Настоящей Финляндии Джек не увидел; он прилетел поздно вечером и путь из аэропорта в Хельсинки преодолел в кромешной тьме. Стоял апрель, но было холодно, и будь температура на градус-другой ниже, вместо дождя шел бы снег. Он остановился в отеле "Торни"; вестибюль второго этажа показался ему незнакомым — большой круглый зал, совсем непохожий на располагавшийся здесь некогда Американский бар, где, как помнил Джек, сидела разнообразная молодежь и кое-какие бравые девчонки. Старинный лифт был на месте — когда-то он "временно не работал", а ныне услужливо бегал вверх-вниз по первому требованию.
      Американский бар канул в Лету, но отель "Торни" сохранил свою привлекательность для молодежи — на первом этаже открылся ирландский бар под названием "О'Малли", везде трилистники и "Гиннес" в розлив. Людям вроде Джека Бернса не стоит появляться в таких местах — там слишком много любителей кино, больше, чем в самом Лос-Анджелесе; но у Джека не было выбора — он не голоден и выспался в самолете.
      Там выступала довольно неплохая ирландская фолк-группа — скрипач, гитарист и певец. Джек поговорил с ними в перерыве, певец, оказалось, любит Йейтса, а сам переехал в Финляндию из Ирландии пятнадцать лет назад.
      Юные финны в баре были такие скромняги, что подойти к Джеку не решались, хотя и пожирали его глазами. Ирландцы снова начали свою музыку, и тогда две финские девочки набрались смелости заговорить с Джеком. На бравых девчонок совсем не похожи, вели себя очень осторожно, Джек никак не мог понять, что они от него ждут и чего хотят. Одна начала флиртовать с ним, затем уступила эту роль второй.
      — Под эту музыку не потанцуешь, — сказала первая.
      — Но с тобой, мне кажется, можно танцевать и без музыки, — сказала вторая.
      — Угадала, — ответил Джек.
      — Ты небось думаешь, я чего-то тебе предлагала, — сказала она.
      Джек не собирался портить чудесные воспоминания об Ингрид My, что неизбежно случилось бы, переспи он с этими двумя финками. К тому же он почувствовал, что немного проголодался, и сказал девушкам "до свидания". Одна из них ответила:
      — Похоже, тебе нужен кто-то другой, мы тебе не подходим.
      — Верно-верно, на самом деле я ищу пару лесбиянок, — сказал Джек. Боже, какое расточительство — бросить такую реплику в каком-то несчастном ирландском баре в Хельсинки!
      Он отправился в вестибюль и спросил портье, существует ли до сих пор ресторан "Сальве".
      — Это была довольно популярная забегаловка у матросов.
      — Матросы давно его забросили, — ответил портье. — Кроме того, Джеку Бернсу там нечего делать, заведение слишком "местное".
      Джек, конечно, зарегистрировался в отеле как Джимми Стронах и решил, что поступил мудро — слишком много кинофанатов в ирландском баре.
      Он поднялся в номер и переоделся в "спецуху для тату-салона", как называла это Лесли, — джинсы и черная водолазка. Миссис Оустлер положила ему еще и Эммин жакет, рукава длиннее, чем нужно Джеку, но ему жакет нравится.
      По дороге в "Сальве" — старомодный ресторан, заведение, где подают еду без изысков, но зато по-домашнему вкусную, — Джек отметил, что теплее на улице не стало. Хельсинки, как помнил он, не лучшее место для людей, не уверенных в себе, и если это по сию пору так, то портье был прав, утверждая, что "Сальве" не место для кинозвезд. Среди клиентов были явные любители посмотреть время от времени фильм-другой, только вот беда — ленты с Джеком Бернсом им явно не нравились.
      Официантки выглядели точно так, как Джек их запомнил — довольно пожилые, уставшие. Он вспомнил ту, которая невежливо разговаривала с его мамой, жену "мясника" Сами Сало; она и сейчас вполне подошла бы ресторану. Крутая баба — называла маму "крошка"; правда, подумал Джек, грубила она, скорее всего, вовсе не потому, что мама переманивала у ее мужа клиентов. Впрочем, кто знает, может, она вовсе и не была ему женой.
