— Держи своего пиви при себе, малыш.
      Джек вздохнул с облегчением — слишком велика, чтобы быть его партнершей.
      В результате ему досталась португалка миссис Машаду, дама за сорок. Она рассказала, что ее взрослые дети разъехались по другим городам, оставив ее без защиты, — бывший муж частенько ее поколачивал и до сих пор периодически наведывался к ней в квартиру (хотя они и развелись, он считал, что исполнять супружеский долг она все равно обязана). Чтобы он не мог туда проникнуть, ей приходится, объясняла она Джеку, регулярно менять замки. Но что, если он станет ждать ее под дверью? Тут замки не помогут, вот поэтому миссис Машаду и учится драться.
      Мотивы миссис Машаду были далеко не уникальны — многие женщины в зале проявляли особый интерес к удару ногой в пах (для человека Джекова роста этот удар приходился в грудь или подбородок). Экс-мистер Бангкок считал, что этот удар — "нечестный" и неуместен в "чистом спорте"; подобные резоны совершенно не беспокоили ни Джека, ни его партнерш. Джек знал, что ему придется противостоять мальчикам старше его, и с удовольствием освоил бы удар в пах.
      Спарринговать с миссис Машаду — занятие не из приятных. Приземистая — рост всего сто шестьдесят сантиметров, но Джек на десять сантиметров ниже, — крепко сбитая, с жесткими блестящими черными волосами и тяжелыми, большими грудями, она блокировала почти все удары Джека, принимая их на бедра — либо прямо, либо поворачиваясь боком. К тому же миссис Машаду больше весила, так что ее удары были куда сильнее.
      — Лучше тебе с ней борьбой заниматься, хоть шансы есть, — сказал Ченко. — И то, не дай бог, она ляжет на тебя сверху.
      Ченко уважал Крунга и его лучших учеников, но женщин в классе для новичков — и среди них миссис Машаду — откровенно презирал. Била она мощно, но быстроты ей не хватало. Ченко полагал, что от мужа ей никак не защититься, если только она не отправит его в нокаут первым же ударом; украинец и ей посоветовал заняться лучше борьбой.
      Джеку же он поведал, что никаких успехов мальчику не достичь ни в кикбоксинге, ни в борьбе, пока он не вырастет хотя бы еще сантиметров на пятнадцать и не наберет веса.
      — Не знаю, за что платит твоя мама, пока это просто бессмысленно, — говорил Ченко Джеку, а ведь прошла уже неделя тренировок с миссис Машаду.
      Стоп, а разве за него платит мама, а не миссис Оустлер? Если миссис Оустлер, то, наверное, это не бессмысленно, сделал вывод Джек. В зал его отвозила как раз Эммина мама (Алиса по утрам спала) и оставляла на попечение борцов с кикбоксерами на весь день. Он спарринговал с миссис Машаду, прыгал по пять минут кряду на одной ноге и растягивался, растягивался, растягивался — без этого невозможно наносить удары над головой, не теряя равновесия.
      Джек раскатывал вместе с Ченко маты, дезинфицировал их, затем вытирал насухо, приносил чистые полотенца, бутылки с водой и вазы с нарезанными четвертинками апельсинами. После полудня приходили "минские", Джек садился на мат рядом с Ченко и смотрел, как белорусы мутузят друг дружку. Ростом они были не выше миссис Машаду, зато куда стройнее — такие два крутых таксиста, под тридцать или чуть за тридцать. Вместо ушей у них и Ченко было нечто, похожее на раздавленную цветную капусту, — это обычная вещь для борцов и боксеров; у всех троих почти отсутствовала шея и брови.
      Джека они учили только самым азам борьбы — в основном защитным приемам, русскому захвату, переднему головному захвату, тройному нельсону и другим. Борис обладал хорошим поперечным захватом, Павел лучше умел уворачиваться, захватывать руки и лодыжки. Ченко предпочитал захваты выше по бедру, "минские" — захваты одной ноги снаружи. Ченко еще обожал бросок через бедро, но только если соперник одного с ним роста — а Джек был ниже всех. Бороться ему приходилось с тенью — он просто повторял движения Ченко и Павла с Борисом.
