Мы следили в штабе за всем происходящим и уже засовывали термитные гранаты в пачки наиболее секретных документов, чтобы можно было немедленно их уничтожить, как только на холмах покажутся серые мундиры. Мы пережили несколько неприятных часов, когда передовые патрули третьеразрядной немецкой дивизии появились на дороге в пяти милях от нас и путь им преграждали только сторожевое охранение и кучка саперов. Немецкая дивизия не захотела, однако, вступить в бой,- но к северу от нас дело обстояло иначе.
      Брэдли замечательно руководил сражением. Когда в донесениях еще высказывалась мысль, что немецкая атака, возможно, сводится всего лишь к диверсии местного значения, он понимал уже, что немцы действуют всерьез, и двинул все свои силы им навстречу. Отсрочка хотя бы на несколько часов, чтобы все взвесить, как следует разобраться и выждать более точных сообщений с покрытого туманом поля битвы, - могла привести к проигрышу сражения. Брэдли не стал выжидать, он сразу принял меры, и пиитом героического характера. Он снял большую часть армии Паттона с позиций к югу от Люксембурга и двинул ее на север, на выручку Бастони, в сущности, еще до того, как Бастонь была отрезана.
      Шел снег, моторизованные дивизии проходили через нашу ставку в Люксембурге и дефилировали под окнами нашего штаба, полузамерзшие, занесенные снегом.
      Не прошло и двадцати четырех часов после первой атаки, как Брэдли знал уже, что в начавшейся битве Бастонь и Сен-Вит - это ключевые позиции. Вполне свободных резервов, кроме двух авиадесантных дивизий, стоявших на отдыхе близ Реймса, в пятидесяти милях к западу от Мааса, во Франции не было. Официально эти дивизии ждали, пока их используют в неопределенном будущем, в составе Союзной авиадесантной армии, и подчинялись не 12-й армейской группе, но непосредственно верховному главнокомандованию союзников. Брэдли быстро забрал их у Эйзенхауэра и расположил 101-ш авиадесантную дивизию в Бастони, а 82-ю - за Сен-Витом. Действуя еще быстрее, чем немцы, он перебросил их на место назначения до того, как немецкие танки достигли этих узлов. Еще раньше он успел поставить в Бастони целый полк быстроходных танков - то есть треть 10-й танковой дивизии, чтобы он оборонял форт до подхода пехоты.
      На возвышенности у Бастони 101-я дивизия остановила наши отступающие артиллерийские и саперные подразделения, собрала и организовала их. Генерал МакОлифф, командовавший тогда 101-й, твердо решил принять бой. Когда немцы подошли, он был готов встретить их. Правда, вскоре он был окружен и отрезан, но он уничтожал немецкие танки, как только они прорывались сквозь его кордон. Когда немецкий командующий предложил ему капитулировать, он ответил только коротким: "Катись ты...", предоставив немецким лингвистам догадываться, что это может значить.
      82-я авиадесантная дивизия достигла линии реки за Сен-Витом, - впереди стояла еще 7-я танковая, - и донесла, что она готова к отпору.
      Подобно 82-й и 101-й авиадесантным, 1-я пехотная дивизия тоже стояла на отдыхе, но в ближайшем тылу Первой армии.
      Когда эта дивизия выступила, младшие офицеры не знали, что им предстоит. Она ударила по северному клину прорыва и отогнула его к югу, в сторону от Льежа.
      После этого Брэдли отдал Ходжесу приказ снять дивизии, которые были у него в районе Аахена, и повернуть их правым плечом назад на девяносто градусов, чтобы сдержать немецкую атаку на северном фланге. Ходжес создал линию обороны, шедшую с востока на запад через Арденнские возвышенности; его войска заняли ее прежде, чем могла докатиться немецкая атака. Фрицам так и не удалось захватить открытую дорогу, по которой они могли бы продвинуться в обход американских позиций.
      Одновременно Ходжес получил приказ создать отдельный корпус под командованием генерала Коллинза, который осуществил прорыв при Сен-Ло, - в непосредственном тылу за новой линией обороны. Задачей этого корпуса была контратака в направлении на юг, как только фронт немецкого наступления расширится и начнет ослабевать его ударная сила.
