Алиса орала благим матом. Джек забеспокоился, не решит ли мама, что и тут тоже виноват его папа. В некотором смысле так оно и было. Джек сомневался, удастся ли ему спастись. Ведь если лед не выдержал его самого, как же он выдержит солдат?
      И тут Джек увидел его, самого маленького солдата. В группе, которая прибежала первой, его не было; наверное, Анкер Расмуссен вызвал его из казармы. На нем не было формы — только длинная пижама, наверное, он спал, а спать ему разрешили, потому что он раньше болел, а теперь выздоравливает. Дрожа как осиновый лист, он ящерицей пополз по льду к Джеку, дюйм за дюймом; Джек подумал, что так и должны делать солдаты — ползать по-пластунски, лежа на животе и помогая себе локтями. За собой самый маленький солдат тащил винтовку, зажав ее ремень в зубах.
      Добравшись до пробитой Джеком полыньи, он протянул мальчику приклад винтовки. Джек обеими руками схватился за ремень, а солдат взялся за дуло и вытянул его из воды на лед.
      У Джека совсем замерзли ресницы, он чувствовал, как на голове образуется ледяная корка. Оказавшись на льду, он решил было встать на четвереньки, но самый маленький солдат крикнул ему:
      — Лежи на животе!
      Джек не удивился, что солдат говорил по-английски, — он удивился, что у солдата совсем не солдатский голос, а такой же, как у его сверстников, маленьких детей, еще даже не подростков.
      Джек лег на живот, и самый маленький солдат потянул его, как санки, по льду к берегу, где ждала Алиса. Мама обняла его, поцеловала — а потом как дала ему по попе! Это был единственный раз на памяти Джека Бернса, чтобы мать его ударила; в тот же миг она разрыдалась. Не медля, Джек схватил маму за руку.
      Джека завернули в одеяла и отнесли в дом коменданта, но он потом не помнил, чтобы видел хозяина. Одежду Джеку принес самый маленький солдат; она была ему велика, но Джек удивился скорее тому, что она гражданская, — он ожидал увидеть форму.
      — Джек, у солдат тоже есть обычная одежда, они надевают ее, когда идут в увольнительную, — объяснила мама Джеку, но он не очень понял. Для четырехлетнего ребенка слово "увольнительная" слишком сложное.
      Покидая Цитадель, Алиса поцеловала самого маленького солдата на прощание; ей пришлось нагнуться, чтобы это сделать, а Джек помнил, что солдат еще и привстал на цыпочки.
      Тогда-то Джеку и пришло в голову, что мама должна подарить его спасителю что-нибудь, например, сделать бесплатную татуировку — ведь солдаты это почти матросы, они тоже наверняка любят татуировки. Алиса улыбнулась — кажется, идея Джека ей понравилась. Она снова подошла к самому маленькому солдату и, еще раз нагнувшись, что-то шепнула ему на ухо. Он обрадовался тому, что услышал; предложение явно ему понравилось.
 
      Выяснилось, что Алисе и Джеку есть смысл ехать в Стокгольм не только ради талантов Дока Фореста. Анкер Расмуссен сообщил Алисе, что за три года до того умер Эрик Эрлинг, органист в стокгольмской церкви Ядвиги Элеоноры, и на смену ему пришел подающий фантастические надежды двадцатичетырехлетний Торвальд Торен. До Анкера дошли слухи, что Торвальд ищет себе помощника.
      Алисе показалось странным, что Уильяма привлекла должность помощника у органиста младше его. Анкер Расмуссен был иного мнения: Уильям умен и талантлив, он, вне сомнения, станет хорошим органистом; и для него как раз настало время попутешествовать, поиграть на разных органах, пообщаться с разными органистами, что-то перенять у них, что-то, может быть, даже украсть. Расмуссен полагал, что Уильяма гонят из города в город отнюдь не только проблемы по дамской части.
      Мама сказала Джеку, что эти вот теории Расмуссена ее очень беспокоят; она-то сама влюбилась в Уильяма потому, что он божественно играл на органе, но ей не пришло в голову, что и сам Уильям мог пасть жертвой соблазна — а соблазнителем выступил его инструмент. Что, если Уильям был одержим идеей играть на все более и более огромных органах или, по крайней мере, менять их регулярно? Ведь вот бывает же, что юные девушки влюбляются в лошадей и меняют их, как перчатки? А еще Алису беспокоила, конечно, мысль о том, что, может, Уильяму нравится менять учителей не меньше, чем женщин.
