— Значит, ты его больше не носишь?

—Так ведь я больше и забеременеть не стремлюсь.

— Да, да. — Патрика даже подташнивало от горькой уверенности, что он потерял ее навсегда.

— Мне бы надо немного поспать, — тихо повторила она.

— Я хотел почитать тебе одну книжку, — сказал он, — но это можно сделать и в другой раз.

— А какую?

— Ну, вообще-то я хотел почитать ее маленькому Отто, когда он немножко подрастет. А тебе — потому что потом собирался читать ему… — Уоллингфорд умолк. Он чувствовал себя полным идиотом. Вне контекста это имело не больше смысла, чем все остальное, что он сегодня наговорил.

— Так что за книжка-то? — опять спросила она.

— «Стюарт Литтл», — ответил он, жалея, что вообще привез эту книжку с собой.

— А-а, детская. Про мышонка, да? — Он стыдливо кивнул. — У него еще была такая особенная машинка, он повсюду на ней ездил и птичку искал. Как «На дороге» [12], только про мышонка, правда?

Уоллингфорду так не казалось, но он кивнул. Он слегка удивился тому, что миссис Клаузен читала роман «На дороге» или по крайней мере слышала о нем.

— Мне надо все-таки хоть немного поспать, — сказала Дорис. — А если не засну, так лучше свою книжку почитаю, я ее с собой захватила.

Патрик с трудом удержался от того, чтобы еще что-нибудь не ляпнуть. Столь многое казалось ему потерянным, и чувствовать это было тем больнее, что только теперь ему открылось: он мог ее не потерять.

Что ж по крайней мере у него хватило ума не рассказывать ей, как они читали «Стюарта Литтла» и «Паутину Шарлотты» вслух (и голыми) с Сарой Уильямс или как там ее зовут. Вне соответствующего контекста — да, пожалуй, и в любом контексте — подобная история могла лишь подчеркнуть странность поведения Уоллингфорда и его полную распущенность. Момент, когда он мог бы рассказать Дорис об этом, не роняя себя в ее глазах, был безнадежно упущен.

А сейчас Патрик просто буксовал на месте и всячески тянул резину, потому что не хотел потерять ее, не хотел отпустить ее от себя. И оба они это понимали.

— А какую книгу ты с собой привезла? — спросил он.

Миссис Клаузен воспользовалась этим, чтобы наконец встать с кровати; она подошла к раскрытой дорожной сумке, в которой уместились все ее пожитки — точно такой же матерчатой сумке, как и другие, немного поменьше, с детскими вещами. Свою сумку она не распаковала (наверное, у нее просто не хватило времени).

Книгу она обнаружила под стопкой белья и молча протянула ее Патрику. Казалось, она слишком устала, чтобы хоть что-то сказать. Это был «Английский пациент», роман Майкла Ондатже. Уоллингфорд роман не читал, но видел фильм.

— Это был последний фильм, который мы смотрели вместе с Отто перед тем, как он погиб, — сказала миссис Клаузен. — Нам обоим понравилось. А я так даже решила и книгу прочесть. Но все откладывала: не хотелось вспоминать, как мы в последний раз ходили с Отто в кино.

Патрик смотрел на обложку книги. Господи, она читает серьезные книги! Для взрослых! А он-то хотел почитать ей вслух «Стюарта Литтла»! Интересно, в чем еще он ее недооценивал, кретин?

Ну да, она продает билеты на матчи «Грин-Бей Пэкерз», но это вовсе не говорит о том, что она не читает хороших книг, хотя (к стыду своему) Патрик именно так и подумал.

Он вспомнил, что и ему очень понравился этот фильм. А его бывшая жена считала, что фильм даже лучше, чем сам роман. Впрочем, его сомнения в справедливости суждений Мэрилин (почти по любому вопросу) еще более укрепились, когда он услыхал, как она высказывается об этой книге в точности теми же словами, которые — Уоллингфорд хорошо это помнил — были напечатаны в одной из рецензий. Говоря об «Английском пациенте», Мэрилин заметила, что фильм лучше романа, поскольку роман «слишком хорошо написан». Такое может сказать разве что критик — и Мэрилин.

