— Мисс Ашхайм?
— Джек Бернс, да ты просто Эйнштейн! Кстати, не обращай внимания на Лоуренса — он сказал, что ты "слишком смазлив", так вот, это херня.
— Лоуренс так сказал? — удивился Джек, открывая Мире дверь.
— Лоуренс говнюк и лжец. В этом городе никто не может похвастаться, что "слишком красив" или "слишком успешен". Такой вот он, Лос-Анджелес, — ответила Мира.
Насколько успешна была в свои годы Мира Ашхайм, Джек так и не узнал — впрочем, судя по всему, этого не знал вообще никто. Никто ни разу не смог ни подтвердить, ни опровергнуть легенды, ходившие о ней в Голливуде: все до единой истории — о том, кем она некогда была (ключевое слово — "была", в прошедшем времени). Одни говорили, будто она — тот самый агент, которого Ай-си-эм сманила у Уильяма Морриса, другие поправляли, что не Ай-си-эм, а Си-эй-эй, и не у Уильяма Морриса, а как раз у Ай-си-эм. Одни утверждали, что в итоге ее уволили из всех трех означенных агентств сразу, другие — что она сама их всех послала. Говорили, что когда-то она представляла интересы Джулии Робертс, что именно она открыла Шарон Стоун, или нет, Деми Мур. А еще она первая обозвала Деми Мур "Дай-мне Мур", а может, и нет.
Джек как-то столкнулся с Лоуренсом в баре отеля "Раффл-Эрмитаж", он не очень любил этот отель, а вот Лоуренс регулярно захаживал туда "на водопой". Тот сказал ему, что "Дай-мне Мур" придумал он, а не Мира. Но Мира была права — Лоуренс был и говнюк и лгун. Джек, как сказано, так и не узнал, правда ли, что Мира когда-то вела дела Джулии Роберте, — главное, она сохранила контакты со всеми ассистентами по подбору актеров, с которыми некогда работала, да плюс к тому те ее обожали (за редчайшими исключениями). Да, может быть, она сейчас уже никого не представляет, но почему-то все эти ассистенты и мысли не допускали о том, чтобы не взять трубку, если она звонит.
Боб Букман из Си-эй-эй, сначала агент Эммы, а потом и Джека, рассказал ему историю про Мирину бейсболку с "Ангелами". Она вовсе за них не болела, спорт ей был вообще до фонаря. Она обожала букву "А", а вот кружок терпеть не могла.
— Эта кепка значит вот что — я у всех в "списке А", но я далеко не ангел, — говорила она.
Если верить Бобу, она каждый год покупает новую бейсболку "Ангелов" и маникюрными ножницами срезает нимб.
— Видел однажды, как она это делает за обедом, — сказал Боб. — Ей долго не несли салат Кобба, так она сняла кепку и отстригла нимб.
Салат Кобба подсказал Джеку, что, скорее всего, история подлинная, — он никогда не видел, чтобы Мира ела другой салат, более того, при нем она вообще ничего другого не ела.
Алан Херготт — будущий адвокат Джека по делам кино — сказал, что Мира периодически ему звонит и всякий раз оставляет одно и то же сообщение:
— Перезвони мне, или я вчиню тебе такой иск, что останешься без штанов.
Фраза на сто процентов в ее стиле.
— В этом городе ты быстро устаешь — оттого, что постоянно слышишь истории, которые уже слышал, — объяснил Алан Джеку. — Тебе звонит парень, что-то рассказывает, и ты должен притворяться, будто тебе жутко интересно, в то время как ты частенько знаешь о деле больше, чем собеседник. С Мирой все по-другому. Она всегда знает что-нибудь, о чем ты и думать не думаешь. Правда это, неправда — но у нее всегда есть чем тебя удивить.
В Голливуде о Мире Ашхайм ходило столько же баек, сколько о легендарном пенисе Милтона Берля. Подумать только, Джек встретился с Мирой из-за того, что его пенис оказался слишком маленьким, и только потому, что определила это ее порносестра. Да что там, если бы не Лоуренс, Джек вообще мог не встретить сестер Ашхайм, да и с Лоуренсом он познакомился только потому, что тот хотел трахнуть Эмму. Зная ее, Джек решил, что ее оттолкнуло от Ларри шестое чувство — она как-то догадалась, что его болт ей не подойдет или что тот не согласится лежать под ней трупом.
