Потом он попросил Клаудию описать ему квартиру Вурц, та отреагировала с раздражением.
      — Я не осматривалась особенно, — сказала она, — она пожилая женщина, у нее куча всякого барахла, все раскидано. Старые журналы и тому подобное.
      — Телевизор?
      — Не видела, но я не присматривалась, говорю же тебе.
      — Фотографии? Вообще, изображения мужчин?
      — Боже мой, Джек, у тебя что, стоит на нее?
      Они лежали в Эмминой кровати, где больше не было плюшевых мишек (видимо, их выкинули Алиса и миссис Оустлер). Джек не мог вспомнить ни одного — зато воспоминание, как в этой самой кровати Эмма учила его мастурбировать, он не мог изгнать.
      Клаудия явно не в настроении, подумал Джек, и решил не посвящать ее в столь интимные подробности.
 
      Несмотря на приемы и кино, большую часть времени Джек и Клаудия проводили в "Дочурке Алисе" — во всяком случае Клаудия. Джек частенько оттуда сбегал, народ из соседнего магазинчика Армии Спасения нравился ему больше маминой клиентуры.
      Билл из Абердина был моряк, равно как Чарли Сноу и Матросик Джерри, Татуоле и Тату-Петер, ну и Док Форест, конечно. Они учили Алису чернильному искусству. Но мир не стоит на месте, и хотя Дочурка Алиса периодически татуировала "Грехопадения" и разбитые сердца (картины, поддерживающие моряка в долгом походе), ныне на коже юношей, решивших сделаться мечеными на всю жизнь, чаще красовалась вульгарность иного толка.
      Романтика портовых городов Северного моря и Балтики канула в пролив Скагеррак — как и мерный шум тату-машин, когда-то убаюкивавший Джека. Нет больше бравых девчонок из отеля "Торни", ни Ритвы, чьи груди Джек так и не увидел, ни Ханнеле с ее небритыми подмышками и родимым пятном над пупком в форме штата Флорида и цвета красного вина.
      Когда-то Джек ничего не боялся — мог к кому угодно подойти и с бухты-барахты выпалить:
      — Хотите татуировку?
      Так он и сказал той красавице в "Бристоле", а еще добавил:
      — Если у вас есть время, у меня есть комната и оборудование.
      Подумать только — это ведь он, Джек, предложил маме подарить татуировку самому маленькому солдату!
      Во сне Джек по-прежнему слушал гигантский орган Аудекерк, несущий проституткам священный шум Господень; даже бодрствуя, Джек мог — надо только глаза закрыть — ощутить рукой толстую, смазанную воском веревку и гладкий деревянный поручень на винтовой лестнице церкви.
      Но за те образцы тату-культуры, что висели по стенам у Дочурки Алисы, Джеку было стыдно — особенно в обществе Клаудии. Ему делалось стыдно и за мать. Многие ее клиенты, на вид из нижних слоев общества, завсегдатаи этой части Квин-стрит, не нравились Джеку, пугали его. Старинные морские татуировки, выражавшие нежные и не очень чувства матросов и выглядевшие сувенирами на их телах, ушли, уступив место безвкусным образам агрессии, насилия и зла.
      Взять хоть все эти лысые головы с байкеровскими знаками — черепами, изрыгающими пламя, языками огня, лижущими пустые глазницы. Или обнаженные извивающиеся женщины — при взгляде на них Татуоле побелел бы от ужаса, да что там, сам Бабник Мадсен с отвращением отвернулся бы. Ну и всякие "племенные" рисунки — Клаудия особенно восхитилась одним прыщавым пареньком из города Китченер, Онтарио, который сделал себе у Алисы полный "моко", лицевую татуировку маори. У юноши имелась и подружка, которая с гордостью продемонстрировала свое бедро, где красовалась "кору" — разворачивающаяся спираль молодого папоротника.
