С палубы нашего ЛКМ, хотя Франция была всего в нескольких сотнях ярдов от нас, никак нельзя было разобрать, что же именно там происходит. Люди на отмели казались крохотными черными фигурками на белом фоне песка. Песок между ними взлетал небольшими фонтанчиками, а черненькие фигурки, казалось, плясали вокруг этих фонтанчиков. Время от времени из какого-нибудь десантного судна первой партии транспортов, которые подошли раньше нас, выскакивала маленькая машина,- выскакивала и начинала очень медленно ползти через эти фонтанчики. А потом вдруг она или останавливалась на месте или переваливала через дюны и исчезала. Мы были на одном из судов сильно растянувшейся флотилии, точно таких же, как наше, грязновато-белесых в этом утреннем солнечном свете. Все мы двигались ровной кильватерной колонной, очень, очень медленно. Пункты высадки все уже были забиты, а полдень еще не наступил.
      Вода на мелководье была спокойна, а линия военных кораблей, которые все еще палили, находилась далеко позади нас, почти на горизонте. Над нами в рассредоточенных строях пролетали истребители, по два, по четыре. Они не стреляли, и в них никто не стрелял, но далеко за чертой берега расстилалась по небу пелена серо-белых дымков, и прямо над нею, сверкая сквозь нее, как звездная пыль, вспыхивали там и сям огненные блестки, - они свидетельствовали о том, что там орудуют бомбардировщики.
      Приближаясь к берегу, мы некоторое время слышали глухие раскаты орудий линкоров, но теперь уже на наших собственных танках в трюме под нами запускали моторы, и только этот шум и стоял у нас в ушах. Мы смотрели и, ничего не слыша сквозь шум, не в состоянии были ничего понять в той странной неразберихе, которая происходила вокруг нас. Маленькое десантное судно, полное бойцов, шедшее рядом с нами, плавно взлетело в воздух, с величественной медленностью накренилось, легло на борт и, наконец, совсем перевернулось, погрузив свой открытый зев, полный людей, прямо в воду, которая сразу сомкнулась, оставив торчать только тоненькую полоску киля. Фонтанчики, которые взлетали на берегу, двигались нам навстречу. Высокие гребни белой и серой воды набегали и падали. Маленький катер, оттолкнувшись от берега, пошел прямо на нас; он прошел совсем рядом. Мы заглянули в него и увидели раненых на дне, одни из них корчились, другие лежали неподвижно. Два десантных судна впереди нас уже разгрузились, и теперь между нами и сушей осталась только небольшая полоска воды. Юный шкипер сказал: "Ну, теперь наша очередь", - и старое потрепанное суденышко, казалось, подтянулось и ринулось к суше. Вблизи мы увидели, что люди вокруг песчаных фонтанчиков на отмели будто играли с ними; они бегали между ними, бросались на землю, дергались, вертелись.
      Один из них, когда мы уже совсем подошли к берегу, остановился прямо около такого фонтанчика и дважды перевернулся на месте, вскинув вверх руки.
      Все это мы, как во сне, видели с палубы. Когда второе судно справа от нас взлетело в воздух и, опрокинувшись, рухнуло в воду, вода вокруг закипела и заплясала. Все переживанья этой ночи, взрывы громадных Летающих крепостей падающих на землю и объятых пламенем, горизонт, полыхающий холодными вспышками линкоров, неистовый "ветер и волны - все это слилось воедино, и я почувствовал себя, как та маленькая девочка из "Бури на Ямайке", я испытал землетрясенье. Это мое переживание никак нельзя сравнить с переживаниями других людей - ибо это было мое землетрясенье.
