Вейн

Инна Живетьева

Вейн

Моим родителям.

Я вас очень люблю.

Часть I

Над площадью Святого Ильберта громыхало и сверкало. Молнии высвечивали флюгер на доме купца Траптера – медный хомяк вспыхивал золотом и снова пропадал в сизой мгле. По мостовой бежали грязные потоки, захлестывало крыльцо и колеса пустой пролетки. Размывало клумбу под окном.

Эрик прошелся по комнате, захлопнул крышку сундука. Она громко стукнула, заставив вздрогнуть.

– Неврастеник, – поставил он сам себе диагноз.

У операционного стола не трусил, а сейчас пугается каждого звука.

Потрогал дверной засов. Задвижка холодная и влажная, прочно лежит в пазах. Прильнул ухом к щели. Собственное дыхание, шелест дождя. В коридоре тихо – не сезон для гостей. Точнее, межсезонье.

Вернулся к окну. Постоял, глядя, как погибает цветочная рассада. Гулко прокатился раскат грома, и Эрик выругался. Надо было переехать вчера! Но не смог заставить себя выйти из комнаты и просидел весь день, отгородившись от Бреславля шторами. В узкую щель виднелись пустынная улица и яркое, безоблачное небо. С утра прошла молочница, после нее – почтальон. Соседи. Мальчишки. Приезжал на обед извозчик. Хотел ведь окликнуть…

В коридоре послышались тяжелые шаги. Хозяйка. Задыхаясь после подъема на второй этаж, она позвала:

– Господин Эрик! Вы чаевничать будете?

Он посмотрел на запертую дверь и крикнул:

– Нет, благодарю!

– Так я вам сюда принесла. Вы откройте.

Эрик переплел и стиснул пальцы. Чаю – горячего, заваренного до горечи – захотелось неимоверно. И чтобы стол был накрыт льняной скатертью и лежали накрахмаленные салфетки в кольцах. Стояла сахарница с вензелем на серебряной крышке, и тот же вензель повторялся на ложечках и розетках с ягодами…

– Спасибо, не нужно.

– Да как же! В такой дождь – первое дело.

Эрик прижался спиной к косяку, вслушиваясь. Поскрипывали доски. Наверное, у хозяйки снова болят колени, и она переминается с ноги на ногу. И руки у нее дрожат: брякнула ложечка.

– Подождите, сейчас открою.

Засов вылез из петель. Дверь распахнулась прежде, чем Эрик притронулся к ручке.

Отшвырнув к стене пожилую женщину – с подноса посыпался фаянс, – в комнату шагнул мужчина в походной одежде.

– Вечер добрый.

Эрик метнулся к окну, сбил с подоконника цветочный горшок и рванул створку.

Внизу, на клумбе, стоял парень в распахнутой куртке. Смотрел на Эрика и улыбался, очень довольный собой. Дождь стекал по его плечам, рубаха прилипла к груди – из-под мокрой ткани просвечивала наколка.

За спиной хлопнула дверь. Мужчина по-хозяйски прошелся по комнате и стукнул ногой по сундуку.

– Я смотрю, ты уже собрался. А поговорить?

Ну что ж… Эрик неторопливо повернулся и скрестил на груди руки.

– Слушаю вас.

Мужчина засмеялся:

– Вот это другое дело.

В спину хлестали струи пополам с ледяной крошкой, но холода жрица не чувствовала. Она сидела согнувшись и водила ладонями по раскисшей земле.

Из-за пелены дождя показалась громадная фигура Оуна.

– Все? Получилось? – с тревогой спросил он.

– Да. Помоги встать.

Теплые руки Оуна подхватили ее под локти.

– Переоденься, ты насквозь промокла.

За черными силуэтами деревьев виднелась палатка. Она светилась изнутри – там разожгли жаровню. Йорина вытерла ладони о платье.

– Некогда. Быстрее седлайте!

Оун посмотрел ей в лицо, и Йорина зашипела. У нее даже верхняя губа вздернулась, приоткрыв зубы. Пусть только посмеет заикнуться, что она устала!

– Кони не пройдут, – сказал Оун. – Загоним.

– Собирайтесь! Живо! Ну!

Ее хриплый крик разнесся по лагерю. Засуетились, сворачиваясь.

– Палатку бросить!

