Туман понемногу рассеивается; да, в самом деле — она использовала меня как приманку!
      — Сколько раз папа видел меня там? — спросил он. — В Копенгагене, сколько раз он меня там видел?
      На самом деле Джек хотел узнать вот что, если переходить на знакомый ему по Голливуду язык, — сколько раз мама предлагала папе сделку?
      — Джеки... — начала было она, но оборвала себя, видимо, услышала в своем тоне неправильные нотки — когда-то она таким тоном укоряла его. Она начала снова, другим тоном — ее голос дрожал, она почти молила его, словно бы раковые клетки внезапно взяли ее эмоциональный центр под свой контроль. — Любой отец гордился бы таким сыном, как ты, Джеки. Ты был красавец из красавцев. Ну скажи мне, какой отец не захотел бы увидеть, как ты вырастешь, как ты станешь еще красивее!
      — Но ты не позволила ему, — напомнил Джек.
      — Я дала ему выбор! — со страстью сказала Алиса. — Ты и я, Джеки, — мы были одна команда, ты разве не помнишь? Мы — неразделимы, мы поставляемся в комплекте! Он мог выбрать или нас обоих, или ничего. Он выбрал ничего.
      — Но сколько раз ты предлагала ему выбирать? — спросил Джек. — Мы преследовали его в Швеции, в Норвегии, в Финляндии, в Нидерландах. Ты бросила эту гонку только потому, что эта блядская Австралия слишком далеко!
      Джеку нужно было следить за своей речью — он и так вел себя не слишком уважительно по отношению к умирающей женщине, к тому же мама никогда не терпела в его устах слова "блядский".
      — Думаешь, ты самый умный! — рявкнула на него Алиса. — Ты ничегошеньки не понимаешь, Джек! Мы не бегали за ним, это все я — это я заставляла его бегать за нами, как на поводке! Это он бросил гонку.
      Все это было сказано уже не резким тоном, но с большой горечью — словно бы ее гордыня до сих пор была уязвлена, причем так сильно, что у нее не было сил в этом признаться.
      Джек понял тогда, что и правда ничего не знает и что мать не будет отвечать на его вопросы честно, а в лучшем случае ограничится односложным "да—нет", да к тому же еще придется догадываться, какие вопросы он имеет право задавать, а какие нет. Безнадежное занятие.
      — Пойди поговори с Лесли, — сказала Алиса. — Она любит это дело. Скажи, что мне плевать, она может говорить тебе все, что захочет.
      — Мам, Лесли там не было.
      Он имел в виду в Европе. Но мать его уже не слушала, принялась развлекаться с аудиосистемой, жать на всякие кнопочки, чтобы своей обычной музыкой выгнать сына на улицу.
      — Я хочу послать твои МРТ Морин Яп, она онколог, — сказал Джек.
      — Поговори об этом с Лесли, она все устроит, Джек. — Дверь, которую она приоткрыла для сына, закрывалась — впрочем, с самого начала это была лишь узкая щелочка.
      Джек попробовал в последний раз.
      — Знаешь, я думаю отправиться в путешествие, — сказал он. — У меня отличная идея — для начала поеду в Копенгаген, а потом дальше, по нашему маршруту. Что скажешь?
      — В самом деле, отличная идея, только Лесли не забудь с собой прихватить. У меня от нее жуткая головная боль, скажу тебе спасибо.
      — Лучше я один, — сказал Джек.
      Она никак не могла заставить аудиосистему работать.
      — Поищи пульт, без него не получится, — посоветовал Джек.
      Алиса нашла пульт, ткнула им сначала в Джека, потом в систему — словно у нее в руках был не пульт, а кольт.
      — Вот что, дорогуша Джеки, — сказала она. — Сделай милость — если и правда соберешься его искать, подожди, пока я умру.
      Проигрыватель был новый, а звуки — старые, как всегда, Боб Дилан, только громче, чем обычно.
      — Мама, ради бога, сделай потише! — взмолился Джек, она нажала не на ту кнопку, песня заиграла с начала.
      — Сначала я умру, а потом можешь ехать искать его, куда хочешь, — сказала Алиса, снова ткнув пультом в Джека.
      — Я хочу знать, черт побери, что произошло на самом деле! Я тебя спрашивал про прошлое! Я совсем его не знаю, я даже не знаю, хочу ли искать его!
      — Ну, если ты хочешь узнать ответ на этот вопрос, то в самом деле отправляйся его искать, — сказала мать и наконец повернула пульт в нужном направлении; стало потише, но все равно очень громко.
