Мы избегали этой дороги ночью, потому что время от времени немецкие отряды поиска делали набеги, чтобы захватить одну - две машины. Через неделю после того, как началось наступление, мы узнали из захваченных документов, что Люксембург был одним из второстепенных объектов, - после взятия он должен был служить защитой южного фланга основных сил наступления, и что дивизия фольксгренадеров, стоявшая против нас, перешла небольшую речку на границе, в десяти милях от того места, где работали мы, за неделю до начала генерального наступления
      Когда началось наступление, оно было полной и абсолютной неожиданностью и захватило врасплох первую из американских сменяющих дивизии, подошедшую из Шербура, в первую же ее ночь на переднем крае. Целых два полка были смяты и захвачены в плен. Никогда еще ни одно сражение во Франции не начиналось так благоприятно для той или другой из сторон. Под Сен-Ло пехота едва продвигалась в течение дней и ночей, пока не вышла на торную дорогу. В Арденнах немцы прошли через нашу главную линию обороны со скоростью тридцати миль в час, не останавливаясь даже для того, чтобы расстреливать захваченных пленных, - это удовольствие они отложили на несколько дней и тогда перебили несколько групп американцев, чтобы избавить себя от труда конвоировать их до места.
      У немцев как будто было все - внезапность, быстрота, огневая мощь и высокое моральное состояние. Глядя на карту утром 17 декабря, казалось невозможным остановить их, - они прорвали нашу линию обороны на фронте в пятьдесят миль и хлынули в этот прорыв, как - вода во взорванную плотину. А от них по всем дорогам, ведущим на запад, бежали сломя голову американцы.
      Когда в Арденнах выпал снег, это было красиво, но зато дороги стали очень скользкие. Снега было не так уж много, если считать по мерке Северных Штатов Америки, хотя кое-где наметало порядочно, гак что трудно было идти. На дорогах укатанный снег становился плотным, как лед. Когда человек истекал кровью в санитарной машине, и кровь, просачиваясь под заднюю дверцу, капала на снег, она оставляла на снегу тускло-красные брызги, по которым можно было при желании проследить путь машины.
      Подходившие танки сильно скользили по обледенелым дорогам, и можно было подумать, что вся колонна сошла с ума, видя, как отдельные машины сваливали деревья и крушили углы домов на поворотах. Тридцатитрехтонные танки начинали вертеться на самых легких спусках и подъемах, иногда делая два-три полных поворота, прежде чем остановиться. За однодневный переход танковая дивизия могла потерять несколько сот машин - из-за аварий, застрявшими в грязи, перевернутыми. Ремонтные команды дули на озябшие пальцы, заходя сзади и силясь отыскать, за что можно было бы зацепить поврежденные машины и вытащить их на такое место, где они могли бы двигаться.
      Все время наступления я пробыл на основании выступа, то в Люксембурге, где находился штаб, то разъезжая с поручениями. В разгаре боев я вылетал на один день в Лондон, и на обратном пути мы сели в Бельгии. Со мной было полтонны аэрофотоснимков немецких тылов. Я отвозил их обратно, после перепечатки в Англии. Поэтому я реквизировал 2,5-тоннку на аэродроме и повез их, огибая оконечность выступа. Как только стемнело, пошел дождь, и дороги сразу обледенели. Дважды мы едва спасли машину, отчаянно буксовавшую на льду, и когда, часов около десяти, нас остановил постовой военной полиции и сказал, что мы въезжаем в зону затемнения, я понял, что этого нам не выдержать. Невозможно двигаться по обледенелой дороге в полной темноте.
      Мы остановились на ночевку в деревенском домике, где квартировал отряд военной полиции из четырех человек. Они дружили с хозяевами, и скоро мы сидели в кухне, окруженные десятком хозяйских родственников, и пили кофе из пайка ВП. Кроме нас, тут были экипажи трех других автомобилей, застрявших на дороге, - грузовика с боеприпасами, аварийно-ремонтной машины и транспортного грузовика, отбившегося от колонны. Все три автомобиля были так или иначе выведены из строя; команда аварийной машины шесть дней дожидалась возвращения человека, посланного в тыл за помощью. Между тем местом, где находились мы, и немецким авангардом не было союзных войск, кроме двух французских отрядов. Эти отряды соперничали между собой: один из них был группой маки, а другой - ротой нарождавшейся тогда регулярной французской армии, которая только что получила обмундирование и начала обучаться где-то поблизости. Маки охраняли деревню, где мы ночевали, и пренебрежительно отзывались о безусых юнцах, которые находились на переднем крае и, по словам наших собеседников, боялись собственной тени.
