Ранним летним утром, когда все вокруг казалось пасмурным из-за серо-дымчатого неба, еще не приголубленного солнцем, по одной из городских улиц брел серый ослик. Очевидно, его одолевали грустные мысли — об этом говорили уныло склоненная голова с торчащими вперед ушами, неторопливый шаг, редкие, задумчивые помахивания хвостом и грустные взгляды, которые ослик бросал по сторонам, даже и не думая увидеть там что-нибудь обнадеживающее.
      На другом конце той же улицы шел человек. Он был художник, работал оформителем в местном театрике, и звали его Митя. Род его деятельности подразумевал частые ночные бдения, творческие кризисы и размышления о вечном, когда совпадали по времени первые два пункта.
      Эта ночь была как раз из таких. Правда, вышеперечисленные обстоятельства не мешали Мите внимательно оглядывать городские виды, в которых наверняка могло скрываться вдохновение. Его заинтересовал огромный рекламный щит, вознесшийся в высоту на толстых подпорках. Это была социальная пропаганда. Рядом с исполинским ликом губернатора красовался слоган: «Третье тысячелетие — время мира, добра, согласия». Но удивительным было не это странное утверждение, а то, что главе области было придано поразительное сходство с Христом-Спасителем. Рекламный щит доходчиво разъяснял гражданам, что губернатор считает своим долгом обеспечить следующее тысячелетие миром и любовью и сделает для этого все возможное. Даже позволит себя распять, если нужно.
      Несколько минут Митя стоял с задранной головой, а затем его внимание привлек громкий журчащий звук. Под одним из столбов, держащих щит, он увидел самого настоящего осла, который безмятежно облегчался. Около тумбы со столбом уже натекла порядочная лужа, а процесс все никак не кончался. Животное было некрупное — от холки до копыт не больше метра, и откуда в нем взялся столь большой запас жизненных сил, было непонятно. Да и вообще, откуда в городе явно беспризорный осел? Никакой упряжи, никаких ремней. Сбежал из зоопарка? Пока Митя размышлял, надо ли проявить инициативу и отвести беглеца в милицию или же просто сделать вид, что ничего необычного в гуляющем по городу осле нет, журчание прекратилось. Животное, свесив голову набок, оглядывало его хитрющим взглядом маленького хулигана, который знает, что его действия ненаказуемы и даже поощряемы. Рассмотрев Митю хорошенько, ослик вдруг мотнул головой в сторону рекламной подпорки и снова уставил на него плутоватые глаза. Митя расценил этот жест как приглашение присоединиться к поливке асфальта вокруг щита.
      В этот момент он понял, до чего несправедливы люди к ослам, издревле считающимся эмблемой глупости и безмозглости. Никак нельзя было ожидать от этого создания столь чудовищно циничного поступка, каким являлось осквернение городской святыни и приглашение случайного свидетеля к пособничеству. Уже один только этот факт мог свидетельствовать о наличии у осла недюжинного ума и аналитических способностей, необходимых для совершения подобных действий.
      Митя подошел к ослу поближе, провел рукой по его шерстистой спине и сказал укоризненно:
      — Фу, как не стыдно. О чем ты только думал, дуралей? Здесь все-таки люди ходят. Что же мне с тобой делать? Может, скажешь?
      Вместо ответа ослик двинулся вперед по улице, еще раз мотнув головой и махнув на прощанье хвостом. Тихий и неспешный перестук копыт был заглушен проехавшей мимо машиной. Чуть помедлив, Митя направился вслед за беспризорником, уверенный в том, что правил дорожного движения тот, конечно, не знает и может попасть в неприятную историю.
      Но далеко идти не пришлось. Пролетевшая мимо минутой раньше легковая машина вернулась на заднем ходу и резко затормозила возле пешеходов. Из нее поспешно вылез кавказец. Одет он был в черную фрачную пару с галстуком-бабочкой. С громким восторженным воплем кавказец шлепнулся перед ослом на колени, обнял его морду и, всхлипывая, уткнулся лбом в загривок животного. Несколько секунд длилась немая сцена, потом Митя услышал, как в ухо ослу полились нежно-укоризненные слова. Он не понимал языка, но в общем смысл был ясен: ослик удрал именно от этого сумасшедшего. Еще бы: мало кто из нормальных людей, а уж тем более беззащитных осликов способен долго выдерживать подобный эмоциональный террор. Митя успел сообразить, что сейчас этот террор с ураганной силой обрушится и на него самого и лучше бы поскорее унести отсюда ноги. Но было поздно. Кавказец вскочил и бросился ему на шею с криком и сильным кавказским акцентом:
      — Дарагой ты мой челавек! Па гроб жизни! Нэ прэдставляешь, что ты для меня сделал. Как мне тебя благадарить, скажи, дарагой? Ты вернул мне мою жизнь, солнце снова светит для меня, когда я патирял уже и надежду. Сандро, свет маего сэрдца. — Он снова кинулся обнимать ослика, задумчиво изучавшего трещину в асфальте. — Как нам с тобой благадарить нашего спасителя? Мальчик мой, как я рад тебя снова видеть, зачем ты ушел от меня — разве не знаешь ты, что я умру без тебя, да? Ненаглядный мой, дай я тебя расцелую!
