В Эксетере Джек своим не стал. Туда его приняли благодаря репутации Реддинга — оттуда выходили юноши с отличным характером, — а также благодаря помощи эксетерского тренера по борьбе; тот знал парней своего коллеги Клума, их называли "лосями" — имея в виду их упорство и неуступчивость. В общем, борцовские таланты обеспечили Джеку место в команде Эксетера, но что касается академических требований в новой школе, то к ним Джек оказался совсем не подготовлен.
      Ноя Розена тоже приняли в Эксетер — в отличие от Джека, он этого заслуживал; он-то и стал Джековым спасителем. Тренер Хадсон вмешался в судьбу Бернса-младшего, добившись, чтобы Ной, как и в Реддинге, жил с ним в одной комнате, и Ной помогал Джеку с домашними заданиями. Джек не утратил способностей к запоминанию, но в Эксетере от детей требовали работать головой, и на одной памяти он далеко бы не уехал. Память, как обычно, спасала его на сцене и в спортзале, но если он не вылетел из школы, то спасибо следовало сказать Ною.
      Джек так и сделал — в том смысле, что стал спать с его старшей сестрой, которая в те годы училась в Рэдклифе. Джек познакомился с Лией Розен, когда гостил у Ноя в Бостоне на День благодарения. Лия была на четыре года их старше. Пока Ной с Джеком учились в Реддинге, она училась в Андовере , а когда они перешли в Эксетер, отправилась в Рэдклиф. Она не была такая уж красавица, но обладала роскошными волосами и восхитительной грудью, достойной "Плейбоя"; плюс к этому она привлекла Джека, как и другие, тем, что была старше.
      Ной стал ему лучшим другом; хоть и не спортсмен, он был Джеку ближе многих товарищей по борцовской команде. Когда Лие пришлось оставить Рэдклиф на семестр — не только чтобы сделать аборт, но и чтобы долго и мучительно по этому поводу переживать, — Ной и думать не думал, что отец несостоявшегося ребенка Джек.
      Бросив спать с Лией, Джек завел роман с замужней женщиной по имени миссис Стэкпоул, школьной судомойкой, крепкой коротышкой с парой выцветших татуировок; вскоре после этого он узнал от Ноя, что Лия в депрессии и ходит к психиатру. Джек и тогда не рассказал ему.
      В Реддинге физическую работу по школе полагалось делать всем, в Эксетере это касалось только тех, кому школа оплачивала обучение; Ной был как раз из таких. Однажды он заболел и Джек его подменил, пошел в столовую собирать грязные тарелки. Так он и познакомился с миссис Стэкпоул.
      Он посещал ее в первой половине дня, во время перерыва между занятиями, в ее невзрачном доме рядом с газовым заводом. Джек все проделывал быстро, так как муж миссис Стэкпоул работал как раз на этом заводе и обедал дома. Обед — остаток вчерашнего ужина — обязательно грелся в духовке, а миссис Стэкпоул тем временем стелила на диване в гостиной полотенце и принималась несколько боевито любить Джека — в чем-то их секс был похож на развлечения с миссис Машаду. Судомойка дышала очень тяжело и с каким-то свистом; сначала Джек думал, что это кипит обед ее мужа, а потом выяснил, что у миссис Стэкпоул неправильной формы ноздри — муж сломал ей нос. Видимо, решил Джек, однажды обед оказался невкусным; миссис Стэкпоул не вдавалась в подробности.
      Он представить себе не мог, что она когда-либо была красивой, не мог он и объяснить, почему его так тянуло к ней (а тянуло-то именно в силу ее непривлекательности, только Джек этого еще не сознавал). Лицо у нее было угрюмое, невыразительное, уголки рта всегда опущены, кожа сальная, татуировки безвкусные плюс складки жира по бокам — но на фоне всего этого судомойка обожала ряд поз, на которые миссис Адкинс соглашалась лишь нехотя. В частности, миссис Стэкпоул очень любила позу "женщина сверху", в таком виде она могла разглядывать Джека.
      — Ты такой красивый, тебе нужно было родиться женщиной, — говорила она, усаживаясь на него.
