ПРОЛОГ

В гражданскую войну, спасая от японских интервентов ценные секретные документы, таёжными тропами ушёл из Катушевска отряд красноармейцев. Командовал отрядом комиссар Михаил Биль-Былинский. Отряд был вооружён. Люди проверены. Но, как ни странно, ни в Иркутск, ни в Верхнеудинск, ни в какой другой посёлок или город он не пришёл.

Отряд бесследно исчез в сибирской тайге. Позднее органам контрразведки удалось установить, что проводник отряда Лаврентий Мулеков, погубивший людей, был японским диверсантом (агентурные клички — Миякодори, Хорёк, Прозелит).

В лютый мороз обессиленных бойцов он завёл в непроходимые горы и скрылся. Оставшегося в живых командира долго преследовал.

14 января 1922 года на одном из горных перевалов он убил Биль-Былинского из засады. Похищенные документы и путевой дневник комиссара он спрятал в тайнике и, боясь разоблачения, ушёл за кордон.

Прошло двадцать лет, три месяца и двадцать семь дней.

11 мая 1942 года Мулеков снова был заброшен на территорию СССР, теперь уже как немецкий диверсант. Ему поручили взять спрятанные в тайнике у Байкала документы.

Но было у Мулекова и ещё одно, не менее важное задание…

Фашистскому лазутчику удалось проскользнуть Свердловск, Омск, Новосибирск, Красноярск. Ночью он обошёл по тайге Иркутск и вышел к Байкалу. В лесу встретил скитавшихся беспризорных детей: Петю Жмыхина, Таню Котельникову, Тиму Булахова и Шуру Подметкина. Им представился заблудившимся геологом. Дети поверили и охотно согласились проводить его к Онотскому хребту. В пути кормили супами из трав и кореньев, а если случалось подстрелить из лука тяжёлого на подъем глухаря, то «геологу» отделяли самый сытный кусок…

Попав на другую сторону хребта, «геолог» вдруг вспомнил местность. Он вывел ребят к большому обросшему мохом зимовью и сказал, что здесь нужно ждать экспедицию.

Утрами он уходил, взвалив на плечи свой рюкзак, а возвращался поздно ночью или на другой день. Говорил, что ему поручено обследовать отроги хребта, нет ли где здесь железной руды.

Однажды Петя Жмыхин увидел его на горном ручье. «Геолог» шарился в дупле. Выбросил оттуда труху и засунул какой-то свёрток. Дыру заткнул сухим мхом. Потом, воровато оглядываясь, вытащил из рюкзака портативную рацию. Устроившись за камнем, стал что-то торопливо выстукивать ключом. Петя подкрался так близко, что даже видел на рации маленькую эмблему: летящий Змей Горыныч с красным пламенем в разинутой пасти.

Вечером мальчик сходил к дуплу и вытащил свёрток. В новом клеёнчатом мешочке лежала толстая старая тетрадь. На потускневшей коленкоровой обложке едва читалась надпись «Дневник командира» и роспись «Биль-Былинский».

Петя неотлучно стал следить за «геологом» и обнаружил ещё несколько его тайников с картами и схемами на пожелтевшей бумаге и рассказал об этом ребятам. Заподозрили недоброе.

Дневник командира перепрятали, зарыв его под нарами в зимовье. И теперь вчетвером наблюдали за «геологом». В одну из лунных ночей он несколько раз переговаривался с кем-то по рации. Непонятные для ребят звуки морзянки уносили в эфир какие-то важные секреты. А утром он попросил всех четырех побродить в лесу, может, даже с ночёвками, поискать большую поляну для посадки самолёта. Они сделали вид, что пошли искать. На самом деле трое помчались к Байкалу, чтобы сообщить в милицию о подозрительном человеке. А Петя остался тайно наблюдать за «геологом».

Через пять дней фашистский агент Мулеков был захвачен врасплох работниками контрразведки и арестован.

ГЛАВА 1

Возле крыльца гостиницы остановился зелёный мотоцикл с красной звездой на боку. Солдат-водитель, прищурившись от солнца, посмотрел на окна второго этажа и нажал кнопку сигнала. Пик. Пик. Пик. Три коротких и один длинный. П-и-и-и-к.

Петька Жмыхин вскочил с дивана, посмотрел в окно: «Наконец-то!» Он охватил с тумбочки свою старую кепку и помчался по гулкому коридору. Петька спускался на первый этаж, когда услышал, как вахтёр шепчет своей внучке:

— Это тот самый мальчонка, о котором в газете писали, он и его друзья шпиона немецкого помогли изловить.

Натянув кепку до глаз, Петька выскочил во двор. Солдат-водитель шутливо поздоровался:

— Привет, служба! — Он похлопал загорелой ладонью по кожаному сиденью: — Карета подана! Поедем. Ты уж извини, запоздал я малость. Мотор барахлил.

Петька хотел сесть в коляску, чтобы, проезжая по городу, держаться, как всегда, за ручки пулемёта, торчащие из-под брезентового чехла, но оглянулся. Из окна смотрели на него старик-вахтёр и его внучка. Петька застеснялся и сел на мотоцикл позади солдата.

Вторую неделю Петька живёт в Иркутске. С Байкала его доставили гидросамолётом, потому что срочно потребовались свидетели. Немецкий агент Мулеков вдруг опять на допросах начал врать и стал зТянизакопали в зимовье под нарами.

Мулеков выкручивался и не знал, что начальник следственного отдела капитан Платонов приготовил ему неприятный сюрприз. Сегодня, в три часа дня, в Иркутск прилетят на гидросамолёте Петькины друзья: Таня Котельникова, Тимка Булахов и Шурка Подметкин. По просьбе Владимира Ивановича Платонова они ходили с участковым милиционером в тайгу, чтобы показать зимовье, в котором был спрятан дневник командира…

Сегодня состоится очная ставка, и фашистскому резиденту будет предъявлено последнее доказательство…

Как ни гнал солдат свой зелёный мотоцикл, Петька Жмыхин к началу допроса опоздал. Когда он появился в приёмной, секретарь Ольга Филипповна поднесла палец к губам. На цыпочках Петька прошёл в кабинет, бесшумно закрыл за собой тяжёлую дверь и опустился на мягкое кресло. Мулеков сидел спиной к двери и появление Петьки не заметил. Втянув маленькую голову в плечи, диверсант сосредоточенно о чём-то думал. Капитан Платонов глядел на его сжатые кулаки и терпеливо ждал.

Наконец Мулеков поднял голову, выпрямил спину, потёр лоб и начал рассказывать то же самое, что говорил и неделю, и месяц, и полгода назад.

— Во время гражданской войны я случайно остался живым. Один из всего отряда. Испугался чекистов. Допрашивать, думаю, будут, что да как. Почему, мол, все погибли, а ты — живой. Не разберутся, думаю, и дело пришьют. А тогда, гражданин начальник, сами знаете, время было раскалённое. К стенке, и конец! Убежал я в Монголию, оттуда в Китай, а потом в поисках куска хлеба попал в Японию. Был слугой при немецком посольстве, — Мулеков тяжко вздохнул. — За миску горохового супа мыл окна, убирал туалеты, получал зуботычины.

Платонов скосил взгляд на лежащую перед ним радиошифровку советского разведчика из Японии, переданную ещё в начале войны.

— Слушай, Мулеков, а ты мне про зуботычины раньше не говорил.

— О, гражданин начальник, разве вспомнишь все унижения. — Мулеков заскрипел зубами.

— Угодил я чем-то немецкому послу Диркенсу, и он помог перебраться в Германию. Там не успел я оклематься, войной запахло. Стали меня вербовать в школу диверсантов. Я согласился. Считал, что это единственная возможность вернуться в Россию. Тогда же решил: как только попаду в СССР, сразу сдамся.

— Почему же не сдался?

— Дело в том, что про документы, спрятанные в тайге Биль-Былинским, я нечаянно проговорился фашистам. Меня зацепили. Стали выпытывать. А потом разработали для меня задание — найти документы. Очутившись в Сибири, я решил разыскать эти проклятые тайники, чтобы сдаться, как говорят, не с пустыми руками.

— А про самолёт, Мулеков, опять сочинил?

— Не сочиняю я, истинную правду говорю, самолёт самурайский я бы заставил посадить в Иркутске…

В дальнем углу кабинета мягко постукивала пишущая машинка. Молодой помощник следователя в солдатской гимнастёрке печатал под копирку все, что говорил арестованный.

У окна в кресле приютилась Анна Капитоновна Сергеева, старая учительница. Она приехала тоже из Больших Котов, потому что по закону положено, чтобы при допросе детей присутствовал хорошо знакомый им взрослый или родственник…

Петька почувствовал лёгкий сквозняк и оглянулся. В бесшумно открытую дверь секретарь Ольга Филипповна подтолкнула Шурку, Таню иТимкаала пальцем на стулья.

— Мулеков, а почему ты не упоминаешь о дневнике командира?

— О каком дневнике?

— О том, который ты спрятал в одном из своих тайников.

— Документы и карты прятал, чтоб не достались врагам, а вот о дневнике первый раз слышу.

— Ну что ж, если первый раз слышишь, попросим о нём рассказать ребят.

Арестованный вопросительно посмотрел на капитана.

— Не удивляйся, Мулеков. Оглянись, я разрешаю.

Резидент резко повернулся на стуле. Увидел Петьку, Таню, Тимку и сидящего у дверей, рядом с часовым, Шурку Подметкина.

— О, ребятишечки! Сколько зим, сколько лет не виделись! Доброго вам здоровьица, мои родные.

Ребята промолчали. А он, как будто ни в чём не бывало, продолжал лебезить.

— Как вы подросли. Тимоньку, Танечку прямо не узнать — Он покосился в сторону дверей: — А Шурчик — то, Шуренок — то наш — прямо молодец! Героем выглядит, истинным героем!

Шурка от такой похвалы растерялся и покраснел. Мулеков замигал короткими ресницами:

— Скучал я о вас, ребята, сильно скучал.

Владимир Иванович постучал карандашом по столу.

— Хватит, Мулеков, ломать комедию-то. Он подошёл к ребятам: — Ну, что, привезли, то, что я просил?

— Привезли.

Тимкаитану Платонову. Владимир Иванович бережно принял из рук Тимки дневник. Стал перелистывать хрупкие пожелтевшие листки, внимательно вглядываясь в знакомый почерк своего командира. (Тогда, в гражданскую войну, Платонов был ранен, находился в полевом лазарете, и отряд Биль-Былинского ушёл без него).

Владимир Иванович осторожно перевернул последний листок. С горечью прочёл:

«…Сегодня 14 января 1922 года. Снова показался Мулеков. Теперь в руках у него охотничье ружьё. Подойти боится, думает, наверное, что в револьвере у меня есть патроны. Попытаюсь спрятать документы. Нашедшего мой дневник именем Революции прошу передать в органы Ч К. Документы чрезвычайной важности, и карты… считаю…».

Следующие строчки прочитать было невозможно. Дневник в шести местах пробит насквозь, по-видимому, картечью, и края дыр в этом листке осыпались.

Капитан поднял тяжёлый взгляд на Мулекова. Тот вдруг обмяк, рухнул на колени.

— Не убивайте меня. Я же много рассказал. Помог вам… О лабиринте Гаусса рассказал…

— Но насчёт лабиринта ты, Мулеков, по-моему, крепко запутался. Ведь старик Костоедов давно на том свете.

— Я истинную правду говорил, гражданин начальник, наверное, сын старика Сашик, обманул нас. О Флике я тоже правду рассказал. У него в Берлине я и Сашика Костоедова видел — толстый такой, в золотых очках. Я всей душой хочу вам помочь. Там, в лабиринте, лежит золото, спрятанное колчаковцами. Проверьте.

— Не беспокойся, Мулеков, проверим. Будет ещё у нас время. Разобьём фашистов и проверим. И твой хозяин Флик и предатель Костоедов никуда от нас не спрячутся.

…Когда увели Мулекова, капитан положил дневник командира в сейф и подошёл к ребятам. Улыбнулся и спросил:

— Ну что, в пионерский лагерь поедете, как договорились, или все ещё сомневаетесь?

Тимка и особенно Шурка, смутившись, промолчали, за них ответила Таня.

— Ехать согласны, мы и вещи с собой взяли и на Байкале со всеми попрощались.

— Комиссия к вам приезжала?

— Три тёти приезжали, разговаривали.

— Вот и хорошо. Отдохнёте теперь, а к первому сентября вернётесь и — за учёбу. В лагере сейчас находятся дети, вывезенные с прифронтовой полосы, я думаю, вы с ними подружитесь быстро.

Владимир Иванович достал из стола четыре картонных книжечки. На каждой был нарисован пионер с золотистым горном в руках.

— Это путёвки вам на все три сезона.

Он надел очки и внимательно рассмотрел цифры на путёвках. Сокрушённо покачал головой:

— Из-за нас, ребята, вы опоздали в лагерь на три дня. Вот надо же мне так запамятовать. Вас там, наверное, уже из всех списков вычеркнули и с довольствия сняли. Жаль, что у них телефона нет, позвонить нельзя. Но ничего, сейчас что-нибудь придумаем.

Он сел за стол и на уголке Петькиной путёвки написал несколько строчек.

— Покажите директору, если вычеркнул, пусть снова внесёт в списки, на все три сезона. Понятно?

— Понятно! — весело ответили ребята.

Потом их возили в солдатскую столовую и досыта накормили вкусной овсяной кашей, политой подсолнечным маслом. Повар, которому что-то сказал дежурный по кухне, принёс из склада и положил в мешки к ребятам сухарей, четыре банки консервов, печенье в пачках и что-то в газете. И, кажется, ещё, как заметил Шурка Подметкин, кулёк конфет в красивых бумажках. А через полчаса легковая машина с красной полосой на дверке мчала ребят по укатанной глинистой дороге в пионерский лагерь «Звёздочка».

ГЛАВА 2

Дорога шла между гор. То она круто поднималась до самых скальных круч иТяни ветром откинуло угол брезентового покрытия и оттуда торчали рельсы.

Шофёр, заметив любопытные взгляды ребят, улыбнулся:

— Это грозное оружие, дети. Скажу по секрету, называется оно «катюша». Под Москвой, говорят, такие «катюши» жгли фашистов, как тараканов, а эти, может, и по проклятой Германии палить будут.

— Дядя, а кто эти «катюши» придумал?

— Советские конструкторы, а фамилии их никто не знает. Военная тайна.

— Потом, конечно, в газетах напишут, кто они такие, и фамилии назовут.

— А когда… потом?

— Когда фашистов разобьём.

Мелькнул последний вагон. Со стороны скал опять раздался тихий свист, и шофёр взялся за руль, включил скорость. Переехали рельсы, и дорога пошла круто ввеpx. Зелёные ели загораживали солнце, ветками касались кабины. Несколько раз прямо из-под машины вылетали пёстрые рябчики.

Петька Жмыхин не следил за дорогой, не рассматривал птиц, не обращал внимания на стрелку спидометра. Он сжался и о чём-то глубоко задумался. Может, он мечтал попасть на фронт и стать снайпером или выучиться на лётчика, чтобы с одного раза сбивать хвалёные «хейнкели», «юнкерсы» и всякие «мессершмитты». А, может быть, мечтал и о разведке.

Таня хотела спросить Петьку, почему он стал вдруг такой серьёзный, но не успела. Шофёр сбавил скорость, вывернул руль до отказа и развернул машину.

— Выходите, пассажиры! Приехали.

Водитель тоже вылез на дорогу и, разминая ноги, обошёл вокруг машины.

Таня оглянулась. Со всех сторон их окружала тайга.

— Дядя, а где же лагерь?

— А вон в кустах красная стрелка, видишь, вон справа.

В нескольких шагах от дороги, среди кустов, действительно стоял столбик с фанерной стрелкой. Она указывала вниз на едва приметную тропу. На фанере аккуратная надпись: лагерь «Звёздочка» — 2 км.

Шофёр помог вынести из машины пожитки и приказал.

— Идите только по тропе, никуда не сворачивайте. Внизу перейдите ручей по бревну и увидите корпуса. Путёвки сразу отдайте директору. Ясно?

— Ясно, дядя! — ответил за всех Шурка Подметкин.

Попрощавшись, шофёр пошёл к машине, но, хлопнув себя по карману, вернулся.

— Надо же, чуть не забыл! — Он вынул узкий запечатанный конверт.

— Секретарь Ольга Филипповна просила передать директору лагеря. — Он посмотрел на красную стрелку и вздохнул; — Далеко идти, машину боязно оставлять.

— Давайте, мы отдадим, — Таня протянула руку.

Шофёр чуточку помедлил, снова посмотрел на стрелку и отдал конверт.

— Не потеряйте.

— Не потеряем, дядя, отдадим из рук в руки. — Таня сунула конверт за пазуху.

Шофёр сел в кабину, пожелал счастливого отдыха, захлопнул дверку, и машина покатила с горы. Шурка поднял на плечо заплатанный мешок и весело сказал:

— Теперь попрём в лагерь шамать кашу с молоком.

— Тебе только шамать, лишь бы задарма, — почему-то рассердился Тимка.

— Я просто так сказал, чего придираешься, как старуха Носониха.

Тимка подскочил к Шурке, но вмешалась Таня.

— Мальчишки, перестаньте. Даже смотреть противно. Ты знаешь, Петька, они сегодня в самолёте умудрились поссориться, от окошка друг друга отталкивали.

Петька не ответил. Он сел на белый камень и стал спокойно рассматривать горы.

— Почему ты сегодня такой странный, Петька? — спросила Таня.

— Не странный. Одно дело задумал, но боюсь, что вы откажетесь.

Тимка, Таня и Шурка приблизились к белому камню.

— Говори, Петька, не откажемся. Петька прислушался к тишине и спросил:

— Вы слыхали, Мулеков про лабиринт Гаусса упомянул?

— Слыхали…

— Так вот, лабиринт — это подземная пещера, и Мулеков на допросе рассказывал, что в гражданскую…

— Все понятно, — перебил Шурка, — там спрятано золото. Пойдёмте искать. Я согласен.

— Не кричи ты, Шурка, как угорелый. Капитан сказал, что им некогда сейчас, а только после войны. А мы подарочек сделаем…

У Тимки, у Шурки заблестели глаза. Было ясно, что они согласны хоть сейчас идти искать лабиринт Гаусса.

— Мальчишки, а как же лагерь-то?

— Никак. Не пойдём, и все, — заявил Шурка.

— А если разыскивать будут?

— Не будут, — уверенно сказал Петька. — Во-первых, капитан Платонов говорил, что нас, возможно, из списков давно вычеркнули, во-вторых, с довольствия сняли…

— А в-третьих, — перебил Шурка, — телефона в лагере нет, и ничегошеньки о нас не узнают, а к первому сентября мы в Иркутск припрём. С золотищем-то повстречают нас, как родненьких.

Таня вынула письмо.

— Мальчишки, как же мы его передадим?

— А никак! — нагло заявил Шурка, — под камень его, и все.

— Ты что, рехнулся? Может, там что-нибудь важное.

— Ха, важное! Посмотрим, ежели важное…

Шурка схватил письмо за уголок, дёрнул.

— Не смей! — закричал Петька. Но было поздно, конверт разорвался на две половины. Тимка бросился на Шурку, к ним подскочил Петька. Шурка вырвался и побежал. Таня подняла выпавший из конверта серый, сложенный вчетверо листок, прочитала заголовок — «Заключение комиссии по опеке эвакуированных детей».

— Мальчишки, не троньте Шурку. Идите сюда, здесь про нас написано.

Текст был отпечатан на машинке.

Обследование детей Жмыхина, Котельниковой, Подметкина, Булахова провела комиссия в составе: врача райздравотдела Ефимовой и инспекторов по опеке Тихомировой и Кореневой.

— Ничего важного в письме нет, — сказал Петька, — лучше его ликвидировать.

Серый листок и конверт он разорвал на мелкие кусочки и запихал далеко под белый камень.

— Петька, а мы не заблудимся, — спросила Таня, — ты точно знаешь, где искать лабиринт?

— Точно не знаю, Мулеков о лабиринте столько рассказывал, что сам запутался…

Из протоколов допроса немецкого диверсанта Мулекова:

Литераторы-шпионы при повторном приезде (19 мая 1935 года) уточнили все места возможного нахождения кладов…

…С предателем Александром Костоедовым я встречался дважды: в Берлине в «Отделе зарубежных связей» и в Мюнхене на даче Флика, когда разрабатывался план операции «Лабиринта Гаусса». О золоте, спрятанном в лабиринте, Флик узнал давно от своего литератора-шпиона. Я утверждаю, что какой-то старик-таёжник обещал литератору составить карту маршрута. И как будто они договорились, что карту старик положит в условном месте. Фамилию и приметы таёжника я не знаю. Верьте мне, я действительно не знаю. В июне 1940 года литератор, это мне доподлинно известно, пытался тайно проникнуть в СССР. Но при переходе границы был убит.

Информация из архивов НКВД

Из протокола допроса резидента Мулекова:

Тимка покосился на стрелку с надписью лагерь «Звёздочка» и прислушался. Шурка, Петька и Таня тоже повернулись в сторону тропы. Никого. Просто почудилось. Петька поудобней уселся на белом камне. Огляделся по сторонам. Потёр лоб. И стал рассказывать все, что говорил арестованный Мулеков о лабиринте Гаусса…

Из протокола допроса резидента Мулекова:

Флику Костоедов рассказал о лабиринте Гаусса и открыл тайну своего отца.

До революции отец был жандармом. Сопровождал политических ссыльных. Морил их голодом. Отнимал тёплую одежду. В рапортах хвастался: «Мёртвые есть — беглых нету». Получал награды. Повышался в чинах. После Октябрьской революции скрывался в тайге. Потом числился у Колчака офицером по особым делам. А точнее говоря, был палачом. Допрашивал с усердием раненых красноармейцев, расстреливал семьи большевиков.

Когда разгромили Колчака, карательный дивизион, захватив мешки с золотом, сумел скрыться. Тайными тропами его увёл в тайгу колчаковский палач. Фамилия тогда у него была Крейзер.

На допросе арестованный Мулеков рассказал, что палач Крейзер — это и есть Прокопий Костоедов, отец предателя Александра Костоедова.

Как Крейзеру удалось скрыться от чекистов и сменить фамилию себе и сыну, не понятно. Известно только, что палач провёл тогда карательный дивизион по южному берегу Байкала в сторону Саянских гор. И там, в подземной пещере, которую кто-то из карателей назвал лабиринтом Гаусса, колчаковцы спрятали мешки с золотом. А палач Крейзер, переодевшись в гражданскую одежду, под видом монаха-отшельника Прокопия Костоедова остался сторожить клад.

— Петька, а что, Прокопий Костоедов под землёй в лабиринте живёт, рядом с золотом?

— Мулеков рассказывал капитану Платонову, что старик Костоедов живёт далеко от лабиринта в давно брошенной деревне, называлась она Жаргино, а где находится теперь, никто не знает.

Вдоль дороги, чуть не задев крыльями Петькину голову, пронеслась заполошная кукша. Села на красную фанерную стрелку, посмотрела одуревшими глазами на ребят и стала истошно кричать. Шурка запустил в неё куском глины:

— Пшла, дура!

Кукша подпрыгнула и, хлопая крыльями, кинулась к лесу, опять чуть не задев Петьку.

Петька вздрогнул, посмотрел вслед птице и, обхватив колени руками, стал продолжать рассказ.

— В тайге каратели случайно наткнулись на Жаргино. Они шарились в пустых домах и определили, что сто лет назад там жили польские повстанцы. Пошли дальше и через несколько дней наткнулись на лабиринт Гаусса. Там спрятали мешки с золотом. Дивизион ушёл. Колчаковцы думали пробраться через горы в Китай или даже в Индию. Крейзера оставили сторожем. Приказали ждать курьера из-за границы. Мулеков рассказывал, что с тех пор Крейзер называет себя отшельником Прокопием Костоедовым. Прошло пять лет, а курьер к нему так и не явился. Костоедов отрастил себе бороду и, одевшись отшельником, съездил в город Катушевск и там разыскал своего сына Сашика. Тот что-то украл, и его хотели судить. Но он сумел улизнуть. И несколько лет жил с отцом в Жаргино. Потом уехал в Калугу под фамилией Александра Костоедова и там учился на бухгалтера.

Тимка молча слушал и строгал ножом берёзовую палочку. Но вдруг спросил:

— Петька, а где Мулеков назначил встречу с этим стариком Костоедовым?

