— Придется бухать, — ответил Джек, не веря, что такое может случиться.
 
      Утром Лесли готовила кофе, а Джек отвечал на звонки. Звонил Брюс Шмук, хороший друг Алисы, сам татуировщик; мама любила его работы, даже учила его немного. Он уже говорил с Лесли и принес ей свои соболезнования; теперь он интересовался, что должен принести с собой.
      — Ну, главное, сам себя донеси, Брюс, — сказал Джек, — мы будем рады тебя видеть.
      — Это что, снова Брюс Шмук? — спросила Лесли, когда он повесил трубку.
      — Он спрашивал, что принести! — ответил Джек и, внезапно осознав, что следует из слов маминого коллеги, похолодел от ужаса.
      — В каком смысле? — не поняла Лесли.
      Брюс, конечно, спрашивал про "бухло", подумал Джек. Брюс отличный парень, и он хотел помочь! А это значит, что на поминках Алисы ожидается целая толпа народу!
      Джек позвонил Пиви и изменил заказ — сперва тот должен был привезти по ящику белого и красного, теперь же следовало доставить три ящика белого и пять красного. Из многочисленных рассказов Алисы следовало, что татуировщики в основном пьют красное.
      — Вот что, пусть Пиви и в пивной магазин заедет, — сказала миссис Оустлер. — Байкеры пьют пиво цистернами. Сколько? А сколько поместится в его блядский лимузин! Зачем? А на всякий случай!
      Лесли сидела за кухонным столом, обхватив голову руками, вдыхала запах кофе. У нее был вид человека, недавно бросившего курить и мечтающего лишь об одном — затянуться.
      Джек налил себе кофе, но не успел и глотка сделать, как снова зазвонил телефон.
      — Мама родная, — только и сказала миссис Оустлер.
      Было утро субботы, поминальная служба назначена на пять тридцать, но Каролина Вурц уже начала репетировать с хором и органистом в школьной церкви, о чем решила известить Джека по мобильному; на заднем плане гудел орган и доносились девичьи голоса, он слышал их даже лучше, чем свою бывшую учительницу.
      — Джек, у нас, как бы это сказать, затруднение по клерикальной части, — прошептала мисс Вурц.
      У нее был такой голос, словно она Эмма и лежит с Джеком в постели, а внизу по коридору ходит Алиса и надо, чтобы она ни за что их не услышала.
      — В каком смысле?
      — Преподобный Паркер, наш капеллан, хочет прочитать с паствой "Верую".
      — Каролина, мама ясно выразилась — никаких молитв.
      — Знаю, я ему так и сказала.
      — Ну, может, тогда я ему скажу? — предложил Джек.
      Он встречался с преподобным Паркером лишь однажды — мудак эдакий, ему, видите ли, до усрачки обидно, что на службу по Эмме его не позвали, вот пытается напроситься на службу по Алисе.
      — Я думаю, мы можем с ним договориться, Джек, — прошептала мисс Вурц.
      Орган зазвучал тише, девичьи голоса куда-то пропали. Наверное, Вурц вышла из часовни, Джек расслышал скрип ее туфель по каменному полу.
      — Ну и что мы ему предложим?
      — Пусть прочтет двадцать третий псалом. Что-то он все равно будет читать, у него такой вид, что он лопнет, но встанет у алтаря, — сказала Каролина уже нормальным голосом.
      — Мама сказала, чтобы никто ничего не говорил. Псалом — чем он отличается от молитвы?
      — Джек, преподобный Паркер — все-таки капеллан, не забывай.
      — Ну, если из двух зол надо выбрать меньшее, тогда уж лучше двадцать третий псалом, чем "Верую", — отступил Джек.
      — Отлично, но, кажется, возникло еще одно небольшое затруднение, — продолжила мисс Вурц.
      Джек уже не слышал ни хора, ни органа. Наверное, Каролина успела пройти от часовни до главного входа и ее голос стало заглушать что-то совсем другое.
      — Боже мой! — воскликнула мисс Вурц на фоне грохота мотоциклетных двигателей; в самом деле, оглохнуть можно. Видимо, подумал Джек, затруднение вовсе не маленькое.
