В результате только за два года, с середины 1986 по середину 1988 года, американский экспорт вырос более чем на треть, а дефицит торгового баланса сократился на 40 процентов[190]. Проявившиеся в эти годы тенденции фактически полностью устранили дефицит в торговле США с европейскими странами, а при условии снижения курса доллара еще на 15-20 процентов был бы преодолен и дефицит в торговле с Японией[191]. Таким образом, возвращение доллара к котировкам, характерным для "дорейгановского" периода, устраняло и дефицит торгового баланса, порожденный прежде всего неравными условиями конкуренции, искусственно созданными в 80-е годы.
      Нельзя также не учитывать, что трудности 80-х годов в значительной мере дезориентировали американских конкурентов, которые, ощутив привлекательность американского рынка, усилили свое присутствие на нем в первую очередь в сфере распределения и торговли, предпочитая отказаться от создания там производственных мощностей. Это отчетливо видно при сравнении американских и японских показателей, характеризующих экспорт готовой продукции и перенесение производства за границу. Если в 1988 году общий объем японского экспорта был всего на 20 процентов ниже американского, то масштабы торговли японскими товарами, произведенными за рубежом, почти в четыре раза уступали американским, тогда как реализация товаров через созданные за границей японские торговые конгломераты была вдвое большей, нежели аналогичный показатель для США[192]. В результате совокупный объем американских товаров, вывезенных из страны или произведенных за рубежом, почти вдвое превосходил японские достижения в этой сфере; таким образом, на фоне беспрецедентных формальных успехов японцев американские производители сумели самым серьезным образом пересмотреть прежние ориентиры, что стало залогом их достижений в 90-е годы. Однако в конце 80-х годов они не смогли в полной мере воспользоваться своими успехами по двум причинам. Во-первых, под возрастающим давлением других постиндустриальных стран в Париже в начале 1987 года было заключено так называемое Луврское соглашение, призванное стабилизировать доллар на сложившемся к тому времени уровне; идя навстречу партнерам, американское руководство предприняло повышение учетной ставки до 7,3 процента осенью 1987 года, и ситуация стабилизировалась. И, во-вторых, конец 80-х ознаменовался еще одним знаковым событием -- крахом котировок на нью-йоркской бирже в октябре 1987 года, который был воспринят многими наблюдателями как начало очередного масштабного кризиса, хотя с большим основанием он может считаться свидетельством завершения эпохи, на протяжении которой западный мир был подвержен кризисам перепроизводства в их традиционном виде.
      ---------------
      [190] - См.: Feldstein M. American Economic Policy in the 1980s: A Personal View. P. 72-73; Niskanen W.A. Reaganomics. P. 175-176.
      [191] - См.: Krugman P. The Age of Diminishing Expectations. P. 140.
      ---------------
      На пороге новой реальности
      В отличие от кризисов 1973-1974 и 1979-1982 годов, кризис 1987 года не был явным образом связан с изменениями конъюнктуры на мировых товарных рынках, и, хотя многие эксперты усматривали в нем ослабление позиций США, уже одно только то, что события 1987 года часто сравнивают с потрясениями времен Великой депрессии, свидетельствует о принципиально иной его природе. Мы также попытаемся использовать в своем анализе это сопоставление.
      ---------------
      [192] - См.: Encarnation D.J. Rivals Beyond Trade. America versus Japan in Global Competition. Ithaca-L., 1992. P. 22.
      ---------------
      Кризис 1929 года, положивший начало Великой депрессии, был наиболее острым, но в то же время фактически последним классическим кризисом индустриальной эпохи. Начало века прошло в США под знаком интенсивного промышленного развития и максимальной инвестиционной активности. Массовое индустриальное производство радикально снизило издержки, повысило уровень жизни людей и сделало многие товары, которые раньше могли позволить себе лишь наиболее состоятельные американцы, доступными широким слоям населения. Известно, например, что, несмотря на фактор неизбежной инфляции, розничные цены на дешевые автомобили (такие, как "Модель Т", производившаяся компанией "Форд"), снизились с 1908 по 1924 год с 950 до 290 долл.[193]; это обусловливалось быстро растущей в американской экономике производительностью (в 1918 году выработка угля на одного шахтера составляла в США 4,7 т, тогда как в Великобритании, Пруссии и Франции -- 1,9, 1,4 и 0,9 т соответственно; аналогичные сравнения могут быть приведены и для других отраслей). Как следствие, среднедушевой доход в США накануне первой мировой войны достигал 368 долл. в год, тогда как в Великобритании -- 250 долл., в Германии -- 178, во Франции -- 161, а в Италии -- всего 108 долл.[194]. В 20-е годы американские потребители предъявили гигантский по своим масштабам спрос на товары длительного пользования и недвижимость: расходы на их приобретение за 1921-1929 годы выросли на 116 процентов, тогда как прочие потребительские расходы повысились лишь на 34 процента[195].
