У Старинных Подруг было в обычае заказывать поминальные службы в часовне школы Св. Хильды; как правило, их и отпевали там же. Именно в этой часовне Старинные Подруги, в свою бытность маленькими девочками, переживали как нежные, так и болезненные моменты детства и взросления, каковые проходили для них вне заразного общества мальчиков — если не считать совсем маленькихмальчиков, которые не угрожали им и не представляли для них искушения. Джек Бернс, разумеется, был ярким из этого правила исключением.
      Эмма, конечно, едва ли выбрала бы в этих целях часовню школы Св. Хильды, но она не оставила своей матери никаких инструкций. В такой ситуации миссис Оустлер, естественно, остановилась именно на школьной часовне — та находилась неподалеку от дома, да и сама Лесли уже написала завещание, в котором просила отпеть себя именно там.
      Алиса позвонила Джеку с просьбой от Лесли; та хотела, чтобы Джек сказал "что-нибудь" во время прощания с Эммой.
      — Ты так хорошо умеешь говорить, милый, — сказала мама, — потом, ты уже пять лет что-то пишешь, не так ли?
      Ну как ему было отказаться? Кроме того, и Алиса и Лесли не подозревали, что вся эта история — миф, придуманный Эммой, — неожиданно превратилась в явь.
      В завещании Эмма в самом деле оставила Джеку все.
      — Везунчик ты, Джеки, — сказала ему миссис Оустлер, совершенно не подозревая, как Джеку повезло. Многие слышали, что он оказался ее "душеприказчиком по литературной части", но лишь Алан Херготт, Боб Букман и сам Джек знали, что именно входит в его обязанности, ибо таковы были условия завещания, составленного Эммой.
      После смерти Эммы права на создание фильма по "Глотателю", которые никому нельзя было продать при ее жизни (она требовала такой степени контроля над сценарием, какую не предоставляют никому, а именно хотела утверждать и набор актеров, и режиссера, и окончательную версию монтажа), безвозмездно переходили к Джеку. Ему позволялось изготовить из книги сценарий по его единоличному усмотрению, с единственным условием — он должен объявить себя автором. А вот главное, о чем знали лишь Джек, Алан и Боб, — Эмма оставила Джеку черновой вариант этого сценария и гору заметок и примечаний (что, с ее точки зрения, стоило изменить, а что добавить или убрать). В развитии действия оставались пробелы, порой значительные, — их Джеку предстояло заполнить. Как написала Эмма: "Диалоги напишешь сам, конфетка моя".
      Разумеется, она с самого начала отвела роль порнозвезды-бодибилдера Джеку.
      Если Джек откажется обременить свою совесть таким откровенным, хотя и тайным плагиатом, то есть не станет делать вид, что он и есть единственный автор сценария по "Глотателю", то никто не сможет получить права на съемки — пока не истечет нужное число лет согласно действующему закону об авторском праве и книга Эммы не станет общественным достоянием.
      Так что миссис Оустлер оказалась права — никакого третьегоромана Эммы не существовало, все эти годы она лишь переделывала собственную книгу в сценарий для Джека Бернса.
      Боб Букман рассказал ему, как Эмма уговорила его заняться делами Джека. Боб работал только с режиссерами и писателями, а не с актерами, но Эмма сказала ему:
      — Джек Бернс на самом деле писатель, а не актер; он просто этого еще не знает.
      Авторские отчисления за предыдущие публикации Эммы — бумажные версии "Глотателя" и "Чинно-благородно" — тоже отходили Джеку. Эти деньги представляли собой более чем достойную компенсацию за время, которое Джек вынужден будет потратить на работу над сценарием.
      Говоря коротко, Эмма, пока была жива, заставляла Джека врать всем, что он писатель; умерев, она дала ему возможность в самом деле стать писателем.