      Приняв все эти меры, Брэдли считал, что он является хозяином положения. Удерживая Сен-Виг и Бастонь, он оставлял немцам только одну дорожную артерию, ведущую на запад, а именно: дорогу, проходящую посредине между этими двумя городами, через маленький городок Уффализ. Наличность только одной питающей артерии автоматически ограничивала глубину и силу немецкого продвижения, а тем временем Брэдли и Паттон уже готовились нанести первый контрудар. Паттон с целой армией двигался с юга, а Ходжес готовил удар Коллинза во встречном направлении; это были клещи контрнаступления, которые должны были откусить любую немецкую группировку, которая попыталась бы наступать по выходе из бутылочного горлышка Уффализа.
      И вдруг в самый разгар сражения, когда все решающие меры были приняты и немцы плотно попали в петлю, которую готовил для них Брэдли, Эйзенхауэр потерял голову. Он потерял ее не совсем по своей вине. Это случилось с ним, когда потеряли голову его английские советники, а Монтгомери впал в панику.
      Первое сообщение, которое поступило к нам в штаб от Монтгомери, через офицера связи, - гласило, что англичане вылезут из своих нор и перейдут в наступление на севере, где гунны должны были ослабить свои позиции, чтобы собрать нужные силы для арденнской атаки. Но не прошло и суток, как мы узнали, что вся английская армия отступает.
      Оставив на передовой линии лишь слабый заслон, Монтгомери с быстротой, поразительной для человека, бывшего обычно таким осторожным, оттянул главную массу английской Второй и канадской Первой армий из Голландии на оборонительное полукольцо под Антверпеном, подготовленное для последнего позиционного сражения, которое, как он, по-видимому, считал, ему придется там дать. Одновременно он возопил к Черчиллю в Лондоне, и к заместителю Союзного верховного главнокомандующего главному маршалу авиации Теддеру, и к самому верховному главнокомандующему в Париже, требуя передачи ему командования над американскими войсками, сражавшимися в промежуточном пространстве между ним, Монтгомери, и немцами. Эти американские войска состояли из новой Девятой армии под командованием Симпсона (расположенной вне сектора, подвергавшегося атаке) и Первой армии, находившейся в самом огне.
      Вопил не только Монтгомери: американское военное министерство, которому Эйзенхауэр посылал оптимистические сообщения, тоже подняло шум на тему: "Что за чертовщина там у вас происходит!" И это также обрушилось на Эйзенхауэра. Как только Монтгомери возопил о помощи, оборона в Арденнах приобрела характер международной проблемы, и Эйзенхауэру ничего не оставалось, как занять определенную позицию в пользу той или другой стороны.
      Эйзенхауэр запросил Брэдли, может ли он остановить немцев. Брэдли ответил:
      - Да.
      Но Монтгомери возражал на это, что немцы двигаются в направлении к нему - на Антверпен - и он не отвечает ни за что, если ему не будет передано командование всеми войсками, находящимися в промежутке между Антверпеном и наступающим неприятелем.
      Монтгомери выдвинул странное утверждение, что немецкая атака, расколов фронт, тем самым разбила Арденны на два поля сражения и на каждом из них должен быть свой особый командующий; пусть Брэдли останется командующим на юге, говорил он, а я, Монтгомери, возьму на себя северный фланг. Я называю это утверждение странным, гак как с чисто военной точки зрения то обстоятельство, что фронт был расколот, еще более настоятельно требовало, чтобы оборонительные силы оставались под единым командованием. По существу, первая цель всего немецкого наступления именно в том и заключалась, чтобы отколоть американские войска от английских. Это классический военный прием - наносить удар на стыке союзных армий, где координация слабее всего. То, чего добивался Монтгомери, означало, таким образом, поднести немцам на серебряном блюде их ближайшую цель - раздельное командование союзников.
      При разрешении этой проблемы Эйзенхауэр находился в окружении английских советников, а Монтгомери опирался на поддержку самого английского
      премьера. Подчиняясь давлению, верховный главнокомандующий уступил. Не вдаваясь в дальнейшее изучение создавшейся у Брэдли обстановки, он отобрал Первую и Девятую американские армии у американского генерала и передал их Монтгомери.