      Облобызавшись со счастливо отыскавшейся потерей, кавказец вдруг побежал к машине. Открыв багажник, вытащил большой клетчатый чемодан и несколько мгновений постоял, решаясь на что-то. Затем, устранив все сомнения словами «А! Для друга ничего не жалко!», подошел с чемоданом к Мите и уронил багаж у его ног:
      — Вот! Это тебе, дарагой! От меня подарок. Очень ценный! От Абрамки мне достался. От души дарю — ты меня от смерти спас, век нэ забуду!
      Растерявшись от неожиданного демарша, Митя начал что-то бормотать, отказываясь от незаслуженного и обременительного подарка. Но кавказец был неумолим. В его глазах чемодан обладал большой ценностью и, наверное, был очень дорог ему как светлое напоминание о каком-то Абрамке, и Митя своим отказом наносил ему страшное оскорбление.
      — Бери, дарагой! Нэ пажалеешь. Нэ вазмешь — сильно меня абидишь. Бери, друг! — Кавказец силой всунул чемодан в его руку. Мите не оставалось ничего другого, как схватить подарок, чтобы не уронить себе на ноги — чемодан весил прилично. Растерявшись еще больше (что там может быть?), Митя остолбенело смотрел, как кавказец надевает на шею ослу ремень, прицепляет к нему поводок и садится за руль своего авто. На прощанье он махнул рукой и снабдил Митю дополнительными сведениями о чемодане:
      — Я тебе честно скажу, генацвале дарагой! Мнэ он уже нэ нужен. Уезжаю. Далеко уезжаю. А тебе пригодится. — Машина медленно тронулась вперед. Ослик уныло поплелся вместе с ней. — Прощай, друг, буду вспоминать тебя всю жизнь. Да будут благословенны тысячу раз твои дни, твой дом, твои дети и дети твоих детей!
      Машина отъехала уже на порядочное расстояние, когда до Мити донеслось:
      — Там деньги! Много денег! Багатым станешь…
      Улица мало-помалу заполнялась шумом городского дня: его первые ласточки были железными и разноцветными — они неслись куда-то вдаль, деловито шурша и громыхая по дороге колесами.
      С подарком в руке Митя повернулся и зашагал домой, размышляя о превратностях судьбы и о сюрпризах, которые находишь буквально на дороге…
      Через полчаса перед ним вырос немного обветшалый шестиэтажный жилой дом грязно-серого окраса с выщербленными стенами. Окружал его со всех сторон высокий дощатый забор, густо разрисованный всяческими картинками и надписями, словно магическими охранными рунами.
      Дом несколько лет назад был предназначен то ли для сноса, то ли для ремонта с последующей коммерческой арендой. Здание заранее обнесли строительным забором — для ясности. Пробовавшие сопротивляться квартиранты, увидев забор, выросший за одну ночь, быстро смекнули, на чьей стороне сила. И согласились на переселение во временные бараки (стояли на окраине города со времен культа личности). Большинство из них коротало время там до сих пор в ожидании обещанных жилищных благ. Но что-то тогда сломалось в административной машине, и по неизвестным причинам о доме забыли. Те, кто не успел выехать, настороженно выжидали несколько месяцев и вздохнули с облегчением, когда не осталось сомнений: угроза миновала, дому — быть, недремлющее око властей зареклось смотреть в его сторону.
      Забор же сносить никто не собирался. Ограждение жильцов устраивало, служа защитой от их же собственных страхов. Ведь в пустующем доме запросто могло завестись все, что угодно: привидения, тайны Удольфского замка, бомжи, беженцы из благословенных краев, криминальные личности, барабашки и полтергейст. Ворота в заборе с самого начала стояли запертыми на амбарный замок. Сметливые жильцы не долго думая вынули из забора несколько досок и с тех пор ходили в мир через этот пролом.
      Митя поднялся на лифте на пятый этаж и нашарив рукой за дверным косяком ключи, отпер дверь. Это был его дом.
      Поставив на кухне чайник, он вернулся в комнату и не торопясь разобрался с замками чемодана. Откинул верхнюю часть и… перевел дух.
      Чемодан был плотно набит бумагой. Аккуратные стопки лежали, тесно прижимаясь друг к дружке, и совсем не были похожи на то, что он ожидал увидеть. После прощальных слов кавказца о деньгах и богатстве Митя представлял себе внутренность чемодана, выложенную тугими банковскими пачками. О каком богатстве шла речь? Немного поколебавшись, Митя приступил к осмотру.