      Джек помнил ее хорошо — невысокая, крепко сбитая женщина, одежда на пару размеров меньше, чем нужно. Она на каждом шагу морщилась, словно у нее болели ноги, а ее толстые руки дрожали.
      Он старался ни на кого пристально не смотреть и уж точно не заглядывать никому в глаза; тут к нему подошла официантка вытереть стол, в руках мокрая тряпка, Джек, впрочем, и на нее постарался не смотреть. Полная противоположность миссис Сало — та толстенная, эта худющая (впрочем, может, у миссис Сало только руки жирные, Джек понял, что не помнит точно), сутулится, выглядит грубовато, но при этом лицо продолговатое и глаза как у кошки, можно сказать, красивая, только устала сильно. Вытерев стол, она встала подбоченясь, видимо, за вечер ни разу не присела.
      — Надеюсь, вы кого-нибудь ждете, — сказала она. — Вы ведь не один будете обедать, правда?
      — Сюда что, нельзя ходить одному?
      — Вам сюда точно нельзя ходить одному, — заметила она. — Больше того — вы были бы даже в большей безопасности, приди вы сюда в женском платье.
      — Я рассчитывал узнать у вас, где я могу сделать себе в Хельсинки татуировку, — сказал Джек. — Насколько я помню, "Сальве" — лучшее место, где могут порекомендовать тату-салон.
      — Верно, и лучший рекомендатель — я, — сообщила официантка. — Впрочем, я серьезно — если вы пришли сюда один, позаботьтесь хотя бы о том, чтобы уходить в компании.
      — А как насчет татуировки?
      — Кинозвездам они не нужны, — сказала она, — кто вас будет снимать обнаженным с татуировкой?
      — А грим на что? — парировал Джек.
      — В тату-салон вам тоже не стоит ходить одному, — предупредила официантка. — Вы к нам кино снимать приехали?
      — Сказать по правде, мне нужна пара лесбиянок. Но для начала я хочу знать, где можно сделать татуировку, — сказал Джек.
      Тут она впервые улыбнулась — выбит верхний клык, ага, наверное, поэтому она редко улыбается.
      — Если вы тут один, я вас провожу домой, — сказала она. — От пары лесбиянок вы многого не добьетесь.
      Джек представил, как он выглядит в ее глазах, крупным планом; потом понял, что она прочитала его мысль, а затем осознал, что очень устал и хочет подольше насладиться воспоминанием о ночи с Ингрид My.
      — Не думайте, я не гожусь вам в матери, просто я выгляжу старше своего возраста, — сказала она.
      — Это тут ни при чем, просто я устал с самолета, — сказал Джек. — Я много ездил в последнее время.
      — Если вы оказались у нас, то это чистая правда.
      — Принесите мне гольца, — попросил Джек.
      — А что выпить?
      — Я не пью.
      — Я принесу вам пива, — сказала официантка. — А вы притворяйтесь, что пьете.
      Мудрое решение — местные весь вечер поднимали в его честь бокалы. Тон, правда, был не дружеский, а мрачный, даже враждебный. Джек в ответ поднимал свой бокал и притворялся, что пьет; никто и не заметил, что уровень жидкости остается таким же, а может, им было просто наплевать. Если в Финляндии и были фанаты Джека Бернса, они хорошо умели скрывать свои чувства.
      Джек не стал приглашать официантку с собой, она не обиделась, но велела не выходить из-за стола, пока не приедет такси; она отпустила Джека, лишь когда машина припарковалась у дверей. Для надежности она проводила его.
      — Меня зовут Марианна. Вообще-то бывают финские имена и посложнее.
      — Еще бы, — ответил Джек.
