– Зато ненадежно. Ни я дороги не знаю, ни ты. Вон впереди грузовик с московским номером. Наверняка едет в Москву. Надо держаться за ним. Он выведет на дорогу.

У нее возникли сомнения на этот счет, но она промолчала. Вскоре сомнения оправдались. Заляпанный месячной грязью грузовик с московским номером свернул во двор ярославской автобазы. Они как раз успели притормозить, когда за ним с грохотом закрылись зеленые металлические ворота. Тут она не выдержала и громко расхохоталась. Муж просто зашелся от злости.

– Ну и где мы теперь? – закусив губу, спросил он.

– Откуда я знаю? Ты же сам выбрал проводника с московским номером!

Он презрительно скривился:

– Хороший из тебя штурман! Не можешь сориентироваться по месту!

Она обиделась:

– Я в Ярославле первый раз в жизни, как и ты!

– Вот и надо было дома сидеть! – Он почти выхватил у нее из рук злополучную карту и, с раздражением бормоча под нос, стал прокладывать новый маршрут.

– Давай вернемся в центр! Раз уж приехали, давай посмотрим! Такую красоту, может, больше никогда не доведется увидеть! Люди специально ездят смотреть города Золотого кольца на экскурсии, а нам довелось побывать здесь, а мы не воспользовались этим, ничего не посмотрели! – Она сделала последнюю попытку.

– Да вот же, до окружной дороги два шага! – торжествующе ткнул он пальцем в карту. – Она выведет нас на московскую автостраду.

Ей пришлось спешно искать в сумке солнцезащитные очки, чтобы скрыть выступившие слезы обиды. Когда через полчаса, уже выехав из Ярославля на дорогу М8, муж, не спрашивая ее, остановился у какой-то придорожной речушки, потому что ему очень захотелось искупаться, ему и в голову не пришло, что тем самым он задерживается в пути. Он разделся, скрылся в кустах, и через минуту из воды послышались плеск и довольное фырканье. Она же осталась ждать его, сидя боком в машине с открытыми дверцами, свесив голые ноги в траву, и думала, почему она считает своим долгом все это терпеть? Почему никогда не взорвется, не хлопнет дверью, не заорет, наконец? Почему продолжает жить с человеком, который не признает ее интересов, пренебрегает желаниями, высмеивает и даже, кажется, презирает ее?

И она ответила на этот вопрос: потому что в теперешнем грубом и злом начальнике крупной фирмы она все еще продолжает видеть озорного и доброго парня в футболке с изображениями битлов на спине, вместе с которым они когда-то делили поровну по тарелке супа из пакетика и по куску серого хлеба с тоненьким слоем бутербродного масла. Потому что с этим парнем она когда-то была счастлива, верила в него, верила, что он добьется успеха, и продолжала верить и теперь; она думала, что счастье еще может вернуться! Просто он должен однажды остановиться в своем беге вдогонку за карьерой, посмотреть на нее и сказать: «Как же так получается, Нина?! Что же мы делаем с нашей жизнью?»

И тогда она, не упрекнув ни полсловом, молча привлекла бы его к себе и тихо по-матерински сказала бы: «Ничего, мой дорогой, ничего! Жизнь впереди еще длинная! Все еще можно исправить! И все еще будет хорошо! Ты только будь добрее ко мне, будь сердечнее! И все наладится, вот увидишь! Я обещаю!»

Настырная муха, по-осеннему сонно жужжа, стучала в окно, и непрекращающийся шум работы ее крыльев отвлек Нину. С тревогой посмотрела она на преподавателя и огляделась вокруг: не пропустила ли она чего-нибудь важного? Но в классе оказалось все то же: монотонным голосом преподаватель продолжал бубнить себе под нос, что все, у кого слабое зрение, должны сразу привыкать пользоваться в машине очками и принести соответствующие справки от врача; перечислял, какие учебные пособия учащиеся должны купить, и Нина, у которой все необходимое было уже приготовлено заранее, поняла, что она ничего не пропустила и не потеряла, пустившись в воспоминания.

Сухой, без интонаций его голос нагонял на учеников сон, и, обернувшись, она заметила, что кое-кто уже клюет носом. Ей тоже неумолимо захотелось спать, и поэтому, когда еще минут через десять такого же нудного времяпрепровождения преподаватель объявил наконец перерыв, все оживились, а Нина, наоборот, зевнула и, дождавшись, когда он, захлопнув свой журнал, вышел из комнаты, положила на стол обе руки, опустила на них голову и закрыла глаза.

