядь, а стала ханжа, понимаешь! Видел бы ты ее лицо, Нико!
      Разговор о папе как раз удобно начать со слов "блядь" и "ханжа", подумал Джек. Элс, оказывается, не просто была знакома с ним; она регулярно ходила на его ночные концерты для шлюх, а Алиса и знать не знала! Джек про себя решил, что Элс "священного шума" не расслышала, только музыку. Но его ждал сюрприз — оказывается, однажды она притащила в Аудекерк Джека!
      — Я решила, что даже если ты не запомнишь, как Уильям играет, то все-таки впитаешь его музыку, — сказала Элс. — Мне тебя пришлось нести, ты всю дорогу проспал и не разомкнул в церкви глаз, все лежал, положив голову мне на грудь. Ты проспал весь концерт, Джеки, два часа органной музыки! Не слышал ни единой ноты! Интересно, ты что-нибудь помнишь?
      — Боюсь, почти ничего.
      Джек помнил, что органист в Аудекерк не видит прихожан, так что понимал — отец не видел его в ту ночь. Впрочем, может, и к лучшему — все-таки папа считал тружениц квартала неподходящей компанией для Джека.
      Саския и Алиса были куда популярнее Элс — в том смысле, пояснила она, что у них было больше клиентов, — и поэтому няней Джека почти все время была Элс.
      — Я к тому же была сильнее их обеих, так что когда тебя нужно было перенести, вызывали меня! — воскликнула Элс; она таскала его из одной кровати в другую. — Я считала тебя одним из нас, такой же проституткой, как мы! Почему? Потому что ты, как настоящая проститутка, никогда не ложился в постель один раз за день, я все время вынимала тебя из одной кровати и клала в другую!
      — Я помню, ты чуть не подралась с Фемке, — сказал Джек.
      — Я готова была ее убить! Я обязана была ее убить, Джеки! — закричала Элс. — Но Фемке обещала заключить сделку, а так дальше продолжаться не могло. Просто, понимаешь, сделка оказалась плохая — поэтому-то я так и взбесилась. Это же адвокаты — им на справедливость плевать! Для адвоката хорошая сделка — любая, на которую есть обоюдное согласие сторон.
      — Но так дальше продолжаться не могло, Элс, ведь ты сама это говоришь, — сказал Нико.
      — Пошел ты в жопу, Нико! — парировала она. — Пей свой кофе и помалкивай.
      Кофе был отличный, Марике принесла им еще печенья.
      — Папа видел меня, когда мы покидали Амстердам? — спросил Джек.
      — Папа видел тебя, когда вы покидали Роттердам, Джеки. Он видел, как корабль вышел из гавани. Фемке довезла его до самого пирса, из самой столицы и до самой воды, на своей машине. Саския — другое дело, ей "телячьи нежности" не по нутру, она проводила тебя, меня и твою маму до вокзала в Амстердаме, но больше не собиралась "терпеть эту мелодраму". Она так всегда называла поцелуи и объятия на прощание — "мелодрама".
      — Значит, ты поехала с нами на поезде в Роттердам?
      — Я проводила вас на пирс, на руках занесла тебя на корабль. Мама твоя, надо сказать, чувствовала себя не лучше папы. Сделку-то заключили целиком и полностью на ее условиях, она могла быть довольна — но только тут до нее наконец дошло, что в тот день она видит Уильяма в последний раз.
      — Ты видела папу на пристани?
      — Эта сука Фемке осталась в машине, а папа вышел к воде, — сказала Элс. — Он рыдал, рыдал не переставая, он был просто вне себя от горя. Он упал на землю, я его еле подняла, запихнула, как ребенка, в "мерседес" адвокатши.
      — А у Тату-Петера правда был "мерседес"? — спросил Джек.