      Самый сильный довод в защиту генерала Эйзенхауэра, какой мне приходилось слышать, заключался в том, что он принял свое решение, находясь в прискорбном заблуждении, не зная, что происходит на фронте. Офицер, стоявший вместе с ним у карты, рассказывает, что его сбили с толку своими сводками офицеры английской разведки, развернувшие перед ним панораму ужасов. Рисовалась картина, как немцы захватывают огромные склады в Льеже, заправляют машины горючим и продолжают путь к морю. С возможностью остановить неприятеля офицеры английской разведки не считались, так как, если допустить, что неприятеля можно задержать,- что в действительности уже было сделано, - то разгром немецкого контрнаступления, бесспорно, являлся делом одного начальника, координирующего действия на обоих флангах. На основе же той картины, которая была ему нарисована, Эйзенхауэр считал, что решение может быть только одно: разделить ответственность между Монтгомери и Брэдли.
      Но, даже целиком отдавая дань этой версии, я все-таки не могу понять, почему верховный главнокомандующий столь легко, на основе односторонней информации, согласился принять такое важнейшее решение, ставившее под угрозу исход всей битвы. Он был связан по телефону с генералом Брэдли и выслушал его доклад о действительном положении на фронте, но по своим собственным соображениям предпочел поверить английской разведке, а не американскому командующему.
      Мы, в штабе Брэдли, были возмущены разделением командования. Единственный более или менее основательный довод в пользу такого разделения заключался в том, что телеграфно-телефонная связь между нашим штабом и штабом Первой армии была прервана. Это было совершенно верно, но ведь ровно ничего не случилось с радиосвязью, которая действовала, как всегда, безупречно и бесперебойно. И хотя прямые пути сообщения были перерезаны, офицеры связи в течение всей битвы ездили туда и сюда, делая крюк по кривой. Обеими американскими армиями, одной на севере и другой на юге, можно было лично руководить из центрального пункта на Маасе. Кроме того, планы ведения битвы были уже так или иначе составлены, а Ходжес и Паттон уже получили директивы.
      С нашей точки зрения, разделение командования не имело никакого смысла. Битва произвольно раздроблялась на два сражения, и немцы нежданно-негаданно получали возможность разбить две союзных группировки поодиночке, одну за другой. Раньше мы были уверены, что при одновременном ударе Третьей и Первой армий нам удастся оборвать немецкое наступление. Но мы вовсе не были уверены, что это можно сделать теперь, когда нас разрезали надвое.
      Насколько я могу судить, история не знает ни одного исключения из правила, гласящего, что участники военного союза с недоверием относятся к мотивам своих партнеров и критикуют действия друг друга. Английская критика Эйзенхауэра, Брэдли и генералов Брэдли (а также и действий американских войск под их командованием), которых обвиняли в том, что они дали развернуться немецкому контрнаступлению, нашла открытое выражение на совещаниях в английском штабе. Этой критике предстояло попасть потом и в лондонскую печать. Но если нас привело в ужас решение Эйзенхауэра передать в разгар битвы две из наших армий Монтгомери, то я уверен, что такие же чувства переживал и штаб Монтгомери, когда там увидели на оперативной карте распоротый американский фронт и когда в образовавшееся отверстие хлынули затем немецкие войска.
      Во Франции англичане все время обвиняли Брэдли в излишней смелости. Отчаянная удаль Паттона ставила, по их мнению, под угрозу все дело союзников. Разве он не закусил удила после Сен-Ло, забыв о флангах, не думая о снабжении? И если Паттон добился своего, то его английские критики склонны были видеть в этом только подтверждение их мысли, что этот сумасшедший американец ни черта не смыслит в военном деле, и одержал успех только благодаря фантастическому везению.
      Нетерпение и стремительность американцев, их уверенность и оптимизм, их нежелание признавать, что нельзя отваживаться на невозможное, - все это, я знаю, беспокоило английское верховное командование.
      Там, должно быть, не раз задавали себе вопрос, не оказались ли англичане по воле истории в союзе с людьми, которых в худшем случае надо считать сумасшедшими, а в лучшем - прирожденными оптимистами, чья вера зиждется на невежестве и тщеславии.
