Двойная игра

Да, по части политической маскировки всем этим герингам и Риббентропам было очень далеко до Шахта. Не та школа, не то воспитание. Им всем только казалось, что они видят Шахта насквозь. А вот Шахт действительно знал цену каждому из них и заглядывал куда дальше их.

Шахт вел опасную и азартную игру. Он сделал все, чтобы привести к власти Гитлера. Он помог Гитлеру создать мощные вооруженные силы. Шахт хорошо знал гитлеровские завоевательные планы, потому и примкнул к нему. Только на основе этих планов и был заключен союз рурских монополий с нацистами.

Что война — великолепный бизнес, Шахт знал лучше чем кто-либо другой. Но в то же время он — крупный экономист и финансист, политический делец с большим опытом — легко улавливал, что в основе гитлеровской завоевательной программы лежит авантюристический расчет. Правда, Шахт и сам, как мы видели, не прочь был проявить авантюризм в той сфере, где подвизался — в финансах и экономике. И все-таки его одолевало порой беспокойство. Переоценка своих сил «третьей империей» была настолько очевидной, что при мало-мальски неудачном стечении обстоятельств (а война есть война!) все планы Гитлера могли обернуться для Германии катастрофой.

Одним словом, Шахт хотел бы верить в победу, ибо тогда это будет и его победа. Но судьба капризна. Он хотел победы Германии и в первой мировой войне. А чем дело кончилось? Версальским договором, низводившим Германию до положения третьестепенной державы. Тогда только пытались судить гогенцоллернов. А теперь?

Правда, пессимизм доктора Шахта был сильно поколеблен Мюнхеном и молниеносными военными кампаниями 1939—1940 годов. Совершалось невероятное. Правящие круги Англии, Франции и США, ослепленные ненавистью к СССР, готовы были преподнести Гитлеру победу на блюде, предавая собственные государственные интересы. Порой могло казаться, что действительно старая формула Бисмарка: «Политика — искусство возможного» — отжила свое время, что прав этот напыщенный и претенциозный Альфред Розенберг, заявивший как-то, что в XX веке задача политики «сделать невозможное возможным!»

Однако у доктора Шахта была достаточно крепкая голова. Она не закружилась от первых грандиозных успехов Гитлера. Впереди ведь была война против СССР. Шахт ненавидел эту страну, был бы счастлив, если бы она оказалась уничтоженной. Но ему никак не удавалось постичь, на чем держится это государство, из которого извлечен стержень — основа всего, чего достигла цивилизация, — частная собственность, частная инициатива. И как все непонятное, это пугало Шахта. Что произойдет с бронированными гитлеровскими колоннами на бескрайних просторах России? Каков действительный экономический и военный потенциал СССР? Каково подлинное настроение его граждан? Вот те вопросы, которые всегда являлись для него предметом глубоких раздумий и источником сомнений.

Шахт твердо помнил основное коммерческое правило: надо всегда надежно застраховаться. Ведь для того и существуют на свете страховые компании. Жаль вот только, что их устав не все позволяет гарантировать. От банкротства, например, не застрахуешься, даже уплатив самые высокие проценты. Впрочем, политика не точная копия бизнеса. Почему не попытаться обезопасить себя здесь и от банкротства. Тем более когда твердо сознаешь, что связал свою судьбу с явной и опасной авантюрой...

Мне невольно вспоминается сейчас лицо Шахта. Выражение его всегда было каким-то двойственным, как все нутро и вся жизнь этого человека. Вот он смотрит вам прямо в глаза, этакий добрый, добрый дедушка. Мягкие, несколько стушеванные временем черты. Даже в линии рта и округлости подбородка ничего жесткого. Седые волосы зачесаны наверх и мягко ложатся широкой волной. За стеклами очков искрятся улыбкой острые и хваткие глаза, как бы вбирающие в себя мельчайшие детали.

Старик как старик. Но не торопитесь с выводами. Вот он повернулся к вам в профиль, и, пораженные метаморфозой, вы вновь изучаете его. Перед вами — другой человек. Черты лица стали острее, резче, жестче. Куда делась так понравившаяся вам округлость линий. Как изменился рисунок рта, теперь плотно сжатого, тонкие губы в углах резко изогнуты вниз. Кажется, что сквозь телесную оболочку проступает подлинная суть доктора Шахта — жестокость, себялюбие, непреклонная воля. Есть в нем что-то напоминающее голову злой хищной птицы.