      Иногда ему удавалось уговорить миссис Машаду "поваляться" (после долгой кикбоксерской тренировки, особенно если у нее прошел один-другой удар Джеку в грудь). Бросить ее через бедро Джек не мог — она выше ростом, но зато захват лодыжки у него проходил великолепно, к чрезвычайной досаде миссис Машаду; а если Джеку удавалось повалить ее, то он умел удерживать ее поперечным захватом, как Борис. Вырваться она никак не могла.
      Ченко, впрочем, научил ее другому приему, и если ей удавалось поставить Джека на четвереньки, то уже он не мог вырваться — миссис Машаду укладывалась сверху и держала его весом.
      — Ха! — вскрикивала она в таких случаях; такое же восклицание слышали от нее, когда у нее хорошо проходил удар в пах.
      Джек не знал, как ему проверить, научился он чему-нибудь или нет. Эмма каждый вечер нападала на него — на ковре в гостиной, в спальне (две спальни Оустлеры выделили на лето Алисе и ее сыну). Эмме исполнилось семнадцать лет, она была тяжелее и выше миссис Машаду и могла раздавить Джека в лепешку. Против нее он не мог провести ни одного приема, что крайне негативно сказывалось на его уверенности в себе.
      В середине июня миссис Оустлер отправила Эмму в Калифорнию на "программу по контролю за весом", в заведение, которое Эмма называла "жироферма".
      Джек не считал Эмму жирной, но миссис Оустлер имела противоположное мнение. Свою роль сыграла здесь, видимо, и стройность и красота Алисы.
      Программа была рассчитана на две недели (бедняжка Эмма!), на это время Алиса наняла миссис Машаду готовить Джеку обед и сидеть с ним, пока она и миссис Оустлер не вернутся (обычно миссис Машаду укладывала Джека спать, а две дамы и не думали появляться еще несколько часов). Так Джекова спарринг-партнерша стала ему няней, нежданной наследницей Лотти.
      Перед тем как ложиться спать, Джек и миссис Машаду повторяли, в укороченном виде, тренировку — без "полного контакта", как говорил Ченко, "не завершая приемы"; потом португалка укладывала его в постель, оставляя дверь открытой, а свет в конце коридора — непогашенным. Засыпая, Джек частенько слышал, как она говорит по телефону по-португальски, наверное, думал мальчик, со своими детьми, которые уехали. Правда, уехали, видимо, недалеко — миссис Машаду говорила так долго, что ее собеседники никак не могли находиться дальше пригородов Торонто, она же не миллионер — говорить часами с какой-нибудь Флоридой. Не раз и не два миссис Машаду вешала трубку в слезах.
      Джек засыпал под ее рыдания и скрип полов в коридоре — она ходила туда-сюда, а потом Джек слышал характерный скрип кожи по дереву, это она разворачивалась, нанося по воздуху удар ногой. Джек знал — она воображает, что прицельно бьет в пах своему бывшему мужу или другому какому врагу.
 
      Одной прекрасной теплой ночью в конце июня миссис Машаду, как обычно, рыдала, ходила взад-вперед и наносила удары ногой по воздуху — но громче, чем в другие ночи; Джек хорошо слышал все это, несмотря на шум от вентилятора под потолком (вообще-то у Оустлеров был кондиционер, но не в гостевом крыле, там были только вентиляторы). На теплые месяцы Алиса купила Джеку "летнюю пижаму" — то есть набор его первых трусов-шорт, в серую и малиновую клетку, точь-в-точь форма в школе Св. Хильды. Они оказались немного велики.
      Мальчик вылез из кровати и отправился вдоль по коридору, к свету, чтобы по возможности успокоить миссис Машаду. Он увидел, как она ходит вокруг напольных часов в главном холле (видимо воображая часы противником). Остановившись, она перенесла вес на левую ногу, и Джек восхитился, как правильно она выставила другую, ударную, ногу, как верно согнуто колено, как четко она держит ступню под прямым углом, словно это голова готовящейся к броску кобры.
