Флот Соединенных Штатов - самый монолитный из родов вооруженных сил и лучше всех умеет отстаивать свои интересы. Он знает, чего хочет, и в любых спорах его представители выступают единым фронтом. Война на Тихом океане - это была их война. Вторжение в Европу означало войну на Атлантическом океане, в которой американский флот не был заинтересован. Война в Атлантике - это был раут, устроенный англичанами, на который американский флот не получил приглашения, и он участвовал в нем неохотно и с недоверием. Его войной была тихоокеанская война, и он не мог от чистого сердца одобрять мировые стратегические планы, требовавшие сначала разгрома Германии, и только после этого Японии.
      Эта холодность американского флота в отношении европейского театра войны еще усугублялась личной и профессиональной антипатией, которую американский военно-морской флот питал к английскому флоту, ибо считал его косным, устарелым и сильно перехваленным.
      Я отнюдь не хочу сказать, что военно-морской флот Соединенных Штатов преднамеренно саботировал вторжение в Европу. Его адмиралы подчинились решению Рузвельта сначала разгромить Германию. Они были "хорошие солдаты" и не портили игры. Иногда они даже делали крупные вклады в общее дело. Но за столом совещаний они никогда по-настоящему не отстаивали американских интересов на европейском театре войны, а между тем в стычках с англичанами у нас не было более крепких, отважных и надежных воинов, чем адмирал Кинг и другие американские адмиралы. Англичане их побаивались; из всех схваток с ними военно-морской флот Соединенных Штатов всегда выходил победителем.
      Пассивное отношение американского военно-морского флота к вторжению в Европу имело еще то последствие, что американской сухопутной армии пришлось буквально вырывать у флота десантные суда, а позднее, для осуществления высадки, его огневую мощь.
      Ради сохранения престижа американский военно-морской флот накануне решения о десанте в Европе провел успешную кампанию за недопущение армии к подготовке судов для десантных операций, - как мы видели, американская армия в 1942 году хотела организовать переправу войск через Ла-Манш на собственных судах. Поэтому в 1943 году организация переброски американских десантных войск почти целиком зависела от британского военного флота. Это давало возможность англичанам в категорической форме определять масштабы предстоящего вторжения, по своему усмотрению устанавливая число судов, которое они могли предоставить. И было только одно средство преодолеть это узкое место - получить помощь от американского флота и использовать возможности подведомственного ему американского судостроения. В последнюю минуту узкое место было благополучно пройдено. Но в течение многих месяцев отрицательная позиция американского военно-морского флота служила серьезным препятствием.
      Кроме авиации и флота, были в Вашингтоне и другие противники, с которыми армии приходилось бороться. Можно не сомневаться, что некоторые лица, с которыми советовался Рузвельт, употребляли все свое влияние, чтобы сорвать вторжение. Я не могу называть их имен и не знаю их побуждений, но у меня есть косвенные доказательства, что такие люди были. Американский штаб в Англии считал в то время, что неуверенность в Вашингтоне - это карамболь англичан, бьющий нас рикошетом. Я в этом сомневаюсь; в Вашингтоне и без этого всегда достаточно колебаний и неуверенности. Но каковы бы ни были причины, в Соединенных Штатах нашлись влиятельные люди, которые сеяли сомнения и тревогу, и их голоса еще громко звучали за каких-нибудь два месяца до начала вторжения. Только железная воля Рузвельта заставила их умолкнуть.
      Теперь, когда все уже позади, легко забыть о том, что в 1943 году и со стороны весьма авторитетных военных кругов не было недостатка в предостережениях. По мнению многих военных специалистов, успешное вторжение в "европейскую крепость" было попросту невозможно. "Джонни-новичков", ратовавших за его осуществление, не только упрекали в наивности и недомыслии, но называли хвастунами... или храбрецами, - это уж зависело от отношения.
      Естественная тревога военных о том, осуществимо ли и желательно ли вторжение через Ла-Манш с чисто военной точки зрения, поддерживало англичан в их особой позиции в отношении войны на континенте.