...Итак, Шахт решил застраховаться. С этой целью он пускается в опасную игру, впрок заготавливает себе свидетелей и покровителей. «Финансовый чародей» часто встречается с представителями западных держав и начинает сперва двусмысленные разговоры, а затем постепенно переходит к таким, за которые в гитлеровской Германии можно серьезно поплатиться.

Джордж С. Мессершмидт, генеральный консул США в Берлине с 1930 по 1934 год, вспоминает:

— Доктор Шахт всегда пытался вести двойную игру. Однажды он сказал мне (и я знаю это же говорилось им другим американским, а также английским представителям в Берлине), что у него почти ни в чем нет согласия с нацистами. Сразу же после прихода нацистской партии к власти Шахт утверждал, что, если нацисты не будут остановлены, они приведут Германию и весь мир к гибели. Я точно помню, как он подчеркивал, что нацисты неминуемо вовлекут Европу в пучину войны...

И это говорилось Шахтом именно в тот период, когда сам он открывал Гитлеру зеленую улицу к верховной власти, делал все, чтобы профинансировать авантюристические планы только что созданного нацистского правительства! Такому двоедушию могли бы позавидовать и Талейран, и Фуше.

Не обошел Шахт своим вниманием и американского посла Додда. Этот либерально настроенный профессор был в Берлине первым представителем правительства Рузвельта. Он хорошо знал немецкую историю, немецкий язык. Находясь в Берлине, отнюдь не гнушался встречами с заправилами третьего рейха. Видимо, они интересовали его не только как посла, но и как ученого-историка. К Додду заезжали Геринг, Гесс, Нейрат, Розенберг, и сам он делал им ответные визиты. Но, пожалуй, никто из них не сходился с американским послом так близко, как доктор Шахт. Определяющую роль здесь играли и родственные связи Шахта с Америкой, и его отношения с американскими деловыми кругами. К тому же в глазах либерала Додда доктор Шахт выглядел не так одиозно, как оголтелые нацисты Геринг и Гесс, Розенберг и Франк.

Очень скоро Шахту удалось внушить американскому послу мысль о своей оппозиционности гитлеровскому режиму. Это видно из многих записей в посольском дневнике. Лишь иногда Шахт несколько переигрывал, и у Додда наступало как бы прозрение, появлялись сомнения в искренности своего приятного собеседника. Но и в этих случаях он отдавал должное смелости Шахта, хотя тот ничем, собственно, не рисковал, так как был абсолютно уверен, что американский посол не продаст его Гиммлеру.

Вот одна из характерных записей Додда о Шахте, датированная 21 июня 1935 года:

«...В Германии, да, пожалуй, и во всей Европе, вряд ли найдется такой умный человек, как этот „экономический диктатор“. Положение его весьма затруднительное, а порой просто опасное. Когда я увиделся с ним в начале июня 1934 года, первым, что он сказал, было: „Я еще жив“. Фраза эта показалась мне довольно рискованной».

Самое любопытное здесь то, что сам Шахт в своих пространных показаниях на Нюрнбергском процессе ни разу не говорил, будто уже в 1935 году у него имелись какие-то разногласия с Гитлером или Герингом. Более того, он прямо заявил, что до 1936—1937 годов находился в самых лояльных отношениях со всей нацистской верхушкой. В чем же дело? А только в том, что разногласий-то между ними, по сути, не было никогда. Просто Шахт, как говорят военные, обеспечивал себя с тыла на случай отхода. Он и в 1933 году понимал, с какой бандой связал свою судьбу и, наверное, уже тогда решил, что ему, как респектабельному политику, следует начать страховаться как можно раньше:

Шахт упорно и последовательно продолжал эту линию. Даже получив отставку с поста министра экономики, он поспешил известить о случившемся Додда. Шахт не ошибся по поводу того, какое впечатление произведет это на американского посла. В посольском дневнике зафиксировано, что Додд «спросил конфиденциально Шахта, не примет ли он пост президента одного из американских банков»? «Финансовый чародей» не колебался.

— Да, — последовал его ответ, — и я был бы в восторге часто видеться с президентом Рузвельтом...

«Бедняга Шахт, — комментирует Додд, — самый способный финансист в Европе, но он кажется таким беспомощным и под большой угрозой, если станет известно о его намерении бежать в Соединенные Штаты».

