Мулеков вёл себя, как помешанный, он вздрагивал от малейшего шума, шарахался от тёмных кустов, принимая их за человека.

Но однажды утром, когда от солнечных лучей заискрились кварцевые зубья гор, ребята заметили наверху, в скале, чёрную, почти круглую дыру. Это была пещера Быль-Былинского!

Мулеков почти лишился рассудка, он то убегал вперёд, то ему вдруг казалось, что за кустами кто-то сидит, и он бросался туда с нацеленным пистолетом.

— Она! — кричал Хорёк. — Она! Родимая! Сколько лет снилась!

От счастья он погладил себе уши и вдруг выхватил пистолет:

— Ни с места! Перестреляю!

Ребята, прижавшись, друг к другу, остановились.

— Девочка, иди ко мне!

Таня подошла. Мулеков, как паутиной, обвязал её своей крепкой шёлковой верёвкой.

— Садись сюда, — он кивнул на большую кучу белых от солнца лошадиных черепов. — Если эти сбегут, — он стволом пистолета показал на Тимку и Петьку, — золото доставать будешь ты! — Он повернулся к мальчишкам:

— Быстро на поляну. Работать.

Хорёк заставил ребят собирать хворост и складывать его в одну кучу посредине поляны:

— Сигналить, ребятки, сегодня ночью будем самолётику.

Сам Мулеков откатывал тяжёлые камни к краю поляны.

Когда вернулись к скале, Таня лежала на боку. Там, где была верёвка, руки, распухли и были красными. Хорёк грубо её растолкал:

— Живая? — Таня не ответила предателю. На лице у Мулекова появилась слащавая улыбка — Терпи, Танюшенька, Родина мне не простит, если я в последний момент ошибку сделаю и золотишко упущу.

«Предатель! — подумала Таня про себя. — Разве Родина у тебя может быть?»

Мулеков вытащил из рюкзака своп шпионские приспособления. Растянул по камням длинную шёлковую верёвку и начал заряжать шар. Петька, Тимка и Таня внимательно следили за его действиями. Специальной пилкой он подпилил чёрный колпачок на баллоне и ловким ударом отломил его. Под колпачком оказался небольшой бронзовый краник с приборчиком, похожим на часы. Мулеков осмотрел краник, выкрутил из его носика бронзовую пробочку с резиновой прокладкой и вместо пробочки вкрутил туда трубку от оболочки, потом стал вращать рукоятку краника. Что-то слегка бахнуло и зашипело как змея. Оболочка стала медленно наполняться, Мулеков неотрывно смотрел на стрелку приборчика. Наконец, оболочка расправилась вся, и шар стал большим. Тогда Хорёк закрепил верёвку за сухое упавшее дерево и полностью вывинтил рукоятку. Шар стал гладким, как огромный школьный глобус. Он рвался в небо, натягивал верёвку и даже поднимал немного макушку сухого дерева. Внизу шара, там, где находилась трубка, были крепко пришиты две кожаные петли для ног.

Хорёк так увлёкся снаряжением шара, что не заметил, как Петька развязал Тане руки и рядом с ней под широкую бересту положил заряженный арбалет.

— В случае чего, стреляй, Таня, сразу!

Вторую верёвку Мулеков привязал к металлическому кольцу на шаре, там, где находился какой-то никелированный рычажок.

— Иди-ка сюда, — позвал он Петьку, — подержи-ка шарик!

Петька едва удерживал шар, когда Хорёк одевал Тимке кожаные петли. Застёгивая пряжки, он ласково щебетал:

— Смотри, Тимочка, куралесить там, у золотишка начнёшь, её, — он кивнул головой в сторону Тани, — не пожалею.

— Зачем куралесить, — обиделся Тимка, — мы же золото для страны достаём.

Шёлковую верёвку стали потихоньку отпускать, и шар потянул Тимку в поднебесье. Ухватившись обеими руками за горловину шара, он ногами касался шершавой стенки скалы. Серая пыль из трещин летела вниз и облаком опускалась к ногам, державшим верёвку. Казалось, что Тимка по отвесной скале бежит вверх к облакам легко, как маленький лесной муравей.

Снизу Таня и Петька следили за каждым движением своего друга. Тимке с первого раза удалось зацепиться за острый край пещеры и подтянуться к скале. Мулеков ослабил верёвку, и Тимка полностью заполз в пещеру. Держась за какой-то камень, он освобождал ноги от стременных петель. Мулеков, помогая ему, то тянул верёвку на себя, то ослаблял её. Как только расстегнулись петли, Тимка вскочил и схватился руками за вторую верёвку, подтянул к себе шар и вынул из-за пояса кинжал, который дал ему Мулеков. Шар, освободившись от шёлковых пут, рванулся вверх, ударился о шероховатую макушку скалы, отскочил в сторону метров на двадцать и поплыл в бездонное синее небо.