Друзья, как и договаривались, ожидали Роберта в учительской. Так называлась у них небольшая комнатенка рядом с учебным классом. Там преподаватели курили, заполняли журналы, рассказывали анекдоты. Кроме Роберта, преподавателей в школе еще было четверо. Михалыч числился среди них старшим мастером. А их длинноволосый товарищ приходил сюда просто так, за компанию, когда в работе на грядках и в саду у него случался небольшой перерыв. Он тоже досконально знал машины, и докопаться до сути поломки, что-то развинтить, заменить и снова завинтить и тем самым помочь друзьям доставляло ему удовольствие. Эту точку зрения не разделяли молодые преподаватели – парни, пришедшие работать в школу недавно. Они, как подозревали и Роберт, и Михалыч, просто временно не могли найти себе более хлебного места. И поэтому подвизались пока в здешних краях.

– На фига мы будем горбатиться с этим ремонтом? – говорили эти ребята. – Ездим кое-как, да и ладно! Даже если ученикам дать совершенно новые машины, все равно они их сломают на третий же день!

Проблема заключалась не только в том, что ученики не берегли машины – кто по природному разгильдяйству, а кто просто по неумению ездить, но их не берегли и сами молодые преподаватели и, как не раз замечали Михалыч и Роберт, еще и разворовывали запчасти. Сколько раз оказывалось, что, когда необходимо было произвести срочный ремонт, нужных деталей не оказывалось на месте, хотя Роберт отлично знал, сколько и чего закупала школа.

– Выгнать бы их! – говорил часто Роберт.

– А работать кто будет? – возражал Михалыч. – Посмотри, сколько сейчас желающих освоить вождение. Ты учти, этот бум скоро схлынет, а потом неизвестно, кого ты дождешься! А мы ведь на самоокупаемости, не забывай!

– Черт бы побрал эту самоокупаемость. – Роберт нервно мял в руках сигарету. – Из-за нее количество учебных часов сокращается, в группы мы пытаемся заманить любых идиотов, которых в старые времена и на пушечный выстрел к машине было нельзя подпускать. Бухгалтерия закрывает глаза и на наркоманов, и на алкоголиков, и на явных психопатов. Принимаем липовые справки, выдаем липовые дипломы… А итог – нормальному человеку на улицу выехать скоро будет нельзя. Те, кто умеет и, главное, хочет правильно ездить, относятся уже, как мы с тобой, к вымершему племени динозавров.

Роберт недоброжелательно посмотрел через не прикрытую полностью дверь на тех, кто вышел в коридор покурить. В основном это была зеленая молодежь, едва перешагнувшая семнадцатилетний рубеж.

«Правильно, – усмехнулся Роберт, – права на управление автомобилем будут получать сразу, как только исполнится восемнадцать, вместе с правами голосовать на выборах и жениться. Все, кто постарше, уже освоили это дело. Рассекают теперь по просторам. Ежедневно, ежечасно рискуют жизнями. Своими-то ладно бы, так ведь чужими! Лихачество теперь не просто дань моде – стиль жизни. И эти, сейчас стоящие здесь, будут точно такими же. Вон они смотрят по сторонам. Разноголосые, шумные, наигранно веселые, не желающие учиться и слушать, явившиеся с единственной целью – даешь права! Большинство из них уже ездили немножко с кем-то, когда-то, и теперь они думают, что отлично все знают и умеют. Попробуй таких научи! Хорошо, если в группе попадется один или два человека, которые действительно хотят научиться правильно ездить! Но видно, опять неурожай на способных учеников. И как назло ни одной красивой женщины в группе! Да еще эта, в сером пальто, все занятие буравила его взглядом исподлобья. И что ты мог найти в ней, Михалыч?»

– Очнись! – сказали ему друзья, протягивая стакан. – Тебе надо взбодриться! Первое занятие в группе – не шутка! Как начнешь – так пойдет и дальше!

Роберт взглянул, что ему предлагают. В учительскую заранее была принесена хорошо известная им всем потрепанная спортивная сумка. В ее расстегнутом чреве виднелись стоящие аккуратными рядами бутылки с пивом. Михалыч извлек одну, а остальные ответили ему приятным постукиванием.

– Холодненькое! – Длинноволосый обладатель банданы легко сковырнул складным ножом пробку, и пенистое пиво полилось в пластмассовые стаканы.

– И кое-кто здесь утверждает, что жизнь нехороша! – со вкусом сделал глоток добродушный Михалыч.