      Как во всяком "выигрышном" деле, позицию англичан можно было защищать с многих точек зрения и каждый раз приходить к одному и тому же выводу. Одним из таких аргументов было желание Англии выиграть войну с возможно меньшим количеством жертв, а англичане - и притом вполне искренно считали, что только ценой тяжелых потерь они могут взять штурмом французское побережье и разбить германскую армию. Конечно, каждое государство хотело бы выиграть войну с наименьшей потерей человеческих жизней. Однако желание англичан избежать кровопролития носило специфический характер в соответствии с их особой, чисто английской проблемой. Вот причина, почему англичане так упорно хотели избежать кровопролития: англичане отлично отдают себе отчет в своих политических и экономических неудачах двадцатых-тридцатых годов. Среди мыслящих англичан немало сторонников мнения - и они составляют влиятельный интеллектуальный блок, что эти неудачи являются прямым результатом потерь, понесенных на полях сражений в первую мировую войну. Согласно одному из важнейших и неотъемлемых принципов, на которых зиждется английское понятие о руководстве нацией, аристократия в критические моменты рискует жизнью в боях и проявлением личного мужества сохраняет руководящую роль. Но общественный слой, из которого Англия черпает своих руководителей, чрезвычайно ограничен; принимая во внимание размеры и ресурсы Британской империи, можно сказать, что круг избранных личностей, предназначенных для этой роли и проходящих в Англии соответствующую подготовку, до смешного узок. Идея пополнения рядов аристократии отдельными выходцами из низших и средних классов вполне реальна и плодотворна, но даже и эта компромиссная мера, позволяющая таланту просочиться сквозь общественный фильтр, не меняет положения: группа лиц, от решений которых зависит судьба пятисот пятидесяти миллионов людей, населяющих Британскую империю, - это почти бесконечно-малая величина.
      Поэтому для англичан война при непосредственном участии самих англичан - весьма серьезная проблема. Принцип личного предводительства высших классов требует от этой горсточки людей слишком многих жертв на полях сражений. Пока в маленькой Британии успеет подрасти новое поколение, будет ощущаться нехватка одаренных и подготовленных людей, способных вести дело мирового размаха, именуемое Британской империей, - во всяком случае, так думают англичане. В 1914- 1918 годах, во Франции, Англия действительно потеряла катастрофическое число молодых аристократов, а так как по мере того как гибли аристократы, их место занимали наиболее способные представители средних классов, то и они несли огромные потери.
      Памятуя об этом, англичане приписывали свои ошибки двадцатых и тридцатых годов в значительной степени тому факту, что они в первую мировую войну позволили убить слишком много англичан. Они сокрушались о "погибшем поколении" в буквальном смысле слова. По их глубокому убеждению, принцип управления Британской империей горсточкой обитателей Британских островов не мог выдержать еще одного опустошения в рядах аристократии. Война в воздухе и на море уносила достаточно жизней, но это все же не то, что длительная и кровопролитная война на суше. Английское правительство страшилось ее, как безнадежный больной страшится исхода своей болезни.
      А вот другая, не менее убедительная, аргументация в пользу позиции Англии.
      Осенью 1940 года Британская империя была на волосок от гибели, - такой непосредственной опасности она не знала за всю свою историю. Она уцелела чудом, вопреки всем вероятиям. Уцелев, она нашла самое себя. Внутренняя неуверенность, которая была причиной (или следствием) ее неспособности помешать развязыванию второй мировой войны, исчезла, и она действительно объединилась под руководством Черчилля.
      Внушительное расстояние отделяло ее от страшных дней, последовавших за дюнкеркской катастрофой. Летом 1940 года все шансы были за то, что немцы завоюют Англию, и Британская империя, как таковая, перестанет существовать; к лету 1943 года, когда русские уже двинулись в обратный поход от стен Сталинграда и Америка, наконец, вступила в войну, для всех, кто способен был заглянуть в будущее, было ясно, что Англия "выскочила". А в таком случае, зачем рисковать? Не все ли равно, продлится ли война еще год, или пять, или все десять? В длительной скачке истории английскому фавориту место было обеспечено.