      Джек решил, что они уедут в Стокгольм немедленно, но у мамы были другие планы. За Рождество можно было хорошо заработать у Татуоле. А если такому великому мастеру, как Док Форест, приходилось в Стокгольме работать дома, значит, татуировочный бизнес там может быть нелегальным. А если так, то ей будет нелегко зарабатывать деньги в Стокгольме и нужно как можно больше выжать из каникул в Копенгагене. Вот потом они с Джеком отправятся в путь.
      Прощание на Нюхавн, 17 затянулось надолго. Джек не помнил, чтобы позировал для фото перед дверью салона, но звук затвора фотоаппарата четко врезался в его память. Кто-то очень много фотографировал.
      Клиенты — прежде всего матросы в рождественском увольнении — так полюбили Алису, что она работала до поздней ночи. На Бабника Мадсена спрос был ниже, так что частенько он провожал Джека в "Англетер", пока Алиса делала свое дело.
      Ларс садился на кровать, а мальчик чистил зубы, потом залезал под одеяло, и Бабник рассказывал ему какую-нибудь историю, пока тот не заснет. Истории Бабника быстро вгоняли Джека в сон. В основном он рассказывал, как ему жилось в детстве, — и так его было жалко, аж слезы наворачивались! Каких только несчастий он не навидался с рыбой — правда, большинства этих неприятностей, как казалось Джеку, можно было легко избежать; Бабник же считал все эти события не иначе как вселенскими катастрофами.
      Мальчик засыпал в своей комнате — узкой, отделенной от маминой спальни ванной комнатой и туалетом со сдвижной дверью; Ларс отправлялся на унитаз читать журналы. Джек иногда просыпался и видел его силуэт сквозь матовое стекло двери. Ларс иногда так и засыпал там, положив голову на колени, и Алиса его будила.
      По просьбе Ларса она сделала ему татуировку. Он хотел, чтобы она вывела у него на груди разбитое сердце — его собственное, утверждал он, потому что оно разбилось. Алиса согласилась, и у Ларса на левой стороне груди появилось сердце ярко-красного цвета, разорванное на две половинки, верхнюю и нижнюю. Между половинками оставалось место, где можно было вытатуировать имя, но и Алиса и Татуоле всячески отговаривали Ларса. Разорванного сердца, говорили они, вполне достаточно — и так ясно, как страдает его обладатель.
      Ларс хотел, чтобы Алиса вписала туда свое имя. Она отказалась.
      — Не я разбивала твое сердце, — сказала она, но кто знает, может, так оно и было.
      — Нет, я имел в виду другое, — гордо и с достоинством сказал Бабник Мадсен, — я хотел, чтобы ты вписала туда свое тату-прозвище.
      — Вот оно что! Татуировка с автографом! — воскликнул Татуоле.
      — Ну это же совсем другое дело! — сказала Алиса.
      И между зубцами на коже Ларса появилась надпись изящным курсивом — "Дочурка Алиса".
      Алиса была ему благодарна за трогательную заботу о Джеке.
      — Это подарок, — сказала Алиса Ларсу, забинтовывая разбитое сердце.
      Джек не знал, что мама подарила Оле. Может быть, ему не досталось ничего — даже знаменитой Алисиной иерихонской розы, которой Оле так восхищался.
 
      В последний их вечер в Копенгагене Оле закрыл лавочку пораньше и повел всех в дорогой ресторан на Нюхавн, там был настоящий камин. Джек попросил кролика.
      — Джек, как же ты можешь есть Братца Кролика?! — возмутилась мама.
      — Да пусть себе ест, — сказал Ларс.
      — Знаешь что, Джек? — сказал Татуоле. — Это, конечно, не Братец Кролик. Датские кролики не носят брюк!
      — Да-да, они вместо одежды покрывают себя татуировками! — рассмеялся в голос Бабник Мадсен.
