5. Забавы близнецов

Я лежал, уткнувшись носом в изумительно свежую траву, солнце пекло мне спину, и под январским свитером я обливался самым жарким потом. Мне потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя. Затем я слегка приподнял голову, чтобы оценить обстановку.

Моему взору предстали две пары босых, испачканных в песке ног. Продолжив исследование выше, я обнаружил над ними соответствующее количество исцарапанных коленок.

— Слушай, — спросил ехидный голосок, — а тебе не холодно?

Я с мучительным вздохом сел и уставился на своих визави.

Мальчишка и девчонка лет десяти, не старше. Рыжие и конопатые до невозможности. Он в плавках, она в синем купальнике. Вот и вся разница. У брата вихры взъерошены, у сестры тощие косицы торчат в стороны и вверх в лучшем стиле а-ля Длинныйчулок.

— Жарковато, — опасливо признал я.

— Ну так скидывай с себя эти чудовищные шмотки и айда купаться или в футбол играть.

— Дети, — сказал я им проникновенно, — я старый больной интеллигент, и к тому же транзитом. К тому же, как мне всегда казалось, купаться в мае еще не сезон.

— А кто нам запретит? — ухмыльнулась девчонка. — Если кто-то рассчитывает, что мы простудимся и умрем, так не дождется.

— Ага, — обрадовался я, — вас-то я и ищу. Кто из вас Мэй?

— Мы, — сказал мальчишка. — Я — Май, а она — Майя. Мы вдвоем. Близнецы. Ну-ка, пассажир, колись, сколько тебе лет.

— Двадцать восемь, — веско заявил я. Май нагло присвистнул.

— В любую сборную тебя еще возьмут. Видали мы таких инвалидов: пропусти такого в июнь, как он сразу — хвост пистолетом, и — во все тяжкие! Нет уж, коли цыпочка Мидори выложила тебя нам на блюдечке, не обессудь, но мы попользуемся. Раздевайся до трусов, и пошли. Иначе дальше не пройдешь

— Погодите! — взмолился я. — Дайте оглядеться. Я попутно фольклор собираю.

— Ну, этого мы тебе мигом накидаем, — откликнулась Майя, плюхаясь рядом на траву. — Готовь мешок. Мы — две серебряных стрелы в одном колчане

— Соседних две звезды на небосклоне, — подхватил Май. — Алгол и Мицар.

— Причем никому, естественно, не хочется быть Мицаром. Мы — два в одном, шампунь-бальзам в одном флаконе.

— Две палочки печенья «Твикс» в одной обертке!

— И неразлучны, как сосцы божественной Киприды.

— … а также как две половинки ее не менее божественной задницы, заключил Май.

— Испортил песню, дурак, — сказала сестра, давая ему подзатыльник. В ответ он дернул ее за куцую косицу, и обмен нежностями состоялся к всеобщему удовольствию.

Между делом я избавился от свитера и предоставил солнцу сушить майку на моей спине.

— Так, — сказал я, прерывая их самовосхваления, — а теперь признавайтесь, кто из вас ответственен за снежный покров в двадцатых числах, в прошлом году. У тещи в теплице перцы вымерзли, ее чуть кондратий не хватил.

— А что за это будет? — хором поинтересовались Мэй.

— А вот сниму ремень, чтоб неповадно было… и не посмотрю, если девчонка!

— Я же говорила, будут претензии! — Майя пихнула брата кулаком под ребра. Тот в притворной задумчивости возвел очи горе.

— Но почему! — театрально возопил он. — Почему никто не пеняет Иманту на черемуховые холода, а Ригелю — на бабье лето? Ригель, к примеру, имеет полное право плюнуть и установить у себя в сентябре круглосуточный мерзкий моросящий дождь. И заморозок!

— Одновременно не бывает, — поправила Майя. — Либо то, либо другое.

— Это у Ригеля не бывает, в силу его природной ограниченности. А я — не Перегрин, и не терплю над собой указчиков.

