На первом же допросе Колпаг заговорил. Пытаясь спастись, он предал Гимпеля. Сотрудников ФБР испугало известие, что еще один агент СД находится в Нью-Йорке и что каждую минуту может произойти беда. Пришлось объявить в Нью-Йорке тревогу. Полицейские и агенты ФБР начали охоту за Гимпелем.
      Гимпель в это время устроился в одном из номеров отеля "Пенсильвания". Оттуда он успел отправить в Берлин первую шифровку о благополучном прибытии в Нью-Йорк. Нацисты рассчитывали с помощью Гимпеля добиться главной цеди: обрушив на город ракеты, деморализовать народ США.
      Через некоторое время Гимпель бы схвачен и перевезен в специальную тюрьму Форт-Джей в штате Нью-Йорк.
      Президент США Рузвельт приказал предать диверсантов военному суду "по обвинению в шпионаже и других враждебных действиях". Суд признал их виновными по всем пунктам обвинительного акта.
      Колпага казнили. А второй шпион уцелел.
      После смерти Рузвельта новый президент, Г. Трумэн, заменил ему смертную казнь сначала пожизненным, а затем 30-летним заключением. В 1956 г. Гимпель был освобожден американским правительством и отправлен в Западную Германию.
      Но возвратимся назад, к 1945 г.
      Итак, операция "Эльстер" провалилась. Браун сделал еще одну отчаянную попытку: он предложил направить в ракете А-9/А-10 на Нью-Йорк пилота-самоубийцу. После пробного запуска 24 января 1945 г. Браун заявил, что проблема создания последней ступени ракеты технически решена. Однако Советская Армия сорвала планы фашистских ракетчиков. Наступление советских войск на Одере заставило фашистов спешно перенести свои испытательные полигоны дальше на Запад.
      10. США, год 1945. "Сенатор, я не могу сказать, что это такое..."
      В январе-феврале 1945 г. ученые, работавшие в рамках Манхэттенского проекта, были уверены, что бомба будет готова к началу августа. Но 12 апреля 1945 г. внезапно умер президент Рузвельт. Вместе с ним ушла из Белого дома ненависть к фашизму. Новый президент, Г. Трумэн, не знал о существовании Манхэттенского проекта, о подготовке атомной бомбы. Трумэн услышал об этом от военного министра Г. Стимсона, обрисовавшего проект в общих чертах.
      Однако даже такая общая информация озадачила Трумэна: занимая высокий государственный пост, он ничего не знал о работах в США над созданием атомной бомбы.
      Он вспомнил, что еще в 1944 г., когда ему пришлось возглавлять сенатскую комиссию по контролю за выполнением программы национальной обороны, его внимание привлекли огромные предприятия в бассейне реки Теннесси. Уже тогда ему показалось странным, что эти предприятия поглощают уйму денег и ничего не производят. Но стоило ему попытаться проверить их деятельность, как тот же Стимсон вежливо дал понять, что это не должно его интересовать:
      - Сенатор, я не могу сказать, что это такое, но это - величайшее предприятие. Оно в высшей степени секретно.
      В 1944 г. в узком кругу лиц, знавших о гигантской силе атомной бомбы, начал обсуждаться вопрос о моральной ответственности перед человечеством тех, кто ее применит. Уже после войны, будучи в отставке, Стимсон писал: "Все мы, разумеется, понимали, какую огромную ответственность накладывает на нас решение распахнуть двери такому разрушительному оружию. Президент Рузвельт не раз доверительно говорил мне о сомнениях, какие вызывают в нем катастрофические возможности этого оружия".
      Во время своей последней встречи с Рузвельтом 15 марта 1945 г. Стимсон обсуждал с ним некоторые вопросы, связанные с атомным оружием. Но, по-видимому, речь шла, скорее, о последствиях использования атомной бомбы, чем о том, следует ли вообще ее использовать. Стимсон писал в своих воспоминаниях:
      ...Я изложил президенту соображения об атомном оружии, сообщил, когда оно примерно будет готово, и подчеркнул важность подготовки к его использованию. Затем мы обсудили две существовавшие тогда точки зрения относительно того, как по окончании войны осуществлять контроль над атомным оружием, если его применение окажется успешным. Согласно первой точке зрения, атомное оружие должно было остаться засекреченным и контролироваться теми, кто им владеет. Согласно второй точке зрения, над ним следовало установить международный контроль, основанный на свободном обмене всей необходимой информацией. Я сказал тогда президенту, что эти вопросы необходимо решить до того, как будет сброшена первая бомба, и что он должен быть готов выступить с публичным заявлением об атомном оружии сразу после того, как оно будет применено. Президент согласился с этим.