      Дождавшись, когда все отвернутся, Джек тщательно изучил своего кролика — татуировок не обнаружилось. Кролика он доел с удовольствием, а вот пива, судя по всему, выпил недостаточно.
      В ту ночь ему приснился кошмар. Он проснулся, совершенно голый, дрожа от страха. Он только что провалился сквозь лед на Кастельгравен и утонул. На дне, о ужас, Джека ждали другие покойники — легионы солдат, которые за многие столетия утонули в канале. Они отлично сохранились в холодной воде. И, что было совсем нелогично, в их числе обнаружился и самый маленький солдат.
      Как всегда, в ванной горел свет — это у них был такой ночник для Джека. Он раздвинул стеклянные двери и вошел в мамину спальню. Был уговор — если ему снится страшный сон, он может прийти к маме в кровать.
      Но кто-то его опередил! У изножья кровати, которая была не шире его собственной, он увидел мамины ступни, они торчали из-под одеяла и смотрели вверх. А между ними Джек увидел две другие ступни — эти смотрели вниз.
      Сначала Джек почему-то подумал, что это Бабник Мадсен. Присмотревшись повнимательнее, Джек не нашел на икрах татуировок. Кроме того, ступни были слишком маленькие для Ларса. Они были меньше, чем ступни его мамы, — да что там, они были почти что такие же, как у самого Джека!
      В неясном свете лампы из ванной Джек заметил еще кое-что. На стуле, куда мама обычно клала одежду, висела солдатская форма, по размеру она вполне подошла бы ему самому. Он ее и надел, но тут выяснилось, что она все-таки велика. Ему пришлось высоко закатать штанины и застегнуть ремень на самую последнюю дырочку, а с рубашкой и форменной курткой вообще не удалось ничего сделать — они оказались сильно широки в плечах. Рукава были длиннее рук, а погоны почти доставали до локтей.
      Если бы Джека попросили подумать, он бы, наверное, сказал, что форма самого маленького солдата была как минимум на размер больше его гражданской одежды, в которую Джек оделся после своего приключения во рву и в которой, как сказала мама, солдаты ходят в непонятную "увольнительную".
      Решив, что в наличии на стуле формы нет ничего такого странного, Джек придумал стать часовым у изножья маминой кровати, и когда они с самым маленьким солдатом проснутся, он отдаст им честь, как полагается настоящему солдату (позднее мама говорила, что в ту ночь Джек играл роль — еще бы, на нем был даже полагающийся к ней костюм). Простояв некоторое время на часах, Джек понял, что мама и самый маленький солдат вовсе не спят. Кровать еле заметно двигалась, в темноте Джек этого сначала не заметил. Мама лежала с закрытыми глазами, но не спала — у нее был открыт рот, она неглубоко, отрывисто дышала, было видно, как напряжены мускулы у нее на шее.
      Маленький солдат был целиком накрыт одеялом, видны были только его ступни. Учитывая его рост, голова его должна была лежать у мамы между грудей, их видно не было; наверное, подумал Джек, самый маленький солдат приходит в себя — ему, должно быть, тоже приснился кошмар. Ага, теперь понятно, почему дрожит кровать. Джек знал, что нынешней ночью всем снятся кошмары, как и ему самому; конечно, солдату тоже приснился кошмар, решил Джек, и вот он тоже забрался к маме в кровать. Джек определенно воспринимал самого маленького солдата как своего сверстника, такого же маленького ребенка.
      И тут, судя по всему, солдату приснился еще один кошмар, похуже прежнего. Он резким движением сбросил одеяло — в свете ванной Джек увидел его голую задницу, — а мама, наверное, слишком сильно его обняла, потому что он громко застонал. Тут мама открыла глаза и увидела Джека — вот он, стоит у изножья, еще один маленький солдат, на часах. Алиса сначала не узнала сына — видимо, помешала форма.
      Она завопила; для Джека это было большой неожиданностью, как и для маленького солдата. Он обернулся, увидел Джека в форме и тоже завопил — голос был точь-в-точь как у маленького мальчика! И тут Джеку стало так страшно, — еще бы, у всех сразу такой ужасный кошмар, — что он тоже завопил. Он даже намочил штаны от страха — не свои, а самого маленького солдата.