— Мулеков сказал, что получил бы инструкцию в японском самолёте. — Петька о чём-то подумал, потом махнул рукой: — Ладно, скажу вам, только не пугайтесь. Здесь, у Байкала, ждут Мулекова диверсанты. Сколько их, ему не известно. И один из этой группы знает, как выйти на Жаргино. А от Жаргино до Гаусса их проводил бы старик Костоедов.

У Шурки от такого сообщения мурашки поползли по спине, и он пугливо огляделся по сторонам. У Тани расширились зрачки. Тимка, не переставая строгать, спросил:

— А место, где ждут диверсанты, Мулеков назвал?

— Нет. Он не знает. Ему бы сказали в самолёте.

Таня подошла вплотную к ребятам, оперлась рукой на берёзу и шёпотом сказала:

— Петька, а капитан Платонов говорил в кабинете, что старик Костоедов умер. Как же так получается?

— Мулеков запутался. Потому что из Москвы прислали документы Сашика Костоедова, а там фотография. Я её рассмотрел: могила, крест. И надпись — «Прокопий Костоедов. 1870-1939». Мулеков, когда увидел фотографию, взбесился, И аж зубами скрипел — жалел, что не убил Сашика в Берлине. Получилось, что Сашик посылал их к мёртвому отцу.

— Петька, а зачем Костоедов наврал немцам, будто отец его живой?

— Черт его знает, зачем. Наверно, цену себе набивал.

Внизу в кустах раздался резкий треск. Шурка от страха шарахнулся с камня в кусты и лёг пластом. Треск повторился. Колыхнулась трава, и на тропу выскочил крохотный медвежонок. Увидев ребят, попятился, фыркнул и бросился опять в заросли. В распадке тихо рявкнул, а медведица подзывала детёныша. Таня побледнела: — Фу, как напугал, косолапый. Шурка вскочил, поддёрнул штаны, покосился на кусты:

— Xa! Медведей бояться!

Петька дёрнул Шурку за рубаху:

— Тихо ты.

Со стороны тропы явно слышался кашель и шаги человека. Ребята замерли. Шурка Подметкин опять успел шмыгнуть в кусты. Возле столбика с фанерной стрелкой качнулась тонкая берёзка, и на дорогу вышел дряхлый старик. Он был такой тощий, что едва держался на ногах. Увидел ребят и оторопел. Стал застёгивать пуговицу на старой рубашке. Потом поправил седые усы и поздоровался:

— Здрасте, добрые странники.

— Здравствуйте, дедушка!

Старик подозрительно посмотрел на Танину сумку, на мешки, покосился на Тимку, строгающего палку, и произнёс, стараясь говорить по-военному:

— Я здесь лагерь охраняю! — Он провёл рукой по пустому карману: — И оружия у меня с собой. — Он опять покосился на Тимкин нож и добавил: — И собаки есть, волкодавы, на случай, если варнаки вздумают на лагерь напасть.

Таня заметила, что слово варнаки дед произносит особо: варр-на-ки. Дед дипломатично потоптался на месте, поскрёб за ухом и заговорил миролюбивее:

— Услыхал я из лагеря, что машина тут тарахтит. И как будто остановилась. Ну, думаю, шефы к нам нагрянули. Жду-жду. Нету. Заподозрил нехорошее. Дай, думаю, поднимусь, проверю. — Старик снова хлопнул по карману; — Вооружился левольвертом, а стреляю без единого промаха.

Таня обиделась:

— Дедушка, вы так говорите, как будто мы бандиты какие. Мы, дедушка, пионеры.

Старик смутился. Опёрся худыми руками на трость, сел на краешек трухлявого пенька, повернулся к Тане:

— Хитрость это у меня, маскировка, как говорят на фронте. Но вам скажу по секрету. Только никому. — Он погрозил тощим пальцем:— Ни гу-гу. — И зашептал: — Один я здесь. Лагерь-то пустой! Ни единой души нету!

— Как нету, дедушка?

— А вот так! Все в поход ушли. Памятник там ставить будут. Инструмент у меня взяли, чтобы камень рубить.

— Дедушка, а кому памятник?

— Известно кому — паровозникам. В гражданскую войну их колчаковцы замучили. Старик тяжело вздохнул. — Теперь пионеры им памятник сделают. И клятву дадут — Родину беречь пуще глазу. Бумаги с собой взяли, письма там напишут фронтовикам, чтоб били фашистов, как росомах зловонных.

— Дедушка, а пионеры когда ушли? — спросил Петька.

— Ещё вчера. Любо было посмотреть. Трубы на солнце сверкают, красные знамёна развеваются, приказы боевые раздаются.

Старик замолчал, сдунул с рукава божью коровку, вдруг пожаловался:

— Ушли, а меня с собой не взяли. Просился я, и пионервожатая Галина Федоровна согласилась. А директор Татьяна Петровна отказала. Во-первых, говорит, ты, Игнат Андреевич, не дойдёшь. Во-вторых, ты говорит, есть старший сторож, и кому, как не тебе охранять социалистическое имущество. Приятных слов мне много сказала. Расхрабрился я и даже нашего завхоза Виктора Ивановича отпустил с ними. А теперь вот раскаялся. Страшно одному.

Старик, наклонив голову набок, ласково посмотрел на ребят:

— Вы меня-то простите. Я давеча сгоряча для острастки сказал. Нетути у меня никакой оружии. А тут ещё медведица где-то ходит с медвежонком. Ночью ревела, аж жуть…

Позади деда вдруг хрустнул валежник. Дед вздрогнул, выронил палку, вскочил на ноги.

— Дедушка! — закричала Таня, — не бойтесь, это наш мальчик…

Из кустов осторожно вышел Шурка Подметкин. На ладошке он нёс горсточку жимолости.

Таня подняла с земли трость, подала деду. Дрожащими руками он взял трость и стал оправдываться:

— Надо же, как нервишки у меня разгулялись. Раньше такого и в помине не было. А как пионеры ушли, стал вот таким…

Дед прошёл к пеньку. Сел.

— Я вот раньше, верите, нет, один на один с любым зверем встречался. Медведи меня за тыщу километров обходили, потому, как чувствовали, что в схватке я не уступлю! — Он вздохнул, стукнул худыми коленками. — Ноги у меня сейчас совсем никудышные стали, а раньше… — дед блаженно улыбнулся, — раньше прытче меня и не было. Я тайгу-матушку вдоль и поперёк тыщу раз прошёл.

Петька, сидевший в сторонке, вдруг спросил:

— Дедушка, вы говорите, всю тайгу прошли, а не подскажете ли нам, где находится подземное ущелье, лабиринтом Гаусса называется?

Таня, Шурка, Тимка вздрогнули. Он, Петька Жмыхин, запросто выдаёт тайну. Шурка сделал страшные глаза. Тимка громко закашлял. Но Петька не обратил никакого внимания и продолжал говорить:

— Мы, дедушка, туда в поход идём.

Дед опёрся подбородком на трость и глубоко задумался. Серая птичка с длинным носиком, не боясь людей, села на камушек, приветливо свистнула и, наклонившись, стала выклёвывать из трещинки букашек. Опять свистнула, подлетела к Таниным ногам, схватила какого-то жучка. Сразу проглотить его не смогла и вспорхнула с ним на фанерную стрелку.

Дед поднял голову:

— Гаусса, говоришь?

— Да, дедушка, лабиринт Гаусса.

— Не могу припомнить. Память стала, как решето.

Очень уж я старый, ребятки. Намедни мне из сельсовета председатель Иван Анисимович Черепанов записку прислал. Ещё по осени я его просил посмотреть в документах, сколько мне лет там значится. Вот он и сообщил, что полных девяносто семь лет. И предупредил меня: «Ты, Игнат Андреевич, до сотни дотяни обязательно, поскольку в списки старожилов занесён, праздновать будем».

Игнат Андреевич повеселевшими глазами посмотрел на птичку и сказал:

— Вот иТяниак не решатся. Побаиваются».

Из военных планов Японии.

Опершись на палку, дед встал.

— Заговорился я, а там лагерь пустой, социалистическое имущество может пропасть. — Он потёр поясницу, выпрямился: — Пойдёмте, ребятки, ко мне в гости. Чайку попьём. — Дед хитро сощурился: — Кое-чем разговеемся, не к пустому столу, так сказать, приглашаю.

Тимка, Таня, Шурка вопросительно посмотрели на Петьку. Но Петька почему-то молчал. И тогда Таня нашлась:

— Спасибо, дедушка, мы очень торопимся. На обратном пути обязательно зайдём.

— Да куда вы на ночь, глядя. Без тёплого ночлега в горах спать — жуть! Сам знаю, всю жизнь в тайге пробегал. Ночами, как заяц, под кустиками мёрз.

Петька кивнул на фанерную стрелку.

— А нас там никто не прогонит?

— Кому, мил человек, гнать-то. Один я, да собака у меня такая же, как я, еле ноги таскает.

Петька поднял мешок на плечо:

— Пойдёмте, дедушка.

ГЛАВА 3

Дед повёл их по узенькой тропинке. За ним спешила Таня. Сзади всех плёлся Петька Жмыхин. Он шёл и ругал себя за то, что, понадеявшись на удачу, спросил деда о лабиринте Гаусса. Выдал тайну. Хорошо, если дед действительно не знает. А если знает и нарочно притворился? Тогда завтра же сообщит в город:

— Четверо подозрительных ищут лабиринт Гаусса. Время военное, и милиция сразу примет меры.

Тимка, шагавший впереди, остановился, подождал Петьку и зашептал ему на ухо:

— Не переживай. Ночью у костра Шурка наговорит деду всяких страхов. Тот забудет про все. Ей богу!

Только Шурку настропалить надо.

Шифрограмма доклада Флику.

— Ну вот, ребятки, кажется, добрались до места — Старик тростью показал на зелёные корпуса домов: — Там отдыхающие живут, а здесь, — он кивнул на крохотную бревенчатую избушку, — мои хоромы.

Наклонившись через штакетник, дед повернул вертушку, открыл калитку. Звякнула цепь. Ребята насторожились. Из-под крыльца вылезла рыжая собака. Посмотрев на гостей, зевнула во всю пасть и, дёрнув несколько раз ржавую цепь, заскулила.

— Не скули, Нарта, гостей привёл, теперь нам с тобой весело ночевать будет.

Шурка погладил Нарту. Пощупал ребра:

— Тощая больно!

— Эти дни на цепи держу. А то носится по тайге за мышами, а мне, чего греха таить, ночевать одному боязно, — дед кивнул в сторону корпусов. — Так и кажется, что оттуда кто-нибудь подкрадётся при ночной тишине.

Он открыл скрипучую дверь, вошёл в сени, что-то переставил, загремел посудой и показался на крыльце с котелком в руках.

— Идите, ребятки, познакомьтесь с моим хозяйством, а я чаек сгоношу, кашицы манной приготовлю. У меня целый стакан крупы. Куда мне одному столько. Петька шепнул Тане. Она подскочила к мешкам.

— Дедушка, у нас еда есть. Нам всякой разной наложили.

— Ваше трогать не будем — в тайге пригодится.

Таня стала помогать деду готовить ужин, а мальчики пошли осматривать хозяйство. Они завернули за угол корпуса, и Петька сразу же стал рассказывать Шурке о задуманном плане.

— Ты должен сегодня нас выручить. Понимаешь, и зря спросил про Гаусса. Дед может кому-нибудь сообщить.

— А что нужно сделать?

— Вечером рассказывай деду Игнату всякие страшные истории. Ты же их много знаешь, и говори мне подряд, чтоб он о Гауссе забыл насовсем.

Тимка подошёл вплотную и зашептал:

— Про бабку свою, которая ведьмой была, расскажи. В общем, ври, сколько сможешь.

— Почему это я вру, я завсегда правду говорю.

Поздно вечером, когда непроглядная темень поглотила горы, ребята, отведав дедовской каши, удобно расположились вокруг костра и слушали Шурку Подметкина. Сегодня он добросовестно выполнял поручение своих друзей, рассказывал такую невероятную историю, что даже у Петьки холодели от страха ноги. Дед Игнат, увлечённый рассказом, сжался в комочек. Шурка, сам пугливо глядя в темноту, шептал: — И тогда мой отец запер дверь в зимовьюшке. B темноте забрался на нары. А они-то, нары, заскрипели так жалобно, аж отцу нехорошо стало. Лежит он, а глаза в темноте не закрывает. Забоялся их закрыть. Тихо лежит, и тут показалось ему, будто под нарами кто-то притаился. Он опустил руку вниз и стал щупать, — у Шурки застучали зубы, — и нащупал человека. Отец мой заголосил, а тот не шевелится. Задушенным оказался. Отец спрыгнул с нар и хорошо сделал, потому как через оконце тянулась к нему белая рука. Отец стрелил из двустволки, а на призраке, слышь, дедушка, рубаха-то белая, заговорённая, дробь не пробивает…

Дед, трясясь телом, проговорил:

— Из винтаря надо было стрелять.

Тане стало жалко Игната Андреевича, и она, незаметно толкнув Шурку, шепнула:

— Перестань. — И громко спросила: — Дедушка, а что такое винтарь?

— Это мы так винтовку называем. У меня тоже добрая винтовочка была. Она хоть на тыщу метров любого заколдованного призрака насквозь бы взяла.

— Дедушка, а где она сейчас?

Дед Игнат обрадовался перемене разговора и с готовностью стал рассказывать о своей винтовке.

— Сейчас её у меня нету. Милиция ещё до войны отобрала. Сам виноват. По моей глупости. Подарил мне её, ребятки, один учёный, правда, из немцев. В тридцатых годах он здесь шастал. Называл себя литератором.

— Петька вздрогнул и, не веря своим ушам, спросил:

— Как, дедушка, вы его называли?

— Фамилию я не помню. Литератор да литератор. Сказки всякие любил слушать. Прилипчивый такой был, просто ужас. Расскажи то да расскажи это. Как— то услышал он про одну брошенную деревню — Жаргино называется. — Ребята затаили дыхание. — Привязался ко мне: ты, говорит, дед, старый таёжник, должен знать эту деревню. Ходил за мной, как тень и ныл — «Вспоминай, дед, вспоминай». А я этих деревень, брошенных на своём веку, перевидел, не приведи, господь, сколько, может, и Жаргино встречал, да позабыл.

— Дедушка, а зачем ему нужно было Жаргино?

— Не знаю. Может, думал, там кто и остался, и сказку ему расскажет. Какой спрос с учёного-то…

Дед потёр руки над костром:

— В общем, привёз он мне в подарок винтовку. Отдал. Вином заграничным угостил и говорит: а ты, Игнат Андреевич, составь мне карту, как попасть в Жаргино. Хотя бы, говорит, примерную. Я за картой, мол, приеду в следующий раз и пойду по ней в Жаргино. Винтарь добрый оказался. Глаза у меня разгорелись. Сходил к знакомым таёжникам. В ту пору им лет по сто было, сейчас давно в земле сырой лежат.

Дед тяжко вздохнул.

— Да-а, от старости, ребятки, не спасёшься. Лечись хошь чем. Хоть там рога-панты настаивай, хоть этот самый корень женьшень пей, все равно не уйдёшь от старости:— Помню одного…

Петька незаметно дотронулся до Тани. Она поняла.

— Дедушка, обождите, дедушка. Вы нам про винтарь рассказывали…

— А на чём я остановился?

— Вы сказали, что пошли к знакомым старикам.

— Ну вот, обошёл их всех. Кое-чего тут сам вспомнил. И посулил учёному немцу составить карту к следующему приезду. Он рад, нож мне ещё добрый подарил. А я от удовольствия пообещал проводником быть до самого Жаргино. Уехал немец, а меня сомнение взяло. Хоть мы с фашистами тогда и не воевали, зачем ему, думаю, карта. Пошёл я в милицию, а там меня же обругали, дурной головой назвали. Велели помогать литератору. Он, оказывается, за границей профессором считался, с дуру я и про винтарь ляпнул. Приехали, забрали. И велели, если немец приедет, сказать ему, что винтарь я, мол, потерял.

Дед бросил несколько хворостин в костёр:

— Но немец больше не приехал, а потом началась война.

— Дедушка, а карту вы ему составили?

— А как же. Я же слово давал. Карта, по честности говоря, неточная вышла. С чужих слов составлять хуже нет. Прямо на карте я написал, чтоб от Пихтовой шёл строго на юг.

Петька пододвинулся прямо к огню:

— И нигде, дедушка, не сворачивать?

— Почти нигде. Хребты, конечно, надо обходить. Ha карте я все указал. И спрятал её у себя в Тунке. В избушке своей под порог положил. Под дощечкой, как мы с немцем договорились, ямку выдолбил и туда спрятал. А он так и не пришёл.

— Дедушка, может, он взял, когда вас не было?

— Карта на месте, я по весне ходил в Тунку, поднял дощечку, пощупал. Трухлявая стала, а лежит.

Таня, Тимка, Шурка заёрзали на месте. Они, казалось, ошалели от сообщения сторожа. Только Петька был осторожным.

— Дедушка, а вот у Шурки в Тунке тоже родственники есть.

— А кто будет? — спросил дед.

— Мамкина сродственница, тётя Аня.

— Да что ты говоришь! По фамилии-то как будет, Михеевских или Кобелева.

— Кобелева!

— О! Да мы с тобой земляки. Я тоже Кобелев по фамилии.

Глаза у деда Игната заблестели:

— Ишь ты, родню встретил.

Петька опять вступил в разговор.

— Мы, дедушка, в Выдрино идём, по пути зайдём в Тунку. Шуркину тётю Аню попроведуем.

— Хе — попроведать. Да в Тунке-то уж никто не живёт. На фронт кто уехал, а кто на завод подался в Иркутск.

— А где же тётя Аня?

— Давно уехала с военным поездом, который раненых возит. Последний год я в Тунке один жил. Избушка моя на самом отшибе. Маленькая. В распадочке, у скалы стоит. Видел — нет? — спросил он Шурку.

— Видел, дедушка! — нагло врал Шурка.

— Так это моя и есть. Как-то туда приезжала милиция. Шпионов вроде ловить. Осмотрели пустые дома, шпионов не оказалось, а, может, кто предупредил, успели в тайгу удрать. — Ребята переглянулись. Дед продолжал: — Одному там жить стало неприятно, и собрался я к сестре Ольге ехать. А тут в самый раз удача вышла. Позвали меня этот лагерь охранять. Должность, думаю, солидная, не каждому такое предложат, запер дверь в избушке и прямиком тайгой сиганул сюда. — Он блаженно улыбнулся: Живу теперь, как король на именинах. — Дед посмотрел на блестевшую в чёрном небе высокую звезду и сладко зевнул: — Пора спать, ребятки.

Легли в сенях на тёплую медвежью шкуру. И сразу сон стал туманить сознание. Только Шурка ещё вставал, разговаривал у костра с дедом о Тунке и нудно выпрашивал волчий капкан и какую-то верёвку, и громко божился, что все отдаст на обратном пути. Таня слышала, как дед доставал с полки капкан, как снимал верёвку, натянутую через весь двор.

«Окаянный попрошайка, — подумала Таня про Шурку, — вечно что-нибудь клянчит».

И всю ночь Тане снилась почему-то верёвка: запутанная и бесконечная, похожая на таёжную тропу. И снилась война.

Утром разбудил дед Игнат:

— Вставайте, служивые, в путь-дорогу собирайтесь.

Проснулись сразу. Жмурясь от солнца, вышли на крылечко. Вчерашний костёр все ещё дымил. На красных углях стоял чайник, зелёная крышка подпрыгивала, выпуская струйки пара. За чаем дед Игнат, наклонившись вперёд, шёпотом заговорил:

— Ребятки, оставайтесь у меня на все лето, зачем вам впроголодь мыкаться по станциям. Я с директором поговорю, она добрая, меня уважает. — Дед посмотрел на зелёные корпуса. — Продукты у нас лишние есть на четыре персоны. — Он погрозил пальцем:— Только ни гу-гу. В этом году к нам в лагерь должны были приехать дети. Четыре человека. Знаменитые. В газете писалось, они немецкого шпиона выследили.

Глаза у деда засветились радостно:

— А потом прибыли в Москву. И прямо главнокомандующему докладывают: — Задание Родины выполнили. — Дед Игнат отхлебнул глоток чаю. — У нас много поначалу о них говорили. Ждали их. А они не приехали. Понятно. Знатные стали. Что им наш лагерь. Питание скудное. Одеяльца заштопанные. Обуток нет вовсе. А они, счастливцы, поди, каждый день пироги пшеничные едят, пряниками заедают.

Дед поставил кружку с чаем на землю:

— И пешком они не ходят, а разъезжают на автомобиле. Им, говорят, сам товарищ Климент Ефремович Ворошилов подарил.

Свой рассказ дед закончил неожиданно:

— Оставайтесь у меня, харчи будут. Вас как раз четверо. Хватит.

Ребята поняли, что это о них ходит такая легенда. Они поблагодарили деда Игната за гостеприимство, но оставаться отказались. Прощаясь, дед Игнат совсем растрогался и, скинув с себя заштопанную телогрейку, подарил Тане:

— Носи, девочка, на здоровье.

ГЛАВА 4

Петька повёл свой отряд прямо в гору. Таня несколько раз оглядывалась назад и видела внизу на поляне возле корпусов лагеря деда Игната, напутственно махавшего им рукой.

— Быстрей! Давайте, быстрей! — непонятно почему торопил Петька. Хватались руками за кусты багульника, лезли на крутизну. Останавливались на несколько секунд и снова шли. Наконец одолели седловину горы. Где-то здесь, говорил дед Игнат, проходила тропа, ведущая в Тунку. Сбросили с плеч мешки. Повалились в мох, как в пуховую перину.

— В Тунке успеть бы взять дедовскую карту.

— Успеем, Петька, — отозвался Тимка. Заулыбались. Через несколько минут ребята поднялись отдохнувшие. Поклажу решили разложить поровну, но Шурка вдруг закапризничал, и Петьке, кроме своего мешка с вещами, пришлось нести связку верёвок и тяжёлый капкан. Он его повесил на спину. Капкан походил на чугунную сковородку. Дуги были двойные, по бокам утыканные острыми штырями, чтоб ни рысь, ни волк не могли выдернуть зажатую лапу.

Шурка почти ничего не нёс — обиделся. Он думал, что его будут хвалить за вчерашнюю находчивость, но все молчали, как будто, так и надо. Даже за капкан и верёвку, выпрошенные у деда, доброго слова не сказали. Он шёл и сердился. Именно он, Шурка Подметкин, выведал у сторожа тайну немецкого литератора, аТимка рукой подать. Там найдут они спрятанные колчаковцами золотые деньги…

— Ты оглох, что ли?! — Тимка толкнул в плечо Шурку:— Не видишь, тропа справа!

Вслед за Тимкой обошли покрытую лишайниками скалу. Остановились. Среди кустов багульника по кромке ущелья шла узкая тропа. Поднялись на неё. Подошли к самой кромке и немного испугались. Далеко внизу, ворочая камни, неслась река. Летели хлопья пены. Вода, зажатая скалами, крутила в водоворотах вырванные где-то деревья.

По горной тропе Петькин отряд прошагал до самого вечера. Потом они спустились в распадок, заваленный буреломом, разложили костёр. Вскоре в котелке закипела вода. Макая сухари в крутой кипяток, с удовольствием ели размокшую мякоть.

Глядя на засыпающую тайгу, Петька вспомнил, как ещё в первом классе они со школой ходили в поход. Была осень. Они сидели на берегу ручья и разбирали жёлтые листья. И Петьку очаровала природа. Лучи задумчивого солнца просвечивали поредевший перелесок, синий воздух дрожал, и небо от этого казалось живым, а далёкие горы — совсем рядышком.

Петька помнит, что тогда ему захотелось все это назвать одним словом. Хорошим и добрым. Но такого слова он не нашёл. И на второй день в школе спросил учительницу Юлию Марковну, она в соседнем классе преподавала географию. Юлия Марковна назвала это непонятно: «ландшафт». Петьке такое название не понравилось. Насмелившись, он на большой перемене подошёл к директору школы Анне Петровне и спросил.

Она ласково погладила Петьку по голове и назвала все это красивым словом — Родина.

И сейчас, глотая размокший сухарь, Петька думал о том, что эти вот горы, и тайга, и костёр, и Тимка, и Таня, и Шурка Подметкин — все это Родина. И на всё это теперь зарятся фашисты.

Горько было думать Петьке, что, спасая его любимую Родину, гибнут люди, сдерживая проклятого врага. Гибнут взрослые и дети, такие как Шурка, Таня и Тимка. А он, Петька Жмыхин, не может сейчас ничем помочь. Петька вспомнил, как однажды чуть не погиб сам. На обгоревшем поле он собирал колоски. И в этот момент налетел фашистский самолёт. Петька поздно заметил его. Фашист на бреющем полёте дал очередь из пулемёта и промазал. Петька побежал в сторону леса. Стервятник развернулся и дал вторую очередь. Петька помчался зигзагами. Фашист пронёсся над самой головой и дал третью очередь, но второпях промазал.