      — "Мерседес" Тату-Петера не годился "мерседесу" Фемке в подметки, Джек. Фемке отвезла твоего папу обратно в Амстердам, а я вернулась домой на поезде. У меня перед глазами все стояла эта картина — ты машешь мне рукой с палубы, а я машу тебе. Ты-то думал, что машешь мне, а на самом деле прощался с папой. Нико, ничего сделочка-то получилась, а? — резко спросила она полицейского.
      — Но так дальше продолжаться не могло, — сказал он снова.
      — Пошел ты в жопу, Нико! — повторила Элс.
 
      Вернувшись в "Гранд-отель", Джек обнаружил два факса на свое имя. Он прочел их в неправильном порядке, отчего запутался. Первый прочтенный факс был от Ричарда Гладштейна, продюсера. Боб Букман посылал ему копию сценария по "Глотателю".

       Дорогой Джек,
       Пожалуйста, не уезжай никуда из Амстердама! Давай встретимся втроем, ты, я и Уильям Ванфлек? Я знаю, ты с Бешеным Биллом раньше работал. Мне кажется, что "Глотатель" — нечто вроде римейка, по-моему, Римейк-Монстр идеальный режиссер для нашего фильма. Подумай, подумай хорошенько! Наш ведь фильм — это как бы римейк порнофильма, но сам не порнофильм. Мы же порнографии никакой показывать не будем, но сами отношения Джимми Стронаха и Мишель Махер — ведь это чистой воды порнуха, разве не так? У нее "слишком маленькая", у него "слишком большой", великолепно! Надо нам все это обсудить. Но ты мне сначала скажи, что думаешь про Голландского Психа. Знаешь, он сейчас в Амстердаме, и ты тоже в Амстердаме. Если тебе нравится мысль нанять Ванфлека режиссером, я с радостью к вам прилечу.
Ричард

      Все стало куда понятнее, когда Джек прочел второй факс, который следовало читать первым. Его прислал Боб Букман из Си-эй-эй.

       Дорогой Джек,
       Ричард Гладштейн просто влюбился в твой сценарий по "Глотателю". Он хочет обсудить с тобой, кого взять режиссером. У Ричарда совершенно безумная — впрочем, может, и не совсем безумная — идея пригласить Бешеного Билла Ванфлека. Позвони мне и Ричарду.
Боб

      Джек так обрадовался, что немедленно позвонил Ричарду Гладштейну домой, подняв его с кровати (в Лос-Анджелесе в это время было раннее утро).
      Бешеному Биллу Ванфлеку перевалило за семьдесят, он уехал из Беверли-Хиллз и вернулся в Амстердам. Уже несколько лет ему никто из Голливуда не звонил. Римейк-Монстр продал свою уродину на Лома-Виста-Драйв, видимо, что-то случилось с борзыми. Джек помнил, как псы бегали по всему особняку, поскальзываясь на отполированном полу.
      Что-то точно случилось с поваром и садовником Бешеного Билла, супругами из Суринама. Кто-то из них утонул в бассейне у Билла, сообщил Джеку Ричард Гладштейн, то ли миниатюрная женщина, то ли ее муж (а может, и борзая!).
      В общем, Голландский Псих вернулся на голландскую родину и нашел себе юную голландскую женщину, много младше его. Он снимает телесериал, его с бешеным успехом показывают по нидерландскому телевидению; по описанию Ричарда Гладштейна Джек решил, что Ванфлек снял римейк "Грехов Майами" в амстердамском квартале красных фонарей.
      Ричард долго объяснял Джеку, как непросто будет уговорить "Мирамакс" нанять Уильяма Ванфлека — при том условии, что он их с Джеком устроит. Однако сама идея ему нравится — Джеку она тоже понравилась, они оба согласились, что с Биллом откроются любопытные перспективы. А Боб Букман тем временем, оказывается, уже послал Римейк-Монстру сценарий.
      Ричард и Джек придумали пригласить на главную женскую роль Лючию Дельвеккио.
      — Ей придется скинуть килограммов десять, — сказал Джек.