— Бабье лето — это не Ригель, — заметила Майя. — Как, если уж на то пошло, и черемуховые холода — не Имант. Это же все знают.

— Эй, погоди! А в каком регионе мы вам перцы поморозили?

— На Среднем Урале, — хмуро откликнулся я. — Под Режом.

Май восторженно взвыл, повалился на спину и заболтал в воздухе грязными пятками.

— Урал! — орал он. — Опорный край державы, зона рискованного земледелия, край вечнозеленых помидоров! В Болгарии нужно перцы выращивать! Так теще и скажи! А снег в мае будет, будет! Я сказал! Ах, как славно быть богом!

С холма я озирал окрестности. Опять не уральский пейзаж. Скорее Крым или Черноморское побережье Кавказа. С одной стороны моя возвышенность поросла густой зеленой травой, с другой — круто обрывалась скалистым эрозийным склоном. Скала отвесно уходила в море, плескавшееся далеко внизу. Дальше к горизонту громоздился влажный тропический лес. Было довольно ветрено, я разглядел внизу белые барашки на волнах.

Не стану лукавить, в моей памяти еще достаточно свежи майские настроения средней школы, когда ответ у доски превращается в допрос под пыткой, а лишний час в каком угодно светлом и просторном классе — в смертный приговор. Здесь было все, о чем мечтает отпущенный на каникулы ребенок: солнце, вода, травянистый луг, воля без предела и без окрика, когда никто не зудит у тебя над ухом, что море, мол, холодное, ветер — северный, в траве клещи, пора завтракать, и вообще, надо надеть панамку и сухие плавки. А еще я с отчетливой горечью осознал, что хотя все это еще живо в моих воспоминаниях, впереди мне никогда уже этого не испытать. Все. Закон цикла непреложен: в босоногое голопузое детство возврата нет. Через несколько лет настанет мой черед приставать с требованиями сию минуту позавтракать и непременно надеть панамку, и встречать в ответ негодующий взгляд. Счастливчик Питер Пэн. Он твердо знал, чего не хочет. Впервые за всю эту нелепую, от начала и до конца нескладную историю я почувствовал к Норне, кто бы она ни была, и что бы она ни имела в виду, некое подобие благодарности. Есть вещи, которые непременно бывают в последний раз, как, скажем, последние каникулы. Испытать это в последний раз, когда предполагалось, что ты оставил блаженную пору навечно… это ли не божественный дар?

— Ладно, — заявил я, отстегивая ремешки унтов и отправляя их в траву. Давайте играть.

Я ограничусь лишь кратким перечнем того, что вытворяли со мной эти стервецы. Мы запускали воздушного змея и забирались в прибрежные пещеры, обнажаемые отливом. Право, казалось, будто босые пятки моих спутников подкованы железом: по самым острым камням они проходили, словно скользя над ними на воздушной подушке. Похоже, кроме них в этом мире не было ни души: наверное, потому, что они ни в ком не нуждались. Мы переиграли во все игры, допускающие троих участников, а когда их — в смысле, игр! — не хватало, выдумывали новые, и когда я почувствовал, что вообще уже ни на что не годен, и что моя тяга в детство удовлетворена если не навечно, то на многие годы вперед, затеяли игру в Георгия Победоносца.

Честно говоря, я с удовольствием исполнил бы для них роль Дракона: они так меня заездили, что я с радостью и облегчением дал бы себя убить. Издох бы я весьма натуралистично. По крайней мере, тогда у меня появился бы достойный предлог увильнуть от дальнейших издевательств. Но оказалось, что на роль злокозненного и богомерзкого чудовища претендуют все. Майя наотрез отказалась играть бесперспективную роль Девы, и ее едва удалось уговорить на заглавную партию. Драконом объявил себя ее братец, — в жизни не видал более гнусного злодея! — а меня назначили белым конем.