      У себя в армейской группе мы нисколько не беспокоились об острие немецкого клина: боевая задача заключалась в том, чтобы крушить клин с флангов. Мы знали, что, пока Третья армия вгрызается в основание германского клина, немцы не посмеют и не смогут продвигать его дальше. Кроме того, мы - у себя в армейской группе - знали, что танкам немецкого авангарда уже не хватает горючего, и что немецкие обозы не смогут его подвезти. Но одно дело было знать все это у себя в армейской группе и совершенно другое - скользить по льду, находясь на острие немецкого клина. Как раз на следующий день, подъезжая к главному штабу, мы обогнали санитарную машину, из которой на снег капала кровь.
      От снега и льда, которые донимали нас, немцам приходилось еще хуже нашего. В начале наступления немецкое радио хвасталось, что суровая зима в Арденнах является другом героического германского воина. Она и была его другом. Но после того как был остановлен стремительный натиск немецких танковых дивизий, автоколонны, которые должны были подвозить им горючее и боеприпасы, стали застревать на льду. А после того как Третья армия продвинулась за Бастонь, все дороги, ведущие к клину, оказались под обстрелом нашей артиллерии.
      Я отправился посмотреть наше наступление на Бастонь, - для этого нужно было целый час тащиться по льду из Люксембурга. Дело было трудное, требовавшее напряжения всех сил. Ветер сметал снег с поломанных деревьев вдоль дорог, и броневики посреди поля, и даже танки, наскоро закрашенные белой краской, застывшие и оголенные, резко выделялись на общем фоне. Солдаты, даже в тылу у неприятеля, разводили маленькие костры из всего, что только могло гореть, стараясь отогреться. Пехота с боем спускалась с одной высоты и занимала другую. Танки в этих условиях можно было использовать только в качестве огневых точек. Убитые замерзли и окоченели, и когда приходилось грузить их на машины, бойцы брали и швыряли трупы, как дрова. Окоченевшие ноги и руки мешали укладывать их как следует. Но все, кому довелось пережить на фронте лето, говорили о том, как хорошо, что на поле боя ничем не пахнет.
      После того как бойцы XII корпуса вошли в Бастонь, я побывал там, и мне показалось необычайным, что все здания выщерблены огнем малокалиберных орудий, и на очень высоком уровне над землей. Разрушенный город был, как будто ободран стальными опилками из пескоструйного аппарата. Это происходило от обстрела с воздуха, а может быть, и от минометного огня. На окраинах города можно было видеть, как в книжке с картинками, те места, где немецкие танковые колонны прорвались через оборонительный рубеж, и подошли вплотную к домам. Это видно было по сгоревшим танкам, брошенным немцами. Немцы подошли, и один за другим их танки были расстреляны, так что, если смотреть с высоты, на которой стоит Бастонь, вся танковая колонна была похожа на змею, изрубленную в мелкие куски. Вперемешку с остовами танков валялись остовы буксирных планеров, доставлявших в окруженный город медикаменты, и кое-где чернели на солнце обгорелые кучки искореженной жести - все, что остается от самолета, когда он упал на землю со скоростью трехсот - четырехсот миль в час. По ту сторону Бастони было то же самое, что и по эту сторону Бастони - опять снег, опять горы, опять леса, и ничего больше. Деревья по краям дороги были снесены на высоте человеческого роста зарядами взрывчатки, которыми валили стволы поперек дороги, заграждая ее. Немцы уничтожали деревья на целые мили, прикрывая, таким образом, свое вынужденное отступление.
      Повсюду в лесах под Бастонью, если обходить их кругом, странно было видеть знакомые таблички на деревьях и столбах, со стрелками, указывающими путь к тому или иному военному расположению, и все с надписями на немецком языке. Здесь только накануне побывала немецкая армия и второпях прибила указатели, направляющие на командные пункты, к складам боеприпасов, к таким-то службам, к такой-то части.