      — Она как раз ищет повод это сделать! — воскликнул Гладштейн. Еще бы не ищет, подумал Джек, Голливуд кишит бабами, которые мечтают скинуть килограммов десять, только повода никак не могут найти.
      Чем больше Джек думал о Бешеном Билле, тем больше ему нравилась эта идея. С римейками Римейк-Монстра была большая, но зато единственная проблема — его собственные сценарии. Он не просто передирал их с других, которые были куда лучше, он выходил за все возможные рамки, пытаясь спародировать все, что только можно, — короче говоря, Билл просто не знал меры. А если для тебя в оригинале нет ничего святого, то зрителям не в кого влюбляться в твоем кино. Напротив, в Эмминой истории была большая доля нежности и жалости — и по отношению к "сценарных тонн глотателю", у которой "слишком маленькая", и по отношению к порнозвезде, у которого "слишком большой". Бешеный Билл еще ни разу не снимал фильм по сценарию, пронизанному любовью и нежностью.
      Как бы Джеку хотелось спросить Эмму, что она думает об их с Гладштейном идее! Впрочем, он решил, Эмма не перевернется в гробу, если они наймут Бешеного Билла.
      Джек вышел на улицу, в дождь. Он прошел мимо "Каза Россо", кинотеатра, где крутили порнографию и устраивали живые секс-шоу (когда-то он думал, что это еще один способ раздавать советы). Он не зашел туда — смотреть порнуху, даже в качестве "работы с материалом" для "Глотателя", не хотелось.
      Он вернулся на Вармусстраат, но Нико ушел патрулировать квартал красных фонарей. Пара молодых полицейских, оба в форме, сказали Джеку, что, с их точки зрения, телесериал Уильяма Ванфлека про отдел убийств снят довольно достоверно. Бешеный Билл провел у них в участке много времени, сам патрулировал квартал с настоящими копами. Ага, значит, настоящим полицейским нравится, как Билл снимает про них кино, это хороший знак, подумал Джек, и отправился в спортзал на улице Рокин.
      Спортзал был ничего, только вот музыка слишком громкая и назойливая, кажется, куда-то спешишь, а Джек-то вовсе никуда не торопился. У него назначена встреча с Фемке, это Нико позаботился, но до четырех часов дня еще много времени. Спешить некуда. В "Гранд-отеле" Джеку вручили посылку — заходил Нико Аудеянс, оставил кассету с эпизодами Биллова сериала.
      Джек принял душ, побрился, оделся поприличнее и снова вышел на улицу. Его путь лежал в сторону канала Сингель, в фирму Маринуса и Якоба Поортфлитов, сыновей Фемке (мать уже на пенсии). Джек сразу понял, как легко было Алисе обмануть его, внушить, что Фемке — проститутка с Бергстраат. Офис Поортфлитов находился ровно на полпути от Бергстраат к Корсьеспоортстеег — в том самом месте, где работали "дорогие" проститутки.
      Как он и помнил, с кожаного дивана и из кожаного кресла видны канал, пешеходы на улице и машины. Джек узнал и другие мелкие детали в конторе, например пейзажи на стенах и восточный ковер.
      Фемке опаздывала, Джек поговорил с ее сыновьями, старомодно одетыми джентльменами лет за пятьдесят. В 1970 году они учились в университете, но даже их поколение хорошо помнило органиста Уильяма Бернса, который был знаменит своими "неортодоксальными" взглядами на проституцию и по утрам играл для шлюх органные концерты в Аудекерк. Более того, ночная жизнь тогдашних студентов считалась немыслимой без визитов в Старую церковь.
      — Кое-кто из нас считал твоего папу активистом, сторонником социальных реформ. Ведь он, в конце концов, очень жалел проституток, их положение казалось ему невыносимым, — сказал Джеку Маринус Поортфлит.
      — Другие принимали сторону иных проституток — я имею в виду тех, кто не ходил к Уильяму в Аудекерк по утрам. Для них Уильям был очередным проповедником, они считали, что его попытки внушить им веру есть не что иное, как тайный способ отвратить их от проституции, — сказал Якоб.