      От мужнина обеда пахло цветной капустой, тмином и копчеными колбасками, по мнению Джека, это была слишком мощная пища, как только духовка не взрывается. Да-да, мощная пища — как и сама миссис Стэкпоул.
      — Я часто думаю, — говорил Джек Ною в их последний год в Эксетере, — что, наверное, женщины постарше смотрят на мальчиков вроде нас с тобой и сразу понимают, кому из нас нравятся.
      — А почему ты об этом думаешь?
      Джек тогда рассказал ему все, то есть почти все — даже про миссис Машаду. Но от матери Джек усвоил, что есть вещи, которые лучше не рассказывать, и поэтому умолчал о Лие и о миссис Адкинс. Он знал, что Ной обожает и ту и другую.
      Джек совершил ошибку — Ной, в отличие от него, рассказывал все как есть, никогда не выбирая, о чем умолчать. Вот он и пересказал Лие историю Джека — про то, что его особенно тянет к женщинам постарше, и про судомойку с миссис Машаду.
      Одни ученики изучали в Эксетере науки и всякую высокую премудрость, Джек же вынес из школы одно — можно навсегда испортить отношения с человеком, рассказав ему не всюправду, то есть фактически солгав. Стало быть, Ной не от Джека, а от Лии узнал, что она от него забеременела и сделала аборт. И когда после этого Лия снова оставила Рэдклиф — на этот раз окончательно, — Джек вынужден был признать, что дружбе с Ноем конец и что Ной, конечно, в своем праве.
      Детство Джека, казалось ему, длилось целую вечность, а вот подростковый возраст пролетел как-то незаметно, словно дорожные знаки мимо борцовского автобуса. Джек Бернс не стал понимать женщин лучше или глубже, не выучил, как ему правильно вести себя с ними; в этом смысле он был не умнее бедняги Ламбрехта, верившего в ниженулей. Не понимал он и того, что и миссис Адкинс, и миссис Стэкпоул, и даже Лия спали с ним лишь от скуки и горя, прекрасно понимая, что он просто красавчик, у которого хорошо стоит.
      Джек окончил Эксетер весной 1983 года, и на церемонии выпуска Ной не пожал ему руку. Много лет Джек не мог даже вспоминать о нем; он вычеркнул Ноя из своей жизни — а ведь тот был самым близким ему человеком.
      Родители Ноя, и отец и мать, были ученые, специалисты по воспитанию совсем маленьких детей. По их виду и по виду их дома в Бостоне Джек сразу понял, что на воспитании малышей много не заработаешь; этим же объяснялось и то, что и Ной и Лия получали в своих школах стипендии. Как жаль, что воспитание маленьких детей так мало ценится — Джеку, как никому другому, было хорошо известно, сколь это важно.
      Розены относились к образованию как к святыне и места себе не могли найти, когда Лия бросила Рэдклиф. Она отправилась в город Мэдисон, штат Висконсин, и попала там в какую-то неприятную историю, не наркотики, правда, а политические дела — в общем, связалась с плохой компанией.
      — Ей не повезло с любовниками, все они оказались негодяями, и ты среди них — первый и главный, — говорил Ной Джеку.
      Лия Розен погибла в Чили, вот и все, что знал Джек. Слава богу, не утонула, слава богу, река Незинскот, где окончила свои дни миссис Адкинс, оказалась ни при чем.
      И ведь Джек никому из них не желал зла! Даже миссис Стэкпоул, а между тем ее тело нашли в реке Эксетер, под водопадом. В этом месте вода в реке соленая, туда достает прилив, и вот в отлив миссис Стэкпоул и нашли в соленой воде, глине и песке. Ее заметил то ли гольфист, то ли гребец из команды Эксетера; Джек не запомнил — близились выпускные экзамены. В любом случае ее опознали не по лицу, она слишком много времени находилась под водой.
      Она тоже не утонула — ее задушили, писали в местной газете, а затем бросили в реку. Интересно, рассказывала миссис Стэкпоул про Джека мужу? Может, тот сам как-то узнал? Может, она спала еще с кем-то, а не только с Джеком? Как обычно в Нью-Гэмпшире, подозревали именно мужа, который работал на газовом заводе и обедал дома, но обвинений никому так и не предъявили.