      Позицию англичан можно было рассматривать - что нередко и делали и американцы, и европейцы - еще с другой, более циничной точки зрения. По мнению циников, начиная с 1942 года, англичане спекулировали на русских жизнях и американских долларах, что приносило им вполне приличный банковский процент. Так чего ради спешить? Прибыль, получаемая от русских жизней, заключалась в том, что чем дольше Россия будет воевать, тем слабее она окажется к концу войны, и тем легче будет англичанам оспаривать у русских господствующее положение в послевоенной Европе. Прибыль, которую приносили американские доллары, была еще более непосредственной, ибо вся английская экономика военного времени базировалась на выкачивании средств по ленд-лизу, причем английское правительство, несмотря на "удивление", с которым оно впоследствии встретило его отмену, отлично знало, что это чисто военное мероприятие. Не было случая в истории, чтобы одно государство брало взаймы у другого на подобных условиях.
      При анализе побуждений отдельного человека, а тем более целой нации, всегда есть риск переборщить и запутаться в чрезмерных тонкостях. Приведу еще одно соображение, нисколько не противоречащее приведенным выше, но в котором гораздо больше простого здравого смысла.
      Военный опыт, накопленный к лету 1943 года, безусловно, говорил против поспешного вторжения в Северо-Западную Европу. Не подлежало сомнению, что в этой операции шансы окажутся на стороне Германии. Предстояло побить германские армии на поле боя, в иных условиях, чем это имело место под Сталинградом и в Африке. До второй мировой войны не было ни одного успешного морского десанта, осуществленного современными, методами ведения войны{11}.
      Во время второй мировой войны успеху десантных операций в Африке и Сицилии способствовало удачное начало операций; а кроме того, в обоих случаях армии вторжения встретили лишь слабое сопротивление (со стороны не знающих за кого сражаться французов или уставших от войны итальянцев), либо высадка производилась в незащищенных пунктах побережья (в Африке), либо была использована благоприятная погода (в Средиземном море). А германские укрепления на Атлантическом побережье считались еще более неприступными, чем они оказались на самом деле. Для их усиления в распоряжении противника была рабочая сила и материальные ресурсы целого континента. Поддерживались они авиацией с береговых баз; целые германские армии стояли в резерве и могли быть брошены в любой прорыв.
      Поэтому - раз счастье повернулось к нам лицом, и союзники выигрывают войну, - какой благоразумный человек мог высказываться за столь рискованное предприятие, как вторжение через Ла-Манш? В случае провала счастье неминуемо снова отвернется от нас, и Европа потеряет последние проблески надежды. Нам пришлось бы сызнова проводить обширные военные приготовления, а огромные германские армии в Западной Европе, отбив наше наступление, будут брошены против начинающих уставать русских.
      Само собой разумеется, что имелись не менее убедительные доводы за вторжение, - американские доводы, которыми руководились Рузвельт и его американские советники.
      Суть американских доводов сводилась к тому, что немцев одолеть можно силой и отвагой, и что небезопасно оставлять им свободу действий в их злонамеренных планах, охватывающих целый континент. Это был здравый аргумент, даже вне зависимости от гуманистических побуждений положить конец страданиям многомиллионного населения Европы. Он подкреплялся соображениями, о которых уже была речь: Франция - ближайшая к Америке территория, оккупированная противником; если мы откроем фронт во Франции, для его снабжения понадобятся только укороченные рейсы через Атлантический океан, - а это очень важно, потому что наша вторая война, в Тихом океане, замирает из-за недостатка судов. Наша воля к войне, в соответствии с национальным характером американцев, целиком зависела от быстрого успеха. Она требовала решительной и скорой расправы с врагом. Ведь после войны в Европе нам придется еще довоевывать на Востоке.
      Такова была позиция американцев, и она, в конечном счете, восторжествовала. Но англичане никогда полностью не мирились с ней. Много раз они официально соглашались с нами, - но немедленно начинались какие-то махинации, которые сводили на нет нашу победу. К декабрю 1943 года стало ясно, что это не простая догадка, а что таковы факты. Все подтверждало это: именно такая война шла между нами и англичанами.