Роберт влил в себя свою порцию залпом.

– Пора идти! Поговорим по душам после занятия, а пока содержимое этой сумки в вашем распоряжении.

И он, с сожалением оставив друзей, вразвалочку пошел в учебную комнату. Следом за ним потянулись из коридора ученики.

Первой, кто бросился ему в глаза в классе, была навалившаяся на стол курсантка Воронина. Ее серое пальто, небрежно повешенное на спинку стула, свисало и даже частично касалось краями грязного пола, а сама она, услышав шум сдвигаемых другими учениками стульев, подняла к доске сонное, недовольное, бледное лицо.

«Да уж, Женщина с большой буквы! Нечего сказать!» – подумал Роберт, уселся на свое место и стал смотреть в другую сторону.

А Нина все не могла прийти в себя – таким контрастным оказалось то, о чем она мечтала, готовясь прийти сюда, и то, что увидела на самом деле.

«Стоило спорить с Кириллом и портить себе нервы вот из-за этого!» – подумала она с горечью про свое первое занятие здесь.

И в голове ее опять закрутились картины недавнего прошлого.

Их машина в ту обратную поездку из Ярославля остановилась на берегу то ли речки, то ли большой канавы. Над клевером жужжали пчелы. Солнце немилосердно жарило кожу. Нина встала рядом с машиной. Хотелось походить босиком по траве, но какая-то странная апатия сковала ее члены. Муж все еще громко плескался и фыркал. По тропинке мимо нее прошлепали деревенские ребята в мокрых после купания трусах, в огромных кроссовках на босу ногу. Они возбужденно переговаривались друг с другом, размахивали руками. Один, шагая задом наперед, чтобы быть лицом ко всей компании разом, запнулся о корень и чуть не полетел Нине под ноги. На их уже хорошо загоревших, несмотря на начало лета, лицах играл веселый отсвет молодости. Двое тащили в огромной сетке что-то тяжелое. Нина услышала, что их громкий спор как раз касался того, какую часть этого тяжелого можно продать, а какую съесть самим. Сначала она не могла понять, о чем они говорят. Она присмотрелась внимательнее. В сетке между двух пар движущихся исцарапанных мальчишечьих ног медленно шевелилась какая-то мокрая темно-зеленая масса. Нина отпрянула, охваченная внезапным брезгливым ужасом, и вдруг поняла. В сетке была добыча. Это были раки, только что выловленные из воды и, очевидно, следовавшие к закопченной кастрюле на прибрежный костер. Нина вспомнила, что, когда они на машине сворачивали с дороги, у обочины сидела другая группа ребят и продавала уже сваренных раков, разложенных кучками на старой газете прямо на траве.

Нина посмотрела мальчишкам вслед и опустилась на сиденье.

– Ничего не изменишь, – сказала она. – Попались в сетку – и судьба решена. Такова жизнь. Не хочешь быть сваренным – не попадайся! – Она протерла очки и зафиксировала в сознании, что шум и плеск со стороны реки прекратились. Значит, муж скоро выйдет к машине. Она попыталась переключиться мыслями на что-нибудь другое, но в душе от встречи с мальчишками остался неприятный осадок. Как-то сама собой всплыла дурацкая мысль, что по гороскопу она тоже Рак. Представитель самого скромного из зодиакальных созвездий.

«Все-таки не очень-то справедливо, что звезды в моем созвездии очень уж маленькие! – как-то по-детски подумала она. – Всего-то четвертой величины!»

Муж наконец появился из кустов, посвежевший, раскрасневшийся. Он, видимо, тоже заметил юных торговцев раками.

– А я бы поел раков! – с вожделенным причмокиванием произнес он. – Жаль, пиво нельзя за рулем, но от одной бутылочки, я думаю, ничего не будет!

– Ты ведь очень торопишься! – не смогла удержаться от сарказма Нина.

– Невозможно ехать, такая жара! Зря ты не искупалась! – Он натягивал брюки на мокрые ноги.

– Я не взяла купальник. И потом, здесь берег такой глинистый! Очень скользкий! Неудобно спускаться к воде.

