Он бросил работу в "Американ Пасифик" без обид — переспал всего с двумя официантками, да и то одна из них бросила его первой. Сниматься в кино, даже у Голландского Психа, было много лучше, чем выходить в вечернюю смену.
Эмма наняла Джека читать письма от фанатов. Ничего негативного она не желала видеть, и ему полагалась выкидывать вон всю критику.
— Угрозы убить меня тоже не показывай, Джек, сразу пересылай в ФБР.
Означенных угроз не поступало, вообще, почта в основном была позитивная — плохо только, что почти все корреспонденты сгорали от желания пересказать Эмме историю своей жизни. Просто удивительно, как много на свете людей "с дисфункциями" и как все они хотят, чтобы Эмма написала именно о них.
Эмма тоже фильтровала письма Джека, но он-то в итоге прочитывал их все, и добрые и злые. Ему не слали и двадцатой доли того, что Эмме, зато почти все хотели так или иначе с ним познакомиться. Письма от транссексуалов ("бабы с хером", так их звала Эмма), всенепременно с фотографиями, письма от "голубых", всенепременно с вопросом, а не гей ли Джек. Лишь изредка приходили письма от девушек — обычно с выражением надежды, что Джек нормальный.
Ему больше нравилось читать Эммины письма, чем свои, — он надеялся, что настоящая Мишель Махер напишет Эмме, поинтересуется, почему она дала персонажу ее имя. Но от Мишель Махер так ничего и не пришло.
Джек места себе не находил из-за того, что ничего не знает про Мишель; более того, он испытывал почти физическую боль от мысли, что Мишель видела "Автостопщика" и нашла его игру "чересчур странной".
— Конфетка моя, ты погоди, вот она увидит твой следующий фильм — тогда точно скажет, что "страннее уже некуда", — хохотала Эмма. Она прочитала сценарий Ванфлека; реакция ее была такая:
— У меня нет слов!
И это у Эммы!
На этот раз Бешеный Билл обокрал совершенно чудесный, но никому не известный фильм, решив поживиться на соотечественнике по имени Петер ван Инген. Тот умер от СПИДа вскоре после того, как выпустил свой первый и единственный полнометражный фильм — "Дорогая Анна Франк" (как бы первая фраза письма, адресованного покойной девочке), — который получил какой-то приз на каком-то фестивале в Нидерландах. Его даже дублировали для проката в Германии — вот и вся история. В результате фильм видели только голландцы, но среди них был Уильям Ванфлек, и он
такпеределал несчастное кино, что даже сам автор, Петер ван Инген, не узнал бы родное дитя.
"Дорогая Анна Франк", — начинает фильм закадровый голос, принадлежащий молодой еврейке, жительнице современного Амстердама. Ей столько же лет, сколько было Анне, когда нацисты нашли ее и отправили в лагерь смерти вместе с семьей.
Эмма и Джек смотрели оригинальный фильм у Бешеного Билла. Римейк-Монстр жил в бесконечно уродливом особняке на Лома-Виста-Драйв в Беверли-хиллз; он обожал гончих, они носились по его дому как тараканы, скользя по полированному паркетному полу. Ванфлек держал собственного повара и садовника, супружескую пару из Суринама — женщина ростом с ребенка и такой же муж.
— Дорогая Анна Франк, — переводил хриплым прокуренным голосом с нидерландского Уильям для Эммы и Джека, — я верю, что ты живешь во мне и что я рождена тебе служить.
Девушку зовут Рахель. После школы и по выходным она работает гидом в доме-музее Анны Франк, что на Принсенграхт, 263. Дом открыт круглый год и закрывается только на Йом Киппур.
— Дом Анны Франк прекрасен, но в нем грустно, — говорит в камеру Рахель, словно перед ней не зрители, а туристы и она водит их по музею. Нам показывают исписанные ею страницы, фотографии. Рахель специально стрижется так, чтобы походить на Анну, она ненавидит современную моду и носит по возможности одежду из той эпохи.
Мы видим, как Рахель ищет себе такую одежду на блошиных рынках, видим ее по ночам: она прячется от родителей в спальне, вставая в позы и принимая выражение лица, какие мы видели на фотографиях Анны.