      Кто знает, как обернулось бы дело, если бы Рузвельт был жив. Он не оставил никаких указаний по этому вопросу. Что же касается Трумэна, то для всех было ясно, что он как человек и как политик отнюдь не соответствовал роли преемника Рузвельта. Недаром покойный президент, будучи невысокого мнения о способностях своего преемника, не утруждал его государственными заботами. Лишенный достоинств своего предшественника, Трумэн не ведал и его сомнений. Что можно было сказать о Трумэне?
      Лучше всего о нем говорила формула, которую он провозгласил в самом начале второй мировой войны: "Будут брать верх русские, поможем немцам. Возьмут верх немцы, поможем русским. Пусть они больше убивают друг друга - в этом и есть наш выигрыш". Может быть, мы воспроизводим эту формулу не буквально, но смысл точен. До такой степени цинизма никогда не доходил даже Черчилль.
      Вера президента Рузвельта в возможность и полезность для США сотрудничества с Советским Союзом умерла вместе с президентом. Недовольный тем, что развитие событий в Центральной и Восточной Европе, занятой советскими войсками, может пойти по нежелательному для американцев пути, Трумэн с первых дней своего президентства выступил за жесткую линию по отношению к СССР и за фактический отказ от Ялтинских решений.
      На совещании в Белом доме у нового президента 23 апреля 1945 г. было решено, что для Соединенных Штатов "пришло время занять сильную позицию в отношении Советского Союза". "В качестве орудия давления хотели использовать угрозу прекращения ленд-лиза, а также вопрос об американских кредитах для восстановления разрушенной войной послевоенной экономики", - отмечал Г. Алпровиц в книге "Атомная дипломатия: Хиросима и Потсдам".
      Участник этого совещания Стимсон, не возражая в принципе против жесткой линии, считал неэффективными предлагаемые меры давления. Он больше других был информирован о "возможностях" атомной бомбы и считал ее более действенным орудием шантажа. На следующий день после совещания Стимсоа написал письмо президенту .
      Президенту Гарри С. Трумэну.
      Уважаемый господин Президент!
      Мне совершенно необходимо как можно скорее переговорить с Вами по чрезвычайно важному и секретному делу. Я вкратце сообщил Вам о нем уже вскоре после Вашего вступления на пост, но с тех пор не считал возможным беспокоить Вас ввиду тех многочисленных трудностей, с которыми Вам пришлось столкнуться. Однако решение этого вопроса представляется мне столь важным для дальнейшего развития наших международных отношений и столь глубоко занимает мои мысли, что я считаю себя обязанным ввести Вас в курс дела.
      Военный министр Генри Л. Стимсон
      24 апреля 1945 г.
      Встреча состоялась 25 апреля. Стимсон захватил с собой специально подготовленный меморандум, посвященный не столько военному значению атомной бомбы, сколько ее влиянию на политические и международные отношения. Начинался меморандум так: "Через месяц мы, по всей вероятности, завершим работу над оружием, ужаснее которого не знало человечество...".
      Стимсон был уверен в успехе. Он заявил, что бомба будет готова примерно к 1 августа. К концу года появится и вторая бомба. В начале июля в Нью-Мексико будет произведен испытательный взрыв. Если потребуется, до 1 августа можно сделать еще одну попытку. Менее чем через месяц, если испытание пройдет успешно, первая атомная бомба будет готова к использованию в боевых условиях.
      Основная мысль, высказанная во время встречи, сводилась к необходимости пустить в ход более веские козыри. Главным козырем и была атомная бомба.
      Военный министр выразил уверенность: "Бомба будет иметь решающее значение для определения дальнейших отношений США с другими странами". Но, поскольку она еще не опробована, Стимсон рекомендовал отложить шантаж на некоторое время.
      Президент принял предложенную Стимсоном стратегию. Из тактических соображений он направил ближайшего советника Рузвельта н сторонника сотрудничества с Советским Союзом Гопкинса в Москву на переговоры. Однако одновременно он настоял на отсрочке встречи глав трех союзных правительств, несмотря на возражения и протесты Черчилля, который не понимал американской игры и требовал "немедленной пробы сил" с Советским Союзом.
