Каждая из волн кризиса породила свою группу маргинализованных стран, явно отодвинутых на периферию мирового хозяйственного прогресса. В первом случае таковыми оказались ресурсо-добывающие страны, прежде всего в Африке, Южной Азии и Латинской Америке; государства-члены ОПЕК, хотя и столкнулись с серьезными экономическими проблемами, оставались центрами притяжения капиталов и получали от экспорта нефти доходы, достаточные для стабильного хозяйственного развития. Во втором случае удар был нанесен по тем странам, правительства которых, избрав курс ускоренной индустриализации, в той или иной мере пренебрегли необходимостью развития внутреннего рынка и постепенного перехода к идеологии постиндустриализма в сфере развития технологий и инвестиций; таковыми стали страны Юго-Восточной Азии и в меньшей степени -- Латинской Америки. Примечательно, что в той или иной мере эти кризисы затрагивали также и гигантские экономики, формально не принадлежавшие к "группам риска", но по сути вполне к ним относившиеся. В первом случае речь идет об СССР; несмотря на то, что большинство западных экспертов склонны были считать Советский Союз примером индустриальной страны, находящейся на достаточно высоком уровне развития, динамика его экономических показателей в 80-е годы скорее копировала путь, пройденный аграрнодобывающими экономиками, нежели собственно индустриальными, переживавшими в то время период активной экспансии. Последующие события вполне, на наш взгляд, подтвердили тот факт, что советская экономическая модель фактически никогда не переставала быть доиндустриальной и не демонстрировала свойственного индустриальному строю движения к саморегулируемости экономики и идеям общества массового потребления. Во втором случае это была Япония, которую столь же часто считали постиндустриальной страной, как Советский Союз -- индустриальной. Между тем в 90-е годы Япония проделала эволюцию, показавшую, что она стоит гораздо ближе к своим соседям по Юго-Восточной Азии, нежели к США или европейским странам; собственно, она никогда не была примером постиндустриальной модели, важнейшими характеристиками которой остаются ориентация на саморазвитие личности, повышение роли науки и обретение информационным сектором хозяйства доминирующих позиций в национальной экономике. Таким образом, хозяйственный упадок и распад СССР стал косвенным следствием первого системного кризиса индустриального строя, тогда как утрата Японией своих позиций в мировой экономике явилась столь же закономерным результатом второго.
      Анализ причин и хода развития двух системных кризисов индустриальной модели хозяйства дает возможность сформулировать некоторые гипотезы, касающиеся механизма их развертывания. Первый из кризисов показал, что после продолжительной фазы обострения ситуации (1973-1974 и 1978-1980 годы) наступает период реакции западных стран на происшедшие изменения (1980-1992 годы), причем такая реакция также не может быть быстрой. В результате постиндустриальные страны получают возможность пожинать плоды своего уникального положения в мировой экономике, что и наблюдается в последние годы. Вполне возможно, что и новая волна кризиса окажется достаточно продолжительной и положит начало длительной фазе преобразований мирового хозяйственного порядка. Начало кризиса, пришедшееся на 1997-1998 годы, стало первым шоком, подобным потрясениям 1973-1974 годов, и, вероятно, будет сопровождаться неким относительно стабильным периодом, способным растянуться на несколько лет. В ходе этого этапа индустриальные страны и те государства, которые традиционно относят к развивающимся рынкам, будут, причем при активной поддержке западных стран, проводить структурные преобразования и пытаться оздоровить свои финансовые системы, не обнаруживая при этом ни быстрого экономического роста, ни углубляющихся кризисных явлений. Но завершением этого этапа может стать резкое обострение кризиса, вызванное абсолютной неадекватностью предпринимаемых сегодня мер и прекращением попыток постиндустриальных стран исправить ситуацию. За новой волной кризиса (подобной событиям 1978-1980 годов) последует период, на