      Когда мы подошли и спустили трап, это детское удивленье исчезло. С этой минуты все стало в высшей степени прозаично. У нас с полковником на двоих был один бронированный джип, с листом стали в четверть дюйма толщиной вместо ветрового стекла, и пятилинейным пулеметом на станке сразу за двумя передними сиденьями. С нами были шофер и пулеметчик. Мы не хотели рисковать и доверяться этой машине на отмели, поэтому мы прицепили ее к нашему последнему танку, чтобы он вытащил ее на берег. Полковник уселся на задок первого танка, а я забрался на задок последнего, того самого, который буксировал джип. Мы поступили так на тот случай, если бы с одним из нас что-нибудь случилось. У нас на карте было отмечено место, сразу за первой грядой дюн, где мы должны были соединиться с танками другого десантного судна. Наш взвод мотоциклистов и планерно-десантная пехота, которой надлежало погрузиться на танки, должны были встретиться с нами там же.
      Наш шкипер очень хорошо обеспечил высадку. "Шкиперы десантных судов по отношению к своим пассажирам разделяются на хороших и на плохих. Плохие ведут свое судно нерешительно и становятся на глубокой воде. Наш шкипер оказался хорошим шкипером, он не побоялся врезаться в песок и подвел свое судно к самой суше. Наши большие танки только чуть-чуть забрызгались, сползая по трапу на берег.
      Судно наше стало носом прямо против прорези в дюнах, где проходила дорога. Величественно, один за другим, первые пять танков нырнули носом вперед, спускаясь на трап, покачиваясь и переваливаясь, пошли над водой, перевалили за дюну, исчезли из глаз. На полпути, на самой середине отмели, мой шестой танк, тащивший за собой джип, вдруг остановился и задумался. Сидя на броне, пока еще он полз по трапу, я бегло осмотрел берег. Большая часть этих песчаных фонтанов возникала, насколько я мог понять, от огня минометов. Мины падали чуть-чуть левей того места, где нам нужно было пройти. Ясно было, что первая же мина, которая упадет немножко правее, угодит как раз в хвост танка. В ту самую минуту, когда танк остановился, где-то там, у подножья холмов, сменили прицел. И мины стали падать дальше, перелетая через нас.
      Затем я помню, что слетел с моего трясущегося стального насеста, сброшенный взрывной волной, и упал в песок позади танка, возле привязанного на буксире джипа. Кто-то из сидевших в джипе был ранен чем-то, отчего полетел и я, но оказалось - это была пустяковая ссадина, и мы все трое бросились к тросу, чтобы отцепить машину. Когда мы, наконец, ее отвязали, я послал ее вперед к полковнику и начал дубасить по металлическим бортам танка, чтобы заставить водителя оглянуться на меня.
      Мы стояли прямо на самой середине единственной дороги, которая вела с берега, а вся лавина вторжения, казалось, громоздилась позади нас или, прорываясь сбоку, стремительно неслась за нашей машиной. Люди неуклюже бегали по отмели, тяжело переваливаясь под тяжестью своего снаряжения и оттого, что ноги вязли в песке. На всех нас были надеты подмышками, вокруг туловища, большие плоские, похожие на круглую кишку, резиновые спасательные пояса.
      Проклятый водитель не мог услыхать меня из глубины танка. Танк был задраен наглухо. Докричаться к нему внутрь не было никакой возможности. Снаряды сыпались, то не долетая до нас, то перелетая через наши головы и взметая фонтаны песку. Затем вдруг раздался тонкий, высокий, пронзительный звук, и я только потом понял, что это заряд 88-мм орудия, - понял это уже потом, потому что, если вам случится услыхать его совсем близко, то ни думать, ни припоминать, что это такое, вам не приходится. Обычно вы, прежде чем успеваете что-либо сообразить, оказываетесь ничком на земле, - так молниеносно следует за этим звуком инстинктивное движение спрятаться. Но он, должно быть, пронесся куда-то очень далеко, так как я не могу припомнить, слышал я его взрыв или нет.