– Йорина…

– Он уходит, ты что, не понимаешь?! Уходит!

Ударила гиганта кулаком в грудь. Пустота выла и свистела, как зимний ветер в горном ущелье, и была такой же обжигающе холодной.

– Быстрее! Собирайтесь!

Оун вытащил из-за пазухи сверток, встряхнул, и сухой плащ накрыл жрицу.

– На его месте я бы отсиделся где-нибудь подальше от Середины, – сказал гигант.

Да, наверное. Йорина прижала грязные пальцы к вискам.

– А он куда-то идет. Куда?.. Не в Бреславль же! Межсезонье!

Противоположный берег пропал из виду, и только смутно белело здание Торгового присутствия. Медный кораблик на его шпиле плыл по грозовым тучам.

– Надо же, – сказал Грин, кутаясь в плед. – Дождь в Бреславле сейчас. А я думал, он весь остается там, за степью.

Олза поставила на стол зажженную лампу, и гостиничный номер показался уютнее. Высветились чайник, малиновое варенье в вазочке, открытая книга. Благородно заблестел паркет.

Женщина села в кресло-качалку и посмотрела в окно. Полосатые тенты убрали, столики и креслица сдвинули под навес. Ручьи стекали по широким ступеням и бурлили, ударяясь в парапет. Они пытались спрыгнуть в помутневшую Ранну.

Грин закашлялся, навалившись на подлокотник. Затрясся стол, вплотную придвинутый к дивану, звякнула в стакане ложечка.

Олза, не вставая, протянула руку и достала ложечку, налила свежего чаю. Крепко заваренный, он пах липовым цветом, но Грин сказал со вздохом:

– Я скоро лопну. Или превращусь в самовар. У вас есть самовары? Я не помню.

Олза оттолкнулась от пола носком туфли.

– Есть.

Старое кресло тихонько поскрипывало.

Сверкнуло, высветив трубы-башенки на крыше Торгового присутствия. Блеснул кораблик.

Грин завозился, пихая за спину подушку. Натянул плед до подбородка. Вытащил из-под себя ногу и снова поджал.

– Алекс, брось, – сказала Олза. – Я все равно вижу, что тебя колотит.

Грин недовольно закряхтел и перестал суетиться. Комната кружилась перед глазами. Громыхнуло за окном – звуки гулко отдались в затылке.

Теплые руки взяли за виски и повернули голову.

– Кровь. Не двигайся.

Текло из носа, впитываясь в платок.

– Ничего. Отойду.

– Конечно, – согласилась Олза. – Куда ты денешься. Восемь баб на шее. Не захочешь, а выздоровеешь.

Снова загремело. Гроза разгулялась не на шутку.

Глава 1

Льет с капюшона. Просачивается сквозь плащ и куртку. В сапогах хлюпает. Дождь – за серой пеленой дороги не видно. Йоры могут отрядами маршировать, не заметишь и не услышишь. Шэт бы побрал это межсезонье! Дан сунул за пазуху ледяную руку и, путаясь в шнурках, выудил связку амулетов. «Сторожок» вроде холодный. А может, просто разрядился. Скрюченные пальцы с трудом упихали связку обратно.

Дан ударил каблуками, но кобыла лишь тряхнула головой, продолжая тащиться неторопливо.

– И зачем тебя, дуру, крал? Пошла, зараза!

Кляча вздохнула. Она тоже не понимала, зачем ее увели из теплой конюшни сюда, под ливень, на раскисшую безлюдную дорогу.

Дан поправил на плече арбалет и согласился с бессловесной скотиной:

– Правильно, сам дурак. Пешком было бы быстрее.

Но он устал. Не дойдет по вязкой грязи, липнущей к сапогам.

– Шевелись, мертвая!

Кому скажи, что украл под седло кобылу из васяйской деревни, – животы со смеху надорвут. Сюда бы этих смешливых. Дан сплюнул холодную, с железистым привкусом воду и замурлыкал под нос:

– Еще немного, еще чуть-чуть…

Вспомнился славянский трактир. Водочка с обязательной закуской: селедка, маринованный лук, черный хлеб. Менестрель Игорь, откинувшись к бревенчатой стене, перебирает гитарные струны:

А я в Россию, домой хочу,

Я так давно не видел маму.