— Они ведь могли и спастись, — неустанно повторяет Рахель, — ее отец, Отто, например, мог добыть лодку. Они бы выплыли через Принсенграхт в Амстел, а по ней отправились бы куда-нибудь, не в море, конечно, но туда, где были бы в безопасности. Я знаю, я уверена — они могли спастись.
К этому моменту в фильме еще ничего не произошло, но Эмма уже рыдала.
— Вот видишь, я же говорю, отличное кино, — поддакивал сам себе Ванфлек и как бы одновременно спрашивал мнение Джека. — По-своему великий фильм, не так ли?
Рахель постепенно теряет разум, воображая, что она — воскресшая Анна Франк; она верит, что может переписать историю. На Йом Киппур, единственный день в году, когда музей закрыт, она открывает дверь своим ключом и входит внутрь. Она переодевается и
превращаетсяв Анну — уж слишком они походят друг на друга, до дрожи, — а на следующее утро уходит прочь из музея мимо стоящих в очереди туристов, словно она и
естьАнна Франк! Кто-то из несостоявшихся посетителей кричит от ужаса, приняв ее за привидение, другие идут за ней следом и фотографируют.
Она идет к берегу канала Принсенграхт, где в лодке ждет ее отец Отто. Разумеется, полный абсурд — лодка вылитая гондола, больше подходит для Венеции, чем для Амстердама, в то время как Отто совершенно непохож на итальянца-гондольера. Анна садится в лодку и машет ошарашенным туристам.
Это и правда шикарный кадр — лодка плывет по каналу, камера снимает ее с золотого купола Вестеркерк. Толпы зевак собираются на мостах, машут девушке; потом лодка выходит в реку Амстел — там зевак еще больше, их аплодисменты еще громче.
И тут воображаемый мир умирает, сделано это с помощью почти одного лишь звука — раздается грохот солдатских сапог по мостовой, затем по дереву (ступеньки дома Анны Франк), потом мы видим пустой дом, внутри все вверх дном, опрокинутая мебель, разбросанные по полу бумаги. Нет, все-таки ей не удалось сбежать.
К этому моменту Эмма выплакала все глаза, не рыдала уже, а выла. В мозгу у Джека мешался грохот нацистских сапог и шуршание когтей ванфлековских борзых по полированному полу особняка на Лома-Виста-Драйв. Джек думал вот о чем — какой именно способ Бешеный Билл выберет, чтобы надругаться над "Дорогой Анной Франк".
Он и представить себе не мог какой! Сценарий Ванфлека погрузил и Эмму и Джека на несколько дней в глубочайшую депрессию.
— Знаешь, пойду-ка я в спортзал, — сказал он Эмме, прочтя сценарий в первый раз.
Эмма ответила своим неподражаемым:
— У меня нет слов, — а затем сказала, что идет работать. Когда Джек вернулся после тренировки, она продолжила: — Я должна была сразу догадаться. Он бы ни за что не дал тебе сыграть Анну Франк.
В день, когда они впервые прочли сценарий и узнали,
во чтопревратится "Дорогая Анна Франк", Джек нашел силы только на спортзал, а Эмма только на свой роман "номер два". Но что там, самого Господа Бога вырвало бы, прочти он сценарий Голландского Психа.
Успех превратил Эмму в совсем уже клинического трудоголика. Она вставала, когда с шоссе начинали доноситься первые звуки утреннего часа пик, и выпивала несколько чашек крепкого кофе кряду, иногда с закрытыми глазами, но всегда с включенной музыкой — обязательно что-нибудь погромче и пометаллюжнее. Джека с ее музыки воротило, но он готов был ее терпеть — все-таки лучше, чем то, что доносится с шоссе.
Эмма писала все утро, кофе служил ей "любимым аппетитоподавителем". Когда сил бороться с голодом не оставалось, она ехала обедать. За едой совсем ничего не пила, зато много ела — и в обед и в ужин (как правило, поздний).