 
      Из-за воплей Боба они не услышали, как звякнул колокольчик у входной двери. В салоне было тепло, даже жарко, однако сероликий посетитель — волосы до плеч, вылитый старый хиппи — все равно дрожал. На джинсовой куртке у него было нашито восходящее солнце, прямо над сердцем, на шее повязана красная бандана, точь-в-точь Ричард Харрис в роли ковбоя, одет в узкие черные джинсы, на ногах черно-фиолетовые ковбойские сапоги с рисунком американской гремучей змеи.
      — Чаю не хотите? — спросила Алиса.
      Тот, видимо, еще не отогрелся, поэтому просто кивнул и прошел на негнущихся ногах к дивану. Джек знал, что на самом деле это раздвижная кровать, Лесли ему говорила, что Алиса порой спит там (наверное, когда они ссорятся). Гость уселся на диван осторожно и с опаской, словно на необъезженного жеребца.
      Боб тем временем ныл, что до смерти хочет какую-то девицу.
      — Татуировки на всем теле, не так ли? — спросила Алиса дрожащего ковбоя.
      — Почти.
      Татуировок пока не было видно, только дрожь его выдавала.
      Гость как минимум лет на десять старше Уильяма, подумал Джек; и ему стало тоскливо — что, если в этот же миг где-то дрожит от холода его отец. У старого хиппи тряслись руки, он еле-еле сумел снять сапоги, Джек наклонился ему помочь; очень узкие — с сапогом стащил и носок. Стопа совершенно белая, но из-под брюк торчит череп длиннорогого быка: из пасти изливается огонь, языки лижут щиколотку.
      Второй сапог ковбой снимать не стал, но Джек решил, что и другая нога тоже татуирована.
      — У меня только здесь осталось пустое место, — сказал хиппи Алисе.
      — А руки и лицо? — спросила она.
      — Милочка, если я хочу, чтобы меня брали на человеческую работу, руки и лицо мне татуировать нельзя.
      В соответствии со своей старинной привычкой Джек отключил сознание, вылил свой чай в раковину и медленно пошел к двери.
      — Увидимся дома, мам, — тихо сказал он. Впрочем, он знал, что разговор окончен; он ошибался в другом — спарринг, в отличие от разговора, продолжится.
      — Ложитесь, устраивайтесь поудобнее, — сказала Алиса ковбою, даже не посмотрев на Джека. Старый хиппи вытянулся на диване, она накрыла его одеялом.
      Боб снова пел, что до смерти кого-то хочет, но даже сквозь его завывание Джек слышал, как стучат зубы у ковбоя.
      — И Лесли с собой прихвати, — сказала мама, когда он уже стоял в дверях; она и не думала поворачиваться к нему лицом, ей куда интереснее хлопотать над новым клиентом. Прежде чем Джек закрыл дверь, до него донеслось: — Мне на все плевать теперь, Джек, если хочешь, можешь трахать ее!
 
      Последние слова матери эхом звенели у Джека в ушах, пока он шел по Квин-стрит. Поймав такси, он отправился обратно во "Времена года" и снова заплатил за номер, чем чрезвычайно поразил портье. Джек ненавидел хаос, ему было неприятно, что сегодня его могли принять за неорганизованного человека, не знающего, что ему делать; между тем он составил четкий план.
      Он поселится в гостевом крыле дома, который когда-то звал "особняком Оустлеров", в Форест-Хилл. Спать он будет в Эмминой спальне, она вызвала у него теплые чувства, особенно кровать. Здоровенный письменный стол он перенесет в комнату, служившую когда-то спальней ему самому, где его когда-то изнасиловала миссис Машаду; эта комната, пусть в ней Джек и лишился невинности, станет его кабинетом. Такой вот получится, как сказала бы Алиса, "комплект" (спальня, стол, умирающая мама и миссис Оустлер) — даже, можно сказать, "боекомплект", как нельзя лучше подходящий для завершения работы над Джековым (или Эмминым) сценарием по "Глотателю".
      Сценарий, как было сказано, Джек вместе с заметками Эммы переписал от руки. Он возил его с собой. Ему нужно было всего ничего — еще бумаги и карандашей. Лесли тут же вызвалась купить необходимое и сразу же все исполнила — еще бы, кто, как не она, ветеран хождения по магазинам! Она даже купила ему новую настольную лампу.