      Такова была позиция англичан, с кем бы из них вы ни имели дело; она только проявлялась в различных формах - в осторожном оксфордском стиле имперского генерального штаба и в визгливых воплях Монтгомери. Она вносила раскол на всех конференциях, разрабатывавших дальнейшие планы после кампании в Африке; она отчетливо проявлялась в английском отношении к "Джонни-новичкам", которым, по глупости, так не терпелось промочить ноги и сложить голову на берегах Франции. И в высших и в низших кругах англичане были буквально потрясены тем легкомыслием, с которым мы использовали победу при Сен-Ло, когда мы наводнили Северную Францию нашими танковыми силами, не считаясь как будто ни, с возможностью, ни с вероятными последствиями контрмер, способных отрезать эти силы.
      Чертовски везет этим американцам, они даже не знали, чем они рискуют!
      Когда, в конце концов, в Арденнах американские генералы столкнулись с тем "предусмотренным риском", о котором они так бойко разговаривали, в хмурых усмешках англичан можно было ясно прочесть: "Я ведь это предсказывал". Не подлежит никакому сомнению, что первой реакцией англичан на арденнский прорыв была мысль: ну, вот они и допрыгались, вот прямой результат их военной неопытности! Весьма возможно, они действительно думали, что на них падает задача спасти положение; на карту было поставлено все предприятие на континенте. Чем иначе объяснить стремительное отступление Монтгомери к Антверпену и настоятельные требования английского правительства, чтобы Эйзенхауэр передал американские армии Монтгомери в надежде, что фельдмаршал спасет хоть что-нибудь от катастрофы?
      Если английская точка зрения кажется основанной на предубеждении, то такой же была, разумеется, и ответная реакция американцев. Еще задолго до Арденн Брэдли, его генералы и офицеры в их штабах пришли к выводу, что командование английских сухопутных войск, каковы бы ни были его мотивы, действует робко и осуществляется людьми, слишком легко останавливающимися перед риском в бою. Англичане, казалось, с чрезмерным почтением относились к врагу, которого, как показал опыт, можно было опрокинуть. Они были слишком чувствительны к риску, - а кто не рискует, тот не выигрывает, - и слишком готовы смиряться перед препятствиями и затруднениями, которые можно было устранить, затратив больше усилий и проявив изобретательность. Не было двух американцев, которые в точности сходились бы в своем толковании возможных мотивов английского способа ведения войны. Одни считали, что осторожность от природы свойственна английскому характеру, другие - что она дает разумное решение специфически английских проблем (англичане вынуждены быть осторожными, так как их ресурсы намного ограниченнее наших). Существовало также мнение, что английская позиция составляет часть хитроумной политики, цель которой попользоваться за наш счет - вести войну с помощью нашего оружия и наших солдат и при этом приписывать себе военные заслуги и честь победы.
      Немцы, которые тоже учитывали английскую военную политику, склонялись к мысли, что английская робость - это слабость, корни которой надо искать в благоразумии, но развитию, которой особенно благоприятствуют особенности английского национального характера. Высшие немецкие круги в своих расчетах исходили из настолько же проницательных и обоснованных анализов английской психологии, насколько наивными и подчас детскими были их оценки американских качеств, - например, когда они сочли, что боязливость, проявленная американской пехотой при первых битвах в Нормандии, указывает на национальную нелюбовь к риску, и были потом, не менее чем англичане, потрясены эффектным использованием нашей победы при Сен-Ло. Им было гораздо легче представить себе англичан, и один немецкий эксперт писал о них:
      "Хотя еще перед войной основные английские принципы командования были в значительной части буквально списаны с немецкого образца и, несмотря на серьезный анализ военного опыта и на подражание немецким принципам командования, английское командование все еще не свободно от своего методического формализма и возникающей отсюда тяжеловесности. Импровизация, которая стала возможной благодаря современному гибкому командованию, у англичан едва ли существует.
      Под впечатлением растущих потерь, испытываемых английской армией, английское командование в последнее время перешло к еще более осторожному руководству боями. Полностью разработанный план, подробная, часто утомительная подготовка мельчайших деталей операции, превосходство в оружии и боеприпасах, превосходство в воздухе в зоне боя - вот предпосылки английской атаки. Стремление беречь английскую кровь очень ясно сказалось во время последних боев. Смелые предприятия, сопряженные с более значительным риском, избегаются. Благоприятные возможности часто остаются неиспользованными, потому что командование не приспособляется достаточно быстро к новой обстановке. Эта громоздкость в умноженном виде дает себя знать при издании приказов нижестоящим подразделениям: приказы отличаются всеобъемлющим содержанием и разработаны вплоть до последних мелочей.