– Извините, песочка не подвезли! – сказал он и отправился к мальчишкам за раками. Вернувшись, он сел на траву и, нагнувшись над клочком газеты, с хрустом отломил оранжевую клешню. Нине почему-то стало так противно, так больно, будто это ей он вывернул руку. Хитиновая оболочка под его пальцами разламывалась на части, на газету капал прозрачный, слегка зеленоватый сок, Кирилл с шумом высасывал его из рачьих клешней и облизывался. Ей показалось, что ее сейчас вырвет. Она торопливо отошла от машины и пошла через луг по тропинке. Ветер, утешая, обдувал ее лицо ласковыми прикосновениями, и через какое-то время ей стало легче. Неожиданно резко, сзади, загудел сигнал их машины; это муж призывал ее вернуться на свое место. Она, вздохнув, отерла руками глаза, повернула назад. С довольным видом он уже сидел на своем месте и крутил ручку приемника. Его склоненная, такая знакомая голова показалась ей чужой, а макушка какой-то по-птичьему мелкой и, как это ни странно, острой. Молча она открыла дверцу и села рядом.

«Надо успокоиться, – подумала она. – А то действительно нервы слишком уж расходились! Ну не пришлось погулять по Ярославлю, так что же теперь, из-за этого удавиться?» Нина тут же вспомнила вечную присказку своей единственной подруги, той самой, от которой ушел муж. Подруга упоминала ее постоянно к месту и не к месту. В этой присказке выражалась одновременно и вся боль подруги, и вся ее жизненная мудрость: «А на одну зарплату не хочешь с двумя девчонками пожить?»

Нина улыбнулась: так ясно увидела она милое широкое женское лицо, знакомое с детства, в окружении двух таких же широких и добрых девчачьих физиономий. Подруга обожала своих дочерей и жила главным образом для них, имея и меняя после ухода мужа любовников; но имея не для того, чтобы потешить свои инстинкты, а в надежде создать новую семью для девочек, в которой присутствовал бы мужчина – добытчик, советчик и друг.

Пульсатилла было прозвище Нининой подруги еще со школьных времен. Как-то на уроке в учебнике ботаники нашли они с Ниной изображение цветка, лугового анемона. На толстеньком коричневом стебле плотно держались нежные лилово-голубые цветки, похожие на колокольчики. Под рисунком по-латински было написано – Pulsatilla pratensis.

– Так это же про меня! – тут же сказала Нинина подруга. – Стебель-то толстый, а цветок, если приглядеться внимательнее, ну просто как я – нежный и пушистый!

Мальчишки в классе все как один тогда заржали, а прозвище прикрепилось к подруге навсегда. Действительно, она была похожа на этот цветок – коренастая, с плотной фигурой, но имела нимб вокруг головы из легких светлых волос и небесно-голубого цвета глаза.

Кирилл выкинул газету с оранжевой скорлупой.

– Садись! – Он впервые за целый день внимательно взглянул на нее. – Вечно ты какая-то кислая! С глубокой думой на челе! – заметил он ей.

– Чему же мне так уж радоваться? – спросила она, садясь и закрывая дверцу и тоже глядя ему прямо в глаза. – Тому, что в последнее время ты делаешь только то, что ты сам хочешь, нисколько не считаясь с моими желаниями, и я вечно остаюсь за бортом? – Она старалась говорить тихим голосом, взывая, пожалуй, больше не к его сознанию, а к его душе, но он, упрямо набычившись, сердито ответил ей то, что она и так знала:

– Я и не звал тебя с собой!

И она окончательно поняла, что диалог не состоится. Она вытянула из сумочки темно-синий шелковый шарф и окутала им голову на восточный манер. Ей нравилось так носить шарфы. Внешность у Нины была полной противоположностью Пульсатилле: она была хрупкой, довольно высокого роста шатенкой, с темными серыми глазами и нежным, не очень четко очерченным ртом. Сама Нина считала свою внешность довольно ординарной, но Кирилл когда-то, в их лучшие времена, находил очень привлекательными и ее внешнюю хрупкость, и вытянутые пропорции тела, и шелковистые каштановые волосы, и тонкие выразительные руки. Теперь же его раздраженный голос настойчиво, будто град, колотил ей в барабанные перепонки.

– Ты думаешь, что все в жизни достается даром, просто так, падает с неба! Легко, играючи, за твои красивые глаза тебе кто-то скидывает оттуда материальные блага? – Муж въехал в довольно большое углубление в почве и теперь сосредоточенно выползал из него. В минуты напряжения лицо его становилось еще более сердитым и замкнутым, и хотя его новая машина без всякого труда справилась с препятствием, раздражение у него не прошло далее от этого.