      — Но играл он божественно, — продолжил Маринус. — Что бы про Уильяма ни говорили, органист он был преотменный.
      Контора Поортфлитов занималась семейным правом, они брались не только за разводы и дела по опекунству, но также за дела о наследстве. В деле Уильяма Бернса имелась единственная сложность — он был гражданином Шотландии, в Нидерландах же находился по временной рабочей визе. Алиса была гражданка Канады, и визы у нее не было, однако полиция позволяла иностранцам, устраивавшимся подмастерьями к тату-художникам, несколько месяцев работать без визы и не платя налогов. По истечении этого срока иностранцу предлагалось либо покинуть Нидерланды, либо начать платить налоги.
      Итак, нидерландский суд отказался бы принять к рассмотрению дело об опекунстве над Джеком, потому что ни один из его родителей не являлся гражданином Нидерландов. У папы не было никаких легальных средств получить опекунство над ребенком — несмотря даже на возмутительное поведение его матери, ничуть не пытавшейся скрыть от сына свои занятия проституцией. Алису можно было выслать из страны — под тем предлогом, что она, занимаясь проституцией, вступала в половые сношения с несовершеннолетними; к тому же среди проституток у нее была совершенно мерзкая репутация — мало того, что она зазывала клиентов христианскими гимнами и молитвами, так еще и таскала по кварталу красных фонарей собственного четырехлетнего сына!
      — Ты путешествовал по кварталу день и ночь на руках этой женщины, великанши среди шлюх, — сообщил Джеку Маринус Поортфлит.
      — Чаще всего ты или спал, или пребывал в "овощном" состоянии, как теперь говорят, — сказал Якоб.
      — Проститутки звали тебя "недельная норма покупок", так ты был похож на пакет с продуктами из магазина, только очень большой, куда влезет еды на целую неделю, — добавил Маринус.
      — Итак, по нидерландским законам мою маму можно было депортировать, но получить опекунство надо мной для папы нельзя, — уточнил для верности Джек. Братья Поортфлит кивнули.
      Тут появилась Фемке, и Джек снова испугался — не так, как раньше, когда она вызывала страх в качестве необычной проститутки, а по-иному: она показалась Джеку воплощением нового: каков бы ни был твой прошлый опыт, Фемке была готова показать тебе что-то новое, чего ты никогда не видел и о чем не подозревал.
      — Когда я смотрю на тебя в кино, — начала, даже не подумав поздороваться, Фемке, — я вижу такую же красоту и такой же талант, как у твоего отца. Но у Уильяма была и другая черта — он был открыт, распахнут, совершенно незащищен; ты же, Джек Бернс, очень хорошо защищен, окован словно броней, закрыт на все замки, я не права?
      Не дожидаясь ответа, Фемке уселась в кожаное кресло, то самое, откуда, как Джек некогда думал, она зазывала клиентов!
      — Спасибо, что согласились принять меня, — сказал он.
      — Я же говорю, закрыт на все замки, разве не так? — обратилась она к сыновьям, не ожидая от них в ответ, впрочем, ни кивка, ни согласия. Это был не вопрос, Фемке заранее дала на него ответ сама себе.
      Ей семьдесят восемь, года на два старше Элс, до сих пор дама "в теле", но отнюдь не толстая. Одета так элегантно, словно родилась в этом платье, — Джек понял, что лишь полный идиот (или четырехлетний мальчик) мог принять ее за проститутку. Ни одной морщинки, как у хорошо ухоженных женщин, которым чуть за пятьдесят; волосы снежно-белые, свои, не парик.
      — Если бы ты только был голландец, Джек, я бы получила опекунство для твоего папы в два счета! Я бы с таким удовольствием вышвырнула твою теперь уже бездетную мамашу вон отсюда, в эту ее Канаду! — сказала Фемке. — Одна проблема — твой папа ее простил. Он готов был простить ей что угодно, только бы она пообещала сделать для тебя все, как надо.