      На вид это были документы, и у него возникло ощущение, что он копается в чьем-то архиве: здесь было много папок, помеченных шифрами, туго набитых огромных конвертов, но большая часть бумаг была просто скреплена в подшивки. Он наугад вытащил одну из папок, раскрыл и полистал. Первое, что бросалось в глаза, — часто встречавшееся имя. Оно было знакомо Мите. И не только ему — всему городу и даже области; а может быть, оно было известно и в столице. Он держал в руках документы, касавшиеся одной из местных административно-финансовых фигур. Это были сведения о заграничных банковских счетах, контракты на экспорт-импорт, лицензии, описи недвижимости, показавшиеся Мите реестром наследных владений британской короны, расписки, векселя, доверенности и еще много других, неидентифицированных им бумаг — большей частью в копиях. От обилия и многозначности чисел, которыми определялись наличные и безналичные суммы в рублях и в валюте, у него зарябило в глазах. Он заглянул в самый низ стопки бумаг и вытянул оттуда небольшой конверт. Неосторожно открыв его, он выпустил на волю разноцветную стайку, широким веером разлетевшуюся по комнате. В конверте были фотографии. Митя подхватил с пола несколько штук и остолбенел, потом похолодел, а затем всерьез задумался. Фотографии демонстрировали изощренные сцены из интимной жизни вышеупомянутой публичной фигуры, совершающей ритуальные действия, которые можно было бы красиво назвать тесным сплочением и единением двух сословно-кастовых групп. Обе эти группы имели статус публичных, но недостаточно ассоциировались в народе друг с другом на этой почве. Виды, запечатленные на фотографиях, откровенно венчали этот ассоциативный ряд. Митя сложил фотографии в конверт и закрыл папку. Затем перебрал еще несколько личных досье — во всех было почти одно и то же.
      Чемодан содержал оружие психологического воздействия на весь городской и областной олимп вплоть до губернатора. Было от чего прийти в легкое замешательство и беспокойство за судьбу родного города. Тем паче свою собственную.
      — Вот так и становятся либо миллионерами, либо трупами, — сказал Митя и снова упаковал грязное богатство в чемодан.
      Хотя, конечно, одно другому не мешает — миллионер так же легко может перейти в трупное состояние, как и простой смертный. И шансы сделать это досрочно у них примерно равны: до простого смертного проще добраться, но у небожителей и рыцарей темного капитала больше возможностей перейти кому-нибудь дорогу…
      За время его бдения над зловещим чемоданом солнце поднялось уже высоко, и Митя вспомнил, что собирался сегодня за город на этюды. Он засунул чемодан в старый комод, решив повременить с вердиктом относительно его дальнейшей судьбы. Кто знает, как сложатся обстоятельства… Торопиться не стоит — на помойке, в своей родной стихии, саквояж всегда успеет оказаться.
      После завтрака он принялся за сборы, экипировался попривольнее — обрезанные до колен джинсы, безрукавка, сандалии и красная бейсболка с огромным козырьком. Вид тинейджера-переростка был обеспечен; рюкзак за плечами и этюдник под мышкой дополняли зрелище, делая Митю похожим на тинейджера-переростка, подавшегося в бойскауты.
      На часах было без чего-то восемь. Митя спустился во двор и направился к дыре.
      — Мое почтение, Митрич, — раздалось у него за спиной. — Куда путь держим?
      Это был Матвей — сосед по этажу. Нынешнюю ночь он провел, скорее всего, под одним из этих кустарничков, немного оживлявших дворовый пейзаж.
      — Здравствуй, Матвей. Не жестко спалось?
      Он был чрезвычайно помятым, обсыпанным земляной трухой, всклокоченным и не до конца протрезвевшим.
      — А-а, — отмахнулся Матвей. — Переб-брал я вчера здорово, — он натужно икнул и затравленно огляделся по сторонам. — Мой двор — м-моя крепость, а? Так куда путь держим, друг Митя?
      — За город. Поупражняться решил. — Митя кивнул на этюдник.
      — Д-дело, — ответил Матвей. — Апартаменты доверяешь?
      — Когда протрезвеешь. Ключи на месте. И не забудь принять ароматическую ванну.
      — Обижаешь, начальник. Телевизер — он трезвость и чистоту любит, разве ж мы не понимаем.
      Матвей был горьким пьяницей — из тех, что в обилии рождает земля русская. Жена давно от него сбежала, жил он один, на работе не числился и пробавлялся неизвестно чем. Но несмотря на столь суровый образ жизни, душу Матвей имел по-детски наивную и честную. Первое из этих свойств привело его однажды в Митину квартиру, а второе позволяло бестрепетно доверить ему тайну ключей за дверным косяком.
      Как-то раз Матвей пришел к Мите с нижайшей просьбой. Из его путаных и застенчивых объяснений выходило, что Митя может стать спасителем его заблудшей и погрязшей души, которая пропадает без облагораживающих культурных влияний. Спасение, по словам Матвея, заключалось в допущении его к источнику облагораживающих влияний — проще говоря, к телевизору. В обмен на это Матвей пожелал предоставить свои услуги по растиранию красок и позированию.
      — Готов даже в обнаженном виде, — самоотверженно выкатив глаза, предложил он.
      Просьба была неординарной. Неизвестно, где он вычитал про растирание красок — наверное, в каком-нибудь историческом романе, и как ему в голову пришла жуткая идея насчет позирования, но Митю это позабавило. Он позволил Матвею смотреть в свое отсутствие телевизор. За хозяйство ничуть не беспокоился, только строго наказал трезветь перед сеансами.