      Джек отвел Клаудию в сторону и сказал:
      — Знаешь, обычно красивые женщины не делают себе татуировок, и мужчины тоже.
      Это вообще-то была неправда, Джек делал слишком широкое обобщение — просто сцены у матери в салоне стали ему слишком отвратительны.
      В ту же секунду в салон вошла вылитая фотомодель — красавец-мужчина, оказавшийся геем и бодибилдером. На Клаудию он даже не взглянул, зато с Джеком стал флиртовать самым нахальным образом.
      — Мне одну маленькую деталь надо исправить, Алиса, — сказал он, улыбаясь Джеку. — Но если бы я заранее знал, когда здесь бывает твой красавец-сын, я бы заходил специально по этим дням и делал новые татуировки.
      Звали его Эдгар, Алиса и Клаудия считали его милым, им было с ним весело. Джек отвернулся — да так, чтобы это заметили. С левой лопатки бодибилдера смотрело лицо Клинта Иствуда с сигарой в зубах, с правой — сатанистская версия распятия (Иисус, прикованный цепями к колесу мотоцикла), видимо, она-то и нуждалась в исправлении. Эдгар хотел подправить Христа — пусть тот, мол, выглядит "битым", ну, скажем, капля крови на щеке или рана на ребрах.
      — А может, и то и другое? — спросила Алиса.
      — Тебе не кажется, что так будет слишком вульгарно?
      — Эдгар, ведь это твоя татуировка, ты и заказываешь музыку.
      Наверное, Клаудия слишком любила театр, поэтому ее так и влек мир Дочурки Алисы. Джеку же казался уродливым если не сам гость, то его татуировки; и уж во всяком случае, Эдгар был вульгарен. Для Джека все, буквально все в салоне матери выглядело уродливее всякого мыслимого уродства, мерзее всякой мыслимой мерзости, хуже того — вся эта мерзость была мерзкой намеренно; здесь ты не просто метил себя на всю жизнь, ты калечил свою кожу.
      — Ты сноб, — сказала Клаудия.
      И да и нет. Тату-мир, который никогда не пугал четырехлетнего Джека, в двадцать лет стал выводить его из себя и ввергать в ужас. Вот он, Джек Бернс, стоит в салоне Дочурки Алисы и скалится улыбкой Тосиро Мифуне. Тот хотел испепелить взглядом собаку за то, что та питалась человечиной, — что же, все происходящее в этом салоне во много раз хуже.
      Когда-то мир морских татуировок был мостом, через который приходило новое, неведомое; но теперь их заменили татуировки, являющиеся в наркотическом бреду, психоделическая белиберда и галлюциногенные чудовища. Новые наколки восславляли половую анархию, а те, кто делал их себе, поклонялись смерти.
      — Останься ж вечно молодым, — пел Боб Дилан, и Алиса не просто подпевала ему, она возвела его слова в ранг жизненной философии, не заметив, что юноши и девушки вокруг нее уже не те хиппи и дети цветов которых она знала в молодости.
      Разумеется, к ней забредали и коллекционеры, "подсевшие на чернила", с "незавершенными" телами-холстами — старые психи вроде Уильяма Бернса, ждущие, когда же их посетит холод, который испытывают те, у кого покрыто татуировками все тело; но Джек презирал не их, а свое поколение, тех, кому двадцать или чуть за двадцать. Он ненавидел парней с проколотыми языками и бровями. Девушки с проколотыми сосками и пупками (да что там, половыми губами!) вызывали у него рвотный рефлекс. Сверстники Джека, эти уроды, тусующиеся у Алисы, все как один до конца дней обречены влачить жалкое существование; все они — ни на что не годные неудачники.
      А Алиса готовила им чай и кофе и ставила свою любимую музыку; некоторые приносили музыку с собой, та была куда резче. В общем, салон Дочурки был местом для сборищ; далеко не все, кто приходил туда, уходили с татуировками, но чтобы чувствовать себя там своим, на тебе уже должна была быть хотя бы одна.