Хорошо поет, надрывно, со слезой в голосе, как умеют только русские. Дан понимает с пятого на десятое, но ему все равно очень нравится.

В трактире было тепло, сытно и пьяно…

– Пошла, ледащая! – Дан треснул кобылу между ушей. – На живодерню сдам!

Та всхрапнула и все-таки прибавила шагу – поманил свет, показавшийся за пеленой дождя.

Дан заорал:

– А мне б в девчоночку хорошую влюбиться!

Возмущенным лаем ответил брехливый пес Тобиуса.

Левая створка ворот медленно, застревая в грязи, приоткрылась, и Дан въехал во двор «Перекрестка». Присвистнул, удивленно оглядываясь, – он никогда не видел его таким пустынным. Сараи на засовах. Кузня заперта. Свет горит лишь в окнах обеденного зала и на кухне.

Спешился, тут же провалившись в густую жижу по щиколотку. Незнакомый парнишка схватил повод, и Дан швырнул ему монетку:

– Обиходь.

Медь пролетела мимо неловко подставленной ладони. Канула в лужу.

– Раззява!

Набухшая дверь тяжело подалась. Дан ввалился под крышу и сбросил грязный плащ у порога.

В зале было непривычно просторно: столы поставлены друг на друга и сдвинуты в угол, убраны лавки. Но зато в камине горел огонь, облизывая дно котелка.

– Тобиус, ау! Почему я не слышу песни во славу святого Христофора, покровителя путешественников? Возрадуйся! Когда еще к тебе заглядывали в межсезонье?

– От тебя, вейн, шума больше, чем от десятка посетителей, – махнул рукой хозяин, появляясь на пороге кухни.

К животу он прижимал кружку, больше похожую на маленькую бадейку. Проковылял к очагу, снял с огня посудину, и в кружку полилось горячее вино, пахнуло специями.

– И почему я не удивлен, увидев именно тебя?

– Потому что только такой идиот, как я, едет в это время Славской дорогой.

Дан забрал кружку и, обжигаясь, выхлебал половину. Попенял:

– Опять гвоздику положил? Вкус перебивает.

– Ничего ты, вейн, не понимаешь. Тебе комнату? Надолго?

– До завтра.

Трактирщик хмыкнул.

– Ну, твоя свободна.

– Удивительно! – Дан прищелкнул языком. – А я думал, придется выгонять семью с малолетними детишками.

– Ступай уж! Холодно будет, к вечеру протоплю. Постирать что, Жельке отдай. Передохни и спускайся ужинать.

В комнате Дан тяжело опустился на лавку. Как же он устал, Шэт побери!

Привалился к стене. За окном шумел дождь, тугая струя хлестала из водостока в переполненную бочку. Перед глазами плыла раскисшая дорога. А всего сутки назад он лежал в талом снегу, не смея шевельнуться, и ждал: выстрелят, не выстрелят. Его загоняли обратно в горы, а там с йорами мало кто мог бы потягаться. Но выскользнул. Ушел по оврагу, полному ледяной воды с шугой. Дополз до узла и, уже не думая о погоне, рванул в Краснохолмские пески – оттаивать, согреваться. А потом снова под дождь…

Дан встряхнулся, сбросил с плеча арбалет. Начал было стаскивать куртку, но остановился. Выудил из-за пазухи амулеты, все разом, горстью. Там попадались и обычные, каких полно на любом торгу Середины, встречались и дорогие, вроде «когтя», припаянного к стальной цепочке. Отдельно на шелковых шнурах висели редкости: янтарное солнышко, кошка из черного дерева, стеклянная небьющаяся капля, каменный полумесяц. Медный крестик обычно терялся среди них, но сейчас первым выпал на ладонь. Вейн сердито стряхнул его и нашел железное кольцо, грубое, со следами напильника. «Сторожок» по-прежнему оставался холодным. Потеряли?

В дверь стукнули. Дан сунул амулеты за пазуху и потянулся к арбалету.

– Входи.

Через порог шагнул мальчишка-конюх. В руке у него золотилась лампа, и в ее свете Дан с удивлением понял, что пацан нездешний. Скорее всего, из верхнего мира. В джинсах, по колено заляпанных грязью. В промокшей джинсовой куртке с «молниями» и заклепками. С темных волос капает за шиворот. Лицо решительное, точно собрался лбом стенку таранить.