      Джеку тоже никто ничего не предъявлял — только Ной Розен, да и тот не обвинил его в убийстве сестры прямо.
      — Скажем так, ты соучастник.
      Он мог бы и больше сказать, если бы Лия погибла в Чили до того, как в реке нашли тело миссис Стэкпоул. Но в те дни Лия еще была в Мэдисоне, хотя уже собиралась в путь — видимо, у нее было подходящее для Чили и для того, что там стряслось, настроение.
 
      За время, проведенное в Эксетере, Джек еще больше отдалился от мамы — впрочем, Алиса первая начала, еще когда сын был в школе Св. Хильды. С Эммой же он не терял связи, и сколько бы ее ни видел, какими бы краткими ни были их встречи, всегда переживал небывалый душевный подъем; оба относились друг к другу со все большей нежностью. Джек был еще слишком юн — и слишком склонен рассматривать каждую женщину как новое приключение, — чтобы признаться себе в любви к Эмме.
      И лишь одна Эмма понимала, почему за все четыре года в Эксетере, школе смешанного обучения, Джек так и не завел себе настоящую подружку. Она знала, что Джеку нравятся женщины старше его, а девочки в Эксетере — что же, они были просто девочки. В девятом классе Джеку было четырнадцать, выглядел он на пятнадцать, и некоторые из девиц постарше, лет семнадцати — восемнадцати, ему нравились; но сам-то он был уже не малыш-красавчик, а неуклюжий, неловкий тинейджер, и поэтому в первые два года в Эксетере девочки обходили его стороной.
      Джек виделся с Эммой и в те годы, причем не только в школьные каникулы и летом.
      Окончив школу Св. Хильды, Эмма отправилась в Университет Макгилла в Монреале; Лесли, яростная патриотка Торонто, считала, что это очень не по-торонтски и даже говорит о ее антиторонтских настроениях. Эмме, впрочем, там быстро наскучило — университет ее устраивал, а вот квебекцы нет. Она отлично училась, хотя и не очень любила французский; в итоге она пришла к выводу, что ей нравится смотреть французские фильмы с субтитрами. Но главное — она решила, что ей вообще нравится кино.
      Поэтому она перешла в Университет Нью-Йорка и занялась кинематографией. В Макгилле у нее были хорошие оценки, поэтому она перевелась сразу на второй курс. В Нью-Йорк она влюбилась. Когда Джек поступил осенью 1979 года в Эксетер, Эмма пошла на второй курс — это был ее первый год в Нью-Йорке — и пригласила Джека к себе. Он сразу же съездил к ней на выходные. Даже не на полные выходные — в субботу в Эксетере тоже были занятия, правда, только утром, и весь остаток дня Джек добирался из Нью-Гэмпшира до Нью-Йорка. Обратно ему полагалось быть в воскресенье, в восемь вечера.
      И все же ночь субботы и утро воскресенья были наполнены Эммой и ее киношными друзьями. Они пошли в круглосуточный кинотеатр, там крутили фильмы Билли Уайлдера. Джек его не знал, хотя видел когда-то в Торонто с мамой "В джазе только девушки", ему было лет девять-десять. Когда на экране появилась Мэрилин Монро в платье с блестками и запела I Wanna Be Loved by You, у Джека встал, и он совершил ошибку — сказал об этом маме. Алиса могла быть саркастичной до жестокости; она не сказала сыну "Ну прямо как папа", но посмотрела на него так, словно произнесла эти слова вслух.
      В Нью-Йорке они первым делом посмотрели "Пять гробниц по пути в Каир", Джек запомнил только самое начало — как танк везет через пустыню тела мертвых солдат. После танка он уже не знал, что происходит с главным героем, потому что Эмма взяла его за пенис и не отпускала до самого конца фильма. Лишь много лет спустя он узнал, что Эрих фон Штрогейм играл Роммеля.
      Пока крутили "Потерянный уикэнд", пенис Джека оставался все в той же руке; Джек успел решить, что Рэй Милланд похож на папу, точнее, на папу, как он его себе воображал, а еще точнее — на пьяного папу.