— Ложись! — закричала тогда Таня.

Петька упал. Самолёт ещё раз прошёл на бреющем и, решив, что Петька убит, улетел. Наблюдавшая из кустов Таня видела, как фашист в самолёте смеялся, охотясь за Петькой.

Щурясь от дыма костра, Петька поклялся во что бы то ни стало разыскать лабиринт Гаусса. А потом на все золото, которое они найдут в лабиринте, построить танки. И пойдут танки в бой сквозь огонь и дым. И на каждой боевой машине будет пионерский флажок и надпись: «Смерть фашистским оккупантам».

Пи-пи-пик! Пи-пи-пик! Пик-пик! — тихо посвистывала какая-то птица. Короткие звуки уносились в темень, и, казалось, там, за далёким хребтом, усиливались, сливаясь в дробь непонятного радиопередатчика.

— А, может, это и вовсе не птица, — тихо сказал — Шурка, — а немецкий шпион или же японский из своей рации наяривает.

— По-твоему, Шурка, здесь за каждым камнем шпион сидит, — сказала Тяня.

— Ну и что же, — не сдавался Шурка, — шпионов много. По репродуктору всегда скажут вначале, как на фронте дела, а потом попросят. — Шурка встал на колени и голосом, очень похожим на голос диктора, стал чётко выговаривать: — Жители Восточной Сибири, рабочие и служащие, колхозники, работники транспорта, будьте бдительны. — Шурка перевёл дыхание. — Вот дед Ефим Батурин правильно говорил: — «Ежели предупреждают, значится шпиёнов энтих, развелось несть числа». — Ребята улыбнулись: до чего, похоже, Шурка подделывает голоса.

— Петька, — спросил Тимка, — а этих шпионов сюда сам Гитлер посылает или кто?

— Мне один военный в Краснокардонске рассказывал, что у фашистов есть секретные конторы, в которых шпионам готовят задание.

— А много этих контор?

— Я не знаю, Тимка.

— Найти бы лабиринт Гаусса, — мечтательно сказала Таня, — да на все золото, какое там найдётся, наделать бы «катюш», какие мы видели на поезде.

— «Катюш» и танков, — добавил Тимка. — И надавать по мордам сначала, фашистам, а после самураям косоглазым.

Окончание шифрограммы доклада Флику:

— Пик-пик-пик. Пи-пи-пик, — тихо неслось над тайгой. Под монотонное насвистывание птицы уставшие ребята заснули крепким сном.

Утром они проснулись от верещания белок. Прямо над ними на сухой сосне дрались два рыжих зверька. Они злобно стрекотали и, схватываясь, мелко щёлкали зубами. Вниз летели сухие коринки и лёгкие клочки рыжего пуха. Прыгая среди веток, белки увлеклись боем и не заметили проснувшихся ребят.

— Из-за места дерутся, — определил Тимка. — У них так заведено.

Белки, услышав голоса ребят, разбежались. Большая юркнула в дупло, а поменьше, общипанная, взвилась на голую макушку сосны и там притаилась. Ребята собрали вещи и снова поднялись на тропу. ЗдесьТимкаень, наклоняясь к воде, и другой лапой пытался схватить проплывающую мимо рыбу.

— Давай пуганем его, — предложил Петька.

— Давай!

Тимка, Таня и Петька отворотили от скалы большой камень и стали подкатывать его к краю ущелья.

— Ребята, не надо! — умолял Шурка. — В клочья он нас разорвёт. Не испугается, ей богу!

— Испугается, — спокойно сказал Тимка, любой зверь на его месте запросто струсил бы.

Тяжёлый камень летел вниз, не задевая уступов. Он развил бешеную скорость и, ударившись, разлетелся на мелкие куски. Пушечный гул потряс скалы. От страха медведь сорвался в воду, подняв тысячи брызг. Ушёл с головой, а через секунду вылетел на противоположный берег, рявкнул и бросился к лесу, увлекая за собой остальных медведей. Таня заливисто смеялась.

— Так тебе, косолапый, и надо.

Понемногу тропа стала отходить от реки, а потом круто повернула и пошла по гребню хребта. Потянуло холодком. Тимка радостно сказал:

— К Байкалу подходим.

Начался длинный спуск. Распадок, заросший яркими цветами кипрея, тянулся бесконечно, как коридор. Но вот до слуха стали доноситься гул и отрывистые гудки паровозов. Петька остановился — поперёк тропы на кустах лежала длинная жердь. На середине жерди висела дощечка с надписью: «Стоп! Запретная зона».

Ребята проскочили под дощечкой, с разбегу взлетели на каменистый взлобок и остановились удивлённые. Горы, словно обрезанные острым ножом, кончались. Петька, Таня,Тимкаами, тянулись по берегу блестящие рельсы.

— Тимка, там, внизу, дорога.

— Я знаю. Она идёт вокруг Байкала, а потом в Монголию и в Китай. Сейчас спустимся и по ней до Тунки дойдём.

Спуск был тяжёлым. Чтобы не улететь вниз, упирались ногами, волоча за собой кучи щебня, падали на живот, судорожно цепляясь пальцами за острые края трещин. Но едва спустились к рельсам, как грозный голос из-за кустов приказал;

— Стой! Стрелять буду!

Услышали лязг затвора. Кусты заколыхались, и оттуда вышел высокий худой мужчина в чёрной шинели с полевым биноклем на груди.

— Кто такие? Почему в зону вошли?

— Дядя, — плаксивым голосом сказала Таня, — мы в деревню Тунку идём. Там тётя Шуркина живёт.

— Не разговаривать! Кладите на землю шмутки! Теперь отойдите!

Мужчина присел на корточки, быстро осмотрел мешки и сумку. Не нашёл ничего подозрительного. Встал.

— Знаете, сколько вашего брата с поездов снимают? А отговорка у всех одна — то к тёте едут, то к дяде. — Он тяжело вздохнул: — Эх, война, война! — и достал кисет, прислонил карабин к дереву, стал сворачивать папиросу, высек кресалом искру, закурил:

— По весне мой напарник вот на этом же спуске диверсанта поймал. Вернее не поймал, а нашёл. Дохлый тот был. Лежал скрюченный, радиопередатчик под ним. На ящичке Змей Горыныч нарисован.

— Змей Горыныч? — переспросил Петька.

— Да. Любят фашисты всякую нечисть рисовать на приборах.

— Дядя, а кто шпиона убил?

— Непонятно. Говорят, будто его руками задушили. Видать, свои же, а сами скрылись. Тайга большая. А нам теперь велено всех останавливать и проверять. Вдруг динамит несут…

По горам разнёсся звук железнодорожного рожка, тарахтение мотора. Обходчик взял карабин на плечо. Из-под ладони посмотрел вдаль:

— Дрезина идёт. Попрошу, чтоб вас довезли до Тунки, а то через туннели вас не пропустят, по тайге обойти не сможете, проходы в скалах теперь завалены.

Обходчик, встав на рельс, поднял вверх красный флажок. Дрезина сбавила ход. Пограничники, сидевшие на ней, потянули за какие-то высокие рукоятки, завизжали тормоза.

— Что случилось? — спросил офицер.

— Товарищ майор, возьмите ребятишек до Тунки. Пешком они до ночи не дойдут.

Офицер, нахмурясь, осмотрел худеньких странников и скомандовал:

— Садись!

Таня с Шуркой сели впереди, поставив ноги на железную подножку. Петька с Тимкой устроились рядом с офицерами.

— Трогай! — приказал майор. Солдат опустил какой-то рычажок. Двигатель взревел сразу, и дрезина, набрав скорость, понеслась по блестевшим рельсам.

Гудел мотор. С невероятной быстротой летели под дрезину шпалы, сливаясь в одну серую лепту. Не сбавляя хода, дрезина влетела в туннель. Сразу наступила темнота, и Таня испугалась. Шурка, по-видимому, тоже струсил, потому что крепче сжал Танину руку. Через несколько секунд далеко впереди замаячило полукруглое отверстие — выход из туннеля. Дрезина вылетела на солнечный свет. Справа мелькнул часовой с винтовкой, слева заблестели байкальские волны.

— Довезём только до разъезда, — прокричал майор, — там через лесок прошмыгнёте, и Тунка будет.

— Прошмыгнём! — радостно воскликнул Шурка.

Дрезина остановилась у столбика с цифрой 360. Ребята попрощались с пограничниками, спустились с насыпи, и солдат сразу же включил мотор на полный ход. Таня посмотрела на уходящую дрезину и шёпотом спросила:

— Мальчишки, а шпион, которого мёртвым нашли, наверно, из группы Мулекова?

— Не наверно, а точно. Я сразу понял, — сказал Шурка.

— С чего это ты понял?

— А с того, что обходчик русским языком сказал: «На рации Змей Горыныч нарисован». И у Мулекова на рации, я помню, такой же Горыныч был.

Тимка с тревогой посмотрел на Петьку.

— Может, и мулековский — черт его знает, — неуверенно ответил Петька. — Только зачем диверсанты убили своего же — непонятно.

ГЛАВА 5

Посёлок Тунка расположился в широком ущелье. Старые домики, словно серые воробышки, прижались к сыпучей горе. Ребята спрятались за глыбами песчаника и пристально всматривались, нет ли там чего подозрительного. Но посёлок, заросший крапивой, как будто спал мёртвым сном. Не лаяли собаки, не кудахтали куры, не дымили печные трубы.

Ребята осторожно вышли из укрытия и, оглядываясь по сторонам, пошли через брошенный посёлок к одинокой скале. За ней, как говорил дед Игнат, стояла его избушка. У многих домиков двери и окна были забиты досками. Кое-где на дверях висели замки, давно заржавевшие от дождей.

У избушки с маленькими окнами торчала в двери берестяная записка. Подошли, прочитали: «Папка, приедешь с фронта, найди нас с Вовкой. Мамка померла. Мы едем искать бабушку. Почему ты не пишешь второй год. Вовка сейчас плачет, у него болит зуб. Найди, папка, нас обязательно, а то мы помрём с голоду. Оля».

Около самой двери, чтоб она не открывалась, лежали два камушка. Один голубой, как кусочек неба, второй маленький, словно ледышка с тоненькими синими прожилками. Пригорюнившись, пошли дальше.

Возле одинокой скалы, за которой пряталась избушка деда Игната, Тимка напружинился. Стал как будто сам не свой. Он рассматривал высокую траву, шарил по земле руками. И вдруг прошептал: — Здесь, кажись, кто-то был.

Первым в кусты юркнул Шурка, за ним Таня с Петькой.

По густым зарослям подошли вплотную к избушке. Дверь подпёрта берёзовым колом. Следов никаких нет. Тимка ещё раз покосился на печную трубу и вышел из кустов. Он убрал кол, открыл заскрипевшую дверь, заглянул внутрь. Пусто. Махнул рукой:

— Заходите.

С левой стороны во всю длину избушки — нары. В правом дальнем углу маленькая железная печка, обложенная булыжником. Под потолком крохотная иконка. Шурка подошёл ближе. Рассмотрел. Прошептал:

— Помоги, Николай Чудотворец.

— Нечего рассматривать, — сказал Тимка. — Иди за водой, а мы с Петькой дров насобираем.

— Сначала карту нужно взять, а потом — всё остальное, — возразил Шурка.

— Тебя не спросили. Видишь, темнота наступает!

За водой Шурка пошёл с Таней. Они долго искали ручей, а потом, когда шли обратно, Шурка споткнулся и пролил воду. Пришлось возвращаться к ручью. Сумерки быстро сгущались, и к избушке они подошли в полной темноте. Дверь была распахнута настежь. Трещала печка, освещая бревенчатые стены. Порог был изломан, оторванная доска с погнутыми гвоздями лежала на нарах. Петька, обхватив голову руками, сидел на чурбане и, не мигая, смотрел вниз.Тимка.

— Мальчишки, что случилось? — Таня заскочила в избушку: — Ну, говорите!

— Карту кто-то взял!

От этих слов Шурка окаменел и, не мигая, уставился на развороченный порог. Таня поставила котелок на печь и тихо спросила:

— Значит, нам возвращаться обратно в лагерь или в Иркутск?

Если хотите, идите, а я до Жаргино доберусь один.

— Почему Петька, сразу так? Я просто спросила, что делать. Может, по этой карте идёт туда целая банда с диверсантами. Нам же с ними не справиться!

В печке громко треснул сучок. Шурка вздрогнул, покосился на тёмное окошко и сказал:

— Может, в милицию сообщить?

Петька повернулся на чурке, ехидно усмехнулся: — Сообщить? А если это не шпионы взяли, а мальчишки какие-нибудь. А может, сама милиция и взяла. Дед Игнат же говорил про милиционеров. Может, они второй раз приезжали.

Шурка повеселел:

— Конечно, милиция взяла, — сказал он. — Или пацаны. Шарятся, где попало, и берут все без спросу.

Тимка, осматривая пол, залез под нары, попросил оттуда:

— Петька, открой-ка дверку у печки, посвети.

Здесь что-то лежит.

Шурка, как козлёнок, быстро запрыгнул на нары. Спросил испуганно:

— Что лежит, а?

— Кажись, стекляшка из-под лекарства.

Тимкапонюхал, Посмотрел на свет и ещё раз поднёс к носу.

— Опий.

Таня вопросительно посмотрела на Тимку.

— Что?

— Опий кто-то курил. Шурка тоже понюхал ампулу:

— Точно опий. Нам это знакомо.

И он рассказал, что у них на Байкале, в Больших Котах, ещё до приезда Петьки и Тани жил старый китаец. Курил в трубке опиум, а потом, как помешанный, плясал, орал, гонялся с топором за воробьями.

Обшарили избушку, но больше ничего не нашли. Как будто здесь никто и не был. Но откуда появилась ампула? И куда пропала карта?

— Мальчишки, — зашептала таинственно Таня, — посмотрите, что я за печкой нашла. — Она подала обыкновенную смятую коробку из-под папирос. На картинке всадник скачет на коне, а рядом огромные чёрные горы. «Казбек».

Петька сказал, что ничего странного здесь нет. Такие папиросы мог курить дед Игнат или милиционеры, которые приезжали ловить диверсантов.

Порыв ветра ударил по избушке, захлопнул дверь. Колыхнулось пламя в печи. Где-то в скалах по-волчьи завыл ветер. Пустую папиросную пачку Петька бросил в огонь, снял свою куртку, завесил окно. Потом Таня варила кашу, а мальчики занялись капканом. Они зарядили его и поставили на улицу, у порога. Дверь закрыли на крючок:

— Теперь пусть попробует, кто сунется, — успокаивая сам себя, сказал Шурка.

Тимка засунул в печку смолистую коряжину. Затрещал огонь. По закопчённым стенкам запрыгали причудливые блики. Перед открытой дверцей мальчики сели на корточки и пытались составить карту до Жаргино. Вспоминали рассказ деда Игната. Но хребет, о котором он упоминал, и речка без названия ни о чём не говорили.

Вспомнили только, что дед Игнат дважды повторил, что от станции Пихтовой нужно идти строго на юг. А сколько идти, никто не спросил. Может, месяц, а может, и больше.

Петька достал из мешка свой компас, завёрнутый в тряпки, и положил в карман:

— Главное попасть на Пихтовую, — сказал он, — а там доберёмся до Жаргино и опередим всех.

Шурка забеспокоился:

— Петька, ты думаешь, что здесь карту бандиты взяли, да?

— Ничего я не думаю.

Не мог же Петька сказать, что на папиросной коробке, которую он сжёг, угольком было написано «Жаргино» и шли какие-то цифры с нерусскими буквами. Тимка тоже заметил цифры и тоже промолчал, чтоб не пугать Таню и Шурку.

Ночью вой ветра и шум сосен не давали Петьке спать. То ему казалось, что возле избушки кто-то шарится, то чудился чей-то разговор. Петька прислушивался к звукам и ругал самого себя: «Понадеялся, что карта здесь, и не расспросил деда Игната как следует. А теперь вот гадай, как попасть в Жаргино. От Пихтовой держать строго на юг, — это понятно, а если промахнёмся?»

Петьку разбудил шорох. На этот раз за дверью послышался глухой удар и лязг капкана. Петька вскочил, выхватил из кармана складной нож. Раскрыл его. Ни визга, ни стона, только ветер… Странно, кого же поймал капкан? Тимка тоже встал. Прислонил ухо к двери. Никого. В темноте прокрались к окошку. Тимка осторожно приподнял краешек куртки, закрывающей стекло. Быстро опустил. Прошептал:

— Светает, туман!

Подождали. Нигде ни звука.

— Давай, Тимка, откроем.

— Давай.

Тимка, пошарив у печки, взял клюку. Петька зажал в руке раскрытый нож, откинул крючок. Ногой толкнул дверь. Светло. Капкан лежал на боку, стиснув стальными челюстями кусок бересты. Осмотревшись вокруг, Тимка сказал, что ночью ветер сдул с крыши бересту, она упала на стальную тарелочку, и капкан сработал.

— Тимка, как ты думаешь, когда бандиты карту взяли? — шёпотом спросил Петька.

— Наверно, недавно, потому что от печки, когда мы зашли в избушку, ещё дымом пахло.

— По-твоему сколько дней назад они были?

— Три дня, Петька, не больше.

— Тимка, я думаю, надо быстрей на Пихтовую, а оттуда по компасу на Жаргино, чтоб обогнать бандитов.

— Пешком до Пихтовой далеко.

— А мы, Тимка, на поезд попробуем сесть.

На порог вышла Таня.

— Мальчишки, не шепчитесь, я все слыхала. И цифры на коробке я вчера видела, но не сказала, чтоб Шурку не пугать, а то со страху вытворит что-нибудь.

Вещи собрали быстро. Стали будить Шурку. Трясли за плечи, переворачивали с боку на бок, но он не просыпался.

— Шурка, проснись, Шурка, идти надо, — уговаривала Таня.

Он что-то бормотал и засыпал снова. Тимка вышел на улицу и, зачерпнув у порога горсть холодных, мокрых камушков, вернулся обратно. И ни слава не говоря, высыпал их Шурке за воротник и пригладил рубаху рукой. Шурка подскочил, чуть ли не до потолка. Взвизгнул и свалился с нар на четвереньки, отскочил в угол, ошарашено глядя на ребят, Ну! Чего надо!

— На станцию идти надо, засоня.

— Так бы и сказали сразу!

ГЛАВА 6

Недалеко от железнодорожного полотна мальчишки спрятались за скалой, а Таня, поправив влажные от тумана волосы, пошла к разъезду. В кустах осмотрелась. У семафора и возле стрелки стояли часовые. К небольшому столбику на обочине был пристегнут поводок овчарки. Собака, учуяв Таню, подняла морду, потянула воздух и громко залаяла. Часовой оглянулся вокруг, взял в обе руки автомат. Таня не стала таиться, а смело вышла из кустов и подошла к часовому.

— Дядя, мы с братиком хотим сесть на поезд, нам надо до Пихтовой доехать, — выпалила Таня, собираясь с духом.

— Здесь не сядете.

— Почему, дядя? Они же здесь, наверное, тормозят, мы успеем заскочить. Братик у меня очень ловкий.

— Поезда на восток идут со спецгрузом. К ним приближаться не дозволено.

— Дяденька,а как же быть?

Часовой посмотрел в синие печальные глаза Тани и посоветовал идти на станцию. Там можно сесть на пассажирский. Он вынул карманные часы, посмотрел внимательно на стрелки:

— Через три часа шестнадцать минут пойдёт пассажирский.

— А он в Пихтовой останавливается?

— Там все поезда останавливаются, — он положил часы в карман, поправил автомат. — А зачем вам в Пихтовую, там же почти никто не живёт?

— Бабушка у нас там.

Мальчики, наблюдавшие из-за скалы, видели, как часовой, попрощавшись с Таней, погладил собаку и пошёл к семафору, что-то сказал железнодорожнику, а они вместе стали переводить стрелку.

Прибежала запыхавшаяся Таня:

— Мальчишки, здесь не сядешь, а пассажирский будет через три часа.

— Пассажирский нам ни к чему, — сказал Петька, — на нём без билета живо поймают.

Ребята задумались. Идти пешком? По рельсам не пропустят. Через тайгу — долго.

Послышался грохот. Петька спиной ощутил, как задрожала скала. Шёл товарный поезд.

— Смотрите, он останавливается! — закричала Таня, — давайте побежим.

— Это он перед туннелем тормозит, — пояснил Тимка, — я сколько раз с отцом ездил, знаю.

— Тимка, а здесь туннели часто встречаются?

— Считай, Петька, через каждый километр. Вон видишь, чёрный хребет в воду упёрся, там тоже туннель. Мой отец здесь на кругобайкалке когда-то работал, рассказывал такое, не дай бог.

— Тимка, а перед той туннелю тоже тормозят?

— Отец говорил, перед каждой сбавляют скорость.

— Тогда все в порядке, — Петька поднял мешок на плечо: — Пойдёмте к хребту. Я придумал, как сесть на поезд. По кустам, крадучись, пошли к чёрному хребту. Перед полянками останавливались и, посмотрев в сторону железнодорожного полотна, пугливо перебегали открытое пространство. Заслышав лай собак, падали в камни, дожидались тишины. Как тени, промелькнули под деревянным щитом: «Запретная зона». И, очутившись на верху туннеля, залегли в густых зарослях.

Петька сбросил мешок, как ящерица, подполз к краю туннеля и посмотрел вниз на рельсы. Один часовой стоял и сворачивал папиросу, второй склонился над полевым телефоном, бесконечно крутил ручку, вызывая какого-то «триста шестнадцатого». Он кричал, наверное, не очень сильно, просто звук залетал в туннель, усиливался, и ребята слышали рокот:

— Тррриста шестнадцатый, тррриста шестнадцатый — готовьте замену.

Петька отполз. Зашептал:

— В поезд будем прыгать отсюда. Я посмотрел, до вагона недалеко. Прыгать сразу всем, чтоб попасть в один вагон. На Пихтовой, как остановится, выскочим — и в лес…

— А ежели вагон окажется с крышей?

— Не бойся, Шурка, я буду смотреть. Как крикну, сразу прыгайте все, а то между вагонов можно угодить, тогда — конец.

Таня видела, как у Шурки побледнело лицо и широко раскрылись глаза. Петька с Тимкой быстро связали вещи в один узел. Капкан запихали внутрь, Потом все по очереди подползали к краю туннеля, смотрели вниз, примеривались.

— Шурка, а Шурка, ты прыгнешь? — спросила шёпотом Таня.

— Прыгну. — Шурка сделался каким-то сонным. — А чего не прыгнуть?

— Шурка, может, тебя за руку взять и прыгнуть вместе? Поезд несётся быстро, замешкаешься и в вагон можешь промазать.

К ним подполз Тимка:

— Отталкивайся, Шурка, двумя ногами, а то в воздухе перевернёт.

— Не учи учёного. Сам знаю. Не с таких вышин прыгал.

Тарахтя мотором, летел вдоль берега почтовый самолёт. Лётчик, казалось, заметил ребят, потому что самолёт стал разворачиваться. Быстро заползли в кусты, притаились. С самолёта выбросили красный узелок с парашютиком. Внизу, у входа в туннель, залаяла собака. Самолёт дал ещё один круг и улетел.

— Петька, что он сбросил?

— Эстафету, Тимка, он сбросил. Приказ какой-нибудь часовым.

Ребята лежали на спинах, глядели в далёкое небо и шёпотом разговаривали о фронте, о танках Т-34 и о «катюшах». Тимка вдруг сел:

— Слышите!

Привстали. Прислушались. Приближался поезд, потому что мелко подрагивал туннель.

Петька с Тимкой быстро подтащили узел к самому краю. Глядя вниз на мирно беседующих часовых, приготовились к прыжку. Наконец паровоз, окутанный черным дымом, вылетел из туннеля. Петька заметил, что угля в тендере осталось совсем немного. Замелькали крыши вагонов.

— Приготовиться! — крикнул Петька.

Первый. Второй. Третий…

Показался вагон без крыши. Но хорошо, что Петька разглядел и не скомандовал. По самые края вагон был заложен зелёными ящиками. Следующий тоже был переполнен. Поезд набирал скорость, потому что вагоны замелькали быстрей.

— Давай! — крикнул Петька и спихнул узел.