Ей нравилось место под названием "Ле Дом" на Сансет-Стрип, от него пахло старым Голливудом, но там до сих пор водились студийные боссы, агенты и адвокаты, и еще "Спаго" в Западном Голливуде, то есть настоящий "Спаго", первый и неповторимый, на бульваре Сансет. И еще ей обязательно, каждую неделю, требовалась доза "Пальмы" на бульваре Санта-Моника — заведение, слишком дорогое даже для самых успешных писателей; по словам Эммы, там больше агентов, чем омаров в аквариуме и стейков в холодильнике.
Эмма себя не жалела и, как говорится, жгла свечу с двух концов — после обеда шла в спортзал и часа два-три занималась с гирями и гантелями. После гантелей, когда, с точки зрения Эммы, "переваривание пищи завершено", она делала по сотне-другой подъемов туловища из положения лежа (тренировала брюшной пресс). И никакой аэробики — этим она занималась не в спортзале, а на танцполе и в постели поверх снятых на танцполе юнцов.
Для такой большой девочки — не слишком ли большая нагрузка, думал Джек, и поэтому не любил, когда Эмма водила, даже днем. Если она садилась за руль, то неслась во весь опор — и при этом как раз о скорости Джек беспокоился в последнюю очередь.
Эмма обожала бульвар Сансет; еще в Торонто, школьницей из Св. Хильды, она мечтала, как будет гонять по нему. Эмма обожала ездить всюду, куда вел Сансет, — в Беверли-Хиллз, в Западный Голливуд, в Голливуд — куда угодно, лишь бы ехать по бульвару Сансет.
Джек больше всего боялся за нее, когда она ехала домой в Санта-Монику. Он знал, что она сначала объелась, как полоумная, а потом до изнеможения вкалывала в спортзале. Еще Джек боялся поворотов на Сансете, а еще — выхода на Тихоокеанское шоссе, после левого поворота на Чотокву, перед Палисэйдз, уж слишком он круто идет вниз. Там нужно было перестроиться в крайний левый ряд и развернуться.
Происходило все это ранним вечером, как раз в час пик, Эмма совершенно вымотанная после спортзала, а еще накачанная водой (литра четыре как минимум). На Чотокве полно машин, повернуть непросто, плюс, исполнив поворот на три четверти, Эмма видит океан. Джек хорошо ее знал — как только она видит океан, это бесконечное, сверкающее голубое пространство, она сразу забывает про встречные машины. Она же из Торонто, а Лос-Анджелес очаровывает тебя тем сильнее, чем дальше от океана ты жил раньше; и уж конечно, из Торонто ну никак нельзя увидеть Тихий океан.
Джек всегда ждал, пока Эмма не вернется домой, на Энтрада-Драйв, и не сядет писать, и только после этого отправлялся в спортзал сам (иногда ходил в "Золотой", но тщательно скрывал это от Эммы).
В такое время в зале было хорошо, всего несколько человек, из тех, что не пьют, и даже из тех, что не едят. Да, попадались и довольно пухлые экземпляры, но в основном с весами работали тощие, мускулистые девушки, при первом же взгляде на которых можно было ставить диагноз "анорексия". Одна такая рассказала Джеку, что живет на фруктовой диете; каждый день она не меньше часа проводила на тренажере "лестница".
— И что это такое? — спросил Джек.
— Ягоды, чайная ложка меда, нежирный йогурт и еще один банан каждый третий день. Поверь мне, человеческому организму больше ничего не нужно.
Однажды она упала с тренажера и не встала. Один из тренеров по йоге пошутил — у девушки, мол, разом отказал толстый кишечник, от обиды, наверное. Джек помнил, как коллеги-бодибилдеры встречали на улице "скорую помощь" — приветливо махали полотенцами.
Джек сидел на своей обычной диете — в основном белки, чуть меньше углеводов, чем обычно, несмотря на то, что он много работал на беговых и им подобных тренажерах. Гирями он особенно не увлекался — вес брал небольшой, главное, побольше повторений. Он не хотел качать мышцы. Работа, точнее, перспективы ее получить, требовала от него быть "как Джонни Вайсмюллер" — худым и стройным.