      На прощание она дала ему черно-белую визитку, страшноватенькую на вид, от салона "Утиные татуировки". На визитке был весьма искусно изображен Утенок Дональд, только с косяком в клюве и красными глазами, ясно, что не просто под кайфом, у него реально поехала крыша, а вокруг шеи не шалью, а удавкой висит змея.
      Еще на визитке был написан от руки номер телефона.
      — Это мой домашний, — сказала Марианна, — у меня есть пара татуировок, с удовольствием их вам покажу, когда отдохнете.
      — Спасибо, Марианна.
      — Вам нужен татуировщик по имени Диего, — сказала она.
      — Не очень-то финское имя.
      — Он вообще-то итальянец, но родился здесь, — сказала Марианна. — Он уже пятнадцать лет в этом бизнесе.
      Салон Диего располагался на улице Калеванкату, в десяти минутах от "Торни", как объяснил наутро Джеку портье. Он подсказал ему и спортзал близ отеля, "Кунтокескус Мотивус".
      — Не мучайтесь, называйте его просто "Мотивус".
      Чисто прибранное место, много удобных тренажеров, впрочем, Джек не смог сосредоточиться на тренировке — рядом занимались аэробикой беременные женщины, делали какие-то чудовищно опасные упражнения.
      По дороге к Диего Джек миновал магазин с порнографией, в витрине его внимание привлек немецкий журнал "Беременные женщины" — в самом деле, внутри фотографии исключительно беременных, исполняют еще более опасные упражнения. Кажется, беременность стала у Джека темой дня — не слишком приятной.
      Хельсинки показался ему одной большой стройплощадкой. В итоге он забрел в район, построенный русскими сто с лишним лет назад, "Утиные татуировки" располагались прямо напротив Русского военного госпиталя. Когда-то это был матросский район, куда ни плюнь — везде бары и рестораны для моряков вроде "Сальве", но в последние годы район делается все моднее и моднее, поведал Диего Джеку.
      Низкорослый мужчина с добрыми глазами, эспаньолка, руки все в татуировках, одна — маленький портрет женщины, почти фотография, другая — куда менее "благородная дама", естественно, голая, а при ней утенок. У Диего были и другие татуировки, но Джеку лучше других запомнилась обнаженная с утенком.
      Джеку понравился Диего; он не встречал Дочурку Алису, но слыхал о ней. У него трое детей, он нечасто ездит на слеты татуировщиков; учился у Фербера в Берлине, работал в Кейптауне, собирался в Таиланд за татуировкой ручной работы от монаха в буддийском монастыре.
      — Татуировка на весь живот, — объяснил он.
      Диего специализировался на "больших произведениях", недавно наколол кому-то на спине целую киноафишу.
      С ним работали два подмастерья, один мускулистый в камуфляжных штанах и черной футболке с рекламой бурбона "Джек Дэниэльс", другая — блондинка по имени Тару, специалистка по пирсингу (у самой серебряная шпилька в языке). Еще там был приятель Диего по имени Нипа, который рассказал Джеку жуткую историю, как уронил в унитаз книгу, свой любимый роман; с тех пор он занят тем, что изобретает различные способы привести пострадавшую книгу в божеский вид.
      Джек расспросил Диего про тесную связь татуировок и моря. У того первая лодка появилась в пятнадцать лет. "Блестки" в "Утиных татуировках" были отличные — индейские вожди, драконы, черепа, птицы, "харлеи" и бесконечные мультперсонажи, особенно утки, в самых разных видах.
      Диего сказал, что не особенно любит кино, вот его трое детей другое дело, а также Тару и парень в камуфляже, они видели все фильмы с Джеком. Нипа больше любил читать, чем смотреть (ну, этот вывод можно было сделать уже из его туалетной катастрофы).
      — А не делали ли вы татуировок некоему органисту по имени Уильям Бернс? — спросил Джек. — В мире ваших коллег он известен под прозвищем Партитурщик, я слышал, будто все его татуировки — это ноты. Говорят, у него все тело ими покрыто.
      — Может быть, — сказал Диего. — Я его не татуировал, вообще ни разу не видел, но слышать слышал. Говорят, в самом деле белой кожи у него осталось совсем немного!
