Великие князья Дома Романовых

Беды будущего императора Петра III начались еще в утробе матери. Карл Фридрих увез свою молодую жену в родной Киль. После Петербурга столица Голштинского герцогства показалась дочери Петра убогой и невыносимо скучной. Замечательные свойства ее души и ума применения там не находили. Тоска и одиночество стали ее уделом. Зато муж наконец-то почувствовал свободу: молодой жене внимания не уделял, пьянствовал, развратничал. В Петербурге, на глазах у всемогущего тестя, ни о чем подобном и помыслить не смел.

10 февраля 1728 года двадцатилетняя Анна родила сына. «Бедный малютка, не на радость ты родился», – были первые слова, с которыми обратилась она к ребенку. Вещее сердце не обмануло. Мальчик не успел получить первого, что образует человеческую душу, – материнской нежности и любви.

На седьмой день после родов Анна Петровна смотрела в открытое окно на иллюминацию, устроенную в честь новорожденного, простудилась и вскоре умерла от скоротечной чахотки. Мальчик остался сиротой. Отец был к нему равнодушен совершенно. Поручил его кормилицам и нянькам, которые исправно кормили, поили, одевали, но все это – по обязанности, не по любви. Лишь одна женщина, гувернантка фрейлейн Алиниус, искренне полюбила малыша. Он робко, с надеждой называл ее мамой. Окружающие, услышав это обращение, зло высмеивали ребенка. А он до конца дней останется верен своей привязанности, возьмет названную матушку в Россию, постарается, чтобы она ни в чем не знала нужды (фрейлейн Алиниус надолго переживет своего воспитанника).

Когда мальчику исполнилось семь лет, к нему были приставлены военные чины из придворных, ограниченные солдафоны, под стать самому герцогу. Они и пристрастили внука Петра I к маршировке, разводам и парадам. В этом был смысл их собственной жизни, это (внешнюю сторону военного дела) им удалось сделать и смыслом жизни маленького принца.

Самым страшным наказанием был для него запрет смотреть на разводы и парады. Самым счастливым событием он до конца жизни считал день, когда его, девятилетнего, произвели в секунд-лейтенанты (первый офицерский чин в армии герцога Голштинского. – И. С.). Это производство позволило ему почувствовать себя на равных со старшими товарищами, он даже требовал, чтобы они называли его на «ты», чего по отношению к принцу не мог позволить себе даже убеленный сединами генерал. И это при том, что княжество было бедным, а герцог, лишившись материальной поддержки родственников покойной жены, едва сводил концы с концами.

Пришедшая к власти в России Анна Иоанновна голштинцев не жаловала, да и опасалась: маленький сын Анны Петровны вполне мог претендовать на русский престол. И не только на русский. Тихий, неловкий, с трудом овладевший грамотой мальчишка был наследником еще и шведского трона. Взвесив открывающиеся возможности, герцог наконец-то заинтересовался собственным сыном. Придворные вспоминали, что он, кивая на мальчика, стал часто повторять: «Он выручит нас из нужды и поправит наши дела!»

Поскольку сердцу Карла Фридриха Карл XII был милее Петра I, он решил приобщить сына к лютеранской вере и научить тому, в чем был особенно силен шведский король: богословию и латыни. Но все, что так легко давалось талантливому шведскому королю, не расположенный к умственным занятиям Петр Ульрих усваивал с трудом. Богословие ему опротивело. Думается, его отношение к Церкви и священникам, которое будет возмущать и отталкивать от него многих достойных людей в России, – оттуда, из детства. Веру ведь невозможно привить из-под палки.

И латынь он возненавидел. Уже будучи наследником российского престола, не допускал в свою библиотеку ни одной книги на латинском языке. Грубые голштинские учителя, знавшие только один метод обучения – насилие, навсегда внушили ему отвращение к учебе. Исключение будет составлять только военное дело.

Петру было десять лет, когда скончался его отец. Несчастный сирота оказался на попечении дяди, принца Адольфа, епископа Эйтенского (впоследствии он станет королем Швеции). В доме дядюшки ему было еще хуже, чем при дворе отца. Дядюшка Адольф передоверил воспитание племянника гофмаршалу фон Брюммеру, который жестоко наказывал мальчика за любое ослушание: бил кнутом, ставил на колени на горох, надевал на него дурацкий колпак на потеху всем слугам и домочадцам. За три года маленький принц не услышал ни одного ласкового слова. К тринадцати годам это был физически слабый, полуграмотный, озлобленный, подозрительный волчонок.