      Когда начался "Бульвар Сансет", Джек положил голову Эмме на плечо и заснул, а когда проснулся, ему срочно понадобилось в туалет, но он досидел, пока не кончился "Туз". Утром друзья Эммы сказали ему, что он был не прав — следовало проспать "Туза" и посмотреть "Бульвар".
      — Вот именно за это я тебя и люблю, конфетка моя. Не слушай их, — сказала Эмма. Ее друзья не очень понравились ему, но он был с Эммой, а это главное.
      Он так и не полюбил Билли Уайлдера, хотя тот попал в Голливуд из Вены и, как понимал Джек, старался быть европейцем даже в самых американских своих фильмах. Кто заинтересовал Джека по-настоящему, так это европейские режиссеры, и Эмма Оустлер, не откладывая дело в долгий ящик, познакомила его с ними. И в Нью-Йорке с Эммой, и с Ноем в Бостоне (на Гарвард-сквер), Джек ходил на все фильмы с субтитрами. Если не считать вестернов, американское кино ему совсем не нравилось.
      Что касается попыток не вести себя, как папа, тут Джек решил, что если бы папа познакомился с Эммой в молодости, то обязательно стал бы с ней спать; Эмма сказала, что дала бы его папе обязательно, если верно все то, что про него рассказывают.
      — Ну а вот мы с тобой не спим! Стало быть, это тебе повод успокоиться, — говорила Эмма. Что она чувствовала, сознательно лишив себя секса с Джеком, никто так и не узнал.
 
      Зимой все выходные Джека были заняты борьбой. Эмма часто брала машину и ездила смотреть его поединки; сама она бросила бороться и снова стала толстеть. Как известно, она была не дура поесть, но одновременно любила подергать гантели. То она начинала курить, то бросала, то набрасывалась на еду как очумелая, а то переставала есть вовсе и отправлялась подыхать в спортзал. Потом цикл начинался снова, но Эмма считала бессмысленным пытаться остановить этот маховик.
      Ей нужен был Ченко, ее любимый спарринг-партнер, но тот не просто остался в далеком Торонто, а сидел там в ожидании операции по протезированию бедра. Борис вернулся в Белоруссию "по семейным делам", как сообщил Эмме Павел, уехавший в Ванкувер. Сам он женился на незнакомке из Британской Колумбии — она села к нему в такси в Торонто.
      Когда пошел второй эксетерский год Джека, Эмме исполнилось двадцать два, а Джеку — пятнадцать. После борьбы (обычно матчи устраивались по субботам) Эмма везла его в город Дарем, штат Нью-Гэмпшир, смотреть кино. Ехать было недалеко, и к тому же в Даремском университете был свой кинотеатр, где показывали кино самой высокой пробы, как старое, так и новое, как местное, так и заграничное. В Эксетере же крутили только старые американские фильмы.
      Джек влюбился в "Дорогу" Феллини и посмотрел ее много раз, неизменно с пенисом в руке у Эммы. Оба решили, что в прежние времена Ченко вышиб бы из персонажа Энтони Квинна последнее дерьмо, а теперь уж нет, с искусственным-то бедром. "Сладкая жизнь" Джеку не очень понравилась, ведь Марчелло Мастроянни играет плейбоя, как раз такого, каким он воображал папу — вечного искателя сексуальных приключений, каким Джек боялся стать. А "Восемь с половиной" так и вообще оставили его равнодушным — снова из-за Мастроянни.
      Феллини вернул себе Джека "Амаркордом". Эмма уже видела этот фильм в Нью-Йорке, но настояла, чтобы он поехал с ней смотреть его в Дарем — очень ей хотелось видеть, как он отреагирует на табачницу с гигантскими грудями. Держа Джеков пенис в руках, Эмма узнала ответ от малыша раньше, чем от самого Джека:
      — Конфетка моя, вот это настоящая женщина постарше, правда?
      Они выучили имя малоизвестной актрисы, исполнительницы роли этой торговки из Римини. Теперь, когда Эмма звонила Джеку в общежитие в Эксетер, она периодически изображала итальянский акцент и говорила так:
      — Пер фаворе, вольо парларе кон Джек Бернс... Кви его спрашивает?.. Скаджите ему, что Мария Антониетта Белуцци!