      Она стерла в компьютере и неоконченный черновик сценария "Глотателя", и заметки для Джека; не осталось копий ни на винчестере, ни на внешних дисках. Существовал лишь единственный печатный экземпляр того и другого — он хранился в сейфе в офисе Алана Херготта (там они с Бобом и объяснили Бернсу-младшему, в какую историю он влип); его Джеку предстояло переписать от руки. Благодаря многочисленным интервью (в которых он врал без зазрения совести) весь мир знал, что Джек Бернс пишет от руки; даже Лесли Оустлер было известно, что у него нет ни компьютера, ни пишущей машинки и что он даже любитводить пером по бумаге.
      Боб и Алан посоветовали Джеку начать переписывать сценарий Эммы как можно скорее. Потом он сможет потратить на обработку столько времени, сколько захочет.
      — Вы считаете, я правда должен это сделать? — спросил Джек. — Я что хочу сказать, это правильно, это законно?
      — Эмма хотела, чтобы ты это сделал. Однако ты не обязан исполнять ее волю, — сказал Алан.
      — Да-да, решение принимаешь ты, и только ты, — подтвердил Букман, — но если тебе интересно мое мнение, то знай: сценарий, на мой взгляд, отличный.
      Джек прочел его и согласился с Бобом; и уж если Эмма всю свою жизнь обо мне заботилась, подумал он, то какой смысл сопротивляться ее попыткам направлять меня даже из могилы.
      Итак, ему предстояло стать писателем и в этом качестве, решил Джек, весьма пристало (пусть и по просьбе миссис Оустлер) произнести речь на поминках Эммы в часовне школы Св. Хильды, где когда-то миссис Макквот предупредила Джека, как опасно поворачиваться спиной к Господу.
      Благодаря интервью, взятому итальянской журналисткой, публика лишь упрочилась во мнении, что Эмма Оустлер за долгие годы не написала ни строчки и из-за этого впала в депрессию и растолстела. Журналистка писала, что, как ей кажется, в отношениях Джека с Эммой (как говорят, совершенно платонических, хотя все знают, что они живут в одном доме) в последнее время наметилась трещина; и все же писательница проявила себя необыкновенно щедрой в своем завещании, оставив все свое состояние именно ему. "Энтертейнмент Уикли" написал в некрологе, что Джек уже много лет "пишет в стол", а теперь, по имеющейся информации, "разрабатывает" сценарий по "Глотателю" — который Эмма, пока была жива, "таинственным образом" не желала превращать в фильм.
      Джек, возможно, переживал угрызения совести — в итоге ведь он стал считать переделанный сценарий Эммы своим; но эти чувства как бы уравновешивались его уверенностью, что Эмма не хотела, чтобы публика знала правду(а раз так, к чему ее оглашать?). Она ведь планировала сделать фильм из "Глотателя" — фильм, который следовал бы книге почти буквально; но такойфильм невозможно было бы сделать, если бы на первой странице сценария стояло ее имя. Вот Джек Бернс — другое дело. Он кинозвезда, и Эмма хорошо это знала; если онобъявит себя автором сценария, никто не посмеет изменить в нем ни буквы.
      Итак, кончилось тем, что Джек Бернс переписал от руки сценарий и примечания Эммы в самом безопасном месте — офисе компании "Адвокатская фирма Блум, Херготт, Димер и Кук". Сделав первое изменение — заменив где-то Эммино "уходит" на "выходит", — Джек понял, что может воспринимать результат переработки труда другого писателя как свой. Чем больше он менял, добавлял, удалял, тем сильнее росло это чувство — ложное чувство, что сценарий по праву его.
      Тут не было для Джека ничего удивительного. Он давно крутился в кинобизнесе и видел, как переписывают сценарии, сколько любительских рук прикасается к работе мастеров. Изготовив две-три версии сценария, Джек чувствовал себя так, будто написал "Глотателя" сам, от начала и до конца. И все же структура сценария, его тон, авторский голос — все это осталось Эмминым; но Джек был актер и отлично научился имитировать ее голос.