Тут-то и наступил перелом в его судьбе. На русский трон взошла Елизавета Петровна, родная сестра его покойной матушки, женщина доброго, веселого нрава и нежного сердца. Она тут же призывает к себе единственного оставшегося на свете потомка своего незабвенного родителя. Встречает его ласково, нежно обнимает, целует. Но он к такому обращению не привык, он давно понял: взрослые – лицемеры. Если ни с того ни с сего ласковы, значит, им что-то нужно, что-то такое, от чего ему, Петру Ульриху, будет плохо. Он так и не поверит в искренность тетушки. Впрочем, она сама своими капризами и переменчивым настроением будет портить отношения, едва они начнут налаживаться.

А поначалу… Елизавета так хотела видеть сына Аннушки, родную кровиночку! Ожидала стройного, ясноглазого, кудрявого ангелочка, а перед ней нескладный, неказистый, хилый подросток – ничего общего ни с дедом, ни с Анной, ни с нею самой, признанными красавицами.

Но еще хуже – совсем не развит. Это даже ей, не слишком образованной, сразу бросилось в глаза. Чем ближе знакомились, тем больше огорчалась. Недоумевала: чему его там учили, в этой захолустной Голштинии!? Немедля приняла меры: приставила к племяннику наставника, лучше которого во всей России найти было едва ли возможно, академика Якова Штеллина (в некоторых источниках его называют Якобом и фамилию пишут с одним «л»). Выдающийся ученый и блистательный психолог, он старался, прежде всего, разбудить в мальчике интерес к знаниям. Но если занятия по практической математике, фортификации и другим наукам, связанным с военным делом, приносили хоть какие-то плоды, то на занятиях по истории, нравственности, статистике, государственным наукам ученик был невнимателен, рассеян и не скрывал полного отсутствия интереса к этим предметам. Тем не менее Штеллин искренне привязался к своему не слишком талантливому и любознательному ученику. Привязанность была взаимной. Уже выйдя из ученического возраста, Петр Федорович уговорил почтенного директора отделения изобразительных искусств Академии наук остаться библиотекарем при наследнике престола. Наставник не покинул своего воспитанника в самые тяжелые минуты и оставил подробную записку о последних днях царствования Петра III.

Елизавета Петровна.

А в годы ученичества усилия Штеллина в конце концов, возможно, и увенчались бы какими-то заметными успехами, если бы не мешала сама Елизавета. Она постоянно разлучала воспитателя и воспитанника, требуя, чтобы великий князь присутствовал на всех балах, маскарадах, празднествах. А праздники при дворе веселой государыни были практически ежедневно. Вполне понятно, что не склонный к усидчивым занятиям науками подросток предпочитал развлечения.

Впрочем, дворцовые балы тоже не доставляли ему большого удовольствия: в светские кавалеры он решительно не годился, танцмейстеру Лауде стоило немалых трудов обучить его хоть каким-то танцам, в которых его тетка была несравненная мастерица. Ее раздражала неловкость племянника. А он с трудом терпел ее легкомыслие и жажду непонятных ему удовольствий. У него была своя стихия – военные парады и церемониальные марши.

И еще одна беда разлучала Петра с просвещенным наставником – частые болезни. За самое короткое время подросток перенес оспу и тяжелейшую лихорадку. Жизнь его была на волоске. Елизавета не отходила от него, забывая обо всех недостатках и слабостях, которые раздражали и тревожили. На время выздоровления она отменяла все занятия, считая, что они изнуряют и без того тщедушного племянника. О том, что надолго прерывая занятия, он терял приобретенные с таким трудом знания, не задумывалась. И – главное – не запрещала общаться с теми, кто приехал с ним из Голштинии. Не давала себе труда понять, что влияние гофмаршала фон Брюммера и камергера фон Берхгольца на будущего русского самодержца не просто вредно – разрушительно. Гофмаршал, садист, которого Петр с детства боялся и ненавидел, внушал своему подопечному: «Этот подлый язык (русский. – И. С.) пригоден только собакам и рабам». И это не раз и не два звучало при дворе русской государыни. Елизавета знала. И – терпела. Только поняв, что Брюммер намеренно поощряет истерическую привязанность великого князя к Фридриху II, и убедившись, что она сама для Петра Федоровича – ничто, а Фридрих – выше Бога, наконец выслала Брюммера из России. Но поздно: посеянные им семена скоро дадут всходы, и они окажутся губительными для последнего внука Петра Великого.