      В условиях активного спроса и отсутствовавшей в 20-е годы инфляции не могло не возникнуть инвестиционного бума. На протяжении нескольких лет американские компании предложили игрокам на фондовом рынке такое количество ценных бумаг -- прежде всего акций и облигаций, -- что средства, полученные от их реализации, заметно превысили объемы финансирования по банковским каналам[196]. С середины 20-х годов на фондовый рынок накатила волна сбережений населения, инвестируемых через разного рода взаимные и трастовые фонды. В результате фондовый индекс совершил рывок, который до последнего времени не имел аналогов в истории американского рынка: в 1924 году он вырос на 16 процентов, в 1925-м -- на 27, в 1926-м -- всего на 5, однако
      -------------
      [193] - См.: Hall Т.Е. The Great Depression. An International Disaster of Perverse Economic Policies. Ann Arbor (Mi.), 1998. P. 18.
      [194] - См.: Heilbroner R., Milberg W. The Making of Economic Society. P. 121.
      [195] - См.: Hall Т.Е. The Great Depression. P. 19.
      [196] - См.: Galbraith J.K. The Great Crash 1929. L., 1992. P. 58.
      ---------------
      затем последовала настоящая "золотая лихорадка", поднявшая индекс Доу-Джонса на 25 процентов в 1927 году, на 29 -- в 1928-м и на 30 процентов с января по сентябрь 1929 года[197]. Средства, помещенные в 1921 году в акции, на основании котировок которых рассчитывался основной американский фондовый индекс, оценивались в конце 1928 года почти в двадцать раз (!) выше, причем в этих расчетах не учитывались ни выплаченные дивиденды, ни беспрецедентный рост рынка в первой половине 1929 года[198]. Объемы торгов также увеличивались с невероятной скоростью: если 12 марта 1928 года из рук в руки на Нью-йоркской фондовой бирже перешло почти 3,86 млн. акций, то 12 июня их количество выросло до 4,89 млн., 16 ноября составило 6,64 млн., а 1929 год вошел в историю с новыми рекордами: 8,24 млн. -- 26 марта, 12,89 млн. -- 24 октября и 16,41 млн. -- 29 октября; именно этот день перечеркнул все достижения индекса за предшествующие 12 месяцев[199].
      Однако в подобных условиях тенденция неизбежно должна была переломиться. Перенапряженная экономика не могла далее развиваться прежними темпами, и первые признаки спада проявились уже в августе 1929 года: в течение трех месяцев, предшествовавших биржевому краху в октябре, объем промышленного производства, оптовые цены и личные доходы населения снижались с годовым темпом в 20, 13,5и 17 процентов соответственно. Достигнув 3 сентября своего максимального значения в 452 пункта, индекс акций промышленных предприятий, рассчитываемый экспертами газеты The New York Times, опустился к середине ноября более чем вдвое, до отметки в 224 пункта[200]. Подобным образом вел себя и индекс Доу-Джонса; именно его поведение свидетельствует, что крах в октябре 1929 года оказался опасен и разрушителен не столько потому, что вызвал разовое обесценение активов, сколько в силу того, что положил начало устойчивому понижательному тренду, продолжавшемуся до середины 1932 года, когда 8 июля этот индекс достиг своего минимального значения в 41,22 пункта[201]. Совокупное падение индекса превысило в результате 82 процента, а цены на акции перешагнули свой докризисный уровень только через 25 лет, в 1954 году[202]!
      Фондовый обвал фактически заморозил инвестиционную активность, резко подскочил спрос на деньги, сократились все виды кредитования. Отказ Федеральной резервной системы от спасения американских банков, попавших в сложное финансовое положение,
      ---------------
      [197] - См. Hall Т.Е. The Great Depression. P. 23.