— Вообще-то я давно не агент, — сказала Мира Джеку; они сидели за большим столом для пикника, какие популярны в Санта-Монике; там принято сидеть за одним столом даже малознакомым людям. — Мы с сестрой просто придумали агентство по поиску талантливой молодежи.
Джек растерялся — ему было странно это слышать после того, что он узнал о
второйсестре Ашхайм. Но он давно решил, что даже не будет пытаться выяснить, как на самом деле работает эта индустрия. С самого начала Джек понял, что его работа — получить работу, а как быть актером, он уже знал.
Какой-то человек подсел к Джеку, развернул на углу стола газету и принялся сердито бормотать, словно всю жизнь только и делал, что ненавидел новости. На другой стороне стола, ближе к Мире, сидела семья из четырех человек — семейная пара, по виду куда-то торопящаяся, и двое детей, мальчик и девочка, ругающиеся между собой.
Как и Ротвейлер, Мира выделила в резюме Джека работу с Бруно Литкинсом. "Гей-коршун", как Джек называл про себя Бруно, оказался единственным известным лицом в его списке — никто иной не мог обеспечить ему работу.
— Я полагаю, на самом деле ты не трансвестит, ты просто знаешь, как выглядеть похожим на них, — сказала Мира.
— Именно так.
— Ну что же, Джек, как только до меня дойдут вести, что на рынке повышенный спрос на роли трансвеститов, я сразу тебя извещу.
Дети за столом явно раздражали Миру. Маленький мальчик лет шести-семи заказал себе хлопья с нарезанными бананами; получив заказ, он немедленно выложил оттуда все бананы и потребовал вместо них бекон, заказанный старшей сестрой, но та не собиралась давать ему ни кусочка.
— Милый, если ты хотел бекон, тебе следовало заказать его самому, — повторяла без конца мама.
— Вот, держи мои бананы, — сказал сестре брат, но та отказывалась принимать их в качестве эквивалента бекона (она вообще не собиралась меняться).
— Эй, смотри сюда, шкет, — грубо обратилась Мира к малышу. — Это тебе урок. Ты хочешь ее бекон, но тебе нечего ей предложить. Так сделки не заключают.
В киноиндустрии, как начал понимать Джек, всякое интервью — это кинопроба. Ты не знал, на какую роль пробуешься, ты выбирал себе роль сам — любую, какая в голову взбредет, — и играл ее. Джек посмотрел на девочку, которая не хотела делиться беконом. Лет девять-десять, на тарелке три кусочка. Вот, она будет мой единственный зритель, а оценивать игру будет Мира, и Мира это знает.
В "Бегущем по лезвию бритвы" Рутгер Хауэр играет блондина-андроида, того, который умирает последним. У него в руках — жизнь Харрисона Форда, но он сам умирает, и ему больше хочется поговорить с кем-нибудь, чем умирать в одиночестве.
"Я видел такие вещи, в которые вы, люди, и поверить не сможете", — говорит Рутгер Хауэр.
Вот эту сцену Джек и решил сыграть сейчас.
Избрав нужный тон, он обратился к девочке с беконом:
— Знаешь, у меня тоже есть младший брат. Он постоянно у меня все просил, все ему хотелось моих вещей; если у меня на тарелке лежал бекон, ему позарез требовался этот бекон, вот как твоему брату. Знаешь, я теперь думаю, надо было мне дать ему этот бекон, когда он просил, хотя бы кусочек.
— Почему? — спросила девочка.
— Понимаешь, я попал в аварию на мотоцикле, — сказал Джек и, потрогав себя за бок, скорчил гримасу, словно ему больно, и резко вдохнул, словно у него спазм; от неожиданности мальчишка даже проглотил кусок банана. — Рога вошли мне прямо сюда, прошили меня насквозь.
— Эй, это не застольный разговор, — сказала Мира, но ни дети, ни Джек-Рутгер ее в упор не видели.