      Информированный о масштабе работ над новым оружием, Трумэн назначил для решения всех вопросов, относящихся к применению бомбы, специальный межведомственный Временный комитет и 2 мая утвердил список его членов. А уже 4 мая были разосланы официальные приглашения на первое заседание комитета. Свое решение, взорвать или не взорвать бомбу, президент должен был принять, лишь взвесив рекомендации комитета.
      Трумэн не видел причин для отказа от применения атомной бомбы. Он считал, что это не только усилило бы позиции США в послевоенный период и оправдало бы затрату 2 млрд. долл. на создание атомного оружия, но и дало бы возможность отплатить японцам, как выразился позже Трумэн, "за Пёрл-Харбор и убийства американских военнопленных",
      11. Великобритания, США, год 1944. Нильс Бор, У. Черчилль и Ф. Рузвельт
      Вопрос о военном использовании атомной энергии волновал Нильса Бора с первого дня его ознакомления с работами над атомной бомбой в Лос-Аламосской лаборатории. До того из-за войны Бор был лишен возможности общаться с людьми, которые могли бы рассказать ему г" работах в области атомной энергий .
      После встреч с учеными в Англии и США он понял, что бомба становится делом ближайшего будущего, стоит лишь преодолеть чисто технические трудности. И его уже волнуют другие проблемы: мирное использование атомной энергии после войны. Как человек, проложивший путь к использованию энергии ядерных процессов, Бор чувствовал огромную ответственность за судьбу этого открытия. Он прилагал большие усилия к тому, чтобы не допустить атомной гонки вооружений после окончания войны. Гонку вооружений он считал неизбежной, "если только не будут приняты срочные меры по установлению нового, более прогрессивного порядка в мире". С такой же настойчивостью и упорством, как и при проведении научных исследований, Бор добивался встреч с "великими мира сего", пытаясь объяснить им всю глубину опасности военного использования атомной энергии и отвратить нависшую над миром угрозу.
      Бор был, по сути, первым, кто оценил зло и безнравственность атомной бомбы, всю бесчеловечность нового оружия.
      Бор считал необходимым предотвратить возможное соперничество в области атомной энергии, направить ее в полезное для всех русло. Гонку вооружений, говорил он, можно предотвратить, лишь заблаговременно начав переговоры, к которым надо привлечь и Советский Союз - союзника по борьбе против фашизма. Ведь со своими ресурсами Советский Союз также очень быстро создаст атомную бомбу. Бор считал, что главное - это найти разумные возможности для преодоления возникающих трудностей. И он ставил перед своими оппонентами вопрос: не сможет ли этот невиданный ранее уровень научных достижений, этот неожиданный скачок создать беспрецедентную возможность для международного сотрудничества? Исключительный прогресс, доказывал Бор, ведет к исключительным возможностям. Появление атомной энергии может способствовать сотрудничеству, о котором в прошлом нельзя было и мечтать. Альтернатива сотрудничество либо ненадежное существование под постоянной угрозой уничтожения - должна была, по его мнению, усилить позиции тех, кто по-настоящему стремится к контактам.
      Многие, с кем об этом говорил Бор, - руководитель атомного проекта "Тьюб Эллойз" Андерсон, член Верховного суда США Франкфуртер, английский посол в Вашингтоне Галифакс, и посланник Кэмпбелл - разделяли обоснованную тревогу ученого и считали целесообразным, чтобы Бор довел эти соображения до сведения их правительств.
      Андерсон подготовил для Черчилля меморандум. По мнению Андерсона, усилия США и Англии, направленные на создание атомной бомбы, несомненно, увенчаются успехом, и у союзников появится бомба раньше, чем у Германии. Но, предостерегал Андерсон, было бы по меньшей мере глупо считать, что сразу же после окончания войны русские не приложат все силы для производства собственной атомной бомбы. Кроме того, по мере накопления знаний и упрощения технологических процессов ряд других государств получит возможность самостоятельно создать атомное оружие.