      Приготовления к операции, как правило, великолепно маскируются. Отборный персонал английской полевой и штабной разведки немало способствует этим приготовлениям".
      Эта выдержка взята из захваченного нами меморандума немецкого военного министерства о командовании в английской армии.
      Когда у генерала Брэдли отняли две армии, он лично реагировал на это очень просто: решил не тратить попусту время на споры и взаимные обвинения, а удвоить усилия, чтобы остановить продвижение немцев, нанося им удары теми войсками, какие у него оставались. В борьбе за власть и командование Брэдли видел перед собой только Монтгомери, которого он считал личным виновником всех своих неприятностей. Враги на поле битвы никогда не смущали Брэдли, нанести обиду или вывести его из равновесия способны были только друзья. Он давно уже чувствовал антипатию к маленькому человечку в берете, с рявкающим голосом и не питал к нему никакого доверия как к генералу. Он был свидетелем неудачи Монтгомери у Кана, где у Монтгомери было больше сил, чем у противника, и с тех пор не доверял его суждениям.
      Омар Брэдли по характеру человек мягкий и сдержанный, рассудительный, терпеливый и предпочитающий держаться в тени. Его техника командования состоит в том, чтобы поднять значение людей, которые служат под его началом, и самому стушеваться. Даже если бы между ними не было никакого спора, Брэдли оттолкнула бы свойственная Монтгомери заносчивость.
      Когда Брэдли узнал, что Монтгомери одержал верх, он решил, что теперь английский командующий введет в бой хотя бы часть своих собственных войск. С первого же дня прорыва Брэдли хотел, чтобы английские войска следили за устьем немецкой воронки, когда он будет крушить фланги. Он надеялся, что Монтгомери поставит английские войска на прикрытие Мааса и тем самым позволит американской Первой армии собрать все свои силы для контрнаступления.
      Английские войска, которые приняли потом участие в Арденнской битве, состояли из единственной бригады (английская бригада меньше, чем американский полк). Эта бригада была в перестрелке с немецким передовым охранением, у которого как раз на краю выступа кончилось горючее. Попытки английской печати драматически изобразить происходившие стычки в виде серьезных боев были таким вопиющим искажением истины, что сам Черчилль вынужден был отмежеваться от этих попыток в речи, произнесенной им в середине января: он напомнил англичанам, что, при всем уважении к Монтгомери, надо признать, что Арденны были американской, а не англо-американской битвой.
      Я не виноват, что наблюдал сражение в Арденнах из американского штаба, американскими глазами. Фельдмаршал сэр Бернард, бесспорно, выступит
      когда-нибудь со своей собственной версией, но вот как оно представлялось нам, когда стекла нашего штаба в Люксембурге дребезжали от грохота 155-миллиметровок, обстреливавших дороги, на которых были немцы{27}.
      Монтгомери взял на себя северный фланг через четыре дня после начала немецкой атаки. Его участие в битве выразилось в плане, который чуть не погубил все. Его первый вывод из донесений целой стаи офицеров связи и наблюдателей, выпущенной им на встревоженные дивизии американской Первой армии, гласил, что американские войска "до такой степени измучены и измотаны в боях (Брэдли и Ходжесом), что всю Первую армию надо поскорее снять с фронта и поставить на отдых", и он прибавил, что, по его мнению, американцы будут вновь способны к наступательным действиям не раньше мая. В этих замечаниях состоял его ответ на план, полученный им в наследство от Брэдли, - план одновременной атаки на северном и южном флангах с целью срезать выступ.
      Отныне Монтгомери оставил всякую мысль об атаке с его стороны выступа, и немцы получили возможность обороняться от последующего наступления Брэдли и Паттона со спокойной уверенностью в том, что на северном фланге союзные войска перешли к обороне и окапываются.
      Отказавшись от наступления, Монтгомери сделал следующий шаг, подрывающий даже оборонительную стратегию Брэдли. Бастонь и Сен-Вит были два узла дорог, которыми немцам необходимо было овладеть, чтобы обеспечить себе достаточно энергичнее продвижение, позволяющее переправиться через Маас. История о том, как 101-я авиадесантная дивизия удержала Бастонь, пока ее не освободили из окружения войска Паттона, известна каждому читающему газеты.
