Сады Шахерезады

      -Да, Мудрый, - снова смиренно потупясь, сказал Даррк. - Моя неразумная голова рождает дерзкие и пустые слова. Но не будь со мной столь суров, Хранитель, - взмолился он. - Тот Путь Утраты, который отныне стал моим, отнимает у меня и ясность мысли.
      -Ты сам ее у себя отнимаешь, - узорчатый посох иссушенного годами и болезнью Логана опять со стуком воткнулся в пол.
      -Кайлэни, - Урмаш со вздохом качнул головой. - Ты не понимаешь того, о чем говоришь. Ясности мысли у тебя нельзя отнять, потому что она к тебе еще не пришла.
      -Так дай же мне ее, Урмаш, сын земли и неба, напоенный светом солнца и луны! - с жаром воскликнул Даррк, приложив ладони к груди. - И скажи, что являет собой эта золотая чаша на столе, куда каплет вода. Что значит сей сосуд в глазах Мудрых? Ответьте мне, о Хранители, ибо загадка эта смущает мой ум и тайна чаши терзает меня своей безымянностью.
      Губы Урмаша едва-едва тронула довольная улыбка, приправленная хитринкой.
      -Ты заговорил об этом. Я ждал этого. Я расскажу тебе, потому что это осветит твой путь и ясность мысли придет к тебе, приняв вид и образ наполненной доверху чаши без дна.
      Даррк с жадностью впитывал в себя речи Урмаша, льющиеся теплым, упругим, соединяющим небо и землю дождем.
      -Слышал ли ты, Даррк, слово дальнее, иноземельное, пришлое - "часы"?
      -Нет, - ответил Даррк.
      -Ну так знай же, что часами называется прибор, отмеряющий время, овладевающий его неудержимостью, откусывающий от него миги, обороты солнца, человеческие жизни, века бессмертия. Время - неохватный глазом и умом поток. Его нельзя удержать, но можно поделить на части и по отдельности укрощать их, растягивая или сжимая по желанию. В едином потоке нет отрезков, делений, нет капель - но в каждой капле уже заложено единство потока, единство его неукротимой воли. Капля - миг времени. Капля к капле уже поток. Тебе внятны мои слова, кайлэни?
      -Да, Мудрый. Но ведь время - это не вечность. Ты сам говорил, что там, где нет времени, - там вечность. И Харар... к чему Харару время? К чему оно вам - Хранителям вечности Харара?
      - Ты слишком спешишь, кайлэни, - неодобрительно отозвался Урмаш. - Это говорит мне о том, что время еще имеет большую власть над твоим умом. Ты не должен позволять ему разрывать себя на части... Харару время затем нужно, продолжил старец, чуть помедлив, - чтобы избавляться от него, размыкая его ритм. Видишь, капли падают одна за другой через равные доли времени. Целиком, до краев чаша заполняется за промежуток времени, называемый часом. Тогда я открываю ее дно, - Урмаш наклонился к столу и что-то сделал рукой у самого его края. Даррку показалось, что старец повернул какой-то крохотный рычажок, - и вода времени уходит.
      Чаша начала быстро опустошаться с тихим журчанием и всхлипом напоследок. Урмаш снова дернул тот же рычажок. Капли с потолка продолжали падать, удерживая заданный кем-то ритм.
      -Но можно и не сливать воду целиком, а установить такой размер щели в дне чаши, чтобы содержимое ее просачивалось тоже по капле. Сколько прибудет, столько и убудет, а чаща останется полной. А теперь попытайся увидеть в этом сосуде не чашу, а смертного. И час - вся его жизнь. Он впитывает в себя отпущенное ему время, и как только наполнится до краев приходит смерть.
      -Но из человека его время слить, как воду из чаши, невозможно, - с полуулыбкой заметил Даррк.
      -Верно. Только ведь мы говорим не о смертном, а о Хараре. Его время это те, кто живет в нем. Маленькие капли, составляющие жизнь великого города. Но мы знаем, как открыть дно этой чаши, - вкрадчиво произнес Урмаш.
      -Шебалу? - ошеломленно вскрикнул Даррк.
