2097 г. Бывшая Русская Европа, столица мира, именуемая Город
      Кубику очень не хотелось просыпаться. Он знал, что когда проснется, ему будет гадко, стыдно и больно. Поэтому тянул до последнего. Но открыть глаза в конце концов все равно пришлось.
      К счастью, голова болела совсем чуть-чуть. Разбитая физиономия и вовсе не ощущалась, как будто ее заморозили.
      А вот с эмоциями дело было плохо. Кубик догадался, что прочно впал в депрессию и теперь вылезет из нее только в новом сценарии. То есть в следующем месяце. Если, конечно, очередной ре а л не будет превосходить нынешний по уровню идиотизма.
      Кубик оглядел совершенно незнакомый потолок и нависшую над головой закорючку лампы, тоже не родных очертаний. Внезапно обрадовавшись, удивился — оказывается, следующий месяц уже пришел, а вместе с ним заработал и новый сценарий. А это, видимо, его городская квартира в новых декорациях. Однако следом и огорчился — совсем запустил свои рабочие обязанности, отчет за прошедший месяц должен был быть составлен и отправлен в информаторий еще накануне.
      Но тут он повернул голову и увидел бледно-голубые, словно выгоревшее небо, глаза, изучающие его с расстояния пятидесяти сантиметров. К глазам прилагались совершенно рыжие короткие, торчащие в стороны волосы и блестящая иссиня-черная кожа. Увидев это сочетание в такой близи, Кубик испугался и быстро отвернул голову. Впрочем, мог бы уже и привыкнуть.
      В тот же миг он сообразил, что радость была преждевременной — новый месяц не начался. Кошмар под названием «Торжество справедливости» продолжается. А незнакомый потолок и не родная лампа объясняются просто — загулял. До потери памяти. Что, к слову, бывало не так уж часто.
      — Ты кто? — спросил он, снова осторожно поворачиваясь к женщине.
      — Герта, — с готовностью откликнулась она. — А ты?
      — Кубик, — сказал Кубик, как всегда смущенно. Имя было немножко смешным, но отчего-то он не мог с ним расстаться. Жалко было, сроднился за двадцать пять лет жизни. А может быть, ему и нужно было выглядеть немножко смешным — чтобы не чувствовать себя идиотом в этом странном, необъяснимом, нелепом мире.
      — Какое смешное имя, — произнесла Герта, глядя на Кубика преданно и скучно. Даже не улыбнулась. Тупая констатация фактов — все, на что способно большинство населения Города. Или даже мира. Кубик никогда не покидал своего Города. А зачем? Везде одно и то же. Это всем известно.
      — Мы с тобой… ээ?
      — Конечно. А ты не помнишь? Вообще-то мне понравилось.
      — Да? А как я сюда попал? Я помню только, как меня били. Дальше — обрыв.
      — А за что били, помнишь?
      Кубик принялся размышлять. Да, кажется, он помнит, за что его обиходили. Он потрогал лицо — и понял, что большая часть его залита жидким пластырем. Удобная штука — высыхает моментально, обезболивает и кожу совсем не стягивает. И водой не смывается. Только бриться нельзя. Но это ненадолго — дня два. Пластырь быстро регенерирует поврежденную плоть. Все это Кубик знал со слов своей личной аптечки, инструктировавшей его всякий раз, когда он залезал в нее за каким-нибудь пустяком.
      — За то, что у меня белая кожа. За то, что я молод. За то, что я не лысый, — грустно и саркастично перечислял Кубик. — Ты не ответила. Почему я здесь?
      Герта пожала плечом.
      — Потому что я тебя сюда привела. Я здесь живу. А развлекаюсь в той забегаловке, где тебя раскрасили. Ты был такой… несчастный. Один в окружении всех этих черных рож, от которых меня уже тошнит… И пить совсем не умеешь. Развезло с первого стакана… Я сказала им, чтоб оставили тебя в покое, потому что ты со мной.
      — И они тебя послушали?
      — Попробовали бы не послушать, — усмехнулась Герта.
      — Значит, ты меня пожалела, — констатировал Кубик.