протяжении которого западный мир выработает новую стратегию взаимодействия с остальными регионами. Касаясь того, какой она окажется, следует предположить, что подобно тому, как в 80-е годы постиндустриальные страны вырабатывали концепцию оптимального взаимодействия со всеми другими государствами в условиях ужесточающейся конкуренции на мировых рынках, им придется на протяжении не менее продолжительного периода формировать парадигму оптимальной отстраненности от остального мира, неизбежной в условиях, когда большинство прочих стран не сможет конкурировать с Западом на тех направлениях, где его доминирование будет особенно заметным. Этот этап, в свою очередь, завершится становлением новой мировой структуры, фиксирующей не только экономическое и финансовое, но и политическое доминирование Запада на планете. Установившийся таким образом порядок мы условно называем обновленным колониализмом, и он будет более подробно охарактеризован в одиннадцатой главе. Необходимо подчеркнуть, что предполагаемый подход не должен означать, что в современных условиях постиндустриальная цивилизация не сталкивается с серьезными проблемами как в отношениях с внешним миром, так и в своем собственном развитии. Обстоятельствами, выходящими сегодня на первый план, мы считаем, с одной стороны, взаимоотношения постиндустриальных стран с теми государствами, где наиболее резко обозначился кризис модели "догоняющего" развития и которые в силу целого ряда факторов -агрессивности и непредсказуемости правящих режимов, исходящей от них экологической опасности, религиозного или этнического экстремизма -представляют угрозу для всего человечества. Очевидно, что в современных условиях никакие насильственные действия, предпринимаемые одним из государств или сообществом стран против других не могут быть оправданы ничем, за исключением ответа на прямые агрессивные действия; поэтому сложность задачи обусловлена необходимостью выработки ненасильственных мер экономического и финансового воздействия на подобные государства. Чтобы точнее оценить возможности, открывающиеся в этой области, следует обратиться к более детальному исследованию хозяйственной эволюции стран, ставших жертвами обеих волн постиндустриальной трансформации; оно покажет, в какой степени они были и остаются зависимыми от западных держав, и тем самым поможет определить стратегию взаимодействия между ними. Этой проблематике посвящена следующая, третья, часть нашей работы. С другой стороны, важнейшей проблемой остается и сбалансированность развития самих постиндустриальных обществ. Выше мы показали, что на протяжении последних лет они достигли значительных успехов в хозяйственной сфере, обеспечив самовоспроизводящийся характер технологического прогресса, фактически сняв с повестки дня проблему инфляции и сделав важные шаги в направлении преодоления негативных тенденций, складывавшихся в области бюджетного дефицита и государственного долга. Однако проблема имущественного и социального неравенства, порождаемого техническим прогрессом и переходом к хозяйственной системе, основанной на знаниях и информации, стала сегодня гораздо более актуальной и сложной. На наших глазах формируются новые принципы социальной стратификации, способные в ближайшем будущем привести к становлению общественной структуры, качественно отличной от всех ранее известных. Отнесение человека к высшему классу нового общества на основе его способности усваивать и продуцировать знания не только снижает зависимость высших социальных групп от низших, но и делает новый господствующий класс в значительной мере наследственным, так как, с одной стороны, навыки интеллектуальной деятельности передаются из поколения в поколение и, с другой, мотивационные импульсы личности закладываются с ранних лет и фактически не изменяются в течение жизни. Последняя проблема представляется исключительно важной, что также требует подробного анализа Этому посвящена четвертая часть настоящей работы. Таким образом мы переходим к непосредственному исследованию процессов составляющих в совокупности современную постиндустриальную трансформацию.
      Часть третья.