      Наверное, Джеку надо было кашлянуть или как-то иначе заявить о своем присутствии, но он видел, как сосредоточена миссис Машаду, и не хотел ее напугать, внезапно подав голос. А слышать шаги мальчика, спускавшегося по лестнице, она не могла — слишком тяжело дышала, а заодно всхлипывала. Лицо все залито слезами и потом, черная футболка выбилась из синих шорт, тяжелые груди раскачиваются вправо и влево, когда она разворачивается на левой ноге.
      Наверное, миссис Машаду увидела отражение Джека в стекле напольных часов — полуобнаженный мужчина, ее роста или даже выше, тихонько подбирается к ней сзади. Джек стоял на третьей ступеньке снизу, когда она его заметила, — наверное, она еще и поэтому не смогла правильно рассчитать высоту удара (почему она вообще атаковала? ну, ее муж, видимо, имел привычку нападать на нее, раздевшись до трусов). Джек замер — такой раздался пронзительный скрип туфли по полу, когда миссис Машаду стала разворачиваться. Нанесенный ею удар заслужил бы у экс-мистера Бангкок аплодисменты, несмотря на его возражения против "нечестных" приемов. Джек стоял на ступеньке, поэтому, наверное, миссис Машаду попала ему ниже, чем он ожидал, — а именно прямо по яйцам. Полный, до конца проведенный удар, за ним обычное и гордое:
      — Ха!
      Джек рухнул на лестницу как подкошенный, скатился вниз, сжался, подтянул ноги к подбородку. Ему казалось, что его несчастные яйца неожиданно приобрели размеры грейпфрутов и оказались у него в горле.
      — Ой-ой-ой! — заплакала миссис Машаду, все еще прыгая на одной ноге.
      Джек хотел или отдать концы, или чтобы его стошнило. Ни то ни другое не спешило произойти.
      — Я сейчас прибегу со льдом! — раздался из кухни голос миссис Машаду.
      Она подняла Джека на ноги и потащила его вверх по лестнице, зажав пакет со льдом в зубах.
      — Ох, Джек, мой бедный, бедный Джек!
      Она расстелила на кровати полотенце и сняла с Джека шорты. Джек уже показывал "малыша" Эмме и ее подружкам, поэтому ничего не стеснялся — его пугал, напротив, лед. Миссис Машаду же беспокоил размер его пениса. Наверное, у нее были только дочери (а может, если у нее были сыновья, то давно, и она забыла, какие маленькие у них пенисы и яйца).
      — Он меньше? — в ужасе спросила миссис Машаду.
      — Меньше чего?
      — Меньше, чем был до того, как я тебя ударила?
      Джек посмотрел — вроде ничего не изменилось. Да, в паху очень больно, пенис словно пульсирует — и уменьшается от холода (миссис Машаду как раз в этот момент положила ему туда пакет со льдом).
      — Мне холодно! Мне еще больнее!
      — Да-да, это всего на несколько минут.
      — А на сколько?
      — На четверть часа.
      Да за это время в лед обратится он сам, подумал Джек.
      — Вам приходилось замораживать пенисы раньше?
      — Так, как сегодня, — не приходилось.
      Пенису стало так холодно, что Джек заплакал. Миссис Машаду легла рядом с ним, обняла его и стала укачивать, спела ему песенку по-португальски. Через десять минут Джек все еще дрожал, но у него хотя бы перестали стучать зубы. Чтобы согреть его получше, миссис Машаду легла на него сверху, ее груди словно подушки, подумал Джек.
      — Кстати, мне тоже холодно, — сказала миссис Машаду минуты через две. — В общем, ничего страшного.
      Боль и в самом деле отступала; пениса Джек вообще не чувствовал, яички были словно деревянные.