      Лесли была очень благодарна Джеку, что он не оставил ее наедине с Алисой, ее сменами настроения и изменениями в личности.
      Сначала ему было не по себе — он весь день оставался наедине с миссис Оустлер. Он боялся, что однажды она войдет голая к нему в комнату и на него накинется. Ведь мама не только разрешила ему спать с Лесли, она регулярно подзуживала ее переспать с Джеком, особенно когда та мыла посуду после ужина, Джек слушал музыку, а сама она лежала на диване.
      — Лесли, почему бы тебе не переспать с Джеком сегодня ночью, а? — кричала Алиса на кухню.
      — Мам, ради бога...
      — Нет, Алиса, спасибо! — отзывалась из кухни миссис Оустлер.
      — А ты попробуй, вдруг тебе понравится, — сказала Алиса как-то за ужином. — Ты не храпишь, Джек? С ним ты спокойно заснешь, Лесли, — не то что со мной. Всю ночь он не сможет, правда, Джек?
      — Алиса, прекрати, пожалуйста, — возмутилась Лесли.
      — Нет, это ты прекрати, сколько ты еще думаешь спать со мной, а? — рявкнула на нее Алиса. — Надеюсь, когда я впаду в кому, ты бросишь это занятие!
      — Мам, мы с Лесли не хотим спать друг с другом, — попытался урезонить ее Джек.
      — Нет, вы оба хотите, я же знаю, — ответила мать. — Лесли, ведь ты хочешь спать с Джеком? Ну разумеется, хочешь! — весело сказала она, не дав миссис Оустлер ответить.
      Джек мог только воображать, какое дисфункциональное варево изготовила бы из них троих Эмма — в этой "семье" страсти кипели покруче, чем у читательницы сценариев и порнозвезды-бодибилдера. Он в буквальном смысле жил в идеальнойатмосфере для работы над таким сюжетом. Ему это нравилось.
      Сам сценарий превращался в перемешанный до неразличимости коктейль из плагиата и собственного творчества, в смесь жесткой коммерции и ослепительных лучей света, в которых плавают знакомые, но поразительные пылинки — именно они, "эти обычные, но хорошо подсвеченные вещи больше всего и запоминаются после просмотра", говорила Эмма.
      Джек, наверное, был очень верен цели превратить лучшую книгу лучшей подруги в лучший сценарий и поэтому совсем перестал бояться, что на него голышом накинется миссис Оустлер (она почти не беспокоила Джека). Исчезновению этого страха способствовало и поведение Алисы, которая мотала им нервы с особым остервенением, и чем дальше, тем больше.
      Иногда Джек спускался на кухню, заварить себе чай или съесть яблоко или банан; частенько он находил там миссис Оустлер, она сидела за кухонным столом с таким видом, словно Алиса или только что вышла из-за него, или с минуты на минуту вернется. В такие моменты миссис Оустлер, как всегда лаконично, излагала ему, подробность за подробностью, все, что знала о его отце.
      Ему казалось, что миссис Оустлер все время выглядит уставшей до изнеможения. Воспоминания о том, что Алиса когда-то рассказала ей про Джекова папу, охватывали ее случайно, в непредсказуемой последовательности и в самые неожиданные моменты; Джек в ее обществе чувствовал, будто сидит на пороховой бочке — того и гляди в следующий миг поведает ему какую-то новую тайну мадридского двора. К сожалению, Алиса объясняла внешний вид Лесли иначе — видимо, ее весь день как следует трахал Джек; она с неизменной регулярностью сообщала миссис Оустлер свои наблюдения.
      — Ты спала с ним, Лесли, признавайся, — говорила мать, вернувшись домой из "Дочурки Алисы".
      — Нет, не спала, — отвечала миссис Оустлер, не двигаясь с места, словно приклеенная.
      — Но выглядишь ты так, словно спала, да что там, — говорила Алиса, — словно тебя трахали весь день без продыху!
      Было бы легко списать все это на опухоль; уж больно удобно объяснять Алисины возмутительные выходки болезнью. Но она даже говорить стала по-другому. Нет, дикция не пострадала, видимо, уроки мисс Вурц прочно засели у нее в голове — дело было в грубости. Алиса никогда столько не ругалась — в отличие от Эммы, которая сквернословила постоянно, в отличие от миссис Оустлер, которая при случае могла ввернуть крепкое словцо, в отличие от Джека (Алиса никогда не упускала случая упрекнуть его за ругань, к которой он пристрастился "после Калифорнии").