      Но о том, что происходило под Сен-Витом, газеты не рассказывали.
      Вспомните, что в тот день, когда Монтгомери принял командование, американская 82-я авиадесантная дивизия была расположена вдоль линии реки, позади дорожного узла Сен-Вита, а впереди нее стояла 7-я танковая дивизия. Занимая эти позиции, она отрезывала и полностью контролировала одну из двух возможных дорог, ведших в глубь Арденн. Обе дивизии, как танковая, так и авиадесантная, были с большой энергией атакованы немцами и, сдерживая эти атаки, сражались столь же блестяще, как и войска в Бастони. Свыше сотни немецких танков в день уничтожалось огнем противотанковой и полевой артиллерии.
      В качестве первого своего мероприятия в Арденнах Монтгомери оттянул назад американские танковые части, стоявшие впереди 82-й дивизии. С нашей стороны выступа это казалось не лишенным некоторого смысла, хотя это и означало отдать Сен-Вит. Мероприятие было проникнуто духом крайней осторожности, но все же имело известный смысл, поскольку таким путем обеспечивалась оборона имеющей решающее значение дороги, которая по-прежнему была оседлана 82-й дивизией. Позиция американцев вдоль линии реки, ныне укрепленная, становилась с каждым часом сильнее. И вдруг, совершенно неожиданно, Монтгомери приказал оставить всю позицию, и началось отступление.
      В штабе Брэдли это произвело ужасное впечатление. Мы думали, что Монтгомери проиграл нашу битву и, пожалуй, умудрился затянуть войну еще на год.
      Снимая с позиций 82-ю дивизию, Монтгомери обратился к ней с короткой речью, в которой сказал американцам, что они "храбрые ребята" и сделали уже свое дело. Он преподнес немцам вторую дорогу в Арденны и тем самым позволил им удвоить глубину всего продвижения.
      Оборонительные позиции, на которые Монтгомери приказал отойти американской Первой армии, были выбраны хорошо, и немало немцев было убито с этих позиций. Но с этого момента северный фланг Арденн перестал быть фактором в битве. Когда атака, которую Брэдли и Паттон вели с юга, усилилась, перехлестнула через Бастонь и стала оказывать давление на север за Бастонью, немцы, - и это был прямой результат сверхосторожности сэра Бернарда - имели возможность перебрасывать по выступу с северного фланга дивизию за дивизией против Паттона на юге.
      Когда Паттон узнал, что наша Первая армия отведена на оборонительные позиции, - а выяснить это пришлось, следя за продвижениями войск по карте, так как штаб Монтгомери не потрудился нам ничего сообщить, - он кратко выразился: "Ну его к черту, этого Монтгомери! Так раздавим же проклятых немцев и отдадим их Монтгомери - пусть подавится!"
      Как бывало и раньше, Джорджи Паттон наобещал слишком много, но, во всяком случае, он положил конец гитлеровским надеждам на победу, блестяще выполнив то, что еще оставалось в целости от планов Брэдли. Он нанес удар с такой яростью и так неожиданно, что немцы не в состоянии были воспользоваться дорожной сетью, преподнесенной им на блюде с гербом сэра Бернарда. Вместо того чтобы торжественно проследовать сквозь брешь, фон Рундштедт должен был направить свои главные усилия в сторону от стоявшей перед ним цели - от Льежа - и попытаться как-нибудь сдержать нашу Третью армию, хотя на помощь ему и пришли лед и глубокий снег, покрывавшие почву.
      Когда фон Рундштедту удалось остановить первую атаку Третьей армии, за ней последовала вторая, а затем третья и четвертая; атакующие громили немцев, переползая с холма на холм, переправляясь через вздувшиеся реки, отбивая дом за домом в одной деревне за другой. Все расписание немецкого наступления полетело к черту. Вместо того чтобы разбогатеть за счет захваченных трофеев, немцам пришлось ежедневно списывать в убыток по пятидесяти, по сто, по полтораста танков, а людей они теряли тысячами.