      Автобус быстро довез его до окраины города. Дальше он пошел пешком, по проселочным дорогам, через пригорки и перелески — в места, необжитые сельским хозяйством, но облюбованные в незапамятные времена археологами и искателями кладов. Когда-то здешние полустепные края славились щедрыми урожаями древностей, почти каждое лето пополнявших собрания музеев и любительских коллекций. Лет сорок назад здесь начали систематические раскопки на месте древнего городища, заложили шахты и траншеи, а встречавшиеся часто холмики и возвышенности перекопали в надежде найти языческие погребения. Но в последнее десятилетие археологическое движение в здешних местах затихло. Покой древних времен тревожили разве что энтузиасты-одиночки, с лопатами и металлоискателями в руках бродящие по окрестным лесостепям.
      Митя бодро шел вперед, думая в скором времени выйти на ровное, безлесное пространство, возвышавшееся над городом и дававшее хорошую перспективу. По пути встретилась небольшая, бедная деревенька в два десятка кривых избушек. Дорога пересекала деревню ровно по центру, но проходя по ней, Митя не встретил ни одной живой души. Только в самом конце улицы ему на голову свалился петух, с громким криком вылетевший из-за высокого, заросшего боярышником забора. Вцепившись лапами в его бейсболку, петух собрался исполнить серенаду. Но Митя стащил птицу с головы. Серенада вышла скомканной и хриплой. А вслед за ней из-за забора послышались громкие и не совсем трезвые голоса.
      — Не-ет, ты, Иван, мне скажи как на духу, как эт-та твоя машина времени устроена. Я должен или не должен знать, на какие такие нужды науки пошел обчественный трактор? Ты что это, собрался на этом раздолбае въезжать в наше светлое будущее, а, Иван? Перпетум мебели изобрести хочешь?
      — Да не перпетум, Клим, экая у тебя голова непонятная. Синхро-транс-мобилизатор по-научному. А по простому выходит это так: сейчас ты здесь, а через минуту — в другом месте и времени. Хоть в прошлом, хоть в будущем.
      — А зачем, ну скажи мне, зачем мне в это прошлое, если я там уже есть. То исть был. Жил то исть. Меня там двое будет, что ли так по-твоему?
      — Ну, это… это как сказать, Клим… — задумчиво пробасил второй голос и замолк, а когда вновь заговорил, Митя уже не разбирал слов. Дорога шла дальше, и он вместе с ней.
      Разговор мужиков, вообще довольно обычный для деревенских жителей, его не удивил, но затронул патриотические струнки Митиной души: какова же должна быть непреодолимая тяга русского мужика к просвещению и чудесам науки, чтобы в разгар сенокосной страды он, забывая обо всем на свете, с головой окунался в волшебный мир глобальных научных проблем и эпохальных вопросов! И не просто окунался, но и при помощи незатейливых подсобных материалов решал эти общечеловеческие задачи. Поистине, неистощима сила русского духа.
      На этом месте Митины размышления о силе русского духа были прерваны необычным событием. Отойдя на сотню метров от деревни, он заметил идущего навстречу человека. Еще издали его фигура показалась Мите странно-знакомой. Он приготовился узнать в человеке какого-нибудь приятеля, собрата по цеху — в руке тот нес точно такую же плоскую сумку с этюдником. Но что-то Митю насторожило. Через пару секунд он сообразил, что человек этот одет в точности как он сам: оборванные, вытертые джинсы, с косым воротом безрукавка и ярко-красный козырек бейсболки над глазами. А за плечами болтается копия его рюкзака. Лица его он не мог разглядеть из-за низко опущенного козырька, но когда между ними осталось не больше трех метров, странный человек вдруг поднял голову и устало посмотрел на Митю.
      Он был похож на него как зеркальное отражение, как точная копия! И в его взгляде Митя прочел то же самое узнавание себя и удивление от встречи, хотя и не столь сильное, как его собственное. Он был ошарашен и с отвисшей челюстью смотрел вслед двойнику, продолжая при этом двигаться вперед. Через некоторое время он сполна ощутил все неудобства такого способа передвижения. Споткнувшись о здоровый камень на дороге, он распластался в пыли и песке, а этюдник накрыл его сверху. Из этого положения ему удалось увидеть реакцию двойника. Тот не спеша обернулся на грохот и чертыханье, мгновение отрешенно наблюдал за его действиями, потом отправился своей дорогой. Вытряхнув из одежды пыль и подобрав поклажу, Митя двинулся вперед и скоро сошел с дороги на неширокую тропинку, забиравшуюся вверх по травяному склону.