      Затем последовало несколько ужасных минут, я вскочил и начал дубасить по танку, потом опять нырнул в песок, снова услыхав тот же звук. Никто уже не бежал мимо. Все затихло на отмели вокруг меня. Все лежали. Я только одно понимал, что, покуда мой танк будет торчать здесь, это орудие будет непрерывно палить, пока не попадет в него. Я вскарабкался на танк спереди и начал колотить по бронестеклу у водительской щели. Люк нерешительно открылся, и оттуда высунулась голова в футбольном шлеме. Я завопил ей в ухо: - Вон ко всем чертям поскорей отсюда! - Голова исчезла. Люк закрылся, и, наконец - наконец - наконец-то, мы сдвинулись с места.
      Мы переползли через дюну. Под укрытием дюны со стороны моря длинный ряд людей копошился в песке, пытаясь устроить что-то вроде окопов. Я величественно восседал на спине моего танка, но управлять им не имел возможности. Он двигался по следам, которые шли впереди, затем вдруг водитель круто повернул и поехал вдоль внутреннего края дюны.
      Здесь уже не было песчаных фонтанов. Слева от меня лежала лагуна, о которой я так много думал. Вода стояла тихо, неподвижно. За ней поднимались покатые холмы, одетые сочной зеленью, с купами деревьев среди лугов и лесом, вырисовывающимся на горизонте. Вдали, на расстоянии одной или двух миль, возвышалась над деревьями одинокая колокольня, которую я видел еще с моря.
      Спустившись ярдов на сто вдоль берега лагуны, мы внезапно наткнулись на другие танки. Люки у них были открыты, танкисты стояли рядом и стаскивали с себя большие-большие пневматические баллоны, которые торчали у них сзади, словно турнюры. Эти баллоны составляли часть нашего непромокаемого снаряжения. Полковник - командир танкового отделения - и несколько сержантов стояли тут же и посмеивались.
      Когда я сполз сверху и присоединился к ним, мой друг водитель круто повернул танк и раздавил пятигаллоновую жестянку с машинным маслом, которую сняли с другого танка. Меня с ног до головы окатило черной маслянистой жижей. Она капала у меня из ушей, стекала по носу. Все смотрели и хохотали. Нам было очень приятно стоять здесь, на солнечном берегу. И все это оказалось так просто.
      Все это оказалось так просто, потому что произошла ошибка - и, насколько мне известно, одна-единственная во всей высадке - ошибка навигационного свойства. Дорога с берега, по которой мы перевалили за гряду дюн, не была принята в расчет при составлении плана высадки, потому что она была слишком на виду, и это вызывало сомнение в том, что она пригодна для использования. Можно было с уверенностью сказать, что это ловушка с проволочными заграждениями, минами и прочими сюрпризами. Высадка планировалась севернее дороги, но благодаря совершенно ничтожной ошибке в день вторжения весь участок высадки переместился на несколько сот ярдов южнее того, чем предполагалось. Таким образом, наш десантный участок, обозначенный на карте в красном секторе "Юта" буквой "Д", пришелся как раз против этой дороги. Первые же машины так прямо и поехали по этой дороге. Немцы не минировали и не охраняли ее. Очевидно, это был выход к морю, оставленный для населения.
      За этим чудом номер один следовало чудо номер два. По ту сторону дюны, против этого проезда с берега, была построена на протяжении двух миль единственная искусственная дорога через затопленное пространство в глубь страны. Эту дорогу можно было видеть на наших аэроснимках. Однако никто при составлении плана вторжения не отважился рассчитывать на то, что дорога эта уцелеет после высадки первых отрядов, - так легко было ее разрушить. Если даже она не была минирована, достаточно было одного снаряда из полевого орудия, чтобы разворотить ее и привести в полную негодность. Однако в это утро, в день вторжения эта дорога - этот ковер, ведущий в рай материка, была в девственно-неприкосновенном виде. По-видимому, и эта дорога была оставлена либо для нужд местного населения, либо для того, чтобы снабжать немецкие пулеметные гнезда на отмели.