      А когда Джорджи лично обратился к Господу Богу и на рождество получил для авиации четыре дня превосходной погоды, последний акт был сыгран. Джорджи призвал бога на помощь, когда погода вывела его из себя. Злился он, конечно, напрасно, потому что погода была именно такой, как ей полагается быть в это время года. Но Паттон решил, что надо что-нибудь сделать, и вызвал своего капеллана. Он сказал ему, что пробил час для молитвы, и пусть капеллан потрудится изготовить соответствующий благочестивый текст. Капеллан, как рассказывают, проявил некоторые колебания, так как сомневался, допустимо ли испрашивать божественное вмешательство в такой категорической форме. Паттон, по широко распространенной версии, ответил ему: "Кому вы, черт подери, служите! Вы офицер Третьей армии или нет?" Может быть, это и выдумка, но мы все ей поверили.
      Так или иначе, молитва была составлена, и несколько дней спустя на пишущей машинке были отстуканы следующие слова:
      "Всемогущий и всемилостивый господь наш, смиренно молим тебя, чтобы ты, по великой благости своей, остановил проливные дожди, от которых мы претерпеваем! Даруй нам хорошую погоду для битвы! Милостиво внемли нам, воинам, взывающим к тебе, дабы, вооруженные твоей мощью, мы могли идти от победы к победе, сокрушить жестокость и злобу врагов наших и утвердить твой правый суд среди людей и народов! Аминь".
      Этот благочестивый текст был отпечатан и роздан всем подразделениям, и как раз, когда он читался, тучи разошлись, засверкали солнечные лучи, и американские истребители сотнями ринулись в пике, сея смерть и разрушение на всех дорогах от Бастони до самого Рейна. От огня полевой и противотанковой артиллерии немцы теряли автомашины десятками. Теперь их ежедневные потери составляли сотни и даже тысячи автомашин, и так изо дня в день, Арденнская битва была окончена.
      Как сказал Уинстон Черчилль, сражение в Арденнах было американской битвой, величайшей битвой, какую знали американские войска за всю свою историю, - величайшей по количеству войск, одновременно участвовавших в бою, по кровопролитности боев и по числу жертв, а если учитывать претенциозные немецкие замыслы, то, может быть, и величайшей по своему влиянию на ход истории. Я описал победу в Арденнах как победу, обеспеченную контрнаступлением Третьей армии; это потому, что на войне, как в футболе, в газетные заголовки попадает имя игрока, ведущего мяч.
      Данная мною уничтожающая оценка оборонительной тактики на другой стороне выступа относится к решению высших инстанций, которое лишило американскую Первую армию возможности перейти в наступление и приковало к месту также и Девятую армию. Я выразил в ней презрение к осторожности, дошедшей до таких размеров, что мы, в свою очередь, обвиняли наших союзников в безрассудстве, ибо они отдали дорогу, по которой неприятель мог перейти через Маас, и отдали ее только для того, чтобы выиграть несколько часов на подготовку нескольких холмов к обороне.
      Я не хотел бы, чтобы эта уничтожающая оценка отодвинула в тень подвиги полудюжины американских дивизий в боях, вылившихся в затяжную схватку с лучшими войсками, какими только располагали немцы. Отборные дивизии Пятой и Шестой немецких танковых армий непрестанно долбили во фланг Первой армии, находившейся после перемещения в пяти милях к северу от Сен-Вита. Немцы сражались с фанатическим упорством. Когда их отбивали на одной дороге, они переходили на соседнюю и старались прорваться там. Каждая дивизия этого фланга имеет что рассказать.
      Рассказам о личном геройстве порою трудно поверить. Я знаю случай, когда командный пункт батальона находился под прикрытием двух малокалиберных противотанковых пушек, легкого танка, полугусеничного броневика и двадцати или тридцати человек из штаба батальона, и на это прикрытие всей своей тяжестью обрушился удар клина немецких танков. Люди оборонялись в двухэтажном здании; на них обвалился сначала верхний этаж, а затем и нижний. Они продолжали держаться в развалинах и, когда вышли из строя все орудия, отбивали танковую атаку ручными ракетными минометами. В конце концов, немцы решили, что наткнулись на превосходящие силы и, потеряв полдюжины танков, отступили, чтобы, перестроившись, поискать другой проход.
      Наиболее яркие описания индивидуальных подвигов появились потом в "Старс энд Страйпс", которая в течение нескольких недель была переполнена настолько драматическими рассказами участников и очевидцев, что ни один директор кинокомпании не принял бы такой сценарий ввиду его явного неправдоподобия.