Мулекова трясло, он не мог стоять на месте и, бегая у подножия скалы, задрав лицо кверху, кричал:

— Тим-ка, Тимо-чка! Там? Золотишко, я спрашиваю, там?.

Тимка Булахов как будто ничего не слышал и спокойно затягивал к себе верёвку, к концу которой Хорёк крепко привязал свой рюкзак.

— Ты что, подлец, молчишь? Там или нет?

— Здесь они! Здесь! Только кожа малость сопрела.

Мулеков, запинаясь о белые лошадиные черепа и кости, подбежал вплотную к скале и, сложив маленькие ладошки рупором, пронзительно закричал:

— Тимочка, родной, ты мешочки осторожней поднимай и сразу в рюкзачок.

Тимка исчез в темноте пещеры и почему-то долго не появлялся. Мулеков весь извёлся. Кричал на Таню, стал придираться к Петьке. Наверно, чтобы успокоить нервы, вынул из кармана алюминиевую круглую коробочку и проглотил сразу четыре зелёных таблетки.

Показался Тимка:

— Дядя, мешок один рассыпался. Я собирал золото в рюкзак!

Тимка взялся за верёвку, и тяжёлый рюкзак, покачиваясь, задевая боками стенку скалы, пополз вниз. Хорёк не мигая, как смотрит кошка на солнце, следил за покачивающимся грузом.

Петька, воспользовавшись этим, взял рацию Хорька и швырнул её в кусты. Хорёк уже схватил рюкзак с золотом, но вдруг резко оглянулся:

— О! Сволочь! — Он наклонился, чтобы рюкзак с золотом поставить на землю и выхватил пистолет.

Но тут раздался звонкий голос Тани:

— Ни с места, Хорёк!

Тимка, смотревший сверху, видел, как пропела стрела, и предатель упал на камни. Но вскочил, сделал невероятный прыжок в сторону и выстрелил в кусты, в которых исчезла Таня. Повернувшись, наставил пистолет на убегающего Петьку.

— Остановись! Иди сюда, бандит!

Петька подошёл и вдруг ногой ударил Мулекова в живот. Уронив от неожиданности пистолет, Хорёк бросился на Петьку. Мальчик прыгнул к пистолету, но схватить его не успел, железные ладошки Мулекова стиснули ему горло. Петька смог только пинком отбросить пистолет к кустам. В ярости предатель стал бить мальчика головой о камень.

Потерявшего сознание Петьку он швырнул в мох.

— Сам залезу, негодяи, и сниму золото.

Он подобрал пистолет, перевёл прицельную планку на большую цифру и стал ласково звать Тимку.

— Тимочка, выгляни сюда, посмотри, что сделали эти негодяи. Они хотели украсть золото, принадлежащее нашей советской стране. — Хорёк тщательно прицелился в отверстие пещеры:

— Тимочка, выгляни хоть на минутку!

Тимка, притаившийся за острым выступом, молчал. Но когда предатель, взяв в зубы пистолет, попробовал полезть по верёвке, Тимка крикнул:

— Полезешь, Хорёк, перерублю верёвку, шмякнешься.

Ругаясь, Мулеков стал подальше отходить от скалы, держа под прицелом вход в пещеру.

Очнувшийся Петька видел, как Хорёк, не спуская ствола пистолета с пещеры, поднял с земли рацию, поставил её на камень, открыл крышку и нажал какой-то рычажок.

«Сейчас вызовет японский самолёт, и все пропало», — подумал Петька, он попытался встать, но руки и ноги оказались тяжёлые, как свинец.

Хорёк, злобно ругаясь, настраивал рацию. Загорелся красный огонёк, и предатель заговорил по-русски:

— Цунами, Цунами, — я, — Прозелит. Нахожусь у пещеры. Щенки взбунтовались. Двоих ликвидировал, третий запрятался в пещере. Посадочная площадка готова. Вылетайте. Ночью зажгу костёр в центре поляны. Запишите географические координаты для посадки самолёта. Сорок пять градусов… северной… — Хорёк не успел договорить, камень, запущенный Тимкой из пещеры, шлёпнулся о гранитный валун, на котором сидел Хорёк.