Оттолкнувшись от сыпучей кромки туннеля, ребята полетели вниз. Приземлились. И не устояв, повалились на брезент.

— Шурки нет! — Закричал не своим голосом Тимка. Петька оглянулся, Шурки Подметкина рядом не было!

Слезы потекли по щекам Тани. Заморщился Тимка. Кусал пальцы, чтобы не заплакать, Петька Жмыхин. Стучали колеса. Паровоз, вытягивая последние вагоны из темноты туннеля, надрывно свистел, как будто оплакивал Шурку…

Петька вдруг подскочил и схватился руками за край задней стенки вагона. Подтянулся вверх, посмотрел в сторону туннеля.

— Живой он!

Таня иТимкаивал к краю, но пересилить себя уже не смог.

Все произошло в момент. Наверное, он наклонился слишком низко, и у него соскользнули ноги. С криком он полетел вниз. Струя ветра, залетающая в туннель, прокрутила его в воздухе и шмякнула обо что-то мягкое. Раздался собачий визг, испуганные голоса людей. Шурка открыл глаза. Рядом, не мигая, смотрела на него огромная овчарка. У противоположной стенки стояли трое солдат, направив на Шурку автоматы.

— Дядя, я боюсь собаки.

— Откуда ты? Чей?

— Дядя, я сверху спрыгнул, я ничейный. Я бродячий!

— Кто с тобой был?

— Никто. Я в одиночку бродячий!

Петька видел, как Шурка, поскользнувшись, свалился в вагон к охране. Сначала ребята думали, что он упал мимо и разбился. Но когда поезд отошёл от туннеля, на пустых рельсах только метался часовой.

— Теперь нас в Пихтовой, наверняка, арестуют.

— Почему, Петька?

— Часовой сообщит по рации, он же видел, как Шурка прыгал.

— Нас-то он не видел.

— Bсе равно, Тимка, вагоны теперь проверят все.

Таня в разговор не вступала. Она сидела на корточках, смотрела вверх, на бесконечно плывущие горные хребты. Петька отполз в угол вагона и через брезент стал ощупывать ящики. Между досок в ящиках чувствовались небольшие щели. Петька откинул край брезента и запустил руку в ящик. Пальцы нащупали маслянистые стволы винтовок.

Стучали колеса. Проскакивая полустанки, паровоз выбрасывал чёрные волны дыма, оглушительно гудел. Тревожно отзывались ему угрюмые байкальские горы.

— Петька, — спросила Таня, — а если ещё японцы на нас нападут. Армия наша справится?

— Справится. Трудно, конечно, придётся, но справится.

Тимка прищурил глаза, как будто видел перед собой хищника, и сказал:

— Винтовки возьмём, из-за каждого дерева стрелять будем.

Прижавшись друг к другу, ребята задумались. Прошедшая зима была для них безрадостной. На Байкал в Большие Коты в один день пришли три похоронки. Под Курском погиб Танин брат Василий. И осталась она круглой сиротой. Вторая похоронка пришла Булаховым. Тимкин отец пал смертью храбрых под Сталинградом. Один на белом свете теперь и Петька Жмыхин. В похоронке было написано красными чернилами: «Выполняя особое задание командования в тылу врага, майор Жмыхин отдал свою жизнь во имя Родины». А потом сообщили, что погибла мама, доставляя боеприпасы в осаждённый Ленинград. Петька тогда плакал четыре дня и едва пришёл в себя, как случилось ещё одно несчастье. Утром, в субботу, не проснулась бабушка. Петька с Таней побежали к Булаховым. Тимкина мама сходила, посмотрела и, вернувшись, попросила не ходить пока домой, потому что бабушка Вера Ивановна умерла.

Петьку и Таню Булаховы взяли к себе. Жили впроголодь, но дружно. Помогали соседи. Делились последним. Весной, когда стало известно, что ребят за участие в поимке шпиона направят в пионерский лагерь, женщины в посёлке обрадовались:

— Слава богу, — говорили они, — хоть не будете голодать.

В вагоне стало темно и душно, поезд проходил туннель. Быстро договорились: если в Пихтовой арестует милиция, Шурку не признавать и при первой же возможности постараться бежать. Пробираться всем к перевалу у Пихтовой и там ждать друг друга «хоть сто лет».

Поезд заметно сбавлял скорость. Тимка, уцепившись за борт, подтянулся:

— Кажись, Пихтовая.

Заскрипели тормоза. Мальчишки вышвырнули из вагона узел. Подняли Таню:

— Прыгай!

Вскочили сами на борт и, вскрикнув, упали обратно в вагон. Там, на песчаной насыпи, стояли военные, человек шесть и женщина с красной повязкой на рукаве. Слышно было, что кто-то лезет в вагон. Замерли. Сверху на ребят насмешливо смотрел пожилой милиционер:

— Станция Березай, ребятки, там залез, а тут слезай!

Таню, Тимку и Петьку милиционер повёл в обход длинного поезда к маленькому зданию вокзала.

— Дядя, вы нас в посёлок поведёте?

— В посёлок не поведу. Далеко, разбежитесь, пожалуй. Выясним все здесь и согласно инструкции в детский приёмник отправим.

В комнате на вокзале ребята переглянулись. В углу на скамейке сидел Шурка Подметкин и молча плакал. Увидев друзей, вытер слезы, просиял. Но заметил Петькин кулак и сделал безразличное лицо. Отвернулся.

— Этих знаешь?

— Дяденька, я их первый раз вижу. Я бродячий и ничейный.

— Понятно, тебя, значит, в Иркутский приёмник отправлять надо.

Шурка снова разрыдался.

— А как вы, ребятки, в вагоне очутились?

Петька, Таня и Тимка понесли такую околесицу, что Шурка перестал плакать и слушал, разинув рот. Милиционер тоже слушал внимательно. Потом сказал:

— Каждую неделю мне беглецы попадаются, сочиняют все подряд, но такую, простите, жуть слышу впервые. Моё дежурство до самого вечера, с удовольствием выслушаю до конца. А сейчас некогда.

Он вынул из ящика синий лист бумаги со штампом «железнодорожная милиция» и мелким почерком стал писать.

Он заполнил пол-листа, когда в коридоре раздался топот. Распахнув дверь, женщина с красной повязкой на рукаве крикнула:

— Сержант, быстрей, рычаг у семафора заклинило. Милиционер, позабыв обо всём, побежал вслед за женщиной. Переглянувшись, ребята схватили свой узел, кинулись в коридор. Через запасную дверь вылетели на улицу и, не оглядываясь на вокзал, бросились в лес.

ГЛАВА 7

Перевалив скалистую гору, беглецы спустились в распадок, заросший тёмными елями. Почувствовав себя в безопасности, упали на землю и, раскинув в сторону руки и ноги, смотрели в синее небо.

— Шмутки надо разложить, а то узлом тащить не сподручно, как вы думаете? — угодливо спросил Шурка.

Ему не ответили. Тогда он ни с того ни с сего весёлым голосом сообщил:

— А я в вагоне овчарку гладил и нисколечко не боялся.

Ему опять ничего не сказали.

— Почему молчите?

— Потому что ты в вагон испугался прыгнуть.

— Я сначала сдрейфил, а потом-то сиганул, как рыба.

— Не ври, мы все видели.

— Чего вы злитесь, все же обошлось.

— Ну да, обошлось. Он приметы записал и нас поймать запросто смогут.

— Ха, поймать, — Шурка вскочил на ноги и ловким движением выдернул из-за пазухи синий листок. Во, видели. — Подражая голосу милиционера, Шурка стал читать:

«На перегоне Тунка — Пихтовая охраной задержаны беспризорные дети. Девочка лет 12-13. Волосы светлые, глаза синие большие… Мальчики…».

Шли такие точные описания, что ребята удивились. Графа «осмотр вещей» была пустая.

Петька забрал у Шурки протокол.

— Ты солдатам говорил про нас?

— Не-е. Я сказал, что я один. Они мне дали пошамать. — Ломтик хлеба с маслицем поднесли.

— Ну ладно, хоть не проболтался.

Ребята развязали узел, съели по толстому сухарю, поровну разделили поклажу и пошли вверх по распадку. Ельник кончился. Появились яркие цветы. На каменистых осыпях они казались пятнами крови. Солнце быстро садилось, кутаясь в розовую дымку. Тимка забеспокоился.

— Кажись, ураган будет, надо прятаться.

Сбросили мешки и, оставив Таню караулить, пошли искать какую-нибудь пещерку.

Прошарили склон, по ничего подходящего для ночлега не нашли. А ветер, разгулявшись, уже свистел по ущельям.

— Эй, мальчишки, идите сюда, — позвала Таня. — Я нашла. Мы все вместимся.

Танина пещерка оказалась узкой горизонтальной трещиной прямо под скалой. Запихнули туда мешки, протиснулись сами. Старательно засыпали вход щебнем и в кромешной тьме вытянулись на каменистом полу…

Сколько помнит себя Шурка, он всегда боялся пещер. Даже у себя на Байкале в пещеру, которая почти рядом с его домом, он никогда один не заходил. Ему казалось, что стоит только войти под тёмный свод, скала сразу же рухнет. Сейчас, лёжа с ребятами, он незаметно поднимает в темноте руку и щупает шершавый потолок. Шуркина спина холодеет, ему кажется, что потолок становится все ниже и ниже. Шурка начинает представлять, как потолок сейчас пойдёт вниз, выскочить не успеешь, и раздавит тебя в лепёшку.

— Куда ты полез! — закричал на Шурку Тимка.

— Мне душно. Я возле дыры хочу лечь, рядом с Петькой.

— По шее получишь!

— Мальчишки, пусть он ляжет у входа. Он, наверно, боится.

— Ползи сюда, — позвал Петька.

Шурка протиснулся к выходу и лёг на тёплый щебень рядом с Петькой.

Ребята быстро заснули под монотонный гул ветра и шелест песка, сдуваемого с уступов.

Петьку разбудил стон и какое-то грубое бормотание. Он прислушался: Тимка, Таня и Шурка дышали ровно, почти не слышно. На улице ветер утих и из пещеры не доносилось ни звука. Во сне почудилось, — решил Петька. Он засыпал, когда наверху явно раздались человеческие голоса.

— Отдашь карту, отпущу живым!

— Карту захотел, да я тебя, стерва, сам задушу.

Послышался шум возни. Петька нащупал Тимкино плечо, затряс:

— Проснись.

— Я не сплю, слышу.

Шурка тоже зашевелился и в темноте пополз через ребят в глубь пещеры.

— Куда прёшь?

Повизгивая от страха, Шурка забился в узкую щель. Проснулась Таня.

— Что случилось?

— Там дерутся.

Раздался выстрел. Затопали ногами, по-видимому, бандиты гнались друг за другом. Грохнуло подряд ещё четыре выстрела. Тимка расслышал, как пули тенькнули о скалу. Потом где-то далеко опять выстрелили, и стало тихо. Ребята долго лежали молча, боялись не только шевелиться, но и дышать громко.

Петька разгрёб щебень, высунулся наружу. У скалы, под которой прятались ребята, намело холмики рыжего песка. И на нём ясно отпечатались следы сапог с подковами и другие следы от охотничьих чирков с мягкой подошвой.

— Наверное, это мужики пьяные были, а вовсе не бандиты, — сказал Шурка.

— Глупый ты, они же о карте кричали, о лабиринте. Я с самого начала слышал, а потом Петька проснулся и тоже слышал. Это диверсанты, которые Мулекова ждали. И не трясись ты, а то врежу.

— Я тоже врежу, если надо, — запальчиво крикнул Шурка.

Тимка не успел его схватить, Шурка ловко увернулся и побежал вниз в зелёный распадок.

— Кончайте вы, собираться надо! — строго закричал Петька, — мешки вытаскивайте, завязывайте.

Тимка презрительно плюнул вслед Шурке и подошёл к пещере:

— Сейчас, Петька, быстро управимся.

Снизу из распадка донёсся пронзительный крик. Подскочили к спуску и окаменели. Навстречу им летел Шурка Подметкин. Лицо перекосил страх. Одним прыжком он взвился на уступ к ребятам.

Петька выхватил из кармана нож. Щурка хлопал глазами, молчал, его трясло, стучали зубы: — Там человек лежит, убитый насмерть, — едва проговорил Шурка.

Первым к трупу подошёл Петька. Убитый лежал вниз лицом. Левая рука подогнута. В правой зажат пистолет. Пустая обойма валялась рядом.

— Иди, Тимка, сюда. Обыскать его надо.

Словно онемевший, Тимка уставился на затылок убитого.

— Да не бойся ты, — с яростью прошипел Петька.

Тимка, крадучись, сделал два шага и опять замер на месте.

— Мне муторно смотреть на мёртвых людей.

— Иди, тебе говорят. — Петька кивнул на лежащего: — Это же фашист. Дохлых я их целыми горами видел.

Тимка, как во сне переставляя ноги, приблизился к Петьке.

Когда перевернули тяжёлый труп, оба вздрогнули. Лицо диверсанта походило на медвежью оскаленную пасть. Жёлтые зубы, как клыки, высоко торчали из-за губы. Застывшие глаза смотрели на ребят по-звериному.

Карманы диверсанта оказались пустыми.

— Мальчишки, — сказала из-за кустов Таня, — посмотрите, у него в кулаке какая-то картонка.

И опять Петька, он совсем потерял страх, стал разгибать толстые пальцы убитого. С трудом разжал и вытащил хрупкий обломок бересты. Внимательно рассмотрели: на нём была только пунктирная линия. И в начале четыре буквы: «Жарг…»

— Понятно, — сказал Петька — Жаргино.

Убитого снова перевернули вниз лицом и, положив все, как было, отошли, маскируя следы. Пистолет тоже не взяли, патронов в нём не было, носить с собой тяжёлую железяку нет проку. Да и опасно. Повстречается убийца, сразу сообразит, откуда взяли оружие. Не оглядываясь, прошли лощину, обогнули по краю полувысохшее болото и скрылись в таёжных дебрях. Шли осторожно. Присматривались к колодинам, стороной обходили кусты и каменистые обвалы. Следов диверсанта не обнаружили.

В сумерках вышли к истоку холодного ручейка. Костёр разводить побоялись. Спать легли под кучей поваленных обгоревших деревьев. У входа, где мог пролезть человек, насторожили капкан.

Слушая бульканье воды, разговаривали шёпотом.

— Обогнать бы этого бандита, да вычистить лабиринт под метёлку, — заявил Шурка. — Припрётся он туда, а там фига на постном масле.

— Обгоним, — отозвался Петька, — пойдём напрямки, через горы, и обгоним.

Шурка захихикал:

— Диверсант, наверно, мечтает, что старикашка Костоедов ждёт его в Жаргино, мол, к лабиринту за ручку проводит. Ха-ха. Не знает, что Костоедову да-а-вно заупокойную отслужили, — Шурка опять засмеялся, а Таня чувствовала, что ему совсем не весело.

Петька рассказал ребятам, как в Иркутске следователь говорил кому-то по телефону: «Не дождавшись действий от группы Мулекова, немцы могут сбросить второй десант из Японии».

— Петька, а если они всё-таки сбросят, тогда что?

— По телефону следователю ответили: «Проконтролируем».

— И все?

— Все.

Говорливый ручеёк незаметно усыпил уставших детей и, словно радуясь этому, заиграл на перекатах лунными бликами.

Петька проснулся раньше всех. Сухой веткой разрядил капкан и на четвереньках вылез наружу. Из кармана штанов достал компас, щёлкнул кнопкой. Красный конец стрелки показал на юг. Туда, где, перегораживая небо, как рубчатый горизонт, высился далёкий хребет.

— Дня через два-три к нему подойдём, — подумал Петька, — и диверсанта обгоним.

Петькины расчёты не оправдались. Буреломы, пропасти, топкие болота задерживали продвижение отряда. От усталости заметно ослабла Таня. Шурка тоже едва волочил ноги. Совсем почернело лицо у Тимки. Тогда Петька велел не жалеть пищу. Как ни странно, пища теперь сил не прибавляла. Но все равно утром, как только загоралась заря, Петька будил отряд и брал ориентир строго на юг.

ГЛАВА 8

— Ого, какой высоченный! За сто лет на него не вскарабкаешься.

— Не трясись ты раньше времени.

Подняв головы, ребята рассматривали хребет. Шершавой стеной он уходил в темноту неба. Где-то за ним опустилось солнце и последними лучами освещало с той стороны неприступные каменные громады.

Наступали сумерки. В воде уже поблёскивали редкие звезды. Осторожно по камням перешли реку. Решили заночевать на узкой песчаной полосе. Сбросили с плеч мешки. Развели костёр. Петька зачерпнул котелком воды, раскрошил туда последние четыре сухаря, размешал и поставил котелок на огонь. Сухие ветки пылали, как солома. Языки пламени, выхлёстываясь из костра, освещали тихие скалы, торчащие посередине речки. Эти скалы походили сейчас на каменные пальцы чудовища, утонувшего миллионы лет назад.

— Чего огонь-то такой развели, — забеспокоился Шурка.

— Пусть полыхает, быстрей сварится! — Тимка сидел на корточках, собирал по мешкам остатки припасов и складывал в холщевую сумку.

— Мальчишки, а Шурка правильно говорит, большой огонь бандит может увидеть.

— Он здесь не появится. — Петька помешал палочкой в котелке. — У него карта, он хребет стороной обойдёт.

— Я, например, думаю, что он и не пошёл искать Жаргино, а захоронил того убитого и спокойненько сидит, ожидает Мулекова, — громко произнёс Шурка.

Ему не ответили, потому что со стороны реки донеслось какое-то сопение, кто-то хлопнул как будто в ладоши, и громко вздохнул: — О-хо-хо-хо-хо. И опять хлопнули мокрыми ладонями: — И-хо-о-хо-о, — повторил голос тяжко.

Булькнула вода. Ребята замерли. У Тани похолодел затылок, ей показалось, что сейчас кто-то руками схватит её за шею. Вдруг Шурка, глядевший в сторону реки, дико закричал, вскочил и бросился бежать. Петька резко повернулся к реке. В свете костра прямо на него смотрела из воды круглая голова с прищуренными глазами. Усы, кажется, шевелились. Открывая неестественно рот, она произнесла: — О-хо-хо-о-о.

Петька вздрогнул. А когда снова посмотрел, головы уже не было.

— Тимка, это люди?

Бросив охапку веток в костёр, Тимка вскочил на ноги и закричал в темноту:

— Шурка! Иди сюда. Это бобры!

Шурка осторожно подошёл к костру. На реке опять послышалось шлёпанье по воде:

— Охо-хо-о-фры.

— Ложись, — прошептал Тимка.

Легли и вслед за Тимкой подползли к берегу. В том месте, куда падал свет, смотрело в сторону костра четыре круглые головы. Как будто стриженые старички.

— О, господи, — прошептал Шурка.

Головы бесшумно исчезли под водой, только в четырех местах разошлись тонкие круги. И опять послышалось шлёпанье и тяжкое вздыхание:

— О-хо-хо.

— Куда их столько плывёт? — спросил Петька.

— Не знаю, — Тимка посмотрел на проплывающие головы, — может, где-нибудь пожар.

Шурка подполз к Петьке:

— Их, наверное, водяной гонит, нам отсюдова тоже надо сматываться. От греха подальше.

— Опять ерунду мелешь. То у тебя домовой, то луновой, то водяной, — Петька встал. — Давайте лучше поедим, вытащил котелок из костра и поставил на плоский камень. Тимка достал ложки. Посматривая в сторону тёмной реки, ребята аппетитно ели кашу из распаренных сухарей.

Ночь. Нагретые за день стены хребта струят тепло. Свернувшись калачиками, спинами к костру, спят уставшие дети. Тёмные сосны на левом берегу стоят молча и, как дозорные, прислушиваются к далёкому тревожному гулу. Летучая мышь, выпорхнувшая из расселины, пролетела низко над спящими ребятами и, вдруг чего-то испугавшись, зигзагами понеслась к скальному острову. Не обращая внимания на костёр, по песчаной косе пыльным облаком пронеслись волки. На повороте бросились в воду, заработали лапами и мокрыми торпедами вылетели на том берегу. Среди сосен, вдоль берега, лёгкими тенями неслись косули. Волки, переждав испуганное стадо, бросились к ближайшей горе и, царапая когтями песчаник, полезли на неприступную вершину.

Повернув голову в сторону костра, тревожно протрубил изюбрь. Остановился. Повёл ушами. И, испугавшись нарастающего грохота реки, бросился прочь.

Первым проснулся Шурка. Повернувшись па спину, он открыл глаза. Было светло. Шурка посмотрел в сторону реки и закричал:

— Наводнение прёт!

Как ошпаренные, вскочили на ноги.

Неудержимой лавиной неслась река. Левый берег был уже залит. Из воды торчали только макушки сосен. В быстрых водоворотах крутилась пена. Песчаная полоска между хребтом и берегом уменьшалась. Мутные волны, наступая, прижимали ребят к серой стенке хребта. С шипением унеслись остатки костра. Шурка плакал с непонятными причитаниями.

Невысоко над водой Петька разглядел небольшой уступ. Перепрыгивая через пену, кинулся туда, встал под ним. Прижался к скале.

— Хватайте шмутки! Тимка, залазь на меня!

Тимка сразу сообразил, что нужно делать. Он набросил на себя телогрейку, мешок и вскочил на плечи к Петьке, крикнул:

— Таня! Быстрей!

Как муравей, цепляясь за одежду Петьки и Тимки, Таня взлетела на уступ. Шурка тоже взобрался на плечи к Тимке, хватаясь руками за скалу, выпрямился.

Таня вцепилась Шурке в воротник и помогла залезть на уступ.

— Меня поднимайте! — закричал Тимка, — там Петька падает.

Свесившись с уступа, схватили Тимку и потащили наверх. А внизу вода уже захлёстывала Петьку. Тимка вскочил на уступ, выдернул из мешка верёвку и, не распутывая, сбросил конец в воду. Петька ловко схватился, но его сразу сорвало с места, понесло:

—Тяните!

Шурка, Таня и Тимка, перебирая руками, потянули мокрую верёвку. Взобравшись на уступ, Петька задышал часто, как рыба. Потрясённые случившимся, ребята сидели молча, провожая глазами белые лохмотья пены.

Вода прибывала. Тяжёлые волны, накатываясь, уже доставали брызгами до уступа.

— Мальчишки, откуда столько воды взялось?

— Видать, тёплый ливень в горах прошёл, снег растопил, — ответил Тимка.

Над бурлящим разливом появился туман. Он стал густеть и окутывать вершины скал, торчащие на островке. Побледнело солнце, и Тимка заволновался.

— Дождь будет, наверно. Вода смоет нас отсюдова.

Шурка заморгал:

— Куда же нам деться? Я же вчера говорил, что место дурное, а вы на меня окрысились.

Тимка промолчал. Обжав на себе мокрые штаны, поднялся на ноги Петька и стал разглядывать стенку хребта. Вверху с Шуркиной стороны был покатый уступчик, а над ним чёрное пятно, и Петьке показалось, что это небольшая пещерка. Он перебрался к Шурке и, стоя на кромке, пытался рассмотреть её, но мешали нависшие камни. О том, чтобы подняться к ней, нечего было и думать. Шла ровная стена, без единой трещинки, некуда поставить ногу, не за что ухватиться рукой.

Мимо ребят, крутясь каруселью, пронеслась груда переломанных берёз. Тупая волна, догнав берёзы, ударила их с невероятной силой, поднялась, как живая, и вдруг прокатилась по уступу.

— Сумку унесло! — закричала Таня.

Тимка попытался схватить сумку, но налетела ещё одна волна и чуть не смыла всех четырех. Успели придавить животами мешки и, как клещи, вцепились в край уступа. Высокие волны пошли одна за одной. Шурка плакал, покорно наклоняя голову перед каждым ударом.

Откуда-то сверху, с хребта, подул cyxoй упругий ветер. Река, приглаженная им, забулькала, зарябила. Волны стали меньше и проходили теперь чуть нижа уступа.

И Тимка, и Петька, и Таня, и Шурка понимали, что пройдёт ещё час или два и следующий вал смоет их в бурлящую пучину. Петька кивнул на чёрное пятно:

— Может, верёвку туда забросим?

Тимка посмотрел вверх на уступчик, за которым пряталась как будто пещерка:

— Там верёвка не зацепится.

— Почему не зацепится? Мы к ней капкан заряженный привяжем. От удара он там сработает и челюТяниудь.

Шурка вытер кулаком лицо, встал на ноги и сказал радостно:

— Конечно, схватится! Давайте кидать. Через две минуты мы там плясать будем.