– Чего тебе?

Мальчишка поставил лампу на стол.

– Господин вейн, мне нужно в Бреславль. Срочно.

Дан тронул спусковой крючок. Какой сюрприз! Именно в Бреславль. Именно срочно.

– Просто – вейн, – поправил он.

Мальчишка глянул непонимающе.

– Когда говорят «вейн», то «господин» – не добавляют. Ты разве не знаешь?

Сколько ему? Пятнадцать? Вряд ли больше. Из верхних малолетки редко приходят в одиночку.

– Зачем тебе в Бреславль?

– Нужно.

– Это не ответ.

Выговаривает согласные слишком твердо. Как новичок, который еще не свыкся с чужим языком. Или хорошо притворяется.

– Я ищу одного человека, – нехотя сказал мальчишка. – Слышал, он там. А межсезонье скоро закончится.

– С чего ты взял, что я туда пойду?

– Славская дорога ведет в Бреславль. Если в обратную сторону, то проще через другой узел, а не к нам под дождь. Так господин Тобиус сказал.

Логично. Но таких совпадений не бывает.

– Кого ты ищешь?

– Это мое дело.

Ишь ты, окрысился.

– А болтун Тобиус не объяснил, почему сейчас в Бреславль никто не ездит?

– Опасно. Степняки.

– Угу, они тоже. А что такое проекции, знаешь?

– Пласты из других миров.

О проекциях, значит, слышал, а к вейну правильно обратиться не умеет.

– Ну и какого Шэта я туда попрусь, скажи на милость?

– Я заплачу. У меня есть, вот.

Мальчишка сунул ему часы на кожаном ремешке. Серый экран, светящиеся цифры. Помедлив, последняя «двойка» сменилась на «тройку». Пресветлая Иша, работают! Да их в Бреславле с руками оторвут.

– Откуда такая игрушка?

– С собой была.

– И какой умелец привел тебя на Середину?

– Я сам пришел.

Все чудесатее и чудесатее, как говорит Игорь. Сопляк, без поводыря, пришел и принес работающую электронику.

– А кто научил?

– Никто. У меня случайно вышло.

Вейн усмехнулся:

– Значит, ты у нас талант-самородок.

Мальчишка смотрел угрюмо.

Дан погладил стекло, за которым жили цифры, и нехотя вернул часы. Шэт, да за одну батарейку!..

– Нет.

Подбородок у мальчишки задрожал.

– Но… пожалуйста! Мне очень нужно, честное слово! Я же не просто так! А межсезонье закончится…

И Бреславль станет похож на сыр, изгрызенный мышами. За полдесятка золотых уведут хоть к Шэту на рога.

– Вот джинсовка, говорят, у вас редкость. Ну… у меня ничего больше нет. Мне очень надо!

Карие глаза смотрели с такой надеждой и отчаянием, что Дан почти поверил. Убрал руку с арбалета и скинул наконец-то куртку.

– Пожалуйста, господин вейн, ой, ну, вейн. Я… Мне правда, очень!.. Что хотите!..

– Не ори.

Мальчишка моргнул. Кажется, у него намокли глаза.

– Ну и хрен с вами! Я сам пойду! Все равно! – зло сказал он.

Шэт побери! Ох, прости, милосердная Иша, грешен.

– Ладно. Но обузой не возьму. Мне слуга нужен. Согласен?

– Да, конечно!

Тьфу ты, пропасть!

– Слушай, дите, ты давно на Середине?

Мальчишка явно хотел огрызнуться, но сдержался.

– Уже две недели, – процедил он. – Какая вам разница?

Действительно? Дан скривился в усмешке.

– Как тебя зовут?

– Юрий.

– В вашем мире существует обычай упрощать имена? Младшим, слугам?

– Да.

– Ну и как тебя зовут?

Щенок, глупый кутенок с заплетающимися лапами, а глазами сверкать – так взрослый.

– Юрка.

Дан вытянул ногу, оставляя грязный след.

– Сними с меня сапоги, Юрка.

У пацана заходили желваки на скулах. Верхний мир, что ни говори.

– Ну?

Мальчишка, помедлив, наклонился.

– Так не получится.

Смуглые щеки вспыхнули изнутри багровым.