      Не всякое искусство — имитация, но Джек Бернс лучше всего умел именно подражать и копировать. Ему достаточно было пары направляющих намеков; Эмма же оставила ему целый ворох ценных указаний, и благодаря им переписывание сценария превратилось просто в еще одну актерскую работу. Джеку нужно было всего лишь сыграть писателя, и он отлично его сыграл.
      Дать голосу Мишель Махер роль закадрового рассказчика решила Эмма; но сделать ее первой репликой предпоследнюю фразу книги ("В Лос-Анджелесе случаются истории и похуже") придумал уже Джек. Мы видим главную героиню, Мишель Махер, читателя сценариев, в постели с порнозвездой, она держит в руках его пенис (впрочем, этого мы не видим, мы только угадываем — ее руки и то, что они держат, под одеялом). Все сделано с большим вкусом. История их знакомства (и чтения чудовищного сценария, написанного порнозвездой) — картинки из прошлого. Разумеется, мы ни разу не видим пенис главного героя (то бишь Джека).
      С первой фразой романа Джек поступил с точностью до наоборот; она всегда ему нравилась больше других, и он сделал ее последней репликой фильма, снова вложенной в уста рассказчика-Мишель. В конце фильма эти слова — "Или в этом городе ничто не случайно, или же все, что здесь случается, — чистая случайность" — звучат весомее, так казалось Джеку. Слишком хорошая реплика, чтобы тратить ее на начальные титры.
      В общем, Джек честно выполнил все пожелания Эммы. Персонаж Мишель остается ангелом надежды для бесталанных сценаристов, она, как и в книге, проливает слезы над их писаниной, она все такой же несгибаемый оптимист в циничном мире "производства сценариев".
      Эмма посоветовала Джеку сменить имя порнозвезде с Мигеля Сантьяго на что-нибудь более англосаксонское.
      — Конфетка моя, ведь ты ни капли не похож на латиноса, — написала Эмма.
      Поэтому Джек решил назвать актера Джеймс Стронах. Услышав эту фамилию, мама будет прыгать до потолка, а Джеймс — полное имя от прозвища самого актера, "Джимми", под которым он появляется в бесчисленных порнофильмах, от "Скучной жизни домохозяек" до "Корпорации "Стоит по стойке "смирно". Кроме того, конечно, имя Джеймс — поклон Джимми Стюарту, ставшему таким образом не только альтер эго, но и тезкой главного героя; любимые кадры Джека в этом фильме — как он, Джек Бернс, играет Джеймса Стронаха, который заучивает наизусть реплики Джеймса Стюарта из "Этой прекрасной жизни" и других лент.
      Джек не очень походил на бодибилдера, но для "Глотателя" сменил диету и накинул пару чугунных блинов на свои обычные гантели. Конечно, он так и не стал по-настоящему похож на бодибилдера, но все же производил впечатление человека, тягающего штанги в мужском, а не женском углу спортзала. Персонаж его татуирован — но Джек, конечно, обошелся гримом.
      Лучшие фразы романа вроде "я жила на расстоянии одного вздоха от помойки суши-бара в Венисе" Эмма заранее подарила рассказчику-Мишель. Она посоветовала Джеку убрать сцену взаимной мастурбации: "В этом фильме и так достаточно мастурбации и намеков на нее, надо не переборщить".
      Эмма была права — хотя "Глотатель" вышел в один год с другим фильмом, полным кадров мастурбации, "Красотой по-американски", который собрал пять "Оскаров". Мисс Вурц когда-то возмущалась, что Энтони Хопкинс получил "Оскара" за поедание пациентов; по поводу Кевина Спейси, который получил "Оскар" за то, что дрочил в душе, она предпочла промолчать.
      Еще Джек решил вырезать роман Мишель Махер с бодибилдером, шведом по имени Пер Разрушитель, — тот слишком походил на человека, избившего Эмму в "Золотом зале". Вместо этого эпизода Джек написал другой. Джеймс ищет в спортзале бодибилдеров с небольшими болтами, но однажды совершает ошибку — у парня, с которым он знакомит Мишель, длиннее, чем Джеймс думал. Дело кончается плохо.