Конечно, банкир Шахт, как и капитал, которому он отдал всю свою жизнь, по природе своей космополитичен. В принципе нетрудно было бы представить себе, что Шахт вдруг изменил местожительство и связал свою дальнейшую судьбу с американским капиталом. Но это лишь в принципе. Практически же ни в 1937 году, ни в последующие годы, вплоть до окончания войны, так вопрос не стоял. Разумеется, Шахт был бы доволен, если бы ему показали в те дни запись Додда. Ведь это означало, что он играет роль хорошо и сумел внушить американскому послу мысль о своей оппозиционности гитлеровскому режиму!

Впрочем, сам-то Додд вскоре убедился, что до того времени, когда Шахту может потребоваться американская виза, очень еще далеко. 21 декабря 1938 года посол снова встречается с Шахтом, и то, что сказал ему в этот раз президент имперского банка, вовсе не свидетельствовало о сборах в далекий вояж. Собеседники разговорились о судьбах многих стран и их народов, о тех условиях, которые необходимы для того, чтобы обеспечить мир на земле. Шахт определил эти условия довольно лаконично:

— Если Соединенные Штаты... предоставят Германии свободу рук в Европе, всеобщий мир будет обеспечен.

Свобода рук для нацистской Германии в Европе — вот о чем мечтал «противник» Гитлера доктор Шахт. Под этим подразумевалось, конечно, санкционирование Западом агрессивной политики Гитлера, захват им ряда малых стран, нападение на Советский Союз. Додд заключает свою мысль следующими многозначительными словами:

«Хотя Шахту и не нравится гитлеровская диктатура, он, как и большинство высокопоставленных немцев, жаждет аннексий мирным путем или же посредством войны, но при условии, что Соединенные Штаты будут стоять в стороне. Хотя я и восхищаюсь Шахтом за некоторые его смелые действия, я теперь опасаюсь, что, если он эмигрирует в Соединенные Штаты, вряд ли из него получится хороший американец».

Додду, конечно, не следовало опасаться. И не только потому, что Шахт отнюдь не хуже многих «хороших американцев», разместившихся на Уолл-стрите. Просто Шахт никуда не собирался. У него, разумеется, были колебания насчет тех или иных шагов Гитлера. Он бы в ряде случаев поступил не так, как это сделал Гитлер, и особенно Геринг. Но в целом Шахт твердо стоял на почве гитлеровской политики агрессии. Иначе зачем бы он с такой энергией и умением осуществил финансирование германского вооружения.

Шахт знал, что впереди большие события, и выжидал. Выжидал и страховался.

Снова отставка

Гитлеровская Германия вооружалась лихорадочно. Военные заводы работали с полной нагрузкой, всюду строились аэродромы. Был принят такой темп вооружений, который обеспечивал возможность подготовить страну к большой захватнической войне б течение пяти лет.

В этот период политический авантюризм Гитлера в значительной мере покоился на финансовом авантюризме Шахта. Но разница между Гитлером и Шахтом заключалась, в частности, в том, что первый действовал, закусив удила, а второго все больше одолевало беспокойство в связи с катастрофическим ухудшением финансового положения империи.

К концу 1938 года в Рейхсбанке уже не было свободных денег. Министр финансов фон Крозиг с тревогой сообщил Гитлеру, что если к 31 декабря 1932 года консолидированный текущий государственный долг составлял 12,5 миллиарда рейхсмарок, то на 30 июня 1938 года он возрос уже до 35,8 миллиарда рейхсмарок. Тем не менее в том же 1938 году были сделаны новые огромные вложения в программу вооружений — около 11 миллиардов марок.

7 января 1939 года Шахт представляет Гитлеру меморандум, в котором излагает свои опасения по поводу надвигающейся инфляции. Он предлагает ряд мер по ограничению прав других государственных органов в расходовании средств, добивается установления жесткого финансового контроля Рейхсбанка над всеми расходами. Происходит бурный разговор с фюрером, после которого президент имперского банка подает в отставку.

На Нюрнбергском процессе Шахт пытался представить и эту отставку как еще одно проявление своей «оппозиции» гитлеровскому режиму. А через много лет после процесса он стал расценивать ее даже как доказательство «оппозиционности» Гитлеру германских монополий, якобы стремившихся сорвать планы развязывания войны.