      Перед союзными правительствами стоит альтернатива, утверждал руководитель английского атомного проекта: "либо неистовая гонка вооружений, в которой США и Англия будут на первых порах иметь неустойчивое и тревожное превосходство", либо международный контроль. "Вполне возможно, что эти вопросы нужно рассматривать в совершенно иной плоскости, - продолжал он. Лично я убежден, что нам следует стремиться к эффективному международному контролю".
      Андерсон предсказывал, что одной из труднейших и безотлагательных проблем будет проблема контакта с Советским Союзом. Следует ли его информировать? Если главы заинтересованных государств, опираясь на доводы Бора, примут решение о международном контроле, было бы весьма желательно в самое ближайшее время сообщить русским, что к определенному сроку американцы получат в свое распоряжение оружие страшной разрушительной силы, и пригласить их принять участие в разработке системы международного контроля. В противном случае они так или иначе узнают об этом и тогда уже будут в меньшей степени склонны к сотрудничеству.
      Черчилль внимательно ознакомился с меморандумом Андерсона и отнесся к документу в высшей степени неодобрительно.
      Франкфуртер рассказал Рузвельту о соображениях Бора. Президент сказал, что и его беспокоят эти проблемы. Он готов доверить Бору свое послание к Черчиллю, призывающее премьера высказать мнение по идеям Бора.
      Галифакс настаивал на поездке Бора в Лондон к Черчиллю, для того чтобы изложить свои соображения о послевоенной атомной проблеме и для передачи послания Рузвельта.
      И вот в апреле 1944 г. Бор прилетел в Англию.
      Черчилль в это время был занят разработкой плана вторжения союзников в Европу. Приглашение на Даунинг стрит, 10, все откладывалось. Бор знал, что Черчилль очень занят, но не мог понять, почему он все же отказывается его принять. Ему было известно, что об аудиенций хлопотали Галифакс и Андерсон. Бор отправился к Генри Дейлу, президенту Королевского общества, также чрезвычайно обеспокоенному судьбами послевоенного мира, над которым нависла тень атомной опасности.
      Дейл написал письмо Черчиллю и попросил Черуэлла проследить, чтобы оно попало в руки премьера: "Меня не оставляет мысль о том, - писал он, - что уже сейчас наука близка к осуществлению проекта, который принесет человечеству либо небывалое несчастье, либо неслыханную пользу". Настаивая на важности встречи Бора с премьером, Дейл указывал на особое положение великого ученого: "Мне представляется, что ученые всего мира единодушно признают его первым среди тех, кто активно работает сейчас во всех областях науки" .
      Бомба, которая вручит судьбу мира в руки тех, кто ею владеет, продолжал Дейл, создается виднейшими учеными США и Англии в основном на базе теоретических работ Бора, а в последнее время - и при его непосредственном участии. "Эти люди науки не имеют возможности заниматься грандиозными политическими последствиями своих открытий, - продолжал Дейл. - Но ученый, который понял, что происходит и что за этим может последовать, чувствует себя не вправе молчать, он считает своим первейшим долгом своевременно привлечь внимание к этим последствиям двух людей, в чьей власти принять необходимые меры, - Вас, господин премьер-министр, и президента Рузвельта.
      Я убежден, что в течение ближайших шести месяцев Вы можете принять решения, которые определят будущий путь истории человечества. Исходя из этого убеждения, я обращаюсь к Вам с настоятельной просьбой согласиться на непродолжительную беседу с профессором Бором".
      От таких слов трудно было отмахнуться, нельзя было и отказать в такой просьбе, к тому же датский профессор доставил послание Рузвельта... Черчилль неохотно согласился принять Бора. Во вторник, 16 мая 1944 г., премьер наконец принял его в своем кабинете. А для беседы было отведено полчаса.
      Бор обстоятелен и медлителен. Черчилль нетерпелив и раздражителен. Он любил краткость и остроту. Бор тихим и неторопливым голосом начал постепенно развивать свои мысли. Черуэлл, присутствовавший на встрече, видя, что Черчилль теряет терпение, прервал Бора, желая ему помочь, коротким замечанием о прошлогоднем атомном соглашении в Квебеке. Черчилль набросился на своего советника. Между ними завязался спор. Голос Бора потонул в этом поединке политиков. Полчаса истекли, все встали. Бор предпринял последнюю попытку спасти миссию, он попросил разрешения написать премьеру подробное письмо и услышал ответ: "Для меня будет честью получить от Вас письмо. Но только... не о политике!" .