— Я эту книгу не читал, — честно признался он миссис Клаузен, и она снова спрятала ее в сумку.

— Хорошая книга, — проговорила она. — Я очень медленно ее читаю, потому что она мне очень нравится. И, по-моему, она лучше, чем фильм, хотя фильм я стараюсь вообще не вспоминать. (Это, разумеется, означало, что она помнит каждую сцену и вряд ли когда-нибудь забудет.)

Ну что тут еще можно было сказать? Уоллингфорду надо было в туалет. К счастью, он удержался и хотя бы об этом не стал сообщать миссис Клаузен. Он и так уже сегодня наговорил слишком много. Дорис посветила фонариком в коридор, чтобы ему не пришлось пробираться к себе в комнату ощупью.

Он слишком устал, чтобы возиться с газовой лампой. Вытащил из комода фонарик и спустился вниз по крутой лестнице. Луна уже зашла; стало гораздо темнее. Наверно, вскоре начнет светать Патрик помочился, спрятавшись за деревом, хотя вряд ли его могли увидеть. Зато москиты мгновенно его обнаружили. И он поспешил в дом, освещая себе путь фонариком.

В комнате миссис Клаузен и маленького Отто было уже темно. Патрик прошел мимо их открытой двери и вспомнил, как миссис Клаузен говорила, что никогда не оставляет на ночь горящую лампу, хотя такие лампы, работающие на пропане, относительно безопасны. Но огонь есть огонь, и горящая лампа ее тревожила, не давая спокойно уснуть.

Свою дверь Уоллингфорд тоже оставил открытой. Он хотел услышать, когда Отто-младший проснется. И, может быть, посидеть с малышом, чтобы Дорис поспала еще. Интересно, трудно ли это — развлекать ребенка? Труднее, чем телезрителей? Больше ему на сей счет никаких мыслей в голову не пришло.

Он наконец снял с себя полотенце. Надел трусы-боксеры и забрался в постель, но, прежде чем выключить фонарик, постарался запомнить, куда его положил, чтобы сразу найти в темноте. (Он положил фонарик на пол, с той стороны, где раньше спала Дорис.) Теперь, когда луна уже зашла, вокруг царил совершенный мрак, точно такой же, как в его отношениях с миссис Клаузен.

Патрик забыл задернуть занавески, хотя Дорис и предупреждала, что солнце встает прямо напротив его окна. И через какое-то время, когда он еще спал, странным образом почувствовал сквозь сон, что небо начинает светлеть. Уже начинали каркать вороны — даже во сне он гораздо больше реагировал на ворон, чем на гагар. И, не открывая глаз, чувствовал все разгоравшийся свет зари.

Окончательно его разбудил плач маленького Отто. Некоторое время он лежал, слушая, как Дорис нежно успокаивает малыша. Мальчик быстро перестал плакать, хотя немного все-таки поднывал, пока мать его переодевала. По тону Дорис и по тем звукам, которые издавал маленький Отто, Уоллингфорд легко мог себе представить, что они там делают. Потом он услышал, как они спускаются по лестнице, миссис Клаузен продолжала говорить что-то, пока они шли к главному домику. Патрику вспомнилось, что детское питание следует разводить только водой из бутылок, которую миссис Клаузен подогревала на плите.

Желая узнать, который час, он машинально посмотрел туда, где когда-то была его левая кисть, и только потом перевел глаза на правую руку. (Видно, ему так и не суждено было привыкнуть к тому, что часы он теперь носил на правой руке.) Когда лучи солнца, восходящего на той стороне озера, ударили в окно его спальни, Патрик обнаружил, что только начало шестого.

В бытность свою репортером, он объехал весь мир и на себе испытал, что значит хронический недосып. Но только сейчас он начал понимать, каково Дорис, которая недосыпает уже в течение восьми месяцев. Ах, какое же это было свинство с его стороны — не давать ей спать почти до утра! Патрик вспомнил, что Дорис взяла для себя всего одну сумку, а для маленького Отто с его вещичками — по меньшей мере полдюжины. Впрочем, и так было ясно: вся ее жизнь в этом малыше.