      — У него оказался больше, чем ты предполагал, — говорит Мишель (в фильме ни разу не произносят ни слова "болт", ни слова "пенис").
      — Ты разве не могла сказать ему, что тебе больно? Попросить его остановиться? — спрашивает Джек-Джимми.
      — Я говорила, но он и слушать ничего не желал, — отвечает Мишель.
      Разумеется, Джеймс отплатил тому парню сполна (эту сцену тоже придумал Джек). Тот выжимает штангу в сто двадцать кило и просит Джека подстраховать; это, конечно, идеальная возможность для мести.
      — Держу! — говорит Джеймс, только центнер с лишним ему никак не удержать; он с удовольствием роняет штангу на грудь длинноболтовому и ломает ему ключицу.
      Реплику Мишель про "приглушенное удовольствие" (так она оценивала свой опыт любви с "короткоболтовыми") вычеркнула сама Эмма. В фильме нет ни порнографических сцен, ни даже так называемой "фронтальной наготы". Порнозвезд мы видим или между дублями, или в их обычной, внекиношной жизни. Даже зрителей порнофильмов показывают не целиком — только отсветы телеэкранов на их лицах (те самые "намеки на мастурбацию", о которых писала Эмма). Несмотря на это, фильм все равно получил категорию R .
      В последней сцене Мишель и Джеймс молчат, держась за руки, — "вдыхают нежный запах соседней помойки", как говорит закадровый рассказчик; Джек считал, что в этой сцене он отдал должное и роману Эммы, и первому черновому варианту сценария — чистая Эмма, без примесей.
      Джек, однако, удалил из фильма ответ Эммы на вопрос, почему авторы теряют контроль над своими сценариями; ее версия — поддаются искушению побольше заработать, она говорила это Джеку тысячу раз. Но подлинный триумф Эммы — это ее персонаж, Мишель, которая куда глубже сопереживает и куда больше жалеет несчастных авторов, чем сама Эмма, ее создатель.
      Фильм и стал чем-то вроде гимна непрочтенному сценарию, неснятому фильму. А еще и Эмма и Джек сделали все возможное, чтобы показать свои нежные чувства к порнозвездам; в итоге Джек даже написал эпизодическую роль для Длинного Хэнка. Ведь у Джимми Стронаха должен же быть лучший друг, не так ли? Плюс Джек сделал Джимми заикой — так легче было объяснить, почему он не смог пробиться в настоящее кино; но на саму идею проблем с речью его навел несообразно высокий голос Хэнка.
      Муффи, шлюха-вампирша, давно уже не снималась, но Джек настоял, чтобы она сыграла в его фильме роль матери-одиночки, проститутки с двумя гиперактивными сыновьями, которых она не способна держать в руках. Муффи организует для порноактеров барбекю по выходным; мужчины вроде Хэнка и Джека-Джимми стоят за грилем и играют с детьми Муффи в бейсбол.
      Эмма посоветовала Джеку привлечь к фильму Милдред Ашхайм — в любой роли, хотя бы как консультанта. Ни Боб Букман, ни Алан Херготт так и не догадались почему. Ответ простой — и Милли, и Хэнк, и Муффи видели пенис Джека и знали о его "небольших размерах"; если бы их не было в съемочной группе, по киностудиям поползли бы разные мерзкие слухи (с чего бы это Джек получил роль порнозвезды? ах, значит...), а так присутствие настоящих порнопрофессионалов устраняло эту возможность.
      Скажите мне теперь, чего Эмма Оустлер несделала для Джека Бернса? Разве мог он после этого несказать "что-нибудь" на поминальной службе? Долги надо возвращать, хотя бы понемногу, поэтому Джек никак не смел отказаться.