      Исчерпанность модели "догоняющего" развития
      Когда мы рассматривали основные черты постэкономического общества, отмечалось, что оно формируется по мере изменения самосознания составляющих его личностей, по мере того, как технологический прогресс делает возможным индивидуальное производство уникальных благ, преодолевающее традиционные формы стоимостного обмена, а кардинальная трансформация мотивов деятельности и жизненных ценностей делает невозможной эксплуатацию членов нового общества. Из этого следует важнейший для нашего исследования вывод: являясь всецело объективным, процесс становления нового социального устройства не только не может быть остановлен никакими имеющимися в распоряжении современных национальных правительств средствами, но и никак не может быть ими ускорен. Именно это положение в конечном счете определяет все поворотные пункты экономической истории XX века. С подобным тезисом трудно было согласиться еще несколько лет назад. Большинство социологов, считая хозяйственный прогресс последних нескольких десятилетий обусловленным развитием сначала индустриального, а затем постиндустриального типов общества, стремилось не столько обнаружить различия в пройденных разными странами путях, сколько найти в них определенные черты сходства. Такое стремление прослеживается в социологических работах каждого послевоенного десятилетия. Хотя в них преследовались совершенно разные цели, отмеченная установка оставалась общей. Еще в 50-е годы Р.Арон[1] писал, что "Европа состоит не из двух коренным образом отличных миров: советского и западного, а представляет собой единую реальность -- индустриальную цивилизацию"'; в 70-е годы внимание исследователей было сосредоточено на успехах Японии, вплотную приблизившейся, как тогда казалось, к постиндустриальному состоянию, а в 90-е мир находился во власти всеобщей эйфории, основанной на том, что как страны Юго-Восточной Азии, так и бывшие государства советского блока, вооружившись западной моделью, приступили к строительству рыночной хозяйственной системы.
      [1] - Aron R. 28 Lectures on Industrial Society. L., 1968. P. 42.
      Между тем не только экономическая ситуация трех этих периодов не может рассматриваться как сходная, но и утверждение о конвергенции хозяйственных систем во второй половине XX столетия является изначально ошибочным.
      Попытаемся пояснить эту точку зрения. В условиях экономического общества, и, в частности, индустриальной его фазы, социальная система представляла собой комплексный организм, все элементы которого управлялись экономическими законами. Массовое производство воспроизводимых благ, унифицированные общественные отношения, вполне очевидная мотивационная система участников хозяйственной деятельности -- все это делало подобную структуру не только самовоспроизводящейся, но также легко копируемой и управляемой. Поэтому программа ускоренного построения общества экономического типа была вполне реалистичной; она могла привести и приводила к впечатляющим результатам, порой заставлявшим развитые общества Запада усомниться в собственной жизнеспособности. Разумеется, для достижения ускоренного промышленного развития необходимо было располагать материальными и людскими ресурсами, требовались масштабные инвестиции и прогрессивные для своего времени технологии, однако при наличии этих элементов мобилизационный тип развития "работал" без сбоев.
      Истории нашего столетия известны три попытки индустриального прорыва, оставившие в памяти людей наиболее яркие воспоминания. Первой стала массированная индустриализация, осуществлявшаяся в Советском Союзе с начала 30-х по середину 60-х годов. Уже первые десять лет этой политики радикально изменили страну, увеличив ее промышленный потенциал более чем вдвое; разумеется, это было достигнуто не только за счет явных ограничений в потреблении, но и посредством прямого принуждения к тяжелому, малоэффективному труду десятков миллионов людей. Затем, в годы второй мировой войны, была создана новая индустриальная база в районах, не затронутых германской оккупацией, прежде всего на Урале и в Сибири. В 50-е и 60-е годы были продемонстрированы и научно-технические достижения, наиболее полно воплотившиеся в создании первой термоядерной бомбы, атомной электростанции, баллистической ракеты, а также в освоении космоса. Но уже к концу 60-х потенциал мобилизационного развития оказался исчерпан, и наступил закономерный упадок. Второй пример такого прорыва дает история нацистской Германии -- главного стратегического противника Советского Союза 30-х и 40-х годов. В данном случае мы видим причудливое сочетание интересов большого бизнеса и государственной машины, обеспечивавшей мобилизационное состояние экономики и привлечение значительных материальных и трудовых ресурсов из покоренных государств и стран-сателлитов. И здесь налицо было явное недопотребление большинства граждан и постановка экономики на службу военной машине. Германский вариант мобилизационного хозяйства также обеспечил феноменальные результаты: вплоть до июня 1944 года, когда советские и союзнические войска уже находились на значительной части оккупированных территорий, трудовой потенциал страны был значительно истощен, произошло резкое сокращение ресурсной базы и промышленным объектам в Германии был нанесен серьезный ущерб, промышленное производство в границах рейха возрастало. Даже потеряв большую часть ученых, до войны составлявших гордость немецкой науки, Германия сумела осуществить впечатляющие разработки в судостроении, артиллерии, ракетном деле и ядерных технологиях. Поражение в 1945 году оставило этот эксперимент незавершенным.