      — А что, нельзя? — Герта попыталась сотворить надменный, гордый вид, но у нее не вышло. Вместо гордячки получилась истеричка. Кубику пришло в голову, что из них двоих жалеть скорее нужно ее, а не его. — Мы что же, второй сорт, черножопое быдло, которое не может посочувствовать белому мальчику? А ты такой особенный, да? Что тебя даже всеобщая справедливость не касается?
      Она порывисто перевернулась на другой бок, и Кубик вздрогнул, услышав глухой нутряной вой. Так воют хворые кошки, у которых внутри что-то сильно болит.
      Кубик не пытался ее успокаивать. Ему самому было слишком тоскливо от торжествующей вокруг справедливости. Уже две недели он носа на улицу не высовывал, но тут не выдержал, сел в «тарелку», и вот чем все закончилось. Стыдом и болью.
      Но не виноват же он, что служит в Центре и потому не подвержен объективному воздействию реальностей — ни заданному сценарием, ни самопроизвольному. Не виноват!
      В открытом дверном проеме он вдруг увидел мальчика. Черного. Ребенок лет восьми глазел на них с выражением истощившегося долготерпения. Кубик растерянно завозился, натягивая простыню на совершенно голое женское тело, содрогающееся в горьком плаче.
      — Хочу есть, — хмуро сказал мальчик.
      — Ты что, маленький? Сам найти не можешь? — тут же взвилась Герта, перестав выть. Мальчик выслушал окрик равнодушно и сразу исчез.
      — Навязался на мою голову, — сердито пожаловалась Герта.
      Кубик понимающе покивал.
      — Да-а. Дети. Мне кажется, мы должны их любить… И временами мне кажется, что нам не дают их любить.
      — Почему это тебе так кажется? — с подозрением спросила Герта, снова поворачиваясь к нему черно-рыже-голубым лицом. — Кто не дает?
      — Законы природы. — Кубик пожал плечами. — Не очень приятно в это верить.
      — Может, ты веришь в байки про Божество?
      Кубик поугрюмел.
      — Нет. Просто мне кажется, что лучше матерям самим растить своих детей. И отцам. И любить их.
      — Да за что их любить?
      Кубик подумал.
      — У тебя в прошлых ре а лах были дети?
      — Не помню, — мрачно отозвалась Герта.
      — Вот. А если бы были, ты бы знала, за что их любить… Если это законы природы, значит, у природы нет детей. Поэтому она так бесцеремонно распоряжается чужими. И вообще всеми… — Кубик прикусил язык: чуть было не сорвалось с него «всеми вами», — всеми нами.
      Но Герта не преминула съязвить:
      — Да уж, особенно тобой. Вон какой беленький да ладный. — Она вздохнула. Немного погодя продолжила: — А может, этот, — махнула рукой на дверь, — мой и есть. Сын. Да. Вот так. Я же была беременна. Кажется. Давно. Не помню. — Звучный всхлип.
      Кубик протянул руку и погладил ее по рыжей голове.
      Странные все-таки эти законы природы. Если, конечно, это законы, а не что другое. Противоестественные. Ненормальные.
      Да и вот еще что: откуда он знает, что это ненормально? Сколько Кубик в себе ни копался, а сказать не мог — откуда. Просто знает. Такой уж родился. Или это сам он — ненормальный? Урод?
      Детства своего Кубик не помнил. Впрочем, как и все. Но наверняка оно не отличалось от жизни сегодняшних мальчишек и девчонок. Тех, что попадают в случайные руки, как тот, в соседней комнате, тех, что шайками шныряют по улицам, тех, что временно живут в приютах под наблюдением апатично-тупых симов. Каждый новый ре а л рвет все устоявшиеся за месяц связи, разбрасывает людей, как щепки, соединяет их в произвольном, невычислимом порядке. И стирает память за тот же месяц. Новый сценарий, новая реальность, новая жизнь.
      Кубик был рад, что попал в Центр. За год работы там он убедился — служащие Центра обладают бесценными привилегиями.
      Баловни природы? Кубик искренне сомневался в этом. Даже принадлежа официально к клану ирчей, толкователей законов природы, — сомневался…
      — Я хочу есть, — мальчик снова укоризненно смотрел на них исподлобья и теребил губу.
      Герта без слов встала, накинула халат и отправилась кормить подкидыша.