      — То есть отдала бы в хорошую школу, поселила в приличном районе, создала некий намек на стабильность в жизни? — спросил Джек.
      — Это ведь не так плохо, не правда ли? — сказала Фемке. — Кажется, ты жив, здоров, получил хорошее образование. Смею сказать, останься ты с матерью здесь, ничего подобного тебе не видать, как своих ушей. Кроме того, в ее тупую голову наконец проникла мысль, что Уильям не вернется к ней, не вернется никогда — впрочем, она уже в Хельсинки начала что-то соображать. Но какой же меня ждал сюрприз! Я представить себе не могла, что Уильям согласится на это — потерять право на всякую связь с тобой, если Алиса увезет тебя в Канаду и станет ухаживать за тобой как настоящая мать! Я представить себе такое не могла! Да что я — твоя мать тоже не могла себе такое представить! Ни я, ни она и думать не думали, что он на такое пойдет. Но мы обе недооценили Уильяма Бернса, недооценили, насколько он христианин.
      Фемке произнесла это слово с нескрываемым презрением.
      — Я была просто переговорщиком, Джек. Я-то хотела надавить на Алису, выбить из нее нормальные условия для твоего отца. Но что прикажешь делать, если обе стороны согласны? Это ведь и есть сделка.
      — Вы правда отвезли его в гавань, в Роттердам? — спросил Джек. — Они оба выполняли эти дурацкие условия, до самого конца?
      Фемке смотрела в окно, на проезжающие вдоль канала автомобили.
      — В тот день я видела улыбку только на одном лице, Джек, — на твоем крошечном личике на палубе корабля. Матери пришлось взять тебя на руки, тебе не хватало роста, чтобы дотянуться до фальшборта. Ты махал рукой нашей великанской шлюхе. А как твой папа вдруг упал наземь! Я решила, у него инфаркт. Думала, в Амстердам я доставлю тело, повезу его на заднем сиденье "мерседеса". Великанша подняла его и положила в машину — ей было так же легко нести его, как тебя! Ты пойми, все это время я думала, что он умер, и совершенно не хотела иметь труп на переднем сиденье, но великанша посадила его именно туда. Тут я увидела, что жизнь в нем все-таки теплится. "Что я наделал? Как я мог? Кто я, Фемке, кто я после этого?" — спросил твой папаша. "Ты мудак, Уильям, полный, окончательный и непроходимый мудак, как и полагается истинному христианину. Ты слишком многое готов простить", — вот что я ему сказала. Но дело сделано, документы подписаны, и на целом свете не нашлось бы человека, готового исполнять такие условия — кроме твоего папаши, Джек. Но, глядя на тебя, я скажу, что твоя мать тоже выполнила условия сделки — ну, в общем и целом.
      В этот миг Джек возненавидел обоих — и маму и папу. Ну, с матерью все просто. А с отцом вот что — в этот миг он понял, что мама была права, папа его бросил! Уильям Бернс бросил своего сына! Джек был вне себя от ярости. Фемке была хотя и отставным, но опытным адвокатом и сразу это заметила.
      — Так, ты это брось. Что за инфантилизм, в конце концов! — прикрикнула она на него. — Зачем взрослому, здоровому человеку копаться в прошлом, оплакивать его? Джек, забудь все это, сделай шаг вперед. Женись, будь хорошим мужем и хорошим отцом своим детям. Поймешь, как это непросто — быть хорошим отцом. Брось это, перестань судить их — я имею в виду и Уильяма, и твою мать!
      Сыновья, взрослые мужчины, в матери души не чают, понял Джек, видя, как Маринус и Якоб хлопочут вокруг Фемке. Она снова выглянула в окно, приняв какую-то такую позу, которая без слов сказала Джеку, что аудиенция закончена. В конце концов, ее попросил за Джека Нико Аудеянс, и, видимо, она уважала старого полицейского — куда больше, чем Джека. Она исполнила свой долг, говорил ее профиль, и не собиралась сообщать ему ничего лишнего.