– Ты уверен, что тебе действительно нужно в Бреславль?

Пацан глянул исподлобья и опустился на пол. Потянул с ноги вейна сапог.

– Ты мой слуга, я твой хозяин. Я иду в Бреславль, ты идешь за мной, – веско, точно ставя тавро, сказал Дан. – Повтори.

– Я ваш слуга, вы мой хозяин. Я иду за вами в Бреславль.

На миг сопляка стало жалко.

– Договор заключен, – буркнул Дан. – Второй снимай, чего застыл?

А может, парень просто отлично играет.

– Сапоги помой. И Жельку сюда позови.

Дождь разошелся и яростно барабанил по крыше. Стена под окном намокла, на полу растеклась лужа. В углу капало: сначала глухо, на дно глиняного кувшина, потом звонко, а сейчас плюхало и грозило перелиться через край.

Дан валялся на кровати без штанов, но зато в шерстяных носках. Желька, томно вздыхая, скалывала волосы. Русые пряди не помещались в горсти, выскальзывали и повисали вдоль щек. Пухлая губа оттопырилась, удерживая во рту шпильки. Руки – полные, белые – двигались неторопливо. Жельке было мало. Дан закрыл глаза. Пусть спасибо скажет, что хоть один раз получилось, после такой-то дороги.

Желька еще повозилась, но все-таки ушла. Проскрипела лестница.

Как непривычно тихо в гостинице. Слуг и тех нет – Тобиус распустил на межсезонье.

Дан вытянул руку, подцепил валявшиеся на столе штаны. Стукнул спрятанный под ними арбалет.

– Параноик, – вспомнил умное слово и представил, как там, за окном, распластался по стене невидимый из-за дождя йор.

Вейн неспешно оделся, задумчиво пошевелил пальцами в носках. Сапоги Юрка так и не вернул, наверное, приспособил сушиться.

Лестница, стонавшая под поступью Жельки, пропустила Дана бесшумно.

Один угол обеденного зала был освещен, в остальных густилась темнота. Пахло запеченным окороком – мясо, разложенное на решетке, капало жиром в угли. Те отзывались раздраженным шипением.

Тобиус сидел перед очагом, примостив ноги в таких же, как у Дана, полосатых носках, на приступку. Держал на коленях миску с тыквенными семечками. Лузгал, сплевывая шелуху в огонь. На табурете рядом с ним стояли кувшин и пара кружек. Вейн понюхал – пиво.

– Наливай, чего ждешь, – поторопил хозяин постоялого двора.

– Ну ты и нахал! – восхитился Дан, подтаскивая к очагу второе кресло.

Сидели, грели ноги. Пили пиво. Срезали пласты мяса и так, с ножей, ели. Тобиус присыпал свою порцию вонючей кудрявой травкой. Дан предпочитал мазать горчицей. Выщелкали все семечки, заплевав шелухой пол.

Проходила Желька, смотрела недовольно. Дан и Тобиус начинали хихикать, подталкивать друг друга локтями и раз от избытка чувств едва не свалились в камин. Потом хозяин сказал грустно:

– Была ведь фитюлька – во! Ладонями за талию обхватить можно. Я, дело такое, худеньких люблю.

Дан утешил, мол, захочет, двух фитюлек заведет. Тобиус посетовал на межсезонье и безденежье.

От окорока осталась кость. Дрова прогорели. Вейн поворошил угли и спросил:

– Этот мальчишка, Юрка, откуда у тебя?

– Сам пришел. Говорит, случайно получилось. Ну, я и взял. Куда ему сейчас деваться?

– Думаешь, его вправду никто не учил?

– Похоже на то. Заходил к тебе, да? В Бреславль просился?

– Кого он ищет?

– Какого-то Виктора Зеленцова, вейна. Я о таком не слышал. А ты?

Дан мотнул головой, и трактирщик с сожалением цокнул языком.

– Тут Игорь был, ну, менестрель. Буквально перед дождями. Сказал, мол, знает русского из верхнего, зовут Виктором, и фамилия похожа. Видел в Бреславле на днях. Но какой сумасшедший пойдет сейчас через степь!

Вейн хмыкнул. Хозяин посмотрел на него серьезно, словно они и не выдули кувшин пива на двоих.

– Кроме тебя. Правда, Дан?