Но в действительности, разумеется, отставка Шахта ничего общего не имела ни с тем, ни с другим. О подлинных ее причинах достаточно ясно сказал Международному трибуналу преемник Шахта Эмиль Пуль:

— Когда Шахт увидел, что опасная ситуация, санкционированная им, становится все более неразрешимой (надвигалась инфляция. — А. П.), он все сильнее стремился выпутаться из создавшегося положения.

На подлинные причины ухода Шахта с поста президента имперского банка проливают свет и показания фон Крозига:

— Я спросил Шахта, финансировать ли империю до конца месяца сотней или двумя сотнями миллионов? Это была совершенно обычная процедура, которой мы пользовались в течение долгих лет. Но в тот раз Шахт сказал, что он не хочет финансировать хотя бы одним пфеннигом, чтобы Гитлеру стало ясно, что империя обанкротилась.

Крозигу был задан обвинителем вопрос:

— Говорил ли вам когда-нибудь Шахт о своем намерении уйти в отставку, потому что он понял: развитие программы вооружений является подготовкой к войне, а не к обороне?

Ответ гласил:

— Нет, он никогда не говорил этого.

Еще более категорично высказался Геринг. Следователь попросил его уточнить:

— Был ли Шахт смещен с поста президента рейхсбанка Гитлером за то, что он отказался принимать участие в программе перевооружения?

И Геринг ответил:

— Это не имело никакого отношения к программе перевооружения.

О второй отставке Шахта можно бы, пожалуй, и не распространяться здесь так много, если бы она не помогала лучше раскрыть истинное лицо этого человека. В данном случае он как бы поворачивается к нам под новым углом и обнаруживает еще одну черту своего характера.

Шахт мог сделать и действительно делал все возможное и невозможное, дабы помочь Гитлеру подготовиться к войне. Он был готов пожать плоды победы. Но когда запущенная им с авантюристической смелостью финансовая машина оказалась почти на краю пропасти и оставались только две возможности — либо проскочить над этой бездной по рельсам успешной войны (в чем уверенности не было), либо провалиться в нее и навсегда прослыть в деловом мире безнадежным банкротом, — Шахт не колебался и без сожаления передал руль управления Рейхсбанком Эмилю Пулю. Яльмар Шахт всегда связывал свое солидное имя только с преуспевающими фирмами или людьми.

Отставка Шахта с поста президента Рейхсбанка была очередным звеном в его политике самостраховки. На случай провала он умывал руки. На случай возможного успеха сохранял за собой пост имперского министра без портфеля. Шахт не сомневался, что, когда придет время делить пирог (если только Гитлеру удастся испечь его), он сумеет получить свой кусок, и притом постарается отхватить побольше!

Но и Гитлер сделал для себя выводы. После отставки Шахта он начал понимать всю катастрофичность финансового положения империи. В этих условиях был один разумный выход — сократить расходы на вооружение, сбалансировать бюджет. Однако такой выход означал отступление от всей той линии твердо решенной политики, без которой не было бы ни фашизма, ни самого Гитлера. Поэтому Гитлер пошел по иному пути — стал ускорять развязывание войны, надеясь с ее помощью, за счет ограбления других стран и народов поправить положение империи, в том числе и финансовое.

Все это, видимо, отлично понимали иностранные дипломаты, внимательно изучавшие обстановку в Германии. 6 апреля 1939 года советник английского посольства в Берлине Форбс доносил в Лондон:

«Ни в коем случае нельзя исключать того, что Гитлер прибегнет к войне, чтобы положить конец тому несносному положению, в которое он поставил себя своей экономической политикой».

Да и посол Великобритании Гендерсон в письме Галифаксу от 6 мая того же года ставил отнюдь не риторические вопросы:

«Сможет ли она (то есть фашистская Германия. — А. П.) пережить еще одну зиму без краха? А если нет, то не предпочтет ли Гитлер войну экономической катастрофе?»

Доктор Шахт перед выбором

Итак, дело явно шло к войне. Шахт занял позицию выжидания.

Все, что требовалось от него по изысканию средств для финансирования вооружений, было уже сделано. Вермахт в запланированных размерах создан. И если раньше Гитлер не уступал требованиям Геринга о смещении Шахта, то в 1939 году он довольно легко принял отставку последнего. Теперь решающее слово было не за тем, кто финансировал вооружения, а за вермахтом и его генералами.

