Развалясь на супружеском ложе — теперь заброшенном и таком же одиноком, как его хозяйка, — Ди листала альбомы с фотографиями. Диана с детскими косичками, Диана в спортивном лагере — с выпирающей наружу гиперсексуальностью, в окружении малолетних поклонников, Диана-студентка… Здесь уже появляется Никита. Действительно похож на цыпленка — хилый, тощий, со светлым хохолком на макушке, и Диана рядом с ним — как мама-наседка. Филипп… заметно старше их обоих, с аспирантской «экономной» бородкой. Свадебная серия снимков. Потом — семейные вояжи во время отпусков. По надписям — зеленые взгорья Алтая, божественный свет Соловков, даже высокомерные верблюды Египта. У обоих супругов на лицах густо намалевано счастье. «А ведь я любила его», — подумала Ди. Последние по времени снимки — этого года. Семейная идиллия.
      Ди со стуком захлопнула альбом и принялась печалиться.
      Хотелось, чтобы кто-нибудь пришел и рассказал, что делать. Утешил, навел порядок в голове и, наконец, дал хорошего дружеского пинка под зад для начального ускорения. Потому что бесконечно валяться на лежанке и слоняться по городу могут позволить себе в этом мире лишь две категории граждан — нищие и потомственные миллиардеры. Остальным Бог велел трудиться.
      Вялые угрызения совести прервала серия телефонных звонков. Десятая или двадцатая за день. Соболезнования бывших знакомых выслушивать было и лень, и немного жутко. Как если бы вдруг начали звонить с того света призраки давно умерших людей, к тому же незнакомых. Поэтому трубку она не брала и, наверное, из-за этой же загробной ассоциации не отключала телефон — если призраков не пускать в дверь, они полезут из щелей. Дверью был автоответчик. Очередной призрак затараторил женским голосом.
      «Хелло, Диана. Это я — Матильда. Ужасно жаль Фила, но ничего не поделаешь. Уж такая у него, выходит, была карма. Надеюсь, ты не впадешь в депрессию. У меня однажды была депрессия, ну, ты знаешь, и я такого злейшему врагу не пожелаю. Даже этому мерзавцу Гришке Антонову, которому я желаю сдохнуть в постели шлюхи от полового истощения. Кстати, ты же еще не знаешь! Я собираюсь замуж. Ты с ним незнакома. Конечно, это не идеальный вариант, и даже не уровень Бельмондо, но зато видела бы ты его профиль! Закачаешься. Вылитый император… этот…римский, как же его… ладно, потом вспомню… Ох, что же это я все о себе. Ты-то как? Ходят какие-то странные слухи, что ты… ну в общем, я в это не верю, пока сама не убедюсь… не убеждусь. А если это правда, Диана, дорогая, я дам тебе телефон моего психотерапевта, он творит просто чудеса, ты оглянуться не успеешь, как он вскроет твое бессознательное и выловит оттуда все, что тебе нужно. Ему твоя амнезия как мне — договор с модельным агентством на подборку девушек. Так что ты забегай ко мне, адрес, если ты его тоже забыла, — площадь Гагарина, двенадцать-три, тридцать девять. Ну все, я уже опаздываю. Целую, не горюй… то есть я хотела сказать, Фила все-таки очень жалко… в общем, я побежала».
      «Хоть и дура, но, по крайней мере, честная». Вслед за этой мыслью Ди удивленно отметила, что дура Матильда (Мария? Кажется они все тут играют в какую-то игру с именами) определенно ей нравится. И решила как-нибудь и впрямь заглянуть к ней. Хотя бы для того, чтобы посмотреть на профиль императора.
      Но это потом.
      А сейчас… Ди собрала в сумку первую попавшуюся одежду, сгребла наличные деньги и заперла квартиру.
      Что-то там было не так, в этой квартире. Слишком неуютно, как в замке с привидениями. В конце концов, телефон — сущая ерунда, когда-нибудь он все-таки заткнется. Но дело не в телефонных призраках. И не в призраке убитого — его-то как раз не было. Ди позвонками чуяла — она здесь не одна. По хребтине то и дело шнырял холодок, волоски на коже вставали строем, а в голове начинал шелестеть тихий зов. Кто-то неясно, едва различимо звал ее — вкрадчиво, ласково, настойчиво. Он был как шорох дождя за окном — уверенный в том, что пришло его время и теперь он не уйдет, заполнит собой все. Здесь все теперь принадлежало ему — обладателю тихого, зовущего голоса. И сама Ди — в первую очередь. Он дал понять это, отпустив ее — она вольна уйти из дома куда угодно, но от этого не перестанет быть его собственностью.