– Хорошенького ты обо мне мнения.

Тобиус развел руками:

– Ты меня знаешь, вейн. Я о чужих делах не болтаю. Был у меня постоялец, не было… Помог бы мальчишке, а?

Дан молчал. Во рту сделалось кисло. Соскреб с кости остатки мяса, зажевал.

– Ему и впрямь нужно, видно же.

Шэт!..

– Ты редко за кого-то просишь. С чего вдруг сейчас?

Тобиус неторопливо обобрал со штанов тыквенную шелуху, прежде чем ответить:

– Жалко парня. Заходится. Боюсь, как бы в степь не убежал.

Дан сплюнул в присыпанные пеплом угли.

– Я беру его с собой.

Тобиус засиял:

– Ну, здорово! А мальчишка неплохой, ты не думай…

– Лошадей сейчас купить можно? – перебил Дан.

Хозяин закис от смеха:

– Васяйских?

Вейн тоже рассмеялся.

– Мне бы хорских. А эту клячу подари первому встречному.

– Лучше верну ее хозяевам. Представляешь, как они обрадуются? А завтра сходим в деревню. Или я сам?

– Давай уж ты. Только с утра пораньше.

– Сделаю.

Дан потянулся и зевнул.

– Все, я наверх.

Тобиус спросил с подковыркой:

– Жельку прислать?

– Упаси Иша! – в притворном ужасе замахал Дан. – Поспать бы перед дорогой. Разбудишь, как все готово будет?

– Угу. А за мальчишку спасибо. Измаялся он.

Вейн посмотрел с любопытством на хозяина. Сказал искренне:

– Хороший ты мужик, Тобиус!

Печной бок, выступавший из кухни, остывал медленно. Юрка скинул одеяло в ноги и отодвинулся на край лавки, подальше от выбеленных кирпичей. Быстрее бы прошла ночь, и завтра – уже завтра! – в дорогу. Но заснуть не получалось.

Перевернул подушку на прохладную сторону, закрыл глаза и постарался дышать ровнее. Шумел дождь. Топала за стеной Желька.

Сколько им ехать? Тобиус говорит, караван проходит за полмесяца, но то караван с гружеными телегами. А верхом? Одну неделю? Ну ладно, десять дней. Нет, много.

Тьфу ты! Все, спать. Взбил подушку, рухнул в нее лицом. Пинком сбросил одеяло на пол. Долго вслушивался в монотонный стук капель, стараясь не думать о завтрашнем дне, и наконец задремал.

…скользкая дорога, пропахший бензином ветер и огромный радиатор. Надвинулся, дыхнул жарко. Солнце сверкнуло на хромированной решетке. Мелькнули вцепившиеся в баранку руки, белое лицо шофера…

Юрка рывком сел. Суматошно колотилось сердце. Да что же это такое!

– К черту! – сказал шепотом. – Не хочу!

Пульс медленно успокаивался.

Юрка пошарил в кармане куртки, висевшей в изголовье. Выудил часы. Из-под двери пробивалась полоска света. Подставил в нее циферблат и с трудом разобрал: начало двенадцатого. Вот засада!

Перевернулся на спину и закинул руки за голову. Издалека донесся раскат грома. За стеной брякала посудой Желька. В обеденном зале бубнили на два голоса. Чего не ложатся? Завтра же с утра ехать. Или вейн передумал из-за дождя?

Не одеваясь, в трусах, Юрка вышел в коридор и прислушался. О бабах говорят. И трактирщик туда же, вот старый хрен. Впрочем, он мужик нормальный. Работу дал, менестреля расспросить посоветовал. А вейн – еще тот козел. Сапоги ему снять! Ну, сушиться-то их Юрка пристроил. Но рассудил, что грязью больше, грязью меньше – роли не играет, и плюнул внутрь голенища. Хозяин нашелся!

На холодных досках стоять было зябко, и Юрка вернулся к печному боку. Ничего, главное – попасть в Бреславль. Остальное неважно.

Угомонилась Желька. Под потолком, в углу, шуршали тараканы. Нужно заснуть, иначе эта ночь никогда не кончится.