      -Именно, - почти промурлыкал по-кошачьи хитромудрый Урмаш. - Уходящие капли воды-времени - это кайлэни.
      -А разве те, кто просто умирает, сам по себе, - они не просачиваются сквозь дно, освобождая место другим каплям? Почему именно кайлэни? В чем же тайна этого имени? - допытывался Даррк, тревожно вглядываясь в лукавое лицо Урмаша.
      -В том, что только кайлэни дано разрывать ритм времени. Время - это всего лишь ритм перемен, Даррк. Все изменения в мире и в жизни происходят с установленным для них ритмом. Время разлито в мире - в ритме смены дней и ночей, масок Великого Сутки, круговоротов солнца, в ритме биения сердца и дыхания, рождений и умираний. Тот, кто уходит в Никуда, сбивает этот ритм, унося с собой каплю времени. Обычным смертным такое не под силу - они оставляют свое дыхание и свое время на земле. Поэтому Харару нужны кайлэни. Ты удовлетворен моими ответами, Даррк?
      -Да, Мудрый, - кратко ответил Даррк. - Но скажи мне и другое. Ты говоришь, ритм сердца - ритм человеческого времени. Если бы у людей не было сердца, они жили бы вечно?
      Урмаш усмехнулся самой своей загадочной усмешкой, пригладил бороду, затем сложил руки на груди. И только после этого заговорил:
      -Счастлив тот, чей путь недолог, кайлэни-Даррк. Зачем людям жить вечно? Вечность Харара вокруг нас, но не в нас. Она как дом, который смертный строит на века. Прожить в нем он сможет недолго, но после него в доме останутся его дети, внуки и правнуки. И этот дом дает его обитателям покой, защищенность, силу, веру в жизнь. Вечность - это дом, Даррк, где тихо и покойно, где не грозят никакие беды и ненастья.
      -Слова твои, о Всезнающий, светлы, подобно полдневному небу, и многомудры, подобно воле светлоликого Гилу. Они не оставили в моем уме вопросов и тревог. И теперь я могу покинуть вашу обитель, о Хранители вечности, со спокойным сердцем. Мой путь виден мне ясно. Его узор сплетен искусно и с великим тщанием, и его зов становится во мне все громче и сильнее. Я чувствую, как он оживает во мне и отбирает у меня все, что ранее было тем, кого называли Даррэк. И лишь пустое любопытство еще осталось от того, прежнего, который жил в моем теле. Кайлэни знает, кто он и зачем он. Но он не ведает, почему именно он. Без этого узор не полон - в нем нет замыкающего ключа. Как становятся кайлэни, ответьте, Хранители!
      Четверо Старейших не спешили разбивать свое молчание. Дэлур, скосив глаза в сторону, все так же хмуро почесывал в бороде. Логан отрешенно застыл, уперев подбородок в посох. Нур с беспокойным интересом обегал взглядом всех троих. Урмаш задумчиво улыбался чему-то увиденному внутренним взором.
      -Ты сам знаешь это, кайлэни, - заговорил наконец Хитромудрый. Древнее Знание уходит от нас безвозвратно. То, что ты взял из него, уйдет вместе с тобой в Никуда. Так угодно богам.
      Даррк молча склонил голову. Ничто больше не держало его здесь, в Доме Старейших. Формула прощания прозвучала глухо и бесцветно, как иссушающий говор ветра в пустыне. Его никто не провожал - он сам отыскал выход из тысячекомнатного жилища Старейших, полагаясь на неведомо откуда взявшееся пространственное, почти звериное чутье.
      Даррк шел к своему дому. В Хранилище идти было незачем - само Древнее Знание изгнало его оттуда. "Разорвать нить Неразрывного... - вспомнил Даррк слова Урмаша, - не под силу даже богам". Но кайлэни размыкают бег времени. Разрывают неразрывное. И поэтому уходят в Никуда. В этом нет ничего человеческого. Наверное, думал он, кайлэни перестают быть людьми. Иначе как побеждают Смерть?