      — Что там у вас творится? — спросил он, хотя сам уже догадался. Мать рассказывала ему, что на тату-съезды первыми слетаются байкеры; наверное, эти решили заявиться пораньше и забить место на парковке.
      — Силы небесные, да тут целая банда мотоциклистов! — воскликнула Каролина Вурц так громко, что ее услышала миссис Оустлер. — Объясните мне, ради всего святого, что они делают перед дверьми школы для девочек?
      — Я сейчас буду, — сказал Джек. — А вы покамест заприте двери общежития на амбарный замок.
      — Джек, твоя мама прокляла нас. Готова спорить, веселье только начинается, — проговорила Лесли, еще сильнее обхватив голову руками.
 
      Джек уже успел поговорить с Каролиной про ее переписку с папой. Тот, оказывается, проявлял большой интерес к занятиям Джека изящными искусствами.
      — Да, он очень интересовался твоим развитием, — сказала мисс Вурц.
      — Это еще пока я был в Святой Хильде?
      — Разумеется, Джек, речь идет о твоих первых шагах в драматическом ремесле...
      — Вы имеете в виду, в ваших постановках...
      — Особенно папу восхитили твои успехи в женских ролях — хотя отнюдь не только, — продолжала мисс Вурц. — Я думала, что Уильяму особенно понравится, как нам с тобой удалось прийти к мысли о том, что он, твой отец, и есть твой особенный, единственный зритель. Надеюсь, ты не забыл...
      — Как я могу это забыть!
      — А Уильяму вовсе это не понравилось, — мрачно поведала Джеку Каролина. — Он был против и изложил мне свое недовольство в самых сильных выражениях!
      — Он не хотел быть моим единственным зрителем?
      — Нет, ему не понравилась сама идея играть для единственного зрителя. Уильям отверг ее из эстетических соображений.
      — Почему? — спросил Джек, отметив, что Вурц называет папу по имени.
      Она тяжело вздохнула, и ее восхитительная хрупкая красота стала как-то особенно заметна.
      — Мне-то кажется, — сказала она, — его идеи больше применимы к органу.
      — Почему именно к органу?
      — Твой папа настаивал, чтобы я учила тебя играть от сердца, раскрывать зрителям самую душу, Джек. А зрители эти или слушатели — ну, ты должен воображать себе, говорил Уильям, что это все несчастные, неудачливые, одинокие, заблудшие души, которым место на самых задних скамьях в церкви, если не дальше.
      — Если не дальше?
      — Он имел в виду, что играть надо для тех, кто стоит у входа и на паперти, и для пьяниц, валяющихся в канавах и переулках рядом с церковью. Так говорил Уильям.
      Ага, он имел в виду, что играть надо и для проституток, если те находятся достаточно близко от Аудекерк, подумал Джек; видимо, папа хотел, чтобы он старался тронуть сердца куда большего числа людей. Какой там единственный зритель! Если ты актер, настоящий актер — ты должен тронуть сердца всех.
      — Понимаю, — сказал он.
      — Кстати, то, что у нас с ним было, и перепиской-то назвать нельзя, Джек. Мы написали друг другу два-три письма. Пожалуйста, не воображай, будто я до сих пор получаю от него весточки.
      — Но он же преподавал в школе, пусть недолго, и вы тоже уже там работали, правда? — спросил Джек. — Вы же знали его, Каролина?
      Этот разговор состоялся накануне поминок. Джек и мисс Вурц сидели в кофейне на углу Лонсдейл-роуд и Спадайны. Каролина надела синие джинсы и мужскую фланелевую рубашку, под которой, кажется, не было лифчика — такой Джек ее никогда не видел. Для женщины за пятьдесят она выглядела сногсшибательно, просто лучилась. Высокие скулы, тонко очерченный подбородок, персиковая кожа — перед ней невозможно устоять! Она снова вздохнула и провела рукой по вьющимся волосам (уже седым, но все еще блестящим); в свете солнца казалось, они цвета аспидного сланца.