 
      В первом ряду прямо перед кафедрой сидела мисс Вонг, прямая как палка. Она специально села прямо перед Джеком и сжала изо всех сил колени — словно бы неведомая сила, исходящая от знаменитого голливудского актера, могла каким-то образом заставить ее их распахнуть.
      Наверное, это Эмма первой назвала ее "мисс Багамские острова". Иначе зачем бы ей здесь находиться? По-видимому, как раз Эммины рассказы о чудовищных дисфункциях, с которыми тем не менее можно научиться жить, примирили мисс Вонг с ее судьбой (на которую она, конечно, была вечно обижена). Подумайте, каково это — родиться в центре урагана и оказаться замурованной в школе для девочек! Как тут не обидеться и не расстроиться.
      Весь преподавательский состав в сборе, подумал Джек. Интересно, это всегда так на поминках Старинной Подруги? Помнится, когда умерла миссис Уикстид, аншлага не было, ну да она была очень пожилая дама. Кроме мисс Вонг, в первом ряду сидели и другие учителя — мистер Малькольм, рядом с ним в центральном проходе его слепая жена, он держал руку на подлокотнике ее инвалидного кресла (что, если слова Джека побудят ее разогнаться и врезаться в алтарь, или в его мать, или в миссис Оустлер — те тоже сидели в первом ряду, через проход от мистера Малькольма).
      Мисс Вурц сидела на боковой скамье, в некотором отдалении от кафедры, и оценивала выступление Джека со своей любимой перспективы, то есть с точки зрения единственного зрителя.
      В часовне оставались свободные места, на боковых скамьях зияли пустоты, да и за последним рядом могли бы стоя поместиться еще много людей, а так там только метался из угла в угол мистер Рэмзи, словно бы так скорбел по Эмме, что не мог усидеть на месте.
      Кажется, Эмма была в школе куда популярнее, чем думал Джек. На третьем ряду сидела Венди Холтон Каменные Кулаки, ныне худая женщина с утомленным выражением лица и тронутыми сединой светлыми волосами; она недавно развелась с мужем-отоларингологом, которого обвинили в том, что он отец ребенка своей медсестры, а он в ответ объявил себя геем. Венди успела поговорить с Джеком до начала службы, сказала, что была бы рада пригласить его куда-нибудь на чашку кофе "и чего-нибудь еще", если у него, конечно, есть время.
      За спиной мисс Вонг находился самый настоящий ураган, которому под силу поглотить все Багамские острова и остаться голодным, — Шарлотта Барфорд Железные Груди, весом за девяносто кило, канадский издатель романов Эммы. Шарлотта предложила Джеку помощь в редактуре (ей просто хотелось прочесть, что он там пишет, говорят, это то ли роман, то ли мемуары под названием "Пенис в школе для девочек" — наверное, сама Шарлотта и распустила эти слухи). Она посочувствовала Джеку — какая это, наверно, "тощища", тратить драгоценное время на переделку "Глотателя", вместо того чтобы писать свое!
      — Верно, верно, — сказал он голосом Длинного Хэнка. В обществе взрослых женщин, среди которых он когда-то рос, Джек снова почувствовал себя маленьким и беззащитным.
      Пришли и сестры Гамильтон, но сели, разумеется, в разных местах. Пенни, которой Джек некогда кончил промеж глаз, глядела на него с этакой невинной страстью, какую видишь на лицах матерей успешных спортсменов, — ни намека на память о Джековой сперме, ни о месте, куда та попала. Она привела с собой двух своих детей, девочек, чудовищно хорошо одетых и чудовищно послушных; муж, сказала Пенни, уехал на выходные на "мальчишник". Наверное, в гольф играть, подумал Джек, спрашивать не стал.