      Улицы Харара встретили его привычным, но ставшим вдруг очень далеким и как будто стеной отгороженным от него гомоном и движением. Даррк неспешно уходил из средоточия города к окраине. Туда, где ждали его дом и его продолжение в вечности - семилетний Рок. Торопиться было некуда.
      Иллоэ встретила его на пороге доверчивым взглядом своих больших, очень темных, как речная вода в глубине, глаз, полных любви и дарующих покой. Ни о чем не спрашивая, повела к накрытому полдневной трапезой низкому плетеному столику. Рок, как обычно, возился на заднем дворе со своими червяками.
      Торопиться было некуда. От Шебалу его отделяли два захода солнца. Значит, в запасе была вечность.
      * * *
      -Отверткин, подожди, пожалуйста. И не отпускай мою руку, а то ты можешь потеряться.
      -Этот червяк уже дохлый, сейчас я возьму другого... И я немножко устал. Мне надо передохнуть чуть-чуть. Ладно, Отверткин?
      -А знаешь, Отверткин, я, кажется, догадался, как передвигаются в Нездешнем мире. Тут не ходят ногами и не летают. Здесь надо просто крепко держаться за слова и тогда они унесут туда, куда хочешь. Правда, здоровски, Отверткин?
      -И я знаю, почему так. Отверткин, ты когда-нибудь играл со словами?.. А я играл. Я знаю, что они все мертвые. Просто взрослые привыкли считать их своим продолжением и договорились друг с дружкой, что каждое слово значит. А по-настоящему в них нет ничего. Просто буковки рядышком. И иногда они очень сильно мне мешают, слова эти. Без них было бы лучше. Они все портят. И врут. Я не хочу, а они все равно врут. Они говорят совсем не то, что мне нужно. Ты этого не поймешь, Отверткин. Папа говорил, что ты твердолобый.
      -Они мертвые, и поэтому живут в Нездешнем мире. Они тут везде и могут отвезти в любое место... Только знаешь, Отверткин... Они опасны для живых. Они могут убить. Или так измучить, что захочется навсегда остаться тут, в Нездешнем. Не будет сил вернуться обратно... Отверткин, я ведь вернусь, правда? Вот доведу тебя до Кольца и вернусь... Обязательно вернусь... Я только совсем немножко устал... Сейчас отдохну, и мы пойдем дальше...
      2.Второй. Как стать маньяком
      -Отверткин, я думаю, тебе сильно повезло. Здесь очень красиво, правда?.. Смотри, сколько радуг сразу! Один, два, три, четыре, пять. Сразу пять! А у нас там больше трех не бывает. Я один раз целых три видел. А здесь - пять! А вон, вон, смотри какие огоньки летают. Это, наверное, такие бабочки Нездешние! Ой, а это что? Отверткин, гляди, какие смешные! С пятачками на мордах и с хвостами. И рога на башке. Куда они так скачут?.. Чего ты говоришь?.. Да пускай ускакивают, я же не собираюсь с ними в догонялки играть. Мы же по делу идем, Отверткин! И я уже хочу скорей дойти, а то вдруг папа вернется. Он может напугаться, когда тебя увидит, и все испортит.
      -Ай! А этот-то тоже уже дохлый! Отверткин, я не заметил, что он уже того. И кажется, мы немножко заблудились... Подожди, я сейчас возьму еще одного и поищу дорогу...
      3.Третий. Забытые и Неведомые
      "В запасе - вечность".