      А у Джека работа шла своим чередом. Он даже показал черновой вариант миссис Оустлер — она сказала, что отдала бы правую руку, только бы его прочитать. Он очень удивился, какие сильные чувства вызвал у Лесли сценарий; она похвалила Джека и сказала, что все сделано как нельзя ближе к книге, и даже составила список мелких различий между книгой и сценарием. Список не преследовал цель критиковать Джека — нет, она просто хотела показать ему, что хорошо знает книгу, тщательно прочла сценарий и все заметила. В список, разумеется, попали как изменения, придуманные Эммой, так и Джековы инновации.
      — Нет, ты скажи, тебе понравилось? — спросил он Лесли.
      — Ужасно понравилось, Джек, — сказала она со слезами на глазах.
      Джек Бернс переживал свой первый писательский опыт, и его еще никогда не хвалили за литературныезаслуги. Поэтому с того дня что-то сильно изменилось в его отношениях с миссис Оустлер. Их объединило нечто большее, чем надвигающаяся смерть Алисы; теперь их связывала и Эмма — благодаря ей Джек получил возможность сделать из книги сценарий и привлечь к работе Лесли.
      А еще их объединял решительный отказ Алисы говорить с сыном про отца — и ответственность, легшая в силу этого на миссис Оустлер; она из кожи вон лезла, только бы припомнить все, что знала об Уильяме. А еще (что было самое гадкое, впрочем, в итоге это стало для них просто забавным) — беспрестанные наглые усилия Алисы заставить их спать друг с другом, прилагаемые ею с необъяснимым упорством. Между тем Джек и Лесли давно решили, что спать друг с другом не будут — по меньшей мере, пока Алиса жива и полна желания сделать их любовниками. Тут была одна сложность — несмотря на слабеющий рассудок, Алиса была права, они все больше и больше хотелиспать друг с другом.
      Алиса, конечно, совсем выжила из ума, но в какой мере тут виновна опухоль, а в какой — ее неувядающая ненависть к Уильяму Бернсу, миссис Оустлер и Джек так и не узнали.
      Однажды ночью Джек застал мать у себя в кровати (то есть в бывшей кровати Эммы), она спала совершенно обнаженная. Он ее разбудил, она сказала, что легла у него, чтобы он мог наконец пойти к Лесли и трахнуть ее. Джек отправился спать в своюкомнату, то есть ту, где ему когда-то преподавала жестокие уроки миссис Машаду.
      Эта сцена больше не повторилась, но за ней последовали другие. Однажды миссис Оустлер позвонила полиция — ее вызвали соседи "Дочурки Алисы" по Квин-стрит. В заведении вовсю горланил Боб Дилан, при этом дверь была заперта, а ставни закрыты. Да что соседи, жаловались даже проезжающие мимо на автомобилях. Так Джек с миссис Оустлер и узнали, что Алиса закрывала "Дочурку" почти сразу после открытия и на весь день укладывалась дрыхнуть на диване. Но в последнее время во сне ей слышались какие-то голоса, объяснила она им (Лесли же говорила, что Алиса и не думала смыкать глаз, только храпела иногда).
      — Что за голоса? — спрашивала ее Лесли.
      — Не знаю, — отвечала Алиса, — говорят неразборчиво, не похожи ни на твой голос, ни на Джеков, я не хочу их слышать.
      Поэтому-то она и врубала Дилана на полную громкость. Разумеется, соседи жаловались.
      — Алиса, если на твоей дороге к смерти есть крутой поворот, то я скажу, ты его уже прошла, — усмехнулась миссис Оустлер.
      — Сука, она теперь в писатели подалась! — завопила Алиса, схватив Джека за плечо и тыча пальцем в Лесли. — Я теперь живу с двумя писателями, ха-ха-ха-ха!
      Тут Джек вспомнил, чт? его сознание постаралось не заметить в ту ночь, когда он увидел маму голой у себя в кровати; во сне ее груди выглядели сдувшимися, а татуировка словно съехала со своего некогда идеального места на юной пухлой груди. Теперь казалось, что ее сделали набекрень, словно бы в сердце Дочурки Алисы был какой-то неизлечимый порок, поселившийся в нем давным-давно, когда об Уильяме Бернсе еще никто и слыхом не слыхивал. Были видны следы от металлических деталей в лифчике, а свет из ванной высветил шрамы на правой груди, ужасные белесые полосы от операции по удалению опухоли, и еще шрам от удаленного лимфатического узла под мышкой, его Джек раньше не видел.