      Чаще Эмма представлялась сестрой Джека, а он перестал звать ее сводной, просто говорил "моя старшая сестра".
      В Эксетере не нашлось никого, кто сказал бы на это, что Джек и Эмма не очень-то похожи друг на друга — если не считать Эда Маккарти, спарринг-партнера Джека, который иногда очень хорошо замечал мелочи, а иногда не замечал их вовсе. Однажды на тренировке он забыл надеть бандаж, и его пенис вывалился этаким слизняком на мат — тут-то на него и наступил его партнер весом восемьдесят кило (как и сам Эд).
      Джек тоже решил наступить Маккарти на пенис, когда тот так отозвался об Эмме:
      — Жаль, что в вашей семье вся красота досталась тебе, Бернс. Твоя сестричка больше похожа на борца, чем ты сам.
      Разговор этот состоялся в раздевалке — обычной раздевалке с деревянными скамьями, металлическими шкафчиками, цементным полом. Джек захватил снизу левую руку Маккарти, а правой — его шею и дернул его вниз. Тот попытался вырваться и перенес вес на внешнюю часть правой стопы, но тут Джек сделал ему подножку, и Маккарти со всего размаху приземлился голой задницей на цементный пол, одновременно ударившись спиной о металлический шкафчик и локтем — о деревянную скамью.
      Джек решил, что сейчас Маккарти встанет и вышибет из него последнее дерьмо, но тот остался сидеть.
      — Бернс, знаешь, а ведь я могу вышибить из тебя последнее дерьмо, — сказал он.
      — Ну, чего же ты тогда ждешь?
      Даже в последний год в школе он ни разу не вышел против соперника весом более шестидесяти пяти кило. Джек дорос только до ста семидесяти трех сантиметров (и то если вставал на носки) и лучшие результаты показывал при весе шестьдесят один килограмм.
      В последние два года Джек был одним из лучших борцов в Эксетере. Эд Маккарти никогда не добивался даже средних результатов, и в борцовском поединке Джек побил бы Эда без вопросов — но не в драке. Даже самый неумелый соперник весом восемьдесят килограммов может победить технически более сильного противника, который весит шестьдесят один, и Эд это знал.
      Джек не забыл совет мистера Рэмзи, и вот, на счастье Джека, у него снова оказались зрители.
      — Эд, приличные люди не станут называть сестер своих товарищей уродинами, — сказал кто-то из легковесов.
      — Сестра Бернса уродина страшенная, — ответил на это Маккарти.
      Это и спасло Джека — не агрессивность Маккарти, а то, что он решил настаивать на слове "уродина". В Эксетере не было никаких правил про вежливость и запретов на "уничижительные" слова — скорее даже наоборот, упор на интеллект поощрял учеников смеяться над теми, кто был слабее в академическом плане, — но все же и там учились ребята, для которых сестры были святы, особенно не очень красивые. А Эмма мало того что красотой не блистала, так еще и отличалась избыточным весом.
      — Эй, Маккарти, а кому досталась вся красота в твоей семье, а? — спросил тяжеловес по имени Герман Кастро, родом из Эль-Пасо, штат Техас, стипендиат. Он неплохо боролся, но несколько схваток выиграл только потому, что просто насмерть перепугал соперников. Он выглядел так устрашающе, что никому в голову не приходило произносить слово "урод" в его присутствии.
      — Герман, я не с тобой разговаривал, — ответил Эд.
      — Ну а вот теперь ты разговариваешь со мной, понял? — сказал Герман Кастро, и на этом дело кончилось. Точнее, оно бы кончилось на этом, если бы Джек так захотел. Но его чувства к Эмме были слишком сильны.
      Эд Маккарти не был уродом — разве только его пенис приобрел уродливый вид после того, как на него наступили, — но и красавцем тоже не был, даже близко. Девушки у него не имелось до самого последнего года, и лучшее, что он смог раздобыть, было испуганное рыжее существо с веснушками, из десятого класса, ей только-только исполнилось шестнадцать, а Эду — восемнадцать. Разумеется, они не спали друг с другом, но для обоих это был первый настоящий роман.