      Да, любили древние изъяснятся непонятно и высокопарно. Они считали себя равными богам, не хотели уступать им ни в чем - ни в речах, ни в делах. Гордые очень были люди, бесстрашные, безудержные. И такое с метрополией творили! Едва в бараний рог не скрутили свой мир. Да только кончилась их эпоха. Повымирали, как динозавры, безбожники и хулители сверхчеловеческого промысла. Наверное, они и сами были похожи на динозавров - огромные, ужасные, прожорливые, беспощадные и с очень маленькими, подслеповатыми глазками. Плохое у них было зрение, у динозавров, чудовищ этих древних-предревних. Петр Тасмани любил рассказывать про них, какого только вранья не наворотил, - но вот одной из его побасенок Иэн верил. Потому что очень уж хорошо складывалась она с его собственными догадками и предположениями о природе и сущности древних людей. Тасмани говорил, что в конце второй эры, где-то веке в двадцатом, у безбожников существовал культ динозавров и их сородичей - драконов. Вероятно, драконы были еще ужаснее, потому что только достигшие совершеннолетия допускались к участию в этом... в драконослужении. А увлечение динозаврами считалось детской забавой. Ее высокомерно называли "Парком юрского периода" - сейчас иронию этого выражения уже не понять, глубинный смысл утерян, но буквально это значило примерно то же, что сейчас инкубаторий - "лягушатник", лаборатория воспроизведения человеческого вида.
      Н-да. Все-таки было у них что-то общее - у чудовищ и древних людей. Несомненно. И вот - "вечность в запасе"! Вечны только боги, это всем известно. Они рождаются, как смертные, это да. Но они не умирают - боги бессмертны. А люди умирают, еще как умирают, скоро в этом можно будет убедиться на собственной шкуре. Вечности у них нет, а есть не больше четырех десятков лет. Дольше люди не живут, - только в сказках да россказнях того же Петра Тасмани, специалиста по древностям, как он хвалится на свой счет. Вот уж чему никак невозможно поверить, так это тому, что в конце второй эры люди доживали до ста лет, да еще и тому, что были такие долгожители, которым и 120 было не пределом. Любит он приврать вечерком у костерка с кружкой хорошего брыля в руках - этот Тасманиец. Но человек полезный, нужный. Много знает.
      Иэн достал из кармана квадратик носового платка, встряхнул, превращая его в огромный кусок ткани, и громко, звучно высморкался. Всякий, кому довелось побывать узником крепости Бладфорт, знает - более сырых, мрачных и непригодных для жилья подземелий на свете нет. Просто потому, что не может быть. На дворе 5 век третьей эры - какие уж тут могут быть осклизлые, мшистые, кой-где с плесенью стены, вечно мокрые, с обильной течью и капелью потолки, непроглядная темнота узилища и пробирающая до костей промозглость, когда наверху, на земле - вечное лето с иссушающим зноем! Говорят - да тот же Тасмани утверждал, что этим подземельям не меньше полутора десятка столетий, их построили в то время, которое в конце второй эры называли Средневековьем. И уточняли - мрачным средневековьем. То-то и оно. Уж в этом Тасмани не приврал ни на волос. Мрачнее не бывает. И гайморит легко заполучить, и шуршит кто-то по углам в темноте, да и вонь здесь порядочная стоит.
      А все из-за того, что Бладфорт еще три столетия назад поборниками старины при дворе было решено сохранить в качестве Реликта. Со всеми привилегиями музейной ценности - то есть безусловным поддержанием ее внешне неприглядного, да и попросту отвратительного вида, всех внутренностей и коммунальных служб в неприкосновенности и неизменности. Неприкосновенность, конечно, фальшивая - раз в десять лет крепость реставрируют, но после каждого такого поборнического вмешательства Бладфорт становится еще более уродливым и тоскливым местечком. А уж про подземелья и говорить-то не хочется - здесь реставраторы, наверное, стараются перещеголять даже тех средневековых архитекторов и дизайнеров тюремного интерьера, что возводили это каменное чудище.
      И ведь не из любви к человечеству это делается. Не для развития этой исторической отрасли туризма, когда толпы людей бродят от одного мемориального анахронизма к другому, как велят им правила государственного общежития и нормы разумного образа жизни. Назначение Бладфортского Реликта совсем иное. Им устрашают преступников, особенно государственных, врагов человечества, возмутителей общественного спокойствия, безбожников и кощунствователей, неподчиняющихся властям и желающих иного. Вот этим "иным" для всех них и становится в конце концов Бладфорт. Точнее, его нижние, подземные уровни. Поблажки всем категориям преступников не положены условия заключения у всех единые. В древности это называлось равноправием и за него, объяснял Петр Тасмани, даже боролись. Зато теперь оно доступно всем, кто пожелает.