      По истечении четверти часа миссис Машаду убрала пакет со льдом. Джек не смел глянуть себе между ног — вдруг все, что там было, отвалилось? Миссис Машаду тем временем вылила воду и остатки льда из пакета в раковину в ванной, затем вернулась в спальню и села рядом с Джеком.
      — У тебя там все красное, — сказала она.
      — Я ничего не чувствую, наверное, он умер.
      Миссис Машаду нежно прикоснулась к пенису полотенцем.
      — Не бойся, он обязательно оживет, — сказала она. Джек чувствовал сквозь полотенце тепло ее пальцев. Она сидела к нему в профиль, волосы, грубые, блестящие, черные, собраны на затылке в хвост ("боевая прическа", как она это называла). Джек заметил, как отвисла у нее кожа под подбородком, заметил, что груди достают до живота. Не красавица, никогда ею не была. Но когда тебе десять лет и когда твой пенис держит в руках женщина, — разве тебе нужна ее красота?
      — Ха! — сказала миссис Машаду, сняв полотенце. — Мистер Пенис ожил, и у него грандиозные планы!
      "Малыш" не привык, чтобы к нему обращались так изысканно; раньше он знал лишь недовольные вздохи и упреки. Внимание миссис Машаду явно льстило ему и помогло оправиться от удара в пах; пенис Джека, как настоящий джентльмен, поднялся, чтобы сделать даме комплимент, вытянулся, можно сказать, во весь рост.
      — Мистер Пенис, чего изволите? — сказала миссис Машаду. — Я поражена! Вы просто красуетесь или что-нибудь имеете в виду?
      Пенисы, конечно, всегда чего-нибудь да хотят — только Джек в свои десять лет еще этого не знал, и уж точно не умел выразить это словами. Но миссис Машаду, видимо, была телепатом.
      — Мистер Пенис, о чем это вы думаете? — обратилась к пенису миссис Машаду.
      — Я не знаю, миссис Машаду, — честно ответил Джек.
      Затем он случайно коснулся ее бедра тыльной стороной ладони; но когда она прижала его руку к своему бедру, это уже была никакая не случайность. Она запустила руку себе за спину, сняла резинку с хвоста, распустила волосы — одним легким движением — и закрыла лицо волосами, наклоняясь к его пенису.
      — Мне кажется, я знаю, чего хочет мистер Пенис, — сказала она.
      Затем она вставила его пенис себе в рот, а Джек почувствовал, как на живот упали ее тяжелые груди. Впоследствии, оглядываясь назад, Джек пришел к выводу, что с того самого дня мистер Пенис и получил свой безрассудный характер. Джек случайно, неосознанно дернул бедрами; он был возбужден, но это возбуждение не было до конца приятным — мальчик боялся, что миссис Машаду проглотит его!
      — Что происходит? — спросил он.
      Все-таки Ченко недооценил проворство миссис Машаду — она сменила позу так внезапно, что Джек не успел и оглянуться. Чудеса она творить не умела, но мальчик мог поклясться, что не видел, как она сняла футболку и лифчик, а заодно и шорты с трусиками; как ей это удалось, Джек так и не узнал. Он только увидел, какое гигантское у нее то местос волосами, между ног — гигантское в сравнении с тем, что у Эммы и миссис Оустлер. Мама всегда татуировала одну и ту же иерихонскую розу, всегда одного размера, но сейчас Джек понял (в тот миг, когда миссис Машаду села на него сверху), что настоящийцветок всякий раз разный. Бедный Джек Бернс! Этот его опыт (три опыта) стал ключевым для его развития, с тех пор он уверовал, что всякое влагалище совершенно уникально и не похоже ни на какое другое.
      Миссис Машаду плотно уселась сверху, сжала его ноги своими, и Джек снова спросил ее, очень волнуясь:
      — Что происходит?!
      Когда она направила "малыша" себе внутрь, он испугался, но меньше, чем мог бы, — все-таки он уже видел эти загадочные складочки и все такое. Он знал, куда направляется мистер Пенис. Он испугался лишь одного — а что, если миссис Машаду засосет внутрь его целиком, ведь Джек такой маленький.