      — Да, Джек, если тебе так нужно знать — да, я знала его, — сказала она и, опустив взгляд, продолжила тихим голосом: — Он подарил мне мою самую любимую, лучшую одежду. Он хорошо понимал, какой женщине что идет. Возможно, его подарки сейчас будут казаться старомодными, но я до сих пор их люблю, Джек.
      Не случайно Эмма заметила ее одежду! Взглянув на Джека, Каролина поняла, что он не в силах произнести ни слова; она взяла его за руку.
      — Он не просто был моим любовником — он был моим единственным любовником, — сказала она. — Ну, долго мы не протянули, — продолжила она почти радостно, — еще бы, его хотели столько женщин — и взрослых, и совсем юных, — добавила она, смеясь.
      Джек удивился, как легко, как весело она это говорит — мысль о такой привлекательности Уильяма не пугает, а радует ее, наверно, потому что все это было так давно.
      — Твой папа был куда больше увлечен музыкой, чем нами, прекрасным полом, Джек, — сказала она и, взяв его руку в свои ладони, перешла на шепот: — Ах если бы ты хоть раз слышал, как он играет! В общем, что долго говорить — не удивительно, что такого человека музыка увлекала сильнее, чем мы!
      Не удивительно, что Джек во сне одевал мисс Вурц в нижнее белье из почтового каталога! Кто устоит перед искушением дарить такойженщине одежду? Если не устоял его папа, то что говорить о нем самом!
      Джек заставил себя сделать глоток кофе.
      — Моя мама знала?
      — Алиса знала, что Уильяму нравится, как я говорю, больше ничего, — сказала мисс Вурц. — Судя по всему, Уильям при ней положительно отозвался о моем голосе, моем произношении и дикции. Он все восхищался, что у меня нет акцента.
      — Ах вот оно что! Значит, это мама сама придумала учиться у вас правильному произношению? — спросил Джек. — Я-то думал, это миссис Уикстид пыталась отучить ее от шотландского выговора.
      — Боже мой, ну конечно нет! — расхохоталась Каролина. — Миссис Уикстид была канадка до мозга костей, она обожала шотландский акцент!
      — Но ведь вы и девочек тех знали, Каролина.
      — Кто про них не знал, Джек! Кто не знал про этих дурочек! — воскликнула мисс Вурц. — Ты ведь сам все прекрасно понимаешь про девочек из интерната, Джек, если бы они могли забеременеть без помощи мужчин, они бы обязательно постарались это сделать.
      — Но он ведь и вас бросил, не так ли? — спросил Джек. — А вы, кажется, и не думаете ненавидеть его за это.
      — Я никогда и не надеялась, что он останется со мной. И конечно, у меня и в мыслях не было его ненавидеть, за что? Уильям — из того рода удовольствий, которыми хочет насладиться каждая женщина, хотя бы раз в жизни! При всем уважении к твоей матери, Джек, нужно быть полной идиоткой, чтобы думать, будто ты можешь удержать такого мужчину, как Уильям. Особенно в том возрасте — боже, как он был молод!
      Джек смотрел на Каролину Вурц, и на его лице отразились все его страдания, его боль от потерь и утрат. Наверное, он так же смотрел на мать, когда та презрительно сказала ему:
      — Джек, кто знает, что за отец из него получился бы! С такими мужчинами никогда не знаешь.
      Мисс Вурц сейчас сказала то же самое — "такой мужчина", но как! С восхищением, с нежностью, с любовью, над которой не властны годы.
      — Если бы вы были моей матерью, у меня был бы отец, — сказал Джек Каролине. — Я, по крайней мере, виделся бы с ним время от времени.
      — Я уже много лет ничего о нем не знаю, Джек, — вздохнула мисс Вурц. — Но это не значит, что ты не сможешь его найти, если попробуешь.
      — Каролина, может, он уже умер. Вот мамы больше нет.
      Вурц перегнулась через стол и схватила Джека за левое ухо; ему показалось, что перед ним миссис Макквот, что он до сих пор в третьем классе и сейчас его отведут в часовню!
      — Маловер! — воскликнула она. — Когда Уильям умрет, у меня разорвется сердце! В день его смерти мои груди иссохнут! В тот день я обращусь в линолеум или что-нибудь в этом роде!