Если бы Елизавета Петровна всерьез озаботилась воспитанием племянника, может быть, что-то и удалось бы изменить в его пристрастиях, в его характере. Ведь были же у него хорошие качества. Даже враги признавали, что он не был злым человеком. Да, был вспыльчив. Но и отходчив. И умел быть благодарным. Вот на эти свойства характера и опереться бы, их бы и развивать…

А Елизавета Петровна только возмущается: капризен, необуздан, упрям; православную веру принял лишь формально, сердце осталось равнодушным; обряды соблюдать отказывается; русский язык учить не желает. Все время посвящает детским забавам да военным играм с отрядом, вывезенным из Киля. Всесильная императрица возмущается, но не делает того, что могла бы, а скорее должна была сделать: удалить грубых, необразованных голштинцев, попытаться окружить племянника просвещенными русскими людьми, разбудить в нем интерес к его новой родине. Вместо этого она разрешает Петру все увеличивать и увеличивать свое войско. В конце концов, оно достигает пяти тысяч солдат и офицеров. Чужие вооруженные люди ведут себя в пригородной резиденции великого князя вызывающе, не скрывая презрения к местным жителям. Допуская это, Елизавета Петровна удобряет почву для неприязни, с которой относится к «прусскому выкормышу» все больше и больше придворных и гвардейцев.

Да и сама императрица, провозгласившая племянника наследником и великим князем, в нем разочаровывается. Кстати, здесь уместно упомянуть об отношении Елизаветы к титулу «великий князь», возвращенному ею в обиход. Вот подлинные слова, сказанные ею канцлеру Алексею Петровичу Бестужеву-Рюмину: «Знайте, что в моей империи только и есть великого, что я и великий князь. но и величие последнего есть не что иное, как призрак». Она очень четко дала понять, что только государь всемогущ, а великий князь – всего лишь почетное звание, которое государь дал, но в любой момент может и отнять.

Эти слова Елизаветы Петровны могли бы стать эпиграфом ко всей книге о великих князьях. Их величие и в самом деле всего лишь призрак. Их зависимость от императора, будь тот отцом или братом, не меньше, чем зависимость крепостного от помещика. Просто уровень другой. Подтверждением тому, что великий князь – существо бесправное, стала женитьба Петра Федоровича. «Пришла пора урода женить» – сокрушалась любящая тетушка. К выбору невесты подошла ответственно, тщательно. Учла все. Только об одном даже не подумала – о чувствах жениха (ну и невесты, разумеется, тоже).

С точки зрения государственной выбор невесты оказался блистательным: из маленькой Ангальт-Цербстской принцессы Софии Августы вырастет Екатерина Великая. А вот с точки зрения человеческой… Худшего выбора спутницы жизни для своего племянника, умственные и физические возможности которого были крайне скромны, Елизавета Петровна сделать просто не могла.

Менее подходящую пару трудно было вообразить. Она: «черные волосы, восхитительная белизна кожи, большие синие глаза навыкате, многое говорившие, очень длинные черные ресницы, острый носик, рот, зовущий к поцелую, руки и ноги совершенной формы… походка на редкость легкая и в то же время исполненная величайшего благородства, приятный тембр голоса, смех, столь же веселый, сколь и нрав ее». Он: «обезображенный оспой, почти всегда пьяный, малоразвитый и чудаковатый». Это взгляд современников.

Но не это главное. После глубокого изучения той эпохи один из самых объективных, неангажированных отечественных историков Сергей Соловьев пришел к печальному выводу: «Петр Федорович обнаруживал все признаки остановившегося духовного развития, он являлся взрослым ребенком». Замечание австрийского посланника Мерси-Аржанто подтверждает этот вывод: «Он не отличается умом, привыкшим к делам, серьезным соображением и отсутствием предрассудков. Его намерения нерациональны, легкомысленны и дики…»

А Екатерина? Как бы к ней ни относиться, даже враги не могут отрицать, что уже в юные годы она обнаруживала не просто незаурядный ум, но и черты гениальности. И, поначалу даже не желая того, подавляла во всем своего незадачливого мужа. Могли ли они стать гармоничной парой?