Исполняя свое предназначение, я избавился от многих иллюзий. Во-первых, оказалось, что вес юных дев десятилетнего возраста, еще совсем без мяса, вполне сравним с весом тяжеловооруженного рыцаря в полном боевом прикиде. Во-вторых, на пятках у них, по всей видимости, растут шпоры. Как уважающий себя конь, перед лицом огнедышащего дракона я выказал подобающую породе робость, пятился, вставал на дыбы и даже бил задом, но был безжалостно укрощен: синяки не сходили с моих ребер несколько недель. Дракон красочно и долго издыхал, конь, повалившись на бок, делал то же самое, слегка подергивая ногами и екая селезенкой. Победоносец растерянно стоял меж двумя нашими телами.

— А теперь, — вскакивая на ноги, заявил Дракон, — футбол!

— Втроем? — изумился конь.

— А что? Один на воротах, один забивает, и один судит в поле. Остальные только мешались бы. На ворота встанешь ты.

Я без сил откинулся в траву. На одинокой, изуродованной ветрами сосне на кого-то стучал впавший во вдохновенное безумие дятел. Майя невозмутимо расставляла на склоне консервные банки.

— Это ворота, — пояснила она, и пошла «семимильными» шагами, отмеривая одиннадцать метров… «или около того», — как она изволила выразиться. После чего мне было безапелляционно указано на мое место. Май встал у мяча, буравя меня расстрельным взглядом. Я, согнувшись и уперев руки в расставленные колени, хмуро глядел на него из-под насупленных бровей, как Дино Зофф. Май отошел на пять шагов, разбежался…

— Лови! — крикнул он. — Это Ключ!

Меня выметнуло навстречу мячу, заслонившему небо и вообще весь этот весенний беззаботный мир. И я его взял! Мы встретились и сшиблись в полете, а потом… летели куда-то вместе, безумно долго ожидая удара о землю. Которого не последовало.

Вместо того мы оба плюхнулись в прогретую зеленоватую воду. От неожиданности и внезапного страха, а также потому, что я был оглушен падением, я выпустил мяч, и он унесся вверх, будто выстреленный из пушки.

А я остался… созерцать белые кораллы и алые актинии, стайку радужных рыб, брызнувших от меня прочь, пузырьки воздуха из собственного рта… и разматывающуюся где-то на периферии зрения гибкую пеструю ленту мурены. Я замолотил руками и ногами, и что было сил устремился следом за мячом.

Меня выбросило на поверхность океана, показавшегося мне безбрежным во все стороны, но пока я отплевывался и протирал глаза, попутно вспоминая о муренах, барракудах, акулах, скатах и «львиных гривах», чья-то уверенная рука довольно бесцеремонно ухватила меня за волосы и потащила вверх, в черную просмоленную лодку с мачтой и свернутым парусом.

Парень. Коренастый, голубоглазый, загорелый, как Тур Хейердал, крепыш, моих роста и возраста, с волосами, как лен, и улыбкой, как у Мистера Голливуд. По правде говоря, очень красивый. Из одежды на нем были только обтрепанные снизу шорты из обрезанных джинсов, такие мокрые, будто это не он меня, а я его вытащил. На поясе у него висел нож без ножен.

— Привет, — сказал он буднично. — Из Внутренних? Жертва Мэй?

— Дмитрий… — прохрипел я.

— Имант. Слушай, извини, у меня дело. Потом расскажешь остальное, а пока поприходи в себя в одиночку, ладно? Я сегодня жемчуг ловлю.

С этими словами он опустил на лицо очки для подводного плавания.

— Эй! — окликнул я его. — Там мурена… кажется.

Он внимательно поглядел на меня, потом кивнул.

— Вполне возможно. Они встречаются в моих краях. Спасибо.

И ухнул за борт.

Здравствуй, Июнь!