 
      Вернувшись в "Торни", Джек попробовал написать письмо Мишель Махер. Она же дерматолог, наверное, она знает, почему людям с татуировками на всем теле холодно. Впрочем, начинать с такого вопроса письмо человеку, которого ты не видел пятнадцать лет, странно — более того, что, если людям, татуированным с ног до головы, только кажется, что им холодно? Может, это просто у них такая навязчивая идея и кожа тут совершенно ни при чем?
      Сами татуировщики придерживались разных мнений по этому поводу; Алиса считала, что почти все люди с татуировками по всему телу чувствуют холод, но ее коллеги, с которыми Джек разговаривал у нее на поминках, сказали ему, что это все ерунда и татуированные ничем не отличаются от обычных людей.
      — Тем, кому холодно, или всегда было холодно, или они просто сбрендили по дороге, только и всего, — сказал Дан из Северной Дакоты.
      Но, с другой стороны, как еще начать Джеку письмо Мишель Махер после пятнадцати лет молчания?

       Дорогая Мишель,
       Я сейчас в Хельсинки, ищу пару лесбиянок. А ты. чем занята?

      Наверное, такое начало "чересчур странное". Джек скомкал листок и выбросил его в корзину. Лучше начать как-нибудь издалека.

       Дорогая Мишель,
       У меня новость — моя мама умерла. Оказалось, она всю жизнь лгала мне про отца — и, кажется, про все остальное тоже; все, что она мне говорила, видимо, сплошная ложь. Я сейчас в Европе; когда-то я думал, что на этом континенте мой папа переспал со всем, что движется, но оказалось, все наоборот — это моя мама трахалась с кем попало, в частности, насиловала тринадцатилетних мальчиков и соблазняла лесбиянок.
       Любопытная история, не правда ли? Ты думаешь, ты все знаешь про свою жизнь, а копнешь — и выясняется бог знает что!

      Этот лист бумаги Джек тоже выкинул. В итоге он решил, что единственный способ открыть переговоры с Мишель — это притвориться, что у него кожное заболевание. Нет, постойте-ка! Про что она ему написала? А-а, пожелала удачи со сценарием по "Глотателю"! Вот оно! Мишель — фанатка книг Эммы Оустлер. Наверное, можно подойти с литературной стороны, это произведет нужное впечатление.

       Дорогая Мишель,
       Спасибо за письмо. Я в самом деле был очень близок с Эммой Оустлер, хотя мы никогда и не занимались любовью, она только держала меня за пенис. Когда пишешь по книге сценарий, всегда приходится что-то менять, поэтому и мне пришлось кое-какие вещи переделать. Например, я заменил имя порнозвезды — ну разве я похож на человека по имени Мигель Сантьяго? Кроме того, никакой порнографии в фильме не будет — я придумал совсем другое кино. На порнографию будут только намеки. Кстати, мне говорят, что пенис у меня довольно маленький (в смысле, бывают и подлиннее).

      Письмо Мишель Махер решительно не хотело писаться. Для Мишель он явно "чересчур странный", да не только для нее — для любого человека, который отчаянно не страдает от одиночества, не сошел с ума, не остался в детстве, не несет в сердце вечную скорбь (или по иной причине пребывает в депрессии), не изменяет мужу, не имеет татуировок (скажем, осьминога на заднице), не является пожилой женщиной, которая не прочь трахнуть кого-нибудь помладше!
      Вдобавок Джек израсходовал всю фирменную бумагу отеля "Торни". Он был в ярости, день не удался — всё эти чертовы беременные бабы с их чертовой аэробикой, ну и плюс немецкий порножурнал (Джек едва не пошел купить его). На самом деле, понял Джек, и его стало трясти, он хочет заняться любовью с милойбеременной женщиной — вроде как с женой, как с женщиной, которая вскоре родит егоребенка, как с Мишель Махер (он до сих пор на это надеялся).