      Американский офицер в Лондоне, естественно, задавал себе вопрос: почему англичанам так везет в этой войне? По всем материальным статьям людские ресурсы, деньги, военное снаряжение - мы были главными партнерами. И на конференциях союзников наша точка зрения всегда побеждала. Почему же мы, американцы, никак не могли добиться выполнения принятых решений?
      В общих чертах ответ заключался в том, что в борьбе между силой, энергией и невежеством молодости, с одной стороны, и умом, опытом и упрямством старости, с другой, старость часто одерживает победу. Мы платились за свою молодость. Наша задача требовала теснейшего сотрудничества с иностранной державой, а мы к этому были совершенно неподготовлены. Не только мы, "Джонни-новички", но все американцы - и дома, и за границей.
      Американцы были более сведущи в военной науке, чем их английские коллеги, - но полные неучи по части дипломатии, парламентской процедуры и аргументации. Мы были беспомощны в дебатах с англичанами, - многие видели их впервые в жизни, - а англичане не похожи на нас, американцев, и делают все по-своему, не так, как мы. Между тем наши английские коллеги располагали значительным контингентом военных и штатских, обладающих интернациональным политическим опытом, из среды которых они набирали команду для игры с нами. Они привыкли иметь дело с иностранцами и умели добиваться своего - в собственной империи, как, например, с канадцами и австралийцами, а также с иностранцами за пределами империи. У них за плечами был вековой опыт. Мы же, в сущности, не имели никакого.
      Но у англичан были и более конкретные преимущества перед нами. По моему мнению, их важнейшим преимуществом был контроль над информацией, на основании которой принимались решения.
      Решения на "исторических конференциях" полностью зависели от информации. Мы не могли тягаться с англичанами, во-первых, в подаче материала; а во-вторых, что гораздо важнее, - в обеспечении сведений из первоисточников и в их анализе.
      Для ведения войны необходимы два вида информации: сведения о противнике и сведения о собственных ресурсах. Во всем, что касалось европейского театра войны, англичане имели на 100% непроницаемую, герметически закупоренную монополию на разведку противника; эта монополия была официально признана на одной из первых конференций Совета начальников генштабов; решением конференции ответственность за разведку противника в Европе возлагалась исключительно на англичан. Сколько дивизий у немцев? Какова их численность, какова их боеспособность в том или ином случае? Сколько танков производит Германия, сколько самолетов выпускает в месяц, где расположены действующие аэродромы? Каковы германские запасы нефти? Талантливый ли генерал фон Клюге? Что представляет собой германская линия укреплений на Атлантическом берегу? Во всех этих вопросах единственным авторитетом были англичане. Они были единственным и непререкаемым авторитетом потому, что о нашей военной разведке на континенте и говорить не стоило, а у англичан такая разведка была, и притом образцовая.
      Были, кроме того, известные области английской разведки, куда мы и вовсе не имели доступа. Об этом не распространялись, и на прямой вопрос англичане всегда отрицали это, но я категорически утверждаю, что среди англичан циркулировали документы, помеченные только им известным грифом. Этот гриф означал: "Только для английских офицеров". Английская разведка руководствовалась здравым и остроумным принципом, согласно которому лучший способ сохранить тайну - это открывать ее на девяносто процентов и таким образом, чтобы ваши оппоненты думали, что они знают все. Когда ваши оппоненты думают, что они все знают, их легко уговорить успокоиться на этом, удовлетвориться тем, что есть, и больше не приставать. Этот принцип они применяли и к нам. Они ничего от нас не скрывали - по видимости. На самом же деле изрядный запас информации они оставляли при себе, и доступ к нему имели только избранные английские офицеры.
      Разведка всегда была; главным козырем Британской империи. Когда дела англичан были так плохи, что хуже некуда, их спасала английская разведывательная служба. После Дюнкерка Англия существовала только за счет "ловкости рук" - скрывая свою слабость от немцев, умело блефируя незначительными силами. Всем этим она была обязана мастерству английской контрразведки - бесспорно, самого активного из основных отделов британского генерального штаба.