— Я думал, у меня все в порядке, подумаешь, потерял одну почку, — объяснял Джек. — Видишь ли, всего у человека две почки, — обратился он к мальчику, — но достаточно, если у тебя работает одна.
— И что же с твоей второй почкой? — спросила девочка.
Джек пожал плечами, затем снова скорчился, словно от боли — видимо, после аварии даже этот жест давался ему с трудом. Сам Джек в этот момент вспоминал слова Рутгера Хауэра — "все эти моменты, все эти миги растают во времени, уйдут в небытие, как слезы, пролитые под дождем", а вслух сказал:
— Моя вторая почка не протянет и полугода.
— Время умирать, — сказала Мира Ашхайм, пожав плечами; разумеется, это была следующая реплика Рутгера Хауэра, его последние слова в фильме, ясно, Мира хорошо его помнила.
— Разумеется, я мог бы попросить брата отдать мне одну из его почек, — продолжил Джек. — Понимаешь, в моем организме приживется только орган, полученный от брата или сестры, но сестры у меня нет.
— Ну так попроси брата! — радостно нашла решение девочка.
— Ну да, видимо, так мне и придется поступить, — согласился Джек. — Но видишь ли, есть одна маленькая проблема. Я никогда, ни разу в жизни ничего не дал ему, когда он просил меня, — даже маленького кусочка бекона.
— А что такое почка? — спросил мальчик.
Сестра аккуратно переложила кусок бекона ему на тарелку, в хлопья, обложенные бананами.
— Вот, держи, — сказала она ему, — зачем тебе почка?
— Джек, как только до меня дойдут новости о неожиданном росте спроса на роли Рутгера Хауэра, я сразу тебя извещу, — сказала Мира, но Джек знал: он произвел нужное впечатление, он выиграл.
Девочка смотрела, как ее брат ест бекон, Джек чувствовал, что она все еще думает о его словах.
— Можно я посмотрю на шрам, ну, где тебя прошило рогами? — спросила она.
— Нет, милая, за столом нельзя, — твердо сказала Мира.
Джек так сильно сосредоточился на своем единственном зрителе, что не заметил, как ушел сосед с газетой. Ну, на любом спектакле, даже на самом лучшем, какие-то зрители уходят; но Мира нашла здесь повод для критики. После завтрака она сказала Джеку:
— Журналиста ты потерял, дружок. В твои "рога" он ни на секунду не поверил.
— Я выбрал себе зрителя, девочку, — сказал Джек. — Ее и вас. Вот и весь мой зал.
— Девочка — невзыскательный зритель, ее легко очаровать, — сказала Мира. — Да и я, надо сказать, не очень-то поверила в рога.
— Вот оно что.
— Брось это дурацкое выражение, Джек, оно бессмысленное.
Тут Джек понял, что ему все-таки следует разузнать получше, что такое "компания по поиску талантливой молодежи" — любопытно, чем услуги Миры отличаются от услуг "обычных" агентов.
— Разве мне не нужно найти себе агента? — спросил он ее.
— Для начала дай мне найти тебе роль, — сказала она, — точнее, фильм и режиссера. А лучшее время искать агента — это время, когда он тебе на самом деле не нужен.
Джек часто думал, как могла бы повернуться его жизнь, найди ему Мира Ашхайм другой первый фильм — ну или хотя бы другого первого режиссера. Но он знал — единственное, на что ты не в силах повлиять, это на свою первую роль; и еще ты не в силах оценить, как эта первая роль, этот первый опыт скажется на карьере.
Каждый молодой актер воображает, что в мире существует "идеальная роль" — такая, для которой он подходит лучше всех на свете. Взрослый Джек дал бы начинающим актерам такой совет — молите Бога, чтобы вам не досталась эта роль. Мира Ашхайм нашла ему такую роль, тень которой будет преследовать Джека до конца его дней.
—
Principiis obsta, то есть опасайся начал! — вскоре процитирует Джеку Овидия в очередном письме мистер Рэмзи.