К утру дождь прекратился, но небо оставалось сырым и тяжело нависало над «Перекрестком». На востоке громыхало и клубилось, загораживая рассвет. Лужи во дворе раскинулись от края до края, подтопив дверь погреба. Пес по кличке Брехун лежал на крыше будки, обсыхал и смотрел на двух хорских жеребцов. На крыльце топталась Желька, вздыхала томно.

Дан поправил арбалет и в который раз подумал: может, зря? Переждать спокойно. С чего он взял, что догадаются караулить в Бреславле? И мальчишку не придется с собой тащить.

– Не взыщи, потратил все до медяка, – говорил хозяин. – А знатно торговался! У Гаги даже нос покраснел. Как слива!

Но если хоть на четверть правда то, что болтают о Йорине… Дан вспомнил раскосые глаза цвета расплавленного золота. Вертикальные узкие зрачки, похожие на расщелины в горах. Ведьма, как пить дать! Да и Оун у нее мужик толковый.

– Этот – Кысь. – Тобиус потрепал по шее молодого жеребца. – Другой – Увалень, мальчишке взял. Ну, что скажешь?

Кони хороши. Но в степи Обрег хозяин. Интересно, если йоры возьмут след, кто – кого?

– Продукты – как обычно. Вода. Одеяла. Дрова. Посуда кое-какая. Еще чего нужно?

Дан качнул головой и посмотрел на Юрку. Мальчишка терпеливо ждал.

– Ты верхом-то умеешь?

– Да.

Новый слуга довольно ловко забрался в седло, уверенно взял повод.

– Бывай, Тобиус! – махнул Дан.

– Благослови тебя святой Христофор!

Брехун громко, с подвыванием, зевнул и тявкнул вслед. Вздохнула Желька.

Выезжая со двора, Дан тронул амулеты. Ну, Шэт, отведи глаза! А еще лучше – займись Йориной.

По размытой дороге двигались медленно. Кони осторожно месили грязь, боясь оступиться в наполненные водой колеи. Дан пару раз оглянулся: мальчишка держался неплохо. Интересно, где научился? В верхних мирах лошади не в почете, у них больше технологии – автомобили, поезда. Ничего не спрашивает, по сторонам не смотрит. Правда, кругом мало интересного: холмистые поля с прибитой дождями травой, чуть подальше – лесок, рядом с ним деревня.

– Чего молчишь, как сыч? – не выдержал Дан. – Страшно? Можешь вернуться.

Мальчишка резко мотнул головой, сбросив на лицо волосы.

Выехали к перекрестку. Возле огромной лужи топтались утки, шлепая перепончатыми лапами. Следы колес уходили направо, огибая холм. Вейн поехал прямо. Его Кысь, умница, ловко поднимался по глинистому склону. Увалень отстал.

На вершине Дан остановился, поджидая мальчишку. Тот подъехал, глянул удивленно и все-таки спросил:

– А как это?

За холмом лежала степь, сухая, выгоревшая на солнце, ровная до горизонта. Серая дорога разрезала ее пополам.

– Шэт его знает. Межсезонье.

Дан скинул куртку и расшнуровал ворот рубахи, выпустив наружу связку амулетов. Мальчишка тоже стянул джинсовку, оставшись в черной футболке. С футболки скалилась жуткая харя.

– Вещь, – оценил Дан. – Васяков хорошо пугать.

Юрка неожиданно улыбнулся, разом посветлев.

Дан недовольно сплюнул.

– Поехали. Шевелись, сопляк!

Кысь ступил на пыльную дорогу, всхрапнул одобрительно. Ему тоже нравилась жаркая степь, и Дан похлопал коня по шее.

Солнце потрогало макушку вейна, огладило плечи, а потом и вовсе обхватило горячими лапами, вытапливая воспоминания о холоде – ледяном ветре в ущелье, талом снеге в предгорье, затяжных дождях на Славской дороге, водопаде в покоях жрицы. Дан проторчал под ним больше часа, прислушиваясь к шагам Йорины. Ее каблучки неумолчно постукивали по мозаичному полу, жрица долго не ложилась, металась из угла в угол, и вейн обмирал: почуяла! Его запах, его дыхание, сонные чары, наложенные на подушку… А потом так окоченел, что стало все равно. Сожгут за святотатство? Спасибо, пресветлая Иша, наконец-то согреюсь!