      Джек однажды встретил там Крунга, тот зашел на чашку чаю. Спортзал на Батхерст-стрит почил в бозе, теперь там магазин здоровых продуктов.
      — Нам, спортзальным крысам, теперь надо искать новый корабль, но мы найдем, Джеки, — сказал Крунг, смерив Клаудию оценивающим взглядом. Джеку он сказал, что с такими бедрами у нее неплохо бы получалось в кикбоксинге.
      На другой день Алису посетил Ченко, теперь он ходил с палочкой; Джек был очень рад его видеть и жалел, что тот зашел ненадолго. Даже с клюкой Ченко лучше любого другого защитил бы Алису, а большую часть времени она выглядела совсем беззащитной.
      Ченко весьма церемонно вел себя с Клаудией, но не сообщил Джеку своего мнения о ее борцовском потенциале. Он не забыл Эмму, он до сих пор по ней скучал, несмотря на то, что грудина так и не срослась как следует после ее броска.
      Безденежные юные беспризорники приходили к Алисе просто посмотреть, как она работает; все они строили планы, как добыть денег, и мечтали, какие татуировки сделают, когда разбогатеют. Коллекционеры заходили продемонстрировать свои коллекции, а те, у кого еще оставалось место, долго обдумывали, на что потратить остаток кожи. Клаудия называла их "романтиками", Джека это бесило.
      — Да-да, самые жалкие среди них — те, у кого почти все тело покрыто татуировками, — кивала Алиса.
      Интересно, им, значит, почтихолодно? Джек не мог не думать об отце, глядя на них. Интересно, у Уильяма Бернса еще осталось для татуировок место на теле?
 
      Джек знал, что Клаудия сделает себе татуировку, но когда она объявила о своем решении, притворился, что удивлен.
      — Только сделай ее на таком месте, которое не видно со сцены, — посоветовал он.
      У Алисы была занавеска на колесиках, вроде тех, что в смотровых кабинетах у врачей; они шли в дело при татуировании "интимных мест". Клаудия решила сделать татуировку на внутренней поверхности бедра, у самой промежности, и выбрала любимый рисунок Китайца, скипетр. Она знала, что Джеку он тоже нравится и что его значение — "все будет так, как я захочу".
      — Даже думать о ней забудь, — сказала Алиса сыну, когда он поведал ей, что это его любимая татуировка из "китайского" репертуара. Но когда ее попросила Клаудия, не сказала ни слова.
      Будучи в Реддинге, Джек некоторое время собирал дивиденды со своего "экзотического" происхождения — ну как же, его мать "знаменитая" тату-художница, говорил он соученикам, и те слушали, разинув рты (можно подумать, если бы она не была "знаменитой", это сделало бы ее профессию менее экзотической). Теперь же, когда его мама и вправду стала знаменитой — в узком кругу посетителей заведений на Квин-стрит, — Джека тошнило от "Дочурки Алисы" и всей атмосферы затхлости, разврата и маргинальности, кроме которой в тату-мире, собственно, ничего и не было.
      Но что оставалось его матери? Она, как могла, защитила его от тату-мира — внушила ему, что у Китайца он персона нон грата, а что Джек де-факто стал ее подмастерьем, пока они мотались по портам Северного моря и Балтики в поисках Уильяма, так это не ее вина.
      Теперь же, когда Алиса наконец доросла до того, чтобы гордиться своей работой, стала хозяйкой самой себе и владелицей собственного салона, Джек, напротив, ее стыдился. Клаудия, конечно, была права, отчитывая его за подобное отношение, но, скажем честно, она не знала Джека в те годы, когда мама отталкивала от себя сына и поворачивалась к нему спиной, не ведала, что он чувствовал тогда.