Глава 21. Две горящие свечи
В конечном итоге своим успехом Джек Бернс был обязан Уильяму Ванфлеку, он же Бешеный Билл, он же Голландский Псих, он же Римейк-Монстр. Последнее прозвище Уильям получил за свое пагубное пристрастие к изготовлению фильмов "по мотивам" классики европейского кино, грубым и часто пошлым образом адаптированных к американской реальности и вкусам американских зрителей.
Самый яркий пример — судьба "Ножа в воде" Романа Поланского, снятого в Польше в 1962 году; Ванфлек переснял его в 1989-м под названием "Мой последний автостопщик". У Бешеного Билла семейная пара отправлялась кататься на лыжах, а не на яхте и подбирала по дороге автостопщика-
трансвестита. Джеку Бернсу словно на роду было написано сыграть эту роль.
Ванфлек сам писал сценарии, сам же снимал по ним кино. Журнал "Вэрайети" как-то высказался в том духе, что нет такого фильма, который Римейк-Монстр не мог бы извратить, равно как и персонажа, чей пол он не смог бы изменить. Это не совсем правда — Билл, конечно, не стесняясь, воровал сюжеты у европейских коллег, но, отдадим ему должное, выбирал лишь самое лучшее, да и в фильмах своих готовил изысканный коктейль из европейской эксцентричности и американского секса и насилия, не забыв укутать персонажей в роскошные одежды обмана и двуличности — и аудитория, и Билл просто обожали такое.
На федеральной трассе номер сорок в Колорадо есть участок близ перевала Бертуд, буквально напичканный зигзагообразными поворотами; зимой эту дорогу закрывают для принудительного спуска лавин, и частенько на ней ловят попутные машины лыжники или сноубордисты — чтобы вернуться к своему запаркованному подальше от опасных мест транспорту.
В первой сцене "Моего последнего автостопщика" мы видим на дороге красавицу-лыжницу с рюкзаком и лыжами на плечах, она ловит машину на сороковом шоссе. Через пять минут все узнают, что никакая она не лыжница, а Джек Бернс, и выглядит потрясающе.
Джек получил роль не только потому, что однажды играл трансвестита у Бруно Литкинса; Голландский Псих захотел, чтобы автостопщика исполнял человек, совершенно еще зрителям незнакомый.
Мимо едет машина, в ней семейная пара; они разглядывают Джека-девушку (верно, есть на что посмотреть).
— Езжай мимо, — говорит женщина.
Мужчина дает по тормозам.
— Это мой последний автостопщик, клянусь.
— Ты уже клялся, Этан, — укоряет его женщина. — И в прошлый "последний" раз это опять была красивая девушка.
Джек крепит лыжи на верхнем багажнике, а пара тем временем рассматривает его поближе. Этан глаз не может отвести от грудей красотки, а жену больше привлекают ее черные волосы до плеч. Джек садится на заднее сиденье, Этан поправляет зеркало, чтобы лучше видеть подобранное сокровище, его жена замечает это, ее раздражение растет.
— Здравствуйте, меня зовут Джек, — говорит им он, снимая парик и стирая с губ помаду лыжной перчаткой. — Вы, наверное, решили, я девушка?
Женщина оборачивается и видит, как Джек убирает парик в рюкзак. Этан в зеркало заднего вида наблюдает, как он расстегивает молнию на куртке (очень плотно сидящую на нем), и, к его ужасу, вынимает оттуда накладные груди, которые прячет в рюкзак вслед за париком. Вы уже поняли, это фильм категории Б, но первая сцена все равно хорошая, да и фанатов у фильма оказалось в итоге порядочно — он даже стал культовым.
— Привет, а меня зовут Николь, — говорит женщина Джеку, неожиданно мило ему улыбаясь.
Николь играла Жюстина Дунн; это оказался ее последний фильм перед чудовищной автокатастрофой (пять машин столкнулись на пересечении четыреста пятого шоссе и бульвара Уилшир), которая изуродовала ее лицо и положила конец карьере.
Поняв, что Джек — мужчина, Этан приказывает ему выметаться из машины.
— Этан, ты его подобрал, так что будь добр, довези, куда он хочет, — просит Николь.