      Между прочим, было в этом зове и обещание утешения. Столь однозначное и переплескивающее через край, что Ди предпочла за благо ретироваться.
      Конечно, она допускала, что этот «кто-то» — всего лишь галлюцинация и у нее в самом деле поехала крыша, — но вот определить, поехала ли крыша до вселения галлюцинации в квартиру или же после оного, было уже затруднительно. В любом случае, отсюда стоило убраться восвояси — может, смена крыши над головой вернет ее собственную на место?
      Она села в такси и попросила отвезти в гостиницу. Любую. Только подальше.
      Через сорок минут она уже устраивалась в скромном однокомнатном номере. Одежда скопом вывалена из чемодана в кресло, пара книжек Дианы Димариной брошена на постель. Прихватила их в последний момент с полки в доме, решив, что надо бы заняться наконец самопознанием.
      Гостиница стояла почти на краю города, на улице со смешным названием — улица Вакханок. Ди подумала, что последнюю вакханку, если они здесь вообще водились, поймали и присмирили местные рыбаки веков эдак…дцать назад и с тех пор жизнь тут течет скромно и безбурно, без малейших всплесков непристойной одержимости. Дионисова стихия если и не ушла полностью из этих полуденных краев, бывших греческих колоний, то никак не проявляет себя. Тиха и незаметна — как лава в спящем вулкане. А разбуди ее — выпрыгнет черным козлом, затрясет бородой, копытами застучит, рога навострит, только берегись.
      Ди скептически усмехнулась. Если бы и явился сейчас сюда Дионис, то, разумеется, не в виде допотопного деревенского козла. За столько веков наверняка подобрал себе другие одежки, другие маски.
      Маски…
      Что-то дернулось у нее внутри, отозвалось на это слово.
      Ди вышла на балкон. Невдалеке мощно дышало влагой море. Орали безумные чайки.
      Собственное естество настойчиво и упрямо требовало от нее чего-то. Точно в ней жила еще и другая Ди, которая знала, чего хочет, и злилась на промедление. А Ди-первая никак не могла взять в толк, чего той, второй, надобно. Маски, дорогуша? Где же я тебе их возьму? Карнавалов здесь не устраивают, а наряжаться сосиской в тесте — Боже упаси.
      «Ну и дура! — обругала ее Ди-вторая. — Неужто так трудно понять: маски — не на лице, а заним. Они крепятся изнутри.И дают гораздо больше, чем даже тебе нужно. Маски всесильны! Разве ты не хочешь стать сильной и свободной, чтобы не зависеть ни в чем от этого мелкого, порченого добродетелями и пороками мира, чужого для тебя?!»
      Ди слушала свой вопящий внутренний голос и в ужасе соглашалась с ним. Ей нечего было возразить уверениям другой себя. Хотелось и силы, и свободы. Но откуда-то из закоулков сознания выглядывало смущающее соображение — достанет ли у нее силы стать сильной, и свободы, чтобы быть свободной? Ведь, кажется, это жуткая ответственность и все такое. Вдруг она не сможет справиться с полученным всесилием и превратится просто в довесок к нему? «Караул» кричать будет поздно.
      «Не бойся. Это только закомплексованные неудачники думают, будто для управления силой нужна б о льшая сила, а свободными становятся только свободные. Этим они оправдываются перед собой. Когда ты примеришь маски, ты поймешь, что это не так. Истинные сила и свобода даются легко — иначе они поддельны. Труд не может быть платой за них». — «Какова же плата?» — «Ты узнаешь об этом, когда придет время. Впрочем, ты уже заплатила и можешь не думать об этом. Я позаботился о тебе, девочка моя».
      Ди вздрогнула, в тот же миг осознав, что разговаривает не со своим внутренним голосом, а с тем самым тихим зовом, вкрадчивым, мягким, как кошачья походка в ночи, обволакивающим, как дождевой пар.