Можно ли судить ее или его? Мне кажется, можно только пожалеть обоих. А уж если обвинять, то только обстоятельства, в которых они оба оказались (принадлежность к царствующим домам), и тех, кто считал себя вправе так бездумно распоряжаться судьбами молодых, не знающих жизни людей.

Пройдет время, и великий князь найдет женщину, что называется «по себе». Это будет графиня Елизавета Романовна Воронцова, племянница канцлера, родная сестра умнейшей, хотя и не в меру амбициозной Екатерины Романовны Дашковой. Елизавета, в отличие от сестры, глупа, некрасива, но незлобива и добродушна. С великим князем жили они душа в душу, вместе устраивали пирушки, часто кончавшиеся дракой, легко мирились, никогда не держали зла друг на друга. Если бы не женили Петра Федоровича так рано и неудачно, глядишь, мог бы до старости быть счастлив со своей непритязательной Лизанькой.

Но его женили. Не считаясь ни с его чувствами, ни с его возможностями. Жених и невеста с первого взгляда не понравились друг другу. Правда, Екатерина потом уверяла, что готова была от души полюбить великого князя, если бы… Когда он болел оспой и был на краю могилы, она искренне переживала и истово молилась о его спасении. Да и он во время ее болезни (когда ей, по ее словам, выпустили всю немецкую кровь) много времени проводил у постели невесты. Вспоминают, что, несмотря на все свое легкомыслие и детскую неразвитость, Петр сознавал, что его маленькая жена может быть ему лучшим советником и называл ее «madame la ressourse». В минуты сомнений он постоянно бросался к ней за советом и, получив его, быстро убегал. К собутыльникам, к своему голштинскому войску. В первое время их брачной жизни она была товарищем его любимых игр. Но что это были за игры! Брачное ложе он превращал в поле битвы своих деревянных солдатиков. И так – годами, из ночи в ночь (Елизавета Петровна зорко следила, чтобы они всегда спали в одной постели). Почти девять лет такой жизни…

Как стало известно почти через полтора столетия после описываемых событий (узкому кругу, в чем убеждают документы, было известно с самого начала), причиной более чем странных отношений между супругами был порок развития, именуемый фимозом, достаточно распространенный и легко устранимый. Не буду вдаваться в физиологические подробности. Кому интересно, может прочитать о фимозе в медицинской энциклопедии. А между тем Елизавете Петровне нужен был внук, который мог бы стать наследником вместо злополучного племянника. Екатерине прозрачно намекнули, что она может сама выбрать отца будущему ребенку (правда, выбрать из двоих придворных, хорошо известных императрице). Екатерина выбрала красавца Сергея Салтыкова. Когда стало ясно, что она беременна, возникла другая проблема: нужно было создать видимость, что отец будущего ребенка – великий князь.

В архиве международного ведомства Франции хранятся любопытные донесения дипломатов.

«Великий князь, не подозревая этого, был неспособен иметь детей от препятствия, устраняемого у восточных народов обрезанием, но которое он считал неизлечимым. Великая княгиня, которой он опротивел… не очень огорчалась этим злоключением…»

«Стыд этого несчастья, которое его удручало, был таков, что он не имел даже храбрости признаться в нем. А великой княгине, принимавшей его ласки лишь с отвращением и опытной не более его, и в голову не приходило ни утешить его, ни заставить искать средства, которые привели бы великого князя в ее объятия».

«Салтыков тут же стал придумывать способ убедить великого князя сделать все, что было нужно, чтобы иметь наследников… В тот же день Салтыков устроил ужин, пригласив на него всех лиц, которых великий князь охотно видел, и в веселую минуту все обступили великого князя и просили его согласиться на их просьбы. Тут же привели хирурга – и в одну минуту операция была сделана и отлично удалась».

Все это с трудом укладывается в сознании: молодой человек страдает, у него развивается комплекс неполноценности, брак, у которого и так было ничтожно мало шансов на успех, разрушается – и никто не приходит на помощь! Только когда становится необходимым создать хотя бы иллюзию законного отцовства наследника престола, великому князю наконец помогают. Правда, о деликатности даже не задумываются, превращают интимную процедуру в доступный множеству свидетелей фарс. Попробуем представить, какой осадок это оставило в душе несчастного, который многие годы тщательно скрывал свой недостаток.