      Кубик продолжал страдать, валяясь в чужой постели и размышляя о причудах реальностей.
      Взять хотя бы это самое «Торжество справедливости». За вчерашний день он не встретил на улицах ни одной привлекательной женщины… Гм, о присутствующих лучше даже и не думать. Только высокий градус мог так пошутить над ним. Рыжая негритянка с испорченными зубами, обвислыми щеками и большим горбатым носом… Да что там привлекательной. Молодость тоже шла по разряду «вопиющей несправедливости». Как же — мозолит глаза тем, кто потерт и пожеван жизнью. Белая кожа… о! тут особая статья. Почему особая, Кубик не знал, но каждый волосок на теле, играя роль антенны для затаенного и невысказанного, сообщал ему: да, это статья особая. Поэтому — если ты не желтый, то непременно черный. Ну и, конечно, лысый. И это только по мелочи.
      Но и мелочей хватает, чтобы сполна огрести свое, законное, по физиономии.
      Потому что законы — они для всех. Потому что демократия. Абсолютная демократия. А не палец в жопе.
      Герта вернулась, сунула Кубику в руку большую чашку с кофе, сняла халатик и опрокинулась животом на постель. Полежала немножко молча, внимательно глядя, как он жадно глотает огненную жидкость. А когда он поставил чашку на пол, рука ее медленно поползла в его сторону. Залезла под простыню. И решительно пошла на штурм.
      Кубик бесстрастно отбил нападение. Рука уползла обратно.
      — Мне пора на работу, — сказал он, не двигаясь с места.
      — Ты работаешь? — поразилась Герта.
      — Ну… — Кубик понял, что, разнежившись, проболтался и теперь она от него не отвяжется. — В общем да.
      Герта рассматривала его как диковинную зверушку. Работает! Неслыханно. Людям не полагается работать. Они же не роботы. И не симы какие-нибудь.
      — И где ты работаешь?
      — Там. — Кубик махнул рукой. Выразиться яснее он не имел права.
      — Значит, — в голубых глазах прыгала потрясающая догадка, — вот почему ты не такой, как мы все. И чем ты занимаешься?
      — Конкурсом. — Кубик сказал правду. Это была примерно одна десятая часть правды.
      Герта насторожилась. Спина напряглась и светлые на фоне черной кожи соски вислых грудей оторвались от постели. Кубику было неинтересно и неприятно на них смотреть. Он хотел уйти. Удерживала лишь стыдливая благодарность к этой некрасивой женщине, вырвавшей его из лап несчастных и злобных громил. В конце концов, все они, в этом городе и в этом мире, так или иначе несчастны. А в несчастье нужно держаться друг за друга. Пока позволяют законы природы.
      — Ты — организатор Конкурса? — уточнила Герта.
      — Один из.
      Кубик отчетливо видел, как женское существо наполняется пылом, гневом и едкими словами.
      — Тогда скажи мне вот что, — отчаянно кусая губы, начала Герта. — Что за сучки… сочиняют всю эту дрочильню? Какого… мы должны жить в этом…? Себя-то вы, как понимаю, огородили от этого… А мы?! Мне вот так уже… быть негрой. Чего им не хватает, этим дурам…? Дырок между ног? Перца на…? Сколько нужно иметь недостачи в мозгах, чтоб вставать в очередь на траханье с Божеством? У него ж небось елда как целое бревно. Так насадит, что не встанешь потом…
      — Мне показалось, ты не веришь в его существование, — перебил ее Кубик.
      — Зато эти дурынды… верят, — парировала Герта.
      Конечно, она преувеличивала. Сценарии далеко не всегда были дрочильней. Бывали и хорошие. Если вспомнить… вспомнить… но ведь были же… только вспомнить… потом. И конечно, она просто не могла знать всего. Коротко говоря, она не знала ничего. Кубику стало очень грустно. Так грустно, что…
      — Нет никаких дурынд, — спокойно и отрешенно произнес Кубик. — Сценарии пишут райтеры. Трое или четверо, точно не знаю. И все — мужчины. Судя по их виду, и без того затраханные службой, чтоб еще набиваться в гарем к Божеству.