      Напрягшись, она молча ждала продолжения.
      «Да-да, милая девушка, здесь есть о чем задуматься. Столь прекрасный вид на город, на вечно живое море и столь печальное событие! Здешние служащие были просто шокированы случившимся и, конечно, не любят говорить об этом…»
      На балконе соседнего номера, зябко кутаясь в плед, стоял дедушка. «О чем?» Ди отозвалась скорее машинально, чем из интереса. Слишком далеко она была сейчас от любезного сплетничанья скучающих постояльцев гостиницы. «О, так вы не знаете?! Вам, вероятно, не сказали… Кстати, позвольте представиться — Максимилиан Остапчук, юрист широкого профиля. Сейчас на пенсии». — «Остапчук? Вы не родственник следователя из прокуратуры Остапчука?» — «Увы, последнего своего родственника я похоронил десять лет назад и с тех пор одинок, как мышь в мышеловке… Н-да. Но, знаете, я их понимаю. Очень хорошо понимаю. Репутация заведения не должна страдать, тем более что милиция сработала на удивление быстро». — «Что-то я не возьму в толк, о чем вы. Репутация мышеловки?» — «О нет, репутация гостиницы. Ведь согласитесь, когда в номере убивают человека, да еще таким странным способом…»
      Ди почудилось повторение пройденного. Она закрыла глаза и увидела перед собой следователя Остапчука, дымящего трубкой. «Что вы делали вчера вечером? Это вы убили вашего мужа? Вы уснастили его ученую голову компьютерным венцом?»
      «…его нашли на полу с телевизором на голове. Черепно-мозговая. Сначала думали, что несчастный случай — молодой человек был пьян, — но потом милиция нашла убийцу. Он признался. Это случилось как раз в вашем номере. Год назад. Я даже запомнил число — 31 августа. Я, знаете, уже много лет подряд приезжаю в этот город к концу августа, у меня связано с этим местом и временем дорогое мне воспоминание…» Ди словно очутилась во сне: хочет убежать, но не может — ноги прилипли к земле, а сзади что-то приближается. Она не могла сбежать — бред уже настиг ее. Филиппа тоже убили 31 августа. Мелкие детали разнятся, но разве в них суть? Суть-то ведь в том, что такого быть вообще не могло. Не попадают два снаряда в одну точку. Деревянная халупа дважды не становится факелом. И маньяки не ходят парой.
      Ди почти что желала опять лишиться памяти. Сейчас это было бы почти счастьем. Или хотя бы упасть в обморок — тоже хорошее средство спасения от неприятностей, миллион раз проверенное слабой половиной человечества. Ди не хотела быть слабой, но уж если миру вокруг угодно бредить, то пусть это происходит без ее участия.
      Она не стала дослушивать ностальгирующего дедушку, ушла в номер, подхватила с постели книжки и залезла с ними в горячую ванну. Залегла на дно — предаваться пороку легкого чтения.
      О плюшевом голосе, поселившемся у нее в голове, Ди почти забыла. Как и о том, о чем он не договорил…
      «…На ступеньках недействующего храма стоял нечесаный проповедник в драной рубахе до колен. Дикий облик его совсем не вязался со спокойной, уверенной манерой речи. Он обращался к горстке горожан, тревожно мнущихся и поминутно оглядывающихся, как какой-нибудь университетский богослов, читающий лекцию: „…Возжаждите поэтому познать самих себя, и вы познаете, что вы дети Отца всемогущего; и вы познаете, что вы в городе Бога и вы — сам город Его“…»
      И тут Ди увидела коридор. Он открылся внезапно, как и в прошлый раз. Плохо освещенный, теряющийся вдали. Может, обрывающийся тупиком, поворотом. Множащийся ответвлениями и развилками.
      Как и в прошлый раз непонятно было, куда идти и с какой целью.
      Но в любом случае идти было необходимо. Лабиринт не оставляет иных мнений на этот счет. Лучшего пинка под зад для начального ускорения, чем в лабиринте, вы не получите нигде и ни от кого.

      В любом лабиринте можно преследовать лишь две цели: во-первых, добраться до выхода, это очевидно, и во-вторых, найти центр лабиринта, или условный центр, определяемый наличием в нем какого-либо артефакта, живого или неживого. Все остальные цели являются иллюзиями в силу их производности от этих двух и несамостоятельности.