      Какой еще линолеум, что за чушь, подумал Джек. Наверное, Каролина слишком долго работает в школе Св. Хильды. Она все держала его за ухо, Джек чувствовал, как пульсируют сосуды. И вдруг отпустила его и громко расхохоталась, словно девчонка.
      — Кажется, я заговорила как безмозглая девица из интерната! — воскликнула она. — А ты маловер, слабак! — снова накинулась она на Джека, но теперь в ее голосе звучала нежность. — Что ты сидишь? Отправляйся немедленно его искать!
 
      — Контекст, конфетка моя, какой контекст? — всегда спрашивала Джека Эмма. — В мире все происходит в контексте.
      В ту мартовскую субботу 1998 года (в марте погода в Торонто не слишком подходит для прогулок на мотоцикле) Джек отправился пешком на угол Пиктолл и Хатчингс-Хилл-роуд, где когда-то стоял с мамой и держал ее за руку, испуганный видом океана девиц.
      Перед ним рядком стояли мотоциклы, двигатели выключены. Небо обложено, холодно и сыро, баки мотоциклов покрыты испариной, идет мелкий дождь. Джек не стал в такую погоду пересчитывать машины, но их было штук тридцать; номерные знаки свидетельствовали, что хозяева стальных коней приехали издалека.
      Дан из Северной Дакоты добирался до Торонто аж из Бисмарка, по дороге подцепив Везунчика Пьера в салоне "Татуировки городов-близнецов", Миннеаполис; вместе они добрались до Мэдисона, штат Висконсин, где их уже ждали Барсук Шульц и его жена Малышка Куриное Крылышко. В "Татуировках города ветров", Чикаго, они забрали братьев Фраунгофер и вместе проехали через Мичиган, попав в снежную бурю под Каламазу и Баттл-Крик, что не помешало им успеть в Ист-Лансинг на пиво к Ластоногому Фолькману из "Спартанских татуировок". Наутро ведомая Ластоногим компания заехала в Анн-Арбор, где подобрала Росомаху Валли. Некоторое время они проторчали на канадской таможне, но потом выехали на четыреста первое шоссе близ Виндзора и под дождем добрались до Китченера и Гуэлфа, где подобрали еще трех тату-художников, чьи имена Джек раньше не слышал и запомнить не смог.
      На пути в Торонто находились еще байкеры из Луисвилля, штат Кентукки, и трех городов в штате Огайо плюс Чернильный Джо из "Татуировок тигровой кожи", что в Цинциннати, и сестры Скреткович из Коламбуса, одна из которых некогда была замужем за Плосконосым Томом (его предстояло подобрать в Кливленде).
      Ожидался целый полк татуировщиков из Пенсильвании, в рядах бойцов числились знаменитости из Питсбурга, Харрис-бурга, Аллентауна, Скрэнтона; за ними появился Майк Ночная Смена из Норфолка, штат Вирджиния. Плюс вокруг школы Св. Хильды стояли мотоциклы с номерными знаками из Мэриленда, Массачусетса, Нью-Йорка, Нью-Джерси и так далее.
      Джек услышал, как байкеры что-то выводят нестройными голосами — из часовни доносился отчетливый мужской гул, забивавший и орган, и несчастных девиц из интерната, — и сразу понял, что Вурц не теряла времени даром. Она пригласила байкеров зайти и усадила на скамьи в часовне, сказав им, что в спортзале скоро подадут горячий кофе (чистой воды надувательство, по крайней мере насчет "скоро").
      — Так, поднимите руки, кто знает "Боже, храни королеву"? — спросила Вурц гостей. У тех вытянулись лица, она сказала: — Понятно, я так и думала, никто. Вам явно не помешает немного порепетировать.
      Когда в часовне появился Джек, байкеры уже пели; большинство из них понятия не имели, о какой королеве идет речь, но ведь они приехали сюда ради Дочурки Алисы, и звук собственного голоса поднял им настроение. Они стояли в своих кожанах, с которых градом катилась вода, с растрепанными бородами и пропотевшими шевелюрами, распространяя по часовне запахи кожи, дороги, машинного масла, выхлопных газов и прочего. Девчонки из интерната в восхищении разглядывали их из алтаря (там было безопаснее). Голоса девочек на фоне байкеров, среди которых были в основном мужчины, звучали совсем по-детски.