      Сказал — и похолодел. Сам не заметил, как выдал случайной любовнице, да какой там любовнице, просто, что называется, первой встречной бабе, секретные сведения служебного пользования. Тайну, свято и нерушимо хранить которую обязывался каждый сотрудник Центра. Под страхом лишения жизни.
      Кубик сжал зубы и решительно встал с постели.
      Герта притихла, словно тоже все поняла, и приклеилась к нему округлившимися глазами. Только пискнула:
      — Зачем?
      — Затем, — веско ответил Кубик, влезая в одежду. — Затем, что демократия. Ты знаешь, что такое абсолютная демократия?
      — Нет.
      — Это такое общество, которым управляют законы лотереи.
      — А…
      Попыталась возразить?
      — Фальшивой лотереи, — уточнил Кубик, не дав ей заговорить. — Про которую все должны думать, что она настоящая. Или делать вид, что так думают, — добавил он, пристально глядя на женщину. — Ты поняла?
      — Поняла. А если…
      — Это все равно ничего не изменит. Эта тайна сама себя хранит. Новый реал сотрет ее из твоей памяти. И из памяти тех, кому ты успеешь проболтаться.
      Да, хранит, горько подумал Кубик. Только не того, кто выдал ее постороннему. Предатели перестают существовать в следующем ре а ле. Просто исчезают вместе со старым.
      Таков закон природы.
      — На всякий случай записываю твой номер. — Кубик, преисполненный суровости, само воплощение закона, достал из кармана коробочку идентификатора и, пощелкав кнопками, поднес к голове Герты. На экранчике появились сведения об объекте.
      — Шестьдесят один год?! — потрясенно спросил он. — Ты и в самом деле…
      — …старуха? — закончила она за него. — А я и не скрываю этого.
      — Я думал, это… торжество справедливости…
      До запуска нового сценария оставалось несколько дней. Двое суток, прошедших после рокового дня, Кубик мужественно готовился к грядущему небытию. Новая реальность вычеркнет его из своих списков — он знал это не понаслышке. За год работы в Центре насмотреться пришлось всякого.
      Например, череда супруг Божества, подбираемых при помощи жеребьевки. Это был выработанный после многих лет конфронтации компромисс между кланом ирчей и кланом горлов. О существовании двух правящих кланов знали только их собственные члены, они же — служащие Центра. Работать в Центре и не принадлежать ни к одному из кланов было категорически невозможно. Все остальное население мира могло склоняться в ту или иную сторону, то есть выбирать между безбожием и религией, — личные предпочтения граждан ни горлов, ни ирчей не интересовали. Все, кто не относился к Центру, в любом случае не могли пополнить ряды их кланов. Такова была внешняя сторона дела, с которой Кубик разобрался очень быстро.
      Вникнуть же в тонкости внутренних разногласий между двумя кланами новичку, только что попавшему в Центр, было совсем непросто. У Кубика до сих пор от некоторых вещей голова шла кругом.
      Одной из этих вещей было сочетание Божества со своей очередной супругой, празднуемое ежемесячно. Супругой могла стать любая женщина планеты. Лишь бы не уродина и не старая. Для этого ей даже не нужно было участвовать в Конкурсе. Конкурс сам принимал в ней участие. То есть провозглашал ее победительницей лотереи заявок-сценариев. В действительности никакой лотереи не было — сценарий общими усилиями изготовляли профессионалы-райтеры. К чести организаторов Конкурса нужно сказать, что другого выхода у них просто не было. Свободные граждане мира год за годом не присылали в адрес Конкурса ни единой заявки. Они упорно не желали ковать счастье своими руками. Их не интересовали изменчивые очертания окружающей действительности. А ведь человечество мифологических эпох, как полагают некоторые ученые головы, долго, очень долго завоевывало это право менять декорации жизни буквально по желанию и мановению руки. Однообразие существования побеждено раз и навсегда.
      Но формальный победитель был необходим. Конкурс есть Конкурс. Закон природы и великий принцип демократии не может быть нарушен никем и никогда. В политической программе клана ирчей это стояло первым и основным пунктом. Фанатики-горлы, само собой, плевать бы хотели на великие принципы и законы природы. Эти так называемые толкователи божественной воли ни перед чем не остановятся ради утверждения оной сомнительной воли. По счастью, в этом пункте природа и Божество совпадали во мнениях.
