Бэльян присел на корточки, чтобы взглянуть повнимательней, и поспешно поднялся вновь, с трудом сдерживая подступившую тошноту. Каахин раздувался, колыхался и пузырился над ковром, беспокойно расползаясь в разные стороны. Лишь голова с немигающими глазами неподвижно застыла в центре. С ковра раздался гортанный голос:

— Добро пожаловать в Алям аль-Миталь.

— Саатих хотел повидаться с вами, чтобы выяснить, не вы ли тот человек, который страдает Арабским Кошмаром. Похоже, не вы, — сказал Отец.

— Да поможет вам Бог, если вы когда-нибудь повстречаетесь с собратом Саатиха, Шикком, — сказал Вейн.

— Время пророчества истекло, остались лишь сны, — сказал Саатих.

Кошачий Отец опустился подле него на колени, и несколько минут они тихо, вполголоса совещались.

— Сюда мы пришли не ради Саатиха, — сказал Отец, когда они вновь вышли в ночь. — Мы ведем вас к давадару, туда, — и он показал на стены Цитадели, которые, казалось, парили над ними.

— Зачем к давадару? Почему сейчас? Не лучше ли увидеться с ним утром, когда мы оба проснемся? — Бэльян был уже заметно раздражен и решил отгородиться от странных прихотей этой нелепой парочки логическим барьером.

— Потому что мы хотим вас ему показать. Он задаст несколько вопросов, только и всего, — твердо сказал Отец.

— В таком случае, думаю, мне стоит проснуться, — сказал Бэльян.

— Глупец! Это же смертельно опасно! — вскричал Вейн, набросившись на Бэльяна. Отец с несвойственной его возрасту ловкостью последовал его примеру. Вейн схватил Бэльяна за ноги, а Отец крепко вцепился ему в спину, и они кубарем покатились вниз по тропинке, которая вела прочь от Цитадели.

— Где бы вы ни были, от меня вам не отделаться! — вскричал Отец, но Бэльян уже начинал удаляться от своих противников, удаляться от пыли и от ночи под стенами Цитадели.

Однако избавление от кошмара особого облегчения не принесло. Трудно было что-либо разглядеть в этом темном и душном месте. Казалось, он лежит в волосяном шатре. Он не мог пошевелиться, не мог вздохнуть. Глаза его казались открытыми, но убедиться в этом было нелегко. Что-то большое, мягкое, но тяжелое давило ему на руки и грудь, душа и парализуя. Лишь один его член не был парализован: пенис. Он поднимался и болезненно распухал. Что-то лежало на нем, что-то близкое и знакомое, злобно настроенное. Что бы это ни было, Бэльян чувствовал, что это живое существо, но, хотя и близкое физически, бесконечно далекое от существа человеческого, от людских забот. Судя по тому, как тесно оно прижималось, влечение его наверняка было сексуальным, однако глаза на этом лице, если это было лицо, Бэльян представлял себе в виде впадин абсолютного, безграничного небытия. Бэльян принялся молча молиться. Давление постепенно ослабло, и Бэльян обрел способность различать предметы. На руки ему давили чьи-то колени. На груди у него, уткнувшись ступнями в его промежность, стояла на коленях женщина, чьи волосы рассыпались по его лицу. Она склонялась над ним, что-то вполголоса напевая. Постепенно, пока Бэльян приходил в себя, она непостижимым образом исчезла. Там, где она была, не осталось ничего, кроме серых жемчужин фальшивой зари.

Он находился в беседке Зулейки. Она мирно спала рядом. «Зачем кому-то приходить на рассвете и стоять на коленях у меня на груди? — подумал он. — Вероятно, все это из-за жары». Он полежал еще немного, обливаясь потом, и растормошил Зулейку.

— Зулейка, ты стояла только что у меня на груди на коленях или это мне приснилось?

Она серьезно посмотрела на него широко раскрытыми глазами:

— Кто-то, кажется, следил за тобой, когда ты вернулся с кладбища Рода. Глупо ночью ходить на кладбище.

— Но кто за мной следил и зачем?

— Думаю, что некогда оно было женщиной и что оно пыталось забрать твое семя — впрочем, едва ли я ей что-то оставила. — Зулейка лениво рассмеялась и добавила: — Число мертвецов растет очень медленно, и они хотят производить потомство. Давай еще немного поспим.

— Но ведь по кладбищу я ходил только во сне, правда? — Однако, сказав это, он осознал кое-что еще.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.