6. Король Оранжевое Лето

Его не было так долго, что я поначалу перепугался. Однако, свесившись через борт, я его увидел. Он уверенно передвигался среди красот подводного царства, задерживая дыхание не хуже Жака Майоля. Он явно знал, что делал, и его спокойно можно было предоставить самому себе. С этой идиотской мыслью я сел на дно лодки, откинувшись спиной на мачту и упершись ступнями в борт, и смежил веки, развлекаясь игрой зеленых, красных и черных пятен на их внутренней поверхности. Так я оттягивался некоторое время, пока лодка вдруг опасно не накренилась.

— Лови! — и что-то мокрое, холодное, длинное плюхнулось мне прямо на голый живот.

— А-а-а! — заорал я и едва не вывалился в море, в полудреме не заметив, что мурена была без головы.

Имант хохотал, ухватившись за борт и креня его собственным весом.

Она хотела съесть тебя, а получится так, что ее съешь ты, — констатировал он. — Прости, если шуточка кажется тебе людоедской.

Обижаться на него было, по-видимому, столь же бессмысленно, как на черемуховые холода. Имант подтянулся на руках и перевалился в лодку.

— Как улов? — поинтересовался я. «Пустота» Иманта нарушала все мои представления о жемчужном промысле.

Бог Июня сверкнул на солнце зубами, порылся в кармашке шортов и жестом фокусника раскрыл ладонь.

— Вот! — сказал он, подбрасывая на ладони розовый шарик величиной с ноготь большого пальца. — Давно искал что-то подобное по размеру и цвету. Так что можно считать, ты приносишь удачу, Дим.

Вот бы Ирке услыхать. Вечно я у нее — тридцать три несчастья. Штучка, которую он дал мне подержать, вовсе не производила впечатления бесценной. Так, симпатичная перламутровая фасолина, с равным успехом могла бы быть сделана и из пластика. А может, это потому, что и для Иманта она была не более, чем игрушка.

— Мне казалось, — осторожно заметил я, чтобы не выглядеть в его глазах круглым дураком, — технология промысла несколько иная. Что ловец собирает раковины-жемчужницы в сетку, поднимает на борт, их держат на солнышке некоторое время, пока не протухнут и сами не раскроются. Я читал об этом у Беляева. Ты не так делаешь?

— Я не читаю книг, — заявил он столь же безмятежно, как признался бы, к примеру, что не курит, и сморщил нос. — У этого примитивного способа есть один существенный недостаток, а именно: он не выдерживает никакой критики с точки зрения экологии. Погибает моллюск, который иначе мог бы сделать еще жемчужину. И это только одно, самое малое из его достоинств. Знаешь ли ты, что моллюск есть ассенизатор моря, поглощающий и вбирающий в себя всю гадость, которая плавает в пределах его пищевой досягаемости? Из уважения к его благородной миссии… а также по иным, более суетным причинам… я никогда не стану есть моллюска! — давясь пафосом, продекларировал он, и мы оба прыснули. После подобной рекламы и я не стал бы есть моллюсков.

Имант поставил парус, и мы оба растянулись на горячих досках, проводя путь в блаженном безделии.

— Ты не следишь за курсом? — порядка ради поинтересовался я.

— Нет, — беспечно отозвался он и добавил, — я слежу за ветром.

Я только плечами пожал. Никогда не мог заставить себя признать божественное в сверстнике.

Вдали показалась земля, похожая на грозовую тучу. Мы несуетно ждали ее приближения, поочередно прикладываясь к фляжке с апельсиновым соком. Поистине, из всех богов Имант был самым гостеприимным. Берег вырос, стали различимы белые песчаные пляжи, от них вверх — влажные тропические леса, карабкающиеся, покуда можно, по склонам уходящих в небо гор, изумрудные лагуны, по берегам которых бродили полуголые бронзовые обитатели. Сперва я принял их за аборигенов. Они приветствовали нас радостными возгласами, Имант лениво отмахивал в ответ. Я скромненько сидел пассажиром и таращился во все глаза. Кругом простирался таитянский рай. Такой, каким он бывает в представлении российского телезрителя, во всем его цветении, разноголосом щебете и фруктовых ароматах.