      Полчаса спустя, когда мы, очистив наши танки от защитной густой смазки, двинулись колонной через этот настил, никто даже и не выстрелил в нас ни разу. Мы слышали, как палили орудия у подножья холмов, - их снаряды, пролетая над нами, падали на отмель, - но ни один немецкий командир не позаботился обстрелять этот драгоценный проезд. Проехав немного, мы обнаружили, что небольшая группа немцев пыталась остановить первый из танков-амфибий, которые пошли на них еще на рассвете. Трупы их валялись в грязи на краю дороги или торчали из воды у самого берега. Дорога была очень узкая, и на ней было два поворота. Один американский танк-амфибия на одном из поворотов сполз в воду и стоял, погрузившись почти наполовину. Он, по-видимому, не был поврежден, но команда бросила его и двинулась пешком. Мы не видели ни одного убитого американца, а между тем мы поднимались по склонам холмов со скоростью десяти миль в час.
      Время близилось к полудню. И пока что никаких неприятностей не предвиделось. Мы были теперь очень близко от того места, откуда немецкие орудия били по берегу. Но нам было приказано не останавливаться и не, искать их, а держаться от них подальше. Где-то среди этих холмов находились американские авиадесантные войска, и для них, если они не погибли при сбрасывании, очень важно было получить наши танки в полной сохранности.
      К тому времени как мы достигли колокольни, которую я заметил еще с нашего судна, верхушку ее уже успели чем-то сбить. Она стояла посреди маленькой деревенской площади, и тут я увидел совершенно поразительное зрелище: на краю дороги, огибавшей площадь, на углу валялся труп немецкого солдата, его столько раз переехало гусеницами танков, что он стал совершенно плоский, как фигурка из вырезной картинки, в буквальном смысле слова совершенно плоский. Рукава его серого мундира были раскинуты крестом, черные сапоги и ноги в них были так плоски и тонки, словно их вырезали из куска грязной картонки.
      На площади стоял военный полисмен из пехотного полка высадившегося раньше нас. И он, не дожидаясь нашего вопроса, прямо указал нам на какой-то проход. За проходом шла открытая дорога, и мы снова загрохотали и покатили в глубь Франции. Мне казалось, что я узнаю эту дорогу. Через несколько миль должен быть перекресток, и поворот направо приведет нас к Сент-Мер-Эглиз. Мы не встретили ни друзей, ни врагов до этого перекрестка. Затем уже у самого перевала, под крутым гребнем холма? мы увидели одиночный американский танк. Экипаж его сидел возле него на дороге. Мы с полковником ехали теперь в нашей машине. Мы отделились от колонны и подъехали к танку. Командир танка сказал нам, что они высадились два часа тому назад, что когда они приехали сюда, какие-то пехотинцы велели им остановиться. Там что-то такое есть за холмом. Мы спросили, что именно. Сержант пожал плечами. Он ответил, что пехота ушла, но что его лейтенант явился сюда попозже и пошел оглядеть местность. В него чем-то пальнули, и он велел сержанту подождать здесь, пока не появится кто-нибудь еще.
      Пока мы разговаривали, подъехали наши собственные танки и остановились по обе стороны дороги на равном расстоянии друг от друга, как на учебном плацу. Трехосные бронемашины разведывательного взвода остановились позади нас. Было очень приятное утро. Светило солнце, маленькие белые облачка плыли по небу. Все было так спокойно, все кругом зеленело. Мы с полковником Раффом поднялись на вершину холма и стали смотреть в бинокли на противоположную гряду. Дорога шла прямо на север. Нам видны были крыши городка Сент-Мер-Эглиз за вторым поворотом дороги.
      Командир нашего разведывательного взвода был веселый молодой человек, лет двадцати с небольшим. Он спросил танкистов, понимают ли они, что его разведывательная машина - это первая американская машина, которая прорвалась в "европейскую крепость". Рафф подозвал его и сказал:
      - Спуститесь-ка вниз, посмотрите, что там делается.