Осколки камня врезались ему в щеку. Не сбрасывая на ушников, он схватил пистолет, вытянул руку по направлению к пещере. Раздался оглушительный выстрел. У Петьки сжалось сердце. Но что это? Хорёк вдруг выронил пистолет и, взвизгнув, упал на зелёный мох, извиваясь как змея. Из опрокинутой рации нёсся хриплый голос:

«Прозелит! Прозелит! Антвортен! Загте Цунами!»

Петька, собрав все силы, привстал и, упав, накрыл собой рацию и мулековский пистолет. Рация смолкла, Петька рукой почувствовал тяжёлую рукоятку пистолета. Пальцы сжались, но поднять оружие не смог, опять закружилась голова. Петьке показалось, что с грохотом несутся на врага советские пушки-самоходки, а он, Жмыхин, боец легендарной Иркутской дивизии, ползёт к вражескому доту со связкой гранат; но вот в голове у Петьки быстро-быстро закружились вершины кварцевых гор.

— Ре-бя-та! Держитесь! — раздался сверху голос Тимки Булахова. — Наши пришли! Ура!

Петька заставил себя подняться на ноги.

Качаясь от слабости, обвёл взором поляну, лес, пики скал и, напрягшись, сделал шаг к кустам, где застонала Таня.

— Петька! Стой! Петька! Это мы! — Петька повернулся, на всякий случай, поднимая вверх парабеллум. И увидел неясно, как будто сквозь слёзы, стоящего на уступе деда Торбеева и рядом с ним бледное лицо Шурки Подметкина. Из ствола длинного торбеевского ружья вилась тонкая струйка дыма.

«Торбеев стрельнул в Мулекова», — падая от слабости, подумал Петька. И снова в голове загрохотал бой, закружились берёзы и даже послышался мамин голос:

Румяной зарёю покрылся восток,

В селе за рекою потух огонёк…

Когда Петька очнулся, он увидел стоящую перед ним на коленях Таню. Левая рука у Тани была перевязана в двух местах. На худенькой шее, там, где всегда билась синяя жилка, — большая ссадина.

— Ты живая?

Таня улыбнулась:

— Нас дедушка Торбеев спас, его сюда Шурка Подметкин привёл.

— А где Хорёк?

— Вон лежит возле камня, связанный. Ремень грызёт от злости.

Петька стал подниматься. Сев на землю, ощупал голову. Она была аккуратно перевязана. У скалы шла спешная работа. Тимка в пещере нагружал золотом рюкзак и отправлял вниз, а там его принимал дед Торбеев.

— Таня, а где Шурка?

— Обратно в посёлок ускакал сообщить, что золото нашли, чтобы людей нам послать на помощь.

Петька слабо улыбнулся:

— А на чём он ускакал?

— На лошади. Они сюда на лошади пришли.

Петька устало закрыл глаза и снова лёг на землю.

Живуч был Петька Жмыхин. Отлежался на зелёной траве и, когда разгрузка пещеры была закончена, мог уже самостоятельно вставать и ходить. Правда, лицо его заплыло от ударов и ссадин, а повязка на голове в одном месте насквозь пропиталась кровью.

Первым делом Петька подошёл к связанному Хорьку, посмотрел на него и сказал презрительно:

— Предатель Родины, — и сплюнул в сторону.

Хорёк испуганно смотрел на деда и умолял развязать его и божился, что не убежит. Всех называл ласково: Танечкой, Петенькой, а Тимку называл Тимонькой. Но на просьбы предателя дед Торбеев замахнулся прутом:

— Молчи, иуда!

Правая рука у Мулекова тоже была перевязана белой тряпкой. Дед Торбеев проверил, крепко ли связан бандит и сказал:

— Молись богу, что дробью тебя шибанул, а не картечью.

Мулеков стал ругать всех подряд и просил, чтобы его убили. Торбеев, раскуривая трубку, усмехнулся:

— Убить просишь, народного гнева боишься? Нет, Хорёк, у нас законы другие — наши советские. Народ тебя судить будет! В Иркутске о своих пособниках расскажешь, посмотришь людям в глаза, зверь ты ненасытный, послушаешь, что они тебе скажут.

Мулеков молчал, стараясь зубами подтянуть ремень, связывающий руки. Потом вдруг рывком сел на землю.

— Дед, отпусти меня. Я помогу тебе захватить самурайский самолёт! Вызову сейчас по рации, ночью он придёт, вы всех перестреляете, и самолёт ваш, А потом меня отпустите. — Мулеков облизнул губы: — Военный самолёт, специальный, он же миллион стоит! Слышишь, дед?

— Молчи, Хорёк! Надеешься, что они прилетят и нас перебьют? Иуда!