Шурка напросился кидать капкан первым. Он раскрутил верёвку в руке, и, развернувшись на месте, запустил его вверх. Капкан, описав в воздухе дугу, ударился о скалу, сработал и плюхнулся в пенную воду. Шурка едва устоял на ногах. Выдернул капкан из воды и, ни слова не говоря, положил его на уступ и лёг сам.

Петька перешагнул через Шурку и взялся за верёвку. Кидать было неудобно. Шершавая стенка хребта не давала размахнуться. И каждый раз капкан, чуть коснувшись нависших камней, срабатывал впустую и летел вниз. Петька заряжал его снова и, косясь на тёмную воду, опять кидал вверх. Онемели руки, закружилась голова, но Петька продолжал кидать, потому что с великой надеждой смотрел на него Шурка, смотрели Таня и Тимка.

В отчаянии Петька встал на самую кромку и, собрав все свои силы, швырнул капкан вверх. Привычного лязганья не раздалось. Капкан, перелетев нависшие камни, по-видимому, попал в расщелину. Но только Петька потянул за верёвку, капкан сорвался с высоты и, лязгнув челюстями, чуть не вцепился Тане в плечо. Хорошо, что Петька не растерялся и дёрнул верёвку в сторону. Он передал капкан Тимке, растянулся вдоль уступа и, касаясь лицом мутной воды, стал жадно пить. Вдруг сел. Посмотрел на скальный островок, к которому неслись белые сугробы пены, и громко закричал:

— Тимка, бросать бесполезно. Повернулся к Шурке: — Перестань ныть! На остров сейчас переправимся. Обвяжусь верёвкой и поплыву. А по ней вы переберётесь. Понятно?

— Петь, а ты не утонешь?

— Не утону.

Таня с Тимкой быстро распутали верёвки и связали их крепкими двойными узлами. Но когда Петька стал раздеваться, Шурка, схватился за верёвку:

— Я поплыву.

Петька потянул на себя:

— Отпусти! Ты в воде испугаешься.

— Я пугаюсь до поры до времени, а потом лучше ко мне не подходи.

Тимка завязал последний узел, затянул зубами, сплюнул в воду и спокойно, но решительно сказал:

— Пусть Шурка плывёт. Он в воде не теряется.

Петька отпустил верёвку:

— В случае чего, кричи, подтянем обратно.

Шурка, лёжа, сбросил одежду, обвязался два раза верёвкой, встал, посмотрел на островок, на торчащие из воды скалы и спросил:

— Верёвки хватит?

— Хватит.

Тимка, Таня и Петька взялись за второй конец верёвки, прислонились спинами к шершавой стене, упёрлись ногами в острый край уступа.

— Давай!

Шурка печально глянул на ребят, повернулся и бросился в воду. Полетели клочья пены. Его, словно соломинку, подхватило, завертело и понесло к каменистому островку. Худенькое тело то пропадало в бурлящей воде, то вылетало, как поплавок. Шурка, по-видимому, почувствовал, что его сносит в главное русло, и отчаянно заработал руками. Со дна вынырнула толстая лиственница. Корнями вперёд её несло прямо на Шурку. В брызгах и пене Таня увидела испуганные глаза Шурки.

— Верёвку ослабляй! — скомандовал Тимка, верёвка сразу же скрылась под водой. Шурка пытался взять вправо, но не смог. Дерево неумолимо неслось на него.

— Ныряй! — закричали все трое.

Шурка, наверное, услышал, потому что в самый последний миг исчез под водой. Лесина, подпрыгивая на волнах, пролетела мимо. Вслед за ней проплыли красноватые куски оторванной коры. Но Шурки не было, хотя верёвка убегала под воду быстро. Таня испугалась. Напрягся Петька, вглядываясь в мутные водовороты. Освободившись от верёвки, Тимка быстро сдёргивал рубашку…

Но Шурку спасать не пришлось. Он вылетел у самого острова. Его перевернуло волной, но он успел зацепиться за выступ скалы. На четвереньках вылез, чуть дыша, как загнанный волчонок, стал развязывать узел на поясе. Поднялся к лопнувшей круглой глыбе, накинул на неё верёвку, затянул петлю, махнул ребятам рукой:

— Переправляйтесь!

И сам устало опустился па песок. Тимка с Петькой заторопились и через полминуты мокрая верёвка, роняя капли, как струна, задрожала над рекой. Привязав к себе на спину мешок, первым стал перебираться Тимка. Он, как крохотный паучок, быстро добрался до середины, забросил на верёвку обе ноги и вскоре был на островке рядом с Шуркой.

Перед тем, как отпустить Таню, Петька обвязал её своим ремнём, петлю забросил па мокрую верёвку и застегнул пряжку.

— Если руки сорвутся, — сказал он, — ремень тебя удержит. Таня перебралась быстро. Оставшись один, Петька запихал в мешок телогрейку, Шуркину одежду, капкан и, окинув взглядом уже затопленный уступ, пополз по верёвке. Тяжёлый мешок, висевший за спиной, и иногда касался белых бурунов, и тогда Петьку дёргало, натягивалась верёвка.

ГЛАВА 9

Ныряющая в волнах коряга зацепилась за верёвку. Задёргалась, заколотилась, как живая. Петька испугался, быстрей заработал руками и, раскачавшись, прыгнул на остров. Верёвка натянулась и лопнула. Отсюда было видно, как короткий конец вылетел из воды и, словно ремнём, стеганул по стенке хребта.

— Выбирай верёвку! — закричал Тимка.

Подскочили, потянули. Мокрая верёвка ложилась большими кольцами на песок. Шурка осмотрел разрыв, чмокнув губами:

— Жаль, большой кусище пропал.

— Радуйся, что сами не пропали.

Шурка сплюнул:

— Со мной не пропадёшь. В таких делах я фартовее всех.

— Ты хвастунее всех.

Шурка промолчал, потому что у Тимки глаза сузились и не обещали ничего хорошего.

Таня расплела косы, выжала воду из волос, села па камень, чтобы снять башмаки, и заметила на песке какие-то вмятины. С одной стороны они шли часто, с другой — были еле заметны. Таня встревожилась.

— Мальчишки, здесь на острове, наверно, ещё кто-то есть.

Шурка от Таниных слов часто замигал. Петькина рука скользнула в карман к ножу. Тимка вздрогнул, оглянулся назад.

— Мальчишки, здесь, возле меня, посмотрите.

Следы были непонятными. Ни волк, ни рысь, ни изюбрь. Даже медведь таких следов не оставляет. Может, это был человек? Но почему он так передвигался, как будто шёл на локтях или на пятках, не касаясь пальцами мелкого щебня?

Параллельно следам шли по обе стороны редкие, но глубокие ямки. И тоже не определишь, кто их оставил. Щебень и песок осыпались, и разобраться невозможно. Может, кто шёл на костылях, обмотав ноги тряпками?

— Проверим, куда они идут.

Тимка снял с себя рубаху и штаны, бросил на мешки. Отыскал в щебне острый камень, зажал в правой руке. Петька вытащил нож, раскрыл, подал Тане.

— Покараульте вещи, а мы сходим, посмотрим.

Шурка отскочил от мешков:

— Я не буду оставаться. Тоже мне, дурачка нашли, он нас здесь сразу угробит.

Таня взяла у Петьки нож, села на мешок:

— Иди, Шурка, с ними, я одна останусь.

— Ха, ежели это тот самый убивец, он и тебя не пожалеет.

— А я за камень спрячусь, иди, Шурка, иди.

Петька, сердито сопя, сбросил с себя сырую одежду:

— Ладно, пойдём все.

У обвалившейся скалы догнали Тимку. Стали внимательно рассматривать землю. Непонятные следы то шли вверх к камням, то спускались к воде, местами пропадали, смытыеТяни. И сразу следы исчезли.

— Смотрите, наверху пещера, — прошептала Таня.

Петька быстро взял у Тани нож:

— Ждите здесь, я подкрадусь.

— Не лезь, Петька. Ежели он там притаился…

Не дослушав Шурку, согнувшись, Петька бесшумно, как тень, побежал между камней к пещере.

Ребята спрятались за торчащую ребром глыбу и наблюдали за Петькой. Вот он остановился перед тёмным сводом, как будто прислушался, и на цыпочках вошёл в пещеру. Тимка, глядя вверх, втянул от волнения голову в плечи, сжимая в руке острый камень, похожий на кинжал. Петька не показывался. Среди скал шумела разъярённая река. Шлёпали волны. Вода, стекая обратно, тащила за собой мелкие камни. Шаркающий звук пугал Таню. Из пещеры земляным комочком вылетела летучая мышь. Расправила крылья, поднялась выше и скрылась за скалой. Следом за ней вылетело ещё несколько штук, шарахаясь друг от друга, разлетелись в разные стороны. Наконец, появился Петька. Он посмотрел по сторонам и спокойно спустился вниз.

— Бояться нечего, — сказал он, — пещера пустая.

Обследовав склон, ребята никаких следов не обнаружили и повернули обратно.

— Тимка, кто это мог быть?

— Не знаю, Таня. Наверно, зверь какой-нибудь.

Они подходили к своей стоянке, когда Тимка отпрянул назад:

— Ложись!

Упали. Задышали в песок.

— Кто там? — тихо спросил Петька.

— Ворона! Ползите ко мне!

Подползли и стали наблюдать.

— Они зазря не прилетают, — прошептал Тимка, — где-то пожива есть.

Ворона перелетела с одного камня на другой, каркнула осипшим голосом, подпрыгнула и, свистя большими крыльями, поднялась на зубец скалы и опять каркнула.

— Кричи. Кричи. Показывай нам, где жратва лежит, возьмём у тебя маленько.

— Шурка, а как ты думаешь, какая жратва? — Понятно какая: кабарга, коза, изюбрь. У Шурки заблестели глаза: — А может быть и сохатка со скалы бухнулся и лежит себе свеженький, нас ждёт. — Шурка глотнул слюну: — А в нём килограммов триста, не меньше. А следы, я думаю, это он оставил…

Тимка оглянулся назад:

— Тише вы там!

На крик большой вороны прилетели три маленькие и, опасливо поглядывая на ребят, кружились над островом. Вытянув шею, как петух, опять закричала большая ворона и, расправив крылья, резко пошла вниз на другую сторону скал. Три маленькие нестройно поспешили за ней.

Тимка быстро надернул на себя одежду, схватил у Петьки нож, сунул ноги в башмаки.

— Сейчас вернусь, — и побежал вдоль скал. Обогнул одну глыбу, другую и скрылся. Немного полежали молча, потом поднялись. Шурка потёр руки:

— Чую я, мясечка наедимся до отвала.

— Не радуйся раньше времени, может, там и не зверь лежит.

— А кто? — испугался Шурка.

— Никто.

«Карр-карр-карр» разнеслось над островом.

— Ура! — закричал Шурка, — поживу Тимка отобрал.

Четыре вороны вынырнули из-за скал, покружились над ребятами и уныло потянулись в сторону затопленных сосен. Издали казалось, что это они крыльями поднимают белую пену над рекой. Шурка поклонился им вслед:

— Спасибочки за гостинец.

Тимкаподнял на плечи мешок:

— Давайте занесём шмутки в пещеру и пойдём его искать.

Быстро поднялись к пещере. Вещи сложили в тёмном углу подальше от выхода. Шурка как будто чувствовал удачу, настроение у него поднялось.

— А пещера ничего себе, знатная, — сказал он, — если бы харчи были, в ней можно хоть сто пятьдесят шесть лет прожить. Камнями отбиваться. А если обваливаться начнёт, то и выпрыгнуть всегда успеешь.

— Такую пещеру, Шурка, бомбой не развалишь.

— А если, Петька, две сбросить?

— Бесполезно. Хоть сто. В ней дикари жили, а они, ты, Шурка, не думай, не дураки были.

Сам знаю — они огонь придумали.

Как по команде остановились: пахло костром или, вернее, палёной щетиной. Петька, как сумасшедший, ни слова не говоря, вдруг бросился обратно на скалу, исчез в пещере и через мгновенье вылетел оттуда с котелком. Побежали по сыпучему щебню, между водой и скалами. Поглядывали на зазубренные вершины. Но перехода на ту сторону скал не видели. Неожиданно сзади ребят раздался переливистый свист. Оглянулись. В трещине, которую они совсем не заметили, стоял Тимка и махал им рукой.

— Молодцы, что котелок захватили, мяса наварим! — блаженно улыбаясь, он взял у Петьки котелок, спустился к воде, стал споласкивать.

— Косуля там или что ещё побольше? — спросил Шурка.

— Кабан. Молодой кабанчик, — почти пропел Тимка. — Те следы у пещеры были его. Передние ноги перебиты. На коленках шёл, а задними, наверно, упирался. От воды на скалу залез, не удержался и на ту сторону хряпнулся.

— Сало-то на нём есть?

— Есть, Шурка, есть.

Трещина в скале была сквозная. Протиснулись и оказались на небольшой каменистой полянке. Со всех сторон она была плотно огорожена скалами.

Посреди этого дворика трещал костерчик. На камнях три стопки аккуратно вырезанных брусков сала. Шурка подошёл, пощупал руками, понюхал каждый кусочек и, глотая слюну, спросил:

— А где, Тимка, остальное?

— Я только верхний бок вырезал, остальное испортилось. Вон там, в промоине, камнями завалил.

Тимка выбрал кусочек помясистее, положил на крапиву.

— Таня, ты вари суп, а мы коптильню сделаем, а то сало может пропасть.

— Хорошо, Тимка, только соли-то нет.

— Крапивы побольше положи, и без соли сойдёт.

Острыми камнями мальчики вырыли две ямки и соединили их узенькой канавкой. В большую сложили сало, в маленькой развели костёр. На огонь наложили сочного зелёного мха. Обе ямки и канавку закрыли плоскими каменными плитами. Серый дым из маленькой ямки, как по трубе, пополз по канавке в большую и оттуда между плитой и землёй стал пробиваться наружу тонкими струйками.

— Пусть пробивается, тяга лучше будет, — сказал Тимка.

Он отряхнул руки и подошёл к костру. Отгрёб в сторону угли и сдвинул горячий камень. Под ним оказался толстый шипящий кусок сала. Тимка проткнул его палочкой и выдернул. С него капал и вспыхивал в огне жир. От вкусного запаха у Петьки закружилась голова. Быстро, как фокусник, Тимка разрезал кусок па четыре части.

— Ешьте. Заморим червячка, пока суп не сварился. Горячая пища наполнила тело лёгкой усталостью. Захотелось спать. Сняли кипящий котелок с огня, поставили на угли и разлеглись вокруг костра. Смотрели в сереющее небо, нехотя перебрасывались фразами.

— Мальчишки, где будем ночевать?

— Здесь переночуем, огонь побольше разложим и до утра суп будем хлебать.

— А вещи?

— Принесём сюда.

— Да их и там никто не тронет.

— Тимка, наводнение долго продержится?

— Всяко бывает, может, и десять дней держаться.

— Мальчишки, а ловко мы спаслись.

— Лучше не вспоминать.

Шурка вытер ладонью лоб.

— Дождь на меня капнул.

Редкие крупные дождинки шлёпнули Тимку по животу, Таню по ногам. На Петьку не упало ни одной капли. Вскочили на ноги. Тимка снял с угольков котелок и, зевая, громко сказал:

— Пойдёмте в пещеру ночевать и там пошамаем.

Шурка прищурил глаза:

— А тут сало наше никто не стянет?

— Стянуть некому, а вот если дождь разойдётся или вода в реке поднимется, может залить. Караулить надо.

Шурка испугался, как бы его не заставили караулить, и стал всех уверять, что дождя не будет и коптильню не зальёт, она, мол, на бугорке.

— Не бойся, я буду дежурить, — сказал Петька. — Сейчас провожу вас и вернусь обратно.

Через щель ребята выбрались на берег и пошли к пещере. Горячий котелок несли по очереди. Потом хлебали суп и разговаривали о лабиринте Гаусса, о Жаргино, об умершем старике Костоедове, о смерти которого бандит не знает.

Когда начало темнеть, Петька собрался идти сторожить коптильню. Набросил на плечи старую курточку, взял в руки капкан:

— Поставлю его в щели. Утром, когда пойдёте ко мне, будьте осторожны, не попадитесь в него.

Тимка прошептал Петьке па ухо:

— Смотри, ночью река может ещё подняться. Если что, хватай сало и на уступ, который возле щели. Мы отсюда к тебе подберёмся, верёвки сбросим.

— Ладно.

— Я ночью тебя подменю.

— Не надо, зачем двоим мокнуть.

Петька вышел из пещеры и стал спускаться.

— Счастливо тебе, Петька, не трусь там! — крикнула сверху Таня.

Петька благополучно добрался до щели, протиснулся в каменный дворик. Сразу же зарядил капкан и осторожно поставил его в проломе. Костёр, на котором варили суп, прогорел. Угольки, подёрнутые пеплом, едва светились. Петька подошёл к коптильне, поднял плиту. В маленькой ямке сразу же вспыхнуло пламя, и от этого и дворик, и скалы потемнели. Петька сложил в ямку самые толстые сучья, забил плотно сырым мхом и опустил плиту. Наступающая ночь усилила звуки. Казалось, что река стала реветь громче, что волны по острову теперь бьют сильней. Несколько холодных капель упали Петьке на голую шею. Он посмотрел вверх: над скалами, по-видимому, нависла туча, потому что капли дробью барабанили по камням, зашипели на горячих плитах коптильни. Петька заметался. Бросился к пролому, но, вспомнив, что там капкан, отпрянул. Зашарил под скалой, пытаясь найти хоть какую-то выемку, куда, можно было бы забиться.

Дождь припустил. Петька нащупал нависший над землёй каменный козырёк, опустился на колени,Запив и жалила лицо. Острые камни резали ладони. Спина и ноги были уже мокрые, когда Петька залез в свою спасительную нору. Она была низкой и совсем короткой. Чтобы спрятать ноги от дождя, Петьке пришлось подтянуть коленки к подбородку. То ли от усталости, то ли от переживания у Петьки на глазах выступили слезы. А через минуту он уже спал.

Разбудил его холод. Петька протянул руку, нащупал выход, вылез наружу. Дождя не было. Трясясь от озноба, стал искать коптильню. По запаху нашёл её. Камни были тёплые, даже горячие. Петька лёг на спину, во всю длину коптильни. Лежал долго, пока не перестали стучать зубы. Потом перевернулся на живот, прижался ухом к тёплому камню и спокойно задремал.

Петька не видел, что из-за глыбы, лежащей недалеко от коптильни, за ним наблюдают маленькие немигающие глаза.

Петька закашлялся и проснулся. В горле пощипывало. Тошнило. Он попытался встать, но руки и ноги не слушались. Угарный дым, выползающий из-под плиты, бил Петьке прямо в лицо. Теряя сознание, Петька выгнулся дугой и скатился с коптильни вниз, на камни, охлаждённые дождём и туманом. Лежал долго. Пришёл в себя от того, что почувствовал биение сердца. Перед глазами неслись какие-то колдуны, ведьмы и смеялись, и касались холодными пальцами лица.

В голове бухало, как будто разрывались бомбы. Петька застонал и смог встать на колени. Светало. Коптильня и скалы кружились вокруг Петьки в тошнотворном хороводе. Сдавливая руками виски, Петька едва поднялся на ноги. Его стало знобить. От рук, от одежды неприятно пахло дымом. Покачиваясь, отошёл подальше от коптильни и лёг на спину. В глазах вспыхивали красные и зелёные искры, но шум в голове, будто стих. Петька стал глубоко вдыхать сырой предрассветный воздух, и с каждым вздохом становилось легче и легче. Захотелось спать. Он стал зевать и незаметно заснул.

На бушующую реку, на остров, на скалы медленно наползал туман. Петьку разбудил шорох. Кто-то шарился в их коптильне. Петька повернулся на бок, схватил рукой камень и, не таясь, выскочил. Но было уже поздно, что-то тёмное мелькнуло в сторону щели. В три прыжка Петька подскочил к коптильне. Плоский камень был отброшен, рядом с ямой валялись куски копчёного сала. Петька бросился к пролому, закричал, чтобы испугать невидимого пришельца. И сразу там, в щели, раздался металлический лязг капкана, и злобный визг понёсся по просыпающимся скалам.

Таня, Тимка и Шурка шли к Петьке, когда услышали этот пронзительный визг. Как вихрь помчался Тимка на помощь к Петьке. Немного отстав от него, неслась Таня. Чуточку только замешкался Шурка. Сначала он схватился за камень, но поднять его не смог, оглянулся вокруг — ничего подходящего не было, тогда он заскочил в воду, схватил проплывающий сучок, похожий на кочергу, и так наддал, что сразу нагнал Таню, а потом догнал и Тимку.

В расщелине шла драка, потому что крики стали пронзительнее. Тимка выхватил из Шуркиных рук коряжину и бросился туда.

«Наверно, там диверсант, который идёт в Жаргино», — подумала Таня, но, проскочив через пролом, увидела странную картину. В стороне от коптильни, лязгая зубами, крутился на месте бурый лохматый зверь. Когда он кидался на Петьку, подскакивал Тимка и тыкал зверя коряжиной. Когда зверь разворачивался, его хлестал прутом Петька. Молнией сверкали его зубы. Шурка Подметкин в боевой позе стоял возле коптильни.

Вдруг зверь бросился на Таню.

— Беги! — закричал Петька. В воздухе свистнул его прут. От Петькиного удара зверь развернулся на месте, поТяни заревел и бросился на скалу. Капкан, ударившись о камень, отлетел. Освобождённый зверь замелькал в расселинах. На вершине скалы он опять рявкнул и скатился на сторону.

— Гнусь таёжная, — сказал вслед росомахе Тимка, плюнул на землю. Петька тоже сплюнул:

— Оружие бы нам, какое, я бы её проучил…

Копчёное сало они сложили в мешок, коптильню завалили камнями, замаскировали все следы, как будто здесь никто и не был, и пошли в пещеру. Шурка шёл впереди, поплёвывал на ладони и потирал места, слегка обожжённые углями. Сейчас ребята заметили, что вода в реке намного спала, потому что слева, выше острова, показались среди волн макушки затопленных сосен. Дожидаясь, пока полностью спадёт вода и можно перейти речку вброд, Петькин отряд провёл на острове три дня. Жили в пещере. На ночь у выхода настораживали капкан.

В дни вынужденного сидения на острове в Петькином отряде произошло значительное событие. Появился боевой лук и стрелы с каменными наконечниками. Наконечники ребята нашли в песке, в дальнем углу пещеры. А лук сделал Тимка. Сначала лук получился неудачный, потому что вместо тетивы натянули верёвку, стрела летела недалеко и вихляла в воздухе. И тут Петька вспомнил, что в отцовских книгах он читал про древних охотников тангутов. Они делали тетиву не из ремней и даже не из жил, а из женских волос. Через несколько минут Тимка с Петькой уже плели тетиву из волос. Таня сидела рядом с Шуркой и молча наблюдала за их работой.

— Ничего, Таня, не переживай, к нашему возвращению волосы у тебя отрастут, и косы будут ещё длиннее.

— А я, Петька, и не переживаю.

ГЛАВА 10

Луна, сиявшая из-за хребта, так и не смогла одолеть высоты. Она застряла в каменных зазубринах и смотрелась сейчас круглым молочным пятном. Небо быстро синело.

Петька сладко зевнул, поёжился от утренней прохлады и стал будить свой отряд. Вчера вечером вода спала совсем, и бешеная река снова превратилась в мелкий ручей. О наводнении напоминали только завалы вырванных деревьев, кучи камней, разбросанных по всей долине да клочки грязной травы, зацепившейся за макушки сосен. Ребята спросонья, запинаясь о камни, спустились к ручью, умылись. И молча, подняв мешки на плечи, перешли по воде к подножью хребта. Он был мрачным и неприступным. Здесь подниматься нечего было и думать. Почти отвесные утёсы доставали до облаков.Тимка, что хочет пить. Не обращая на него внимания, шли, не сбавляя шагу.

Перед самыми сумерками в хребте стали попадаться глубокие трещины, заросшие по краям кустарником. Кое-где виднелись осыпи. У первого же небольшого ущелья остановились на ночлег. Место было открытое, и костра на всякий случай разжигать не стали. Легли на тёплые плиты, подложив под головы мешки.

— Петька, — спросил, засыпая, Шурка, — а, сколько километров отсюда до японцев?

— Спи, Шурка, не бойся, две тысячи километров, а можем, и больше.