      Лейтенант сел в первую машину и поехал вниз по дороге. Танковые моторы безмолвствовали, резиновые шины разведывательного броневика шуршали по гудрону шоссе. Он спустился немного по противоположному склону и остановился, чтобы оглядеться Рафф подозвал сержанта с одного из наших танков, стоявшего поближе к нему.
      - Поезжайте за ним, вы его прикроете, - сказал он.
      Танкисты уселись и завели мотор. Громадный стальной горб танка перевалил за гребень холма и подъехал совсем близко к разведывательной машине; та двинулась дальше, и они вместе стали спускаться в долину. Дорога, если смотреть на нее, как мы, сбоку, делала по долине совершенно правильную букву "U". Когда обе машины спустились в дугу этого "U", раздались один вслед за другим два взрыва. Мы, стоя на гребне холма, увидали, как люди выскочили из танка и из машины и бросились в ров направо. Затем снова все стихло. Ни одна машина не издавала ни звука и не двигалась. И ничего не происходило
      То, что произошло вслед за этим, можно назвать комедией, которая окончилась трагически. Разведывательная машина и танк, которые мы выслали вперед, действительно были обстреляны, но не были повреждены. А грохот, который мы слышали, произошел оттого, что разведывательная машина, внезапно дав задний ход, столкнулась с танком. Оба экипажа решили, что в машину попал снаряд, и попрятались в канаву. Первым из спасшихся явился перепуганный пулеметчик с танка, который всю дорогу назад полз по канаве. Он сказал, что только он один остался в живых. Через пять минут явился лейтенант-разведчик, который шел в обход, полем. Он смущенно объяснил, что случилось на самом деле. Он задержался около машины, чтобы выяснить, откуда стреляли, но ничего не обнаружил.
      Убедившись, что мы имеем дело с весьма повышенной нервозностью, мы решили послать вперед другой танк, приказав ему не возвращаться до тех пор, пока он не обнаружит врага. Танк отправился, прошел мимо остановившихся машин, и не успел он после этого сделать и ста ярдов, в него попал какой-то, видимо, довольно крупный снаряд, от которого он мгновенно вспыхнул. Из экипажа уцелели трое.
      Мы с Эдсоном Раффом наполовину спустились с холма, стараясь разглядеть противоположный гребень в бинокли, но не могли обнаружить там ни одного орудийного ствола. Что бы там ни было, оно было превосходно укрыто и держало нас под огнем.
      Я поднялся обратно на наш холм и увидал отбившуюся батарею короткоствольных 75-мм гаубичных пушек, которая только что прибыла с берега. Молодому отважному лейтенанту, ее командиру, очень не терпелось поскорее пустить в дело свои орудия, и, по-видимому, у него не было никакого другого приказа, кроме того, чтобы выручать в случае надобности Мы отправили его в поле налево от дороги. Я сказал ему, чтобы он попытался сбить изгороди по углам возле дороги, в том месте, где она поворачивала на противоположный склон, за горящим танком. Это была нехитрая задача для такого орудия, и он поочередно обстрелял все эти углы. Но когда мы послали третий танк, чтобы он оттащил застрявшего товарища, он тоже подвергся обстрелу и вернулся назад.
      На этот раз можно было совершенно уверенно сказать, по звуку, что это 88-мм орудие. Причем ясно было, что оно стояло в стороне от дороги. До сих пор нас сбивало с толку эхо, разносившееся по долине. Планом не было предусмотрено, чтобы наш маленький отряд особого назначения ввязывался в бой, но, по-видимому, мы не имели возможности пробиться вперед мимо этих орудий, не уничтожив сначала препятствие, скрывавшееся на холме и преграждавшее нам путь. У нас все еще не было сведений о том, где и когда высадилась 82-я парашютно-десантная дивизия. А пока мы этого точно не знали, мы могли только предполагать, что она находится там, где ей надлежит быть, - то есть примерно на расстоянии двух миль от того места, где мы находились. Пехоты нашей нигде кругом не было видное должно быть, мы либо обогнали штурмовые эшелоны, либо они свернули куда-нибудь по побережью, вместо того чтобы идти вглубь. У нас было 17 танков, 2 разведывательных машины и около 100 планеристов-пехотинцев да еще четырехорудийная гаубичная батарея, присоединившаяся к нам. Итак, мы решили сами дать маленький бой.