      Третья мобилизационная попытка была предпринята, на этот раз не в столь драматических условиях, Японией в 50-х -- 70-х годах. В данном случае индустриализация осуществлялась в рамках капиталистической экономики; главными рычагами мобилизационных действий стали масштабные государственные инвестиции, режим протекционизма для национальных производителей, скрытое дотирование экспорта, беспрецедентно высокая норма накопления, обеспеченная в первую очередь сдерживанием роста доли заработной платы в национальном доходе, а также гигантский импорт технологий и научных разработок. Нельзя не признать, что результат, достигнутый Японией, оказался более значительным, чем в первых двух случаях. Страна стала доминировать на мировом рынке многих достаточно высокотехнологичных продуктов, превратилась во вторую по мощи мировую хозяйственную систему и подняла уровень жизни до одного из самых высоких в мировой практике показателей. Однако в 80-е и особенно в 90-е годы стало заметно замедление темпов развития японской экономики; на фоне современного хозяйственного кризиса в Азии проявились все ранее скрытые пружины роста, и сегодня миф о японском чуде фактически развеялся.
      Тем не менее опыт мобилизационного развития, предпринятый в свое время Советским Союзом и наиболее эффективным образом реализованный Японией, оказался весьма заманчивым для многих других развивающихся стран. Начиная с 70-х годов правительства большинства стран Юго-Восточной Азии, а несколько позже и Латинской Америки, приняли на вооружение стратегию "догоняющего" развития и попытались реализовать ее с учетом собственной специфики. Эффект этих усилий оказался столь значительным, что в 80-е годы оба региона фактически безоговорочно признавались новыми полюсами мирового хозяйственного роста.
      Пик популярности концепции "догоняющего" развития пришелся на конец 80-х. Японские производители наносили американским и европейским бизнесменам одно поражение за другим, Восточная Азия становилась новым всемирным сборочным цехом для, казалось бы, наиболее высокотехнологичных производств, экспорт японского капитала в США и Европу достигал умопомрачительных сумм, а дефицит американояпонского торгового баланса рос год от года. Складывалось впечатление, что узкий круг стран--великих держав, который еще недавно считался недосягаемым для всех остальных, вот-вот пополнится новыми индустриализировавшимися государствами, а разрыв в хозяйственном развитии отдельных регионов мира, до того лишь нараставший, станет наконец сокращаться.
      Последние три года перечеркнули надежды на такое развитие событий. Японское "экономическое чудо" осталось лишь на страницах книг и учебников: страна переживает затяжной хозяйственный спад, капитализация крупнейших компаний снижается десятый год подряд, банковская система отягощена гигантскими безнадежными долгами, а правительство не способно принять радикальные меры, которые могли бы изменить прежнюю стратегию. Страшный удар постиг и экономики Юго-Восточной Азии; хозяйственный и финансовый кризис поставил их на грань банкротства, привел к резкому нарастанию социальной напряженности, обесценил национальные валюты и принес инвесторам многомиллиардные потери. Гигантские капиталовложения, год за годом все более интенсивно притекавшие в эти страны, покинули регион за считанные месяцы, обескровив производственную систему, не имевшую опоры на внутренний рынок. Еще более жестокое разочарование постигло тех, кто считал возможным применение мобилизационной модели в России -- стране, полностью ориентированной на развитие добывающего сектора хозяйства и почти начисто лишенной высокотехнологичного производства в отраслях, поставляющих на рынок потребительские товары. Последовавший здесь в августе 1998 года дефолт по внешним обязательствам усугубил картину мирового кризиса, поразившего рынки развивающихся стран. Можно ли было прогнозировать такой ход событий задолго до драматических перемен 1997-1998 годов? С нашей точки зрения, он выглядел вполне закономерным.