У него всегда немного кружилась голова, когда он покидал спортзал; он возвращался к Эмме, и они ехали ужинать. Наутро желудок, как обычно, съеживался. Можно сказать, Джек тоже жег свечу с обоих концов — но иначе, чем Эмма.
Однажды вечером Эмма, пожирая очередную порцию пюре в "Кейт Мантилини", заметила, что Джек не доел салат. Он бросил есть, наблюдая, как ест она, — и на лице его отразился страх, не отвращение, а именно страх. Джек, впрочем, знал, что Эмме больше понравилось бы отвращение.
— Боишься, я обожруся и помру молодая? — усмехнулась она.
— Да нет... — неуверенно произнес Джек.
— Ну а вот я именно такого мнения, — сказала она ему. — Если аппетит не покончит со мной первым, то его дело достойно завершит вагинизм.
— Что ты, ведь от вагинизма не умирают! — сказал Джек, не зная, правда это или нет. Эмма с набитым ртом только пожала плечами и продолжила поглощать пюре.
Глава 22. Золотые кадры
В 1989 году лидерами по сборам оказались "Бэтмен" и "Смертельное оружие — 2", "Оскар" же за лучший фильм ушел к "Шоферу для мисс Дэйзи". В этом же году вышел "Экскурсовод", второй фильм с Джеком Уильяма Ванфлека; никаких наград он не получил. Музей Анны Франк перенесся в Лас-Вегас и превратился в храм давно покойной звезды рок-н-ролла, без затей срисованной с Дженис Джоплин, только покрасивее (ее-то и играл Джек). В храм стекаются ненормальные фанаты дохлого секс-символа: в начале фильма она захлебнулась в собственной блевотине после бурной пьянки. Звали покойную Мелоди, ее группа "Идеальная невинность" начала выступать в битниковских местах Калифорнии, Венисе и Норт-Бич в начале шестидесятых. Сначала они играют фолк-джаз-блюз, затем переходят на психоделический рок и обретают новый дом и зрителей в Сан-Франциско среди "детей-цветов" в 1966 году.
В фильмах Уильяма Ванфлека не было ничего оригинального, все откуда-нибудь да украдено; разумеется, история Мелоди и ее группы, включая географию и эпоху, четко повторяет хронологию успеха Дженис Джоплин и ее группы
Big Brother And The Holding Company. А первый хит Мелоди, "Ты не смеешь обращаться с моим сердцем, словно это тряпка", звучит подозрительно похоже на "Ball and Chain" Большой Мамы Торнтон. Джек неплохо спел эту песню.
Джек-Мелоди, как когда-то Дженис, вскоре бросает группу и начинает сольную карьеру. К 1969 году альбомы Мелоди становятся сначала золотыми, затем платиновыми, потом трижды платиновыми. Мелоди возвращается к блюзу и записывает свой последний хит "Гадкого Билла больше нет", оду бывшему любовнику, который частенько ее бивал, лидер-гитаристу "Идеальной невинности"; таблоиды утверждали, что Мелоди однажды пыталась отравить его, подмешав крысиный яд в марихуану. Разумеется, "Гадкий Билл" звучал весьма похоже на
Me and Bobby McGee.
Далее Джек-Мелоди, как сказано, чинно умирает, захлебнувшись в собственной блевотине в лас-вегасском отеле после концерта — отчего ее храм-музей и возводят в столице казино, на знаменитой Полосе, Лас-Вегас-Стрип, близ отеля "Мандалай-бей". Витрины с нижним и совершенно не невинным бельем Мелоди выглядят грубо и неуместно посреди всех этих блестящих казино и отелей, но Голландский Псих всегда мечтал снять фильм в Лас-Вегасе, а уж если он чего решил, снимет обязательно.
Бешеный Билл, наверное, мог найти певца получше Джека, но девицу сексуальнее не нашел бы никогда.
— Конфетка моя, на тебя стоял у всех, будь он у меня — и у меня бы стоял, — сказала потом Джеку Эмма. — Пел ты не совсем идеально, но тебя хотели все до единого, уж мне можешь поверить.