Наверное, он спятил, вообразив, что справится с ребенком, сможет развлечь его и дать Дорис возможность еще немного поспать! Ведь он не умеет даже кормить ребенка! Он всего один раз (вчера) видел, как Дорис меняет малышу подгузник! Да ему нельзя доверить даже ротик ребенку обтереть, если тот срыгнет! (Уоллингфорд не знал, что Отто уже не срыгивал.)

Надо собраться с силами, пойти и утопиться в озере, думал Патрик, когда в комнату вошла миссис Клаузен с Отто-младшим на руках На малыше был только памперс. А на Дорис — огромная футболка с короткими рукавами, видимо принадлежавшая раньше Отто-старшему. Вылинявшая зеленая футболка со знакомым логотипом команды «Грин-Бей Пэкерз» доходила Дорис почти до колен.

— Вот мы и проснулись, — приговаривала миссис Клаузен, обращаясь к маленькому Отто. — Давай-ка посмотрим, не проснулся ли наш папочка.

Патрик подвинулся, освобождая для них место на постели. Он старался держать себя в руках (Впервые в жизни Дорис назвала его «папочкой»!)

На рассвете под одним одеялом ему стало прохладно, но сейчас комната была залита солнцем. Миссис Клаузен вместе с малышом забрались под простыню, а Уоллингфорд спихнул одеяло сперва в изножье кровати, а потом на пол.

— Тебе надо научиться его кормить, — сказала Дорис, передавая Патрику бутылочку с детским питанием. Отто-младшего уложили на подушку, и он своими ясными глазками внимательно следил за бутылкой в руках родителей.

Потом Дорис усадила малыша между подушек, а Уоллингфорд с восхищением стал смотреть, как ловко его сын хватает погремушку и засовывает в рот — не бог весть какие достижения, но новоявленный папаша был просто очарован.

— Вообще-то с ним совсем не трудно, — сказала миссис Клаузен.

Уоллингфорд не знал, что сказать в ответ.

— А может, ты попробуешь почитать ему эту книжку про мышонка, раз уж ты ее привез? — спросила она — Вовсе не обязательно, чтобы он так уж все понимал, главное, чтобы он слышал твой голос. Да я и сама с удовольствием послушаю.

Патрик вылез из постели и пошел за книжкой.

— Симпатичные штанцы, — заметила Дорис. Уоллингфорд уже приметил в книжке несколько мест, которые, как ему казалось, должны особенно понравиться миссис Клаузен. Например, о том, как неудачно закончилось первое свидание Стюарта с Харриет Эймс, потому что Стюарт был слишком расстроен поломкой каноэ и отказался пойти с нею на танцы. Увы, Харриет с ним тут же распрощалась, «оставив его наедине с разбитыми мечтами и сломанным каноэ».

Впрочем, теперь Патрик уже не был уверен, что Дорис понравится этот отрывок. Он решил, что начнет с последней главы, которая называлась «На север», и прочитает только то место, где Стюарт ведет философскую беседу с телефонным мастером.

Сперва они говорили о птичке, которую искал Стюарт. Телефонный мастер попросил Стюарта рассказать о ней и записал ее приметы. Пока Уоллингфорд читал, миссис Клаузен лежала на боку и смотрела на него. Отто-младший тоже смотрел. Время от времени он, правда, посматривал и на мать, но в основном очень внимательно слушал, как читает его отец. Оба его родителя были рядом, стоило только руку протянуть, и малыш не испытывал недостатка во внимании.

Наконец Патрик дошел до того места, где телефонный мастер спрашивает Стюарта, куда тот держит путь. Этот эпизод Уоллингфорд читал с особым выражением.

— На север, — сказал Стюарт.

— На север — это хорошо! — сказал телефонный мастер. — Мне всегда нравилось путешествовать на север. И на юго-запад тоже неплохо.

— Да, наверное, — задумчиво произнес Стюарт.