      Тут бедра снова сказали Джеку, что хотят двигаться, — но он не мог и пошевелиться, так тяжело придавила его миссис Машаду. Между грудей у нее потекла струйка пота, а поскольку она обняла грудями его лицо, то пот тек ему прямо в глаза.
      — Вот что — мистер Пенис немного поплачет.
      — Как это поплачет? — спросил Джек; говорить, когда твое лицо зажато между двумя огромными грудями, очень неудобно.
      — Слезами счастья, мой милый, — сказала миссис Машаду.
      Джек уже слыхал эти слова, но не в применении к пенису, его это испугало.
      — Я не хочу, чтобы мистер Пенис плакал.
      — Сейчас все случится, малыш. Не бойся, больно не будет.
      Но Джеку было страшно, ведь Ченко предупреждал его — если миссис Машаду окажется сверху, ему несдобровать.
      — Мне страшно, миссис Машаду! — закричал он.
      — Уже почти конец, Джек.
      Он почувствовал, как что-то покинуло его. Попробуй он описать свои чувства Серому Призраку, та сказала бы, что он испустил дух. Что-то важное покинуло его навсегда, но почти незаметно — как человека покидает детство. Джек с тех пор воображал себе, что именно в тот миг повернулся к Господу спиной — совершенно не собираясь этого делать. Наверное, Господь ушел, пока Джек смотрел в другую сторону.
      — Что это было? — спросил Джек миссис Машаду, которая перестала тереться об него.
      — Слезы счастья. Готова спорить, это у тебя впервые.
      Нет, не впервые, в первый раз слезы счастья прямой наводкой попали промеж глаз Пенни Гамильтон.
      — Нет, во второй раз, — возразил он. — В первый раз я забыл, что надо дышать. В этот раз все куда лучше.
      — Ха! — воскликнула миссис Машаду. — Не вешай мне на уши лапшу, милый.
      Он не стал пытаться ее переубедить. Когда поверх тебя сидит женщина в семьдесят кило, а сам ты тянешь всего на тридцать четыре, спорить ни к чему. Джек с большим любопытством наблюдал, как миссис Машаду одевается — так легко, небрежно, неторопливо, особенно в сравнении с тем, как молниеносно она разделась. Надевая лифчик и футболку, она сидела на Джеке и встала только, чтобы надеть трусики и шорты.
      На кровати было мокрое пятно, миссис Машаду вытерла его полотенцем, которое отправила в бак для грязного белья; затем наполнила наполовину ванну и наказала Джеку хорошенько вымыться, уделив мистеру Пенису особое внимание. Джек учуял сильный незнакомый запах; после ванной он пропал. Странный запах — Джек не мог понять, нравится он ему или нет.
      Пятно на кровати все еще было влажное, когда Джек вернулся; миссис Машаду принесла ему чистую пару шорт. Джек надел их и лег рядом со влажным пятном, так, чтобы можно было положить на него руку; пятно оказалось холодным, Джек тоже замерз — словно долго стоял на каменном полу в часовне спиной к Господу, словно рядом с ним улеглась призрачная женщина из тех, что изображены с Иисусом на витраже.
      Он знал, что призрачная женщина — святая, потому что невидимая. Миссис Машаду и не подозревала о ее присутствии, а Джек явственно чувствовал холод, исходящий от ее невидимого тела — которое, однако, было твердо, как каменный пол часовни, и к нему нельзя прикасаться, как и к витражу за алтарем.
      — Не уходите, — сказал мальчик миссис Машаду.
      — Пора спать, милый.
      — Ну пожалуйста, не уходите! — взмолился Джек.
      Он был уверен, что святая из витража только и ждет, когда уйдет миссис Машаду, но не знал, что за планы у нее насчет Джека. Он потрогал влажное пятно, но дальше протянуть руку не посмел — кто знает, что там!
      — Завтра мы с тобой будем бороться как очумелые! — сказала миссис Машаду. — Больше никаких ударов, одна борьба!
      — Мне страшно, — сказал Джек.
      — Тебе больно?