— Я подобрал не его, а ее, — говорит Этан.
Джек смотрит через плечо на поворот, у которого они его только что подобрали.
— Здесь не очень-то безопасно останавливаться, — говорит он.
— Вон из машины! — ревет Этан.
Следующим кадром зрителям показывают изнутри черный микроавтобус, на скорости проходящий тот самый зигзагообразный поворот, в нем сидят несколько сноубордистов, передают друг другу косяк. На фоне этого кадра раздается голос Николь:
— Если он выходит, Этан, то я выхожу вместе с ним.
Снова в кадре Этан и Николь в остановившейся машине, Этан не дает жене отстегнуть ремень безопасности. Джек уже снял сверху лыжи, стучит в дверцу, Николь опускает стекло. Джек, в совершенно мужском обличье, говорит:
— Прошу прощения, мне просто чаще удается поймать машину в женском платье.
И делает шаг назад от машины — ага, а вот и наш черный микроавтобус!
Водитель резко рвет руль влево, автобус юзом выносит на встречную полосу, один из сноубордистов показывает оттопыренный средний палец Этану, Николь и Джеку. Этан и Николь исходят холодным потом от ужаса (они едва не улетели в пропасть), Джек же и бровью не повел.
С этого момента фильм, так сказать, идет под откос. По телевизору и в рекламе из него показывали только эти первые кадры.
На момент выхода "Автостопщика" на экраны Джеку исполнилось двадцать четыре, Жюстине — на двенадцать лет больше; она выглядела очень привлекательной "женщиной постарше", как раз для Джека.
Еще в фильме была одна по-настоящему "крутая" сцена — Джек в женском платье возится с косметикой в туалете ресторана при горнолыжном курорте. Из кабинки, поправляя юбку, выходит Николь. Оба выглядят шикарно, но Жюстине тридцать шесть, и ни для кого не секрет, кто смотрится лучше.
— Что за машину ты пытаешься поймать на этот раз? — спрашивает она Джека.
— Машину под названием "ужин", — отвечает он.
— А билеты на подъемник сам покупаешь?
— Горнолыжный спорт — дорогое удовольствие, — пожимает он плечами, — так что я стараюсь не платить за ужин.
Жюстина внимательно смотрит на Джека и спрашивает:
— А что ты делаешь после ужина?
— Отговариваю парня, который меня снял, — объясняет Джек. — А ты что делаешь после ужина?
К этому моменту Николь все еще не ушла от Этана, чем весьма недовольна.
— Я
пытаюсьего отговорить, — отвечает она с грустью в голосе.
Тут Джек целует ее в губы — зрителю неясно, целует он ее как мужчина или как женщина, момент чрезвычайно двусмысленный, так ведь в этом весь смак! "Автостопщик" стал одним из самых любимых у фанатов Жюстины Дунн — их у нее появилась целая армия, едва она попала в катастрофу и, как следствие, пропала с экранов. В основном это были психи — из тех, кто превращает в героев погибших или получивших травмы актеров.
Для Джека фильм определил некую тенденцию, такую мощную, что он не в силах был с ней совладать.
Опыт борца научил его сгонять и держать нужный вес, так что он всегда был худой — как верно отметила Мишель Махер, вылитый Джонни Вайсмюллер, только чуть меньше ростом.
— Андрогиния тебе очень к лицу, — говорила Мира Ашхайм. В самом деле, Бешеный Билл сделал из Джека секс-символ, точнее, этакий вертлявый секс-флюгер — все знали, что он очень сексуальный мужчина, который выглядит еще сексуальнее, вырядившись женщиной.
Джек сыграл автостопщика за три года до дебюта Джея Дэвидсона в роли Дила в фильме "Жестокая игра в слезы"; все знали, что Нил Джордан первоклассный сценарист и режиссер, в отличие от Бешеного Билла, и все же понимали — Джей Дэвидсон лишь повторяет рисунок роли, впервые исполненной Джеком Бернсом.