      Однако чего только не привидится в пыльном мареве жаркого летнего утра! День еще как следует не начался, а по дорогам уже кочуют миражи, до жути похожие на реальность кошмарных снов. В том, что это был мираж, Митя ни капли не сомневался. Местные старожилы, если их поприжать хорошенько, могут и не то еще рассказать. Здешние края вообще чрезвычайно богаты фольклорными обработками свидетельских показаний о живых покойниках, давно захороненных в родной земле, о призраках, проходящих сквозь стены, о звуках, раздающихся в воздухе на пустом месте — конском ржанье, гиканье, лязге железа или разбойничьем посвисте, о целых толпах привидений в древних одеждах, появляющихся то тут, то там. Такие уж тут места — то ли свет здесь как-то по-другому отражается, то ли плотность воздуха не такая, как везде, а может быть, прошлое тут намного агрессивнее, чем в других краях, и время от времени вклинивается своим отсветом или отзвуком в настоящее.
      Вскоре Митя достиг огромной равнины, окаймленной вдалеке неширокими перелесками и редкими невысокими холмами. Кое-где из травы поднимались необъятные дубы. Один из них стоял недалеко от начинавшегося пологого спуска. Там, внизу, в двух или трех километрах к югу тянулись городские окраины. Достав этюдник, Митя установил его поблизости от дуба и погрузился в привычное сомнамбулическое состояние творца вселенной.
      Когда солнце начало склоняться к закату, у него было несколько незавершенных этюдов, которые он собирался закончить в мастерской.
      Упаковавшись, Митя отправился немного побродить по вечерней, медленно выцветающей равнине. Было около половины восьмого. Высокая трава мягко шуршала под набегами резвящегося ветра. Эта равнина была вдоль и поперек изучена археологами после того, как местный мальчишка откопал здесь древнерусский меч, порядком проржавевший, и несколько наконечников стрел. Была даже выдвинута гипотеза, что когда-то здесь произошло большое сражение русичей с кочевниками. Гипотеза в скором времени подтвердилась множеством находок. Археологи ушли с поля тяжелонагруженные древним вооружением, фрагментами доспехов и конской упряжи. Каждый метр здесь был учтен, перерыт, осмотрен и прощупан. Но с тех пор прошло много времени. Ямы, рытвины и холмики накопанной земли сровнялись, поросли густой травой, и поле больше не напоминало местность, где поселилась колония гигантских кротов-монстров.
      Набродившись по траве, Митя улегся на спину и стал следить за облаками и птицами, с такого расстояния казавшимися мухами или толстыми неповоротливыми шмелями. Хотелось спать — прошлой ночью не сомкнул глаз, — и несколько минут он боролся с соблазном остаться в мягкой травяной постели на ночь. Поднимаясь с земли, он вдруг заметил в траве что-то блеснувшее на мгновение и тут же затаившееся. Он пошарил рукой и вытащил на свет божий странную вещь: идеально ровную геометрическую фигуру из матового, непрозрачного стекла, как ему показалось сначала. Это была плоская, высотой около сантиметра трехгранная призма с длиной грани чуть больше спички. На ощупь призма была холодной и абсолютно гладкой, с чуть округленными краями и углами. Очистив треугольник от налипшей сухой земли и отполировав об одежду, Митя внимательно осмотрел его. Стало ясно, что это не стекло, а камень. В жизни он не видел ничего подобного. В руке камень начал вдруг из матового становиться прозрачным; как будто белесая дымка внутри него таяла на солнечном свету, оставляя гладь камня безукоризненно чистой. Митя поднял его к солнцу и был зачарован необычайно яркой, искрящейся игрой света внутри камня.
      Ему подумалось, что камень не является произведением человеческих рук и потерять его здесь никто не мог. Так что нет ничего удивительного в том, что этот очень красивый камень, приятно холодящий ладонь, не попал в археологические реестры в качестве какого-нибудь древнего талисмана-оберега. Он наверняка вышел из недр мира — из подземной ювелирной мастерской, где идеальной огранке подвергаются застывшие слезы земли.
      Митя любовался камнем, его безупречными формами, игрой света, чистотой и прозрачностью. И вдруг заметил, что эта чистота начинает неуловимо нарушаться. Сначала это было просто чувство беспокойства, окрепшее, когда он увидел, как в самом центре камня появилась едва заметная крохотная точка. Через минуту точка выросла до размеров макового зернышка — Митя не мог отвести от нее глаз. А росинка все росла и увеличивалась, пока не стала казаться черным манящим зрачком. Митина тревожность исчезла без следа, тихая умиротворенность наполнила его, заставив забыть обо всех печалях и унеся куда-то вдаль на мягких укачивающих волнах.
      Когда волны прибили его к берегу и он очнулся, то обнаружил, что все еще сидит на том же месте и так же неотрывно смотрит вглубь камня. От инородного объекта, внезапно выросшего в камне на его глазах, не осталось и следа. Но что-то все же произошло. Митя чувствовал, что просидел на земле, глядя в камень, целую вечность. Спина не просто затекла, а задеревенела, шея не поворачивалась, ноги тоже потеряли чувствительность. Спал он, что ли, сидя? С трудом разогнув спину, Митя осторожно повалился в траву и несколько минут лежал с закрытыми глазами, ощущая утомление во всем теле. Но долго лежать ему не дала вспыхнувшая в голове догадка. Он резко сел и огляделся. Солнце висело в небе не там, где он его оставил до погружения в нирвану. Оно было на востоке, а не на западе, закат сменился восходом, вечер — утром! Митя посмотрел на часы — половина девятого. Камень он нашел около восьми. По часам все сходится. Но солнце!..