      Рафф отдал распоряжение командиру танковой роты расположить машины веером по обе стороны дороги, посадить на них пехоту и двигаться вперед от поля к полю. Я помогал управлять огнем гаубиц. Было уже далеко за полдень. Едва только наши танки отъехали, как появились разведчики пехотного полка, который высадился после нас. Позади них, растянувшись длинной колонной по обе стороны дороги, двигалась американская пехота. Командир полка заехал на какую-то ферму у перекрестка, и ему удалось связаться с кем-то по радио, потому что, когда мы с Эдсоном явились к нему, он сообщил нам первые новости. На нашем участке побережья все шло прекрасно, но на участке "Омаха" наши все еще топтались на отмели и попали в страшную переделку. Они там наткнулись на подводные скалы, попали в бурный прибой, и двадцать пять из двадцати семи танков-амфибий, спущенных на воду, затонули один за другим вместе с закупоренными в них командами. А саперы и пехота без танков, которые их прикрывали, очутились в весьма затруднительном положении на берегу.
      Так-с... Что же намеревался делать пехотный полковник? Возьмет ли он на себя предпринятую нами битву и даст нам возможность пробраться на ту сторону какой-нибудь другой дорогой? Нет, это не входило в его задание. У него было распоряжение остановиться за перекрестком. А между тем командир 82-й парашютно-десантной дивизии был уже на пути в горы.
      Рафф остался на командном посту - убеждать связистов сделать попытку связать нас с авиадесантной дивизией, чтобы мы могли точно знать, куда направляться. А я разъезжал на машине вперед и назад, отсюда - к нашему собственному командному посту; а это было просто место на краю дороги, на половине спуска с холма, где мы оставили нашего сержанта дожидаться нас. Единственным нашим средством связи была рация на джипе, предполагалось, что мы при ее помощи сможем поддерживать связь с нашей танковой ротой и нашим разведывательным взводом. Радист пыхтел, пытаясь связаться то с тем, то с другим, и иногда ему удавалось поймать на секунду знакомые позывные, но больше ничего добиться было нельзя. Связь осуществлялась преимущественно через меня: я выскакивал из машины, бежал в поле, прячась за изгородями, и разыскивал того, с кем надо было поговорить.
      Во время моего второго путешествия обратно на гребень холма я обнаружил, что наши танки, выстроившись за густой древесной оградой, вели огонь сквозь нее по противоположному склону. Теперь у нас оставалось только 15 танков. Еще 2 танка, при попытке продвинуться дальше по полю, были подбиты. Удалось обнаружить одно орудие противника, укрытое на противоположном краю поля, но точно определить его местонахождение не представлялось возможным, потому что оно стреляло очень скупо и только наверняка. Ясно было, что мы не сможем двинуться дальше, пока не уберем его с дороги. Я отправил туда планеристов-пехотинцев.
      В моем распоряжении был телефонный кабель от гаубиц до того пункта, где мы находились, и я старался помогать лейтенанту корректировать огонь.
      Примерно третий снаряд, после того как мы наладили связь, попал, наконец, в цель. По-видимому, мы угодили в какой-то склад боеприпасов, потому что сплошной фонтан фейерверков взлетел в перелеске против нас. Я приказал лейтенанту продолжать, а сам отправился доложить обо всем Раффу. На обратном пути наше радио вдруг заработало. Говорил кто-то из наших танков по ту сторону дороги. Даже сквозь приемник можно было уловить напряжение в голосе говорившего. Он говорил: "У нас здесь несколько тяжело раненных, нельзя ли кого-нибудь прислать сюда. Мы потеряли один танк. Мы почти на вершине холма. Мы видим отсюда неприятельские войска. Они двигаются впереди по дороге. Нельзя ли кого-нибудь к нам прислать. Мы не можем везти с собой этих людей, они тяжело ранены".