Разумеется, Джек не рассчитывал в этой роли состариться (уж больно узок круг доступных Голливуду сюжетов для таких персонажей) . Но для начала получилось весьма неплохо. Джек не заработал столько славы, сколько Эмма своей первой книгой — та занимала первое место в списке бестселлеров "Нью-Йорк таймс" уже пятнадцать недель, когда на экраны "избранных кинотеатров" вышел "Автостопщик". Да и в Торонто Эмма прославилась куда больше Джека — в Канаде никто не может стать знаменитее, чем канадец, родившийся в Канаде и добившийся успеха в Штатах. Но послушать Алису или, не дай бог, мистера Рэмзи, и вы подумали бы, что Джек затмил самого Джеффа Бриджеса (по крайней мере, в качестве трансвестита) и заработал больше денег, чем Харрисон Форд.
"Автостопщик" был откровенно плохой фильм, но крупные планы Джека запомнились — их даже спародировали в передаче "Сатердей Найт Лайв", что лишь добавило Джеку известности; плюс на некоторое время Бешеный Билл превратился в знаменитость и появлялся в целой серии ток-шоу, рассказывая, какой матерый талантище Джек Бернс (а началось все с интервью ночью у дверей больницы, где лежала в коме после катастрофы Жюстина Дунн).
Бешеный Билл нисколечко не врал. Мира Ашхайм заставила Джека сыграть у него еще в одной картине — Билл, расхваливая Джека за роль второго плана, на самом деле рекламировал свой следующий фильм, которому, увы, не суждено было стать культовым. Да, здесь Джек играл сразу и главную мужскую, и главную женскую роль, но фильм-то все равно был категории Б, да и знаменитой партнерши, вовремя разбившейся в автокатастрофе, ему не нашлось.
В промежутке между двумя ролями у Ванфлека на славу Джека работала слава Эммы — у нее все время брали интервью, и она не уставала рассказывать в них про своего друга. Так, в статье, напечатанной в журнале "Пипл", Эмма поведала миру, что живет с Джеком в одной квартире, и опубликовала фотографии, где они мило обнимаются на диване, а также знаменитый кадр, где Джек превращается из мужчины в женщину — левая половина губ в помаде, словно его кто-то слишком страстно целовал.
— Наша любовь совершенно платоническая, — размножали газеты слова Эммы, — мы просто живем в одной квартире.
А в другом интервью Эмма говорила так:
— Джек жутко фотогеничный, я все время его снимаю.
Иллюстрацией к этой фразе служила фотография спящего Джека.
Наверное, кроме Алисы и Лесли, никто не верил, что Эмма и Джек не любовники, да и Лесли порой выражала сомнения.— как и этот гад Лоуренс. Эмма рассказала Джеку, что однажды наткнулась на Лоуренса в "Мортонс", он обедал. Незадолго до того он потерял работу в Си-эй-эй, но на Эмму накинулся не чтобы жаловаться на жизнь, а чтобы прожужжать ей все уши, как он открывает собственное агентство, потому что настала пора "избавиться от старья" (в означенную категорию попала и Мира Ашхайм, которую он так и называл — "отработанный материал").
Ни "старья", ни "новья" за ужином с Лоуренсом не было, отметила Эмма, — стало быть, он просто лгун, потерявший работу. В "Мортонс" — дорогущее заведение для знаменитостей в Мел-Роуз, в Западном Голливуде, — не ходят обедать в одиночку. Сделок у Лоуренса не предвидится, решила Эмма, наверное, поэтому он и стал ей грубить.
— Так ты все еще вешаешь людям на уши лапшу, что не трахаешься со своим дружком? — спросил Лоуренс, подразумевая Джека. — Он теперь не ходит на вечеринки, вырядившись девчонкой?
Эмма могла бы выбить из Лоуренса последнее дерьмо, но не стала.
— Лоуренс, ты самый профессиональный неудачник в целом свете, — только и сказала она; забавно, что Лоуренс сам этого не понимал.
Эмма уволилась со студии за пару месяцев до выхода "Сценарных тонн глотателя".
— Знаете, производство сценариев попросту не для меня, — так она сказала начальству.