      Органист — юная девушка, как и капеллан, недавно появившаяся в школе, промахивалась мимо клавиш, Джек слышал, как она берет одну фальшивую ноту за другой. Явно нервничает, и чем больше ошибается, тем больше нервничает.
      — Элеонора, успокойся, — сказала ей мисс Вурц, — иначе за мануал придется сесть мне, а я сто лет не играла на органе.
      Элеонора взяла перерыв, за это время Джек познакомился с мамиными друзьями.
      — А вот и красавчик Джек Бернс, — проговорил Майк Ночная Смена, смерив его оценивающим взглядом.
      — Малыш Дочурки Алисы, — сказала одна из сестер Скреткович.
      — А я вторая сестра, — шепнула Джеку другая, укусив его за ухо, — знаменитая тем, что ни разу не была замужем за Плосконосым Томом, да и вообще не была замужем.
      — Мама очень тобой гордилась, — сказал Барсук Шульц. Его жена, Малышка Куриное Крылышко, стояла поодаль в слезах, а ведь еще и полдень не наступил, до службы оставалось еще четыре часа.
      Каролина хлопнула в ладоши:
      — Эй, господа, репетиция не закончена, пока я не сказала "стоп!".
      Органистка Элеонора, казалось, наконец пришла в себя.
      — Я не знала, что вы умеете играть на органе, мисс Вурц, — сказала она Каролине; видимо, громче, чем следовало, так как байкеры и Джек замолчали.
      Каролина взглянула на Джека и покраснела.
      — Я взяла в свое время несколько уроков, никогда их не забуду, — сказала она, и байкеры снова затянули "Боже, храни королеву".
 
      Они пели и пели, пели и пели, а Вурц дирижировала. Чистые девичьи голоса обитательниц общежития не могли перекричать матерых байкеров с их натренированными в застолье глотками; они уже согрелись и сбросили кожаны. Их татуировки выглядели достойными конкурентами витражам с Иисусом и святыми.
      Джек проскользнул к выходу; он знал, Вурц может поставить что угодно, и в самом деле, к началу службы она довела до совершенства и хор байкеров, и хор девочек. Уходя, Джек заметил, с каким благоговением тату-художники слушают девочек, исполняющих "Повелителя танцев" .
 
      Выйдя на порог, он увидел, как подъехали еще два байкера, Скользкий Эдди Эспозито из Нью-Хэйвена, штат Коннектикут, салон "Синий бульдог", и Гадкий Билл Леттерс из Брунсвика, штат Мэн, салон "Сезон охоты на черного медведя", оба совершенно вымерзшие и насквозь промокшие. Несмотря на усталость с дороги, при виде Джека они тепло ему улыбнулись, он пожал их ледяные руки.
      Джек был в старой одежде — джинсы, кроссовки и Эммин дождевик.
      — Я переоденусь к службе, — сказал байкерам Джек, те же заинтересованно прислушивались к девичьим голосам, доносящимся из часовни. — Ваши коллеги уже внутри, репетируют.
      — Что они там репетируют? — спросил Гадкий Билл. Кажется, это был третий или четвертый куплет "Повелителя танцев", видимо, мисс Вурц решила исполнять гимн смешанным хором. До Джека и новых гостей донеслись зычные мужские голоса.
      — Эй, Билл, пошли присоединимся к честной компании и попоем, — сказал Скользкий Эдди.
      — Ты вернешься, переодевшись женщиной? — спросил Гадкий Билл.
      — Не в этот раз, — сказал Джек.
      Байкеры вошли в здание, и Джек услышал, как Скользкий Эдди сказал Гадкому Биллу:
      — Билл, ты жопа с ушами, у тебя вместо мозгов задница!
      — Разумеется, я жопа с ушами, — как ни в чем не бывало ответил тот.
      Джек вернулся домой и принял горячую ванну. Лесли зашла к нему в своем обычном черном белье, опустила сиденье унитаза и уселась сверху, не смотря на Джека.