Лодка шла вдоль берега, неторопливо следуя его прихотливым изгибам, до тех пор, пока, обогнув особенно крутой, растущий из самого берега утес, не остановилась на неподвижном зеркале просторной бухты. Лишь через некоторое время я сподобился подобрать свою отвисшую до пупа челюсть: такой потрясающей красоты вид открылся моим глазам.

Пляжа здесь не было, как не было и ни души. Этот кусок — берега? острова? — был целиком вулканическим, и вздымал к небесам миллионы тонн дикого оскаленного базальта. Солнце палило так, словно там, в верхах, их ходило, сменяя друг друга, несколько. Но что мне солнце и скалы! Там, на самом верху самого высокого пика прилепился крохотный кружевной замок из белого мрамора. Мне даже сперва показалось — Ласточкино Гнездо, но этот был еще невесомее, еще сказочнее, еще отчаяннее лепился к отвесной круче. Общим было, пожалуй, лишь ощущение пронзительного, головокружительного восторга, которое охватывало тебя, когда ты взирал на него, задрав голову. Причуда бога, не ведавшего войны, боли, гнева и страха. И я не стану здесь о них упоминать: о них скажут другие, и много, те, кто находит в этом смысл и удовольствие.

Имант ошвартовался у подножия циклопической белой лестницы, ведущей к замку, как дорога в небо. Бог знает, когда и кем все это строилось! Впрочем, бог, может, и не знал, однако не проявлял к вопросу ни малейшего интереса. Для него все это просто было. Я вспомнил, что все встречные до сих пор в один голос с оттенком зависти называли Иманта счастливцем.

— Ты здесь живешь?

Он кивнул.

— Это моя Ларис-са.

Так и выговорил, веско, с двумя "с".

Мы поднялись, и оказались одни в просторных пустых комнатах, почти без мебели. Изнутри обиталище Иманта казалось больше, чем снаружи, и не поручусь, что здесь обошлось без волшебства. Тогда как весь замок мог уместиться на ладони, по его залам можно было блуждать, играя в прятки с эхом. Водяные блики дрожали на светло-серых гладких стенах, пылинки танцевали в солнечных лучах, растворявших и поглощавших людей и предметы, струившихся в высокие окна, обрамленные резными каменными решетками в мавританском стиле. Босым ногам было так славно на прохладных плитах пола после горячего дерева лодки и в особенности — после раскаленных солнцепеком ступеней. Нигде ни одной книги, ни одного предмета обстановки или декорации. Ларисса походила на внутренность чуть просвечивающей морской раковины. Я невольно закрыл глаза и, ей-богу, мне показалось, будто она отдаленно шумит и плещет вокруг меня. И только сейчас я понял, как устал, за один день отмахав добрую половину года.

Мой бронзовый бог проницательно поглядел на меня и предложил:

— Отдыхай, сколько влезет. Скажешь сам, когда захочешь двинуться дальше. В смысле, в Июль. Ешь, спи, купайся, а завтра, если захочешь, я отведу тебя в город. Мне все равно нужно отдать эту горошинку ювелиру, — он вновь подкинул в воздух розовый шарик. — Я хочу, чтобы ее вставили в ожерелье.

Как и обещал, на следующий день Имант повел меня в город. Ради этого он не перетрудился: просто открыл заднюю калитку, и на нас обрушились его краски, звуки и ароматы. Пустоту и безмолвие Лариссы мой хозяин явно приберегал для себя. Первое — да и последующие — впечатление было такое, будто здесь происходит панк-рок-хиппи фестиваль. Сначала меня, не при Ирке будь сказано, поразила форма одежды местных модниц. И девушки. Дружелюбные, как дельфины, и ласковые, как щенята. Самые скромные щеголяли куском ткани, обернутым вокруг бедер и расписанным яркими красками в причудливые круги и зигзаги. Многие были живописно облачены в гирлянды цветов, скорее обрамлявшие, чем скрывавшие самое интимное, а на любительницах экзотики и вовсе не было ничего, кроме экстравагантного пляжного макияжа по всему телу. Из какого-то женского журнала Ирка вычитала, будто бы в состав цинковых мазей, каковыми он наносится, входят ультрафиолетовые фильтры, и при смывании на загорелой коже остается причудливый светлый орнамент. Словом, на фоне всего этого пиршества плоти даже бразильский карнавал показался бы скучным, как протестантский псалтырь.