— Дед, пододвинь рацию, я им ложные координаты дам, они в скалы врежутся, и сами увидите, как они сгорят!

Никто Хорьку не ответил.

— Может, испробовать?

— Не верь ему, Тимка! У него наверняка запасной шифр есть. Скажет, и все. Здесь десант выбросят и нас захватят, и они, забинтованной головой Петька кивнул в сторону туго набитых кожаных мешков с золотом, и они уйдут за границу.

Как только стемнело, Мулеков вдруг стал мелко трястись, жаловаться, что ему холодно.

— Согрейте, согрейте меня, проклятая лихорадка! — жаловался он. — Согрейте, иначе я умру. Я знаю много тайн. Не дайте мне умереть, я назову фамилии резидентов, работающих на Кругобайкальской железной дороге. Разведите мне костёр. — Он трясся, судороги сводили ему руки и ноги. Зубы постукивали — Костёр, — умолял он, — согрейте меня. Я… я… я при-при-го-жусь, — задыхаясь, просил Мулеков.

Тимка, Таня и дед Торбеев стояли и растерянно смотрели на дёргающегося Мулекова.

— Может, собрать костёр, а то ещё сдохнет до суда, как ты, Петька, думаешь?

Петька тяжело слез с камня, пошатываясь, подошёл, наклонился над Мулековым и спокойно сказал:

— Придуривается.

— Петька, а зачем ему придуриваться, видишь, как его корёжит?

— Не тепло ему нужно, а костёр. Сигнал самолёту дать. Слышите!

Торбеев поднял к небу лицо. Подставил ладонь к уху, прислушался. В тёмном небе отчётливо послышался мягкий рокот самолётного двигателя. Гул нарастал. Задрожали скалы. В темноте вспыхнул синий луч небольшого прожектора, и гул стал удаляться.

Потом видно было, как далеко на западе мелькнули огоньки разворачивающегося самолёта, и снова шум стал нарастать. Мулеков рывком вскочил вдруг на связанные ноги и закричал во всё горло:

— Я — Прозелит. Я — Прозелит! Применяйте парашюты! — Он кричал так пронзительно, что, казалось, заглушал шум двигателей вражеского самолёта.

В небе словно услышали визг Хорька. Самолёт дал круг и пошёл на снижение. Теперь уже четыре прожектора, два синих и два зелёных, шарили по земле, высвечивая пики скал и отдельные деревья. Через специальный усилитель с самолёта раздался голос:

«Прозелит, Прозелит! „Я — Цунами, зажигайте костры!“

Но Прозелит, или по-русски новообращённый, уже лежал в глубоком мху, накрытый сверху куртками ребят.

— Напрасно стараетесь, — глухо говорил он из-под курток. — Они сейчас выбросят десант: пять солдат и две собаки.

Но самолёт больше не появлялся. Петька наклонился над Хорьком:

— Мулеков, куда он везёт десант?

— Петенька, я тебе все расскажу. Золото теперь у вас. Зачем я нужен. Отпусти, я уйду за кордон — даю слово!

— Отвечай, Мулеков!

— Петенька, они диверсии будут устраивать, туннели ли взрывать на Кругобайкальской железной дороге. Ты, Петенька, меня отпустишь? Видишь, что я тебе сообщил. Я же предлагал зажечь костёр на скале, они бы врезались в неё, и крышка.

Сообщение предателя насторожило. Самолёт действительно ушёл в сторону Байкала. Не знали встревоженные ребята, что на подходе к Иркутску, недалеко от посёлка Горячий Ключ, перехватит лазутчика советский истребитель. Вражеский транспортировщик, тяжёлый от баков с запасным горючим, будет долго огрызаться двумя пушками и шестью крупнокалиберными пулемётами.

Но у высоченной горы советский маленький истребитель пошёл на таран. Вражеская машина, развалившись, вспыхнула синим пламенем и рухнула в тёмное ущелье. Через минуту оттуда донёсся грохот страшного взрыва. Но и советский «ястребок» вдруг блестящей стрелкой скользнул с высоты и воткнулся в самую вершину горы со странным названием Аракчей. Пройдут годы, а останки советского самолёта так и будут покоиться среди могучих сосен, на солнечном каменистом гребне. Потом будут приходить сюда пионеры и отдавать салют безымянному советскому герою, выполнившему свой долг перед Родиной.

Когда совсем рассвело, Торбеев разложил костёр, приготовил вкусные лепёшки. — Хорёк из рук есть отказался, требуя, чтоб его развязали.