      Бор позднее отмечал: "Мы говорили на разных языках". Однако в этом случае правильнее говорить о психологической несовместимости ученого-гуманиста и властного консервативного политика.
      Премьер был раздражен: он согласился на беседу скрепя сердце и зря потратил время. Мемуары Черчилля позволяют судить о том, что еще до встречи с великим ученым английский премьер выступал против тех идей, которые защищал Бор. У Бора просто не было шансов на успех его миссии. Черчилль категорически возражал против всего, что так или иначе влекло за собой изменение статус-кво, ослабление секретности или было направлено на контакты с Советским Союзом.
      Этих двух людей разделял целый век: Черчилль вышел из XIX в., а Бор провидел уже XXI в.
      Бор подготовил письмо, которое Черчилль согласился прочитать. В нем Бор высказал свои концепции. С этим же письмом он сумел наконец передать послание Рузвельта, которое и привело его в Англию.
      Время пребывания Бора в Англии было скрашено письмом из Москвы от товарища по Кембриджу, академика П. Л. Капицы.
      29 октября 1943 г.
      Москва
      Институт физических проблем.
      Дорогой Бор!
      Мы здесь узнали, что Вы покинули Данию и. находитесь теперь в Швеции. Хотя нам неизвестны все обстоятельства Вашего бегства, но, раздумывая о нынешнем бедственном положении в Европе, все мы, русские ученые, чувствуем большое беспокойство за Вашу судьбу. Разумеется, Вы сами - лучший судья в выборе верной дороги сквозь все невзгоды этой поры, но я хотел бы дать Вам знать, что Вас ожидал бы радушный прием в Советском Союзе, где было бы сделано все, дабы предоставить Вам и Вашей семье надежное убежище, и где у нас есть теперь все необходимые условия для продолжения научной работы. Вы должны только известить меня о Ваших пожеланиях и сообщить, каковы Ваши возможности...
      ...Ныне полная наша победа - это со всей очевидностью лишь вопрос времени. Мы, ученые, делаем все, чтобы наши знания послужили победному исходу войны... В нашем институте каждую неделю собирается научный семинар, на котором Вы могли бы встретить Ваших многочисленных друзей... Даже смутная надежда на то, что Вы сумеете приехать и жить с нами, окрыляет всех наших физиков - Иоффе, Менделыптама, Ландау, Вавилова, Тамма, Алиханова, Семенова и многих других. Они просят меня передать Вам их сердечные приветы и наилучшие пожелания.
      ...Позвольте мне еще раз уверить Вас, что Вы для нас не только великий ученый, но и друг нашей страны и 'мы сочли бы для себя высокой привилегией сделать для Вас и для Вашей семьи все, что в наших силах. А что касается лично меня, то я всегда соединяю Ваше имя с именем Резерфорда, и глубокая любовь к нему, общая нам обоим, прочно связывает нас и между собой...
      ...Со всей искренностью
      Ваш Петр Капица.
      Р. S. Вы можете послать ответ на это письмо по тому же каналу, по которому оно дойдет до Вас. П. К.
      Бор показал полученное письмо Андерсену, который предупредил его, что он в ответе ни в коем случае не должен раскрывать причин своего приезда в Англию или США.
      Письмо Капицы было написано в конце октября 1943 г., Бор ответил ему в конце апреля следующего года.
      Лондон, 29 апреля 1944 г. Дорогой Капица!
      Не знаю, как благодарить Бас за письмо от 29 октября, которое я получил по возвращении из поездки в Америку от советника советского посольства в Лондоне. Я глубоко тронут Вашей преданной дружбой и очень благодарен за великодушное приглашение воспользоваться Вашим гостеприимством и приехать в Москву со своей семьей. Вы знаете, с каким интересом я всегда следил за прогрессом культуры в Советском Союзе, и вряд ли нужно говорить о том, с каким удовольствием я работал бы бок о бок с Вами и моими русскими друзьями над решением общих научных проблем.
      Однако в настоящее время мои планы весьма неопределенны. Жена с тремя сыновьями все еще в Швеции, а я вместе со своим четвертым сыном, который стал моим научным помощником, приехал в Англию. Это случилось в октябре, и я надеюсь, что скоро ко мне присоединится жена и в недалеком будущем мы оба сможем приехать в Москву и снова навестить Вас и Вашу семью. После первого посещения России наши мысли постоянно возвращаются к Вам, и, как самую дорогую реликвию, мы храним память о посещении Вашего великолепного института.