      Общим для всех стран, направившихся по пути "догоняющего" развития, было их стремление создать индустриальную экономику. Эта задача могла быть решена двумя путями. С одной стороны, то был путь Советского Союза, предполагавший высокую закрытость хозяйственной системы, мобилизацию ресурсов и создание производственной базы, развивавшейся вне всякой связи с потребительским рынком. В таком случае происходило развитие ради развития, страна оказывалась оторвана от остального мира, и причиной неизбежного упадка становилось как переистощение внутренних ресурсов, так и отсутствие необходимой конкуренции. При этом построение постэкономического общества принципиально не могло стать результатом подобной стратегии. Хотя сознание людей в достаточно высокой степени было ориентировано на постэкономические по своей природе ценности, ориентация эта была в значительной мере искусственной и не могла лежать в основе самовоспроизводящейся системы, способной обеспечить уверенное повышение жизненного уровня людей. С другой стороны, -- и по этому пути пошли Япония и ее последователи, -- можно было использовать широкомасштабные технологические заимствования и создать высокотехнологичное производство, направленное на завоевание рынков развитых стран за счет низких издержек и высокого качества. Эта стратегия по определению делала страну зависимой от внешнего мира, так как снижение издержек достигается в данном случае лишь высокими нормами накопления и постоянным притоком инвестиций извне, а низкая оплата труда определяет второстепенную роль внутреннего рынка, который по своей потенциальной емкости не может в случае необходимости стать субститутом экспортных поставок. Кроме того, страны, выбравшие для себя такой путь, сталкиваются с необходимостью определенной экономической самоизоляции, поскольку развертывание подобных производств в еще менее развитых странах автоматически делает их товары более конкурентоспособными. И в этом случае формирование постэкономического общества вряд ли возможно, так как переступить рубеж постиндустриальной эпохи можно лишь на основе высокоэффективного индустриального производства. Поэтому "опыт Советского Союза, Китая и других социалистических стран, -- подчеркивает Ф.Фукуяма, -свидетельствует о том, что централизованные хозяйственные системы, достаточно эффективные для достижения уровня индустриализации, соответствовавшего европейскому образцу 50-х годов, проявили свою полную несостоятельность при создании такого сложного организма, как "постиндустриальная" экономика, в которой информация и техническое новаторство играют гораздо более значительную роль" [2]. Источник экономического взлета, столь эффективно освоенный западными державами в 90-е годы, остался практически неизвестен в "догоняющих" странах.
      Постэкономическое общество не может быть построено; единственным путем его становления является эволюционное развитие, происходящее на собственной основе, безоговорочно предполагающей максимальную самореализацию личности, достигшей высокого уровня материального благосостояния. Там, где нет достаточного уровня экономической свободы, как это было в Советском Союзе, никакие надутилитарные ориентиры не могут привести к формированию постэкономического общества; там, где постэкономические ценности приносятся в жертву индустриальному развитию, такое общество также не может появиться на свет. Сегодня же, на пороге нового столетия, вполне оформился еще один ограничитель движения по пути "догоняющего" развития: ни в одной из стран, которые решили бы двинуться этим маршрутом, не может "открыться" источник того потока новой информации и знаний, опираясь на которые идут вперед страны Европы и Соединенные Штаты. Десятилетия заимствования новых технологий, как показывает пример Японии, не порождают собственных технологических прорывов. Таким образом, мы приходим к выводу, что опыт относительно успешного "догоняющего" развития исчерпывается только тем историческим периодом, на протяжении которого господствуют экономические закономерности. Догнать постэкономическое общество экономическими методами невозможно; ускоренное построение необходимого для него материального базиса сопряжено с такими мутациями общественного сознания, на исправление которых требуется больше времени, нежели на собственно хозяйственный прогресс. Поэтому к настоящему времени сложилась ситуация, характеризующаяся невозможностью построения постэкономической системы нигде, кроме США и последовательно сближающихся стран Европейского сообщества. Единственным успешным опытом "догоняющего" развития был и останется опыт восточных земель Германии, где в течение ближайшего десятилетия коллективными усилиями граждан западной части страны и в значительной мере всего Сообщества установятся постэкономические стандарты общественной и хозяйственной жизни. Совершенно очевидно, что в любой другой части мира
      элементы постэкономической структуры могут стать реальностью только при условии подобного по своим масштабам целенаправленного усилия лидирующей группы стран. Иллюзорность такой возможности в сегодняшних условиях не требует, на наш взгляд, комментариев.