      Имея монополию на информацию, англичанам ничего не стоило, особенно в начале нашей совместной работы, вывести из любого военного уравнения желательный им ответ; все зависело от значения, которое они придавали самому существенному из неизвестных данного уравнения, а именно: возможностям противника и его намерениям. Например, в течение всей войны английская разведка систематически преуменьшала производственный потенциал Германии и, таким образом (при поддержке со стороны командования американскими воздушными силами), отстаивала точку зрения, что вторжение во Францию излишне, - бомбежка немецких городов "скоро" заставит Германию стать на колени.
      Самым выдающимся, вкладом в военные архивы можно считать фантастический план, известный под названием "Ранкин", автором которого был один из стратегов КОССАКа. Этот план предусматривал продвижение в глубь Германии на случай ее внезапного крушения. Через месяц после того, как в Вашингтоне было принято "окончательное" решение пересечь Ла-Манш, стратеги КОССАКа представили письменный доклад - разумеется, основанный исключительно на информации английской разведки, - о том, что крушения Германии надо ждать со дня на день и поэтому следует уделять "Ранкину" больше внимания, чем "Оверлорду".
      Английская разведка не только преуменьшала способность Германии вести войну, но срывала план вторжения еще и тем, что преувеличивала мощность германских укреплений на французском берегу Ла-Манша. Немецкие генералы, взятые в плен в конце войны, характеризовали нашу тогдашнюю оценку германских береговых укреплений как победу немецкой пропаганды.
      Лишь после того, как американская армия много месяцев провоевала во Франции, она приступила к созданию организации, которая могла бы снабжать ее командование информацией о противнике на основании собственных источников. Но в то время не только вся работа конференций союзников, но и все решения, касающиеся европейского театра, которые принимались в промежутках между конференциями, зависели от английской разведки.
      Что касается объединенных ресурсов союзников, то англичане имели такую же абсолютную монополию на информацию относительно их вклада в общее дело, их ресурсов и возможностей. Они установили правило, по которому их оценка собственных возможностей обсуждению не подлежала. Другими словами, если англичане заявляли, что они могут выставить к такому-то сроку двенадцать дивизий и ни на одну больше, то, значит, кончено. Мы могли считать, что, перегруппировав свои силы, англичане сумели бы увеличить армию метрополии за счет гарнизонов в отдаленных частях империи; если американцы высказывали эту мысль - разговор был короткий. Это - их личное дело. Такая же ситуация получилась в начале войны, когда им заблагорассудилось сосредоточить в Англии истребительную авиацию в ущерб средиземноморскому театру или отказаться от дневных бомбежек в пользу ночных, для чего они полностью реорганизовали обучение своих летных кадров и переделали производственные программы.
      Такое положение вещей обеспечивало англичанам абсолютный контроль над тремя четвертями всей информации, на которой строились совместные стратегические решения союзников; они контролировали всю информацию о противнике плюс половину информации о союзниках.
      Они пошли еще дальше: в то время как английская оценка собственной военной мощи считалась бесспорной, англичане оставляли за собой право оспаривать наши оценки наших возможностей. Они притязали на это право, ссылаясь на больший опыт, и получали это право - по крайней мере, в отношении оценки сухопутных сил и авиационных возможностей США. Американский военно-морской флот склонен был считать, что это - его личное дело.
      Не следует думать, что англичане, сидя против нас за столом совещаний, говорили нам: это у вас есть, а того-то нет, это вы можете, а того не можете. Вместо этого, они пользовались своим признанным правом доказывать, спорить, убеждать. Но в тяжбе о дневных и ночных бомбежках они этим не ограничились. Сначала они постарались уговорить нас согласиться с их ночной программой, потом стали убеждать нас проводить наряду с дневными и ночные бомбардировки, и, наконец, увидев, что Арнольд продолжает твердо придерживаться своего мнения об эффективности дневных налетов на Германию, они сделали попытку обойти его: в Америку был послан офицер со специально подобранной серией фотоснимков для воздействия на кабинет Рузвельта, - а также на его супругу и друзей, могущих повлиять на президента, - чтобы заставить его отменить решение своего начальника генштаба военно-воздушных сил.