— А еще можно на восток, — продолжал телефонный мастер. — Со мной как-то раз произошел очень интересный случай по дороге на восток. Хотите, расскажу?

— Нет, спасибо, — сказал Стюарт.

Телефонный мастер немного огорчился, но продолжил разговор.

— Северные края особенные, — задумчиво сказал он, — есть в них что-то такое, чего нет в других. Я думаю, не ошибется тот, кто выберет дорогу на север.

— Я тоже так думаю, — сказал Стюарт. — А еще мне кажется, что я буду ехать по этой дороге до конца своих дней.

— Случаются вещи и похуже, — заметил телефонный мастер.

— Это правда, — согласился Стюарт.

Вещи похуже уже случились с Патриком Уоллингфордом. Ни на какой север он и не собирался, когда знакомился с Мэри Шаннахан, или с Энжи, или с Бригиттой (чье имя пишется с двумя «т») или, коли уж на то пошло, со своей бывшей женой. С Мэрилин он познакомился в Новом Орлеане, где делал трехминутный репортаж о последствиях обжорства и пьянства на Мардигра[13] у него тогда была интрижка с другой гримершей — ее звали Фиона, а фамилию он забыл, — но эту Фиону он бросил ради Мэрилин. (Что явилось безусловной ошибкой.)

Перебирая свои любовные победы, Уоллингфорд не мог вспомнить ни одной женщины, с которой сошелся бы «по дороге на север». «На севере» он мог быть только с Дорис Клаузен и хотел бы остаться с нею — совсем не обязательно на севере, но где угодно, — до конца своих дней.

Немного помолчав для пущего драматического эффекта, Патрик повторил только эти слова — «до конца своих дней». Потом посмотрел на маленького Отто, опасаясь, что малышу стало скучно, но мальчик был весь внимание, живые, как у белки, глазенки перебегали с отцовского лица на яркую картинку на обложке. (Стюарт в берестяном каноэ, а на носу лодочки надпись: «Воспоминания о лете».)

Уоллингфорд был счастлив: ему наконец удалось полностью завладеть вниманием своего маленького сына! Но взглянув на Дорис — ему ужасно хотелось произвести на нее впечатление и отчасти загладить свою вину, — он обнаружил, что она уснула, не успев проникнуть в тайный смысл этого отрывка. Дорис лежала на боку, лицом к Патрику и малышу, и, хотя разметавшиеся волосы мешали разглядеть ее лицо, Уоллингфорд видел, что она улыбается во сне.

Или не совсем улыбается… но по крайней мере не хмурится. Судя по выражению лица и спокойной позе, миссис Клаузен казалась более умиротворенной, чем когда бы то ни было. Может, она очень крепко спит? Решить Уоллингфорду было трудно, и он, с полной серьезностью принимая на себя новую ответственность, взял Отто-младшего на руки и тихонько выбрался из комнаты, стараясь не разбудить его уставшую маму. Он перенес малыша в другую комнату и решил в точности воспроизвести те действия, которые совершала Дорис: смело попытался поменять ребенку подгузник, но (к неудовольствию Патрика) старый подгузник оказался совершенно сухим. А маленький Отто, пока Уоллингфорд размышлял над крошечными размерами его пениса, решил на свободе пописать папочке прямо в лицо. Зато теперь у Патрика были все основания все-таки поменять ребенку подгузник, что с одной рукой оказалось нелегко.

Покончив с этим, Уоллингфорд задумался, что делать дальше. И, пока Отто-младший спокойно сидел, весь обложенный подушками, которые Патрик для пущей безопасности навалил вокруг него, неопытный отец рылся в сумках с детскими вещами. Наконец он нашел все необходимое, пакет детского питания, чистую бутылочку для кормления, запасные памперсы, теплую распашонку на тот случай, если станет прохладно (и они отправятся гулять), пару носков и ботинки — вдруг Отто понравится ходить в ходунках.