      Таким образом, проблема пределов и самой возможности осуществления "догоняющего" типа развития определяет основное противоречие, которое будет доминировать в глобальной общественной системе XXI века. Мы попытаемся рассмотреть ниже, насколько оно опасно для устойчивого хозяйственного развития и можно ли его смягчить или отчасти преодолеть. Пока же, чтобы оценить масштаб и глубину проблемы, обратимся более обстоятельно к опыту Японии и последовавших за нею стран.
      [2] - Цит. по: Koch R. The Third Revolution. Creating Unprecedented Wealth and Happiness for Everyone in the New Millennium. Oxford, 1998. P. 161.
      Глава восьмая.
      Взлет и упадок японского индустриализма
      Японское "экономическое чудо" находилось в центре внимания западных экономистов и социологов начиная с 60-х годов, когда страна достигла невиданных в истории темпов хозяйственного прогресса. Фактически лишенная богатых минеральных ресурсов и обескровленная в ходе второй мировой войны, Япония менее чем через восемь лет после ее окончания уже восстановила довоенный уровень производства и на протяжении почти двух десятилетий, с 1956 по 1973 год, удерживала среднегодовые темпы роста ВНП около 9,3 процента; хотя в 70-е этот показатель и снизился до 4,1 процента[3], в целом такой результат оказался беспрецедентным.
      Феноменальный успех японской модели, позднее использованной в других странах Азии, долгое время объяснялся в первую очередь социокультурными причинами и рассматривался как свидетельство формирования многополюсного мира, в котором западные культурные ценности утрачивают доминирующее значение. В 80-е и 90-е годы такой взгляд преобладал в общественном мнении Запада: известные социологи рассматривали успехи Азии как свидетельство превосходства идеологии и ценностей конфуцианства над протестантской этикой, ранее считавшейся наиболее приемлемой для обеспечения хозяйственного прогресса[4]; крупнейшие экономисты полагали, что хозяйственное развитие стран региона демонстрирует эффективность максимального использования человеческого капитала в условиях недостатка материальных и естественных ресур
      сов[5]; в результате сложилось общее мнение, согласно которому "справедливо было бы сказать, что гипотеза о существовании "азиатских ценностей" [не только] привлекла к себе широкое внимание, [но] и, по крайней мере, на первый взгляд заслуживает доверия" [6].
      Однако существовали и альтернативные точки зрения, которые долгое время не были востребованы. Неоднократно подчеркивалось, что успешное функционирование хозяйственной системы неизбежно должно основываться на определенном сочетании коллективистских и индивидуалистических начал, а в Японии, где традиционно не существует различия между тем, что принято обозначать терминами Gesellschaft и Gemeinschaft[7], опора на оба эти фактора по определению невозможна. В конце 80-х С.Хантингтон утверждал, что "следует с изрядной долей скептицизма относиться к доводам о том, что определенные культуры всегда препятствуют развитию в том или ином направлении" [8], однако и это предупреждение не было воспринято достаточно серьезно. Таким образом, фактически до начала 90-х большинство исследователей усматривали источники японского экономического роста в особенностях страны и считали его относительно самодостаточным по своей природе. Большую ошибку трудно было сделать.
      [3] - См.: Katz. R. Japan: The System That Soured. The Rise and Fall of Japanese Economic Miracle. Armonk (N.Y.)-L., 1998. P. 5.
      [4] - См.: Hobsbawm E. On History. L., 1997. P. 218.