И вот, наконец, воля царственной тетушки выполнена: великая княгиня родила наследника. Роды были тяжелыми. Как только мальчика обмыли, Елизавета взяла его на руки и унесла, не дав матери даже взглянуть на новорожденного (в следующей главе я расскажу, как пагубно отразился этот жестокий поступок императрицы на отношениях Екатерины с сыном). За Елизаветой последовали все, кто присутствовал при родах. Молодая мать осталась одна. Никто не принес ей даже стакана воды.

Стены в деревянном дворце Елизаветы Петровны (на его месте теперь Михайловский замок) были тонкие, чтобы в соседней комнате не услышали конфиденциальный разговор, приходилось переходить на шепот. Екатерина слышала: за стенкой пировал «счастливый отец». Она звала на помощь. Никто не отзывался. То ли не слышали – пьяные крики заглушали ее голос, – то ли ждали, когда она умрет… Она этого никогда не забудет. И не простит.

А он? Скорее всего, в свое отцовство он не очень-то верил. Не случайно, по свидетельству современников, «тотчас после рождения Павла в обращении его родителей между собой прекратилась даже всякая внешняя любезность». Они не встречались месяцами. С первой минуты своего царствования Петр не скрывал отношения к жене и сыну: в Манифесте о восшествии на престол он не упомянул о них ни словом. Это был плохой знак. Если раньше великая княгиня могла с абсолютным равнодушием относиться к длящейся уже несколько лет связи мужа с Елизаветой Романовной Воронцовой, то теперь у нее были серьезные основания задуматься: не собирается ли муж избавиться от постылой жены.

Вскоре опасения подтвердились. Петр приказал своему флигель-адъютанту, князю Ивану Сергеевичу Барятинскому, арестовать Екатерину и отвезти ее в Петропавловскую крепость. Будь на месте Барятинского кто-нибудь другой, приказ, скорее всего, был бы выполнен. Но князь Иван уважал Екатерину куда больше, чем Петра. Вместо того чтобы исполнять поручение, он бросился к любимому дядюшке императора, российскому фельдмаршалу и конной гвардии подполковнику принцу Георгию Людвигу Голштинскому. Но Екатерина и принц терпеть друг друга не могут. Как убедить принца заступиться за государыню? И Барятинский нашел нужный подход: «Государь все это делает, чтобы развестись с императрицей и жениться на этой пьяной дуре Елизавете Романовне Воронцовой, – начал князь. – Императрица имеет, конечно, свои недостатки, но, по крайней мере, она женщина умная, да к тому же и настоящая принцесса, принцесса Ангальтская. А Воронцова-то что такое? Откуда она взялась? Глупа, зла, пьянюшка, баба-яга настоящая! Воронцовы разбойники: грабят, сколько могут; они, пожалуй, всех нас оберут, да еще оттеснят от двора; все места захватят себе и своим креатурам». Последний аргумент оказался неотразимым. Принц побежал к императору, бросился перед ним на колени и заявил, что не встанет, пока Екатерина не будет прощена. К неописуемому огорчению Воронцовых, Петр любимому дядюшке отказать не смог.

Узнав о происшедшем, Екатерина пообещала князю Ивану не забыть его услугу. И, когда взошла на престол, не забыла. А тогда этот случай не в последнюю очередь предопределил судьбу новоявленного монарха. Любопытно, что одним из убийц Петра III станет родной брат князя Ивана – Федор Сергеевич. Его услуга тоже не будет забыта.

Всё (вернее, почти всё), что сделает Петр, заняв на беспрецедентно короткое время русский трон, не было неожиданностью; всё прямо вытекало из давно известных пристрастий великого князя, порой патологических.

Фридрих II.

Его преклонение перед Фридрихом II ни для кого не было тайной. Все понимали, что он немедля заключит мир с Пруссией, несмотря на то что успехи русской армии в Семилетней войне были впечатляющи, и проживи Елизавета Петровна подольше, судьба Пруссии была бы печальна. Но никто, пребывающий в здравом уме, не мог даже предположить того, что сделал Петр. Он отдал Пруссии все русские завоевания, все земли, политые кровью русских солдат, заключил со вчерашним противником военный союз, направленный на укрепление престижа Пруссии. В сущности, это был самый позорный трактат, когда-либо подписанный русским государем. К тому же Петр публично называл Фридриха своим повелителем. Это дало право саксонскому посланнику Прассу написать: «Теперь в Петербурге императором король прусский».