      — Джеки! — воскликнула мама, придя в себя.
      — Мне приснилось, что я утонул во рву, — начал Джек. — Там были мертвые солдаты, из прошлого, на дне вместе со мной. И ты там тоже был, — сказал он самому маленькому солдату.
      Впрочем, тот уже не казался ему таким уж маленьким. У него оказался такой большой пенис, что Джек раскрыл глаза; в длину тот был не меньше, чем половина ствола винтовки, с помощью которой солдат вытянул его на лед. А еще интереснее, что пенис стоял почти вертикально, под небольшим углом, точь-в-точь как винтовка, когда берут на караул.
      — Так, тебе лучше уйти, — сказала Алиса самому маленькому солдату.
      Как и полагается солдату, он не стал обсуждать приказ и строевым шагом отправился в ванную, а закончив там свои дела, вернулся в Алисину спальню одеться. Джек тем временем снял форму, аккуратно сложил ее на стуле и заполз к маме под одеяло.
      Вместе они смотрели, как одевается самый маленький солдат. Джеку было очень стыдно, что он написал в штаны своему спасителю; от Джека не укрылся момент, когда последний это обнаружил. На лице солдата отобразилась неуверенность и отвращение — а вовсе не беспокойство и страх за его жизнь, которые Джек видел на его лице, когда тот полз к нему по тонкому льду в нижнем белье.
      Но все же он был солдат и глянул на Джека с пониманием и даже с уважением, словно бы написать в штаны — то самое, что по уставу полагается совершить в такой ситуации. Перед тем как покинуть их, он сделал то, что хотел сделать Джек, — отдал ему с мамой честь по всем правилам.
      Джек, хотя и видел его совершенно обнаженным, не заметил на его теле ни татуировок, ни бинтов. Вместо того, чтобы заснуть, — Джек боялся, что если заснет, то снова попадет на дно Кастельгравен, — он задал маме волнующий вопрос:
      — А ты сделала ему бесплатную татуировку? Я не увидел у него на теле ничего.
      — Я... конечно, я сделала ее, — неуверенно, не сразу сказала мама. — Ты просто не заметил.
      — А что ты вывела на нем?
      — Ммм... маленького солдата, — снова неуверенно и не сразу ответила мама. — Совсем маленького, еще меньше его самого.
      Джек теперь не думал, что солдат такой уж маленький — разве можно быть маленьким с таким пенисом, длиной в полвинтовки, — но сказал только:
      — А куда ты ее нанесла?
      — На левую икру, — ответила мама.
      Джек подумал, что, должно быть, всему виной неверный свет из ванной — ведь он точно помнил, что внимательно смотрел на икры солдата и ничего там не увидел. Но Джек решил, что действительно просто не заметил татуировку, как сказала мама.
      Джек заснул у нее в объятиях, как обычно после кошмаров, — и вовсе не в такой неудобной позе, в какой с ней под одеялом лежал самый маленький солдат.
 
      На этом и кончился их визит в Копенгаген; в следующий раз Джек попал туда лишь через тридцать с лишним лет. Но все это время он не забывал ни Татуоле, ни Бабника Мадсена, ни их доброту по отношению к нему и к маме. Не забыл он и покрытый тонким льдом ров Кастельгравен, где чуть было не встретил свой конец, и самого маленького солдата, который спас его — и тем самым спас его маму.
      Конечно, Джек так и не понял, что на самом деле произошло. Копенгаген стал своего рода шаблоном, дальше все шло так же, как было там, — но Джек пропустил все мимо ушей. Ему столько всего еще предстояло понять, особенно те вещи, про которые мама не хотела говорить с ним, — среди них было и значение словосочетания "делать бесплатную татуировку", и многое-многое другое.
      Продолжал ему сниться и тот же кошмар, всегда один и тот же. Он уже утонул, борьба за жизнь осталась в прошлом, его окружал только вечный холод. Эту вечность Джек делил со всеми солдатами, погибшими в Европе за долгие столетия ее истории. Один из них особенно бросался ему в глаза — тот самый маленький солдат; но причиной тому был не пенис противоестественной величины, а то, с какой стоической обреченностью солдат отдавал ему честь.

Глава 3. Шведский бухгалтер