— Я сторонник простых решений, — сказал Бешеный Билл Джеку. — Пусть экскурсовода зовут Джек.
Джек-Джек — верный фанат "Идеальной невинности", особенно ее первых лет. Когда Мелоди бросает группу, Джек еще учится в колледже, а когда она умирает, он только-только заканчивает университет. Он поклоняется ей совсем не так, как обычные фанаты, которые начинают любить героев только после смерти. В фильме Джек не ходит, а танцует, в его голове все время играет "Гадкий Билл" и "Ты не смеешь".
Мерзкий менеджер бесстыжего храма под названием "Музей Мелоди" нанимает Джека экскурсоводом, но тому не нравится экспозиция — он считает, что Мелоди тут эксплуатируют, хотя сама-то шлюшка эксплуатировала себя о-го-го как. Джек не против коллекции ее музыкальных инструментов и фотографий с гастролей, музыка тоже хороша, разумеется; все это вполне невинно, с его точки зрения. Но часть экспозиции "компрометирует" певицу — вот фотографии, где она обнимается с избивавшим ее лидер-гитаристом, вот она пьяная, валяется без сознания в непристойных позах на полу то одного мотеля, то другого. Вот ее одежда, в первую очередь "интимная" часть гардероба; Джек считает, что никто не имеет права залезать ей под юбку и в джинсы. Особенно его воротит от коллекции пустых бутылок — этикетки некоторых из них датированы годами после смерти Мелоди, так что она даже не могла видеть их в продаже, не то что пить.
Менеджер, предвестник персонажа Харви Кейтела из "Священного дыма", говорит Джеку, что бутылки нужны "для создания атмосферы", а что до белья, особенно до розовых стрингов, так эти экспонаты "просто необходимы".
Рахель верила, что Анна Франк могла спастись, ну и Джек, разумеется, тоже считает, что Мелоди незачем было умирать. Если бы он находился рядом, был бы с ней знаком, он бы, конечно, ее спас. Он считает, что лас-вегасский храм — предательство по отношению к ней, а все его экспонаты лишь издевательство над ее памятью.
Однажды ночью Джек отпирает дверь музея своим ключом и входит внутрь. С собой у него пара пустых чемоданов, туда он складывает все вещи, которые считает "слишком интимными" или "порочащими" в остальном безупречную репутацию Мелоди, — она-то, судя по всему, свята лишь для него одного. Мимо проезжает полицейская машина, копы видят свет в закрытом музее и выходят разбираться. Но прежде Джек-Джек успевает превратиться в Джека-Мелоди. В одежде покойной певицы он выходит из музея мимо ошарашенных полицейских (еще бы, не всякому мужчине удается так шикарно выглядеть в черном нейлоновом костюме с зелеными блестками) прямо на Полосу. Эта сцена — единственная гениальная находка Голландского Психа: в этот момент зрители впервые видят знаменитую центральную улицу Лас-Вегаса во всем ее ночном неоновом великолепии, и в центре ее — Джек-Мелоди с чемоданами.
Копы почему-то отпускают Джека-Мелоди, даже не пытаясь его остановить. Может, они думают, что он — не он, а ее призрак? Впрочем, они не испуганы. Может, они знают, что это мужик в женском платье? Кажется, им на это плевать. Или они, как и сам Джек, как и зрители, понимают, что Музей Мелоди — мерзкое, порченое место? Может быть, они тоже считают, что этот храм и правда заслуживает ограбления?
Бешеный Билл не дает ответа на эти вопросы. Римейк-Монстру важен только образ — картинка, на которой Джек-Мелоди, весь сочащийся сексуальностью, уходит прочь на блестящих зеленых шпильках в шикарном черном платье, таща тяжеленные чемоданы. Джек уходит, исчезает в ночи — Мелоди, видимо, воскресла в нем и теперь ищет отель подешевле, — и тут появляется мерзавец менеджер. Джек выглядит так шикарно, что тот не смеет его остановить — он просто кричит:
— Джек, ты уволен, сука ты подзаборная!
Голосом Мелоди Джек отвечает:
— Потерять такую работу — что может быть в жизни лучше?