      Джек потребовал, чтобы помощник Алисы не смотрел, как татуируют Клаудию, — и это тоже не понравилось ни Клаудии, ни Алисе. Но в самом деле, зачем тогда это лицемерие в виде занавесочки, если какому-то чужому парню позволено видеть скипетр, который касается ее влагалища!
      Парень был молодой, родом из Веллингтона, столицы Новой Зеландии. Миссис Оустлер звала его "Алисин киви" и относилась к нему с прохладцей, Джеку он тоже не нравился. Он научил мать делать кое-какие маорийские татуировки. Как и прочие подмастерья, он не задержался у Алисы надолго; его сменил другой, через месяц — следующий. Но всякий раз Алиса узнавала от них что-то новое, впрочем, больше, конечно, узнавали они. В этом плане — в передаче искусства от мастера к подмастерью — тату-мир совершенно не изменился.
 
      Задолго до конца восьмидесятых все уважающие себя татуировщики Канады и США надели резиновые перчатки — СПИД, знаете ли, не шутка. Джек так и не привык к маме в перчатках; ее салон производил откровенно антисанитарное впечатление, но в самом его центре сидела Алиса в этих самых перчатках, словно врач или медсестра какая! Впрочем, если все идет как надо, крови при татуировании нет.
      Кое-что у Дочурки Алисы осталось, как прежде, — краски в бумажных стаканчиках, вазелин, применений которому не счесть, звук тату-машины, чересчур похожий на тот, что издает бормашина в кабинете зубного врача, запах продырявленной кожи, а также кофе, чай и мед в банке с прилипшей крышкой. И конечно, поверх всего этого вытье и нытье Боба, который без устали жаловался то на жизнь, то на что-нибудь еще, а вдобавок прорицал конец света и прочие неприятности.
      — Боб — он вроде татуировки, — любила говорить Алиса, — влезает тебе под кожу, и ничем его оттуда не вытравишь.
      Клаудию Алиса татуировала под It's All Over Now, Baby Blue. Клаудия сжимала зубы от боли и, скорее всего, не обращала внимание на назойливого барда; Джек же не уставал дивиться, как Клаудии удается не дать никому залезть к себе под кожу — ни Дилану, ни прочим.
      Рядом сидел какой-то обкуренный, клал себе в кофе мед, наверное, думал, у него в чашке чай, и тряс головой, как китайский болванчик. Он откуда-то из приморских провинций (точнее он не смог объяснить Джеку, может, его изгнали из родного города, а может, он сам изгнал его из своей наркоманской головы). На левом предплечье у него красовался красно-зеленый омар (на что это намек? омар, что ли, недоваренный? выглядит, во всяком случае, несъедобно).
      А Боб все завывал : А вон рыдает твой сын-сирота, /и в руках у него пистолет.
      Вывеской салону Алисы служила ярко раскрашенная деревянная доска.
      — Веселая, как речка Лит в солнечный денек, — говорила Алиса и добавляла: — Даром что солнечных деньков там никто в жизни не видывал.
      Вывеска вызывала ассоциации с морем, словно "Дочурка Алиса" — название океанского порта или корабля.
      — А что, я всегда говорила, "Дочурка Алиса" — морское прозвище, — не уставала повторять она, и не без оснований — все-таки его придумал Татуоле в Копенгагене.
      — Уставшие от моря моряки / гребут, гребут, гребут к себе домой,— надрывался Боб Дилан.
      А может, не домой, а вот сюда, к Алисе на Квин-стрит, подумал Джек и сходил посмотреть, как там Клаудия; она улыбнулась ему, не разжимая кулаки.
      — Этот скипетр — буддийский символ, — говорила Алиса под танец иголок на бедре у дрожащей от боли Клаудии (Джек-то знал, что на внутренних сторонах конечностей всегда больнее, чем на внешних). — Его форма повторяет очертания знаменитого магического гриба бессмертия.