      В любом случае, какая бы цель перед вами ни стояла, лабиринт придется пройти насквозь. От и до. Если бы это было не так, лабиринт представлял бы собой бессмысленное нагромождение пространственных объектов (ходов, тупиков, вилок, этажей и т. д.) и черную дыру потерянного времени. К счастью, с лабиринтами такого не случается — никто еще не называл их «бессмысленными» или, например, «чудовищными порождениями человеческой фантазии». Совсем наоборот: у каждой такой фантазии — своя, вполне конкретная и содержательная функция. Скажем, лабиринт в наиболее древнем его варианте служил сдерживающей силой для различных хтонических объектов, порождений матери-Земли или папы-Океана (каким был и знаменитый Минотавр, сын Посейдона). Позднее появились лабиринты для удовлетворения эстетической и интеллектуальной потребностей публики. А еще позднее лабиринты стали использоваться в качестве игрушек и в этой роли вновь вернулись к своему архетипическому инварианту — лабиринту, таящему внутри себя опасность хтонического типа. То есть монстров, которых нужно победить. При этом монстры могут быстро размножаться и иметь вполне человекообразные очертания. Но это сути не меняет — они предназначены для того, чтобы убивать, и этого достаточно.
      Однако у лабиринтов всех типов есть общее свойство — их сверхзадача. Они существуют, чтобы впустить, но не выпустить. Как ни странно, именно это, а не что другое, придает им индивидуальность. Выполняя свою сверхзадачу, лабиринт приобретает черты личности — хитроумной, артистичной, умеющей очаровывать, иногда капризной, подчас коварной. (Все это, разумеется, в меру их возможностей — а они у каждого лабиринта свои). Бывают, например, лабиринты великодушные, бывают ленивые, но есть и злые, даже зловредные, или просто вредные. Существуют, правда, еще лабиринты никакие — равнодушные, бездарные, — но в эту категорию попадают только избытки поточного производства и откровенный брак.
      Узнать характер лабиринта можно только хорошенько поплутав по нему. Определить одну из двух вышеуказанных целей, которая вам нужнее в данный момент (если она не задана заранее), — проще простого, здесь даже думать необязательно.
      А вот вычислить цели, с которыми сам лабиринт затащил вас внутрь, — чего он хочет именно от вас, а не от любого другого, и что от вас требуется с его точки зрения— бывает весьма затруднительно. Сверхзадача сверхзадачей, но она слишком обширна, чтобы не требовать детализации. И здесь каждый хоть сколько-нибудь уважающий себя лабиринт проявит изворотливость, изобретательность и недюжинные знания человеческой психологии. Иными словами, какой результат вы получите на выходе из лабиринта (если, конечно, доберетесь до выхода), сказать заранее невозможно. Может быть, он щедро вас одарит, а может, напротив, вы слишком многое там потеряете. В любом случае это целиком будет зависеть от вас. Лабиринт лишь предоставит все необходимые условия.
      Ди шла по лабиринту. Наобум. Ни о чем не думая, просто позволяя этим гладким тоннелям, будто отполированным броненосными тушами монстров-лабиринтогрызов, увлекать себя все дальше и дальше.
      Иногда попадались двери. Открыть их не получалось, Ди не находила ни замков, ни ключей. Тогда она шла дальше, тотчас забывая об этих дверях и находя другие, точно так же безуспешно пытаясь преодолеть их сопротивление. Что за ними скрывалось? Это было безразлично. Она просто проверяла любые возможности, предлагаемые лабиринтом.
      Где-то у него должен быть выход. Нельзя подчиняться страху. Иначе никогда отсюда не выберешься.
      И как ответ не то в голове, не то в воздухе прошелестело бархатистое: «А разве ты хочешь выйти отсюда? Разве тебе здесь плохо?» Тихий, ласковый, как прикосновение ангела, смех.
      Ди замерла, прислушиваясь. Лабиринт был безмолвен. Но не слеп. Это она поняла только теперь. За ней следили. Очень внимательно — она почувствовала на себе чей-то взгляд, щекочущий, оглаживающий, как будто полирующий шершавую, неровную поверхность ее души.