      В кругу некоторых американских высших офицеров было принято каждый раз, когда нам не удавалось настоять на своем, обвинять Рузвельта в предательстве. Консервативные настроения, довольно распространенные в высших военных кругах США, порождали недоверие к Рузвельту - инициатору "нового курса", и в этих кругах господствовало убеждение, что Черчилль третирует президента Соединенных Штатов, как малого ребенка. Все факты свидетельствуют о противном.
      Вспомним те преимущества, которые англичане имели перед американцами. В их руках был контроль над фактическим материалом, служившим основой для принимаемых решений. Положение ветеранов, принесших много жертв на алтарь войны и постигших военную премудрость в школе сурового опыта, преисполняло их чувством морального и духовного превосходства над своими партнерами. Принимая все это во внимание, я удивляюсь не тому, что Рузвельт пользовался недостаточным авторитетом, а тому, что этот авторитет был так велик.
      Теперь мы вплотную подошли к главе о личностях. Рузвельт, еще раньше, чем он согласился на создание Совета английских и американских начальников генштабов как единого органа, самостоятельно принял решение о том, как он будет вести войну, которую ему навязала история. Он решил выбрать своих военных советников сразу и стоять за них. Он поручил высшее командование людям, еще ни разу, не руководившим; боем во второй мировой войне. Он дал им carte blanche. Линкольн неуверенно, ощупью подбирал своих полководцев в Гражданской войне; генералы Вильсона пришли к шапочному разбору, англичане и французы слишком долго воевали без них, да и армия Першинга не имела ни опыта, ни снаряжения (артиллерию ей пришлось призанять, а своей авиации и вовсе не было). Но Рузвельт выбрал Маршалла, Арнольда и Кинга, раз и навсегда отдал им свое доверие и никому, ни в Америке, ни за границей, не позволял критиковать их действия.
      Говорят, адмирал Кинг, открывая первое заседание Совета, начальников генштабов, заявил напрямик, что он служил под английским командованием в ту войну и желал бы дать понять, что этого больше не случится ни с ним и ни с одним из его кораблей. Англичане в течение нескольких лет искали средство дискредитировать Кинга или убедить Рузвельта заменить его более покладистым начальником штаба военно-морского флота. Рузвельт ни разу не поколебался, ни в своем доверии, ни в своем расположении к Кингу.
      Столкновения между генералом Арнольдом и командованием королевскими военно-воздушными силами начались вскоре после вступления Америки в войну, а именно, - как я уже упомянул, - по вопросу о том, возможно ли прицельное бомбометание при дневных налетах на Германию. Англичане пускались на всевозможные уловки, чтобы как-нибудь уговорить Рузвельта, наперекор генералу Арнольду, перевооружить и переобучить нашу тяжелую бомбардировочную авиацию для ночных налетов, с тем чтобы включить ее в состав британских ВВС, которые перешли на ночные бомбежки после того, как дневные налеты на Германию стали обходиться слишком дорого. Арнольд не уступал и ввел новый тип истребителей дальнего действия для сопровождения "летающих крепостей" в боевое задание. Кроме того, он отстоял автономию американских воздушных сил в Англии. Во всех своих действиях он неизменно пользовался полной поддержкой Рузвельта.
      Поведение Маршалла было менее ясно. Нет никаких сомнений, что, как говорил Гопкинс, Маршалл обсуждал с Черчиллем вопросы, касающиеся сухопутных сил, как равный с равным, не в пример другим генералам и американской и английской армии. Но почему-то он был менее бдителен и менее напорист, отстаивая точку зрения американских сухопутных сил, чем Арнольд и Кинг, когда речь шла о флоте и авиации. Быть может, это объясняется тем, что Маршалл, типичный образец хорошего американского офицера-кадровика, был честен, настойчив, глубоко патриотичен, но в то же время несколько ограничен и наивен и отказывался верить, что кто-нибудь, кого он знал лично, мог с ним хитрить. Как бы то ни было, но Маршалл далеко не так зорко, как Арнольд и Кинг, видел все те лазейки, которые имелись в нашем смешанном предприятии, и при помощи которых один компаньон мог брать верх над другим не в открытом споре лицом к лицу - за столом совещаний, а совсем иными средствами. Скажем прямо - с Маршаллом частенько не считались.