      — Могу я хотя бы спросить у вас, что с ним стало, куда он отсюда уехал, — обратился к ней Джек. — Ведь не остался же он в Амстердаме?
      — Разумеется, нет, — сказала Фемке, — ты ведь являлся ему на каждом углу квартала красных фонарей, а образ твоей матери мерещился ему в каждой шлюхе, в каждой похотливой позе, в каждой стеклянной витрине, в каждой грязной подворотне!
      Джек молчал. Братья Поортфлит молили Джека не торопить события — молча, выражением лиц, жестами. Если он только наберется терпения, проникнется снисхождением к капризам старой женщины — кто знает, может быть, уйдет отсюда с тем, за чем пришел, намекали ему лица ее сыновей.
      — Гамбург, — произнесла Фемке. — Какой органист не мечтает поиграть в этих знаменитых немецких соборах, там, где, быть может, играл сам Бах! Уильям, конечно, попал бы в Германию в любом случае, но в Гамбурге было что-то особое. Я точно не помню теперь, он говорил, ему нужен Герберт Гофман, я полагаю, это имя органного мастера и Уильям хотел играть на органе его работы.
      Джек не без удовольствия поправил ее — такую женщину всегда приятно уколоть.
      — Это не органный мастер, это знаменитый татуировщик, — сказал он.
      — Слава богу, я ни разу не видела татуировки твоего папы, Джек, — презрительно сказала Фемке. — Я только слушала, как он играет.
      Джек поблагодарил Фемке и ее сыновей за уделенное ему время. Он поглазел немного на проституток в витринах и дверях на Бергстраат и Корсьеспоортстеег, а потом побрел обратно в "Гранд-отель", сознательно обойдя стороной квартал красных фонарей. Он был рад, что Нико подкинул ему кассету с телесериалом Бешеного Билла — делать Джеку нечего, а покидать отель совсем не хочется.
      На кассете было несколько эпизодов, больше всего Джеку понравилась серия про одного бывшего сотрудника отдела убийств, пожилого человека, который в пятьдесят три года возвращается учиться в полицейскую школу. Его зовут Кристиан Винтер, он только что развелся. Единственная дочь, студентка университета, отказывается его видеть, и поэтому он пошел на новый курс для полицейских, учиться новым методам борьбы с насилием в семье. Раньше полиция смотрела на такие случаи сквозь пальцы, а теперь виновных стали сажать.
      Разумеется, все персонажи говорили по-нидерландски, так что Джек мог лишь догадываться, о чем речь. Но сценарий строился на персонажах — а Джек уже неплохо знал Кристиана Винтера по прошлым сериям, где Бешеный Билл как раз и показывал, как рушится его брак. В эпизоде про семейное насилие Кристиан чуть не сходит с ума — он одержим мыслью о том, сколько насилия видят дети. Статистика неумолима — дети, отцы которых били матерей, бьют своих жен, а дети, которых били, сами бьют своих детей.
      Мораль сей социальной басни была неплохо знакома Джеку, но Ванфлеку удалось встроить ее в историю жизни своего героя-полицейского. Винтер никогда пальцем свою жену не трогал, но вот поносил ее на чем свет стоит, и она ни в коей мере не оставалась в долгу; очевидно, их дочь не могла не пострадать от этого. И первое же дело о семейном насилии, к которому подключают Винтера, заканчивается убийством — а уж про расследования убийств он знает все. Так он возвращается в свою старую команду.
      Сериал Ванфлека был снят в достаточно реалистичном жанре, чего совершенно нет на американском телевидении; насилия в кадре мало, зато сексуальные атрибуты даны куда рельефнее. Разумеется, нет никаких неожиданных хеппи-эндов — Кристиан Винтер не находит пути назад в свою семью. Лучшее его достижение — вежливый разговор с дочерью в кафе, она знакомит его со своим новым юношей. Зритель ясно видит, что полицейскому плевать на молодого человека, но он никак не выражает это словесно. В последнем кадре дочь целует папу в щеку, и он замечает, что за кофе заплатил молодой человек.