      С большим удовольствием я узнал - и это ничуть меня не удивило, - что благодаря щедрой поддержке, государства Вам удалось добиться больших успехов, плодотворная работа Вашего института приносит пользу науке и всей Вашей стране, а следовательно, и всему человечеству.
      Во время моих путешествий по Англии и Америке мне было очень приятно отметить возросшее стремление к международному научному сотрудничеству. Как Вы знаете, я всегда видел в этом одно из важных свидетельств подлинно всеобщего взаимопонимания. Как раз по этому вопросу у нас состоялся исключительно интересный разговор с мистером Зинченко, причем мы обратили особое внимание на перспективы, вызванные к жизни взаимной симпатией и уважением между Объединенными Нациями, возникшими на основе товарищества в борьбе за идеалы свободы и человечества. Действительно, невозможно описать восхищение и благодарность, вызванные почти невероятными достижениями Советского Союза в течение последних лет повсюду, и особенно в странах, испытавших на себе жестокость немецкого рабства.
      Несмотря на мое горячее желание оказать помощь, хотя бы и скромную, Объединенным Нациям, напрягающим все силы в тяжелой войне, я считал своим долгом оставаться в Дании как можно дольше с тем, чтобы оказывать моральную поддержку датскому народу в его сопротивлении захватчикам, а также по мере сил помогать многочисленным ученым-беженцам, после 1933 г. нашедшим кров, работу и новую родину в Дании. Когда же в сентябре прошлого года я узнал, что всем им, как и многим датчанам, в том числе мне и моему брату, грозит арест и депортация в Германию, я и моя семья сумели с большим риском в последнюю минуту бежать в Швецию. В эти же дни в Швецию было переправлено много других беженцев, которым, благодаря единству всего датского народа, удалось расстроить тщательно разработанные планы гестапо.
      По многим причинам я действительно надеюсь, что в скором времени сумею принять Ваше теплое приглашение и побывать в России, - не знаю только, будет мой визит кратковременным или более продолжительным. Однако сначала я должен увязать все мои планы и, когда буду знать наверняка, сообщу Вам. А сейчас мне еще раз хочется выразить Вам самую сердечную благодарность и пожелать всего наилучшего лично Вам и Вашей семье, а также нашим общим друзьям в Москве.
      Навсегда Ваш
      Нильс Бор.
      После возвращения в Америку Бор рассказал Франкфуртеру о своей злосчастной встрече с Черчиллем. Тот передал его рассказ Рузвельту.
      Услышав историю встречи Бора с Черчиллем, Рузвельт отбросил голову назад, как он делал это в минуту веселья, и расхохотался - подумать только, кто-то осмелился убеждать Черчилля в момент, когда тот находился в одном из свойственных ему приступов раздражительности! События в Лондоне заинтриговали президента, и он выразил пожелание поговорить с Бором, предварительно попросив, чтобы тот подготовил для него памятную записку с изложением последствий открытия атомной энергии.
      В первых числах июня памятная записка (семь страниц на машинке с грифом: "Совершенно секретно. Конфиденциально") была направлена через Франкфуртера Рузвельту. В ней в сжатой форме излагалась суть открытия деления урана и обосновывалась необходимость международного контроля.
      Отрывки из памятной записки могут донести до нас силу аргументов Бора:
      Важность проекта и его значение для будущего, несомненно, превосходят даже самое пылкое воображение. В конечном счете гигантские источники энергии, которые станут доступными человеку, смогут привести к подлинной революции в промышленности и на транспорте. Но сейчас особую важность приобретает создание оружия невиданной силы - оружия, которое коренным образом изменит все способы ведения войны.
      Если даже не затрагивать, таких вопросов, как срок изготовления этого оружия и роль, которую оно призвано играть в современной войне, создавшаяся ситуация чревата последствиями, требующими скорейшего изучения. Если только в должное время не удастся достичь соглашения о контроле над использованием новых активных материалов, любое временное превосходство, каким бы значительным оно ни было, может оказаться менее весомым, чем постоянная угроза безопасности человечества...