Никто — ну абсолютно никто — не занимался здесь производительным трудом, и, хоть ты тресни, я никак не мог определить экономическую основу существования этого балагана. Нет, попадались, конечно, трудоголики, которым просто нравилось, скажем, ловить рыбу — благо она сама шла в сети, лепить и расписывать фантазийными сюжетами горшки, добывать жемчуг или строить лодки. Но все это делалось не на продажу, поскольку денег здесь не было в принципе, и процветал натуральный обмен. Основу местного рациона, как я уже заметил, составляли фрукты и рыба, и повсюду, куда бы я ни оглянулся, царило приподнятое курортное настроение. Это был самый многолюдный мир из тех, где мне до сих пор удалось побывать и, забегая вперед, скажу: самый многолюдный из тех, где мне еще только предстояло побывать.

Кто-то исполнял затейливую мелодию, выстукивая ее деревянными палочками на бутылках, до разного уровня налитых водой. В первую же минуту меня поразило, а потом радовало глаз и сердце обилие чистых простых цветов: зеленого, оранжевого, желтого, красного. Солнце обрушивало наземь водопады света, мир плескался в зелени, на пляжном песке гоняли футбольный мяч, у каждого было то, что ему нужно для счастья, и над всем этим сумасшедшим домом безмятежно и беззаботно, как Король-Солнце, царил плэйбойски настроенный Июнь, шагавший впереди меня, насвистывая песенку и заложив пальцы за ремешок шортов.

Всюду, где бы он ни проходил, его приветствовали возгласы, вокруг собиралась толпа, иной раз его сопровождала целая процессия. Ему предлагали цветы и фрукты. Девушки разворачивались к нему, как цветы к солнцу. Ах, эти девушки Июня, тугие, как резиновые мячики, с цветком в волосах, который всякий раз что-нибудь значит, с голубыми жилками на бронзовых бедрах… Если бы эта человеческая общность вздумала поднять над собой флаг, над их головами, без сомнения, взвилось бы дамское бикини. В общем, этот рай был явно не для моралистов и старых дев.

— Неплохо бы глотнуть чего-нибудь освежающего, — произнес Имант. И боги, оказывается, потеют. — Дим, как ты?

Он не успел закончить фразу, как перед самым его носом столкнулась синяя банка «Пепси» и бутылочка «Кока-колы», с двух сторон протянутые двумя смуглыми руками. Тишина оборвала все песни и шутки, которыми сопровождалось шествие летнего короля. Девушки попятились. Население разделилось на Синих и Красных. Насупились брови. Руки, словно невзначай, легли на пояса, в складках саронгов обрисовались ножи. Бутылки, только что поднесенные к устам, удобно перехватывались за горлышко. Миг — и вспыхнет поножовщина. Имант мельком оглядел тот лагерь, и этот, протянул руку… и взял яблоко. Мне достался апельсин. Момент разрешился чьим-то облегченным смехом, и все продолжилось с точки прерывания.

Вот так оно здесь и было. Поймите меня правильно. Я простой постсоветский, затюканный на работе интеллигент с отпуском в ноябре. Весь год я мечтаю об отдыхе у моря, где-нибудь в черноморском пансионате, а летом — о деньгах на этот самый отдых. Не судите меня строго. Я остался.