      Я велел оператору передать, что мы попытаемся. У нас, в нашем отряде особого назначения, не было с собой никаких медикаментов. Однако в полку, который стоял за перекрестком, были медикаменты, и я рассчитывал, что смогу раздобыть у них. Но я не добрался до перекрестка. На полдороге я встретил полковника, который возвращался обратно. Он смотрел на свои ручные часы. Когда я подошел, он сказал:
      - Видите, который час? Вы понимаете, где мы находимся? Они с минуты на минуту будут здесь. Надо что-нибудь предпринять.
      - Что за черт! Кто будет?- удивился я.
      - Планеры, - отвечал он. - Вот это поле, которое прямо перед танками, это посадочное поле для планеров. Предполагалось, что наши займут его в течение утра. Планеры сейчас уже в пути. Они сядут как раз между нами и немцами. Я целый час пытался связаться с командным судном, но ничего не получается. Планеры должны были вылететь из Англии уже давно.
      И вот, как в каком-нибудь драматическом действии на сцене, не успел он еще договорить, но я хорошенько понять, что он мне такое рассказывает, они вдруг появились с севера. Они летели красивым строем двухмоторных самолетов, а за каждым из них, высоко поднявшись на конце буксирного троса, словно бумажные змеи, неслись планеры.
      У нас была дюжина дымовых шашек в качестве опознавательных сигналов. Я начал срывать ярлык с одной пачки, на которой было написано "оранжевая", и стал швырять их в поле у дороги. Может быть, пилот увидит цвет и направится к нам. Дым вырвался из шашек, словно сказочный джин из бутылки. Но он стлался низко над землей, потянулся к кустарникам у оград и растекся в воздухе. Ясно было, что из этого ничего не выйдет. Крупное соединение транспортных самолетов - их было, по крайней мере, сорок, пятьдесят - в сомкнутых звеньевых клиньях неслись, словно по рельсам. Они шли на высоте двухсот или трехсот футов, немного выше верхушек деревьев. Когда они пролетели над дорогой прямо против нас, ведущий планер отцепил свой буксирный трос, и все тросы вслед за ним, только что черневшиеся в небе, как туго натянутые веревки бумажных змеев, повисли свободно. Теперь планеры летели уже сами по себе, и вот тут-то мы и узнали, наконец, совершенно точно, что скрывается на холме перед нами. Это был не более и не менее как целый батальон неприятельской пехоты. Вся вершина холма внезапно защелкала ружейно-пулеметным огнем, направленным на планера. Батальон приберегал свои боеприпасы, поджидая нас, но вторжение планеров - этого он выдержать не мог.
      Все виды оружия палили по воздушно-десантному флоту. Большие буксирные транспорты все разом дали крен, разворачиваясь назад к Англии. Планеры на секунду, казалось, застыли неподвижно. Один из первых развернувшихся самолетов вдруг задымился. Он прогремел прямо над нашими головами и рухнул в поле, позади нас. Столб черного дыма взвился к небу, и планеры, которые шли на посадку, провалились в этот черный столб дыма. Пилоты планеров старались найти подходящее для посадки место, они, невидимому, смутно представляли себе, что происходит внизу. Поле, отведенное им по плану, было как раз то поле, где наши танки и неприятельские 88-мм орудия перестреливались друг с другом. При любых условиях оно не годилось в качестве посадочной площадки для такого количества планеров. Только очень немногие из них могли бы приземлиться здесь. В течение нескольких ужасных секунд они рассекали воздух над нашими головами, словно чудовищные птицы. А затем врезались в деревья и изгороди по обе стороны от нас. Они плюхались прямо на дорогу, скребли по земле костылями и останавливались. Пилоты поискуснее выискивали площадки поровнее, полого планировали и садились всего в каких-нибудь ста ярдах от немецкого переднего края. Наши танки все как один начали стрелять по холму, и каждый, у кого была винтовка, поспешил послать пулю в перелесок, где засели немцы, чтобы как-нибудь ослабить огонь, который бил по беспомощным планерам. Люди выкарабкивались из-под обломков планеров и бежали, как очумелые. Планеры, которые приземлились позади наших позиций, оказались еще в худшем положении, чем те, которые опустились на поле, потому что тут не было широкого открытого пространства, только маленькие выгоны между высокими плетнями, а за плетнями - по большей части фруктовые сады.