      — Что больно?
      — Я хотела сказать, мистеру Пенису больно?
      — Нет, но ему как-то не так, как раньше, — сказал Джек.
      — Ну разумеется! Ведь теперь у него есть секрет.
      — У мистера Пениса есть секрет?
      — Да, Джек. То, что произошло с мистером Пенисом, — наш с тобой секрет, малыш.
      — Вот оно что.
      Он что, согласился хранить этот секрет миссис Машаду? Джек почувствовал, как в этот миг святая куда-то исчезла, а может, это он сам, Джек, исчез. Что, святая снова вернулась в алтарь? Или это исчезло детство Джека?
      — Boa noite — по-португальски шепнула миссис Машаду.
      — Что?
      — Спокойной ночи, малыш.
      — Спокойной ночи, миссис Машаду.
      С кровати Джек смотрел на ее силуэт, высвеченный лампой в коридоре; крупная, приземистая, на кого она похожа? Джек вспомнил, как Ченко называл ее медведем на задних лапах, казалось, ей и вправду естественнее ходить на четвереньках.
      Из коридора донесся голос миссис Машаду. Наверное, она хотела напомнить Джеку про секрет. Она шепнула:
      — Boa noite, мистер Пенис.
 
      Спал Джек плохо, разумеется, ему снились сны. Он страшился, наверное, что святая с витража снова ляжет к нему в постель, а может, боялся, что она не случайно легла к нему спиной (плохой знак?) — как когда-то он повернулся спиной к Богу?
      Он понял, что домой вернулись Алиса и миссис Оустлер — не потому, что мама зашла поцеловать его на ночь (она говорила, что каждую ночь так делает), а потому, что изменилось освещение в коридоре. В конце его больше не горел свет, зато была распахнута мамина дверь в коридор, оттуда — а точнее, из ванной комнаты — лился наружу свет. Еще свет горел в ванной Джека — оттуда на пол падал тонкий луч.
      Джек также понял, что мистер Пенис снова плакал, на этот раз во сне — старое мокрое пятно высохло, а вот теперь рядом с ним появилось другое такое же, еще мокрее. Наверное, ему снилась миссис Машаду. Джек подумал, не рассказать ли Эмме, ведь она так долго этого ждала (об истории с миссис Машаду он боялся ей говорить — да что там ей, кому бы то ни было).
      Он вылез из кровати и отправился в мамину комнату, но мамы там не оказалось, даже кровать не расстелена. Джек пошел искать ее по темному дому. Миссис Машаду, должно быть, ушла — свет внизу погашен. Он вышел из гостевого крыла, прошел мимо спальни Эммы и наконец увидел свет, бьющий из-под двери спальни миссис Оустлер.
      Наверное, они смотрят телевизор, подумал Джек и постучал; никто не ответил, не слышат, должно быть. А может, он не стал стучать и просто зашел. Телевизор не работал — только свеча мерцала на столе.
      Сначала Джек решил, что миссис Оустлер мертва. Тело выгнуто, словно ей сломали позвоночник, голова свисает с края кровати, лицом к Джеку — только лицо вверх подбородком. Мальчик сразу понял, что она его не видит. Совершенно голая, глаза расширены, смотрят в бесконечность, словно Джека там и нет, — наверное, он сам умер и стал призраком, вот миссис Оустлер и смотрит сквозь него. Наверное, он умер, когда мистер Пенис снова заплакал. А что тут удивительного — кто сказал, что от таких вещей, какие он проделывал с миссис Машаду, нельзя умереть?
      Неожиданно с кровати поднялась Алиса, закрыв груди руками. Она тоже была без одежды, Джек не замечал ее, пока она не пошевелилась. Она резко вытянулась вверх, ноги миссис Оустлер обнимали ее; Джек заметил, что глаза Эмминой мамы наконец заметили его. Уфф, слава богу.
      — Я не умер, мне приснился сон, — сказал Джек.
      — Джек, иди к себе, я скоро приду, — сказала мама.