      Объезжая Арденны, я надевал теплое белье, теплое обмундирование, танковый боевой комбинезон, свитер, танковую полевую куртку с эластичными обшлагами, теплый шарф, походную шинель на теплой подкладке, две пары теплых носков и походные сапоги с калошами, - однако не помню, чтобы мне когда-нибудь было тепло. Не то чтобы температура была слишком низка, но в воздухе стояла пронизывающая сырость, и резкий ветер дул не переставая. На другой день после начала наступления одиночные немецкие самолеты появлялись над нами, как только потолок поднимался чуть выше верхушки деревьев. Это были первые немецкие самолеты, какие мне пришлось видеть во Франции днем. Когда я летел в Лондон, наш самолет был полон немецких летчиков, которые выбросились с парашютом или сели на подбитых самолетах. Они смирно сидели на ковшеобразных сиденьях, а дюжий военный полицейский стоял у входа с пистолетом-пулеметом и стерег их. Как только мы все уселись, на краю аэродрома послышались свистки, потом застрекотали пулеметы. Пригнувшись и выглядывая в окно самолета, я увидел, что четыре "Фокке-Вульфа" кружат над аэродромом на высоте двух тысяч футов.
      Аэродром охранялся несколькими пулеметными установками на грузовиках в каждой батарее по четыре пятилинейных пулемета. Шум они подняли большой, но я особенно боялся конвоира-полицейского. Он стоял неподвижно, автомат был направлен в кабину самолета, и я подумал, что если фрицы струхнут и попробуют удрать, он их тут же уложит на месте - и меня кстати. Я прошел мимо пленных, причем они почтительно отодвинули сапоги в сторону, давая мне пройти, и стал смотреть на происходящее с аэродрома.
      Немецкие самолеты улетали и возвращались несколько раз, как бы в нерешительности - пикировать или нет сквозь огонь пятилинейных пулеметов. На аэродроме нечем было поживиться, кроме нашего транспортного самолета и двух Лайтнингов, сбившихся с пути и потому севших здесь. Это был не действующий аэродром, а всего-навсего старый немецкий аэропорт в Люксембурге, которым мы пользовались как посадочной площадкой при штабе. Повсюду кругом валялись остовы немецких самолетов, сожженных самими фрицами, когда они улепетывали второпях. Наконец "Фокке-Вульфы" улетели, а затем взлетели и мы.
      На другой день после моего возвращения из этой поездки мы наблюдали "собачью драку" прямо над главной улицей города, среди разорванных облаков. В разгаре боев на выступе, когда выдалась такая замечательная погода, в этих местах были только американские истребители, поэтому средние бомбардировщики налетали каждый день, а иногда и дважды в день и бомбили мосты через реку, как раз впереди нас. Передний край был совсем близко, а бомбардировщики летали очень высоко, так что мы могли наблюдать все это, возвращаясь из столовой после обеда.
      Большая улица, проходящая через весь Люксембург и по высоким аркам моста, называлась Бульваром Свободы (во время оккупации она носила имя Адольфа Гитлера). Все люксембуржцы выходили из своих кафе и лавок на эту улицу и наблюдали бомбежку вместе с нами. В каждом соединении было по пятидесяти, по шестидесяти самолетов. Несколько соединений появлялось одновременно с разных румбов. Прямо над нами они опорожняли свой контейнер с тонкими алюминиевыми пластинками - так называемое "окно", - чтобы сбить с наводки наши радары. Затем они все разом делали крутой разворот, ложась на другой курс.
      Падая, алюминиевые пластинки сверкали и блестели на солнце, порхая бесцельно, как рой бабочек. В большинстве случаев самолеты оставляли за собой длинный, ровный облачный след, долго не расходившийся и не таявший в воздухе. После того как мимо пролетало несколько звеньев, оставленные ими следы переплетались между собой, и их было так много, что они походили на невысокое перистое облако. После того как самолеты оказывались за рекой, видны были разрывы зенитных снарядов" обычно гораздо ниже и как будто позади самолетов. Они были так далеко, что нельзя было рассмотреть, как сбрасывают бомбы, но грохот разрывов доходил до нас вполне явственно и заставлял жителей Люксембурга покачивать головой и перешептываться. До нашего прихода о Люксембурге в шутку говорили, что это "последнее бомбоубежище Европы". Люксембург никогда не бомбила ни английская, ни американская авиация. В сентябре, однако, на пути первой американской колонны, наша авиация разбомбила железнодорожный парк в центре города.