      [198] - Cм. Heilbroner R., Milberg W. The Making of Economic Society. P. 96-97.
      [199] - Cм. Galbraith J.K. The Great Crash 1929. P. 43, 45, 62, 121, 133.
      [200] - См. Hall Т.Е. The Great Depression. P. 65-66.
      [201] - Cм. Davidson J.D., Lord William Rees-Mogg. The Great Reckoning. P. 288.
      [202] - См. Hall Т.Е. The Great Depression. P. 7.
      ---------------
      вызвал волну массовых банкротств кредитных учреждений, нараставшую вплоть до 1933 года, когда общее число разорившихся банков превысило 11,4 тыс., то есть более 45 процентов всех американских банковских учреждений, действовавших накануне кризиса[203]. Объем валового национального продукта сократился к этому времени более чем на 30 процентов[204], а безработица сохранялась на уровне около 20 процентов трудоспособного населения вплоть до 1938 года[205].
      Кризис, порожденный нарушением пропорций в американской экономике, фактически немедленно принял всемирный масштаб. В силу сократившегося потребительского спроса американский импорт сжался к 1932 году почти в три раза относительно своего максимального объема в 1929-м -- с 5,5 до 1,9 млрд. долл. в текущих ценах, результатом чего стало значительное положительное сальдо торгового баланса США; в условиях золотого стандарта это вело к сокращению финансовых ресурсов в европейских странах и углублению кризиса. Только Япония, которая в тот период не была связана тесными торговыми отношениями с США, и Великобритания, вышедшая из режима золотого стандарта 21 сентября 1931 года, сумели пережить кризис с наименьшими потерями[206]. Японское промышленное производство к 1931 году находилось на уровне 1928-го[207], и вскоре началось оживление; в Великобритании в 1935 году экономические показатели были ниже, чем в 1928-м, всего на 6 процентов, а промышленный рост в период с 1932 по 1937 год был самым высоким в нынешнем столетии[208]. На этом фоне итоги депрессии в США и других европейских странах выглядят поистине трагическими. В Германии промышленное производство снизилось в 1933 году почти на 50 процентов, а в США -- на 60; американская экономика оказалась отброшенной на уровень 1922-го, немецкая -- 1908 (!) года[209]. Даже два года спустя, несмотря на начавшееся оживление, положение оставалось очень тяжелым: в США объем промышленного производства "не дотягивал" до докризисного на 28 процентов, в Германии -- на 24, в Австрии -- на 22, во Франции -- на 15 процентов[210]. Окончательно последствия кризиса в промышленности были преодолены лишь к концу 30-х годов на фоне активной подготовки к новой европейской войне.
      ---------------
      [203] - См. Hall Т.Е. The Great Depression. P. 83.
      [204] - См. World Economic Outlook. A Survey by the Staff of the International Monetary Fund. May 1998. Wash., 1998. P. 46-47.
      [205] - См. Hall Т.Е. The Great Depression. P. 154.
      [206] - См. Ibid. P. 85-86.
      [207] - См. Davidson J.D., Lord William Rees-Mogg. The Great Reckoning. P. 235.
      [208] - Cм. Plender J. A Stake in the Future. P. 35.
      [209] - См. Davidson J.D., Lord William Rees-Mogg. The Great Reckoning. P. 235.
      [210] - Cм. Hall Т.Е. The Great Depression. P. 86.
      ---------------
      Кризис 1987 года начался в иной ситуации, и последствия его были принципиально противоположными. Ему также предшествовал быстрый рост котировок на фондовых рынках: ведущие американские индексы выросли с 1974 по 1987 год более чем в четыре раза, несмотря на снижение в 1979-1981 годах. Многие специалисты отмечали существенную "перегретость" фондового рынка, особенно заметную в условиях, когда большинство фундаментальных экономических показателей внушало, если сказать предельно мягко, лишь весьма сдержанный оптимизм. Фактически рынок оказался рынком ожиданий, и когда в 1987 году начались подвижки в сторону снижения курса доллара, многие сочли это свидетельством усиливающейся несбалансированности экономики США, и вскоре наступил известный "черный понедельник" 19 октября, когда индекс Доу-Джонса совершил самое большое в своей истории падение, потеряв в течение одной торговой сессии 508 пунктов, или более 22 процентов текущей стоимости. Биржевой крах немедленно отозвался международным резонансом: в течение нескольких дней большинство европейских рынков, в том числе и такой обычно устойчивый к потрясениям, как швейцарский, понесли еще большие потери, чем Уолл-Стрит. Тяжесть удара по азиатским странам была столь велика, что биржа в Гонконге закрылась почти на неделю[211].