      Бонни, сестра Пенни, вошла в церковь незаметно — во всяком случае, Джек не видел, как она, хромая, направляется к скамье. Впрочем, хромает ли она до сих пор? Видимо, да — она села на самую последнюю скамью, за которой все бегал из угла в угол мистер Рэмзи; наверное, ей так и не вправили неправильно сросшиеся кости таза и ее правая нога обречена всю жизнь волочиться вслед за ней.
      Когда Джек ходил в четвертый класс, Бонни училась в двенадцатом; но сегодня разница в восемь лет не имела никакого значения. Она не вышла замуж, сказала Джеку мать, зато стала самым популярным в Торонто агентом по продаже недвижимости (это ему сообщила миссис Оустлер).
      — Она так ужасно хромает! — сказала Лесли. — Полагаю, показ потенциальным покупателям недвижимости занимает в ее исполнении немало времени, особенно если в продающемся доме много лестниц.
      Бонни, видимо, до сих пор считала себя суфлером — ее губы начали двигаться прежде, чем Джек открыл рот, словно бы она знала, что он скажет об Эмме, как будто он заранее написал свою речь, а Бонни ее прочла и теперь подсказывает. Ей было сорок, но тяга к ней, которую Джек испытал в девять лет, как оказалось, никуда не пропала. В этом было что-то фатальное; он пытался сказать это Эмме, но не сумел, лишь миссис Макквот знала, что для него Бонни — из тех женщин постарше, которые не могут отвести от него глаз.
      На какой-то миг Джек подумал, что в часовне собрались разом все женщины постарше из его детства.
      Вот Конни Тернбулл, она подбежала к Джеку, Алисе и миссис Оустлер сразу, как припарковала свою машину (с большой собакой внутри). Она, видимо, заранее отрепетировала свою старинную реплику из "Джейн Эйр" (мисс Вурц в соавторстве с Шарлоттой Бронте).
      — Говорят, человеческие существа довольны покоем. Какая чушь! — не сказала, а выдохнула она Джеку в лицо, взяв его за плечи, словно снимая с него мерку (не то для костюма, не то для гроба).
      — Мисс Эйр, опасайтесь угрызений совести, особенно когда... — начал было Джек, но, увидев, до какой степени Конни недовольна "покоем", оборвал себя.
      Когда они стояли на сцене много лет назад, Джек едва доставал ей до грудей. Теперь, даже в туфлях на пятисантиметровых шпильках, Конни возвышалась над Джеком всего лишь на полголовы.
      — Осмелюсь сказать, Джейн, вы полагаете меня презренным атеистом... — снова начал Джек.
      Как полагается по сюжету, Конни поцеловала ему руку — как в прошлый раз, раскрыв губы и коснувшись его зубами и языком; сегодня, правда, аплодисментов она не сорвала. Алиса и миссис Оустлер стояли и в ужасе смотрели на эту сцену; они явно не поняли, что бывшие дети разыгрывают сцену из "Джейн Эйр". Что они себе вообразили? Что Джек заранее договорился с Конни о свидании после поминок по Эмме? Может, он уже спал с ней прошлой ночью?
      — Отличная работа, Джек, — шепнула Конни ему на ухо; от нее пахло псиной, ее собака усиленно дышала на окна машины, ее едва было видно.
      Слава богу, не явилась Джинни Джарвис. Похоже, тот пистолет, из которого Джек палил в нее в "Невесте по почте", все-таки был заряжен настоящими патронами. Но все равно — помянуть Эмму пришло очень много Старинных Подруг, и Джек оказался совершенно не готов к этой встрече. Постойте, но ведь Джек не знает и половину этих женщин, может, они ошиблись адресом? Может, они пришли за чем-то другим?
      — Еще чего, они пришли за тобой, конфетка моя, — сказала бы Эмма, Джек ясно видел, как она это говорит. — Все эти старые потаскушки пришли поглазеть на тебя.
      Возможно. Как еще объяснить явление его одноклассниц? Вот, целых четыре особи женского пола.