      Он встал и направился к вещам, лежавшим неподалеку, крепко сжимая в руке холодный, нисколько не вобравший в себя Митиного тепла камень. Наверное, он действительно спал, погруженный этой маленькой штукой в крепкий, беспробудный сон без сновидений. Проспал весь вечер и всю ночь, в буквальном смысле не разгибая спины. Неудивительно, что после этого он чувствовал себя так, словно несколько месяцев пролежал без движения в гипсовых доспехах.
      Завтрашнее утро как две капли воды было похожее на вчерашнее. Мите даже показалось, что он узнал неподвижно висящее в небе облако, очертаниями напоминающее кленовый лист. Точно такой белый лист он приметил, когда сошел с автобуса на краю города. Он помахал облаку как старому знакомому и только потом сообразил, что такого просто не может быть — облака, как и отпечатки пальцев, не повторяются. Просто он основательно устал и не мешало бы наконец отправиться домой.
      Он подобрал вещи, спрятал камень поглубже в карман и двинулся вниз по тропинке. Шагая, Митя размышлял о том, какой странной гипнотической силой обладает его находка. Он засунул руку в карман и нежно погладил камень пальцем. Такой маленький, хрупкий на вид и такой сильный! Сейчас же в голову пришла мысль о том, что камень — идеальное средство для отвода глаз противнику. Надо только сунуть ему в руки эту игрушку и попросить посмотреть в нее — только и всего. Дальше делай со своим врагом все, что хочешь: сопротивления не последует. Но как только эта мысль сформулировалась, стала очевидна ее абсурдность. Митя понял, что делать того, о чем он подумал, не следует ни в коем случае. И что самое интересное, он понял: запрет исходит от самого камня. А это доказывало, что камень обладает не только гипнотическими, но и телепатическими свойствами. Это уже вообще ни в какие ворота не лезло. Поэтому Митя перестал думать о камне. Что-то ему подсказывало, что тот сам напомнит о себе, когда придет время.
      Спустившись, он вышел на дорогу. Вдали уже виднелась знакомая деревенька. Было жарко, Митя устало передвигал ноги, мечтая о холодной ванне и завтраке в постели. Невысокое солнце слепило глаза, пришлось низко надвинуть на лицо козырек. Когда в зоне видимости появились чьи-то голые до колен ноги в сандалиях, он поднял голову, чтобы посмотреть на их владельца. То, что он увидел, было очень похоже на острый приступ deja vu: вчерашний мираж снова предстал перед ним во всей красе. Только на этот раз не Митя, а двойник раскрыл рот от изумления, так что Митя даже подивился его запоздалой реакции. А через четверть минуты он услышал приглушенный пылью грохот и чертыханье. Обернувшись, он увидел престранную картину: мираж растянулся на дороге, споткнувшись о здоровый булыжник, а сверху на нем лежал этюдник. Митя понаблюдал за его неуклюжими действиями, раздумывая, стоит ли подойти, но решив, что предложение помощи будет лишним, двинулся дальше.
      Деревня встретила его вчерашним петухом, важно разгуливающим поперек дороги под аккомпанемент громких, не совсем трезвых голосов.
      — Ты, Клим, ненаучно рассуждаешь. Зачем тебе в это прошлое! Да мало ль зачем. Ну хоть твоей Нюрки хахалю заезжему рыло начистить вовремя, чтоб неповадно было жен чужих отбояривать. А не успел ты ему физию причесать — ищи теперь ветра в поле и Нюрку свою там же. Но это я для примеру говорю. Машина времени не для таких глупостей. Тут, Клим, научный интерес, понимаешь…
      — А ты, Иван, не зарывайся слишком. Я тебе не дозволяю Нюрку мою глупостью обзывать, слышь, Иван! А самовар этому гаду я еще начищу. Уговорил ты меня! Спишу трактор на научно-общественные нужды. Дай я тебя расцелую, душа Иван!..
      Из-за забора послышалось звонкое троекратное чмоканье.
      — Ну… ты, Клим… уж того… совсем не того… отстань, Клим!
      Без сомнения, идея путешествий во времени оказалась настолько животрепещущей и отвечающей деревенским нуждам, что нешуточно раззадорила и воодушевила мужиков, демонстрировавших полное пренебрежение к течению времени и смене дней и ночей. Диалог «за и против» продолжался, его завершения ничто не предвещало, и время не имело никакого значения, коль скоро оно будет укрощено и поставлено на службу человечеству.
 
      По выбеленному солнцем двору слонялся без дела Сережа-дурачок — слабоумный парень лет пятнадцати, живший на первом этаже с матерью, Аделаидой Ивановной, дамой исполинских габаритов, оправдывавшей постулат о том, что хорошей бабы должно быть много.