      Джек сначала думал соблазнить ее — не для того, чтобы спать с ней, слишком пугливой и юной она выглядела, а только чтобы настроить ее против Маккарти, который посмел так оскорбить Эмму, пусть заочно.
      Джек нашел подружку Маккарти в кафетерии, она стояла у салатной стойки. Пока продолжался борцовский сезон, Джек жил на одном салате, иначе ему не удалось бы удержать вес на уровне шестидесяти одного килограмма (на завтрак он ел хлопья и иногда банан; на обед салат; на ужин тоже салат и иногда еще один банан).
      Рыжая с веснушками страшно перепугалась, когда Джек с ней заговорил.
      — Он с тобой хорошо обращается? — спросил девушку Джек.
      Ее звали Молли, фамилию Джек не знал, она пялилась на него, словно ждала от своего тела какой-то естественной, но неудержимой реакции — словно Джек при своем появлении ввел ей в вены что-то галлюциногенное.
      Он взял ее за руку, которую она, сама того не заметив, опустила в контейнер с грибами и забыла там, словно отрезанную.
      — Я про Маккарти, — продолжил Джек. — Знаешь, он часто жестоко ведет себя с женщинами, а главное, относится к ним, как бы это сказать, небрежно, что ли. Женщины ему не дороги. Надеюсь, с тобой это не так.
      — Он кого-то обидел? Кого-то из твоих друзей? — спросила Молли; похоже было, она очень боится Маккарти.
      — Я не знаю, но мои чувства он глубоко задел. Я, знаешь, очень люблю свою старшую сестру, так вот Эд...
      Джек умел это делать — в тот же миг его глаза налились слезами; он столько фильмов посмотрел (с пенисом в руках у Эммы), что отлично воображал себе крупные планы. Лицо Энтони Квинна в слезах стояло у него перед глазами, как живое, — он видел его раз двадцать; и уж если плакать может сам силач Дзампано, то он, Джек Бернс, и подавно.
      Джек мало играл на сцене в Эксетере, слишком много домашних заданий приходилось делать; нагрузка не позволяла ему часто появляться на занятиях драмкружка.
      Джек нейтрально относился к "Смерти коммивояжера", которую ставили осенью, когда он учился в девятом классе. Он понимал, что слишком юн для роли Вилли Ломана, а для ролей его сыновей, Хэппи и Биффа, слишком мал ростом. Он смело выдвинул себя на роль Линды и победил целую группу девочек, в частности, двух старшеклассниц, которые уже четвертый год занимались в драмкружке. Но далее последовало первое столкновение Джека с театральной критикой: школьный ежегодник охарактеризовал его выступление как "совершенно безумное", а школьная газета вообще написала, что выбор актера на роль Линды откровенно неудачен, потому что в результате "мы видели на сцене какую-то извращенную пародию на женщину, из тех, что зрители были принуждены смотреть в те времена, когда в Эксетере учились только мальчики". Джек подумал — да что они вообще понимают в жизни! Вы это Линде попробуйте объяснить, что она совершенно обезумела!
      После этого он решил, что тяжесть академической нагрузки дает ему полное право высокомерно плевать на все, что ставит драмкружок. Джеку даже не пришлось быть неискренним — репертуар определял пожилой экс-хиппи, советник драмкружка от преподавателей, чьи вкусы не лезли ни в какие ворота. В общем, Джек берег свое время для изредка прорывавшегося на сцену Шекспира, которого даже самые откровенные любители не могли слишком уж испортить.
      Коллеги Джека по сцене не стеснялись ругать его игру в роли Линды в "Смерти коммивояжера". Они все пытались заставить его играть мужчин, предлагали роль в "Мистере Робертсе" — словно им мало было отвратительно сделанного фильма (да еще какое старье) ! Джек ответил им словами Венди Холтон:
      — Я лучше сдохну!
      Такая тактика отлично работала на его актерскую репутацию — все знали, что заполучить Джека непросто. Плюс он ничем не рисковал.
      Он решил удивить всех и попробовать получить эпизодическую роль в спектакле по фильму "Чайный домик Августовской Луны".