      Какая чушь, знаменитый магический гриб бессмертия! Что она выдумает в следующий раз, подумал Джек и отвернулся, не в силах смотреть на эти резиновые перчатки. Легче наблюдать за этим торчком из приморских провинций, кажется, он научился ловить кайф уже от меда с кофе. Именно эта поездка в Торонто убедила Джека, что столице Онтарио уже никогда не стать ему родным домом.
      — Забудь о мертвецах, что ты оставил здесь, / они не выйдут в путь вслед за тобой,— продолжал вещать Боб Дилан, уверенный, как всегда, в своей абсолютной правоте. Но тут он попал пальцем в небо. Как предстояло узнать Джеку, вслед за тобой идет все, буквально все.
 
      Из-за татуировки на внутренней поверхности бедра они не смогли по-человечески заняться любовью в оставшиеся дни в Торонто. Но Джек и без того заметил, что Клаудия на него дуется; может быть, она не стала бы спать с ним и без татуировки (тем более в Эмминой кровати). Они покинули Торонто до окончания фестиваля.
      Джек чувствовал, что Клаудия в унынии; бесконечные споры по мелочам измотали нервы им обоим. А новая татуировка саднила при ходьбе. С разрешения миссис Оустлер Клаудия надела какую-то Эммину юбку, та оказалась ей сильно велика, но в ней она могла ходить, широко расставив ноги, словно ребенок в подгузнике.
      Оглядываясь назад, Джек решил, что лучшие фильмы на фестивале — из ретроспективы, а основной конкурс скучен. Ему особенно запомнилось "Замужество Марии Браун" Фасбиндера, на этот фильм они ходили с Клаудией вдвоем.
      Ханна Шигула играет жену солдата, которой удается достичь большого успеха в послевоенной Германии. В жизни есть вещи похуже, чем смотреть кино с Ханной Шигулой, когда твой пенис держит в руках девушка. Тут проблема заключалась в том, что на этом сеансе Клаудия единственный раз за весь фестиваль взяла в руки пенис Джека, — но сам-то он видел "Замужество Марии Браун" раньше, с пенисом в руках у Эммы (в четырнадцать лет, в Дареме, в свой первый эксетерский год).
      Сравнение оказалось не в пользу Клаудии, что повергло Джека в замешательство. Он словно увидел здесь знак грядущих изменений в жизни — понял, что ему нравится, как держит его пенис Эмма, и куда меньше — как его держат другие (впрочем, у него были большие надежды на Мишель Махер — кто знает, может быть, однажды...).
      — Это ты на меня или на Ханну так реагируешь? — шепнула Клаудия Джеку на ухо — "малыш" вдруг стал проявлять необыкновенный энтузиазм. Но Джек знал — ни Ханна Шигула, ни Клаудия тут ни при чем, настроение у "малыша" поднялось потому, что он вспомнил, как Эмма держала его пенис, когда ему было всего четырнадцать лет.
      Там, в кинотеатре, на просмотре "Замужества Марии Браун", Джек понял, что они с Клаудией просто тянут время, просто совершают положенные по правилам ходы, как женатая пара, знающая, что развод неизбежен.
      Начало его расставанию с Клаудией положила та поездка в Айову к Эмме, прошлой весной; причина — "разговор о детях", по выражению Клаудии. Если в Торонто их отношения катились под гору, то вскоре после Торонто докатились до самой нижней точки.
      Они поехали обратно другой дорогой, не лучшей, но из Торонто в Дарем как ни ехать, все одно скучища. Сначала они отправились в город Кингстон, Онтарио, и пересекли реку Св. Лаврентия близ городка Гананокве; переехав через мост, они оказались в городке Александрия-Бей, штат Нью-Йорк. На таможне Джек показал свой канадский паспорт со студенческой визой, Клаудия — американский паспорт. За рулем сидел Джек — татуировка у Клаудии все еще саднила, и она не хотела вести машину.
      На ней была все та же гигантская Эммина юбка; миссис Оустлер настояла, чтобы Клаудия взяла ее с собой.