А подоплека этой истории была вот какая. Один из больших боссов прикарманил целую пачку сценариев с замечаниями Эммы. В Голливуде, оказывается, есть нечто вроде неписаного правила — полного мудака нельзя называть полным мудаком, по крайней мере на бумаге. Босс решил, что Эмма правило нарушила, и разослал ее комментарии агентам авторов отвергнутых ей сценариев — думал, наверное, что так он ее накажет. Только не угадал — ведь если копии начал делать один человек, за ним последуют все остальные; так отзывы Эммы попали в руки боссов с других студий. Боссы-конкуренты не имели ничего против — их подчиненным приходилось читать те же, уже отвергнутые Эммой сценарии, авторы-то продолжали рассылать их по студиям.
Более того, кое-какие из этих сценариев иными студиями были приняты в производство, по парочке уже были отсняты ленты, и шел монтаж, а одну даже успели выпустить на экраны! Разумеется, газетные отзывы, в меру нейтральные, были далеко не столь проницательны и написаны отнюдь не так ярко, как Эммины; более того, ее отзывы понравились даже агентам отвергнутых ею авторов (кое-кто из таких агентов даже предлагал Эмме работу).
Один радиоведущий, интервьюируя Эмму в прямом эфире, попросил у нее разрешения зачитать ее заметки вслух.
— Да ради бога, — ответила она, — их все равно уже прочел весь свет.
А что, лишняя реклама "Глотателю" не помешает.
Не стоит и говорить, что друзей в стане сценаристов у Эммы не прибавилось, но что решительно вывело кинопублику из себя, так это ее открытое заявление, что ей совершенно неинтересно писать сценарии самой (и в частности, она не собирается переделывать в сценарий "Глотателя"). Роман, с ее точки зрения, и так на треть порнофильм; из такого материала кино не сделаешь. А чтобы уже никто не мог снять по роману фильм против ее воли, Эмма требовала для себя от потенциальных заказчиков таких прав по контролю за потенциальным сценарием, каких никогда не дают авторам книг вообще — и уж во всяком случае, не дают авторам, первой книге которых без году неделя. Эмма утверждала на публике, что не заинтересована в фильме по роману, но одновременно сообщала, что готова продать права, но при одном условии: у нее будет полный контроль над сценарием, и не только, — она намерена контролировать выбор актеров и режиссера и даже монтаж. Она точно знала — такой договор на фильм по "Глотателю" никто никогда не подпишет.
Эмма появлялась во всех обычных голливудских местах — чаще всего с Джеком, чем дальше, тем чаще, — и публика считала, что она копит материал для следующего романа про Голливуд. Джек не знал, так ли это (в то время); ему казалось, Эмме просто нравится ходить туда, где можно поесть и выпить. Эмма же считала, что она призрак-мститель, который напоминает день ото дня студийным боссам, что есть в мире читатели сценариев, которые умеют еще и писать.
Среди киношников вскоре утвердилось мнение, что "Глотателя" "невозможно снять"; на самом деле в Голливуде это комплимент. Правда, чтобы сохранить внимание киношников, надо изредка писать книги, в эту категорию
непопадающие.
Джек очень беспокоился за Эмму. Она зачем-то купила дом, что они снимали в Санта-Монике; переезд из Вениса так ей не понравился, что она решила больше никогда не переезжать. Но и снимать этот дом было сущей глупостью, а уж покупать!
Два этажа и три спальни на нижнем конце Энтрада-Драйв, там, где Энтрада сливается с Тихоокеанским шоссе (даже на фоне жужжания кондиционера ты слышал шум машин). Часть окон выходила на задний двор итальянского ресторана — с соответствующим помойным запахом (конечно, выкинутая лазанья пахнет лучше, чем рыба, но все-таки!).
Но когда у Эммы вышла первая книга, они жили именно на Энтрада-Драйв, и тут-то она и стала "независимым романистом", как с гордостью себя называла. Наконец-то свершилась ее месть, наконец-то она отплатила факультету кино за украденные у нее годы — стала знаменитой в столице киноиндустрии США, причем потому, что написала роман, а не сценарий. И конечно, покупка дома на Энтрада-Драйв — еще один способ для Эммы показать киношникам кукиш. Она приехала в Лос-Анджелес аутсайдером и намеревалась им оставаться — напоказ, назло всем.