      Иэн Коттрей, заключенный четырнадцатой камеры - одной из трех десятков, предназначенных особо опасным преступникам, - не то чтобы очень желал попасть когда-нибудь в Бладфорт. Это случилось как-то довольно неожиданно для него и его товарищей, поднявших мятеж против правителя Швартвальда I, его придворных шаркунов, против расплодившейся жреческой касты и, главное, против нынешнего поколения богов, узурпировавших пантеон в самом начале третьей эры, если мерить человеческими мерками. Провинция Охлунь, где разгорелся мятеж, быстро развеяла семена неповиновения по соседним землям, и теперь восставшие пожинали обильные урожаи. Повстанческий режим охватил уже треть страны, а силы мятежников ни на каплю не иссякали в столкновениях с государственной системой внутренней обороны. Напротив, силы эти, как казалось в столице и при дворе, регулярно снабжаемых отчетами и донесениями противоборствующих мятежникам лиц, росли как на дрожжах, в неописуемой формулами прогрессии. Рескриптом Швартвальда I за голову Иэна Коттрея и других предводителей кощунственного движения была назначена цена - один миллион дублей, увлекательное путешествие на двоих в систему Гончих Псов и пожизненная индульгенция верховного бога Киберга. И отыскался предатель, соблазненный посулом. Ренегат, которому понадобилась зачем-то еще одна спайдер-карта с именем бога, врученная Первосвященником Жреческого Капитула.
      Третьи сутки командор мятежа Иэн Коттрей обживал эту тесную, смрадную, сырую конуру, питаясь вонючей жижей, что приносил дважды в день тюремщик. Смена дней и ночей была здесь неощутима, - без подсказок своего спайдер-нота он потерял бы счет времени уже с самого водворения сюда. Но большее нот был бессилен дать ему здесь. Иная связь с внешним миром, кроме согласованности во времени, оказалась невозможной. Здешние стены не пропускали частотный сигнал ни туда, ни обратно. Не зря же здесь возились реставраторы - все-таки кое-что усовершенствовали в духе времени. Бладфорт был изолятором в полном, в наиполнейшем смысле слова. А без доступа в Сеть человек уже и не человек. Без обновления своих системных, установочных, загрузочных, да и просто информационных файлов он - ничто. Ноль. Как единица общества он выбывает из общей структуры. Изгоем же быть страшно. Изгой попадает в замкнутое пространство ужасного ПараНоя, божества непознанных явлений, необъяснимых происшествий, безумных, сбесившихся случайностей, кошмарных стечений обстоятельств, бреда наяву и злобных галлюцинаций. Вот почему Бладфорт - хуже смерти. Но об этом узнаешь, только попав сюда.
      Иэну до проделок ПараНоя не было никакого дела. Когда решаешься на бунт против богов - всех сразу, - о таких мелочах думать не приходится. Божества средней руки волнуют в таких случаях меньше всего - ведь они только лишь прихвостни и мелкие служки великих богов, возглавителей пантеона. Уйдут Верховные - с ними вместе уберутся и божки, демоны, духи, коих вокруг любого пантеона наберется во множестве. Коттрей думал о другом. Он размышлял как раз о смерти, и она не казалась ему сейчас лучше замкнутого пространства ПараНоя, куда есть вход, но нет выхода. Безусловно, его казнят. Но когда и как это будет, он пока не знал. Вероятно, скоро. Еще вероятнее - очень скоро. В этом есть один, пусть небольшой, но немаловажный положительный момент - хотя бы гайморита у него не будет. И двустороннего воспаления легких тоже.
      В который раз за шестьдесят с лишним часов Иэн расправил носовой платок - с некоторой брезгливостью, потому что сказать про этот кусок тряпки "несвежий" было бы уже просто приукрашиванием действительности, - и, чихнув подряд четыре раза, так что даже шуршание в углах камеры на время замерло, громогласно и с возмущением высморкался. Потом, подумав, на ощупь расстелил тряпицу на лежанке, которая была всего-навсего ветхой конструкцией из нескольких деревяшек, покрытых рваным слоем соломы.