      С точки зрения немцев, Люксембург не был оккупированной страной, он просто был "воссоединен" с империей. Конечно, все жители Люксембурга говорили по-немецки, большинство из них говорило, кроме того, по-французски и по-английски, не считая местного диалекта. Солидные граждане Люксембурга не привыкли беспокоиться из-за европейских войн, и переход под владычество немцев их очень раздражал. Девушкам - даже из самых богатых семей пришлось работать по восьми часов в день в банке или еще каком-нибудь скучном учреждении, а молодым людям надо было прятаться, чтобы избежать мобилизации. И все же многие тысячи из них были мобилизованы и служили в германской армии.
      Были, однако, и такие люксембуржцы, которые очень одобряли немцев. После нашего прихода этих людей согнали в тюрьму, находящуюся в долине, которая пересекает город. Мы видели, как их каждый день гоняли на работу маленькими партиями, обычно под надзором соотечественника на велосипеде и с винтовкой за плечами. Проходя мимо американского офицера, пленные снимали шапки и кланялись. Их подхалимство действовало мне на нервы.
      Когда бои на выступе начались всерьез, многие жители Люксембурга убрали союзные флаги и сильно забеспокоились. Главный из местных квислингов удрал и каждую ночь вещал по радио из Трира, который находится всего в тридцати двух милях от Люксембурга. Он рассказывал, что собираются сделать с теми людьми, которые хорошо относились к американцам, - а большинство относилось к нам хорошо.
      Несмотря на софистическое спокойствие, с которым большинство люксембуржцев принимало немецкую оккупацию, там было движение сопротивления, вербовавшее людей главным образом из фабричных рабочих и деревенской бедноты. Они проявили большое мужество. Вооруженные только винтовками, оставшимися после немцев, с трехцветными нарукавными повязками вместо формы, они вели разведку и несли дозорную службу, следя за движением неприятеля.
      Девушки в Люксембурге не отличались красотой - они были неуклюжи и плохо одевались, но это были первые девушки на континенте, говорившие по-английски, и поэтому они пользовались большим успехом у наших солдат.
      В какой бы город мы ни попадали, он становился городом штабов, потому что в нем были не только наши собственные солдаты и офицеры, но также и парки Девятой воздушной армии, что помогало нам держать связь с поддерживающей нас авиацией, - стоило только выйти на улицу или завернуть за угол. В Люксембурге находились штабы не только Девятой воздушной армии и 12-й армейской группы, но, после первой недели боев, и штаб Третьей армии Паттона, который руководил наступлением из здания какой-то школы по ту сторону большого моста. Пока наступление Паттона не развернулось, можно было бы, совершив дерзкий прорыв, захватить три самых важных штаба американской армии, расположенных в радиусе нескольких городских кварталов,- для этого надо было пройти всего десять миль, но я не думаю, чтобы немцам это было известно.
      Так как здесь у нас было три штаба, девушки, много люксембургского пива и шампанского и хорошие теплые помещения - мы подвозили уголь из Саарских копей к югу от нас, - то в Люксембурге мы несколько раз устраивали танцы, а потом собрали у всех недельный паек и в рождественский сочельник организовали большой детский праздник. Праздничный паек состоял из пятицентовой плитки молочного шоколада, двух плиток "Бэби Рут" или еще чего-нибудь - леденцов, пачки печенья, лезвий для бритв и шести пачек папирос. Мы оставили себе папиросы и лезвия для бритв, а всего остального набралось для детей - целые бочки.
      Организовать праздник мы попросили трех или четырех хорошеньких девушек из Красного Креста, которые приехали в Люксембург провести несколько дней отпуска перед наступлением и остались еще на несколько дней, потому что мы их упросили, и потому что им самим хотелось остаться.
      В последние минуты детский праздник чуть не был сорван: вышла какая-то ошибка, все "приличные" дети были уже приглашены куда-то. Однако в самую последнюю минуту сироты из местного приюта заменили тех, кто был приглашен сначала. Они вошли попарно, крепко держа друг друга за руки, и так обрадовались елке, Санта Клаусу и всему прочему, что, получив подарки, не могли вымолвить ни слова и только таращили на них глаза.