      Но это все мечты, ведь Джек не голоден и не устал; его реальный шанс — это снять кого-нибудь в ирландском пабе или позвонить Марианне. Впрочем, когда она закончит работу, Джек будет уже "слишком усталым", а искать "бравую девицу" в ирландском пабе — увольте, это просто унизительно.
      Не дожидаясь вечера, Джек позвонил в Академию имени Сибелиуса и поинтересовался, не может ли кто подсказать ему, где найти двух выпускниц, которые учились там в семидесятые. Это оказалось непросто — для начала на том конце провода никак не могли предоставить Джеку человека, сносно говорящего по-английски, а потом, ведь Джек не знал фамилий своих девушек! Вот уж поистине поиски черной кошки в темной комнате.
      — Я понимаю, вы будете смеяться, но мне нужны Ханнеле и Ритва, Ханнеле играла на виолончели, а Ритва на органе, и еще они были вместе, это все, что я знаю.
      — Вместе? — переспросила женщина на другом конце провода У нее сомневающийся тон, как у опытного букиниста, который про себя уверен, что вы неправильно запомнили название нужной вам книги, но ведет себя вежливо.
      — Ну да, они вроде как лесбиянки, — сказал Джек.
      В ответ последовал глубокий вздох.
      — Вы, наверное, журналист, — сказала женщина таким тоном, словно журналист синоним насильника.
      — Нет, что вы, меня зовут Джек Бернс, я актер, — сказал Джек. — Эти девушки учились у моего отца, Уильяма Бернса, органиста. Я их видел еще ребенком, они были знакомы с моей мамой.
      — Ах вот как, — сказала женщина. — Значит, я говорю с самым настоящим Джеком Бернсом?
      — Да-да, с самым настоящим.
      — Ах вот как, — повторила она, — что же, Ханнеле и Ритва не так знамениты, как вы, мистер Бернс, но в Финляндии они весьма знамениты.
      — В самом деле?
      — Да, в самом деле, — повторила женщина. — Отыскать их в Хельсинки проще простого. Вы могли спросить первого встречного и получили бы ответ.
      Джек молчал, женщина, подождав, снова вздохнула, видимо, тщательно выбирала слова:
      — Я едва могу удержаться от искушения, Джек Бернс, но все же не стану спрашивать вас, как вы сейчас одеты.
 
      Джек позвонил портье и заказал что-нибудь поесть, а заодно пачку фирменной бумаги. Он подавил в себе слабое желание пойти попытать удачу в ирландском пабе, а также желание посильнее — позвонить Марианне.
      На следующее утро он встал рано и отправился в спортзал "Мотивус".
      Он не знал, как ему подойти к Ханнеле и Ритве, как завести разговор. Играли они в церкви с непроизносимым названием Темппелиаукионкиркко, она же Церковь в скале. Церковь эта была знаменита на всю Финляндию, не меньше самих Ханнеле и Ритвы. Она находилась как бы под землей, вытесана в породе и накрыта медным куполом — ультрамодернистский дизайн, видимо, так можно добиться более качественной акустики. Там все время шли концерты и, конечно, службы по воскресеньям (по лютеранскому обряду).
      — Там все очень лютеранское, — поведала Джеку женщина из академии (и что только она имеет в виду, подумал он).
      Ритва служила главным органистом (бессменный исполнитель на воскресных службах), а Ханнеле часто ей аккомпанировала. Джек поинтересовался, много ли в мире написано музыки для дуэта орган—виолончель (он сам впервые слышал о таком), но дама из академии сказала, что Ханнеле и Ритва знамениты своими "импровизационными талантами". Да уж, лесбийской паре приходится развивать "импровизационные таланты", подумал Джек; еще бы, если, как говорила Ингрид My, они в самом деле обе переспали с Алисой, но не расстались после этого, то, значит, они и правда умеют ставить успешные эксперименты.