      Да, церемониться с ним, конечно же, не будут. Когда убедятся, что его личный файл-субстанцию разблокировать им не по зубам и, значит, в планы мятежников проникнуть не получиться - вот тогда-то его враги и дадут волю своим палаческим фантазиям. Придумают что-нибудь эдакое, незаурядное, с искрами и гирляндами, и чтоб подольше мучился ненавистный заговорщик, плут государственных масштабов, ниспровергатель божественной гармонии и общественных устоев, первый командор этого мятежного сброда Иэн Коттрей.
      Командор горделиво улыбнулся. А ведь весь этот многотысячный сброд, твердокаменный костяк мятежа - его, Коттрея, детище, выпестованное и выкованное в стальную рукавицу, - она бьет без промаха, сминая в лепешку все на пути своего удара. И с каждым из них он знакомился лично, каждый ему - друг, товарищ и брат. И только болью, бесконечной ноющей тяжестью в груди отзывается предательство одного из них...
      Иэн зло скрежетнул зубами. Хлюпнул носом, в нетерпении схватил сохнущую тряпку, прочистил обе ноздри, комком швырнул платок обратно. Но нет, мозг мятежа, его вдохновляющая сила и направляющая рука, Иэн Коттрей смерти не боится. Как и всякий, кто дерзнул воспротивиться воле богов, решился на войну со средоточием мира, утробой земли, объятьями неба, устроителями и вершителями судеб Сети, Иэн знал - боги неприступны, к ним дороги нет, поэтому победа нужна здесь - на земле, на улицах, в домах, в головах людей. Боги сами уйдут, когда их перестанут слушать, когда им не будут больше служить - когда их забудут. И на их месте появятся другие боги. Нужные. Всемогущие, всеведающие, всеми признаваемые и почитаемые, разжигающие пламя души и страсть ума. Великие и ужасные, милосердные и прекрасные.
      От мыслей о Конце командор унесся к воспоминаниям о Начале. С чего все закрутилось-завертелось...
      Иэн искал судьбу. Молодой был, юные нерастраченные силы бродили в крови, ища выхода и приложения. Да и честолюбие поигрывало, натягивая струнки души - в древности так называли бесплотную человеческую субстанцию - до предела, до накала, до звона в ушах. Оставаться бегунком, не знающим цели, под покровительством Либерташ, богини таких вот как он лишенных судьбы - до поры или до конца, - юному Коттрею ох как не хотелось! Ведь от объятий Либерташ до богадельни ее братца Гуманиса, бога-покровителя сирых и убогих, всего-то - полшага. А хотелось честолюбцу, каждой клеточкой тела желалось непременно громкой славы, звонкой удачи, яркой победы - все равно над чем. Лавры Геймерта, покровителя риска и выигрыша, манили сладостными обещаниями. Можно было, конечно, вверить себя опеке Галактиона, самого нелюдимого бога из всего пантеона, присматривающего за теми, кто покидает метрополию и наводняет звездолетами вакуум космоса. Или, допустим, попроситься в учение к кому-нибудь из Укинаков - мудрых жрецов блистательной богини Нуки, движущей Прогресс, и самому со временем сделаться великим и ученейшим Укинаком. И посвятить, к примеру, всю оставшуюся жизнь красивой и загадочной игре в шахматы с не менее таинственной, непостижимой, немилосердной, холодной и ослепительно сияющей богиней Шах-и-Мат, хранящей в своем сердце Ненайденное Бессмертие. Его она отдаст тому лишь, кто сумеет обыграть ее. А игрок Шах-и-Мат, это всем известно, - великолепный и беспощадный.
      Хотелось всего - и сразу. И только потому, что это было невыполнимо все и сразу, - Коттрей отправился в паломничество к Оракулу. И был ошеломлен предначертанием, высветившим его Назначение. Рольфу - Оракул, судьбу дающий, - предрек: быть Коттрею ниспровергателем старого, палладином нового, да ополчится он против богов и станет на сторону Неведомых и Забытых, соберет вокруг себя рать великую, начнет, но не закончит, омоет плаху кровью.