      — Дядя Митя! — закричал Сережа и галопом подбежал поближе. Десяток лет разницы в возрасте и пожалуйста — ты уже дядя! — Дядя Митя! Ты не видел мой сачок для бабочек? — он с надеждой посмотрел на Митю.
      — Не видел.
      Сережа сразу погрустнел и засопел, но через секунду принялся посвящать Митю в дворовые дела. У него в запасе всегда имелись сведения обо всех жильцах дома, и он делился ими с каждым встречным.
      — Матвей сегодня ночью опять спал в кустах, а недавно пошел домой. Дядя Егор сказал, скоро опять будет демон… срация… — Слово далось Сереже с трудом. — Он делает новые плакаты, а старые милиция поломала в прошлый раз. К Илюшке опять пришла та… краси-и-вая! — мечтательно протянул он и спохватился: — Забыл самое главное. Эдик сегодня будет автомобиль покупать! Ой, а ты же куда-то поехал сегодня. Вот эта штука для рисования? — Он осторожно потрогал сумку с этюдником. — Почему так быстро вернулся?
      — Ты ошибаешься, я уехал вчера, — сказал Митя, открывая дверь в подъезд. — Извини, мне надо идти.
      — Мне тоже надо, — кивнул Сережа и сообщил, сделав страшные глаза: — Я устраиваю тараканьи бега! Не говори никому!
      Дома Митя с наслаждением принял душ, ополовинил холодильник и, наконец, блаженно растянулся на кушетке. Заснул почти моментально. И во сне ему привиделся кошмар. Ему снились гримасничающие тараканы, толпами и по одиночке, потом он стал одним из них, самым забитым и ничтожным. Он должен был бежать с ними наперегонки, не имея никаких шансов на победу. Раздался рев толпы на трибунах, и он рванулся вперед. Но здесь картинка внезапно поменялась, все исчезло, остался только он сам, куда-то и зачем-то бегущий. И вдруг он понял, зачем бежит: за ним летел клетчатый чемодан, хищно клацающий замками. Митя припустил изо всех сил, но чемодан все равно его догнал, злорадно опустился ему на голову и раздавил как маленькую козявку.
      Погибнув, Митя проснулся и долго лежал неподвижно. На часах было послеобеденное время. Стряхнув оцепенение и опять поплескавшись в ванной, Митя немного побродил по квартире. Потом, сам не зная зачем, достал злосчастный чемодан и снова начал разбирать его содержимое.
      Зарывшись с головой в ворох изобличительной бумаги, он не услышал, как открылась квартирная дверь и в комнате появился еще кто-то. Знакомый голос вывел его из исследовательского транса.
      — О! А я думал, тебя долго не будет. А ты вдруг вернулся, — посреди комнаты стоял Матвей, недоуменно озиравший раскиданные по полу пачки бумаг.
      Митя вдруг занервничал и стал быстро засовывать все в чемодан.
      — Здравствуй, Матвей. Тебя не учили в детстве стучаться в чужую дверь? — Застигнутый врасплох он был хмур и неприветлив.
      — Так ты ж уехал. На эти, как их… этюды? И вроде бы здоровались мы сегодня. — В его голосе сквозило явное непонимание происходящего.
      — Ты пьян? Это было вчера.
      — Ей-богу, как с тобой расстался — ни капли. Трезв как стеклышко. — Матвей с достоинством подобрался и принял гордый, уязвленный вид.
      — Извини. — Митя наконец убрал чемодан с глаз долой и немного подобрел. — Почему ты сказал, что мы сегодня уже виделись? Я только утром вернулся.
      Матвей выкатил глаза.
      — Вернулся? Утром? Н-не понял. Было сказано — могу прийти, когда буду трезвым. Я пришел. По субботам показывают «Русскую одиссею». А тут ты. Я не знал… Ну, я пойду, тогда? — Матвей грустно-вопросительно смотрел на Митю.
      — Постой. Ты сказал, по субботам? Но сегодня воскресенье.
      — Никак нет, — твердо сказал Матвей. — Суббота, восемнадцатое.
      — Да нет же, воскресенье, девятнадцатое, — настаивал Митя.
      — Митрий, — в голосе Матвея послышались торжественные нотки, — я проводил тебя несколько часов назад. Это было в субботу, даю тебе в этом клятву Гиппократа. — Он ударил себя кулаком в грудь.
      — Ладно, уговорил. — Спор с Матвеем всегда оказывался тяжким делом. — Но сейчас тебе правда лучше уйти, что-то мне нехорошо, голова раскалывается.
      — Понимаю. Сочувствую, — тяжело вздохнул Матвей. — Что, старые дела покою не дают? — Он многозначительно посмотрел на ящик комода, куда Митя убрал чемодан.
      — Да какие там дела, — уклончиво отмахнулся Митя. — Барахло, никак не соберусь сжечь.
      — Зачем жечь! — воодушевился Матвей. — Можно во вторсырье сдать. Там деньги дают. Давай я отнесу, — предложил он.
      Такой вариант Мите в голову не приходил. Секунду поколебавшись, он отказался от такого исхода событий.
      — Нет, сам разберусь. Сожгу или…ну, в общем, ты, Матвей, иди, а?