      По горячим следам кризиса большинство европейских и американских экспертов попытались нарисовать картину разрушительной для США катастрофы, апеллируя прежде всего к тому, насколько более слабой была американская экономика в 1987 году по сравнению со второй половиной 20-х. Интересно, что все такие попытки, и наиболее, пожалуй, пессимистическая из них, предпринятая Дж.Дэвидсоном и У.Рис-Моггом, имеют одну уникальную особенность. Из 20 пунктов, перечисленных в книге упомянутых авторов, 13 акцентируют внимание на финансовой стороне кризиса; отмечаются, в частности, наличие в 20-е годы золотого стандарта, тот факт, что США оставались крупнейшим в мире кредитором, что правительство ежегодно сводило бюджет с профицитом, имело самые крупные в мире золотые запасы и могло привлекать средства под минимальные проценты, что налоги оставались крайне низкими, а расходы на оборону составляли менее 1 процента ВНП, и так далее[212]. Другие аналитики, не проходя мимо этих фактов, обращались также к исключительно низким в
      -----------------
      [211] - См.: Soros G. The Alchemy of Finance. Reading the Mind of the Market. N.Y., 1987. P.348-349.
      [212] - Поробнее см.: Davidson J.D., Lord William Rees-Mogg. The Great Reckoning. P. 378-382.
      -----------------
      80-е годы уровням накопления в американской экономике, к растущему социальному неравенству и сокращению платежеспособного спроса со стороны низкооплачиваемых слоев населения и среднего класса в целом, к стагнирующей производительности и так далее[213]. Таким образом, подавляющее большинство исследователей фактически отказывалось принять во внимание те фундаментальные перемены, которые имели место в развитии американской экономики в 80-е годы, и сосредоточивали внимание исключительно на финансовых вопросах; однако даже в этом случае они излишне драматизировали ситуацию, не учитывая отмеченных выше факторов, которые, как показало развитие событий, оказались способными уже через несколько лет восстановить позиции американской экономики в мировом масштабе.
      Увлечение финансовыми индикаторами оказалось настолько велико, что внимание всех экспертов обратилось к стране, фактически не затронутой кризисом, -- к Японии. Во второй половине 80-х она достигла пика своего экономического могущества. Оптимальное соотношение цены и качества ее товаров подняли страну на высшую строчку в таблице мировой конкурентоспособности; положительное сальдо торгового баланса давало возможность наращивать зарубежные инвестиции; в конце 80-х годов японские банки обеспечивали более четверти всего прироста мировых кредитных ресурсов[214]. Фондовый индекс Nikkei вырос с 1980 по 1987 год почти в пять раз; малочисленность работавших на внутреннем рынке иностранных инвесторов и жесткий контроль гигантских промышленных конгломератов, а в некоторых случаях и государства, над инвестиционной политикой банков и финансовых компаний обеспечили относительный иммунитет биржевых котировок к краху 1987 года, в результате на фоне глобального спада цены акций продолжили повышательный тренд, казавшийся неестественным[215]. Особенно возросли цены на недвижимость и землю: к 1990 году общая стоимость земли, по оценкам японских экспертов, достигла почти 2400 триллионов иен, в 5,6 раза превысив значение валового национального продукта[216].
      Но как ни понятно естественное желание исследователей по горячим следам рассматривать кризис 1987 года в контексте сравнения финансовых показателей, характеризовавших американскую и японскую экономику, результаты такого рассмотрения нетрудно
      -----------------
      [213] - См.: Brockway G.P. Economists Can Be Bad for Your Health. P. 138, 141.
      [214] - См.: Davidson J.D., Lord William Rees-Mogg. The Great Reckoning. P. 161.
      [215] - См.: Kuttner R. The End of Laissez-Faire. P. 176.
      [216] - См.: Hartcher P. The Ministry. How Japan's Most Powerful Institution Endangers World Markets. Boston (Ma.), 1998. P. 69-70.