Ходунки стояли в главном домике, куда Уоллинг-форд и отправился вместе с Отто. Носки и ботинки, решил Патрик, стараясь не упустить ни одной мелочи, как подобает хорошему отцу, защитят нежные ножки ребенка от заноз. Уже выходя из комнаты с целой сумкой детских вещей, Уоллингфорд вспомнил еще кое-что и прихватил шляпу для малыша, а также «Английского пациента», книжку, которую читала миссис Клаузен. Доставая ее, он здоровой рукой нежно погладил ее белье.

В домике было прохладно, и Патрик надел на Отто теплую распашонку, а потом — эксперимента ради — натянул на него носки и ботинки. Он попробовал пристроить Отто в ходунки, но тот заплакал; когда же Патрик усадил его на высокий детский стул, как будто обрадовался. (Только на минутку — есть все равно было нечего.)

Найдя детскую ложку на сушилке для посуды, Уоллингфорд размял для Отто банан, и тому страшно понравилось выплевывать банановую кашу и размазывать ее по своей мордашке, а грязные ручонки вытирать о распашонку.

Уоллингфорд подумал, чем бы еще покормить ребенка. Чайник на плите был еще теплый. Он развел немного сухого детского питания примерно в восьми унциях теплой воды и смешал это с кукурузными хлопьями, но Отто явно предпочитал банан. Тогда Патрик попробовал смешать кукурузные хлопья с чайной ложкой персикового пюре из банки. Отто осторожно попробовал новое блюдо, и оно вроде бы пришлось ему по вкусу, хотя несколько кусочков банана и часть персиково-кукурузной смеси оказались у него в волосах.

Уоллингфорд понимал, что пока что куда больше еды попало на самого малыша, чем ему в рот. Смочив теплой водой бумажное полотенце, Патрик тщательно обтер Отто, извлек его из детского стульчика и повторил опыт с ходунками. Пару минут мальчик болтался в ходунках, а потом его вырвало половиной съеденного завтрака.

Уоллингфорд вытащил сына из ходунков и уселся в кресло-качалку, посадив мальчика на колени. Он попытался дать ему бутылочку, но Отто, перемазанный уже с ног до головы, сделал пару глотков и выплюнул все отцу на колени. (На Патрике, впрочем, были только трусы, так что особого значения это не имело.)

Он попытался погулять вместе с Отто, обхватив его левой рукой, а в правой держа на отлете открытого «Английского пациента», точно молитвенник. Но Отто был слишком тяжел, и долго носить его на изуродованной левой руке Патрик не мог. Пришлось снова усесться в кресло-качалку. Патрик посадил Отто на правое колено так, что мальчик прижался спинкой к его груди и левому плечу, и обнял его за плечики левой рукой. Так они и качались минут десять, пока малыш не заснул.

Патрик сразу почти перестал качаться и, придерживая спящего мальчика, попытался читать «Английского пациента». Держать раскрытую книгу единственной рукой он мог, а вот переворачивать страницы оказалось нелегко; Патрик сразу почувствовал, что это ничуть не легче, чем овладевать различными протезами. Впрочем, эта пытка отчасти сближала его с героем книги, обожженным англичанином, который вроде бы даже не помнил, кто он такой.

Медсестра читала ему книги, и, слушая ее, загадочный пациент то погружался в забытье, то приходил в себя. Патрик пробежал всего несколько страниц и остановился на фразе, которую миссис Клаузен подчеркнула красным.

И потому, слушал англичанин ее чтение или нет, ход повествования становился прерывистым и размытым, как дорога после дождя; некоторые эпизоды выпадали — так распадается ткань ковров и гобеленов после набега саранчи, так ночью после бомбардировок куски штукатурки отваливаются от стен.

Этот отрывок не только следовало перечесть еще раз и восхититься им; он еще и многое говорил о читательнице, которая его подчеркнула. Уоллингфорд закрыл книгу и тихонько положил ее на пол. Потом закрыл глаза и сосредоточился на умиротворяющем покачивании кресла-качалки. Иногда, задерживая дыхание, он слышал, как дышит его сын — поистине священный момент для многих отцов и матерей. Сидя в кресле, Патрик думал, что будет делать дальше. Вернется в Нью-Йорк и прочтет «Английского пациента»; отметит полюбившиеся ему места, и они с миссис Клаузен смогут сравнить и обсудить то, что больше нравится каждому. А потом ему, может быть, даже удастся убедить ее взять напрокат видеокассету с этим фильмом и посмотреть его вместе.