А еще новый император переодел русскую армию в прусскую форму, всячески унижал и третировал духовенство, был непристойно весел во время похорон Елизаветы Петровны и многое, многое в том же роде. Все это не было большой неожиданностью, просто то, что у великого князя было на уме, у императора превращалось в реальные дела. Даже добрые поступки, к примеру возвращение из ссылки тысяч наказанных Елизаветой (всего при гуманнейшей царице на каторгу или поселение было сослано около 80 тысяч человек), вполне предсказуемы: его неприязнь к тетушке в последние годы так усилилась, что сделать что-то вопреки ее воле было для него радостью.

Единственным поступком Петра, вызывающим недоумение, не находящим никаких корней в его интересах и увлечениях тех лет, что он был великим князем, стал Манифест «О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству». Значение этого документа в истории России трудно переоценить: он освобождал дворян от обязательной государственной службы, которая была своего рода формой крепостной зависимости. Это был первый реальный шаг к свободе. Для того чтобы Россия стала свободной по-настоящему, нужен был еще один шаг (но какой!) – освобождение от крепостной зависимости большинства населения страны – крестьян. На этот шаг решится лишь правнук Петра III (если придерживаться официальной версии, утверждающей, что все следующие за Петром Федоровичем монархи – его прямые наследники).

Время для превращения России в свободную страну было катастрофически упущено. Но если появление Манифеста Александра II вполне логично, продиктовано убеждениями царя-освободителя, то появление Манифеста Петра III – загадка. Он ведь никогда не был привержен либеральным ценностям, скорее наоборот: его идеал – казарменная монархия Фридриха Прусского.

Загадку Манифеста пытались разгадать многие. Одни считали реформистскую деятельность Петра капризом, желанием все разом перевернуть, изменить, не оставить и следа от тетушкиных порядков. Другие видели влияние советников, в первую очередь канцлера Михаила Воронцова, стремившегося укрепить престиж нового государя, с которым связаны блестящие перспективы семейства Воронцовых (Петр ведь всерьез собирался жениться на племяннице канцлера Елизавете Романовне). Третьи уверенно считали авторами Манифеста статс-секретаря Дмитрия Васильевича Волкова и генерал-прокурора Сената Александра Ивановича Глебова (документ вполне соответствует их убеждениям, способностям, уму). Якобы Петр подписал поданную Волковым бумагу не глядя.

Каждая из этих версий представляется возможной. Но подробности не меняют дела: Манифест, давший свободу русскому дворянству, подписал именно Петр Федорович, едва успевший стать императором, даже не коронованный. Кстати, он единственный из российских монархов не был коронован: не торопился. И здесь, наверное, тоже презрение к русским традициям, которое с малых лет было свойственно великому князю.

Любопытная деталь: Петр III подписал Манифест о вольности дворянства 18 февраля 1762 года; Александр II Манифест об отмене крепостного права – 19 февраля 1862 года. Разница – 100 лет и один день.

Как известно, Манифест, который мог бы сделать царя кумиром дворянства, не уберег его от свержения и насильственной смерти. Возмущение общества пропрусской политикой перевесило. А тут еще слухи о том, что он собирается ликвидировать гвардию (как когда-то Петр I ликвидировал стрельцов), заточить в монастырь жену и сына, жениться на Елизавете Воронцовой. Судьба его была решена.

О дворцовом перевороте в пользу Екатерины, об убийстве Петра III написано так много, что я об этих событиях рассказывать не стану. Скажу только об одном, подтверждающем, что историю всегда писали и переписывали в угоду тем, кто стоял у власти. Как почти 100 лет тщательно скрывали «Записки» Екатерины Великой, которые могли заставить усомниться в праве на трон ее потомков, по ее версии, не имеющих никакого отношения к Романовым, так же пытались скрыть и факт убийства Петра Федоровича. Смерть от геморроидальной колики оставалась официальной версией практически до конца царствования Романовых.

В 1884 году журнал «Русская старина» мог позволить себе написать об убийстве лишь завуалированно: «Тут Орлов запятнал себя вторым поступком, не менее страшным, как прежний». В 1912 году в исторических очерках для юношества весьма осведомленный и обычно скрупулезно следующий фактам и документам Борис Борисович Глинский вынужден был написать: «В конце июня 1762 года он отрекся от престола и вслед за тем скончался».