      Вот сестры Бут, Хетер и Пэтси, которые в ужасе от Эмминых историй научились сосать одеяло без одеяла — они уж точно пришли сюда не из уважения к памяти своей мучительницы. С ними и Морин Яп, она тоже помнила, как Эмма издевалась над ней; Джек так и не выучил фамилию ее мужа.
      Морин вертит головой, словно настороженная белка, она села в центральном проходе ближе к выходу, видимо, на случай, если совсем испугается и решит бежать — если, например, Джек припомнит рассказ о походе в музей и пещере с летучими мышами, не говоря уже об истории про раздавленного ребенка ("твой папаша только что отрубился, потому что у него было слишком много секса").
      Морин Яп тогда спросила у Эммы: "А что такое "слишком много секса"?"
      А Эмма ответила: "Это то, чего у тебя никогда не будет!"
      После поминальной службы все отправились в Большой зал (миссис Оустлер почему-то называла это мероприятие "бдением"). Морин подошла к Джеку; прядь волос попала ей в рот, вдобавок к губе приклеился кусочек сыра (в зале подавали кубики чеддера, наколотые на шпажки, а к ним белое вино, тепловатое, по мнению Алисы, и газированную воду "комнатной температуры, если не выше", по мнению Джека).
      Морин говорила очень неразборчиво — то ли ей мешали сыр с волосами, то ли она снова только что пережила ужас, вспомнив о мрачном предсказании Эммы, навечно лишившим ее возможности иметь "слишком много секса".
      — Я растолстела, еда из красного "Эда Гувера", — послышалось Джеку; Морин была явно не в себе и даже пролила вино.
      Джек выпил немного газированной воды и задумался, что же имела в виду Морин. Все женщины, пришедшие помянуть Эмму (даже те, кого Джек не узнал), на его взгляд, смотрелись лучше, когда носили школьную форму. Но может, и Джек в те времена выглядел лучше.
      — Прости, но я не понял тебя, Морин, — сказал Джек; она заплакала.
      — Я прилетела сюда из самого Ванкувера, — повторила Морин Яп. — Я остановилась во "Временах года", под девичьей фамилией.
      Джек тоже остановился во "Временах года" — за что мать немного обиделась на него. Что думала по поводу его бегства в отель Лесли, Джек не знал. Мать, конечно, не могла его понять, другое дело Лесли — ей-то ясно, отчего Джек не хочет спать в Эмминой кровати и даже в спальне рядом с ней, где его столько лет обнимала Эмма, где над ним взяла верх миссис Машаду.
      Ну да, они оба живут во "Временах года", но это еще не значит, что Джеку уготована ночь в объятиях Морин Яп. Она-то его ни за что не найдет, он остановился под новым именем — "Радужный Билли" уже вышел на экраны, поэтому Джека теперь звали Джимми Стронах. Он только что придумал это имя для порноперсонажа, так что сегодня никтоеще его не знал, ни Боб Букман, ни Алан Херготт, ведь не могли же они прочитать всеварианты правки сценария.
      Да, все эти женщины пришли в школу Св. Хильды, только чтобы поглядеть на него — на Джека Бернса, знаменитую кинозвезду. Он не узнал доброй половины присутствующих, всем было по тридцать — сорок. Многие из них не были знакомы с Джеком, когда тот был маленький, но, несомненно, встречали его в школе и уж точно видели в кино. Мужей с ними не было (может, они и были не у всех), некоторые прихватили с собой детей. Нет, конечно, одеты все были строго — черное и темно-синее, и все же Джеку казалось, что выглядят они, словно пришли не на поминки, а на торжественный прием. Возможно, виной тому час, когда проходила служба — в такое время в воскресенье как раз устраивают коктейли.
      Четвертая одноклассница, Люсинда Флеминг, не ходила с Джеком в приготовительный — она пришла к ним только в первый класс и счастливо миновала "колыбельные" Эммы Оустлер. Ни сама Люсинда, ни ее "тихое бешенство", как это называла мисс Вонг, не водили дружбы с Эммой.