      «Да пошел ты. Плевать я на тебя хотела». Запихнула руки в карманы брюк и попыталась нарочито небрежной мальчишеской походкой продемонстрировать соглядатаю истинность своих слов. Хотя по-прежнему не знала, на кого именно нужно плевать. Наглец и не думал материализовываться или хотя бы называться. Он предпочитал досаждать анонимно, как безымянный чертик, вдруг выскакивающий из ниоткуда.
      Демонстрация собственной независимости удалась. Но Ди знала, что этим не обманет соглядатая. Ему ничего не стоило пролезть сквозь оболочку слов и жестов в самое ее нутро — оголенное потерей «я», безопорностью, а значит, беззащитное. Поэтому она почти обрадовалась, когда, рванув очередную дверь, вдруг оказалась среди людей.
      Почти — потому что люди выглядели ненастоящими. Анахронизмами. Тенями давно минувшего. Хотя и вполне живыми, временами даже упитанными тенями.
      В первую минуту Ди остолбенело разглядывала их. Радость высвобождения из лабиринтных объятий сменялась чувствами человека, которого учат плавать методом выбрасывания из лодки вдали от берега. Изумление, паника, затем — бешеное желание выплыть и крепко въехать учителю по физиономии.
      Во вторую минуту Ди обнаружила, что ее саму разглядывают с неменьшей остолбенелостью. Оно и понятно: то, что было на ней, скорей всего, для этих людей одеждой не являлось. По крайней мере, женской одеждой. Полюбовавшись на их пышные, совершенно не функциональные средневековые тряпки, Ди решила, что ей нужно срочно сменить гардероб. Иначе хлопот не оберешься — на некоторых лицах уже читалось ясное и выразительное «Эге, а не кликнуть ли кого надо?»
      Широко и радостно улыбнувшись им всем, она попятилась. На грязной городской улице, мощеной булыжником, дома тесно лепились друг к дружке, но Ди повезло. Сбоку открылась щель между стенами, в которой при иных обстоятельствах она ни за что бы не признала проулок (в действительности это был даже не проулок, а нормальная средневековая улица в полтора метра шириной). Ди по-кошачьи метнулась туда.
      Преследовать ее никто не стал. Звать милицию — в местном эквиваленте — тоже. Метров тридцать она проскакала вприпрыжку, стараясь не вляпаться в благоухающие дерьмом кучи и мутные заводи. На другом конце трещины между мрачно-унылыми домами показалась площадь. Единственным приличным строением из окружавших ее было то, что Ди определила как церковь. Впрочем, храм тоже имел скучный, вполне себе сиротский вид: вход заколочен досками, витражи заросли грязью, скаты портала обсиживали голуби. Возле церкви сгрудились горожане. Ди, поглазев по сторонам, подобралась поближе. Прижалась к стене соседнего здания, укрылась за выступом.
      На ступеньках недействующего храма стоял нечесаный проповедник в драной рубахе до колен. Дикий облик его совсем не вязался со спокойной, уверенной манерой речи. Он обращался к горстке горожан, тревожно мнущихся и поминутно оглядывающихся, как какой-нибудь университетский богослов, читающий лекцию:
      — Возжаждите поэтому познать самих себя, и вы познаете, что вы дети Отца всемогущего; и вы познаете, что вы в городе Бога, и вы — сам город Его…
      Ди не слушала оборванца-проповедника. Она наблюдала за горожанами. Большей частью то были простолюдины, но мелькали среди них и шпаги, и шляпы с плюмажем, а в двух десятках шагов от крошечной толпы остановилась карета с гербами, и в окошке отодвинулась занавеска. Слушатели были неспокойны. Ди показалось, что они и рады бы внимать слову Божию, но чего-то боятся. И оттого все время настороженно озираются, как проказничающие школьники, которых вот-вот схватят за ухо и отведут к директору. С какого-то момента они и вовсе стали расползаться в стороны по одному — без оглядки и как будто пристыженно, делая вид, что оказались здесь случайно. Карета, громыхнув, укатилась. Ди попыталась отыскать причину этого стыдливого бегства и почти сразу нашла ее, упершись взглядом в жуткого урода. Он стоял в самом центре площади, как памятник, только без постамента, сложив руки на груди. Можно было бы утверждать, что он наблюдает за происходящим, если бы Ди не была уверена, что он пялится именно на нее. Пожалуй, даже заинтересованно пялится. Со вниманием, не обещающим ничего хорошего. От этого зрелища ее пробрал неприятный холодок. Присмотревшись, она поняла, что уродство человека — только маска, несоразмерно большая, отчего голова казалась в два раза крупнее положенного, а шеи вообще не было. С искаженными чертами, водянисто-бледная, безобразная маска. Ди стали понятны страхи горожан. При виде такого урода у кого хочешь душа в пятки обрушится. А если еще такие вот мордатые всем заправляют здесь, в этом городе, тогда и вовсе картина ясна.