      Инициатива, направленная на предупреждение этого рокового соревнования, должна, не мешая достижению ближайших военных целей, исключить возможность появления недоверия между нациями, ибо только на основе гармоничного сотрудничества между народами должна строиться судьба будущих поколений...
      В самом деле, немало причин оправдывают нашу уверенность в том, что мероприятия, направленные на установление системы общей безопасности от ужасной угрозы... и дающие возможность всем странам принимать участие в промышленном прогрессе, который неминуемо последует за осуществлением проекта, будут восприняты с большим удовлетворением. Ответом па них будет честное сотрудничество в практическом осуществлении далеко идущих и необходимых мер контроля.
      В записке содержалось любопытное сообщение:
      ...Я получил письмо от выдающегося русского физика, с которым поддерживал дружбу в течение его многолетнего пребывания в Англии... Это письмо содержало официальное приглашение приехать в Москву, чтобы присоединиться к русским коллегам в их исследовательской работе... Там не было указаний на специальные вопросы, но на основании предвоенных работ русских физиков естественно предположить, что ядерные проблемы окажутся в центре их интересов.
      Это письмо, посланное первоначально в Швецию в октябре 1943 г., было передано мне недавно в Лондоне советником русского посольства...
      Высказав догадку, что Советский Союз уже осуществляет свой атомный проект, Бор сделал вывод:
      Ввиду всего этого нынешнее положение дел представляет, пожалуй, самую благоприятную возможность для проявления ранней инициативы, исходящей от той стороны, которая по счастливому стечению обстоятельств достигла ведущей роли в овладении могущественными силами природы, до сей поры находившимися вне власти человека.
      26 августа Рузвельт принял Бора. Беседа длилась полтора часа. Президент, выслушав ученого, сказал, что разделяет положения, изложенные в памятной записке, и попросил Бора в ходе беседы расширить аргументацию.
      Бор говорил, что, как ему кажется, русские сами исследуют атомную проблему и к концу войны с Германией будут иметь свободные руки, чтобы полностью развить успех; весьма вероятно, что в конце войны они станут также обладателями немецких секретов. Если США и Великобритания не расскажут им ничего до того, как бомба будет использована, это возбудит справедливые их подозрения и создаст большой риск роковой гонки атомных вооружений. США и Великобритания утратят счастливую возможность сближения с Советской Россией для установления взаимного доверия и превращения триумфа науки и инженерии в непреходящее благо для всего мира.
      Президент слушал Бора внимательно, не торопил его и не перебивал. Рузвельт признал, что атомная энергия открывает гигантские возможности как для блага человечества, так и для угрозы его существованию. По его убеждению, это открытие внесет решающий вклад в международное сотрудничество. По-видимому, Рузвельт соглашался с тем, что контакты с СССР необходимы. С его точки зрения, Сталин достаточно трезво мыслит и в состоянии понять революционный характер атомной энергии.
      Ученый ушел от президента окрыленный. Рузвельт заверил его, что в сентябре он снова встретится с Черчиллем в Квебеке, где они обсудят, в частности, вопросы, связанные с атомной проблемой.
      11 сентября началась вторая Квебекская конференция. Вслед за Квебеком президент и премьер встретились в Гайд-Парке в Нью-Йорке; 19 сентября они обсуждали меморандум Бора.
      Неприязнь Черчилля к датскому физику и. его идеям не исчезла; он продолжал стоять на своем. Английский премьер категорически возражал против разглашения каких-либо данных о результатах работ в области атомной энергии, и Рузвельт, который месяц назад проявил живой интерес к новому, смелому решению проблемы, поддержал его. Руководители обеих сторон согласились направить усилия на поддержание и рост преимущества США и Англии в области атомной энергии и отдали приказ о сохранении абсолютной секретности.
      В результате обсуждения меморандума Бора появилась Памятная записка о переговорах между президентом и премьер-министром в Гайд-Парке 19 сентября 1944 г. В ней говорилось :
      1. Мы решительно отклоняем предложение о разглашении работ, ведущихся по проекту "Тьюб Эллойз", с целью заключения международного соглашения о применении атомной энергии и контроле над ним. Все, что так или иначе относится к атомной проблеме, по-прежнему должно оставаться строго засекреченным. Не исключена вероятность, что после тщательного изучения всех обстоятельств изготовленная "бомба" будет применена против Японии, которую следует предупредить, что бомбардировка будет продолжаться до полной капитуляции страны.