      — Сколько их там? — спросила она.
      — Тридцать коней, сорок всадников, — сказал Джек.
      — Большинство маминых друзей-татуировщиков не ездят на мотоциклах, Джек. Байкеры — это только верхушка айсберга.
      — Я знаю, — сказал Джек. — Надо вызвать Пиви.
      — Надо вызвать полицию! — взглянула на него Лесли. — Не могут же они ночевать в Святой Хильде, даже в спортзале!
      — Они могут ночевать тут, в доме.
      — Джек, твоя мамаша заранее все так и спланировала, а мы, дураки, не догадались. Может быть, если бы мы таки переспали друг с другом, она бы избавила нас от этого унижения.
      — Не знаю, — сказал Джек. — Мне-то кажется, захоти мама предотвратить появление этой толпы, она не смогла бы этого сделать.
      После полудня позвонил Пиви:
      — Какой лимузин! Мне надо было взять грузовик! Бухло уже не помещается в тачку, Джек!
      — Ну, сгоняй два раза.
      — Я уже три раза сгонял, сэр! Боюсь, если вы с миссис Оустлер не поторопитесь, для ваших задниц не найдется места на скамье!
      Пиви, подумал Джек, родился паникером. Командует парадом мисс Вурц, и Джек знал, она-то оставит им с Лесли пару мест.
      И Вурц не подкачала — более того, она поставила сторожить первый ряд Вонючую Обезьяну, а с ним — Подонка-до-Мозга-Костей, а также Сестричку Мишку и Луну Дракона. В Торонто приехали все, чьи прозвища Джек слышал хотя бы раз.
      Была даже группа из Италии, а некий Лука Бруза из Швейцарии заявил Джеку, что ни под каким видом не пропустил бы Алисины поминки. В таком же духе высказались Рай-и-Ад из Германии, Ману и Тин-Тин из Франции, Парни-из-Лас-Вегаса и даже Розовая Пантера из Голливуда.
      Гости забили все скамьи, все проходы и даже коридор, от дверей часовни почти до самого спортзала. Небольшая и очень перепуганная группа Старинных Подруг — дрожащие одноклассницы миссис Оустлер примостились на первых двух рядах бокового нефа, а Эд Харди, Вонючий Билл и Ржавый Людоед вызвались их охранять, то есть не подпускать своих коллег близко к порядочным женщинам, которые, как школьницы, держались за руки.
      Мисс Вурц выстроила свои два хора — интернатовский и байкерский — по сторонам главного поперечного прохода, и сбитая с толку "конгрегация" принялась разглядывать две непохожие друг на друга группы. Тату-художники, прибывшие позднее других, никак не могли понять, при чем тут королева.
      — Какая такая королева? — спросил у Джека широкоплечий мужчина в ярко-желтой спортивной куртке; он столько бриолина втер себе в волосы, что те торчали вверх акульим плавником. Джек узнал его, он видел фотографии Филадельфийского Психа Эдди в маминых журналах по татуировке.
      Преподобный Паркер появился позже всех.
      — Я не смог найти места на парковке! — застенчиво извинялся он, а затем решил поближе разглядеть "конгрегацию", все эти крашеные футболки, татуированные плечи, распахнутые воротники гавайских рубашек и так далее. Змеи и драконы холодными глазами смотрели на преподобного; многих существ преподобный Паркер видел впервые, в раю такие не водились. Повсюду встречался распятый Христос, точнее, его кровоточащее сердце в терновом венце, ничего похожего на традиционную англиканскую сдержанность. Еще было полно скелетов, одни выдыхали пламя, другие изрыгали ругательства.
      На фоне этого буйства татуированной плоти мисс Вурц превзошла самое себя. Ее хоры исполнили "Повелителя танцев" как никогда — хор девочек ("не-вполне-девственниц", как сказала миссис Оустлер) спел все пять куплетов, а хор байкеров присоединялся к ним на припеве. Несчастная блондинка, потерявшая на Эмминых поминках туфлю, солировала на четвертом куплете, продемонстрировав прекрасный голос, байкеры уже слышали ее во время репетиции, но все равно прослезились.