Было ещё прохладно, когда ребята, проглотив по кусочку копчёного сала, начали восхождение на хребет. По ущелью прошли с полкилометра и в конце его по каменным осыпям выбрались на широкий карниз, ровный, как беговая дорожка. По нему шли долго. Карниз петлял по утёсам, делался то шире, то сужался, но неуклонно шёл к вершине хребта. Тимка с Петькой внимательно смотрели под ноги, потому что ещё в начале пути им показалось, что здесь кто-то уже проходил.

Карниз кончился неожиданно. Началась крутизна, и пришлось подниматься на четвереньках. Справа увидели небольшую лощину. Ползком по узкой кромке перебрались туда. Отошли подальше от края и сбросили с себя мешки. Огляделись. Лощина шла на юг и была дном неглубокого, но, по-видимому, длинного ущелья. От камней, от стен ущелья несло теплом. Белый, осыпавшийся с уступов песок отражал солнце.

Лёгкие мотыльки беззвучно порхали над кустиками шиповника. И вот тут-то чуть не случилась беда. Позади Тимки послышался шорох. Тимка вскочил, обернулся. Прямо на него ползла, делая быстрые зигзаги, толстая змея. Он бросился вверх, но вдруг отпрыгнул в сторону. Оказывается, там, наверху, лежала, нежась на солнце, такая же длинная змея, только потоньше.

Змеи развернулись головами в сторону ребят и, готовясь к прыжку, старались незаметно скрутиться в кольца. Непонятно, почему мальчишки стояли, как загипнотизированные. Змеи продолжали сворачиваться. Таня, отпихнув мальчишек, кинула камнем со всей силы. И вгорячах промахнулась. Змеи пошли в атаку. Но их уже встретил целый град камней. Тонкая змея кинулась в трещину, еле затащив расплюснутый ударом хвост. Толстую, которая подкрадывалась к Тимке, ребята расхлестали камнями. Она ещё извивалась, когда Петька схватил её за хвост и, размахнувшись, шмякнул о скалу. Змея обмякла, как мокрая верёвка.

Отдыхать ребята не стали и, взяв свою поклажу, пересекли лощину и медленно, щурясь от солнца, пошли по дну ущелья вверх.Тимка, лук и стрелы.

Ущелье вывело ребят на горные луга. Трава здесь была темно-зелёная и свежая, как будто только что обрызганная тёплым дождиком. По всему лугу, как обгоревшие немецкие танки, лежали чёрные глыбы гранита. Небольшие скалы на северной стороне утонули в мелком щебне и местами заросли тяжёлым мхом. Тимка сказал, что возле этих скал обязательно будет ручеёк. Прошли туда, но ручейка не оказалось. Он высох, наверное, ещё ранней весной. Там, где он протекал, лежали теперь плоские тёплые камни, да покачивались огромные седые уши лопухов. Ребята насобирали сухих веток, коряжин и принесли все к гранитной глыбе.

— Попить бы маленько, — плаксиво сказал Шурка.

— Разводите костёр, а я воды добуду, напьёмся вдоволь.

Тимкаработал быстро — наполненный котелок принёс к костру:

— Пейте понемногу.

— Тимка, а от такой воды с нами ничего не случится, животы не заболят?

— Не бойся, Таня, она ещё пользительнее. Такой водой бабка Носониха нутренности лечит. — Тимка сам отхлебнул несколько глотков и поставил котелок на огонь.

— Варенье вам сготовлю.

— Из чего, Тимка?

— Сами увидите из чего, пойдём со мной, Петька.

Они сходили к высохшему ручью, навырывали лопухов, принесли к костру и стали обрабатывать. Листья отбросили, а корневища искрошили мелко, как табак, и сложили в котелок. Закипевшая вскоре вода превратилась в густой кисель. Тимка сел совсем рядом с костром и терпеливо помешивал варево.

С той стороны хребта закатилось солнце, потому сразу сделалось темно. Снизу потянуло прохладой. Петька запихал в костёр белый обломок дерева, сухого, как порох. Этот обломок, принесённый откуда-то ручьём и обкатанный на камнях, походил на согнутую спину человека.

От большого огня варево в котелке запыхтело, словно гречневая каша. Тимка почерпнул с самого дна, попробовал:

— Вкусно, — снял котелок, поставил на камень, вытащил из мешка ложки: — Ешьте.

Сладкое повидло с лёгкой кислинкой понравилось всем. Шурка стал торопиться. Он зачерпывал полную ложку и, обжигаясь, глотал, как лягушонок. От старания на лбу у него выступил пот.

— Ты не жадничай, Шурка, всем хватит. Сытное, с него пить захочется.

— Ничего, напиться-то я всегда успею. Петька, Тимка и Таня, посмотрев на Шурку, засмеялись. Потом они ходили за водой. Полный котелок поставили возле глыбы, чтобы ночью нечаянно не опрокинуть. Сразу за ним насторожили капкан. Сверху его прикрыли листьями лопуха. Сами легли на телогрейку головами к чёрной глыбе и смотрели на мигающие звезды.

Петька вдруг сел и стал обшаривать свои карманы. Вытащил красный шёлковый галстук, положил его на камень. Этот галстук год назад привёз с фронта Танин брат. Галстук был у него однажды на танке вместо флага, когда они входили в освобождённый от гитлеровцев город Торопец.

— Ты что, Петька, ищешь?

— Ничего я, Таня, не ищу. Давайте все подозрительное спрячем здесь.

— Зачем, Петька?

— На всякий случай, если кого повстречаем.

Шурка подскочил, как мячик:

— Страшное чего-нибудь приметили, да?

— Чего орёшь! — набросился на него Тимка, — вытряхивай карманы! Сказали же, на всякий случай. Обратно будем ворачиваться, возьмём.

Таня положила на камень коробочку из-под вазелина, там была последняя фотография родителей и телеграмма, вернее, ленточки с телеграммы, на которых были страшные слова: «Погиб в бою смертью храбрых» и подпись — «экипаж танка».

Шурка положил гильзу от автомата, солдатскую пуговицу и красную бумажку — тридцать рублей.

— Больше у тебя ничего нет?

— Ничего.

У Тимки было только одно письмо, которое перед гибелью написал ему отец.

Все вещицы, письмо, путёвки и свои бумаги Петька завернул в листья лопуха и засунул далеко под гранитную глыбу. Дыру тщательно засыпал сухим щебнем и спросил Шурку:

— А у тебя акт милицейский живой?

— А как же. В куртке, в газете завёрнутый. Его тоже прятать?

— Наоборот, его на самое видное место всегда ложить будем. Прочитают и сразу поверят, что мы просто бродяги.

— А кто, Петька, прочитает? — с тревогой спросил Шурка.

— Ну кто, ну, например, в Жаргино, кто встретится. Не здесь, понятно же…

— Петька, а про лагерь рассказывать?

— Про лагерь и про убитого молчать. Бродяги, мол, и все.

Ребята снова легли и уже засыпали, когда Таня спросила:

— Шурка, отчего у тебя отец такой злой и в припадки падает?

Шурка повернулся лицом к Тане:

— Сначала, когда вы ещё не приезжали на Байкал, он не совсем припадошный был. А как война началась, дед Подметкин какие-то корешки стал парить и моему отцу давать вроде для того, чтобы выздоровел, и чтоб на фронт его взяли. Поил его по нескольку раз в день, да видать и перестарался. Теперь у него падучая приключается. Шмякнется, где ни на есть, дёргается кабан коротконогий, пеной задыхается. Ну и всякое такое.

— А что это «всякое такое», — спросил сзади Петька.

— Дерётся, наверно, — сказала Таня.

— Ещё как дерётся, нас с мамкой бьёт, чем попало. Я раз за неё заступился, а он меня ударил крышкой от кадушки. Целый день я без памяти лежал, — Шурка тяжело вздохнул: — Кончится война, уйдём мы с мамкой от Подметкиных, куда глаза глядят. Они долго лежали молча. Где-то слышался тонкий писк, шорох, где-то в поднебесье, может, на самой вершине хребта, то ли всхлипывала, то ли вскрикивала во сне какая-то зверюшка. Её рыдающий звук усиливался в глубоких ущельях.

Поднялась луна. Она была кровавого цвета, как перед бурей. Ребята уже давно спали. Они не слышали, как сзади, из-за чёрной глыбы, неслышно вышел высокий человек с оплывшим лицом и большими ушами. Он осторожно переступил через заряженный капкан и толстой рукой дотянулся до мешка. Беззвучно поднял его в воздух и исчез с ним в темноте. Через минуту так же тихо появился и положил мешок на место. Покосился на капкан, на лук, на стрелы и поднял котелок. Выпил воду всю без остатка. Поставил котелок на место и осторожно опрокинул.

Утром Петька проснулся оттого, что вкусно пахло супом. Он повернулся на бок и открыл глаза. У костра на камне, пригорюнишиись, сидел Тимка и помешивал ложкой в котелке.

— Что варишь? — тихо спросил Петька.

— Щавеля маленько нашёл, щи с копчёным салом будут.

Тимка встал, подошёл к Петьке, наклонился к уху:

— Ты ночью сало не ел?

— Нет, а что?

— Значит, Шурка ел или Таня.

— Они ночью не вставали, я бы слышал. А что случилось, Тимка?

— Вечером сверху я положил самый мясистый кусок. Мешок маленько открыл, чтоб сало проветрилось.

А сегодня куска нет и вода пролита.

— А кто мог быть?

— Росомаха, видать, схватила, пока я ходил за щавелем.

— Она бы в капкан попалась.

— Да я, дурак, утром его разрядил и ушёл, она и напакостила.

— А может, человек?

— Нет. Я проверил. Нигде никаких следов.

ГЛАВА 11

В полдень ребята вышли на гребень хребта. Нестерпимо палило солнце. До камней, покрытых пылью, нельзя было дотронуться рукой. Обжигало.

Сразу спуститься на южную сторону не удалось, потому что склон гребня отвесной стеной уходил вниз, туда, где клубились белые, как вата, облака. Они закрывали ущелье. Временами оттуда дышало плотным горячим воздухом. Петька вынул компас, посмотрел на стрелку. И на запад и на восток ущелье тянулось до бесконечности.

— К востоку все хребты мельчают, нужно идти туда, сказал Тимка.

На взмокшие спины подняли мешки. Пошли. Капкан раскалился на солнце, и Тане пришлось завернуть его в телогрейку.

Хотелось спать. В глазах у Тани то появлялись, то исчезали красные и зелёные искорки. Тимка шёл впереди и отворачивал нагретые камни. Он надеялся найти под ними хоть каплю влаги. Но под камнями было также сухо и пыльно, как и сверху.

Солнце стояло в зените и теперь нещадно жгло спины и затылки четырех маленьких скитальцев.

Шурка не выдержал первым, он лёг в ямку под огромную глыбу и заплакал:

— Идти не могу, хоть убейте.

Тимка безумный, твердил одно и то же:

— Хочу пить. Хочу пять. Хочу пить.

Подошёл Петька, посмотрел на опухшее Шуркино лицо, на синие круги под глазами у Тани, на Тимкины потрескавшиеся губы и сказал самым бодрым голосом:

— Отдохнём. Я чувствую, ещё немного и начнётся отличный спуск. Как по ступенькам. — Петьку качнуло. У него закружилась голова. Но он не подал и виду. Молодцевато сбросил мешок и залез в тень под глыбу. Петьке сделалось плохо. Сдавило горло. Закачались перед глазами запылённые глыбы. Невыносимо захотелось пить. Вспомнил Байкал. Окажись он сейчас там, на берегу, выпил бы целое ведро. Петька лёг на бок, и ему показалось, что он даже слышит журчание холодной воды.

Таня с Тимкой сидели под другой глыбой и видели, что Петьке совсем плохо. Вот он перевернулся на другой бок и беспомощно вытянул голову. Немножко отполз и опять лёг. И вдруг сел.

— Ребята, там внизу вода. Послушайте.

Тимка, Шурка и Таня легли пластами, плотно прижались щеками к горячим плитам: буль-буль-буль.

Сомнений не было, внутри скалы журчал ручеёк.

Мальчики ползали на животах, выслушивали. Яснее слышалось в ямке под глыбой, куда ложился Шурка. Ударили по этому месту камнем, подземная пещера ответила гулким эхом.

Петька,Тимкается щель, через которую можно черпать котелком воду.

Яму под глыбой ребята вычистили до последнего камешка, но щели не оказалось. Лежали там толстые, скальные плиты. Расстроенный, Шурка отполз подальше и сел, и даже не стал смотреть в сторону глыбы. Тимка с Петькой колотили вдвоём тяжёлым булыжники по плитам. Потом Петьку сменила Таня.

Встал на помощь Шурка. Втроём они подняли самый большой камень и ударили по плите. Камень раскололся надвое. Но и от плиты отлетел острый угол. Появилась небольшая щёлка. Таня смогла втолкнуть туда только ладонь.

— Мальчишки, оттуда холодом несёт. — Тимка лёг на живот, но в щели было темно, и он рассмотрел всего лишь неровные стенки. Они шли в темноту, почти касаясь, друг друга.

Это была гранитная скала, лопнувшая тысячи лет назад. Потом, наверное, были ещё землетрясения. Со временем трещину затянуло, покрыло щебнем и пылью.

Тимка отполз от щели. Сел. Опустил голову и сказал, еле ворочая распухшим языком: — Воды здесь не добудем. И не шевелился, как будто приготовился в такой позе умереть. Шурка и Таня тоже сидели оцепеневшие и безразлично смотрели на маленькую трещину.

Из пропасти, как из духовки, несло жаром. Копчёное сало размякло и на мешке появились жирные пятна.

Петька, наконец, встал. Закачался. Но устоял. Опираясь рукой о глыбу, подошёл к Тимке:

— Нельзя сидеть, Тимка! Давайте искать! Может, щель где-нибудь расширяется.

Тимка поднялся на колени. Растормошили Шурку. И поползли, часто прижимаясь щеками к камням.

Подземный ключ словно издевался над слабеющими ребятами. Он то журчал у самой поверхности, то пропадал совсем. Мальчики ползли, удаляясь все дальше и дальше от Тани.

У Петьки пошла из носу кровь. Тимка хотел встать, чтобы помочь Петьке, и не смог, подкосились ноги. И он упал навзничь. Шурка развернулся головой назад и лёжа, как высушенный маленький краб, стал звать Таню. Хриплый голос звучал все слабее и слабее…

Он пришёл в сознание от того, что кто-то обтирал ему лицо холодной тряпкой.

— Шурка, открывай глаза. Шурка, это я — Таня, я воды достала. Шурка, где Петька с Тимкой?

— Там, за камнями.

Таня побежала туда.

Петька с Тимкой в сознание пришли сразу, как только Таня коснулась их мокрой тряпкой. Шурку пришлось тащить к трещине волоком.

Здесь, у камня, лежала мокрая верёвка, стоял котелок, полный воды. И лёгкий мотылёк, поднятый сюда горячим воздухом, сидел на проволочной душке и хлопал синими крылышками. Таня напоила Шурку, передала котелок Тимке.

— Пейте всю, я не очень хочу.

Утолив жажду, легли в тени. Таня стала рассказывать, как ей удалось достать воду.

— К верёвке я привязала, мальчишки, Тимкино огниво и стала опускать в трещину. Хотела посмотреть, далеко ли до воды. Опускаю, опускаю и чувствую, что верёвка тяжелеет. Вытащила её, а она мокрая, вода с неё течёт. Выжала её в котелок, выпила, а потом давай опускать да выжимать, косынку намочила и за вами пошла.

Слушая Таню, мальчишки блаженно улыбались.

Откуда-то появился шмель. Дал в воздухе несколько кругов и спикировал на мокрую верёвку. Зашевелил усиками. И тут же прожужжало ещё шесть шмелей. Сходу они впились в верёвку и сидели на ней, как жёлтые пулемётные пули крупного калибра.

— Оклемались малость, теперь водички и сами добудем, — Шурка встал, бесцеремонно разогнал шмелей и стал опускать верёвку в щель. У него набралось полкотелка. Он уже хотел её выпить, но подскочил Тимка.

— Хватит тебе, сдохнуть хочешь, что ли?

— Я самую малость. Я опять хочу. Сильно хочу пить. Шурке действительно делалось плохо. Руки у него задрожали, на лбу выступил пот. Его стало тошнить. Он лёг на живот, застонал. На руках и шее кожа покрылась пупырышками… Тимка испугался и стал совать ему котелок:

— Пей, Шурка!

— Не давай! — закричал Петька. — Помереть он может. Голову мочить надо.

Облили Шурке голову, мокрую косынку положили на лицо.

— Где больно? — спросила Таня.

Шурка не ответил. Заплакал. Затряслись худенькие плечи.

Задрали Шурке рубаху и, обмакивая ладони в котелок, обтёрли спину. Сначала Шурка лежал, как мёртвый, потом стал вырываться. И, наконец, вяло заулыбался. Его перевернули на спину и остатки воды выплеснули на живот.

Лечение помогло. Через несколько минут Шурка уже сидел и даже пытался поймать мотылька.

Таня, Тимка и Петька, по очереди доставая воду, ещё раз обтёрли Шурку с ног до головы. Дали ему кусок сала и стали обливаться сами. Прямо в одежде. Возле глыбы появилась лужа. Её тут же облепили шмели и синие мотыльки.

— Идти можешь? — спросил Тимка.

— Куда же денусь, — ответил Шурка, — конечно, пойду.

— Понесёшь только лук и стрелы.

По каменистому гребню вдоль ущелья Петькин отряд двигался вперёд.

А немного погодя, озираясь по сторонам, из-за гранитной скалы вышел высокий толстый человек с большими вислыми ушами. В правой руке он держал нож, в левой камень. По узенькому карнизу он побежал к трещине. Перед самой лужей споткнулся, пополз на четвереньках. Дотянулся до воды, стал жадно пить. Остатки лужи вычерпал себе на голову. Поднялся на ноги. Осмотрел место стоянки. Увидел шкурку от копчёного сала, схватил её и стал жевать. Вислоухий где-то повредил себе руку, в которой держал нож. Она была перевязана Петькиным шёлковым галстуком.

Тимка шёл далеко впереди, внимательно осматривая местность. Шагалось легко, чувствовалось, что гребень хребта резко идёт вниз. Тимка проскочил между двумя круглыми скалами, торчащими, как осыпавшиеся колонны, и исчез из глаз. Потом появился снова. Встал между колоннами в торжественную позу и, дождавшись ребят, громко сказал:

— Вот вам парадная дверь. Пожалуйте спускаться со своего чертового гребня.

Сразу за колоннами был широкий пролом. Его склоны большими ступенями уходили вниз. Как солдаты в зелёных накидках, стояли на каждом уступе маленькие коренастые сосны. Ущелье казалось светлым и приветливым, оттого что и ступени, и стены струили нежный голубой свет. Солнце заходило, отражаясь на всех уступах малиновыми, неровными кругами.

Петькин отряд легко спустился на дно голубого ущелья. Сказочный коридор привёл их к пологому склону. Вдоль и поперёк по нему шли овраги, заросшие травой и диким луком. Повсюду лежали голубые булыжники. В дальнем овраге, среди кустов, обнаружили небольшое болотце. Вода была ржавая, с привкусом железа, но Тимка первым выпил почти котелок.

— Пейте, не бойтесь, она еше пользительнее.

Таня улыбнулась, потому что Тимка в тайге все считал «пользительным». И воду, и траву, и всякие корешки, и дудки, и молодые побеги пихты, и сосновую кору.

Утолив жажду, выбрались из оврага и на сухих каменистых россыпях остановились на ночлег. Наелись досыта сочного лука и копчёного сала. Легли на тёплый песок отдохнуть, а потом уж развести костёр, насторожить капкан. Но усталость одолела ребят. Скрючившись под телогрейкой, мгновенно заснули все четверо.

Первой проснулась Таня. Внезапно. Видимо, что-то её разбудило. Она открыла глаза. Брезжила заря, и в зыбком утреннем свете она осмотрелась. Мальчишки ещё посапывают, валяются лук и стрелы… Таня вдруг вскочила. Затрясла за плечо Петьку, зашептала:

— Проснись, Петька, проснись! Мешка с салом нет!

Тимка тоже проснулся. И тихо, чтобы не разбудить Шурку, вылез из-под телогрейки:

— Росомаха, видать, балуется. — Он схватил камень: — Надо догонять, далеко не унесёт.

Какие-то вмятины, похожие на следы, шли к оврагу. Тимка пошёл туда, Петька держал лук наготове и крался сзади. И увидел, как сбоку от них, за валуном, качнулась тень. Петька обогнул кусты и бросился туда. Но там никого не оказалось.

— Странно, — сказал вслух Петька.

В овраге они тоже ничего не обнаружили. Тимка вернулся к стоянке, но здесь следов не было. Как будто мешок с салом улетел по воздуху.

Проснулся Шурка. Минуту сидел молча, потом стал ругаться.

— Проспали сало, разини! Опять будем траву жрать. По кусочку делили, жадничали, а теперь зверям на съедение отдали. Таких дураков больше нигде не сыщешь. Заготовили, закоптили, — Шурка глотнул слюну, — и принесли, — Шурка скорчил рожу, — отдали: нате, звери, росомахи, жрите на здоровьице. Он снова лёг, накрылся телогрейкой: — Я никуда не пойду, потому что есть хочу, а есть нечего!

За время скитанья по тайге Таня заметила, что Шурка, когда есть пища, ест, в общем-то, немного и часто забывает о ней. Но если пищи нет, он начинает хныкать и постоянно твердит, что умирает от голода.

Петька сидел на камне и молчал. Во всём он обвинял себя. Вчера вместо того, чтобы спрятать мешок, зарядить капкан или хотя бы разложить сало на два мешка, решил немного передохнуть. И незаметно заснул. Чем теперь они будут питаться? В капкан летом никого не заманишь, а стрелой из самодельного лука не всякого зверя убьёшь.

Солнечные лучи освещали теперь правый край глубокого ущелья. Мелкие трещинки в стенах искрились от солнца, как весенний снег. Петька взял нож, позвал Тимку:

— Давай ущелье просмотрим. Может, туда унесла.

Они пошли, а вслед им что-то проворчал из-под телогрейки Щурка. На втором уступе, где лежали песчаные холмики, Тимка увидел продолговатую ямку. Обошёл её вокруг, щупал пальцами голубой песок и как будто принюхивался. Потом сам осторожно лёг в ямку на спину. Вытянул руки и ноги. До концов вмятины не достал. Поднялся встревоженный. Подошёл Петька, спросил, кто это мог быть.

— Не знаю, — ответил Тимка. — Вроде медведь, но ни одной шерстинки не нашёл. И следов нету.

— Может, всё-таки, человек. Может, тот бандит?

— Но человеческих следов тоже нету.

Они вышли из голубого коридора, и тут Петька увидел подозрительную вмятину, как будто кто-то опирался ладонью. Тимка сел на корточки, осмотрел и решил, что это был медведь, потому что у человека не бывает таких здоровенных ладоней.

Два дня ушло, пока Петькин отряд спустился с южного склона хребта. Питались корешками, травой, жевали нежные побеги пихты. Мелкие птички на тонких ногах, прыгающие по россыпям, были слишком маленькой целью для лука.

ГЛАВА 12

Однажды они обходили озеро, и попали в странный распадок. Невысокие скалы ограждали его с четырех сторон. Вход походил на туннель. И Петьке показалось, что этот туннель когда-то пробивали люди. Он поднял глаза и удивился. Прямо над аркой был высечен из камня сидящий человек с вывернутыми наружу пятками. Ребята внимательно рассмотрели его. У человека было несколько рук. Две показывали на небо, две на землю, и ещё две были изогнуты, как у танцора…

— Мальчишки, откуда он здесь?

— Ха, — сказал Шурка, — понятно откуда. Ранешные люди здесь молились. У нас, на Байкале, я в лесу видел такого же, только медного, в зимовье у бурята Зандры Бадаева. На полочке стоит. Он ему молится. А в идолов, как другие буряты, он не верит.

Ребята заметили на скалах давно поблекшие рисунки: люди, костры, покойники и большие собаки возле них. Из собачьих глаз текли слезы.

— Здесь не молились, — сказал Петька, — а людей хоронили. Сжигали мёртвых, а пепел закапывали. Некоторые народы и сейчас так делают, мне отец рассказывал.

Среди курчавой травы, как черепа, лежали рядами круглые белые шары. На одном из них Таня различила шестирукого человека, печально смотрящего в небо.

Ребята тихо вышли с давно забытого древнего кладбища. Шурка немного отстал и, оглянувшись на сидящего человека, незаметно перекрестился, по-видимому, на всякий случай.

У Тимки старинные захоронения никакой грусти не вызвали. Он, наоборот, стал деловитым, начал оглядываться по сторонам и полез прямо в гору.