Эту реплику Джек сам подарил Ванфлеку — пылинка гениальности в уродском до тошноты сценарии Бешеного Билла. Джек не прогадал — реплика пошла в народ.
"Экскурсовод" ни в коей мере нельзя было назвать худшим фильмом 1989 года, да и 1990-го тоже — ведь тогда вышли такие шедевры, как "Юные мутанты — ниндзя черепашки" и "Крепкий орешек — 2". А кадр, где Джек Бернс в женском платье говорит "Потерять такую работу — что может быть в жизни лучше", — ну-у, его запомнили вообще все! Фильм, разумеется, нужно было сразу выкинуть из головы и забыть, как страшный сон — но только не этот кадр, не эту реплику.
Церемонию вручения "Оскаров" в 1991 году вел Билли Кристал; он был хорош, но с одной шуткой немного поторопился — еще время не пришло. Разумеется, в "Шрайн Аудиториум" сидела знающая публика, но все же почти никто шутку Билли не понял. Ее понял Джек (он смотрел церемонию по телевизору), но это естественно, ведь Билли повторял его, Джека, реплику.
Билли Кристал говорил, что, наверное, скоро его уберут из ведущих церемонии. По залу прошел ропот протеста, сама мысль о подобном возмутила кинопублику, так что она и бровью не повела, когда Билли подчеркнуто женским голосом сказал:
— Впрочем, потерять такую работу — что может быть в жизни лучше?
В этот миг Эмма и Джек поняли, что победили.
— Черт, держите меня шестеро, Джек, ты слышал это?
Они сидели дома у миссис Оустлер (наведались в Торонто в гости к мамам), но Алиса и Лесли о чем-то шептались на кухне и не слышали, как Билли Кристал сделал последнюю реплику Джека из "Экскурсовода" знаменитой; когда "Танцы с волками" получили "Оскара" как лучший фильм, они уже давно спали.
Джек не просто расслышал слова Билли — он довольно кивнул, ведь тот отлично сымитировал его голос в роли Мелоди.
— Боже мой, — только и сказал Джек.
— Конфетка моя, больше в твоей жизни не будет никаких Бешеных Биллов, ты понимаешь? — сказала Эмма. — Я уже жду выхода на экраны твоего следующего фильма!
Они сидели на диване в главной гостиной дома, который между собой называли когда-то "особняк Оустлеров" (они тогда еще не видели
настоящихособняков в Беверли-Хиллз). Посмотри Джек Эмме через плечо, он увидел бы последнюю ступеньку той самой лестницы, где ему когда-то так судьбоносно попала в пах миссис Машаду.
Эмма продала свой второй роман за большие деньги — прежде чем идти к издателю, она показала рукопись Бобу Букману из Си-эй-эй. На этот раз она не собиралась сидеть на киноправах, как собака на сене. Букман добыл ей киносделку прежде, чем книга вышла, — именно таков был Эммин план.
Действие книги снова происходило в Голливуде, называлась она "Чинно-благородно" и повествовала о жизни молодой пары из Айовы, отправляющейся в Лос-Анджелес в надежде стать кинозвездами. Муж, Джонни, отказывается от своей мечты первым, его жена, Кэрол, второй. Джонни слишком тощий, чтобы хорошо смотреться на экране; несколько неудачных проб — и он сдается. Вдобавок он совершенный трезвенник и вообще чуть ли не праведник. За всю жизнь он не попал ни в одну аварию и выглядит бодрым и веселым, а потому без проблем становится водителем лимузина; проходит немного времени, и ему доверяют самые длинные машины класса "люкс" для самой изысканной публики.
Эмма — мастер иронии, и, разумеется, ее несчастного Джонни вызывают одни сплошные кинозвезды. Он все еще хочет быть актером, хотя бы в воображении, поэтому носит хвост, единственное, что выдает в нем бунтаря среди водителей. У него всегда чисто вымытые волосы, хвост в меру длинный, изящный; сам Джонни, по словам Эммы, "очень привлекателен, и притом весьма деликатно привлекателен, почти по-женски". Длинные волосы идут ему, и Джонни кажется, что ему светит удача, раз компания разрешает ему не стричься.