      Божество требовало малый дар в обмен на выполнение заявки. В случае, если дары, в виде человеческих женщин, иссякнут, реальности, конечно, не прекратят сменять друг друга. Их круговорот невозможно остановить, пока не исполнятся сроки. Но тогда, по мнению горлов, человечество должно быть готово к тому, что карма его начнет раз за разом ухудшаться. Новые реальности станут безобразными, одна страшней другой, неприспособленными для жизни, грязными, жестокими, смрадными.
      Кубик хорошо помнил свой разговор с Рафом, с которым близко сдружился в первые месяцы службы. Тот был на три года старше и числился в Центре гораздо дольше. Соответственно, знал поболее и умел, не отягощаясь подробностями, рисовать вполне непротиворечивые схемы и своей родной, и чуждой им обоим ортодоксии.
      — А какие сроки должны исполнится?
      — Сроки искупления первородного греха. В начале времен люди жили в раю и не знали забот. Но постепенно они впали в суету сует, противную Божеству, и оттого лишились и рая, и первоначального бессмертия. С того времени и закрутилось колесо Сансары, то есть начались перерождения реальности. Горлы считают это наказанием и верят, что хорошим поведением они в конце концов заслужат возвращение в истинную реальность, то есть рай, и опять получат бессмертие. Колесо перестанет вертеться.
      — А Конкурс?
      — А Конкурс есть великая милость Божества, которому стало жаль несчастных людей. Он предложил им бартер. Сам знаешь какой. Поэтому люди могут заказывать реальности по своему желанию. Чтоб не скучно жилось. Но мы-то с тобой знаем, что Конкурс есть великая благодать природы. Вечная и нерушимая. И избрание супруги Божества — всего лишь цветная обертка для объективно происходящего.
      — Но ведь победа в лотерее — фикция. Где тут объективно происходящее? — искренне удивлялся Кубик.
      — Объективно происходящее здесь в том, что мы восполняем недостающее, — звонко и внушительно сформулировал Раф. — Природа же не виновата, что наши граждане отупели и насрали на ее великую благодать. В смысле на Конкурс. А мы поддерживаем баланс. Усвоил?
      — Усвоил. Значит, насчет супруги Божества — это суеверие?
      — Оно самое.
      — А куда, в таком случае, они потом деваются? — Не то чтобы Кубик желал поставить просвещенного приятеля в тупик — просто сам очень хотел вылезти из этого тупика.
      Это была великая тайна клана горлов. После обряда бракосочетания, проводившегося в присутствии наблюдателей от клана ирчей, немного пошатывающуюся от внезапного счастья новоиспеченную супругу Божества под руки отводили в специальные покои. К дверям приставлялась проверенная охрана. Тайные ходы совершенно исключались. Тем не менее наутро комиссия из представителей обоих кланов каждый раз констатировала бесследное исчезновение женщины. Горлы в составе комиссии отмечали этот факт с удовлетворением, ирчи — с недоумением. Тут же по сети запускалось сообщение о благополучном воссоединении Божества с новой супругой.
      Никто и никогда ее больше не видел. Поиски по индивидуальному номеру оказывались тщетны. Горлы хранили надменное молчание. Мол, сами догадайтесь, куда подевалось имущество Божества.
      — Ты думаешь, ты первый задаешь этот вопрос? — ответил Раф. — Ты и я, и еще многие — мы всего лишь младшие служащие. Этот вопрос — вне наших обязанностей. Он не должен тебя интересовать, понимаешь? Над ним ломают голову те, кому положено. И могу тебя уверить, давно ломают.
      — Ну и?
      Раф понизил голос.
      — По моим сведениям, сейчас наверху разрабатывается меморандум. Содержание: возможность частичного признания наличия в мироздании аспектов, не согласующихся с теорией законов природы, а также введения в контрольные и статистические программы «Божественной константы». Они готовы объявить, что существует «Нечто». Вот тебе и «ну и»!..