      -----------------
      было предугадать. Сравнивая кризисы 1987 и 1929 годов в своей немедленно ставшей бестселлером книге, Дж.Сорос писал в конце 90-х: "...историческое значение кризиса 1987 года состоит в том, что экономическая и финансовая власть перешла от США к Японии. В последнее время Япония производит больше, чем потребляет, а США потребляют больше, чем производят. Япония накапливает активы за границей, тогда как США все глубже залезают в долги... Кризис 1987 года выявил мощь Японии и сделал сдвиг экономического и финансового могущества ясно видимым" [217]. Однако эта "ясная" видимость была далеко не столь очевидной. Не говоря о том, что само японское "экономическое чудо" развивалось в искусственно созданной среде и подогревалось активными государственными мерами по поддержке национальной промышленности, потенциал американской экономики, которая к концу 80-х уже успела шагнуть на прочный фундамент постиндустриального развития, был гораздо большим, чем это отражали традиционные макроэкономические показатели. Пусть США и имели в эти годы огромный внешний долг, пусть они допускали отрицательное сальдо своего торгового баланса с Японией (только в торговле продукцией электронной промышленности в одном лишь 1990 году оно составило 2,3 млрд. долл.[218]); гораздо более существенным оставалось то, насколько широко и эффективно использовались в США достижения информационной революции.
      Даже самые поверхностные сравнения показывают, что кабельными сетями к середине 90-х годов были связаны 80 процентов американских домов против 12 процентов японских; в США на 1000 человек населения использовались 233 персональных компьютера, в Германии и Англии -- около 150, тогда как в Японии -- всего 80; электронной почтой регулярно пользовались 64 процента американцев, от 31 до 38 процентов жителей континентальной Европы и лишь 21 процент японцев[219], и ряд подобных примеров нетрудно продолжить. Известно, что еще с конца 70-х годов японская промышленность успешно вытесняла американских производителей с рынка микрочипов, опередив США в 1985 году и обеспечив в 1989-м разрыв в 16 процентных пунктов. Однако США никогда не уступали лидирующих позиций ни в создании новых систем обработки данных, ни тем более в области разработки программного обеспечения. В начале 90-х годов мировой рынок программных продуктов контролировался американскими компания
      ---------------
      [217] - Soros G. The Alchemy of Finance. P. 350.
      [218] - См.: Forester Т. Silicon Samurai. P. 8, 7.
      [219] - См.: Moschella D.C. Waves of Power. Dynamics of Global Technological Leadership 1964-2010. N.Y., 1997. P. 204, 207-208.
      ---------------
      ми на 57 процентов, и их доля превышала японскую более чем в четыре раза[220]; в 1995 году сумма продаж информационных услуг и услуг по обработке данных составила 95 млрд. долл.[221], из которых на долю США приходится уже три четверти[222]. Как следствие, в середине 90-х годов было легко восстановлено и равенство на рынке производства микрочипов, нарушенное десять лет назад, в результате чего доли США и Японии выровнялись. Особенно важно в этой связи, что Соединенные Штаты обладают стабильным положительным сальдо в торговле патентами и научными разработками и активно наращивают производство новейших технологий, постоянно расширяя при этом их применение в национальной промышленности. В 1991 году в США впервые расходы на приобретение информации и информационных технологий, составившие 112 млрд. долл., оказались больше затрат на приобретение производственных технологий и основных фондов, не превысивших 107 млрд. долл. Значение информации как основного производственного ресурса растет настолько стремительно, что к началу 1995 года в американской экономике "при помощи информации производилось около трех четвертей добавленной стоимости (курсив мой. -- В.И.), создаваемой в промышленности"[223]. Сегодня американские производители контролируют 40 процентов всемирного коммуникационного рынка[224], около 75 процентов оборота информационных услуг и четыре пятых рынка программных продуктов[225]. Таким образом, на глубинном уровне, скрытом поверхностными финансовыми показателями, США демонстрируют с конца 80-х годов принципиально иной тип хозяйственного роста, нежели Япония и другие страны Юго-Восточной Азии, в начале 80-х казавшиеся источником опаснейшей экономической угрозы для Соединенных Штатов.