      Джек назвал стиль сериала "мягкий нуар" — так он сказал Нико Аудеянсу, тот зашел к нему в гости узнать, что он думает про работу Ванфлека. Нико сериал тоже нравился. Он не стал спрашивать Джека, как прошла его встреча с Фемке. Он знал ее, а будучи полицейским, был осведомлен обо всех деталях Алисиной истории. Джек только сказал ему, что Герберт Гофман — татуировщик, а не органный мастер. Нико, конечно, поинтересовался, поедет ли он в Гамбург.
      Джек не собирался туда ехать. Актеры, конечно, хорошо умеют лгать другим, но вот себе они умеют лгать не лучше обычных людей — и даже актеру стоит трижды подумать, прежде чем лгать полицейскому.
      — А что мне еще нужно знать? — спросил Джек у Нико. Тот не ответил, а просто посмотрел Джеку в глаза, потом на руки, потом снова в глаза. Джек заговорил быстрее, и Нико понял, что у Джека в мыслях полный беспорядок.
      Джек сказал, он надеется, что отец сумел завести новую семью. Он не хочет вторгаться в его личную жизнь; ведь Уильям-то не вторгался в жизнь Джека. Кроме того, Джек знает, что Герберт Гофман ушел "на покой", Алиса, конечно, им восхищалась, но Джек и его не станет беспокоить. Ну и что с того, что Гофман, скорее всего, видел Уильяма Бернса?
      — Я понял, Джек. Ты подошел очень близко, и тебе стало страшно. Ты боишься того, что будет, когда ты его найдешь, — сказал Нико.
      Джек промолчал, но попытался принять бравый вид.
      — А еще ты боишься причинить отцу боль, а еще — боишься, вдруг он не захочет тебя видеть, — продолжил полицейский.
      — Ты хочешь сказать, я могу причинить ему новую боль, сверх того, что он уже пережил? — спросил Джек.
      — Я хочу сказать только одно — ты подошел так близко, что, вероятно, не хочешь делать последний шаг, — сказал Нико.
      — Может быть, — согласился Джек.
      Он совсем не чувствовал себя актером. Джек Бернс всю жизнь был мальчишкой, который не знал отца, мальчишкой, отцу которого запретили его видеть. Папа "бросил" его, на этом фундаменте стояла вся джекова личность; потерять этот фундамент — вот чего, вероятно, на самом деле боялся сейчас Джек. Именно так высказалась бы Клаудия, но Нико больше не произнес ни слова.
      Джек решил, что знает, какую татуировку от Герберта Гофмана хотел Уильям — корабль под всеми парусами. Они у Гофмана либо уходили из портов, либо плыли в открытом море. Иногда рядом был погасший маяк, а корабль летел на скалы. Самыми знаменитыми сюжетами были "Моряцкая могила", "Последний порт" и "Последний рейс". Обычно корабли Гофмана уходили навстречу опасностям или неведомым приключениям, от татуировок веяло холодом, они все говорили "прощай навсегда" (хотя Герберт вытатуировал и немало картин в жанре "Возвращаюсь домой").
      Едва ли папа выбрал "Возвращаюсь домой", решил Джек. В том корабле, что унес Джека прочь от отца, Уильям явно видел или "Моряцкую могилу", или "Прощай навсегда". Корабль, покидающий гавань, — можно ли лучше передать неведомое будущее?
      А может, Уильям Бернс остался верен себе и Герберт вытатуировал ему очередной нотный стан. Джек легко вообразил себе и это.
 
      Из Лос-Анджелеса в Амстердам рейс прямой — десять с лишним часов в воздухе, Ричард Гладштейн устанет как собака. Он покинет Лос-Анджелес в 16.10, а в Амстердам попадет в 11.40 на следующее утро. Наверное, Ричард приляжет поспать, а вечером они с Ванфлеком встретятся в ресторане.