Любопытно, думал Уоллингфорд, уже засыпая и крепко прижимая к себе спящего сына… будет ли это более благодарной темой для разговоров с Дорис, чем путешествия мышонка или пылкое воображение обреченной паучихи?

Миссис Клаузен так и нашла их — спящими в кресле-качалке. Заботливая мать, она тут же тщательно обследовала остатки завтрака Отто, включая то, что осталось в бутылочке, странные пятна на его рубашонке, остатки персикового пюре в волосах, кусочки банана на носках и явственные свидетельства того, что он срыгнул Патрику на боксерские трусы. Похоже, картина показалась ей недурной, в особенности зрелище их обоих, спящих в кресле-качалке, поскольку она два раза их сфотографировала.

Уоллингфорд проснулся только тогда, когда Дорис уже сварила кофе и поджаривала бекон. (Кажется, он сказал ей, что любит жареный бекон.) Она была в своем красном купальнике, и он сразу же представил себе, как его плавки уныло болтаются на веревке — горестный символ одиночества, знак отказа. Похоже, миссис Клаузен его предложение все же отвергла.

День тянулся лениво, хотя у обоих было неспокойно на душе; все время они провели вместе. Натянутость было вызвана тем, что Дорис ни разу не упомянула о предложении, сделанном ей Патриком.

Они по очереди купались и по очереди сидели с Отто. Уоллингфорд снова пошел побродить по мелководью возле песчаного пляжа, держа малыша на руках. Потом они взяли лодку и немного покатались. Патрик сидел на носу с Отто на коленях, а миссис Клаузен правила лодкой, точнее, держала ручку подвеского мотора. На моторке, конечно, не наберешь такой скорости, как на катере, зато Клаузены не очень расстроятся, если Дорис поцарапает лодку.

Потом они отвезли мусор к большому мусорному баку на пирсе в дальнем конце озера. Все здешние обитатели коттеджей и летних домиков свозили туда отходы. Иначе весь мусор — бутылки, банки, бумагу, пищевые объедки, использованные памперсы — пришлось бы забрать с собой, когда прибудет гидросамолет.

Лодочный мотор заглушал все звуки, и Дорис с Патриком почти не слышали друг друга. Но все же Уоллингфорд, внимательно посмотрев на миссис Клаузен, произнес, тщательно артикулируя слова:

— Я люблю тебя! — И понял, что она прочла это по его губам, но не разобрал, что она сказала в ответ. Ее фраза была длиннее, чем «я люблю тебя», но чувствовалось: это нечто серьезное.

Когда они возвращались назад, Отто-младший уснул. Уоллингфорд отнес спящего ребенка наверх и уложил в кроватку. Дорис сказала, что Отто обычно спит днем два раза, а мерное покачивание лодки окончательно его сморило; она даже думала, что перед ужином придется его будить.

Близился вечер, и солнце начинало садиться.

— Ты пока не буди малыша, — попросил Дорис Уоллингфорд. — Пойдем лучше со мной на причал. Пожалуйста.

Оба они были уже в купальных костюмах, полотенца Патрик взял с собой.

— А что мы будем делать? — спросила Дорис.

— Еще раз искупаемся, — сказал он. — И немного посидим на причале.

Миссис Клаузен беспокоилась, что они могут не услышать, если маленький Отто проснется и заплачет, хотя окна спальни и были открыты. Правда, окна выходили на озеро, а не на большой причал, и любая проходящая мимо моторка могла заглушить плач, но Патрик уверял, что непременно его услышит.