– Вовсе я не думаю, что все достается легко! – Она не стала с ним спорить, не желая развивать дискуссию на дороге. Скоро они должны были выехать на шоссе, и чтобы вдохнуть напоследок ароматы нагретой солнцем травы, она нажала кнопочку на дверце, и стекло окна легко поползло вниз. Задира-ветер тут же схватил и вытащил в окно концы ее синего шарфа, играя с ними.

– Зачем ты носишь свой дурацкий шарф в такую жару? – сказал Кирилл. – Сидишь в нем, как старая карга!

Она замерла, будто ее внезапно ударили. Ведь он прекрасно знал, что она не переносила кондиционер. Какая бы температура ни была на улице, при включенном кондиционере она простужалась мгновенно. Конечно, с кондиционером было не так шумно, как с открытым окном, но зато все привычные звуки дороги оставались неразличимыми, и это давало ощущение нереальности происходящего, будто это не она сама мчалась по жизни, а смотрела какой-то надоевший фильм. И уже не чувствовалось тогда ни запаха разогретого асфальта, ни бензина, ни песка, ни нагретой солнцем травы, которую сминали колеса и которая расправлялась потом при освобождении с достойными восхищения упорством и скоростью. И поэтому ей гораздо больше нравилось ехать с открытым окном, выставив наружу краешек локтя, и чувствовать, как сзади надувается романтическим ожиданием странствий ее синий шарф. Когда-то в старой «пятерочке» они ездили именно так. И мужа тогда ничего не раздражало.

– Останови машину, – сказала она. Она внезапно решила выйти и дальше идти пешком. Все равно куда и как далеко. Он с визгом остановился. Она вышла. И так же быстро вспомнила, что далеко пешком уйти она не сможет, да и денег у нее с собой совсем нет. На то, что он будет уговаривать ее оставить свой демарш и сесть назад в машину, она и не надеялась. Так же как и не хотела ничего просить. С какой-то небывалой мудростью, моментально сделав вид, что ее укачало, она пересела на заднее сиденье и там легла, поджав под себя ноги, уткнув голову в маленькую подушку и прикусив зубами запястье, чтобы он не услышал, как она плачет.

Муж был занят дорогой и не обращал на нее никакого внимания. Она поплакала, привыкшая сама с собой делить свои горести, потом ее дыхание восстановилось, и в памяти снова всплыла подруга Пульсатилла. Насколько трудно, оказывается, что-либо кому-либо объяснить, даже близким людям! Каждый судит о жизни только со своей колокольни.

– Ты все время какая-то мрачная! – говорила Нине и Пульсатилла во время их редких в последнее время встреч. – Будто все время чем-нибудь недовольна… а вот попробовала бы ты повертеться, как я. Одной без мужика двух девчонок тянуть – не больно весело!

Нина сочувствовала Пульсатилле, но была с ней не согласна в оценках.

– Почему ты думаешь, что я недовольна? – Нина редко кому рассказывала подробности своей жизни.

– Потому что у тебя глаза тусклые, как у снулой рыбы! – объясняла ей Пульсатилла. – А должны бы гореть при такой жизни, как у тебя, как два алмаза!

– Да я не виновата! – оправдывалась Нина. – Глаза у меня как глаза, я с такими родилась. И на жизнь я вовсе не жалуюсь, просто живу в реальном режиме времени, не витаю в облаках, все время занимаюсь какими-то домашними проблемами, которые возникают, несмотря на наличие денег. Жизнь ставит вопросы нового качества, которые приходится решать… С чего бы тут порхать?

– Вот когда узнаешь, во что обходятся одни колготки для трех баб, и сравнишь с проблемами, которые приходится решать тебе, – вот тогда сама собой запорхаешь! – отвечала ей на это Пульсатилла.

Подружка вовсе не была злой. Просто однажды она оказалась совершенно не готова к тому, что жизнь так больно тюкнет ее по башке.

– Думаешь, я не знаю, – в минуты откровенности говорила она Нине, – что многие женщины сознательно рожают себе детей без всяких официальных мужей и потом воспитывают их в одиночку и считают, что очень счастливы. Но я-то к этому была не готова! Я-то всю жизнь считала, что у меня прекрасная, полноценная семья, что я за мужем как за каменной стеной! А он вдруг взял да и устроил землетрясение, стену каменную разрушил, вверг меня и девчонок в нищету и ушел к любовнице! Козел, одним словом!