 
      Когда пришла пора преподобному прочесть двадцать третий псалом, в часовне стало совсем жарко, и многие гости сняли даже рубашки. Это были не только татуировщики — пожаловало немало старинных Алисиных клиентов. Ее характерные работы были везде, Джек узнавал их одну за другой.
      А еще он заметил, как рыдает миссис Оустлер, рыдает навзрыд и не может остановиться. Взглянув на нее, Алисины коллеги сразу сообразили, кто она такая.
      — У меня возлюбленная в Торонто, — говорила им Алиса (обычный смысл этой фразы: "Я занята, с тобой не пойду").
      — Господь — пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться, — опасливо начал преподобный Паркер и совсем потерялся, дойдя до "Если я пойду и долиною смертной тени, не учую зла"...
      — ... Убоюсь, а не учую... — поправила его мисс Вурц.
      — ... Убоюсь зла, — продолжил мямлить преподобный, — потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох — они успокаивают меня.
      — Жезл? Вот прямо-таки жезл? Что это вы имеете в виду? — громко поинтересовалась какая-то женщина из "конгрегации"; Джек готов был поклясться, что это одна из сестер Скреткович. Последовал оглушительный хохот, несколько одноклассниц миссис Оустлер едва не подавились со смеху.
      Тут Лесли не выдержала.
      — Никаких молитв, никто больше не скажет ни слова! — заорала она на капеллана. — Алиса сказала, ничего, кроме пения!
      — Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих... — промямлил преподобный и остановился: до него дошло, что враги и впрямь перед ним, полная часовня его личных врагов.
      — Приятель, ничего, кроме пения! — загудел Гадкий Билл Леттерс.
      — Да-да, или пой, или заткнись! — подтвердил один из братьев Фраунгофер.
      — Пой или заткнись! — повторил Плосконосый Том.
      — ПОЙ ИЛИ ЗАТКНИСЬ! — хором прогрохотала "паства".
      Органистка Элеонора словно обратилась в камень. Каролина присела рядом с ней.
      — Дорогая моя, если ты забыла ноты "Иерусалима", — сказала мисс Вурц, — то Господь тебя, может, и простит — но только не я!
      Убоявшись Каролининого гнева, Элеонора смиренно коснулась клавиш. Орган заговорил несколько громче обычного, но хор байкеров и девочек не ударил в грязь лицом.
 
На этот горный склон крутой
Ступала ль ангела нога?
И знал ли агнец наш святой
Зеленой Англии луга?
 
      Миссис Оустлер направилась к выходу, по дороге ее заключил в объятия Филадельфийский Псих Эдди, она же была так растрогана, что не стала сопротивляться. Все Алисины друзья знали про Лесли, все хотели обнять ее.
      — Это Алисина любовь, — говорили они друг другу.
      — Откуда они меня знают? — спросила Лесли Джека.
      — Наверное, мама им про тебя рассказывала, — ответил он.
      — Неужели? — проговорила, заливаясь слезами, Лесли. И все вокруг тоже прослезились — и коллеги, и клиенты, и друзья Алисы. Татуировки собирают исключительно сентиментальных людей, Лесли только в этот миг узнала сию истину.
      Когда байкеры и девочки начали четвертый куплет, "паства" маршировала уже близ спортзала; запела даже Элеонора, по настоянию мисс Вурц.
 
Мой дух в борьбе несокрушим,
Незримый меч всегда со мной.
Мы возведем Ерусалим
В зеленой Англии родной.
 
      В зале гостей ждала гигантская ванна, полная льда и банок с пивом; слышались звуки извлекаемых пробок. На неизвестно откуда взявшихся столах красовались ломти ростбифа и тарелки с жареными сосисками — ничего похожего на обычные кубики сыра на шпажках.
      — Кто это все заказал? — удивился Джек.
      — Я, — ответила Лесли, — пришлось еще несколько раз посылать Пиви.
      Росомаха Валли и Ластоногий Фолькман о чем-то громко ругались.
      — Это их мичиганские дела, — дипломатично объяснил Барсук Шульц и отправился разнимать спорщиков. Жена Барсука, Малышка Куриное Крылышко, взяла Лесли под руку, Чернильный Джо из Цинциннати обнял ее за плечо (на тыльной стороне ладони у него красовался туз пик, побивший туза червей).