— Тимка, зачем в гору-то, давай по распадку.

— Вы стойте, а я залезу, посмотрю. Избы здесь должны быть. Мёртвых издалека же не возили.

— Ты что, Тимка. Это же тыщу лет назад было.

— Там тумба одна, совсем как новая стоит, и слова на ней: «Регина Блажиевская и Ян Самборский».

Как угорелые, бросились в гору.

Тимка оказался прав. В конце распадка куполами белели холмы. Возле них несколько деревянных построек и дорога, заросшая травой. Может быть, это была деревня Жаргино. Опережая друг друга, пошли вдоль горы. И уже не обращали внимания ни на птиц, ни на горный чеснок, ни на бурундука, настойчиво мелькавшего между камней.

Поднялись на взлобок и поразились. Широченный распадок был весь перерыт. Пирамидами высились кучи белого песка, лежали лиственничные бревна, покрытые плесенью, крыша какого-то сарайчика. На уступе скалы стояла высокая четырехугольная будка, рубленная из толстых брёвен. Она походила на сторожевую башню с маленькими, как щели, окнами. Вокруг неё шёл деревянный балкончик.

Ребята спустились и стали рассматривать давно заброшенный карьер. Возле брёвен лежала аккуратная кучка чугунных заржавленных колёс от тачек. Стальные обломки кайл. Под цинковым листом, горячим от солнца, обнаружили шесть лопат и кувалду, красную от ржавчины. Доски в полбревна толщиной подпирали нависшую над песчаной кучей эстакаду. Шурка шарахнул заржавленной лопатой, и доски, и эстакада рухнули. Поднялась туча тяжёлой пыли. Доски, оказывается, закрывали вход в туннель. По скрипучему песку ребята подошли к провалу.

— Это забой, — сказал Тимка, — наверное, золото добывали, как у нас на Байкале.

Таня вместе с Петькой вошла в забой. Потолок его был укреплён брёвнами, но все это едва держалось. На каменистом полу валялись кайлы, колеса, какие-то тяжёлые обручи. У выхода стояла толстая, чугунная плита с круглыми дырочками, наподобие сита.

— Пойдёмте на ту сторону карьера, заберёмся в башню, — предложил Петька, — в ней можно и заночевать.

Шурка оживился:

— Пошаримся. В таких башнях всегда интересные штуки находят.

— Ничего там не найдёшь. Там охрана жила.

— Найду. На Байкале, в Сенной, такая же башня была. И на чердаке старик Башкурин бутылку с золотом нашёл. И наган нашёл, восьмизарядный. Помнишь, Тимка?

— Помню. Наган был только шестизарядный.

К башне вели едва заметные в скале ступеньки, заросшие зелёным мхом.

— Мальчишки, вы бы лучше не лазили, оборвётесь ещё.

— Не по таким вышинам ходили, — хвастаясь, заявил Шурка.

Положили вещи у скалы, сбросили лишнюю одежду и полезли вверх, цепляясь руками за скользкие камни. Петька докарабкался до уступа, схватился за деревянную балку и стал подтягиваться…

Таня посмотрела на башню и обомлела.

— Мальчишки, назад!

В крайнем окошечке показалось белое опухшее лицо. На Таню не мигая, посмотрели круглые зелёные глаза. Мальчишки горохом скатились вниз.

— Что, Таня?

— Глаза! Там, в окошечке. На меня смотрели.

— Человек глядел или зверь?

— Не знаю.

— В башне темно, может, тебе почудилось?

— Я видела, Петька, ясно вокруг глаз пухлое и белое.

— Может, рысь?

— Может, — неуверенно ответила Таня.

Тимка встал за четырехугольный камень, вложил стрелу. Натянул лук.

— Эй, кто там, выходи!

В башне как будто что-то зашуршало. Но никто не вышел. Шурка осмелел и что, было, мочи заорал: — Выходи, а то хуже тебе будет!

Прислушались. Но башня стояла молчаливая и угрюмая.

— Тебе, Таня, показалось. Никого там нет.

— Может, Петька и показалось, — нерешительно сказала Таня.

Петька взял в руки нож:

— Полезли, ребята. Надо посмотреть.

— Мальчишки, не лазьте! Я боюсь!

Но Петька уже залез на площадку. Затянул за руки Тимку с Шуркой и осторожно пошёл к башне. Тимка крался сзади и держал наготове лук. Шурка поднял острый камень, но с места не сдвинулся. Таня слышала, как под ногами Петьки и Тимки заскрипели старые доски балкона. Вниз посыпалась труха. На узкую дверь Тимка наставил лук, крикнул:

— Выходи, кто там есть!

Подождали. Тишина. Петька открыл скрипучую дверь и заскочил внутрь. Никого. Тимка кивнул головой Шурке и тоже исчез в темноте. Снизу Таня снова увидела в окне что-то белое.

— Беги, Шурка, туда! — закричала она. И сама полезла вверх к башне. Когда Таня забралась на площадку, Петька с Тимкой спокойно выходили из башни.

— Что там было, Петька? — спросила Таня.

— Пусто. Под стеной там дыра. Мы туда камень сбросили. Наверно, раньше это был колодец.

— Мальчишки, мне снизу опять показалось, что в окне мелькнуло, только в самом верхнем.

Тимка сразу же пошёл вокруг башни.

— Не может быть, — сказал Петька, — мы наверх заглядывали. — Он повернулся к Шурке: — А ты что стоял, как истукан? Со стороны кустов не мог зайти, что ли?

— Не кричи! Я нарочно тут стоял с камнем. Думаю, если кого вы шуранете оттудова, я его здесь каменюкой и прикончу за один раз. Я бы и один справился…

Что-то ударило внутри башни или вернее под ней, там, где примыкала скала. Шурка присел от страха. Из-за башни, держа наготове лук, вышел Тимка:

— Ничегошеньки нет, Таня. Тебе почудилось.

— А что там бухнуло?

— Это я… камень ногой спихнул.

Они спустились вниз. Страх у Шурки прошёл, и он стал насвистывать песню: «На границе тучи ходят хмуро, край суровый тишиной объят…»

Таня заметила, что Тимка очень взволнован. Он царапал лоб, беспрестанно оглядывался по сторонам и молчал. Он всегда делался таким, когда не мог разгадать какой-нибудь тайны.

— Ночевать здесь не будем, — сказал Петька, — пойдёмте дальше. Может, набредём на брошенные дома.

Шурка перестал свистеть.

— Откуда здесь избы?

— А рабочие, по-твоему, где жили, на небе?

— Я просто так сказал. Пойдёмте, если найдём, в них и заночуем. Петька вынул компас. КарьерТяниудь бараки, там заночевать, а оттуда пойти утром по компасу на юг.

Таня видела, что Тимка незаметно оборачивается и пристально смотрит на узкие окошки. Ребята взбирались на песчаные кручи, и с каждой кручи Тимка оглядывался на деревянную башню.

У штабеля заросших мхом брёвен увидели лужи воды. Заторопились. За брёвнами, прямо из скальной стенки, бил струйкой ключ и рассыпался лёгким дождичком. Отполированные брызгами камни блестели на солнце, как ледяные.

Невысоко над ключом была крохотная пещерка. Её когда-то использовали под склад, потому что там можно было различить две наковальни, лежащие на боку, и груду колёс от тачек. Шурка хотел залезть туда. Он подтащил к скале два камня, ухватился руками за край пещеры, но подтянуться не успел. Подскочил Тимка и грубо сдёрнул его вниз:

— Не выпяливайся напоказ.

Шурка шлёпнулся в песок.

Таня с Петькой переглянулись.Тимка перед дракой.

УТимка Этим ремешком они завязывали пропавший мешок с салом.

— Где взял? — спросил Петька.

— За башней, между скалой и брёвнами.

Тимка, Таня, Петька и Шурка стояли молча минут десять. Весело журчал холодный ручей, носились друг за другом большекрылые красные бабочки.

— Мальчишки, а почему бандит с нами не расправился?

Петька обтёр ладонью лицо.

— Мы, наверное, ему зачем-то нужны.

— Конечно, зачем невинных убивать — сказал Шурка, — мы же ему ничего плохого не сделали. Он и так наше сало сожрал.

— Не пори глупости, Шурка. Он, по-моему, не знает дорогу.

— Ты что, Петька, у него же карта деда Игната, обломок-то, помнишь, в кулаке у мёртвого был, и слово там «Жарг…»

— Карту он мог потерять. И теперь будет тащиться за нами до Жаргино.

— А в Жаргино он может напасть?

— Не бойся, Таня. Мы его сами скараулим и свяжем, как бешеного волка, — спокойно сказал Тимка.

Петька наклонился к скале, попил воды и вполголоса стал говорить;

— Бандит надеется в Жаргино встретить Костоедова, а потом… — Петька замолчал, подумал и добавил: — В общем, надо его обмануть, чтоб он отстал от нас. А если ничего не выйдет, тогда…

И не закончил фразу. В каменистом коридоре, уходящем от ребят вправо, посыпались камни. Тимка схватил лук. Камни опять посыпались. Тимка бросился в коридор. И, по-видимому, сразу же выстрелил, потому что ребята услышали звенящий гул тетивы.

ГЛАВА 13

Петька и Таня вскочили, схватили вещи и кинулись в коридор. За ними побежал Шурка с капканом на спине. Но коридор был пуст. Лук и стрелы валялись на песке.

—Тимка — закричали все трое. — Где ты?

— Здесь! Сейчас приду!

Тимка вылез из расселины и за лапу выволок какого-то зверька.

— Во, смотрите, сурок попался.

В жирном боку сурка покачивалась тяжёлая стрела. Шурка потёр ладони:

— Теперь хоть жратва будет. На верху карьера послышалась возня, и почти на ребят свалился такой же зверёк, только шкурка краснее. Увидев людей, он покрутился на месте и, подкидывая жирный зад, бросился бежать вдоль коридора. Вслед за ним летела горячая песчаная пыль.

К ручейку ребята не вернулись. Они решили запутать следы, и быстро пошли по глубокому коридору. Сурок был тяжёлый и Шурка с Таней несли его вдвоём.

— Тимка, как от бандита избавимся? — прошептал Петька.

— Подманим его костром, а там посмотрим, кто он такой и на что сгодится.

Коридор повернул налево.

— Тимка, мы же к башне прём!

— Ничего, Шурка, сейчас бандита костром подманивать будем, если он не смотался подобру-поздорову.

Выбрались наверх. Башня казалась отсюда маленькой деревянной кубышкой и совсем не страшной. По лужайке, заросшей куриной слепотой, прошли к каменистым холмам. Сбросили поклажу. Огляделись. Недалеко в кустах журчала вода. Чуть выше, на склоне горы, лежала четырехугольная глыба, как будто специально привезённая сюда. На неё опирались одним концом старые доски, покрытые сверху слоем бересты.

— Славный навес, под ним и ночевать будем, — сказал Тимка.

Он взял котелок, попросил у Петьки нож и пошёл к ручейку разделывать зверька. Петька достал из кармана кресало, кремень, высек искру, раздул трут и стал раскладывать костёр. Таня собирала ветки. Шурку заставили лезть на глыбу и оттуда наблюдать за башней.

— Лежи там спокойно, а то увидит тебя и поймёт, что мы наблюдаем.

Шурка ловко вскарабкался на глыбу, подполз к краю. Притаился. И пристально стал наблюдать за далёкой башней. Наступали сумерки. И узкие окна башни, похожие на щели, казалось, совсем сжались. Как будто она стоя, засыпала.

Шурку позвали, когда снизу запахло похлёбкой. В костре пылали толстые головешки. Котелок с супом стоял у навеса. Сверху на огонь Тимка положил несколько охапок сочной травы. Клубы сырого дыма потянулись в тёмное небо.

— Пусть теперь за нами следит он, — сказал Тимка.

Шурка не понял хитрости, и Таня ему объяснила:

— Днём к нам бандит идти боится, а ночью к костру наверняка подкрадётся. А мы спрячемся на гору, и оттуда будем наблюдать.

— А ежели к нам он полезет?

— Камнями начнём отбиваться. Стрелами.

Шурка ничего не ответил. Только пламя пылающего костра отразилось в чёрных зрачках тревожными огоньками.

Тимка вытащил из огня котелок:

— Пора шамать.

Жирная похлёбка, приправленная лебедой, быстро насытила голодных ребят. Для приманки бандита котелок с остатками пищи поставили у костра, чтобы хорошо был виден с горы. Быстро накидали под навес травы. Разложили её продолговатыми кучками. В темноте, прикрытые сверху телогрейкой, кучки походили на фигурки спящих детей.

— Давайте сюда ещё капкан поставим, вот потеха будет. — Шуркино предложение понравилось. Взвели пружину и поставили капкан у входа. Острые зубья прикрыли травой. Хотели в костёр подбросить дрова, но не успели. Внизу в каменистом карьере посыпался щебень. Схватив лук и стрелы, ребята бросились в гору. Легко пробежали метров сто и притаились среди камней. Смотрели вниз на огонь, на летевшие в темноте искры. Ждали.

Но бандит к костру не выходил. Может быть, его в карьере и не было. А шагал он уже где-нибудь, по брошенной дороге, и мечтал о встрече с Костоедовым.

Из-за тучки выглянула луна. Печальным светом она озарила каменные нагромождения старых карьеров. Жёлтыми стали казаться высокие кучи сыпучего песка. Как будто не все золотинки вымыли из него давно умершие здесь польские повстанцы.

Он появился со стороны навеса. Послышался осторожный скрип песка. Бандит наклонился и посмотрел под навес на телогрейку. Решил, что дети спят, разогнулся и подошёл к костру. В левой руке у него был широкий кинжал.

Бандит огляделся. Шурка вздрогнул. Ему показалось, что зелёные глаза посмотрели именно на него. Бандит пальцем за проволочную дужку подхватил котелок, через край сделал несколько глотков. Толстые губы зачмокали. Он опять покосился на телогрейку, отошёл к глыбе и начал пожирать похлёбку. От удовольствия потихоньку кряхтел. Выпив бульон, положил на камень кинжал и пальцами залез в котелок, стал выедать гущину. Пустой котелок отбросил в траву и снова схватил кинжал. Пошёл к навесу. Осмотрел камни. Поднял обглоданные ребятами кости, засунул в рот. Захрустел. Снова покосился на телогрейку и тут выдал свою тайну. Срезал ветку кустарника и, пятясь задом, стал заметать следы. Тимка разглядел, что к подошвам пришельца привязаны толстые пучки травы, поэтому чётких следов он никогда не оставлял. Бандит ушёл. Из карьера донёсся шум осыпавшихся камней, и стало тихо.

— Мальчишки, я вижу бандита. Это, по-моему, он. Всмотрелись в противоположную сторону карьера. Бандит черным пятном поднимался к башне.

— Пойдёмте спать. Он больше не придёт, — сказал Тимка. Спустились к костру. С тёмной стороны заползли под навес. И тут едва не произошло несчастье. Забыв о капкане, Таня стронула предохранитель. Лязгнули стальные челюсти, намертво зажав пучок травы. От страха у Тани выступили слезы:

— Руку чуть не откусил, окаянный.

Тимка, Шурка и Таня легли на траву. Петька накрыл их телогрейкой:

— Спите. Не бойтесь.

А сам полез на глыбу наблюдать за башней. Он лёг на живот. Рядом положил лук и стрелы.

Петьку мучил вопрос:

«Почему бандит не налетел на них? Он идёт в Жаргино, это ясно. Но зачем ему свидетели. Тимка, Таня, Шурка, он — Петька? Зачем? Рассчитывает, наверно, расправиться с ними в Жаргино, а дальше — идти с Костоедовым».

Петька злорадно усмехнулся. «Попрыгаешь ты, гад, когда узнаешь, что старичок-то сдох».

Петька поднял голову — в окне башни мерцал огонёк.

«Зажигалку, видимо, зажёг, — подумал Петька, — немецкую, „вечную“.

Луна по горизонту обошла карьер, и теперь светила из-за Петькиной спины, прямо в оконца деревянной башни. Можно было различить балкон и закрытую дверь. Петька посмотрел вправо на чёрную скалу и от неожиданности привстал. Там, на противоположной стороне, по старой дороге шагал бандит. Это был он. Но как он вышел из башни, когда дверь за всю ночь ни разу не открывалась?

У поворота бандит остановился, постоял как будто в нерешительности и пошёл в гору, уже не оглядываясь.

Небо стало светлеть. Петька поднялся. Взял стрелы и лук, спрыгнул на землю, ногами осыпал камушки:

— Вставайте, Вислоухий ушёл.

Все вскочили, как по команде. Куда ушёл?

— Через гору перевалил.

— Куда же он попёрся?

— Черт его знает.

— Давайте сматываться подобру-поздорову, — быстро проговорил Шурка, — Я сон плохой видел.

— Причём тут твой сон, просто Вислоухий может вернуться. Здесь он других диверсантов, я думаю, ожидает. Капитан Платонов говорил же, что с самолёта могут сбросить.

Похватали вещи и почти бегом поспешили за Петькой.

Карьер остался позади, когда ребята, увидели каменистый склон, покрытый яркими пятнышками. Подошли. Это были бабочки. Тысячи ярких бабочек. Крылья у них блестели, словно покрытые красным лаком. Таня хотела взять одну, но вдруг отдёрнула руку. На спине у бабочки был рисунок — человеческий череп с костями.

— Не трогай их! Беда будет! — сказал Шурка:— Помнишь, Тимка, сколько их принесло на Байкал. А на второй день войну объявили.

Но Таня осмелилась и схватила за крылья самую большую. И только оторвала её от камня, бабочка задвигала цепкими лапками и запищала противно, как крыса, Таня отдёрнула руку:

— Фу, какая гадость! — Таня поплевала на пальцы и обтёрла их о траву.

Сразу за голым холмом оказалась широкая тропа, местами заросшая колючим кустарником. Название кустарника Тимка не знал, потому что видел впервые.

— Смотрите! — Шурка указал рукой на обочину.

В золотистой песчаной пыли отпечатались следы человека.

— Вислоухий! Теперь надо смотреть в оба!

Тропа вывела ребят на дорогу. Петька вынул компас, сверился. Дорога шла точно на юг. И если эта была та самая, о которой говорил дед Игнат, то, значит, где-то недалеко находилась брошенная деревня Жаргино. Заволновались ребята. Перешли на шёпот.

Горы расступились. Дохнуло горячей степью. То и дело дорогу перебегали толстые суслики.

«С голодухи здесь не загнёшься», — подумал Шурка.

Как могильная тумба, стоял на дороге чёрный столбик. С четырех сторон были выбиты на нём двуглавые орлы. Немного ниже виднелись ржавые петли. В траве Тимка заметил чугунную плиту. Вечером подняли её, перевернули. Очистили от грязи и прочитали витиеватые буквы: «Жаргино — три версты».

Шурка бросил мешок на землю и вокруг столба отбил такую чечётку, что куски щебня летели во все стороны.

— Ну, слава богу, теперь до золотишка рукой подать.

Тимка три раза прочитал вслух:

— Жаргино, Жаргино, Жаргино, — заулыбался, растягивая рот до ушей.

Петька погладил каждую букву рукой, словно они были живые и сказал:

— Наконец-то добрались и до Гаусса доберёмся, лишь бы от Вислоухого избавиться.

— Мальчишки, здесь место открытое, как бы он не заметил нас.

Плиту опять перевернули, положили на место и пошли теперь по кустам, поглядывая на дорогу.

Если судить по следам, бандит тоже торопился. Он делал гигантские шаги и нигде не останавливался. Но ребята все равно были осторожными. Они боялись засады. Вислоухий мог притаиться за любым камнем и вылететь вдруг с кинжалом в руке.

ГЛАВА 14

На бугорке, возле дороги, ребята увидели маленькую избушку. Она была срублена из толстых брёвен. Земляная крыша поросла травой и кустами. Трубы не было. И окон тоже. Здесь Вислоухий мог устроить засаду.

— Ложись! — скомандовал Петька, а сам, раскрыв нож, согнувшись, побежал к избушке.

Тимканей, кусок чугунной плиты.

Петька как будто к чему-то прислушался и залез на избушку, сел там в траве и, приставив ладонь к глазам, стал смотреть вдоль дороги. Оглянулся на ребят, махнул рукой и зашевелил губами:

— Идите.

Крадучись, побежали к Петьке, забрались на избушку.

— Смотрите на дорогу. Видите?

— Видим.

Внизу на изгибе дороги была могила. Большой деревянный крест слегка наклонился над ней. На верхушке креста какой-то белый квадратик, видимо, фотография.

— Это Костоедов похоронен, — тихо сказал Петька, — я эту могилу видел на фотокарточке у капитана Платонова. Он её Мулекову показывал, когда тот о Сашике говорил.

— О, сволочь! Какая сволочь! — раздалось из-за могилы.

От испуга дети, как воробьи, прижались друг к другу. Затаили дыхание.

На ноги поднялся Вислоухий с булыжником в руке. Обматерился и ударил камнем по кресту:

— Сволочь. Сын твой, сволочь. — Камень разлетелся на две половины. Вислоухий стал пинать могилу. — Сдох, гад, не дождался. Вернусь в Берлин, с твоего Сашика шкуру сниму вот этими руками. — Бандит огромными кулаками ткнул в фотографию. — Чучело из него сделаю.

Булыжники снова застучали по кресту. Его перекладина вздрагивала. — Обманул змеёныш! Обманул! О-о-о, сволочь!

Бандит вдруг перестал бесноваться. Вытер рукавом потный лоб. Задышал сипло, как бык. Поправил на поясе кинжал. Расстегнул кожаную сумочку, прикреплённую рядом с ножнами. Вынул оттуда курительную трубку. Она была совсем тоненькая и какая-то уродливая.

— Понятно, — прошептал Тимка.

— Что понятно? — спросила Таня.

— Опий курить будет.

Вислоухий действительно достал ампулу, по-видимому, с порошком, заблестевшую на солнце. Зажал её в кулаке. Вытащил зажигалку.

— Ого, — сказал Шурка. — Не зажигалка, а целый бочонок, она, наверно, месяц может подряд гореть.

— Три месяца, — не спуская глаз с бандита, отозвался Петька, — мне солдаты такую дарили — трофейную. На ней даже чай греть можно.

Вислоухий посмотрел по сторонам и пошёл вниз, через дорогу к кустам. Он прошёл поляну, засыпанную булыжниками, перепрыгнул через ручеёк и скрылся в кустах.

— Понятно, — опять сказалТимка сейчасзабалдеет и начнёт куралесить.

— Нам это известно, — поддакнул Шурка, — был у нас на Байкале такой придурок, с топором за воробьями гонялся. Помните, мы рассказывали? Кричит, песню горланит, разговаривает сам с собой важным голосом, емпиратором называет себя, а потом упадёт в лужу и квакает лягушкой — ква, ква, ква и рожу грязью мажет.

— И этот тоже квакать будет? — спросил Петька.

— Не каждый раз так бывало, — прошептал Тимка, — орал он всегда, а потом лежал с открытыми глазами и ничего не понимал.

— Будешь! Я заставлю говорить! — закричал в кустах Вислоухий. — Не таких заставлял! Ты не узнаешь меня?

— Комедь началась, — сказал Тимка. — Вставайте, пойдём могилу смотреть.

— А если он выскочит?

— Теперь до ночи орать будет. И с места не сдвинется.

Быстро спустились и по кустам прошли к могиле.

Она была на земляном уступе. Большая, аккуратно обложенная камнями. Сверху ровная песчаная плита. И на ней чёрная надпись: «Спи, отец, и прости меня, я так мало заботился о тебе. Твой сын Сашик».

На перекладине креста было написано крупными буквами КОСТОЕДОВ. И стояли цифры 1870-1939. На макушке креста фотография. Cyxoй старик смотрел на ребят маленькими злыми глазами. Шрам на губе закрывала широкая борода.

— Сдох, значит, белогвардейская гадина, — сказал Петька и плюнул старику в морду.

— Не надо так над могилой, — попросил Шурка, — грех это большой.

— Он, знаешь, сколько убил людей?

— Все равно нельзя — так все говорят.

— Ну и пусть говорят.

В кустах опять закричал Вислоухий: — Я повелеваю! Иначе всех казню. Весь мир будет мне молиться. Я — повелеваю!

— Вишь, — сказал Шурка, — совсем одурел, если в емпираторы полез. — Послышался треск ломаемых кустов. Ребята со всех ног бросились к избушке, забрались на крышу.

— Хайль! Хайль! — кричал Вислоухий.

Петька вдруг спрыгнул вниз.

— Ты куда? — испугалась Таня. — Сбегаю, посмотрю его, может, оружие отнимем.