      Два дня подряд Джек просидел в своем номере, выходя лишь в спортзал на улице Рокин. Ел он в номере, а время убивал тем, что писал письма Мишель Махер, страницу за страницей. Ничего такого, что было бы можно ей послать, из-под его пера не вышло, зато бумага в "Гранд-отеле" красивее, чем в отеле "Торни", да и листов кладут побольше.
      Джек придумал хитрющий способ задать Мишель Махер вопрос про людей с татуировками по всему телу — подошел с дерматологической стороны.

       Дорогая Мишель,
       Хотел спросить тебя как профессионального дерматолога. Говорят, людям с татуировками на всем теле всегда холодно, но я не знаю, правда это или нет; можешь ли ты придумать какое-либо медицинское объяснение этому феномену?
       Отошли мне, пожалуйста, свой ответ (поставь галочку в нужном окошке), я прилагаю открытку с обратным адресом и маркой.
Твой Джек

      Джек приложил открытку с видом на канал Аудезейдс-Фоорбургвал, на которой изобразил следующее:

       Нет
       Да, давай поговорим об этом!
       С любовью,
Мишель

      Разумеется, письмо он не отослал. Во-первых, он не смог найти на почте нужную марку (чтобы открытку приняли на почте в США), во-вторых, "С любовью, Мишель" — не слишком ли много после пятнадцати лет молчания?
      На второй день одиночества Джек решил было пойти к Элс на Синт-Якобстраат. Нет, он не собирался заниматься любовью с семидесятипятилетней проституткой, просто ему нравилось ее общество.
      Он плохо спал, лежал ночью в кровати и воображал свое крошечное лицо, воображал, как мама взяла его на руки и подняла над фальшбортом. Джек просто улыбается и машет, словно дирижирует оркестром, а вокруг стоят люди, истекающие кровью от глубоких ран, — и в первых рядах папа.
      Наверное, в Гамбурге Уильям познакомился с какой-нибудь женщиной и смог в результате забыть Джека (до той степени, до которой он могего забыть). Ведь переписывался же папа с мисс Вурц, пока Джек учился в школе Св. Хильды. Судя по всему, Уильям не перестал думать о Джеке так уж сразу.
      Приехал Ричард и сразу улегся спать, а Джек отправился в спортзал. Джек ел теперь больше углеводов и поднимал штанги потяжелее; он уже добавил пару кило, но до Джимми Стронаха ему еще качаться и качаться. Жаль только, нет упражнений для удлинения пениса.
      Назойливая музыка в спортзале на улице Рокин так надоела Джеку, что он стал напевать песенку, которую мама пела только пьяная или под кайфом (и обязательно с шотландским акцентом):
 
Ни за что не стану шлюхой,
я ж не вовсе без ума,
знаю точно — хуже Доков
только Литская тюрьма.
Нет, нет, шлюхой я не стану,
это клятва вам моя,
никогда не быть мне в Доках,
на панель не выйду я.
 
      Какая ирония! Ведь были времена, когда Алиса пела эту песенку в надежде, что она не позволит ей стать проституткой!
      Джек вспомнил и их ежевечернюю молитву, которую они повторяли вместе, пока он был маленький. Он вспомнил ту ночь, когда мама заснула раньше его, и Джеку пришлось произнести молитву одному. Джек говорил громче обычного — потому что молился сразу за двоих: "День, что ты даровал нам, Господи, окончен. Спасибо тебе".
      Вполне возможно, впрочем, что таких случаев было несколько.
      Джек направился обратно в "Гранд-отель" по пешеходному мосту через канал, но остановился на полдороге посмотреть, как мимо проплывает экскурсионный трамвайчик. На корме стоял маленький мальчик, смотрел на пешеходный мост, прижавшись лицом к стеклу. Джек помахал ему, но мальчик не стал махать в ответ.