      Елка была не только доморощенная, но и украшенная по-домашнему. Ель была из местного леса и блистала серебряными украшениями и снегом, сделанными из алюминиевых противорадарных пластинок, сброшенных немецкими бомбардировщиками. Детишки набили животы сладостями, потому что "приличных" детей в Люксембурге больше, чем сирот, и пайки были выписаны на большее количество гостей. Так что каждый получил столько, сколько мог съесть, - и мороженого, и самых лучших вкусных сластей.
      Мы так и не узнали, откуда люксембуржцы берут сахар, ибо даже в первую неделю после нашего прихода кондитерские были полны конфет; в окнах мясных лавок висели связки сосисок; в городе не хватало только хороших папирос. Очевидно, быть воссоединенной частью империи совсем не то, что быть оккупированной страной, вроде Франции или Бельгии. Во Франции - дальше Парижа нельзя было найти ни капли вина, разве только из бутылки, зарытой для какого-нибудь специального случая. Но в Люксембурге пиво и вино лились рекой, и щеки у горожан были круглые и красные.
      Во все время боев на выступе люксембуржцы были зрителями первого ряда, откуда они и любовались дефилирующей мимо них американской армией. Дивизия за дивизией и специальная часть Третьей армии за специальной частью высылали свою военную полицию вперед, регулировать путь, и следовали за нею с юга, дрожа от холода. Иногда на бойком перекрестке за мостом стояла военная полиция четырех или пяти разных частей, вылавливая свои машины из общего потока, движущегося на север, и направляя их на ту или другую дорогу. Понаблюдав все это в течение нескольких дней, люксембуржцы почувствовали себя гораздо лучше. До того как через город прошли два корпуса Третьей армии, жители видели только американцев из передовых частей, занимавших город, - немцы не останавливались для того, чтобы отстреливаться, - и караульных и канцелярских служащих нашего штаба.
      После того как стремительное наступление Паттона ушло за Бастонь, через город проходили только транспорты снабжения, и тех не слишком много, так как главная станция снабжения находилась к северо-западу от нас. Когда мы в джипе направлялись на линию фронта, все вокруг уже имело аккуратный, упорядоченный вид, и вдоль дороги, рядом с замаскированными батареями, возвышались целые штабели снарядов. Солдаты строили бараки из патронных ящиков, многие из них спали под крышей, в опустевших деревенских домах. Тут опять чувствовался сильно бьющийся пульс армии. Армия снова начала двигаться вперед.
      Фрицы бахвалились, начиная контрнаступление в Арденнах: они не могут проиграть. Однако через несколько дней они поняли, что проиграли, - а после того как немцы проиграли сражение в Арденнах, можно было с полной уверенностью сказать, что они проиграли и всю войну. После Арденн с ними было покончено совершенно, так же как было покончено с армией конфедератов-южан после Геттисбурга. Понадобилось очень немного времени - и очень много жизней, - для того чтобы доказать это. Вот та взаимосвязь причин и следствий, в силу которой, поражение Гитлера в Арденнах прикончило его.
      Между 15 декабря и 16 января немцы потеряли в Арденнах 5-ю и 6-ю танковые дивизии и тысячи людей из поддерживающих войск, не достигнув при этом ни одной из основных намеченных целей. Молниеносный удар не помог ни взять Льеж, ни даже форсировать Маас. Участвовавшие в наступлении танковые дивизии не были уничтожены полностью, но понесли такой серьезный урон, столько потеряли ранеными и убитыми, и из строя этих дивизий выбыло столько танков, что они уже не участвовали в боях как единая сплоченная ударная группа. Это танковое соединение было последней свободной фигурой на шахматной доске Гитлера.
      В середине января началось большое наступление русских на Висле. По своим масштабам оно было величайшей из наступательных операций второй мировой войны. Оно имело поразительный успех. Немногим более чем в две недели русские перешли немецкую границу на фронте протяжением в триста миль, продвинувшись на двести пятьдесят миль вперед от своих исходных рубежей на Висле. Там, за германской границей, русские линии снабжения на какое-то короткое время оказались чрезвычайно растянутыми. Русская армия была тогда наиболее уязвима. Но в Арденнах американцы окружили и разбили единственную подвижную силу рейха, с помощью которой Гитлер мог бы нанести ответный удар на востоке. Война на два фронта, которой Гитлер всегда боялся, настигла его.
      Не имея резервной армии для того, чтобы нанести контрудар русским, Гитлер должен был срочно пересмотреть всю свою стратегию. Теперь нам известно, что именно он сделал.