      — Понимаем, как не понять. — Матвей задумчиво, с отрешенностью во взгляде почесал в затылке, глубоко сопереживая судьбе ценной вторсырьевой бумаги, и пошел к выходу. — Ну, будь здоров, хозяин. Если что — заходи.
      — Непременно, — пообещал Митя и спохватился: — Погоди, а как ты вошел? Ключи-то у меня.
      Матвей виновато замялся.
      — Ты, Митя, не сердись. Только твою дверь и ногтем открыть можно. — Взглянул исподлобья, повернулся и ушел.
      Странный получился разговор. Какая-то заноза осталась после него. А ведь Сережа-дурачок тоже говорил, что Митя уехал сегодня, и спросил, почему он вдруг вернулся.
      С беспокойством (не сошел ли он с ума?!) Митя снял телефонную трубку и набрал номер справочной.
      — Здрасьте, девушка, скажите, какой сегодня день недели?
      — Уже и в календарь лень посмотреть? — с недовольством ответили ему.
      — А я и числа не знаю, — сознался Митя. — Календарь здесь бессилен.
      Голос в трубке озвучил глубокое женское разочарование в жизни:
      — Все вы, мужики, одинаковые. Пьянь да дрянь. — И потеплел немного: — Суббота сегодня. Восемнадцатое.
      Митя повесил трубку.
      Он совершенно отчетливо помнил, что в субботу, восемнадцатого, в пять часов дня находился в пятидесяти минутах ходьбы от города, пережевывал бутерброд с колбасой, запивая его чаем из термоса, и разглядывал далекие холмы на горизонте. Сейчас, тоже в субботу, восемнадцатого, в пять часов дня он находится у себя дома, остолбенело глядит в окно и пытается сообразить, в какой же именно момент он раздвоился и почему теперь живет за двоих — сначала за себя, потом за… тоже себя. Но ведь это происходит одновременно, в один день, как же он может оперировать этими категориями последовательности — «сначала» и «потом»?
      А тот мираж на дороге в действительности не был миражом…
      В диком возбуждении Митя напялил ботинки, захлопнул дверь и ссыпался по лестнице вниз на улицу.

      Улочка была не то чтобы малолюдна, а как-то совсем пустынна. Кроме Мити на ней никого не было — да еще какой-то особенной, негородской тишины. И вдруг это ч удное безмолвие оказалось нарушено непонятным глухим гулом. Казалось, он шел отовсюду, земля под ногами сотрясалась от грохота. Митя остановился, пытаясь определить источник и природу странного звука, а когда понял, что он идет сзади и быстро приближается, резко обернулся. Но было поздно. Прямо на него несся стремительный, словно смерч судьбы, табун взбесившихся лошадей. За одну секунду дикие мустанги преодолели два десятка метров и накрыли Митю своими исполинскими торсами.
      Не выдержав вихревого натиска, он упал, сбитый с ног могучей силой. Он оказался на земле, в самом центре этого бурного, несущегося вскачь потока. Митя почти оглох от гулкого топота копыт и только остолбенело смотрел, как на него опускаются мощные, крепкие ноги первобытных степных кочевников. Но скоро он понял, что несмотря на свое плачевное положение, непонятно почему все еще жив. Табун, накрывший его, не причинял ему никакого вреда. Копыта, способные, наверное, убить и слона, не оставляли на его теле ни следа. Он даже не чувствовал их безусловно смертельных ударов, хотя земля под ним явственно сотрясалась. Зрелище было не для слабых нервов. Мите казалось, что конца этому бурлящему потоку не будет, но подняться с земли или хотя бы отползти в сторону он не решался. Он оказался в плену этого нескончаемого бега, окружившего его плотным призрачным кольцом.
      Прошла целая вечность, прежде чем он снова оказался на городской улице, а не в центре бесноватого табуна лошадей. Еще не веря в свое счастливое избавление, он с сомнением принялся ощупывать себя, пытаясь сообразить, почему его не убили эти свирепые мустанги.
      — Боже, вы целы! — услышал он вдруг. — Что это было? Я думал, от вас мокрого места не останется!
      К нему подбежал человек в шляпе пирожком и с портфелем и, схватив в охапку, принялся поднимать с асфальта. Митя вежливо отстранил его и поднялся сам.
      — Это безумие. Дикие лошади! Надо звонить в милицию, поднимать военных. Как они вас не растоптали? Что же такое творится?…
      Митя знаком остановил его причитания, указав пальцем в том направлении, куда ускакал табун. Улица тянулась вперед еще далеко, но там ничего уже не было, бешеный поток исчез так же внезапно, как и появился, пропал и гул от ударов копыт. Асфальт больше не сотрясался от яростного топота. Человек с портфелем замер, открыв рот и широко распахнув изумленные глаза. Митя же заметил еще кое-что. Точнее, кое-кого: это был молодой парень, почти подросток, одетый в черное. Он стоял на углу двухэтажного дома неподалеку от них и, сложив руки на груди, в почти ритуальной позе смотрел куда-то вперед.