      Алиса стала искать ночную рубашку, та валялась у кровати. Лесли Оустлер и не подумала пошевелиться, лежала обнаженная на кровати и смотрела на Джека. В пламени свечи розовые и красные лепестки ее иерихонской розы казались черными — только одни чернее, а другие светлее.
      Джек пошел по коридору к себе, тут раздался голос миссис Оустлер:
      — Не надо тебе спать с ним в одной кровати, Алиса, он большой уже.
      — Я сплю с ним, только когда ему снятся плохие сны, — объяснила мама.
      — Ты спишь с ним всякий раз, стоит ему только попросить, — сказала миссис Оустлер.
      — Прости меня, Лесли, — услышал Джек слова мамы.
      Мальчик лег в кровать, не зная, как рассказать маме про мокрое пятно и что с этим делать. Может, вообще ничего говорить не надо. Но едва мама легла с ним рядом, как сразу же обнаружила пятно.
      — А-а, понятно, что у тебя был за сон, — сказала Алиса, словно это обычное дело, а не ночной кошмар.
      — Это не кровь, это не писанки, — продолжил мальчик.
      — Ну еще бы, конечно, Джек, это сперма.
      Джек ни черта не понял.
      — Я не хотел, оно само так получилось, — объяснил он. — Я даже не помню, как я это сделал.
      — Джеки, ты ни в чем не виноват — эти вещи происходят сами собой.
      — Вот оно что.
      Он хотел, чтобы мама обняла его; он хотел зарыться в нее, как он делал раньше, когда был маленький и ему снились плохие сны. Но, обнимая ее, он случайно коснулся ее грудей, и мама оттолкнула его.
      — Пожалуй, ты уже слишком большой, чтобы спать со мной в одной кровати.
      — Нет, я еще маленький! — крикнул Джек. Как это может быть, еще вчера ему говорили "мал еще", а сегодня — уже "слишком большой"! Так не бывает! Ему захотелось заплакать, но он не заплакал. Мама сразу это поняла.
      — Даже не думай плакать, Джек. Ты слишком большой, чтобы плакать. Когда пойдешь в школу для мальчиков, забудь о слезах. Будешь плакать — тебя засмеют.
      — Почему я должен идти в эту школу? Почему я должен уехать?
      — В создавшихся обстоятельствах так лучше для всех. Просто лучше.
      — В каких таких обстоятельствах?
      — Просто так будет лучше, понял?
      — Ни черта мне не лучше! — закричал Джек; тогда мама обняла его и приласкала. Именно так он засыпал в Европе.
      Наверное, ему стоило рассказать маме про миссис Машаду — если бы он это сделал, возможно, Алиса поняла бы, что сын в самом деле "мал еще", что "слишком большой" — это не про него, во всех смыслах слова. Но Джек ей не рассказал. Он заснул у нее на руках, как в старые добрые времена, — точнее, почти. Она как-то не так пахла; Джек узнал этот странный запах — он шел от его ванной, наверное, так пахла миссис Машаду. Снова Джек не понял, нравится ему этот запах или нет. Даже во сне он его чувствовал.
      Интересно, сколько времени у него на кровати просидела миссис Оустлер? Джек проснулся и увидел ее, только узнал не сразу, подумал сначала, это святая с витража. Ой-ой-ой, она все-таки пришла за ним! Наверное, так святые женщины и забирают тебя — сначала раздеваются донага, видимо, иначе нельзя.
      Лесли Оустлер сидела совершенно обнаженная и массировала Алисе точку между лопатками, ту самую, где у Бориса китайский иероглиф "удача", а у Павла — хирургический инструмент.
      Наверное, Джек проснулся на полсекунды раньше мамы, та сказала:
      — Лесли, тебе не мешало бы что-нибудь на себя накинуть.
      — Алиса, мне приснился плохой сон, — ответила Лесли.