      После того как русские закрепили свои позиции на берегах Одера, Гитлер перенес центр тяжести с Западного на Восточный фронт. В течение 1944 года Западный фронт получал отборные немецкие резервы и снабжение - все, что только было лучшего. Когда русские продвинулись до Одера, Гитлер созвал своих командующих Западным фронтом и сказал им, что отныне они должны драться с американцами и англичанами с помощью тех средств, какие у них имеются. Они не получат ни нового вооружения, ни новых дивизий - только пополнения, для того чтобы поддерживать достаточный уровень сопротивляемости. Им даже не будет позволено сохранить все те войска, какие у них имеются, они должны снять остатки 5-й и 6-й танковых дивизий и отдать их, а также и некоторые другие части. На востоке создалось отчаянное положение, и до тех пор, пока можно будет сделать что-либо более существенное, фронт необходимо стабилизировать.
      Этим перенесением центра тяжести с запада на восток, последовавшим за провалом немецкого контрнаступления в Арденнах, началось третье действие драмы.
      Теперь на Западном фронте было только вопросом времени - когда американцы, непрерывно получавшие подкрепления, смогут прорвать Западный вал.
      Для американцев, после того как они вступят в долину Рейна, опять-таки будет вопросом времени - когда они смогут форсировать последний естественный рубеж перед Центральной Германией - самый Рейн. Припомним слова пленного немецкого сержанта, сказанные им несколько позже своему лейтенанту: "Однако, герр лейтенант, вы говорили нам, чтобы мы не беспокоились - американцам никогда не перейти через Pep, а я вам сказал тогда, что мне это кажется странным: как же американцы не перейдут через Pep, когда они переплыли Атлантический океан?". Pep - маленькая речонка на немецкой границе, а Рейн - тоже река, несколько побольше Рера.
      Мы теперь имеем доказательства, что после русского прорыва на Восточном фронте Гитлер замышлял колоссального масштаба операцию против советских вооруженных сил. Но время его истекло. Операция против русских должна была осуществиться в Померании. Предполагалось нанести удар к югу от Балтийского моря, по основанию русского клина. Однако русские генералы вот уже два года обыгрывали немецких генералов на шахматной доске войны. Теперь они снова их обыграли. Позволив мировой прессе опубликовать зажигательное сообщение о том, что советские войска собираются штурмовать Берлин, русское верховное командование повернуло две группы армий на север и в одну неделю молниеносным ударом выхватило у немцев из рук базу контрнаступления в Померании.
      Тем временем на Южном фронте наступления завоевание русскими Силезии парализовало всю германскую производственную машину, - из Силезии шла большая часть стали для новых подводных лодок, которые строились на верфях Балтийского моря, и значительная часть материалов для новых самолетов-снарядов.
      Когда, перейдя через Рейн, Брэдли выбрал своей конечной целью Тюрингенский лес в Центральной Германии вместо Берлина, а затем послал Паттона дальше на юг, в Австрию, - песенка Гитлера была спета. То, что оставалось от немецкой промышленности, было разбросано по Тюрингенскому лесу, а Австрия стала дорогой отступления к тому, что мы называли "Редутом". "Редут" был укрепленный район вокруг Берхтесгадена, где, как предполагалось, нацистская партия рассчитывала продержаться до тех пор, пока не сможет организовать свое подполье для контрнаступления после заключения мира.
      Глава десятая.
      Брэдли против Монтгомери
      Разгром в Арденнах Шестой эсэсовской танковой и К° был началом конца; тем не менее, между 16 декабря 1944 года и 8 мая 1945 года произошло еще много интересного: на полях сражений и на арене борьбы за командование и управление союзными армиями делалась история.
      Проникновение немцев в Арденны болезненно ошеломило весь мир. Положения на театре военных действий в Европе явно не понимали, а объяснить его в самый разгар сражения было, конечно, нельзя. Даже те сообщения, которые публиковались, приносили вред. Немецкие танковые командиры, потерявшие после прорыва связь со своими штабами и не знавшие, где их войска, а где наши, приучились полагаться, как на постоянный источник осведомления, на Британскую радиовещательную компанию.