      Ди осторожно, по стеночке выбралась из своего ненадежного укрытия, нырнула за угол дома и пустилась наутек. И хотя топота чужих ног за спиной не было слышно, бежала она долго, распугивая и видом своим, и стремительностью неторопливых горожан. Остановило ее только большое людское скопление. Затерявшись в толпе, Ди облегченно перевела дыхание и осмотрелась. Как выяснилось, она попала на рыночную площадь. Вокруг кипела зычная купля-продажа, сновали безместные торговцы, звенели монеты, беззастенчиво нахваливался товар, шныряли жулики и переругивались все, кому не лень. Ди старалась быть незаметной и не наступать никому на ноги, но пару раз все же пришлось поймать на себе широкоразинутые взгляды. Немного потолкавшись, нашла нужный ряд. Здесь продавали шмотки. Она выбрала мужской темный плащ с застежкой у горла и шляпу с широкими, чуть загнутыми по бокам полями. Расплатилась золотым кольцом с безымянного пальца (символы из прошлой жизни теперь ни к чему).
      В обновку облачилась прямо у прилавка, чем вызвала столбняк у торговца, и без того огорошенного диковинной бабой в штанах и с остриженными волосами.
      Ди приложила палец к губам, сделав знак молчать, и жестами изобразила урода в маске. Торговец вытаращил глаза и согласно закивал. Ди надвинула шляпу пониже, а затем принялась энергично расталкивать толпу, выбираясь. И одновременно размышляла о том, что же такое она наплела на пальцах торговцу одеждой — счел ли он ее агентом образин или же напротив, беглянкой, а то и вовсе заговорщицей, разыскиваемой тайной полицией? Не побежит ли он во втором случае сейчас же доносить на нее? Последнее было бы совсем некстати. Ди начинала уже кое-как обвыкать в этом городе и совсем не хотела покидать его, спасаясь бегством. Да и куда бежать — обратно в лабиринт? Поди отыщи его теперь… Впрочем, она подозревала, что лабиринт сам ее найдет — как и прежде.
      На ближайшей улочке она критически осмотрела себя в зеркальной глади первой попавшейся, судя по всему, непросыхающей никогда лужи. Конечно, обмануться ее теперешним видом мог только совсем слепой, но и на пришелицу невесть из каких полоумных краев она перестала быть похожей. А издалека тем паче любой бы здесь принял ее за местного бездельника, шатающегося по городу в поисках развлечений. Ди почувствовала себя увереннее в этих тряпках и даже как будто начала нравиться самой себе. Еще бы добавить широкий шарф до подбородка, перчатки и темные очки… стоп, с очками перебор, средневековье не знало такой роскоши как одежда для глаз, у них тут доподлинно глаза — зеркало души, и если кто-то их прячет, значит…
      Да чтоб тебя!.. Ди не успела отскочить в сторону, и теперь половина содержимого лужи медленно стекала с ее обновы. Карета нагло прогрохотала дальше, даже не заметив учиненного безобразия. Ди, бормоча пожелания в адрес пижонов-лихачей, принялась отряхиваться и оттирать плевки грязи.
      Когда закончила чиститься, волнение в луже улеглось, и Ди напоследок бросила взгляд на себя. То, что она узрела на мутной поверхности воды, поначалу несказанно удивило ее. Но затем, хорошенько подумав, она поняла, что ничего особенного в этом нет и разевать рот, собственно, не от чего.