      Именно поэтому, если "за кризисом 1929 года последовали резкий экономический спад и череда волн дальнейшего падения цен на фондовом рынке, то кризис 1987 года привел к относительно быстрому росту экономики, соответствующему повышению курса акций и, в результате, к стремительной компенсации первоначального краха"[226]. Динамика ВНП по итогам 1987 и 1988 годов показала лишь минимальное снижение темпов роста по срав
      ---------------
      [220] - См.: Forester Т. Silicon Samurai. P. 44-45, 85, 96.
      [221] - См.: World Economic and Social Survey 1996. P. 283.
      [222] - См.: Barksdale J. Washington May Crash the Internet Economy // Wall Street Journal Europe. 1997. October 2. P. 8.
      [223] - Stewart T.A. Intellectual Capital. P. 20-21, 14.
      [224] - См.: OECD Communications Outlook 1995. P., 1995. Р. 22.
      [225] - См.: Barksdale J. Washington May Crash the Internet Economy. P. 8.
      [226] - Krugman P. The Age of Diminishing Expectations. P. 214.
      ---------------
      нению с 1986-м, а ни о какой рецессии не могло быть и речи[227]. Экономика США оставалась самой мощной в мире, и хотя с 1973 по 1986 год Япония увеличила свой ВНП с 27 до 38 процентов от американского, Соединенные Штаты жестко сохраняли соотношения ВНП с европейскими странами -- с Германией, чей показатель составлял 16 процентов американского, Францией (13-14 процентов) и Великобританией (11-12 процентов); как следствие, с 1975 по 1990 год отношение суммарного ВНП стран ЕС и Японии к ВНП США повысилось всего на пять процентных пунктов -- со 107 до 112 процентов[228], что и стало реальной "ценой" тех 80-х годов, о которых нередко говорят как о самом тяжелом периоде послевоенного развития американской экономики.
      Сформировав новый тип хозяйственного развития, Соединенные Штаты эффективнее, нежели любая другая страна современного мира, используют преимущества технического прогресса, который, как отмечал Ж.Фурастье еще накануне первого нефтяного кризиса, "является независимой переменной в хозяйственной жизни" [229]. Между тем расчеты, проведенные рядом экспертов, показывают, что радикальное изменение роли технологического фактора в экономическом развитии относится именно к началу 80-х годов, когда постиндустриальные тенденции приобрели видимые очертания. Согласно данным, опубликованным Джеймсом Гэлбрейтом, параметр, определяющий значение технологического фактора в обеспечении хозяйственного роста, вырос с 1980 по 1989 год более чем на четверть, тогда как значение потребительского спроса снизилось почти на такую же величину, а действенность протекционистских мер осталась практически неизменной[230]. Экспансия новых технологий и конкурентоспособной наукоемкой продукции привела как к росту экспортных поступлений американских компаний, так и повышению их рыночной цены. В результате Соединенным Штатам удалось резко изменить и свою инвестиционную политику на внешних рынках, и динамику собственных фондовых индексов. Если в 1986 году американские инвесторы владели ценными бумагами зарубежных компаний, стоимость которых не превышала трети цены американских акций, находившихся в собственности иностранцев[231], то к 1995 году они впервые в XX веке обеспечили контроль над большим количеством акций зарубеж
      -------------
      [227] - Подробнее см.: Kemp T. The Climax of Capitalism: The US Economy in the Twentieth Century. L.-N.Y., 1990. P. 220-221.
      [228] - См.: Statistical Abstract of the United States 1994. Wash., 1994. P. 863.
      [229] - Fourastie J. The Causes of Wealth. N.Y., 1975. P. 141.
      [230] - См.: Galbraith James К. Created Unequal. P. 127.
      [231] - См.: Lash S., Urry J. Economies of Signs and Space. P. 20.
      ---------------------
      ных эмитентов, нежели то, которым владели иностранные инвесторы в самих США. Характерно, что около 70 процентов этих приобретений было сделано американскими корпорациями только в течение первой половины 90-х годов, а суммы, которые Соединенные Штаты способны инвестировать в экономику зарубежных стран до конца истекающего столетия, оценивались в 1997 году в 325 млрд. долл.[232]; основным препятствием для подобных инвестиций является не ограниченность финансовых возможностей американских компаний, а социально-экономическая ситуация, в которой находятся сегодня регионы, традиционно принимавшие американские капиталовложения. При этом в самих США на протяжении фактически всех 90-х годов продолжается бум на фондовом рынке; рост котировок акций американских компаний увеличил финансовые активы инвесторов более чем на 10 триллионов долл. только за последние пять лет[233], а индекс Доу-Джонса в конце апреля 1999 года преодолел барьер в 11 тыс. пунктов на фоне откровенного застоя на фондовых рынках большинства европейских стран и Японии.