Дан накрыл ладонью связку амулетов. Все-таки он молодец! Еще бы степь пройти да в проекцию не влипнуть и Обрега не встретить. А может, помер его шаман? Не рискнут тогда кочевать. Вон уже полгода назад старикашка еле ноги таскал.

Вейн поежился, вспомнив, как перетрусил, когда его захлестнул аркан. Но на своей земле, рядом со своими идолами, бий оказался гостеприимным хозяином.

…в белой войлочной юрте пахло дымом, мясом и чем-то кислым. Напротив Дана сидел Обрег. Его лицо казалось похожим на медную маску степного бога: такое же круглое, смуглое, вместо глаз – черные прорези. Справа умостился на кошме старик в буром халате и остроконечной шапке. Нашитые на ней бубенчики звякали, когда шаман раскачивался и тряс головой.

На широком блюде исходили паром тонкие лепешки, только что выловленные из бульона. Девка – узкоглазая, с длинными косами – вывалила сверху мясо. В пиалах подали янтарную шурпу.

– Это бешбармак? – с любопытством спросил Дан.

Обрег кивнул, подцепил лепешку и завернул в нее кусок баранины. От удовольствия его глаза сощурились еще больше. Дан вытер руки о штаны и последовал примеру хозяина. Некоторое время оголодавший вейн мог только жевать, отдуваясь и цыкая. Бий улыбался одобрительно. Шаман ел неторопливо и скучно.

Потом они пили чай со странным, солоноватым привкусом, и Дан решился спросить:

– Почему ты не боишься кочевать в межсезонье?

Обрег облизал жирные пальцы, причмокнул.

– Вкусно? Вкусно. А не уйду, голодно будет. Долгий снег. Долго сходит.

– А проекции?

– Шаман есть. Чует. Скажет – туда не ходи, и не пойду.

– А если неожиданно накроет?

Бий пожал плечами:

– Воля чужих богов. Но мы чтим их. Зачем им гневаться на нас?

Дан усмехнулся, и шаман сердито зазвенел бубенцами.

– Вы говорите: дикари. – Обрег перестал улыбаться и снова стал похож на медного идола. – Говорите, богам не нужны жертвы. Но мы каждую весну кочуем по вашей степи, а вы ее боитесь.

Дан вспыхнул:

– Я ходил в межсезонье!

Добавлять, что на третий день повернул обратно, – не стал.

– Да, – кивнул Обрег. – Знаю, говорили. Принимаю на своей земле как гостя. Но на чужой… Не я так хочу, боги.

…Замечательный был бешбармак. «Встретишь – попросишь угостить», – подумалось ехидно. Сплюнул через левое плечо и не удержался, оглянулся на Юрку. Мальчишка сидел свободно, равнодушно смотрел перед собой, и это разозлило Дана. Уже хотел обругать сопляка, но услышал далекий гул. На скачущий табун это не походило, на грозу тем более.

– С дороги! Пшел! За мной!

Гул накатывал, нарастая.

– Шэт! Вот дерьмо, – процедил Дан, останавливая Кыся.

В степи не спрячешься, не уйдешь, только коней загубишь. Помоги, пресветлая Иша! Грешен, так дай пожить еще, искупить!

Из-за горизонта вынырнули серые туши, похожие на громадных жуков. Блестели на солнце выпуклые глаза-кабины.

У Юрки приоткрылся рот.

– Это же… вертолеты!

– А ты думал, дракон? – язвительно поинтересовался Дан. – Проекция, мать вашу!

Патруль? Поисковики? Случайно залетели? Не поймешь, что хуже. Могут так, сдуру да с перепугу, пальнуть.

Пара вертолетов шла над дорогой ровно, как по нитке. Вейн сощурился, пытаясь разглядеть маркировку. Кажется, что-то незнакомое, вроде синий треугольник в круге. Шэтово изобретение! Покосился на Юрку. Мальчишка смотрел с удивлением и пугаться не собирался. Сопляк, их в степи из пулемета уложить – плевое дело. Вейн нащупал в связке амулетов крестик и стиснул в кулаке.

Винты гудели над головой.

В драках не боялся, в Уль-фадском склепе не перетрусил, в Малбаитских джунглях выжил, Йоровы лабиринты прошел, а тут… Как червяк на сковородке. Ничего сделать не может. Не из арбалета же им в стальное брюхо садить! Ладонь стала влажной от пота.