      Посреди всей этой суматохи один из планеров, ведущий самолет, которого отстал от других, описал круг и совершил превосходную посадку как раз перед местом, где мы обнаружили немецкие 88-мм орудия. Он остался целехонек. Его пассажиры вышли, нам даже показалось, что они отряхнулись, откинули люк и выкатили на поле джип. Они несколько раз путешествовали от планера к машине за своим имуществом, которое заботливо укладывали в машину.
      Затем, словно бы кругом ровно ничего не происходило, они, как ни в чем не бывало, уселись в машину и медленно покатили через поле, затем через какой-то пролом в плетне, выкатили на дорогу и совершенно невозмутимо проехали мимо нас. Все, что только было на холме, неистово палило в них с той самой секунды, как они высадились. Но никого из них даже не оцарапало.
      Сражение при посадке планеров окончилось через десять минут. Никто им не управлял, и в сущности ничего сделать было нельзя. Уцелевшие шли мимо нас, поддерживая прихрамывающих и неся раненых. В живых осталось больше, чем это казалось возможным. Командиры начали собирать их в поле за гаубицами.
      К тому времени, когда приземлились последние планеры, уже стемнело, время близилось к полуночи. Мы уже давно чувствовали ужаснейшую усталость, и Рафф, собрав кое-кого из летчиков-планеристов, которые, по всей вероятности, провели ночь накануне в собственной постели, предложил им нести охранение. Мы вернули наши танки обратно, на гребень холма, и последнее, что я помню из этого первого дня, это как мы проверяли их в темноте, когда они вернулись, и обсуждали с командиром, как бы расставить их с четырех сторон по нашей открытой отовсюду поляне. Мы расставили их кругом, как гужевой обоз в кинокартине "Дикий Запад", перед тем как появляются индейцы. Затем я стащил брезент с радиатора машины и швырнул его в канаву, и тут же заснул, не успев даже расстелить его как следует, а потом кто-то начал трясти и толкать меня изо всех сил, и оказалось, что прошло уже четыре часа, и наступил второй день вторжения.
      При мне все еще была печурка и полфляги воды. Я сварил себе горячий кофе. У других тоже было немного воды, я сварил еще кофе для Раффа и для двух водителей. Затем мы запустили моторы, выкатили наши танки на дорогу, и они пошли через поля. И снова начался бой.
      Пехота, которая появилась накануне, куда-то исчезла ночью, и нам пришлось вести бой собственными силами, - то есть отряд особого назначения под командованием Раффа против батальона немецкой пехоты, который, как мы уже теперь знали, укрывался на противоположном холме. Мы заставили его в течение первого дня оттянуть оба его фланга и захватили или вывели из строя все полевые орудия, которые держали нас под прямой наводкой. Теперь немцы пустили в ход минометы, которые били по перекрестку, как раз позади нас. Это было вполне терпимо, ибо фронт наш при таком положении находился в относительной безопасности, ему угрожал только ружейно-пулеметный огонь. Я не видел, чтобы кто-нибудь пострадал от этого огня. Однако ясно было, что сбросить немцев с холма или прорваться через них мы, не можем, так как нас слишком мало.