      — Ребята, ну почему вы не трахаетесь, а? — завопила однажды вечером Алиса ни с того ни с сего и принялась колотить кулаком по столу; Джек с Лесли аж подпрыгнули. — Вам надо трахаться весь день, как кроликам, — вот тогда бы вы не изображали из себя такие тонкие натуры!
 
      Сценарий становился все лучше и лучше, но Джек не считал, что он сам делается более тонкой натурой. Хотя, конечно, отказ матери прочесть сценарий уязвил его. Алиса сказала:
      — Когда ты снимешь кино, милый, я давно буду в могиле.
      Зато в один прекрасный день Джеку выпал шанс убедиться в тонкости натуры миссис Оустлер — она появилась на пороге его "кабинета" совершенно голая. Она к нему вообще никогда не заходила, не говоря уже о том, чтобы являться в таком виде. Кожа вокруг ее иерихонской розы раскраснелась, видимо, Лесли пыталась ее расцарапать. Она рыдала.
      — Какого черта я сделала себе эту наколку! — всхлипывала Лесли. И куда девалась ее аура соблазнительницы?
      — Не плачь, Лесли, не стоит.
      — Жизнь и так заставляет нас совершать много необратимых поступков, — сказала Лесли. — Надо нам быть умнее, совершать лишь самые необходимые из них.
      Она повернулась и пошла прочь.
      — Лесли, можно я это вставлю в текст? — крикнул ей вслед Джек, сидевший за Эмминым столом; он как раз работал над репликами закадрового рассказчика, и ему остро не хватало чего-то важного. И вот Лесли принесла ему нужную фразу. — То, что ты сейчас сказала, — можно я это вставлю?
      — Конечно, — тихонько отозвалась миссис Оустлер, Джек даже подумал, а не послышалось ли ему.
      Роль Мишель Махер получила Лючия Дельвеккио; ее спросили, почему ей так хотелось сыграть ее, и она ответила, что решающую роль сыграло качество реплик закадрового рассказчика (а также необходимость сбросить десять кило). А "Мирамакс" даже поместила эту реплику на афиши.
      — В яблочко! — крикнул Джек вслед миссис Оустлер. Но она уже ушла в ванную и закрыла за собой дверь, чего никогда раньше не делала.
 
      Однажды ночью Лесли пришла к нему в спальню, и снова не как соблазнительница. К этому времени воспоминания об Уильяме будили ее в любое время дня и ночи, не реже, чем Алиса (она то вертелась, потому что не могла заснуть, то храпела, то колотила в спину Лесли со всей силы кулаками — потому только, что та повернулась к ней спиной, видимо, у них это было запрещено).
      Ни Алиса, ни Лесли не могли вспомнить ни когда завели это правило, ни соблюдалось ли оно вообще, но это не мешало Алисе избивать миссис Оустлер, которая говорила Алисе спасибо уже за то, что она не включает по ночам на полную громкость Боба (который целыми днями голосил на Квин-стрит, судя по полицейским отчетам).
      — Когда настанет пора, Джек, отвези меня туда, — сказала Алиса сыну; он понял, что она говорит про свой тату-салон. — Когда мне останется совсем недолго, я буду спать на иголках и никак иначе.
      В такую вот бессонную ночь Лесли и вползла к Джеку в кровать и так внезапно, но нежно взяла его за пенис (он сразу понял, никакого интима не ожидается), что сначала он решил, будто явился призрак Эммы. А что, ведь спит-то он в Эмминой кровати.
      — Мне надо поговорить с тобой, Джек, — сказала она. — Мне плевать, пусть твоя мама думает, что мы трахаемся. Мне надо кое-что тебе сказать.
      — Валяй, — сказал Джек.
      Лесли уже рассказала ему, что львиную долю расходов на обучение в Св. Хильде покрыл папа; миссис Уикстид, напротив, помогала лишь "время от времени" (Алиса же уверяла Джека, что все было наоборот). А еще он думал, что одежду для Реддинга и Эксетера купила Лесли — верно, по магазинам ходила она, но деньги дал Уильям. Разумеется, то же самое касалось платы за обучение в Реддинге и Эксетере.
      — Он платил и за колледж, за все эти годы в Дареме? — спросил он Лесли.
      — Даже первые пару лет в Лос-Анджелесе, — сказала Лесли. — Уильям перестал посылать деньги, лишь когда ты стал по-настоящему знаменит, Джеки.
      — А "Дочурка Алиса", я имею в виду салон?