— Убить тебя надобно, а ты ещё требуешь! — сказал ему дед Торбеев, — Жри, гад, а то пристрелю, и мороки с тобой не будет! — Дед сделал вид, что потянулся к своему длинноствольному ружью.

Накормив Мулекова, старик сходил к ручью, тщательно вымыл руки и подсел к ребятам пить чай. Торбеев рассказал о Шурке Подметкине.

…Когда он объявился, суматоха поднялась. Смекнули, что вас бросил, стали кастерить на все лады. А он, худой, — в лохмотьях, опустил голову и стоит, в глаза людям смотреть боится. Приехал на лошади милиционер. Шурка плачет и рассказывает ему о своей трусости. Тут я и решил за вами идти, не дожидаясь, когда милиция соберёт отряд. — Дед поправил в костре дрова. — Говорить Шурке ничего не надо, сам казнится за своё малодушие.

В тот же день они построили недалеко от пещеры большой, высокий шалаш. Торбееву удалось подстрелить изюбра. Копчёное мясо таёжного зверя действовало как лекарство. Раны у Тани и у Петьки заживали быстро.

Днём Торбеев обычно спал в шалаше, а ночью один сидел у костра, карауля предателя.

Мулеков с каждым днём становился злее. Однажды он чуть не погубил ребят. Ночью, когда все крепко спали, он, видя, что дед задремал, сел на землю и, оглянувшись по сторонам, сунул свои ноги в костёр и быстро отдёрнул обратно. Верёвка, которой он был связан, затлела. Подогнув ноги к лицу, он стал раздувать огонёк. Сбросив с ног перегоревшую верёвку, он встал, подошёл к костру, схватил зубами тлеющую головешку и швырнул на сухой шалаш. Пробежав к краю поляны, он сел спиной к скальному обломку и стал тереться руками об острые грани камня, стараясь перетереть ремень, стягивающий руки.

Торбеев открыл глаза, когда шалаш, в котором спали ребята, пылал как факел. Возле него, спасая вещи, гоношились три юркие фигурки. От огня ребята не пострадали, если не считать, что у Тани волосы немного обгорели и она стала походить на худенького мальчишку.

Едва рассвело, бросились на поимку предателя. Шли цепью, осматривая каждую кочку. Дед шёл со своим длинным ружьём, рядом Таня с арбалетом. Петька нёс парабеллум, а Тимка шёл с кинжалом.

Вдруг Таня увидела Хорька. Он притаился за огромным пнём, и уже в свободных руках держал большой камень. Он ждал, когда к нему приблизится ничего не подозревающий Торбеев. Таня встала за деревом и, прислонив арбалет к сосне, тщательно прицелилась. Мулеков, подняв камень в обеих руках, размахнулся что было сил, целясь в голову Торбееву. Плавно, как учил её Петька, Таня нажала спусковой крючок. Дёрнулась звенящая тетива, тонко запела стрела. От неожиданной боли взвизгнул Мулеков и упал навзничь.

На визг оглянулся Торбеев и, держа ружьё наготове, подскочил к Хорьку. Стрела вонзилась ему чуть ниже поясницы. Торбеев посмотрел на предателя:

— Что, получил укол в мягкое место? Сам виноват, иуда.

Хорёк от боли скрипел зубами.

— Танечка, — сказал дед, — иди к костру, завтрак готовь, а мы его лечить будем.

Когда девочка ушла, Торбеев приказал диверсанту:

— Снимай, подлец, штаны, стрелу вытаскивать будем.

До Тани стали доноситься визг и ойканья. Вернулись они через час. Мулеков шёл, едва переставляя ноги и по-звериному косился на Таню.

После этого случая Хорёк затих, затаился. Снова стал ласково разговаривать с ребятами, пытался втянуть в разговор деда Торбеева. Он опять что-то замышлял. Но все теперь были начеку, возле него дежурили и днём и ночью.

Однажды на закате раздался в таёжной пади радостный крик:

— Ребята! Это я, Шурка Подметкин, отряд привёл!

Дед сложил рупором руки:

— Эге-гей! Шурка! Обожди, я к вам приду, проведу вас сюда!

Таня и Тимка тоже побежали вслед за дедом на Шуркин радостный крик. Мулеков, видя, что про него забыли, быстро вскочил на ноги, оглянулся… и вздрогнул.

Возле сосны, не спуская с него глаз, стоял в своей ветхой рубахе Петька Жмыхин. Подняв пистолет на уровень глаз, он произнёс тихо:

— Сядь, Хорёк, на место! И дураков здесь не ищи!

Услышав ржание лошадей и возгласы погонщиков, Хорёк в ярости стал кататься по земле.