Его жене Кэрол везет меньше. Она устраивается на работу в агентство эскорт-услуг — Джонни сгорает от стыда, но нехотя дает свое согласие. Кэрол меняет одно агентство за другим, в алфавитном порядке ("А у нас лучшие красотки", "Безупречные красавицы" и т.д.).
Когда дело доходит до конторы под названием "Женщины на любой вкус", Джонни решает, что с этим пора кончать. Кэрол же давно поняла, что эти конторы одинаковые. Клиенты ожидают от нанятых дам одного и того же — а именно,
всего.
В одних агентствах Кэрол держалась месяц, в других — неделю, в некоторых ее увольняли в первый же день. Все зависело от того, как скоро ей попадался "необычный", по словам Эммы, клиент. Как только Кэрол отказывается исполнить желание такого клиента, ее дни в агентстве сочтены.
Как и в "Глотателе", в "Чинно-благородно" явно ощущается жалость и симпатия Эммы ко всем парам, отношения между которыми висят на волоске, едва не умирают, но почему-то не рвутся. Кэрол и Джонни все так же бесконечно любят друг друга; их объединяет нерушимое согласие относительно того, что такое "чинное и благородное поведение".
Кэрол посещает клиентов исключительно в их апартаментах, никогда не приглашая к себе. Каждый раз она звонит Джонни и сообщает ему, куда направляется, — не просто название отеля, но имя клиента и номер комнаты; попав туда, она снова звонит мужу, и еще раз — когда мероприятие окончено. Но "необычные" желания у клиентов проявляются сплошь и рядом, поэтому Кэрол ни в одной конторе долго не задерживается.
Наконец Джонни посещает идея — почему бы Кэрол не опубликовать в "Желтых страницах" свой телефон? Если клиент вел себя как полагается, Кэрол говорила, что он "чинный", а в ее мире это значит "благородный", и поэтому она называет свое эскорт-агентство "Чинно-благородно".
Эмма пишет так: "Возможно, у нее было бы больше клиентов, назови она свою фирму "Декретный отпуск". В самом деле, кто станет звонить в эскорт-контору за "чинностью" и "благородством"?"
Поэтому Джонни превращается в сутенера Кэрол. У него полно постоянных клиентов, этих людей, кажется ему, он неплохо знает — среди них много кинозвезд.
— Вам это, наверное, не нужно, — говорит Джонни благородным и чинным джентльменам, усаживающимся в его лимузин, — но если вдруг захочется обратиться в агентство эскорт-услуг, то у меня есть что порекомендовать. У меня есть знакомая, замечательная женщина, у нее все чинно и благородно. Вы понимаете, о чем я — ничего "необычного".
Когда Джонни говорит эту фразу в первый раз, у читателя кровью обливается сердце — он знает, что когда-то Джонни сам хотел стать звездой, но сумел добиться только того, что возит их на лимузинах. А теперь его возлюбленная жена трахается с ними!
Выясняется, что интерес проявляют лишь довольно пожилые господа, большинство из них не звезды. Их Эмма называет "характерными актерами" — такие некогда играли "плохих" парней в вестернах, а теперь их лица избороздили морщины; старые ковбои, которые нетвердо стоят на ногах и страдают от болей в нижней части позвоночника. Детьми Кэрол и Джонни обожали вестерны, именно эти актеры с экрана подбили их бросить Айову и отправиться в Голливуд в поисках счастья.
Кэрол и Джонни живут в старом, видавшем виды доме близ порта Марина-дель-Рей, вдыхают ароматы лос-анджелесского аэропорта. Дома они играют в переодевание, но меняются ролями — блондинка Кэрол делает себе хвост, надевает белую рубашку, черный галстук и черный мужской костюм (Джонни специально ей их для этого купил), превращаясь в водителя лимузина, а потом раздевается перед Джонни.
Затем уже Кэрол одевает Джонни в свою одежду — покупает ему лифчик, накладные груди, платье по размеру, распускает ему волосы, накрашивает губы, наводит тени, все как полагается. Он выходит на лестницу и звонит в дверь; жена впускает его, ведь он — дама из эскорт-агентства, пришел по вызову в отель к незнакомцу.