      * * *
      80-е годы стали этапом, чрезвычайно важным для США и европейских постиндустриальных стран. На его протяжении произошли все основные события в хозяйственной жизни, так или иначе свидетельствующие о том, что постиндустриальный мир обрел весьма устойчивую целостность и гармоничность. Во-первых, начало десятилетия ознаменовалось радикальным изменением основных тенденций в потреблении важнейших ресурсов; снижение энергоемкости и материалоемкости валового национального продукта во всех развитых странах создало предпосылки для постепенного возвращения сырьевых цен к докризисному уровню, вызвало резкое обострение проблемы долгов развивающихся стран и существенно снизило масштаб их хозяйственных притязаний на международном уровне. Во-вторых, рейгановская налоговая реформа и аналогичные меры, предпринятые европейскими консервативными правительствами, обеспечили резкий рост производственных инвестиций и, что не менее существенно, частной инициативы во всех отраслях хозяйства. В то же время бюджетные эксперимен
      ---------------
      [232] - См.: Garten J.E. The Big Ten. The Big Emerging Markets and How They Will Change Our Lives. N.Y., 1997. P. 37.
      [233] - См.: McAlister J.F.O. Prosperity For Now // Time. 1999. February 15. P. 58.
      ---------------
      ты американской администрации показали, что в новых условиях США и другие развитые страны имеют возможность гораздо легче и в гораздо больших масштабах, чем считалось возможным ранее, использовать финансовые инструменты для эффективного решения собственных экономических проблем. В-третьих, во второй половине 80-х годов противостояние США и новых индустриальных стран как крупнейших центров международной торговли со всей очевидностью показало, что возможности индустриальной системы исчерпаны и отныне именно технологическое превосходство оказывается мощнейшим инструментом международной конкуренции. В-четвертых, на 80-е годы пришлись и первые результаты новой политики Запада, воплотившиеся в крахе наиболее неэффективной из моделей индустриализма -- коммунистической; в результате у развитых стран появились новые гигантские рынки сбыта и инвестиций, укрепилась международная стабильность и, что особенно существенно, резко снизились военные расходы, что несколько сняло остроту проблемы внутреннего долга и уже в первой половине 90-х годов позволило увеличить ассигнования на разного рода социальные программы.
      Таким образом, достижения постиндустриального мира в этот период неоспоримы. Важнейшим направлением дальнейшей его эволюции должно было стать формирование постиндустриальной цивилизации как целостной системы, объединяемой в том числе и ценностными ориентирами людей. Однако, хотя уже к концу 80-х годов ни Япония, ни новые индустриальные страны не представляли для Запада значительной экономической угрозы, вопрос о возможности инкорпорирования их в рамки новой цивилизации оставался весьма неоднозначным, поскольку исповедуемая ими парадигма хозяйственного роста по самой своей природе не могла быть адекватной ценностям постиндустриального и постэкономического строя. Становилось понятно, что развитие четвертичного сектора, укрепление системы постматериалистических мотивов и целей, а также снижение роли материального потребления в обеспечении экономического прогресса неминуемо должны были привести к глубокому кризису традиционной индустриальной модели. Определенный драматизм привносило в складывающуюся ситуацию то, что Япония, de facto потерпевшая поражение в прямом хозяйственном соперничестве с США, не только не стала форпостом постэкономического общества на Востоке, но и начала создавать вокруг себя сообщество государств, полагавшихся в своем развитии именно на индустриальное производство. Уверенность японских предпринимателей и политических лидеров в возможности восстановления своей экономической мощи за счет экспансии в Азии привела к тому, что сама Япония к концу 90-х годов откатилась далеко назад по сравнению с серединой 80-х. Поэтому важнейшей задачей, стоящей на повестке дня в 90-е годы (хотя она никогда не формулировалась социологами и экономистами достаточно явно), объективно оказалось окончательное сокрушение индустриальной системы и перераспределение экономической мощи в соответствии с уже происшедшим перераспределением между основными центрами современного мира технологического и интеллектуального потенциала.