Не знаю, сколько прошло времени: неделя, или, может быть, месяц. Я не считал. Дни были блаженны пустотой, а ночи — коротки. Мир благоухал. К тому же, всегда находилась какая-нибудь девушка… В конце концов, мой циничный медик говаривала, что склонна верить в мужскую верность не более, чем в благородство ментов или бескорыстие учителей. Если мужчина утверждает, что не может жить без какой-то определенной женщины, то это, скорее всего, красивое поэтическое преувеличение. Оправдывался я, когда не забывал это сделать, тем, что никогда не запоминал их имен.

Благословенна будь Норна, кем бы она ни была. Когда и где еще мне представилась бы возможность почувствовать себя плэйбоем? Задумываясь теперь, должен сказать, что эта часть моего приключения более всего напоминала эльфийский бал в английской легенде: проходит, кажется, всего одна ночь, глядь, а минули-то столетия. Нетинебудет, страна Питера Пэна, где потерянные дети живут в свое удовольствие. Вот разве что повзрослели лет на десять-пятнадцать и открыли для себя прелести свободной любви. Что одновременно и испортило чудесную детскую сказку, и перевело ее в разряд увлекательного чтива для считающих себя взрослыми подростков. Возможно, имело бы смысл сравнить их с обитателями фармеровского Мира Реки, но на самом деле здесь было больше разницы, чем сходства.

Вспоминаю, что Иманта в те времена я видел довольно редко. Бог бездельников на каждый день выдумывал себе новое развлечение: то он опять отправлялся ловить жемчуг, то выходил на охоту за Большой Рыбой, то катался на крутой волне на доске для серфинга. Арканил и объезжал мустангов, выступал в родео, играл во все пляжные виды спорта, ни в чем не стремясь к первенству, ибо, как мне казалось, был начисто лишен честолюбия. Своим бездельем он был занят по горло. Частенько, впрочем, оказывалось, что его опять кто-то соблазнил. В этом отношении Имант представлял из себя не субъект, а скорее объект, весьма, надо сказать, благодарный и щедрый. Прекрасная часть человечества готова была буквально носить его на руках, и я одновременно и подражал ему, и завидовал, и прикалывался, ибо если о боге лучше всего говорит мир, сформированный его личностной доминантой, то я полагал, что все о нем знаю.

Не представляю, насколько бы я на самом деле мог выпасть из процесса, когда бы не сам Имант. Однажды я, сидя на прохладных камнях, прямо на полу, в одном из просторных залов Лариссы, хватал ртом ее божественный освежающий воздух. Бронзовый бог ворвался в двери и встал надо мной.

— Ты, однако, не торопишься двинуться дальше, — без обиняков заявил он.

Я изумленно воззрился на него, потом медленно поднялся. Я помнил, разумеется, что он здесь хозяин, но не могу сказать, как мне стало обидно.

— Я так понимаю, ты меня гонишь?

Минуту мы топтались друг против друга, плечо к плечу, глаза в глаза, иллюстрируя известную сценку из Тома Сойера, а потом он неожиданно уступил. Присев на корточки, он посмотрел на меня снизу вверх. Серьезным взглядом маленького мальчика он владел в совершенстве.

— Каждый из них, — он мотнул головой на город за плотно закрытой дверью, — когда-то пришел сюда, как ты. Имея перед собой какую-то цель впереди. Спроси сейчас любого, он только взглянет на тебя с недоумением. Сказать по чести, Дим… я бы ни за что не остался.

— Почему ты хочешь, чтобы я ушел?

— Мне нужен предлог, чтобы проникнуть в июль, — честно ответил Имант. Меня там не слишком привечают. Я помогу тебе, а ты поможешь мне. Идет?

Предположение о том, что бог тоже нуждается в помощи, сперва ошеломило меня своей кажущейся нелепостью, равно как и предложенная схема «ты мне я тебе». Раньше мне удавалось передвигаться задаром. Но все же я понял, что он победил. Он растолкал меня, быть может, уже в самый последний момент, когда я начал забывать. Но более всего меня поразила мысль, что если я сейчас же не сдвинусь с места, то могу никогда не увидеть лики остального полугода.