      — Лесли, иди к себе, я скоро буду, — сказала мама. Джек проводил миссис Оустлер взглядом; слишком уж она гордится своим телом, решил мальчик. Мама поцеловала его в лоб. Снова этот запах; Джек закрыл глаза и задумался опять, нравится он ему или нет. Мама поцеловала ему веки. Не так-то просто любить этот запах, решил Джек, но потом постановил, что запах ему нравится.
      — Прости меня, Джек, — сказала мама. Он не стал открывать глаза, просто слушал, как ее босые ноги шлепают по полу вслед за Лесли Оустлер.
      Ну почему Эмма все еще в Калифорнии? Уж она-то поможет ему разобраться во всех этих странных "обстоятельствах", как Алиса обозначала свои отношения с миссис Оустлер.
 
      Поскольку миссис Машаду стала теперь партнером Джека и по борьбе, к нему пришли успехи. Впрочем, к ней тоже. Она оказалась хитрым и умным соперником, даже Ченко оценил ее; к тому же она была вдвое больше Джека, а против такого преимущества никакой прием не помогал. Он все же мог удерживать ее поперечным захватом, но ее стало куда сложнее повалить; пока они боролись стоя, миссис Машаду контролировала ход поединка, а сделать захват за лодыжку Джеку теперь практически не удавалось. Лишь иногда проходил единственный прием — захват руки с броском через ногу, а прижать миссис Машаду к мату удавалось только лицевым захватом. Просто-напросто она была сильнее Джека. Но все равно мальчик ясно понимал — он делает успехи.
      Миссис Машаду тоже это понимала и подзадоривала его, как могла. Зарабатывала она ровно вдвое больше очков, чем Джек, — но зато ей приходилось брать тайм-ауты, чтобы отдышаться, а мальчик не уставал совсем.
      Ченко все время напоминал ему: борьба — это спорт весовых категорий; Борис и Павел кивали и говорили, что как только Джеку выпадет бороться с мальчиком его роста и веса, он в два счета выйдет победителем. Но такого мальчика не нашлось до самого конца лета.
      Эмма вернулась домой, сбросив пять килограммов, но с тем же настроением и с теми же привычками в еде.
      — Эти гнойные пидоры попросту морили меня голодом! — не стесняясь, говорила она.
      Несмотря на все усилия "пидоров", Эмма до сих пор весила больше миссис Машаду, которая временно уступила ей обязанности няни Джека. Всего на неделю — затем Эмма опять уехала, на этот раз на берег озера Гурон, к отцу. Однако несколько ночей Джек с ней провел, и за это время мог рассказать ей про миссис Машаду. Но он не рассказал — слишком уж большое расстройство вышло, когда он поведал ей про мам. Расстроился Джек, и очень сильно, — а особенно потому, что Эмма нисколечко не удивилась.
      — Ну, это я все знаю, я разве только своими глазами не видела, как они лижутся, — с отвращением сказала Эмма. — Ничего удивительного! Еще бы они после этого не отсылали тебя в этот сраный Мэн, а меня в гадкое общежитие!
      — Лижутся?
      — Не будь тупым, Джек. Они любовницы, понял? Они любят друг друга так, как обычно девочки любят мальчиков, и наоборот.
      — Вот оно что.
      — Мне насрать, что они там выделывают! — закричала Эмма. — А что меня больше всего бесит, конфетка моя, так это что они не говорят об этом со мной и тобой. Они просто избавляются от нас, вот что!
      Джек решил, что тоже имеет полное право взбеситься, раз с ним не говорят. Мало этого — по всему дому раскиданы и расставлены фотографии Эммы и Джека, и на многих дети вместе. Эти фотографии словно говорили — вот, мы все одна семья, это дом Эммы и Джека; а ведь по правде детей в это самое время выгоняли на улицу!
      А раз мама не рассказала Джеку про свою любовницу, то с какой же стати ему рассказывать ей про миссис Машаду? Эмме, правда, ему надо было рассказать обязательно — точнее, сделать это пораньше. Но Джек и оглянуться не успел, а она уже укатила на озеро Гурон, и миссис Машаду снова превратилась в его няню и спарринг-партнера.

Глава 15. Друзья на всю жизнь