Они нырнули в воду с причала, поплавали и быстро забрались назад по лестнице; почти сразу же на причал упала густая тень — солнце на их берегу спряталось за верхушки деревьев, хотя противоположный, восточный берег был все еще залит светом. Они сидели на причале, подстелив полотенца, и Уоллингфорд рассказывал миссис Клаузен о синих пилюлях, которые принимал в Индии в качестве болеутоляющего, и о том, как во сне, навеянном этими пилюлями, ощущал тепло нагретых солнцем досок причала, хотя сам причал был уже в тени.

— Вот как сейчас, — добавил он.

Она сидела молча и чуточку дрожала в своем мокром купальнике.

А Патрик продолжал рассказывать о том, как услышал во сне женский голос, хотя ему так и не удалось увидеть ту, кому этот голос принадлежал, а это был, можно сказать, самый влекущий голос в мире, и привел слова невидимой женщины: «Ух, до чего у меня купальник холодный. Лучше я его совсем сниму. А ты свои мокрые плавки снять не хочешь?»

Миссис Клаузен продолжала молча смотреть на него и по-прежнему дрожала.

— Пожалуйста, скажи это, — попросил Уоллингфорд.

— Что-то не хочется, — покачала головой Дорис.

И Патрик снова стал рассказывать о темно-синей капсуле и навеянных ею снах — о том, как ответил «да», и о каплях воды, которая падала с мокрых купальников в озеро, просачиваясь сквозь доски, и о том, как он и невидимая женщина разделись донага… Ее плечи и руки были пропитаны ароматом озерной воды и теплом солнечных лучей, и он ощутил вкус этой воды, когда провел языком по ее уху…

— Ты любовью с нею занимался? Во сне? — спросила миссис Клаузен.

— Да.

— Я не могу, — сказала она. — Здесь и сейчас — не могу. Понимаешь, на той стороне озера построили новый домик. Клаузены мне сказали, что у тамошнего парня есть телескоп и он за всеми шпионит!

Патрик видел этот домик на том берегу. Грубо сработанная хижина, даже не покрашенная. Свежеспиленные доски резко выделялись на фоне царившей здесь синевы и зелени.

— А я уж думал, что мой сон вот-вот станет явью, — произнес он. (Он же почти стал явью! — хотелось ему сказать.)

Миссис Клаузен встала и стянула с себя мокрый купальник, прикрывшись полотенцем. Потом повесила купальник на веревку и плотно завернулась в полотенце.

— Пойду разбужу Отто, — сказала она. Уоллингфорд тоже снял с себя мокрые плавки и повесил их на веревку рядом с купальником Дорис. Поскольку ее рядом не было, он не стал возиться с полотенцем. И даже нарочно постоял минутку голым, повернувшись лицом к озеру — пусть этот недоумок с телескопом насмотрится вдосталь. Потом завернулся в полотенце и пошел наверх.

В спальне он надел сухие плавки и тенниску и сунулся в соседнюю комнату. Миссис Клаузен тоже переоделась — в старую майку и нейлоновые спортивные трусы. В таких шмотках обычно мальчишки резвятся в спортивном зале, но Дорис выглядела в них сногсшибательно.

— А знаешь, мечтам не обязательно быть похожими на жизнь, чтобы сделаться явью, — сказала она, не оборачиваясь.

— Не уверен, что у меня еще остались какие-то шансы, — признался Патрик.

Они шли по тропинке к домику — она впереди, а он с маленьким Отто на руках за нею.

— Я еще не решила, — сказала она, по-прежнему не оборачиваясь.

Уоллингфорд угадал, что она сказала — по количеству гласных в словах, — и подумал: это же она говорила ему и в лодке. («Я еще не решила».) Значит, шансы у него все-таки есть? Хотя, по всей вероятности, весьма хилые…

Они тихо поужинали на затянутой сеткой веранде, глядя на темнеющее озеро. Москиты, неумолчно звеня, бились о сетку. Вторую бутылку красного вина они прикончили, пока Уоллингфорд рассказывал о своих попытках уволиться с работы. На сей раз у него хватило ума не упоминать о Мэри Шаннахан. Он не стал говорить Дорис, что впервые эта идея посетила его после того, как Мэри что-то там ему сказала, или что Мэри предложила свой (давно и хорошо разработанный!) план, как наилучшим образом добиться увольнения.