      История битвы в Арденнах драматична сама по себе. Главный немецкий нажим был в тридцати - сорока милях к северу от Люксембурга - по ту сторону бельгийской границы. Там действовали два клина, причем у каждого было острие в виде танкового соединения. По мере того как танки прорывались вперед, за ними тотчас же следовала пехота, чтобы закрепить позиции и ударить на север и на юг с целью расширить фланги выступа. Сама же танковая атака была направлена прямо на запад к должна была потом повернуть на север, чтобы захватить переправы через Маас. Маас опоясывает Арденнский лес, а по другую сторону реки простирается гостеприимная равнина остальной Бельгии и Северной Франции.
      Первая осечка, которую дала эта атака, прошла в то время почти незамеченной - так разительны были некоторые из успехов, достигнутых неприятелем в первый же день. Эта осечка произошла, когда северный атакующий корпус нарвался на местную контратаку, предпринятую американской пехотой за городом Моншо, и сразу был остановлен, потерпев тяжелые потери от артиллерийского огня. Зато другой из двух главных ударов, то есть южный, пришелся по участку, который можно было назвать учебным сектором американского фронта; здесь атака захлестнула пехотную дивизию, занявшую свои позиции всего лишь днем раньше. Наступающие части пронеслись сквозь нее и приданную ей корпусную артиллерию и устремились дальше, вгрызаясь в тыловые районы.
      В течение сорока восьми часов был осуществлен прорыв по всем правилам искусства. В одном месте он достигал двадцати миль в глубину, и на пути к Маасу у немцев не оставалось абсолютно никаких препятствий, если не считать изолированных отрядов военной полиции, которые не имели даже автоматов и ничего не могли противопоставить танкам.
      Стараясь быстро реализовать все выгоды положения, создавшегося после пробития бреши, немцы повернули остановленную у Моншо атаку к югу и двинули атакующие силы бок о бок с прорвавшейся колонной. А затем весь нажим был повернут на север, в попытке смять прорванный фронт американской Первой армии.
      Все это сопровождалось ошеломляющими диверсиями в тылу американских войск, вдоль дороги на Льеж. Эти диверсии состояли из смелого парашютного десанта, сброшенного при сильном ветре с небольшой высоты, и из операции, сводившейся к массовому просачиванию в расположение американских войск специально обученных немецких солдат в американской форме. Кроме того, действительный парашютный десант сопровождался рядом мнимых десантов, чтобы увеличить смятение.
      От первых же немцев, захваченных в американской форме, мы узнали, что они собирались, между прочим, убить главных союзных военачальников, начиная с Эйзенхауэра и Брэдли. Все эти молодые немцы говорили, конечно, по-американски и для подготовки к своей роли замешивались в ряды пленных американских солдат в немецких загонах. В течение битвы в Арденнах ходить за линией американского фронта можно было, лишь подвергаясь импровизированным экзаменам и отвечая на вопросы, вроде: "Как фамилия вице-президента?" или: "Как называется остров, на котором стоит статуя Свободы?" Эту игру в вопросы и ответы придумали сами часовые, чтобы вылавливать волков в овечьей шкуре.
      Но главную заботу причиняла, конечно, не эта пиротехника, а упорно долбящие танковые колонны: каждый час отмечалось дальнейшее продвижение их на запад. Погода была в сговоре с немцами: облака густым покровом висели над холмами, чуть не цепляясь за верхушки деревьев, и спасали немцев от наблюдения или воздействия с воздуха. Иногда какой-нибудь смелый пилот истребителя П-51 со своей эскадрильей пробивал облака и, проносясь над долинами со скоростью трехсот миль в час, делал, что мог, своими подкрыльными бомбами и пулеметами. Но практически союзные армии с таким же успехом могли бы вовсе не иметь авиации.
      При таких условиях просто поразительно, с какой быстротой наш разведывательный отдел сумел составить картину, дающую представление о немецких силах и их возможностях. Объяснение, вероятно, состояло в том, что при всяком прорыве некоторые колонны сбиваются с пути, а некоторые оказываются отрезанными и у захваченных в плен офицеров можно тут же отобрать карты и полученные из первых рук инструкции командирам.
      Темп и направление удара вскоре подтвердили наши предположения о целях, которые ставят перед собой немцы. Как показывали флажки на стенной карте, северная граница первоначального прорыва шла с востока на запад, сейчас же к югу от дорожного узла Сен-Вита; южная граница подвигалась на запад, к расположенному на холме городу Бастонь, и через несколько дней обтекла Бастонь, замкнув ее в кольцо.