Гитлер отлично сознавал значение связей Шахта с западноевропейскими и американскими финансовыми кругами. Благодаря этим связям Германия получила немало кредитов. Все это так. Но Гитлер понимал и другое: кредиты не давались из одной лишь симпатии к Шахту или к нему самому. От Германии ждали реальных действий — нападения на Советский Союз. Именно в этом заключалась политика Мюнхена. В тесном кругу своих подручных Гитлер сказал однажды:

— Мне придется играть в мяч с капитализмом и сдерживать «версальские державы» при помощи призрака большевизма, заставляя их верить, что Германия — последний оплот против красного потопа. Для нас это единственный способ пережить критический период, разделаться с Версалем и снова вооружиться.

Вот в этой-то игре в мяч с Западом большую помощь Гитлеру как раз и оказал Яльмар Шахт. Но никакая игра не может длиться до бесконечности. Пришел срок реализовать обещания о «походе на Восток», об уничтожении Советского государства.

При всей своей авантюристичности Гитлер не мог не сознавать, что нельзя ставить только что созданный вермахт перед риском схватки с самым сильным государством Европы. Война с Советским Союзом в 1939 году, когда Германия еще не покорила «версальские державы», была чревата слишком большими опасностями. Поэтому Гитлер и германские генералы все более склонялись к тому, чтобы до «похода на Восток» осуществить агрессию на Западе.

Догадывался ли, знал ли об этом доктор Шахт? Разумеется. Он был в курсе всех основных направлений внешней политики Германии. Устраивал ли его «западный вариант» развязывания войны? Нет конечно! Шахту были очень близки интересы капиталистического Запада. Он был слишком тесно связан с монополиями США и Англии, с такими крупными германскими фирмами, как Тиссен, которые тоже всегда делали ставку только на «восточный вариант». Шахт считал новый курс в германской военной стратегии ошибочным, а потому еще больше укрепился в своем решении временно отойти в сторону, занять положение наблюдателя.

Гитлер же, в свою очередь, сжигая мосты на Запад, отдавал себе ясный отчет в том, что отныне ему нужно проводить политику Шахта другими руками. И это тоже в какой-то мере объясняет, почему в 1939 году политический диктатор Германии так легко разошелся с ее «экономическим диктатором».

Но Шахт только отошел, а не ушел. Он остался в составе правительства. И справедливость требует признать, что, даже занимая выжидательную позицию, не упускал случая оказаться полезным Гитлеру. Ведь тогда еще нельзя было с точностью определить, как разовьются события.

До сентября 1939 года Шахт пробует свои силы на дипломатическом поприще. В марте он прикатил в Швейцарию, чтобы встретиться со своими английскими друзьями и попытаться склонить их на союз с Гитлером. Контрагенты хорошо понимали, что нужно каждому. Дело явно шло к войне, и одной из сторон в ней несомненно должна была стать Германия. Но куда двинется вермахт? Шахт приехал на встречу с доверенным лицом английского правительства, чтобы авторитетно разъяснить ему: Польше не миновать германского удара, но Гитлер хочет «не только Польшу, он хочет также и Украину». Яснее не скажешь! Это можно было понимать только в одном смысле: если вы, англичане, пойдете на сделку с Гитлером совсем, как несколько месяцев назад в Мюнхене, то Германия двинется в большой «Дранг нах Остен».

Чтобы установить «взаимопонимание» с Англией (разумеется, в антисоветских целях), Шахт неоднократно курсирует между Берлином и Цюрихом, использует свои связи с Банком международных расчетов. Затем неутомимый министр предпринимает ряд попыток установить контакт с руководящими кругами США. Тут он делает ставку на президента одного из ведущих банков Нью-Йорка Леона Фрейзера, имеющего личные связи с Рузвельтом. Шахт просит у Фрейзера помощи для получения официального приглашения в США.

Приглашения такого не последовало, но домогательства Шахта имели тем не менее определенный успех. В марте 1940 года, когда в Европе уже бушевала война, в Берлин приехал заместитель государственного секретаря США Самнер Уэллес. Он встречался с Гитлером, Герингом, Риббентропом. И никто не удивился, что эмиссар Вашингтона нашел также необходимым специально встретиться с министром без портфеля. Он по-прежнему видит в Шахте весьма влиятельного человека и именно ему он поверяет следующие слова: «США не заинтересованы в разгроме Германии».