— Нет, конфетка моя, в Беверли-Хиллз я не перееду.
— Ну и ладно, мы все равно там обедаем чуть не каждый день.
Скорее даже ужинаем, причем все позднее и позднее, особенно в последнее время. Джек не пил, поэтому был за рулем, что позволяло пить Эмме — она легко в одиночку уговаривала бутылку, причем к этому моменту ужин, как правило, еще не был закончен. Больше всего Эмма любила ресторан "Кейт Мантилини".
— Ну зачем мы туда ездим? Ведь это же черт-те где, а ты и заказываешь только, что бутерброд со стейком и пюре, — ныл Джек, который не ел ни хлеба, ни картошки. Но она обожала сидеть за длиннющим баром в "Кейт". Ее все там знали, каждый спрашивал, как продвигается ее новый роман.
— Продвигается, будьте покойны, — отвечала Эмма. — А вот вы лучше познакомьтесь, это Джек, мы с ним живем в одном доме. Да вы его в кино видели, он играл девицу в "Моем последнем автостопщике". Я имею в виду, ту, красивую.
— Я играл автостопщика, — разъяснял Джек. Несмотря на требования Миры Ашхайм сбрить щетину, он все равно ее носил — андрогиния, конечно, хороша, кто бы спорил, но полезно иногда ее немного сглаживать, и щетина тут в самый раз.
По вечерам в понедельник Джек и Эмма отправлялись в "Дэн Тана". В баре показывали "Футбол по понедельникам", но официанты при этом носили смокинги. Толпа была голливудская, но более разухабистая, чем в других местах, — то ли кинодельцы, то ли люди, пытающиеся таковыми стать, а вокруг них свита из шлюх и телохранителей. По стенам стояли муляжи книг, столы застелены красно-белыми в клеточку скатертями, а блюда в меню носили имена знаменитостей.
— Конфетка моя, однажды здесь будут подавать филе оленины, названное в твою честь, — не уставала говорить Эмма Джеку, обычно заказывая телячьи отбивные "Лью Вассерман"
. Когда Лью умер, Джеку там всякий раз становилось не по себе — получалось, что Эмма ест кусок настоящего Вассермана. Еще Эмма любила стейк по-Диллерски, Джек же почти ничего не ел, только салат. Он снова пил, как в эксетерские времена, много холодного чая; после двух литров этого напитка на пустой желудок Джек был готов танцевать всю ночь.
Эмма тоже любила ночную музыку, а особенно заведение на бульваре Сансет под названием "Кокосовая дразнилка", там играли старый быстрый рок-н-ролл ("потные танцы", как говорил Джек). Туда ходили совсем юные персонажи, Эмма обычно снимала какого-нибудь юнца и тащила его домой, а Джек старался не смотреть, как они обнимаются на заднем сиденье.
— Слушай, дружок, — говорила малышу Эмма, — ты должен делать только то, что я скажу, и точно так, как я скажу, понял?
Джек старался не слушать и не воображать себе, как Эмма сидит поверх очередного танцора. Он старался не думать и о ее болезни, но никак не мог забыть, как застал ее в туалете однажды ночью в слезах, скорченную от боли.
— Он сказал, что не будет двигаться! — кричала Эмма. — И ведь обещал, мудак сраный!
По утрам после таких вечеров Эмма не вставала рано — во все другие дни она поднималась ни свет ни заря и садилась за работу, за "номер два", как она называла теперь свою грядущую книгу. Она вела себя очень дисциплинированно, даже слишком, и все же на нее уже ничто не давило — первую книгу она опубликовала и была уверена, что и вторую опубликует тоже.
В известной мере ничто не давило и на Джека. Да, он сделал свой первый фильм с Уильямом Ванфлеком, хуже, подписал контракт на второй, но это никого не шокировало ни в Си-эй-эй, ни в других конторах. Возможно, одна из них согласится вести дела Джека, когда он закончит с Бешеным Биллом. Покамест за него хлопотала Мира Ашхайм — она даже потребовала, чтобы Джек звал ее менеджером.