      На всю Финляндию прославились не только их выступления, но даже репетиции, народ в обеденный перерыв ходил в Церковь в скале, только чтобы послушать, как они "разминаются". Джек подумал, в таком контексте с ними будет непросто завязать разговор — и Ханнеле, и Ритва, и сам он слишком знамениты, чтобы окружающие уважительно относились к их праву на личную жизнь. Наверное, лучше появиться в церкви сразу после обеда и пригласить их обеих на ужин.
      Джек заканчивал тренировку (подъемы туловища из положения лежа), когда поток его мыслей прервали — ни с того ни с сего его тренажер окружили с полдюжины беременных из группы по аэробике, видимо, подумал он, у них только что закончилось занятие, эти их опасные упражнения. Джек размышлял о Мишель Махер, кроме того, его беспокоили воспоминания о картинках из немецкого журнала, и на этом фоне толпа беременных женщин привела его в смятение. Вид у них был откровенно агрессивный и угрожающий, Джека прошиб холодный пот.
      — Привет, — сказал он, лежа на спине.
      — Привет, — ответила тренер по аэробике, молодая темноволосая женщина с привлекательным овалом лица и миндалевидными глазами. Пока она вела занятие, Джек видел ее только со спины, поэтому не знал, что она тоже беременна.
      — Ты похож на Джека Бернса, ну, который актер, — сказала самая беременная из присутствующих. Джек позднее очень удивился, узнав, что это были ее последние слова перед началом схваток.
      — Но этого не может быть! Что Джеку Бернсу делать у нас тут, — вступила другая женщина. — Но ты просто вылитый Джек Бернс.
      — Это какое-то проклятие, — с горечью в голосе ответил им Джек. — Ну что мне делать, если я на него похож. Вот ведь сволочь, я его просто ненавижу!
      Не стоило ему так говорить — это была реплика Радужного Билли, он произносит ее за фильм трижды, всякий раз о разных людях.
      — Это он! — закричала третья женщина.
      — Я знала, что ты Джек Бернс, — сказала самая беременная. — От Джека Бернса у меня всегда мороз по коже, а я едва тебя увидела, как по спине побежали мурашки!
      — Ну, значит, этот вопрос закрыт, — сказал Джек, продолжая лежать на спине; с момента, как они его обступили, он не шелохнулся.
      — А какое кино ты у нас снимаешь? — спросила четвертая. — Кто еще с тобой играет?
      — Нет, я тут не на съемках, — ответил Джек, — я материал собираю.
      Пятая женщина застонала, словно схватки у нее начались именно от известия о том, что Джек Бернс, видите ли, собирает в Хельсинки материал — знаем мы, мол, какой материал обычно собирает Джек Бернс. Половина дам покинули Джека — получив ответ на своей вопрос, они потеряли к актеру интерес. Остались тренер по аэробике и еще две женщины, среди которых была и самая беременная.
      — Что за материал-то? — спросила тренер.
      — Это любопытная история, произошла она давно, двадцать восемь лет назад, если быть точным, — начал Джек. — Главный герой — органист, у которого развилось пагубное пристрастие к татуировкам, а главная героиня — дочь человека, который сделал органисту его первую татуировку. У них рождается ребенок. Это лишь одна из версий того, что произошло, есть и другие; как бы то ни было, они расстаются.
      — Ты играешь органиста? — спросила самая беременная.
      — Нет, я играю ребенка — ну, то есть человека, в которого он вырос спустя двадцать восемь лет, — ответил Джек. — Я пытаюсь выяснить, что на самом деле произошло между моими родителями.
      — Какая печальная история! — сказала единственная женщина, которая до сих пор не произнесла ни слова. — Я не понимаю, зачем вообще снимают такие фильмы!
      Она повернулась и ушла прочь, наверное, в раздевалку, а самая беременная — за ней. С Джеком осталась тренерша.
      — Ха-ха. Ты ведь не сказал, что собираешь материал для фильма, так? — спросила она.
      — Верно подмечено, я этого не сказал, — признался Джек. — Материал нужен мне вовсе не для кино.