Он заметил, что не прочь бы уехать из Нью-Йорка, но тут миссис Клаузен как будто потеряла терпение; видимо, ей надоело выслушивать его бесконечные планы.

— Я бы не хотела, чтобы ты бросил работу из-за меня, — сказала она. — Если я решу жить с тобой, то смогу жить с тобой где угодно. Дело не в том, где мы будем жить или чем ты будешь заниматься.

Пока Дорис мыла посуду, Патрик прогуливался вокруг стола с Отто на руках.

— Мне бы только не хотелось, чтобы у Мэри родился от тебя ребенок, — призналась она, когда они уже шли, отбиваясь от москитов, в лодочный сарай. Патрик не видел ее лица, она шагала впереди и несла фонарик и сумку с детскими вещами, а он за ней нес Отто-младшего. — Не могу, правда, винить ее в том… что она хотела ребенка от тебя, — прибавила она, когда они уже взбирались по лестнице. — Просто надеюсь, что ребенка у нее не будет. Правда, ты тут ничего уже сделать не можешь. Да и не должен. Пока что.

Патрика поразило, насколько типичной для него оказалась сложившаяся ситуация: механизм, который он невольно привел в действие, набирал обороты, и власти над этой махиной он не имел. Беременна Мэри Шаннахан или нет, связано теперь исключительно со случайностью зачатия.

Уходя из домика, где он чистил на ночь зубы, Патрик прихватил с собой презерватив, достав его из своего набора для бритья. И прятал его в кулаке всю дорогу до лодочного сарая. Когда он опустил Отто на кровать, служившую для пеленания, миссис Клаузен заметила, что он что-то сжимает в кулаке.

— Что это у тебя? — спросила она.

Он разжал пальцы и показал ей кондом. Она в этот момент склонилась над Отто, переодевая его.

— Вернись-ка лучше и принеси еще один. Тебе понадобится по крайней мере два, — сказала она, не поднимая головы.

Уоллингфорд взял фонарик и опять пошел сражаться с москитами. К себе в спальню он вернулся со вторым презервативом и бутылкой холодного пива.

Он зажег в спальне газовую лампу. Человеку с двумя руками сделать это ничего не стоит, для него же это была целая проблема. Патрик зажег спичку, потом зажал горящую спичку в зубах и открыл газ. Когда он вынул спичку изо рта и поднес пламя к горелке, лампа фыркнула и ярко вспыхнула. Он убавил подачу пропана, но яркость света почти не уменьшилась. «Что-то не очень романтично», — думал он, раздеваясь и голым ложась в постель.

Он укрылся одной простыней, натянув ее до пояса, и лежал на животе, опираясь на локти и подмяв под грудь две подушки. Он смотрел в окно, на лунную дорожку на поверхности озера, над которым висела огромная луна. Дня через два-три должно было наступить полнолуние, но луна казалась почти полной.

Бутылку пива он открывать не стал и поставил ее на комод, надеясь, что они потом выпьют ее вместе. Оба презерватива в пакетиках из фольги лежали под подушкой.

Слушая крики гагар и перебранку уток, Патрик не заметил, как в комнату вошла Дорис. Внезапно он почувствовал, как она коснулась его спины обнаженными грудями.

— Ух, до чего у меня купальник холодный. — прошептала она ему на ухо. — Лучше я его совсем сниму. А ты свои мокрые плавки снять не хочешь?

Голос Дорис был так похож на голос той женщины из сна, навеянного синей капсулой, что у Патрика перехватило дыхание. Он с трудом смог ей ответить, и к тому времени, когда выдавил наконец слово «да», она уже перевернула его на спину и стянула простыню.

— Давай сюда одну из этих штук, — сказала она.

Он полез было своей здоровой рукой под подушку, но миссис Клаузен оказалась проворней. Она вытащила один из кондомов и мгновенно разорвала упаковку зубами.

— Лучше я сама. Я сама хочу его надеть, — сказала она. — Никогда еще не пробовала.