      Вот такая творилась в Центре откровенная мистика. Более того, исчезали не только супруги Божества. С приходом очередной реальности время от времени кланы недосчитывались кое-кого из своих. Попытки найти их через базу данных увенчивались полным неуспехом. Биодатчики пропавших глухо молчали. А делают они это только в одном случае — если мозга, который построил эту штуку внутри себя по заданной программе, более не существует в природе. Ни в живом, ни в мертвом виде. Полное распадение на элементарные частицы. Переход материи в виртуальное состояние. Небытие.
      При таком положении вещей Кубик не надеялся спастись. Следующим бесследно пропавшим будет он… Как пришел сюда, так и ушел. Тайна великая тут.
 
      Кубик безнадежно потыкал пальцем в открытых нараспашку внутренностях робота-уборщика и вздохнул. Ремонтника он вызвал еще час назад, но проклятого сима до сих пор не было. Самому ковыряться в микросхемах и проводк а х неподвижно застывшего пугала Кубику не хотелось — побаивался. Это был какой-то атавистический ужас перед высокими технологиями вообще и перед говорящей железякой в частности, страх, который Кубик пытался выдавить из себя, но пока не очень успешно.
      Робот его нервировал. Не давал работать, пялился бессмысленными фотоэлементами в спину, будто нарочно сломался именно в этой позе — чтобы подглядывать за тем, как Кубик составляет расчеты на компе. Передвинуть же его в одиночку было трудно — тяжелый и ухватить неудобно.
      В результате Кубик бросил работу, назло железному пугалу расковырял его панели и принялся ждать помощи.
      Некоторое время спустя дверь открылась, и он облегченно выдохнул. Однако это оказался не сим, обслуживающий технику, а всего-навсего добрый приятель Раффл. Кубик страшно обрадовался и сразу повесил проблему на друга.
 
      Раф обошел расхристанного робота кругом, вдумчиво дергая себя за ухо, и сказал:
      — М-да.
      — Что ты предлагаешь? — оптимистично спросил Кубик. Вдвоем против одного робота было уже не так страшно.
      Раф глубокомысленно почесал в затылке.
      — Нужно воскурение.
      — Чего? — опешил Кубик.
      — Воскурение, говорю. Жертвенный дым. Они это любят.
      — Кто любит? — еще больше озадачился Кубик.
      — Кто, кто, — проворчал Раф. — Д у хи любят. Которые внутри роботов сидят.
      Кубик изумленно смотрел на товарища.
      — Ты что, Раф? Я считал тебя… А ты… Ты суеверен, как… как горл. Ты веришь в эти… эти…
      — Салага ты еще, Кубик. — сказал на это Раф. — Никакое это не суеверие. Значит, так. Жди здесь. Я сейчас.
      И ушел.
      Кубик подождал.
      Через десять минут Раф вернулся. В вытянутой вперед руке он держал за длинный розовый хвост белую мышь. В другой нес плоское металлическое блюдо, почерневшее в центре.
      — Подержи, — велел он Кубику и передал ему мышь. Кубик брезгливо сморщился. — Смотри не выпусти.
      — Где ты ее взял?
      — Там где все берут. На складе спецсекция работает. Ты думаешь, у тебя первого робот скисает? Тут у всех те же проблемы. А ремонтников всегда где-то носит. Воскурение проще сделать.
      — Что, действует? — ехидно спросил Кубик.
      — Проверено.
      Раф положил блюдо на стул, стул придвинул к роботу, достал из куртки карманный нож.
      — Давай.
      Он осторожно взял мышь за мордочку и аккуратно перерезал ей шею. Кровь закапала на блюдо. Туда же Раф положил белое тельце. Снова полез в карман, вытащил настоящий лист бумаги и поджег его. Потом накрыл им мышиный труп.
      — Нужно, чтобы топливо было натуральным. Масло или бумага. Горючка не годится. Запомнил? Потом сам будешь все это делать.
      — Не буду, — покачал головой Кубик. Ему было жалко мышь. Живое существо.
      По комнате поползла вонь горелой шерсти и плоти. Кубик закрыл нос ладонью и спешно вышел в коридор.
      Пять минут он слонялся под дверью, прислушиваясь и изнывая от непонятных, но отвратительных ощущений. Наконец Раф позвал его.
      — Готово. Принимай, — с гордостью показал он на оглядывающегося по сторонам робота. Вид у ожившей железки был не очень-то бравый, зато действия вполне осмысленные. Робот-уборщик запахнул свой панцирь и вежливо прогундосил:
      — Благодарю вас.