Нина вздыхала. Бывший муж практически не давал Пульсатилле денег, и ей действительно материально приходилось очень туго. Настолько туго, что на первое место по значимости в жизни Пульсатилла теперь совершенно неожиданным для себя образом ставила не любовь, и не доброту, и даже не мир во всем мире, а наличие или отсутствие в кошельке денег. И со всей серьезностью говорила, что за приличную зарплату, которую ей кто-нибудь бы ежемесячно отдавал, она была бы согласна терпеть не только старого, толстого и некрасивого мужа, но даже вообще какого-нибудь морального урода.

В такие минуты Нина, дружески сочувствуя, обнимала Пульсатиллу. Но, та если уж начинала плакать в жилетку, то плакала до конца. Остановить ее было трудно.

– Подумай только! – говорила она, осыпая Нинино плечо своими воздушными кудрями. – Так поступать могут только мужчины! Любовницу он, видите ли, завел! Жить без нее не может! Так если ты не можешь жить без нее, обеспечь тогда свой уход из семьи! Сделай так, чтобы бывшая жена и дети ни в чем не нуждались! А не можешь обеспечить – тяни лямку, как другие! В конце концов, это ведь и его дети, не только мои! А он, представляешь, мне что сказал: «Я, наоборот, не хочу ни в чем вам мешать! Не хочу быть со своими проблемами вам в тягость!» А я как должна справляться с нашими проблемами, его не касается! Ну не козел ли он?! – возмущалась Пульсатилла.

– Козел, козел! – соглашалась с ней Нина и гладила подругу по спине. – Да ведь все равно надо жить дальше! – говорила она. – Вспомни все-таки и то положительное, что было… Наконец, то, что он ушел, но оставил вам квартиру!

– Да я бы его просто убила, если бы он еще и квартиру забрал! – вскидывала на Нину полные возмущения глаза Пульсатилла. – А потом я уверена, что он оставил нам квартиру просто потому, что у его любовницы есть где жить. В противном случае еще неизвестно, как бы все обошлось!

– Значит, повезло хотя бы в том, что у его любовницы есть жилплощадь! – замечала ей Нина. – Ты не трави себя зря! Вспоминай только хорошее! – советовала она. – И самое главное – у тебя остались девчонки!

Пульсатилла потихоньку оттаивала, вспоминая своих дочерей.

– Неужели ты все еще сердишься на него?

– Чего на него сердиться? – горестно фыркала Пульсатилла. – Его жалеть надо, что он меня, – тут она горделиво выпячивала округлую налитую грудь, – меня да двух прелестных девчонок променял на какую-то жаднющую бабу, которая отнимает у него все деньги раньше, чем он донесет их до дома! Не оставляет ему ни копейки даже на карманные мелочи! – Пульсатилла теперь все сводила на деньги.

Нина вздыхала и не могла понять, почему, если муж в новой семье живет так плохо, что достоин жалости, он не вернется назад в крепкие, всепрощающие Пульсатиллины объятия.

– Так она же присосалась к нему, будто пиявка! – с возмущением поясняла ситуацию Пульсатилла. – Это же я его отпустила! Другие-то вовсе не такие добренькие!

Нина, казалось, верила ей и, осуждая «стерву», вздыхала вместе с подругой. На этой завершающей ноте они обычно выпивали по рюмочке, а то и по две чего-нибудь крепкого, но дамского, например, ликера «Мокко», любимого ими еще с давних времен, и Нина возвращалась в свою шикарную квартиру в новом районе, а Пульсатилла бежала к своим девчонкам на первый этаж хрущевки проверять уроки.

Вот тогда-то и пришла Нине в голову мысль, что неплохо было бы поехать с Пульсатиллой и ее девочками путешествовать на старой «пятерке» – машина ведь все равно пылится без дела в захламленном гараже. Нина представила, как спокойно, не торопясь, они поехали бы своей компанией в Ярославль, где захотели бы – останавливались по дороге, со вкусом бы завтракали. Осматривали достопримечательности, ни перед кем не оправдывались бы в своих желаниях, не извинялись бы, ни к кому бы не приноравливались! И не надо было бы им никаких мужиков!

Загвоздка была только в малом – ни Пульсатилла, ни сама Нина не умели водить машину. И из-за этого неумения прекрасный ее план рушился в самом начале. Но все-таки незаметно для Нины это не осуществимое пока желание и та самая неудавшаяся поездка в Ярославль с Кириллом вызвали в ней глубокие внутренние изменения. И поэтому буквально на следующий же день после приезда домой в газете рекламных объявлений Нина нашла адрес первой попавшейся на глаза автошколы, позвонила и оставила секретарю свой телефон. Звонок с приглашением на первое занятие последовал через полтора месяца, к первому сентября.