      — Будете у нас в Норфолке, — сказал Майк Ночная Смена, — я вам покажу город, как вам его никто не покажет!
      — Они ее обожали, подумать только! — выдохнула Лесли, обращаясь к Джеку. — Милый, пригласи их к нам, пусть остаются.
      Скользкий Эдди Эспозито показывал ей свое "Грехопадение", выведенное на животе; работа, конечно, Дочурки Алисы.
      — Мне их всех пригласить? — переспросил Джек. — Всех, к нам?
      — Разумеется, всех, разумеется, к нам! — подтвердила Лесли. — Где же еще им ночевать?
      Но можно хотя бы не звать сестер Скреткович, подумал Джек, хотя бы не обеих вместе. Одну еще так-сяк — ту, которая не была замужем за Плосконосым Томом. Но тут Джек понял, что, когда собираются татуировщики, ничего нельзя контролировать — можно лишь плыть вместе с потоком, как говорило Алисино поколение.
      Мисс Вурц была на высоте, хвалила байкерские успехи в хоровом пении. Джек, как обычно, не пил, поэтому наблюдал за происходящим, как овчарка за стадом. Но все вели себя отменно, даже спор между Ластоногим Фолькманом и Росомахой Валли не перерос в драку.
      Еще одна неожиданность — реакция одноклассниц миссис Оустлер, им все жуткопонравилось. Старинные Подруги давненько не видели столько "кожи" сразу — возможно, никогда столько не видели. Никто не стоял на месте, в зале на полную мощность звучал Боб Дилан.
      Мама всегда говорила, что Джерри Своллоу — традиционалист; если бы Джек хорошенько подумал, что это значит, то узнал бы его быстрее. У Джерри на бицепсе была выведена симпатичная женщина в головном уборе медсестры — что может быть традиционнее! На футболке читалась надпись по-японски, и еще одна — на правом предплечье.
      — Работа Кадзуо Огури, — гордо сказал он Джеку.
      Оказывается, Джерри прилетел из самого Нью-Глазго, Новая Шотландия, а до того позвонил доброй сотне старых друзей.
      — Знаешь, Джеки, мы, старики, держимся друг за друга.
      Джек поблагодарил его за приезд, ведь до Торонто не ближний путь.
      — О юноша, — сказал Матросик Джерри, — вы еще так мало знаете! Жизнь — вот это настоящая дальняя дорога, по сравнению с этим добраться сюда из Новой Шотландии сущий пустяк.
 
      Позднее, перезнакомившись со всеми гостями (за ним повсюду ходили девчонки из интерната этаким почетным, хотя и не-вполне-девственным караулом), Джек заметил в углу еще одного знакомого. Под звуки Rainy Day Women # 12 & 35(от Боба Дилана) Джек направился к скромно стоящему поодаль человеку, внимавшему песне старого барда под баскетбольным кольцом. Судя по всему, он был под кайфом, причем давно. Джек сразу узнал его — у кого еще такое мечтательное лицо, такие странные намеки на бакенбарды (ему под пятьдесят, если не больше, а борода толком не растет, вот незадача!), такой самоуничижительный свет в глазах, которые всегда смотрят только вниз; да-да, перед ним стоял тот самый человек, который никогда — ни сейчас, ни в свою бытность подмастерьем Тату-Тео на Зеедейк — не верил в свой талант (впрочем, таланта у него было немного).
      — Ладно, идет, только не очередное разбитое сердце, мне сердца уже осточертели, что целые, что разбитые, — сказала Алиса Робби де Биту на прощание. И Робби согласился на ее автограф у себя на правом плече. Когда Джек подошел, он и показал ему потускневшие буквы "Дочурка Алиса".
      — Все слушаешь дер Циммермана, Джеки? — спросил Робби.
      — Ден Циммерман, Робби, как же без него, — ответил Джек.
      — Что и говорить, я не чета всем этим ребятам, — сказал Робби, обведя рукой зал, — ничего у меня в Амстердаме не вышло.