"Это их единственный шанс выйти на сцену, попасть в кино — сыграть вместе в одном фильме", — пишет Эмма.
В город приезжает старый-старый ковбой. Зовут старика Лестер Биллингс, он рекламирует новый фильм в стиле "новый вестерн". На самом деле его фамилия Магрудер, он просто родился в городке Биллингс, штат Монтана; он не просто киноковбой — он
настоящийковбой, его тошнит от одной идеи "новых вестернов". Лестер возмущен, что настоящих вестернов снимают так мало, что молодые актеры понятия не имеют, как скакать на лошади верхом и стрелять. В "новом вестерне", который рекламирует Лестер, нет ни "плохих", ни "хороших" парней; все герои — с приставкой "анти". "Какие-то французские вестерны", — говорит Лестер.
Джонни отправляет Кэрол в номер к Лестеру — тот как раз признается водителю, что хочет провести время "чинно-благородно". Но Лестер — настоящий ковбой, он залезает на Кэрол, как на лошадь.
— Поначалу не было ничего необычного, — говорит она позднее Джонни.
Они делают свое дело, и вдруг Лестер достает из ниоткуда револьвер, кольт сорок пятого калибра. В барабане — одна пуля. Лестер называет это ковбойской рулеткой.
— Или я погибну в седле, или же выживу, чтобы проскакать верхом еще один день! — восклицает Лестер и спускает курок. Кэрол успевает задуматься, скольким женщинам из эскорт-услуг доводилось прежде слышать этот ужасный звук — удар курка по пустому барабану в тишине гостиничного номера, сколько раз Лестеру выпадало проскакать еще один день. Но не сегодня — сегодня ему пришла пора погибнуть в седле.
На дворе три часа дня, гостей в отеле "Полуостров Беверли-Хиллз" немного, никто не слышит выстрела. Плюс к тому публика тут пожилая, соседи по этажу или спят, или туги на ухо. Эмма так описывает отель: "Нечто вроде "Времен года", только бизнесменов и шлюх побольше".
Недалеко находится офис Си-эй-эй, возможно, какой-нибудь агент и услышал, как Лестер Биллингс вышиб себе мозги, но кроме него — никто. А киноагенты не из тех, кто поднимает шум из-за какой-то там пальбы.
Кэрол звонит Джонни. Она знает — никто не видел ни как она вошла в отель, ни как села в лифт, но что, если кто-то увидит, как она из отеля уходит? Она в смятении и думает, что выглядит как самая настоящая шлюха. На самом деле на шлюху она не похожа — она всегда одевалась как вылитый студийный босс, собирающийся на ужин с вице-президентом соседнего банка. Как и полагается сотруднице агентства "Чинно-благородно", она совершенно непохожа на шлюху.
Ее спасает Джонни. Он поднимается в номер Лестера, захватив нужную одежду для себя и для Кэрол — костюм водителя лимузина для нее, лифчик и накладные груди с платьем для себя. Кэрол гримирует его, распускает волосы, теперь Джонни — самая настоящая уличная потаскуха.
Джонни сообщает ей, где оставил лимузин. Это недалеко, однако из дверей отеля машину не видно. Он говорит, что найдет Кэрол сам.
Покидая отель, Джонни специально привлекает к себе внимание. В мини-баре номера Лестера Джонни находит бурбон и полощет им себе рот, а затем нетвердым шагом подходит к стойке в вестибюле, хватает администратора за грудки и мощно выдыхает ему в лицо.
— Я тебе кое-что скажу, красавчик, — говорит Джонни-шлюха хриплым, пропитым бабьим голосом, — Лестер Биллингс заплатил по счетам и выехал из вашей забегаловки, вот чего! Но зато что творится у него в номере! Ой, мама, ты не поверишь — там такой бардак!
Джонни-шлюха отпускает администратора и, покачивая бедрами, покидает отель. Вместе с Кэрол они возвращаются домой в Марина-дель-Рей и переодеваются в свою обычную одежду.