      — Эмма давно в нее не помещается, — грустно сказала Лесли. — Ты в ней выглядишь лучше Эммы, хотя эта юбка и слоновья.
      Всю дорогу Клаудия ехала с задранной юбкой — проветривала скипетр и смазывала его мазью. Кожа у нее по краям татуировки сильно покраснела, и она уже слышать не могла о том, что это нормально и просто кожа на внутренней поверхности бедра более нежная.
      Подъехав к границе, Клаудия, конечно, опустила юбку. Таможенник заглянул в машину.
      — Мы ездили в гости к моей маме, она живет в Торонто, — сказал Джек, хотя никто его не просил. — Смотрели фильмы на фестивале.
      — Вы что-нибудь везете с собой из Канады? — поинтересовался таможенник.
      — Не-а, — ответила Клаудия.
      — Даже канадского пива не прихватили? — снова обратился офицер к Клаудии и улыбнулся. Было чему улыбаться — девушка и в самом деле шикарная.
      — Я не пью пива, а Джек следит за весом, — ответила она.
      — Стало быть, декларировать вам нечего? — спросил офицер уже у Джека строгим голосом.
      Джек так и не понял, что за бес в него вселился в тот миг. Позднее он говорил Клаудии:
      — Я просто решил подурачиться.
      Но это была только половина правды.
      Джек почуял еще одну возможность потренировать лицо для крупных планов и так хитро-хитро посмотрел на таможенника — воровато посмотрел, это у Джека отлично получалось, он позаимствовал это выражение лица у собак, особенно трусливых, подлых собак.
      — Ну... — Он оборвал сам себя, затем воровато посмотрел уже на Клаудию. — Нам же не нужно декларировать китайский скипетр, правда?
      Боже, какой взгляд!
      — Что-что? — спросил офицер.
      — Ну, иногда это королевская палица, иногда посох — в нашем случае это меч, короткий меч, — продолжил Джек. — Это церемониальная вещь, символ власти.
      — Он, вы сказали, китайский? — переспросил таможенник. — Старинный предмет, не так ли?
      — Еще бы, очень старинный — буддийский, знаете ли, — сказал Джек.
      — Тогда я хотел бы на него взглянуть, — сказал таможенник.
      — Это татуировка! Она так называется — "китайский скипетр". Татуировку же я не должна декларировать? — сказала Клаудия.
      Ну почему Джек так с ней поступил? Он же любил ее — ну, точнее, она ему нравилась, он относился к ней с нежностью. Он давно уже не видел на ее лице выражения такого разочарования в нем, Джеке, с тех самых пор, как она нашла у него фотографии голой Эммы, те, что подруга слала ему в Реддинг, чтобы он на них дрочил. Ей было семнадцать лет, снимала Шарлотта Барфорд. Клаудия заставила Джека их выкинуть, но одну он себе оставил.
      — Хорошо, но я должен убедиться, что это и правда татуировка, — сказал Клаудии таможенник. — Я никогда еще не видел китайский скипетр.
      — У вас здесь работают женщины? — спросила Клаудия. — Женщине я согласна показать его.
      — Татуировка, видите ли, на интимном месте, — пояснил Джек.
      — Минуточку, — сказал офицер и отправился искать коллегу женского пола; неподалеку стояло здание, видимо, таможенный офис, где офицер и скрылся.
      — Джек, поздравляю! Ты ведешь себя как настоящий взрослый мужчина, — сказала Клаудия. Он сразу вспомнил, как такую же фразу произнесла его мама в доме у миссис Оустлер.
      — Пенис, пенис, пенис... — начал Джек, но остановился — из здания вышел офицер и с ним крепкая полная черная женщина, тоже в форме. Клаудия вышла из машины и отправилась в здание с чернокожей, а Джек остался в машине.
      — Зачем ты это сделал? — спросил его таможенник.