      Так или иначе, все говорит за то, что Маршалл испытывал лишь некоторое смущение и легкую досаду, наблюдая ход событий 1942 и 1943 годов и видя, что главные военные усилия вооруженных сил союзников в Европе систематически направляются на средиземноморский театр военных действий, причем непременно сейчас же после того, как Рузвельту удавалось договориться о направлении главного удара через Ла-Манш.
      Если бы Маршалл, как предсказывал Гопкинс, сам занял пост Союзного верховного главнокомандующего, последующие главы истории завоевания Европы, быть может, в значительной степени выглядели бы иначе. Лицом к лицу со своими оппонентами Маршалл не сдавал позиций. Но пост этот занял другой человек, - и о нем будет особый разговор, для которого нужно вернуться назад и бросить последний беглый взгляд на ту кампанию, с которой начался наш поход по ту сторону Атлантического океана.
      История Эйзенхауэра начинается с вторжения в Африку и разгрома немцев в Тунисе; к этому же времени относится возникновение Совета начальников генеральных штабов.
      Совет начальников генеральных штабов, составленный из начальников штабов трех родов вооруженных сил обеих стран и работающий в тесном контакте с главами государств, - это было одно дело. Объединенный штаб действующих сил - другое. С самого начала игры англичане считали объединенное англо-американское главнокомандование лучшим средством остаться господами положения и возместить или уравновесить угрожающе растущую мощь своего союзника. Было ясно, что если английские генералы хотят играть первые роли, - а англичане именно этого и хотели, - то придется делать уступки американскому общественному мнению. В конце концов, ведь американцы поставляли солдат и военное снаряжение и даже оплачивали счета своего союзника. А самая выгодная уступка, которая даст наибольший эффект при наименьшей затрате авторитета, это - предоставить американцу высший командный пост и "вытолкнуть его наверх", как говорят американские дельцы, когда они сажают председателем правления неугодного им директора. Но здесь и для председателя правления находилась работа - улаживать (а в случае неудачи быть козлом отпущения) всякие щекотливые политические ситуации.
      Удобство иметь парадного главнокомандующего обнаружилось уже в Северной Африке, где генералы Александер и Монтгомери заправляли военными делами, а Союзный верховный главнокомандующий, американец Эйзенхауэр, заведовал политической кухней. В этой стадии игры Британской империи было почти безразлично, кто из американских генералов выдвигается на авансцену. Вероятно, англичане в то время думали, что они еще успеют выбрать кого-нибудь из американских кандидатов для несения большей ответственности, - это было еще впереди.
      В разгаре неразберихи и чехарды в командовании на африканском фронте, когда американцы каждую неделю меняли боевых командиров, а войска были необстреляны и ненадежны, Эйзенхауэр, передав бразды правления Александеру, занимался тем, что оправдывал его действия перед честолюбивыми американскими генералами на фронте и военным министерством США. Он также не забывал о прессе и заботился о том, чтобы в газетах все выглядело, как нужно.
      В продолжение всего африканского похода Эйзенхауэр возился с французами. Де Голля, Жиро и Дарлана - эти три следовавшие друг за другом кошмара - англичане любезно предоставили на его усмотрение. Когда ему удалось расхлебать эту кашу без непоправимого скандала - карьера его была обеспечена.
      Англичане, которые до сих пор относились к Эйзенхауэру весьма сдержанно, теперь стали открыто благоволить к нему, выдвигать его на первое место и в армии, и на совещаниях начальников генеральных штабов, и в тех конфиденциальных беседах, где одно слово может и вознести и уничтожить общественного деятеля. Нечего и говорить, англичане нашли подходящего человека. Как дипломат Эйзенхауэр охотно брал на себя ответственность и умел выпутываться из затруднений; как солдат - не вмешивался в чужое дело. Он был достаточно крут, чтобы одернуть какого-нибудь Паттона за чрезмерную напористость в драке за автономность американского командования. Он умел быть очень резким с подчиненными.
      Он готов был отстаивать идею объединенного англо-американского штаба, вопреки единодушной оппозиции американских командиров, которые уже водили войска в бой при объединенном командовании и считали такую систему громоздкой и неэффективной.