      Что такое "плаха"и чьей кровью ему придется омыть сей загадочный предмет, Коттрей не задумывался. Оракул сделал его счастливым - повеса обрел судьбу, и теперь все второстепенное утратило смысл. Он стал ждать своего часа - чтобы сделать первый шаг на пути к славе.
      И дождался, оставив позади еще десяток лет.
      Это была случайная находка. Роясь однажды в древнем могильнике - чего только в них не обнаруживалось, какие удивительные предметы не извлекались порой на свет! - Коттрей наткнулся на странную вещь - полуистлевшую, проеденную червячками кипу желтых листков толщиной в два пальца с текстом на древнем языке и в раскидном футляре, очень сильно истрепанном. Петр Тасмани, увидев Коттрея с этой штукой в руках, едва не захлебнулся собственной слюной и чуть не тронулся умом окончательно. Он ведь всегда был немного сумасшедшим - увлечение древностью обычно так действует на людей и даже с гордостью признавал это. Но называл себя при этом почему-то не сумасшедшим, а "библиофилом". Коттрею не трудно было догадаться, что так в древности звали умалишенных.
      А Тасмани вцепился в рассыпающийся на клочки предмет дрожащими пальцами и заявил, что это подарок судьбы, которого он ждал всю жизнь. И теперь он ни за что не расстанется с этой "книгой", будет следовать за ней повсюду, куда бы Коттрей ее ни увез и ни спрятал от него. Надо отдать бедняге должное - обещание свое он выполняет с точностью и буквальностью, вполне достойными такого немного психа, как Петр Тасмани.
      Но все это к делу не относится. Судьба, подаренная Оракулом Коттрею, крылась именно в "книге" - странным образом он это знал или чувствовал, или как-нибудь еще определил эту истину. Как разъяснил Тасмани, это был бумажный палеотип-кодекс 21 века второй эры или 2 века до начала третьей эры. Древний аналог нынешних спайдер-нотов, но с чрезвычайно мизерным объемом памяти. Вот она вся тут, память кодекса, сказал Тасмани, благоговейно листая дырявые и объеденные по краям страницы. И таких кодексов, говорил он дальше, в древнем мире была тьма тьмущая - все они хранили в себе крупицу общей, коллективной памяти древних людей.
      Потом была долгая, кропотливая работа по переводу "книги" на понятный язык, - это занятие Тасмани целиком взвалил на себя, лучась счастьем. Первое, что выяснилось, - "книга" называлась "Как стать маньяком". Что такое маньяк, не знал даже просвещенный Тасмани. Но и содержание "книги", изрядно подъеденное червями, оказалось не намного более понятным. К примеру, вот эта "вечность в запасе" или "Вечная женственность", или что за существо - шерстяное и с хвостом? И только две вещи Коттрей вполне уяснил. Речь в "книге" шла, во-первых, о любви, о которой он слышал и раньше. От старой женщины, что работала в инкубатории, обеспечивая продолжение рода человеческого. Ей удалось дожить до 45 лет, и она считала хорошим тоном разговоры о старине, об обычаях древности, давно забытых, сетования на блеклость нынешней жизни и падение нравов, на то, что теперь все не как раньше. Любовь была одним из этих позабытых, канувших в небытие обычаев. О содержании оного обычая женщина, разумеется, толком ничего не знала. Да и кто сейчас сможет понять их - эти древние традиции и ритуалы. Тасмани и тот на каждой странице "книги" заходил в тупик и хватался в отчаяньи за волосы. Но когда у людей была любовь, делилась секретом старожилица инкубатория, тогда дети вызревали в телах женщин. "Как это?" - удивлялся Коттрей, подозревая собеседницу в том, что она тронулась умом на старости лет. Шутка ли - дожить до 45! "А вот так! - аргументировала та. - Не было тогда вот этих вот яиц, - она тыкала пальцем в лежавшие рядком репрогранулы в питательном растворе. - А была любовь. Тебе молодому не уразуметь того. Так что и глазки-то нечего на меня напяливать, бесстыдник... О-ох, прости, Родинамать, спаси и сохрани твою верную служку от напасти, от дурного глаза, от черного человека, от паука в зеркале, от темной комнаты, от мохнатого на пороге, от вируса поганого, от мужика пьяного", - перечень неприятностей продолжался бесконечно, сопровождаясь суеверным скашиванием глаз в стороны и поплевыванием на ладони.