      — Этот блядский салон твоей мамаше купил Уильям.
      Портрет папы оказался совсем не таким, как думалось Джеку. Последний образ папы, живший у него в памяти, — тапер на круизном лайнере, направляющийся в Австралию за татуировкой от Синди Рэй! Впрочем, это тоже ложь — Лесли не могла припомнить, чтобы Уильям хоть раз в жизни был в Австралии. Она еще больше удивила Джека, сообщив ему, что когда они с мамой отплыли из Роттердама обратно в Канаду, папа был в Голландии.
      — Я уверена, он стоял на пирсе и провожал вас, — сказала она.
      И вот теперь Лесли забралась к нему в кровать и взяла за пенис, чтобы сообщить еще что-то важное; он был весь внимание и в то же время наполовину спал, как в добрые старые времена.
      — Я про ее татуировку, про "Покуда я тебя не обрету", — шепнула ему на ухо Лесли. — Может быть, тут вовсе не Уильям.
      — Что? — переспросил Джек.
      — Подумай сам. Ведь Уильям, вообще говоря, никуда не пропадал, она всегда знала, где он.
      — А где он сейчас?
      — Понятия не имею. И Алиса тоже.
      — Эй, кончайте там шептаться! — крикнула из спальни миссис Оустлер Алиса, так громко, что казалось, она лежит с ними в одной постели. — Лучше уж говорить вслух, чем шептаться!
      Джек шепнул на ухо Лесли:
      — Но кто тогда стоит за "ты" в татуировке, если не Уильям?
      — Ну, любовь ее жизни, например. Человек, который вылечит ее сердце, разбитое твоим отцом. Ясно, такого человека она так и не обрела. Я не могла ее излечить! — решительно сказала миссис Оустлер, и тут Алиса снова заорала:
      — А чем говорить, лучше уж трахаться!
      — То есть это такое обобщенно-личное "ты"?
      — Я только хочу сказать — за этим "ты" точно не стою я, и, может быть, Уильям тоже за ним не стоит.
      — Я хочу домой! — закричала Алиса.
      — Ради всего святого, Алиса, ты дома! — крикнула в ответ миссис Оустлер.
      Джек лежал рядом с Лесли и размышлял лишь о слове "тебя" во фразе "Покуда я тебя не обрету". В самом деле, разве не глупо думать, будто в мире нашелся бы кто-то, способный излечить сердце его матери, — разве могла она найти человека, мужчину ли, женщину ли, у которого имелся бы хоть один шанс на миллион излечить ее сердце!
      — Мисс Вурц! — шепнула Лесли так неожиданно, что у Джека встал. — Вот, он писал мисс Вурц! Каролина вела с твоим папой нечто вроде переписки.
      — Вурц? — ошарашенно переспросил Джек.
      — Она сама мне сказала, — шепнула в ответ Лесли. — Думаю, твоя мама даже не подозревает об этом.
      Неожиданно что-то заслонило свет из ванной, словно из воздуха материализовался Серый Призрак, или миссис Машаду, или ее призрак. Оказалось, это мама, впрочем, голая она выглядела не хуже других призраков, обитающих на границе между миром живых и мертвых.
      — Я хочу домой, — прошептала Алиса. — Вы тут шепчетесь как заведенные, ну ладно, я тоже буду шептаться.
      После чего запрыгнула к ним в кровать.
      Ее левая грудь показалась Джеку искалеченной — странно, ведь шрам-то был на правой. Татуировка с разбитым сердцем выглядела как синяк, а "тебя" смотрелось столь же бессмысленно, как если бы красовалось на бирке, привешенной к большому пальцу ноги покойника в морге.
      Миссис Оустлер и Джек обняли Алису, каждый со своей стороны.
      — Пожалуйста, отвезите меня домой, — прошептала она снова.
      — Алиса, ты и так дома, — сказала ей Лесли и поцеловала в шею, в плечи, в губы. — Или ты про Эдинбург?
      — Да нет же, домой! — яростно настаивала Алиса. — Джек, ты ведь знаешь, о чем я.
      — О чем, мам? — спросил Джек. Он прекрасно знал, о чем, он просто хотел проверить, хватит ли у нее сил произнести нужные слова.
      — Я об иголках, мой милый, — сказала Алиса. — Я хочу домой, к своим иголкам.
      — Быть дома — это, оказывается, для Алисы означало "спать на иголках". Впрочем, что же тут удивительного.

Глава 26. Маловер