Мсье второй сорт

В «Мемуарах» прусского короля Фридриха II читаем: «Слишком важен, заносчив и горяч, чтобы удержаться на престоле народа дикого, варварского и избалованного нежным женским правлением. он может повторить судьбу своего несчастного отца».

Эту запись Фридрих сделал после первой встречи с сыном своего убиенного неистового поклонника Петра Федоровича. Шло лето года 1776-го. Павлу Петровичу оставалось жить еще четверть века. Из них 21 год – великим князем, наследником того самого престола, который был для него столь опасен. Не будем принимать в расчет нелестную оценку нашего народа. Что в ней удивительного, если вспомнить, что именно этот народ дважды изрядно поколотил слывшего непобедимым Фридриха. Такое не прощают. Тем более если привык, что мир называет тебя Великим.

Насчет нежного женского правления с мудрым прусским королем тоже можно поспорить. Особенно если вспомнить некоторые проявления «нежности» императрицей Анной Иоанновной.

Но вот в оценке русского великого князя и в предвидении его судьбы Фридрих оказался точен абсолютно. Замечу только, что сделав эту пророческую запись, коварный король сразу написал письмо матушке Павла Петровича, императрице Екатерине. Тоже Великой. Он восхищался умом и благородными манерами ее сына. Хотел польстить? Или наоборот, зная о взаимоотношениях царицы с наследником, думал задеть ее высокой оценкой нелюбимого сына? Кто знает…

Впрочем, допускаю, что я напрасно обвиняю прусского монарха в лицемерии. Никто не способен был оставлять столь противоречивых впечатлений, как Павел Петрович. Ни о ком из персонажей отечественной истории не осталось столь взаимоисключающих мнений. Ласковый и жестокий, умный и безумный, грубый и деликатный, благородный и коварный, доверчивый и подозрительный, прекрасно воспитанный и абсолютно неадекватный, патологический трус и человек, способный на решительные поступки. Это все о нем. И все – правда.

Объяснить эту двойственность, точнее даже многоликость, берусь парадоксальным сочетанием генов. Допускаю, что специалисты обвинят меня в изобретении антинаучного термина, но предполагаю, что вобрав по наследству свойства столь несовместимых родителей (если отцом Павла считать Петра III), он был обречен на жестокую борьбу с самим собой.

Кроме того, несдержанность, неуправляемость, непредсказуемость великого князя, а потом и императора – родом из детства. Оно определенно не было счастливым. Отец был к мальчику более чем равнодушен. Потом Павел об этом забыл, скорее заставил себя забыть, чтобы во всех своих горестях обвинять только одного человека – мать.

Чтобы с возможно большей объективностью разобраться в отношениях Екатерины и Павла, нужно подробно рассказать и о ее отношениях с мужем, и о тайне рождения мальчика (которая после знакомства с ее «Записками» уже и не кажется тайной). Формат книги не дает мне возможности углубляться в эту непростую тему. Тех, кого она интересует, направляю к своей книге «Принцессы немецкие – судьбы русские», где очень подробно рассказана вся история появления на свет наследника российского престола от зачатия до родов и первого года жизни ребенка. У того, кто попытается непредвзято во всем этом разобраться, думаю, отпадет желание упрекать Екатерину Великую в бессердечности.

Возможно, у нее не было развито материнское чувство. Но разве это грех? Это данность. Вот не было у нее, к примеру, музыкального слуха. Что же, ее за это осуждать? Зато как мощно были развиты качества, за которые ее еще при жизни по праву назвали Великой. Что же касается материнских обязанностей, она их до поры выполняла безукоризненно. Тем, что Павел восхищал своими знаниями и прекрасным воспитанием (когда хотел или считал нужным восхищать), он, безусловно, обязан матери. Это она пригласила к нему лучших педагогов, следила, чтобы программа обучения была полной и всесторонней.

Но к тому времени, когда Екатерина смогла заняться воспитанием сына (ему было уже 8 лет), Елизавета Петровна, которая отобрала новорожденного у матери и до самой своей кончины не допускала к нему Екатерину, успела нанести физическому и нравственному развитию ребенка весьма ощутимый урон.