      Основы успеха японской модели в 60-е и 70-е годы
      В первые два десятилетия своего ускоренного роста японская экономика достигла небывалых успехов. В 50-е и 60-е годы, согласно общепризнанной статистике, производительность в расчете на одного работника росла в Японии темпом не ниже восьми процентов в год, тогда как в Германии этот показатель не превосходил шести процентов, а в США и большинстве европейских государств -- четырех[9]. Отчасти можно объяснить эти успехи относи
      [5] - См.: Becker G.S. Human Capital. A Theoretical and Empirical Analysis with Special Reference to Education, 3rd ed. Chicago-L., 1993. P. 24.
      [6] - Islam 1., Chowdhury A. Asia-Pacific Economies. A Survey. L.-N.Y., 1997. P. 131.
      [7] - См.: Hampden- Turner Ch., Trompenaars F. The Seven Cultures of Capitalism. Value Systems for Creating Wealth in the United States, Britain, Japan, Germany, France, Sweden and the Netherlands. L., 1994. P. 159; подробнее см.: Ohmae К. The Borderless World. Power and Strategy in the Global Marketplace. N.Y., 1994. P. 17-18.
      [8] - Huntington S.P. The Third Wave. Democratization in the Late Twentieth Century. Norman (Ok.)-L., 1991. P. 310.
      [9] - См.: Madrick J. The End of Affluence. The Causes and Consequences of America's Economic Dilemma. N.Y., 1995. P. 69.
      тельно низкими стартовыми показателями: Япония в начале 60-х находилась приблизительно на том же уровне развития, что Индия в начале 90-х, и среднедушевой ВНП не превышал здесь 3,5 тыс. долл. Но уже ко времени первого "нефтяного шока" валовой национальный продукт на душу населения вырос в четыре раза, достигнув 13,5 тыс. долл. [10]; такой подъем был достигнут в первую очередь за счет бурного роста промышленного производства: только на протяжении 60-х годов японские производители автомобилей, стали, бытовой аудиотехники и транзисторов увеличили физический объем выпуска соответствующих товаров более чем в четыре раза, одновременно обеспечив им выход на внешний рынок, в результате чего Япония заняла место второй по индустриальной мощи державы мира, а США впервые столкнулись в торговле с нею с феноменом нарастающего отрицательного сальдо[11].
      Чем же было обусловлено это экономическое чудо? Ответ на данный вопрос предполагает рассмотрение двух групп факторов. С одной стороны, ему благоприятствовала общая экономическая обстановка в первые послевоенные десятилетия. Знания и технологии еще не стали в то время основным производственным ресурсом, и их производители стремились закрепить свое будущее превосходство, предлагая технологии по относительно низким ценам, способным обеспечить их быстрое распространение. Сырьевые товары также были относительно недорогими, в то время как цены на промышленные изделия оставались традиционно высокими. В этой ситуации страна, располагающая сравнительно квалифицированной и при этом достаточно дешевой рабочей силой, а также сохранившая традиции, позволяющие осуществить необходимую мобилизацию, имела весьма привлекательные перспективы. С другой стороны, японская государственная машина, запланировав масштабный рывок вперед, создала систему максимального благоприятствования отечественному производителю. Опираясь на крупнейшие монополии, находившиеся с государством в очень тесных отношениях, она разработала целый комплекс мер, обеспечивающих экономический рост. Сюда входили дотации на научно-исследовательские работы, сертификация отдельных концернов, позволявшая им на кредитные средства приобретать валюту по заниженному курсу для покупки технологий за рубежом, гигантские таможенные барьеры на пути иностранных товаров, льготные кредиты, демпинг и, что весьма существенно,
      [10] - См.: KatT. R. Japan: The System That Soured. P. 55.
      [11] - См.: LaFeber W. The Clash. US-Japanese Relations Throughout History. N.Y.-L., 1997. P.327.
      санкционирование создания огромных финансово-промышленных синдикатов, управлявшихся фактически без вмешательства извне и неподконтрольных ни акционерам, ни подчас самому правительству[12]. Чтобы оценить масштабность этих мер, рассмотрим несколько основных слагаемых японского успеха.
      Первым и важнейшим из них мы считаем искусственно удерживавшиеся на высоком уровне инвестиции.