      — Мы в последнее время не очень ладим, — признался Джек.
      — Ну, парень, что и говорить, теперь-то у вас все наладится, только держись! — криво усмехнулся офицер.
      Вернувшись, Клаудия смерила Джека своим фирменным "оскорбленным" взглядом, и они поехали дальше. Первые несколько миль Джек чувствовал необыкновенный прилив сил и радости — неизвестно почему.
      Канада была ему родиной, ему нравилось там — так почему же он так счастлив вернуться в Америку? Почему он в Америке чувствует себя как дома? Значит, он не канадец? Или в нем отторжение матери и ее тату-мира распространилось и на родную страну?
      Следующие триста миль Клаудия не произнесла ни слова. Она снова задрала Эммину юбку, обнажив рисунок на правом бедре, — Джек поглядывал туда, ведь это была одна из немногих татуировок, которые его так и подмывало сделать себе, только не на внутренней поверхности бедра, конечно. Он как раз думал, на какой части тела сделает себе китайский скипетр, когда Клаудия наконец открыла рот.
      К этому времени они уже катили по Вермонту, до Нью-Гэмпшира оставался сущий пустяк, миль сто. Заметив, как Джек снова смотрит ей между ног — на ее новенький китайский скипетр, — она сказала:
      — Ты знаешь, а ведь я эту сраную татуировку сделала для тебя.
      — Я знаю, она мне очень-очень нравится. Правда.
      Клаудия знала, что ему нравится и сама татуировка, и выбор места для нее.
      — Прости, что я так повел себя на границе. Я виноват, правда.
      — Я уже забыла, Джек. На это потребовалось немного времени, но я забыла, успокоилась. Но кое-каких других вещей мне правда жаль.
      — Вот оно что.
      — И это все, что ты можешь сказать?
      — Прости меня, — повторил он.
      — Дело ведь не в том, что у тебя никогда не будет детей, — сказала она ему. — Дело в том, что ты вечно будешь винить в том, что не можешь жить с одной только женщиной, отцовские гены.
      И теперь уже Джек замолчал на следующие сто миль. А ведь это тоже возможность сыграть, выйти на сцену — дав другому понять, что не отвечаешь ему намеренно.
      Вскоре он совершил еще один поступок в таком духе — намеренно не стал отвечать Серому Призраку. Вскоре после их с Клаудией возвращения в Нью-Гэмпшир ему пришло письмо от миссис Макквот, где она походя поминала "необыкновенную красоту" Клаудии, а также называла ее Джековой "упирающейся невестой". Но письмо было не про Клаудию, не про Джеково нежелание заводить детей. Миссис Макквот решила напомнить Джеку, что он должен присматривать за мамой, а он ею, как кажется миссис Макквот, пренебрегает.
      "Ты ни в коем случае не должен пренебрегать ею, Джек" — так и писал Серый Призрак.
      И чего ей только надо, вроде говорила уже эти слова однажды! Джек выкинул письмо в помойку, не ответив. Позднее, узнав, что миссис Макквот умерла, он попытался вспомнить — не было ли ему в том письме знака, что она скоро умрет? Он, разумеется, и не подумал "присматривать" за мамой или пытаться сблизиться с ней; но важно и другое — он словно бы не ответил на письмо Серого Призрака потому, что неосознанно почувствовал: она при смерти и как только покинет этот мир, с ней его покинет и голос Джековой совести.
      До Дарема оставалось несколько миль, когда Клаудия снова заговорила:
      — Будь ты проклят, Джек. Когда я умру, я буду преследовать тебя, обращусь в призрак, и тогда держись! Клянусь тебе. Более того — я стану являться тебе еще до того, как умру!
      Ну, Джек Бернс уже давно был актер, он сразу опознал последнюю реплику. Другое дело, что он не придал этим словам значения — а следовало бы, ох как следовало бы.

Глава 20. Двое канадцев в Городе ангелов