      В луже на ней теперь был не мужской плащ, а явственно женский, с капюшоном и другого цвета, светлый. Шляпы и вовсе след простыл. Но самым интересным оказалось то, что к ее отражению в луже подошли двое — по виду самые что ни на есть средневековые полицейские, в коротких, до пояса, доспехах, с алебардами, и сообщили, что решением городского совета она взята под стражу. Ди не нашла, что возразить на подобное заявление, только судорожно кивнула. Стражники повели ее по мостовой — один впереди, другой сзади, — не обращая внимания на зевак, увязавшихся следом…
      С того самого момента, когда она попала сюда, Ди ожидала чего-то подобного. Едва вывалившись из лабиринта на улицы этой живой иллюстрации из учебника о вольных городах-коммунах, она непрестанно ловила на себе взгляды, исполненные самого безудержного подозрения и задумчивой хмурости. Вряд ли это могло быть вызвано одним лишь ее неприличным и непривычным для горожан видом. За столь очевидно враждебным отношением, должно быть, скрывалось что-то большее, нежели обычаи и приличия. И сейчас это большее наконец сцапало ее. Его, большее, не ввел в заблуждение, не перехитрил этот плащ, который она обменяла у какой-то шальной бабенки, польстившейся на обручальное кольцо. Конечно, это была глупость и пустая бравада — любоваться фонтаном на людной площади, одновременно пытаясь убедить себя, глядя на свое отражение в воде, что теперь-то она вполне сойдет за местную, хотя бы и чуток тронувшуюся умом. Но казниться уже поздно. Вполне вероятно, казнь ей и так обеспечат. Например, как иностранной шпионке.
      Шагая под конвоем, Ди прислушивалась к обрывкам разговоров. Прохожие явно одобряли действия властей.
      — Ведьму неместную…
      — Ишь, баба в портках! Плащом прикрылась…
      — На такую глянешь… всему, что брешут.
      — …не брехун. Не знаешь, вот и молчи. Он моему зятю… как сказал, так и вышло.
      — …объявить еретиком… да теперь, кажись, образумились.
      — Славен Господь…
      Шли долго. За это время Ди успела наслушаться всякого — и о себе, и о подробностях личной жизни самих зевак, и о ценах на сукно, и даже о супруге одного из членов городского Совета, которая в тягости уже в девятый раз, вот только отец ребенка вовсе не сеньор Томмази, это всем известно, кроме него самого, а некто по имени… И лишь о фобиях горожан сами горожане предпочитали либо умалчивать, либо говорить намеками, понятными только им. Ди была обескуражена. Неужто все дело в их суеверности и тривиальной охоте на ведьм? А с другой стороны, сгореть на костре по обвинению в колдовстве и ереси — это совсем не тривиальность. Это гораздо хуже.
      Шествие по городу в сопровождении неразговорчивых алебардщиков и болтливых бездельников завершилось у входа в некрасивое угрюмое здание казенного облика. По виду — нечто среднее между ратушей и тюрьмой. Оказалось — городская управа. С поспешностью, совсем несвойственной присутственным местам, Ди увели сначала в крошечное помещение без окон, где протомили, ничего не объясняя, довольно долго, а оттуда — в большую залу с высоченным потолком. Здесь было много кресел по периметру и в центре, в сторонке возвышался «президиум» с огромным столом, а стены украшали росписи со сценами загробного суда, воздаяния грешникам, раскаяний и мучений в аду.
      Ди догадалась, что сейчас ее, вероятно, будут судить. Служка, который привел ее сюда, усадил арестантку на табурет поблизости от возвышения. По бокам встала стража — уже без алебард, но с короткими, будто урезанными мечами.
      Зала быстро заполнялась: почтенными старцами, высокородными юношами, просто знатными горожанами. Места за столом заняли трое судей в мантиях и чудных шапках. Последним в зал суда ступил сухонький старичок в облачении церковного иерарха. Ди решила, что это здешний епископ и главным обвинителем будет он. Но скоро поняла, что ошиблась.
      Главным обвинителем был назван город — в лице своих жителей.
      Худой, как палка, длинноногий, вертлявый человек, которого Ди сочла чем-то вроде распорядителя суда и окрестила про себя «Цаплей», велел ей встать и ничего не утаивая отвечать на вопросы обвинения. Ди поднялась и выразила согласие ответить на все вопросы достойного собрания.