      Родинамать - божество, особенно почитаемое женским родом, покровительница репрогрануладсорбции. Строга, порою до жестокости, но справедлива. Дева-воительница, воинствующая девственница. И - тайна. Потому как - кто знает, что такое девственница и какая в том зарыта опасность? То-то и оно, что никто не знает.
      А про любовь и отращивание детей в собственном теле Коттрей рассудил так: представить себе это трудно, почти невозможно. Но сейчас многое нельзя представить и уяснить из того, чем владели древние люди. Ну была любовь. Было и много другое. Древние вообще утопали в излишествах. И при этом все же умудрялись быть несчастными. Наверное, это все их богиня Психология она их делала такими. Безбожники-то они безбожники, но волю и власть богов еще никто не отменял. Вот так-то.
      А про то, что древние были несчастны, Коттрей понял из "книги". Второй вещью, которую он уяснил из текста, было то, что безбожники алкали бессмертия. И придумывали для его достижения разные "Идеи". Вот эти-то идеи и сводили их с ума, калечили жизни, доводили до самоуничтожения и наполняли вожделением крови. Как вампиров из их же, древних, мифов. И где-то среди всего этого затерялась там у них любовь.
      Но главное все же было не это. Не странная любовь и не знакомая Коттрею жажда бессмертия. А главным было то, что в "книге" он нашел того, кто даст ему это бессмертие, то есть славу в веках. Точнее, тех. И всего лишь их имена - имена Забытых и Неведомых богов, ради которых он соберет вокруг себя великую рать и объявит войну пантеону Киберга и его божественной супруги Виртуаллис. Их имена - Эрос и Танатос. Никто доселе и слыхом не слыхивал о таких богах, но отныне они станут его, Коттрея, знаменем, его верой, его жизнью. И, возможно, его смертью. Он только начнет - закончат другие, так сказал Оракул. А когда они победят, Эрос и Танатос вернутся к ним из своей забытой древности и откроют людям свои лики, дадут им свои законы, осенят своей милостью и щедростью. Ибо так предрек Оракул...
      И предначертанное сбылось. Ему оставалось лишь омыть кровью плаху. Какой-нибудь экзотический род казни? Очень изощренный? И придуманный специально для него - для такого ранга государственных преступников? Нынче ведь приговоренных к смерти отправляют в космос и там катапультируют чтобы не обременять землю останками злодеев. Но Коттрей не просто злодей. Он и вся его банда, кощунствуя, блокируют личные субстанциальные файлы, лишая Службу доступа к ним. Они покусились на самое святое - на бессмертие бесплотной субстанции, которая через спайдер-нот попадает в государственное складбище личных файлов, когда сиятельная Виртуаллис сочтет смертного готовым к переходу в Иное. Мятежники отказывают божественной чете Верховных супругов в праве судить людские души, даровать им посмертное блаженство в Элизиуме Сети или обрекать на вечные муки борьбы с голодными вирусами в мрачной тесноте Интерфейсов. И эта ересь охватила уже треть страны!
      Коттрей усмехнулся. Даже в этой вонючей, темной конуре он ощущал себя победителем. Да, славно они потрудились, сея в народе правду о "бесплотной субстанции", которая вовсе не есть жизнь после смерти, и о том, для чего эти жреческие сказки нужны неприметным личностям из "Службы спокойствия Соединенного Североземья". СССС. Как шипение змеи.
      В животе вдруг что-то недовольно взвыло и заурчало. Пора бы тюремщику нести свою мерзкое, прогорклое варево, которым здесь кормят арестантов. И как только заключенные живут в Бладфорте по десять, пятнадцать лет на такой еде? От одного этого свихнуться можно.
      Ага, кажется идет. Не спешит, каналья, ногами еле двигает. Хотя знает, что жрать до смерти хочется.