      Затем засосал в свои внутренние емкости для мусора обгорелую тушку и бумажный пепел. Впрыснул в воздух нейтрализатор задымления и запаха и укатил, забрав с собой воскурительное блюдо.
      Кубик впечатлился. Воскрешение робота происходило по всем канонам чудосотворения и не могло не вызвать трепета. Нервического трепета, близкого к истерике или даже буйному припадку. К счастью, Кубик умел сдерживать свои бессознательные порывы.
      Раф внимательно смотрел на него.
      — Ничего, привыкнешь, — успокоил он Кубика. — Все привыкают. С первого раза тяжело, конечно. Тебе еще повезло, что ты здесь уже год обживаешься. А мне это показали почти сразу, как сюда попал. Меня потом по всем этажам разыскивали. Представляешь, иду с закрытыми глазами, аккуратно все углы обхожу. Без сознания! Это мне потом рассказывали. В себя пришел только в медблоке. Вот тебе и чудеса.
      Кубик рассеянно покивал.
      — Между прочим, — продолжал Раф. — Я чего к тебе пришел-то. Ты текущий процент по своему сектору получил?
      — Сегодня не успел еще. С чучелом этим куковал. А вчерашний — восемьдесят пять. А что?
      — А то. У меня сегодня девяносто четыре. У Тадика — девяносто пять. У Серого — девяносто три и восемь. Ну и так далее.
      Кубик мрачнел на глазах.
      — А чего ты хочешь. Высокая пластичность с самого начала в сценарии была задана. Думать же надо было.
      — Надо было, — согласился Раф. — Только чего теперь жевать про это — надо было, не надо. Если до ста дойдет, мы все можем вылететь в задницу.
      — А что… будет? — осторожно осведомился Кубик.
      — Точно никто на знает. Потому что никогда раньше не доходило. Но предположения имеются. После сотни пойдет ускорение. Процент будет нарастать со скоростью единица в час. Это по прикидкам. Начнутся необратимые изменения. Если заснять разложение трупа в течение года, а потом прокрутить за две минуты — вот так это примерно будет со всем реалом. Он просто сбесится. Будет… как его… первобытный… первородный… хаос.
      — А Конкурс? Он останется?
      — Ничего не останется, — мрачно пророчествовал Раф. — Ни Конкурса, ни нас с тобой. Хорошо, если планета Земля не…тся совсем.
      Кубик уселся на стол и скукожился.
      — Страшно, — сказал он сипло.
      — Поджилки трясутся, — поддакнул Раф.
      — И это все устроили мы? В смысле — Центр?
      — Ну уж нет. Лично я заламывать руки и ползать на коленях не собираюсь. Не мы же их всех лысыми неграми сделали. Народ хочет справедливости. Он ее получил. Так? Объективная самопроизвольная трансформации реала в соответствии с заданными параметрами. Ты вспомни, с чего это все началось.
      — С чего?
      — С зависти. Желание справедливости растет четырьмя ногами из зависти. И только одной ногой из чего-то еще.
      — Да это понятно. — Кубик махнул рукой, словно муху отогнал. — Но почему же это все так… тупо? Как будто живем среди дебилов. Высшая школа сразу исчезла, ты помнишь? Как языком слизнуло… это… животное такое было… не помню название.
      — Корова.
      — Вот-вот. А ты заметил, что люди на улицах одеты… как страшилки на Хэллоуине?
      — Одежда украшает человека. Справедливость требует, чтобы она украшала всех одинаково… или одинаково уродовала.
      — Вот-вот, — повторил Кубик. — Почему же всегда выбирается минус, а не плюс? Уродство, а не наоборот? Вычитание, а не прибавление?
      — Закон природы? — в шутку предположил Раф.
      — Или великий принцип демократии, — серьезно ответил Кубик. — Считай: самоликвидировались — белые, молодые, красивые, слишком умные, кошки, собаки, цветущие деревья, третьего дня, кстати, не видел в воздухе ни одной «тарелки», все стали какие-то облезлые, несчастные, скучные. Глядят друг на дружку с опаской и злобой. Помнишь, две недели назад в Риме — история с инвалидами?