      — Может, тебе нужна помощь? — спросила она. Беременна на седьмом, а то восьмом месяце, пупок торчит, словно набухший сосок, из-под трико. — По женской части.
      — Беременные еще ни разу не оказывали мне такую помощь, — сказал Джек.
      — Я не замужем, у меня даже друга нет, — сказала она. — Мой ребенок — нечто вроде эксперимента.
      — Ты что, сама умудрилась его изготовить?
      — Обратилась в банк спермы, — сказала она, — так что его отец — анонимный донор. Тебя ведь не интересует, как устроена сама процедура?
      Лежа на спине, Джек поступил, как обычно, — принял поспешное решение, из которых почти целиком и состояла его половая жизнь. Он воображал, что хочет переспать с беременной, и поэтому решил, что переспит с тренершой по аэробике из "Мотивуса" — вместо того чтобы прежде попытаться назначить встречу с Ханнеле и Ритвой, лесбиянками, ради которых он и приехал, собственно, в Хельсинки.
      Джек убедил себя, что от органистки и виолончелистки, которые были вместе, когда в финской столице жили его мама и папа (и которые не расстались до сих пор), не узнает ничего нового. Матери Джека удалось и здесь ввести его в заблуждение — она сказала ему, что они спали с папой, в то время как это она спала с ними. Конечно, они могут раскрыть Джеку глаза еще на пару-другую деталей подобного рода, но все это такие пустяки, что их можно обсудить за чашкой кофе; ужин для этого не потребуется.
      Джек решил зайти в Церковь в скале во время репетиции и подождать, пока Ханнеле и Ритва не закончат. Он предложит им зайти куда-нибудь поговорить, этого будет достаточно. Джек решил, что нет ни малейшего резона отказываться от возможности провести в Хельсинки ночь с беременной тренершей по аэробике. Как выяснится впоследствии, резон был, и еще какой, но Джек пошел на поводу у мощного инстинкта, который знаком стольким мужчинам, а именно желания быть с женщиной определенного типа, которое запрещает разуму подумать о ней не как о типе, а как о конкретном человеке с конкретной историей, в нашем случае — разобраться, что она за личность, тренер по аэробике по имени Мария-Лиза.
      Они назначили свидание, при этом им пришлось сходить к стойке в зале и попросить бумаги, их все видели. Мария-Лиза написала Джеку свое имя и номер мобильного, в ответ получила бумажку от Джека и очень удивилась — какой такой Джимми Стронах? Джек объяснил ей, что останавливается под именами своих персонажей в фильмах, еще не вышедших на экран.
      Он покинул спортзал и первым делом отправился в порномагазин за журналом "Беременные женщины", который затем отнес в номер. Картинки в журнале одновременно пугали и возбуждали его.
      Уходя из отеля в церковь, Джек выбросил мерзкий журнальчик в мусорное ведро — не у себя в номере, а рядом с лифтом. Впрочем, такие картинки так просто из памяти не выкинешь, они преследуют тебя долгие годы, иногда всю жизнь; позы этих беременных женщин и прочее, что они выделывали на фотографиях, остались с Джеком до самой смерти, наверное, они пойдут с ним и в ад, где, если верить Ингрид My, ты ничего не слышишь, зато видишь тех, кому сознательно сделал больно. Они все время о тебе шепчутся, а ты, бедный, ни черта не можешь понять!
      В тот день в Хельсинки Джек понял, каким, вероятно, будет его личный ад. Целую вечность он будет наблюдать, как беременные женщины занимаются сексом в неудобных позах. Они будут говорить о нем, а он не будет их слышать. Он проведет целую вечность, гадая, о чем они беседуют.
 
      Джек нашел, что купол Церкви в скале изнутри похож на перевернутый вок. Скала, собственно, служила стеной и выглядела очень по-язычески, казалось, купол — это яйцо, торчащее из кратера, оставленного метеоритом. Вокруг церкви стояли жилые дома, похожие друг на друга, как близнецы, — массовые постройки для среднего класса тридцатых годов.