Летом 1940 года вермахт повергает в прах новые страны. Разгромлены Норвегия, Дания, Бельгия, Голландия. За каких-нибудь пять-шесть недель у ног победителя преданная своими политиками и генералами Франция. Шахт ходит гоголем по залам имперской канцелярии: в этих потрясающих успехах немалая толика и его трудов. Шахт ликует по поводу победы над Францией и демонстративно показывает это всем. Он лезет из кожи вон, лишь бы убедить Гитлера в своей лояльности. Он хочет выглядеть перед своим фюрером, как в достопамятные дни февраля 1933 года. Он готов забыть о ссоре с Герингом — война есть война и надо объединять усилия. Ведь еще в начале года Шахт предлагал свои услуги для ведения переговоров с США о прекращении американской помощи Англии...

Обвинение предъявляет Международному трибуналу документ за документом, чтобы показать, что господин министр без портфеля не напрасно получал свое жалованье. Первоначально идут бумаги. Потом вдруг в зале гаснет свет, и на развернутом с утра киноэкране появляются расцвеченные яркими плакатами и транспарантами улицы Берлина. Оркестры играют бравурные марши. Нацистская столица встречает Адольфа Гитлера, прибывшего из Парижа, где он заставил наконец этих «отвратительных французов» подписать капитуляцию.

Бесстрастный объектив фиксирует рядом с Гитлером всю его компанию — Геринга, Гиммлера, Геббельса... Среди «верных паладинов» фюрера оказался и министр без портфеля. Бурно проявляя свой восторг, он поздравляет Гитлера с окончанием очередного акта агрессии.

Кино сыграло с Шахтом злую шутку. В день демонстрации на процессе этого документального фильма «финансовый чародей» был явно удручен. Не в пример Герингу, который, поворачиваясь то влево, то назад, спешил обратить внимание господ подсудимых на приятные для него кадры...

Лето 1941 года. Позади ряд успешных и по-прежнему молниеносно проведенных операций, в результате которых почти вся Европа оказалась у ног завоевателя.

22 июня Германия напала на Советский Союз, и Шахт опять старается быть полезным Гитлеру. В октябре он пишет письмо министру экономики и президенту имперского банка Вальтеру Функу, верноподданнически выражая свои мысли о наиболее эффективных формах эксплуатации оккупированных территорий. Однако первые успехи германской армии в войне против Советского Союза не вскружили Шахту голову. Он считал, что на полях России вряд ли повторится французская кампания.

Конец 1941 года дал новую пищу пессимизму Шахта. Советская Армия отбросила противника на сотни километров от Москвы. Это была первая ласточка победы над фашизмом, первый серьезный удар, имевший не только чисто военное, но и огромное морально-политическое значение.

В то же время Яльмар Шахт с тревогой наблюдал за растущей дружбой советского народа с народами Америки и Англии. Он отлично понимал, какие опасности для нацистской Германии таит в себе создание антигитлеровской коалиции в лице СССР, США и Великобритании.

И наконец, совсем вывели его из равновесия траурные флаги на улицах Берлина зимой 1943 года. Великая битва на Волге закончилась для «третьей империи» сокрушительным поражением.

После этого Шахт окончательно утвердился в мысли, что дело Гитлера, которому он отдал столько сил, проиграно. Пришло время быть не с Гитлером, а против него. Чем быстрее развиваются события на восточном фронте, тем повелительнее становится требование искать новый путь. И имперский министр без портфеля решает покинуть корабль, который уже начинает захлестывать волна.

В тот период никто еще из состава гитлеровского правительства не был настроен так пессимистически, как Шахт. В особом мнении представителя Советского Союза в Международном трибунале правильно отмечалось, что «Шахт, поняв ранее, чем многие другие немцы, неизбежность краха гитлеровского режима, покидает Гитлера».

В 1943 году еще раз проявились качества Шахта как умного и опытного политика, хорошо сознававшего, что и в делах международных, как и во всех иных случаях, плетью обуха не перешибешь, нужна гибкость. Петляющая юркая лиса может порой успешно избежать, казалось бы, неотвратимой гибели. А смертельно раненный тигр, тупо идущий прямо на охотника, уже приготовившего для него второй заряд, ничего не достигает своим предсмертным рычанием.

В 1938 году Шахт привел к присяге на верность Гитлеру служащих Австрийского государственного банка и, как мы уже знаем, заявил при этом: «Будь проклят тот, кто нарушит ее. Нашему фюреру трижды „Зиг хайль!“». А вот теперь он сам плюет на эту присягу и хочет крикнуть: «Будь проклят фюрер, который завел Германию в такой тупик!»