— Не смей, Петька, он ещё не совсем одурел.

Но Петька уже мчался к поляне. Иногда он присаживался за камни, прислушивался и, пригнувшись, снова бежал к кустам. Таня с Тимкой слезли на землю. Шурка наблюдал сверху. Кусты качнулись, и Петька исчез. И почему-то сразу прекратились крики Вислоухого. Вроде там кто-то захрипел.

— Шурка, что там?

— Ничего пока не видно.

Тимка и Таня, схватив лук, помчались на выручку. Они ещё не добежали до первых камней, когда из кустов как ни в чём не бывало, выглянул Петька. Не торопясь, подошёл.

— Ну что, Петька?

— По земле ползает. Кинжалом замахивается. Хотел я его камнем трахнуть, но под рубахой у него, кажется, пистолет. В кустах Петька подобрал ампулу, она походила на ту, которую они обнаружили в избушке деда Игната. На донышке ампулы были сухие пылинки опиума.

— Карты у него не заметил? — спросил Тимка.

— Нет.

— Значит, за нами опять будет красться.

У Тимки заискрились глаза:

— Надо его запутать, — сказала Таня, — и удрать.

— Проведём мы его сейчас запросто.

Тимка схитрил, как опытный таёжник. Они взяли свои вещи и по пыльной дороге, нарочно топая с силой, чтоб оставались ясные следы, прошли мимо могилы и ещё шагов двести. Там Тимка сорвал с Шуркиной куртки последнюю пуговицу и бросил на самое видное место. Потом они свернули в кусты и побежали в обратном направлении.

— Пусть теперь прёт по нашим следам до самого Жаргино, — сказал ехидно Шурка, — и там живёт один, как сыч.

По камням ушли в распадок, заваленный остатками развалившихся скал. А может быть, раньше здесь была каменоломня, потому что в одном месте лежали лопнувшие песчаные плиты. Сын Костоедова плиту для могилы, вероятно, брал отсюда.

В невысокой стене каменоломни встречались совершенно круглые дырочки. Таня подумала, что там живут змеи, но из одной дырочки неожиданно вылетел целый рой ос. Они несколько раз пронеслись над ребятами, но никого не тронули.

— Тимка, тихо — сурок на тебя смотрит, — прошептала Таня.

Тимка оглянулся. На куче щебня столбиком стоял сурок. В один миг Тимка сорвал лук, но зверёк прыгнул вниз на горячий песок и скрылся в норе.

— Эх ты, черт! — Тимка побежал по песчаным насыпям и увидел не одного, а сразу трех сурков.

Припал на колено, отвёл руку назад. Дёрнулась тетива. Большой зверёк упал. Зацарапал когтями землю. Впился острыми зубами в стрелу и затих. Подбежал Шурка, поднял зверька за короткие ноги, погладил жирные складки:

— Супище наварим, ай-да-ну!

Каменоломня закончилась крохотной пещеркой. У входа в неё вместо порога лежала песчаная, вышарканная ногами, плита. В пещерке нашли ржавый стальной лом, кувалду без ручки, кусок трубы с зубчиками на конце. Из каменоломни мимо пещерки шли ступени наверх. Туда послали Шурку, чтобы нашёл воды.

— Не пойду, — заявил он, — у меня голова заболела. — Поднялся Петька, вырвал у Шурки котелок. Вытащил из кармана трут и кресало:

— На, разводи костёр, лентяй.

Суп на этот раз показался невкусным. Ели неохотно. Таня отказалась от мяса. Почти полный котелок жирной похлёбки поставили в тень, к стене каменоломни. Таня пожаловалась, что у неё тоже заболела голова. Петька пощупал лоб у Шурки, у Тани и у себя. Температура у всех была нормальной. Тимку вдруг затошнило. Кожа на руках и шее покрылась красными пятнами. Зрачки расширились.

— Может, ты корешков, каких съел?

— Ничего я отравистого, Петька, не ел, — ответил Тимка, стуча зубами.

Шурка и Таня тоже стали мёрзнуть. Петька сходил наверх, притащил охапку травы и расстелил в пещерке.

— Идите, ложитесь, до завтра всё пройдёт.

Больных укрыл телогрейкой и своей курткой. Освободил мешок и закутал Тимке ноги. Успокаивая Тимку, Шурка пробормотал, что во всём виновата Таня, потому что она трогала пищавших по-крысиному бабочек.

Петька сидел возле больных, пока они не заснули.

Пощупал им головы и, немного успокоившись, вылез наружу.

Начался ветер. На уступах каменоломни фонтанчиками поднималась пыль. Откуда-то несло жаром. Горизонт затягивало красноватой дымкой. Не боясь Петьки, из-под щебня выбегали серые полевые мыши и одна за другой вылетали по ступенькам наверх.

«Перед ливнем убегают», — подумал Петька.

Поблекло солнце. На разные голоса загудел ветер, сдувая с уступов мелкие камушки. Петька взял котелок с похлёбкой, занёс в пещеру, поставил в уголок. Сонный Шурка скатился с травы и утянул за собой телогрейку. Петька затащил его обратно, осторожно накрыл всех и вылез наружу.

Полнеба закрыла фиолетовая туча. Из центра её спустился до самой земли топкий, гибкий хобот. И там, где хобот касался земли, залетали в небо кусты, камни, деревья… Словно их проглатывала туча. До Петьки доносился далёкий грохот.

Порыв ветра швырнул в Петьку горсть щебня. Петька едва устоял. Протёр глаза и бросился в пещеру. На четвереньках залез туда. И, поднатужившись, поставил на ребро плиту, которая лежала вместо порога. Закрыл вход. Ощупью пробрался к ребятам и лёг с краю. В правой руке на всякий случай держал лук и стрелы. Ветер шуршал песком и незаметно усыпил Петьку.

Шурка проснулся, потому что пол пещеры, ходил ходуном, как байкальская лодка. С потолка ручейками стекал горячий песок. Шурка прыгнул к выходу. Рукой нащупал отверстие, толкнул откуда-то взявшуюся плиту и выполз наружу.

— Ребята! — что есть мочи закричал он, — спасайтесь! Кажись, землетрясение!

Опять противно качнулась земля. С треском лопнул свод пещеры. Рядом в темноте загрохотала каменная лавина. Из пещеры вылетели Тимка, Таня и Петька. Земля затряслась, посыпались камни.

— Мама, — от страха закричал Шурка и бросился бежать. В темноте, наугад, Петька кинулся за ним и схватил за рубаху. Шурка пытался вырваться и кусался.

— Отпусти! Отпусти меня!

— Нельзя под стены, дурак, задавит! — услышала Таня Петькин крик.

Загрохотало опять. Что-то навалилось на Петьку, ударило по голове. В глазах вспыхнули искры…

ГЛАВА 15

До Петькиного сознания явно донёсся плач. Он с трудом повернулся на бок и заставил себя посмотреть. Рядом на корточках сидела Таня и поцарапанной ладошкой вытирала слезы. Петька, едва шевеля губами, позвал её. Она не поняла. Наклонилась к самому лицу:

— Что, Петька.

— Все живые?

— Все. Ты слышишь?

— Слышу.

— Петька, где тебе больно?

Петька провёл рукой по лицу, как будто вытерся, и тихо произнёс:

— Голова кружится.

— Тебя песком засыпало. Мы с Тимкой ночью каждую кучу ощупывали. Звали. Ни тебя, ни Шурки. А когда рассвело, заметили — тряпочка из кучи торчит. Стали песок разбрасывать, а там ты лежишь. Тебя оттащили, смотрим, а под тобой Шурка скрюченный. Он сразу же задышал и на ноги вскочил. А тебе мы целый час искусственное дыхание делали… Голову завязали Шуркиной рубахой…

Петька медленно поднялся, посмотрел на ребят и вдруг сказал:

— Давайте пойдём.

— А ты, Петька, сможешь идти? — спросила Таня.

— Смогу.

Собрали в мешок вещи, надели на Петьку пробитую камнями телогрейку и выбрались наверх каменоломни. Петька местности не узнал. Куда-то пропали зелёные лужайки, исчезли деревья и кусты. Кругом громоздились только кучи остроугольных камней, как будто всю ночь долину бомбили самолёты. Петька залез в карман, но вместо компаса вытащил только мелкие стёклышки и обломки чёрной коробочки.

— Вот, чёрт возьми, — сказал Шурка, — теперь без компаса куда же мы попрём?

Петька не ответил. В кармане нашарил стрелку, вынул её, поправил и попросил у Тани иголку. Тимка и Шурка с интересом наблюдали за Петькой. Он взял иголку, повернул её остриём вверх и надел стрелку. Она прокрутилась на иголке и, останавливаясь, закачалась на одном месте. Юг оказался не там, где предполагал Тимка. Пошли, а в душе не верили такому компасу. Но магнитная стрелка не обманула. Вскоре показалась старая дорога. Только теперь она была извилистая и, как змея, отползла в сторону. Шурка посмотрел на то место, где вчера были кусты, и тихо, но радостно, сказал:

— Бандиту, точно, вчера каюк пришёл.

Они обошли каменистую насыпь и оторопели. Поперёк их дороги стоял гроб. Он был пустой. Рядом валялась крышка, расхлёстанная песчаной глыбой.

Ребята шарахнулись вправо и чуть не угодили в могильную яму. Заметили — возле неё, как человек с отрубленными руками, лежал тяжёлый крест.

— Стойте! Не бегите! — закричал Шурка.

Пришли в себя, остановились. Подошли к Петьке.

— Чего испугались-то?

— Её кто-то рас… раскопал! Может, бандит!

— Ты что, Шурка, её землетрясением разворотило.

— Ага, а этого… мертвеца-то… там нету. Он вышел, и нам теперь будет мстить. Ты же в него вчера плевал.

— Пойдём, посмотрим, там он. Куда ему деться.

Таня, Тимка и Шурка нерешительно потянулись за Петькой.

Могилу засыпало до половины. Ребром оттуда торчала плита, виднелись слова «Спи, отец…» И лежала бархатная красная подушечка. Она в середине прогнила, и оттуда торчала рыжая солома. Лежало там ещё что-то серое, заваленное камнями.

Щурка боязливо покосился на подушечку и подальше отошёл от могилы.

— Пойдём, Петька, — попросила Таня, — мне страшно.

Они поднимались на бугор, когда Петька сбросил на землю капкан и помчался во весь дух обратно к могиле. Он обогнул кусты, выскочил на дорогу, перепрыгнул через крышку гроба и спрыгнул в могилу У Щурки выпал из рук мешок. Тимка засуетился. Таня побежала к могиле. Но Петька уже вылез из ямы. Поправил повязку на голове, стряхнул глину со штанов и, ничего не говоря, пошёл по дороге»

— Петька, ты зачем лазил?

— Обман здесь!

— Где обман?

— Мертвеца в этой могиле не было.

— Почему не было.

— Потому что старик Костоедов не умирал! Могилу сделали для обмана.

— Петька, значит, по-твоему, Костоедов живой?

— По-моему, Таня, да. Иначе бы он не посылал к нему диверсантов.

— Почему же бандит пинал могилу и орал?

— Видимо, предатель Сашик не сказал им о могиле. Подумал, что это пустяк.

— Значит, этого старика мы можем сейчас повстречать?

— Не волнуйтесь, обманем мы его запросто. Скажем, что послал нас Мулеков, по кличке Хорёк. Привет от Сашика передать, и что нас, мол, велено проводить до лабиринта Гаусса.

— Петька, а если спросит, где мы с Мулековым повстречались, как отвечать?

— Об этом, Таня, надо подумать.

— А чего думать, Петька, скажем, что встретились с ним в милиции и актик, извините, при нас. — Шурка лихо хлопнул себя по карману.

— Молодец, Шурка, хорошо придумал.

— Мне это ничего не стоит.

Дорога сделала крутой поворот, ребята обошли холм и перед ними открылась долина. Не зелёная, а рыжая от камней и песка. Черным шрамом по ней шла трещина. Она появилась сегодня ночью. По ту сторону трещины долина почти не пострадала от землетрясения. Росли там деревья, и покачивалась от ветерка высокая лебеда.

Таня подошла к трещине. Легла на живот, посмотрела. Стены трещины рваными ступенями уходили вниз. Казалось, земля лопнула до середины. Таня чуть повернула голову, ойкнула, отползла от щели и бросилась к мальчишкам.

— Что, Таня?

— Бандит!

— Где?

— Лежит там на ступени. Мёртвый.

На цыпочках подошли к трещине. Подползли к краю. На первом уступе лежал бандит с большими ушами. Глаза закрытые. На лбу с правой стороны синяк. Лицо оплывшее, как подушка. Толстая нижняя губа отвисла. Ноги поджаты. Левая рука откинута. Пистолета рядом не было.

— Мёртвый лежишь. Допрыгался… — прошептал Тимка.

Но Петька что-то заподозрил. Он взял маленький камушек и кинул вниз. Попал по шее. Вислоухий не шевельнулся. Тогда Петька запустил куском глины и попал по ноге. Вислоухий открыл глаза. Таня, Шурка иТимказапустил комочком по ноге. Вислоухий застонал, мутными глазами посмотрел вверх. Распухшие губы зашептали:

— Помогите мне, дети. Нога… — Он замолчал. И закрыл глаза.

— Что будем делать? — спросил Тимка.

Петька стряс со штанов землю.

— Ничего не будем, — он поднял лук, удобно на плечо положил капкан. Берите мешок и пойдёмте быстрей!

Снизу донёсся стон.

— Помогите! Господи…

Петька сделал вид, что не слышит, и пошёл прочь. Туда, где трещина была узкой, чтобы перепрыгнуть на ту сторону.

—Помогите-е! — неслось вслед ребятам, потом послышались стоны.

— Петька, он будет мучиться, — сказала Таня.

— Вот и пусть мучается, фашист, ты же видела войну, видела, сколько они поубивали наших.

— Петька, а этот, может, наших не убивал.

— Все равно, Таня он предатель.

У Тимки, у Шурки Подметкина в душе заговорил древний закон тайги, свято выполняемый сибирскими зверобоями: не бросать человека. И каждый мальчишка, русский ли, бурят ли, якут, тоф или эвенок, от своих отцов слышали, что бросить человека в тайге все равно, что убить его, даже хуже.

— Давай, Петька, вытащим. Подведём к воде, вон к тем кустам, и спокойно уйдём.

— Он, Тимка, предатель, он наших убивал.

Таня перегородила Петьке дорогу:

— Он нас-то не убил.

И Шурка тоже стал просить:

— Надо вытащить и у воды оставить. Они заметили, что Петька заколебался и, взяв его за руки, повернули обратно. Вислоухий уже не стонал. К нему спустился Тимка и сразу же обыскал его. Вытащил из сумочки толстую «вечную» немецкую зажигалку, Петькин пионерский галстук и каменный наконечник стрелы. Все это подал наверх Петьке. Курительную трубку, ампулы с порошком опиума бросил вниз. Кинжала и пистолета не было. Шурка принёс воды и опустил котелок в трещину. Тимка облил голову диверсанту. Вислоухий открыл глаза и сразу же стал умолять:

— Ребята, не бросайте меня…

— Ты кто? — сверху спросил Петька.

Вислоухий медленно закрыл глаза. Как ответить?

Ясно, что ребята знают о нём много. Иначе сразу бы бросились спасать. Явное враньё здесь не пролезет. Но как ответить, чтобы они не ушли. Чтоб поверили и помогли вылезти отсюда. Шпионским тонкостям его не обучали. Для немцев он был диверсантом «разового использования». На кратковременных курсах его учили убивать людей, поджигать здания, взрывать железнодорожные мосты и рельсы, электрические подстанции и водокачки…

До войны он жил на Украине. Органы советской милиции знали его как медвежатника, к зверям его ремесло никакого отношения не имело. Он был вором. Грабил конторы, магазины, банки. Он обладал медвежьей силой. Легко отодвигал тяжёлые сейфы, вскрывал заднюю небронированную стенку и за считанные минуты добирался до касс с деньгами.

Но однажды был пойман и осуждён. Началась война. Фашисты, захватив территорию советской Украины, выпустили его из тюрьмы. И Вислоухий, не задумываясь, пошёл в услужение к врагам. В нём были качества, нужные фашистам: ненависть ко всему советскому, тупость и непомерная алчность к деньгам. Для диверсий он годился. На один раз. Убивать, красть, взрывать и портить — пока не попадёшься. Обратного возвращения таких, как Вислоухий, фашисты не планировали.

Сейчас, лёжа на ступеньке, над пропастью, он лихорадочно думал, как спастись. В сознании, затуманенном болью, замелькали номера инструкций. В школе диверсантов он заучивал их наизусть.

«…В разговоре с советскими людьми нужно вызвать сострадание к себе… В случае опасности разоблачения переплетай истинные факты с выдумкой… Создавая вид раскаяния, называй только те факты, которые, ты уверен, уже могли стать известными тем, кто тебя задержал…Нужно помнить, что наиболее доверчивый контингент населения СССР — старики и дети. Дети… дети… дети…».

Что могли дети знать о нём? Задушенный радист? Карта в зимовье? Убийство.Крепыша? Это все можно обыграть. К тому же они об этом могут и не знать. Полезны ли будут в дальнейшем? Полезны. Костоедов похоронен и помощи ждать неоткуда. Если даже выберусь отсюда, без оружия загнусь с голоду. А эти прокормят. Ликвидировать их потом — дело десятое. Лишь бы сейчас поверили и помогли выбраться…

— Ты кто? — повторил Петька, — отвечай быстро, а то уйдём.

— Я с Украины. Бежал в Германию, оттуда запросили сюда, искать лабиринт Гаусса. Я подслушал, что вы тоже туда идёте, помогать вам буду.

— Вислоухий тяжело задышал. Тимка стал его поить. Котелок постукивал о зубы.

— Ты дорогу до лабиринта знаешь?

— Нет. Со мной был уголовник, он знал. Я у него отобрал карту. Но она была только до Жаргино. Он хотел меня убить. Но я попал в него первым. Он задушил на Байкале нашего радиста, я хотел сдаться советским властям, но испугался…

— Где карта?

— Я её выучил наизусть и сжёг. Здесь должен был старик ждать и вести до лабиринта, но он умер.

— А старший в вашей группе был?

— Мы ждали его у Байкала, но он не появился.

— Ты его знаешь?

— Видел в Германии два раза. Маленький такой, похож на зверька.

— Может, у него кличка Хорёк?

— Может, — ответил Вислоухий к, задыхаясь, засипел. Глаза замутились. Посинели губы. Тимка выплеснул «на него воду, но глаза не мигнули и смотрели, как стеклянные.

Долго провозились ребята, вытаскивая Вислоухого из трещины. Два раза лопались от тяжести верёвки. Когда его наконец вытянули на поверхность и откатили от трещины он, кажется, уже не дышал.

Собрали вещи, чтобы уйти. И тут Вислоухий зашевелил губами. Поняли — просит воды. Шурка взял котелок и вместе с Таней побежали к озерку на той стороне трещины.

Вислоухий показал себе на ногу. Осмотрели. Она была опухшая, как бревно, и длиннее здоровой. — Вывихнута, надо ставить на место, — сказал Тимка. Когда Шурка е Таней принесли воду, то увидели странную картину. Вислоухий лежал на спине. Руки связаны над головой и прикручены к тяжёлому булыжнику. За левую распухшую ногу была привязана длинная верёвка. Тимка с Петькой её тянули, упираясь пятками в землю.

— Все понятно, — сказал Шурка, — ногу на место ставят. Будем помогать.

Но даже вчетвером они ничего не могли сделать. Вислоухий стонал и шевелил здоровой ногой. Тогда Петька предложил дёрнуть с разбега. Распустили верёвку во всю длину. Вцепились в размочаленный конец и побежали. Рывок был сильный. Верёвка лопнула, и ребята кубарем покатились по земле. Нечеловеческий вопль резанул уши. Вислоухий дёрнулся и затих. Подбежали к нему, осмотрели. Нога удачно стала на место. Тимка отвязал верёвку. Вислоухому снова облили лицо. Он вскоре пришёл в сознание.

— Мы, дядя, уходим, — сказал спокойно Петька.

Вислоухий испугался, хотел встать, но упал и вновь застонал.

— Ребята, не бросайте! Я здесь пропаду, я вам ничего плохого не сделал. Я молиться буду.

— А зачем мешок с салом украл? — ляпнул вдруг Шурка.

— Извините, ребята. Я хотел взять только кусочек и мешок поставить обратно, а девочка проснулась, я испугался и ушёл. Если бы не вы, я бы с голоду сдох. Он опять запричитал:

— Не бросайте. До самой смерти я буду каждого из вас защищать. Не нужны мне золото и лабиринты. До жилья, до дороги уведите, я в милицию сдамся, я ничего плохого не сделал. Умоляю вас, дети, не бросайте, я по глупости своей связался с фашистами, я их ненавижу.

Петька стоял в стороне. К нему по очереди подходили Таня,Тимкадому в отдельности.

Вислоухий двигался медленно. Он опирался на Шуркино плечо, стонал и жаловался на свою судьбу.

Солнечный приплюснутый диск касался горизонта, когда ребята увидели груды разрушенных деревянных домов. Жёлтая сухая пыль висела над ними. Но под косогором три домика стояли почти целые. У одного только сползла на бок крыша, похожая на ветхую польскую шапку. В этот домик волоком затащили обессиленного Вислоухого и положили на сгнивший пол.

— Отдохнуть, дайте отдохнуть! — шептал он потрескавшимися губами.

У него поднялась температура.

— Лежи, дядя! Мы сейчас придём. Еды заготовим.

— Только не бросайте меня совсем… Ребята плотно закрыли дверь. Подпёрли её досками и осторожно пошли к посёлку.

ГЛАВА 16

Деревня была разрушена. Валялись раздавленные землёй крыши домов, пустые оконные рамы, гнилые доски. Торчали развалины кирпичных печей. Тёплый ветерок поднимал лёгкую древесную пыль.

Как богатырь в стальном шлеме, лежал у оврага опрокинутый землетрясением польский костёл. Красная кирпичная кладка лопнула у окна.,И сквозь эту рану виднелась икона. Таня нагнулась, чтоб рассмотреть икону, и увидела на земле следы. Шёпотом позвала мальчишек. Следы были свежие. Человек шёл в сапогах. Ясно отпечатались подковы и шляпки самодельных гвоздей, ещё виднелись круглые непонятные отпечатки. Тимка склонился над следами. Дул на них, прищуривая глаза от пыли, мерил пальцами расстояние между круглыми отпечатками и, наконец, сказал:

— Хромой шёл, на трость опирался. Старик, однако, был, каблуками бороздил шибко.

— Неужто Костоедов шёл? — забоявшись, спросил Шурка.

— Хорошо, если он, — отозвался Петька. — Скажем ему, как договорились. Привет от Сашика передадим, и встретит, как друзей, и до лабиринта проводит. Только всем быть настороже!

— Это понятно, — ответил Шурка.

Пошли по сухому оврагу. Иногда Петька поднимался по глинистому склону и, высунувшись на кустов, осматривал местность, но признаков жилья не было.

Наткнувшись на широкую трещину, пересекавшую овраг, ребята вылезли наружу, И сразу за холмом, заросшим черёмухой, увидели небольшой домик. Рядом на косогоре — стог прошлогоднего сена, крохотная избушка, может быть, баня, а чуть подальше сарай.

В домике окно закрывала синяя штора. На крылечке стояла закопчённая кастрюля и ведро. Но не доносилось ни единого звука. Словно там тоже притаились и выжидали.

Петька отрывисто свистнул. Но ни колыхнулась штора, ни заскрипела дверь.

— Пойдём, Тимка, сходим, а ты, Шурка, побудь здесь с Таней. — Петька снял с головы повязку, подал Шурке: — Оденься.

Они выскочили на пыльную тропинку и, нарочно громко разговаривая, пошли к домику. Таня с Шуркой из своей засады зорко следили за усадьбой. Видели, как из-под крыши вылетели две ласточки и, защебетав, унеслись к разрушенной деревне. Тимка подошёл к крыльцу и прокричал:

— Хозяева дома есть?

Никто не ответил. Тогда Петька поднял камень и стал отучать по крыльцу: бум-бум-бум. — Шурка заворчал:

— Чего стучать, заскочили бы, да и, может…

— Тихо ты. Смотри!

Из маленькой избушки с земляной крышей бесшумно, как будто двигаясь по воздуху, вышел высокий старик, с палкой в руке. Увидел ребят. Быстро вытащил из кармана что-то блеснувшее и сунул за голенище сапога. Петька не заметил старика и продолжал стучать. Бум-бум-бум.

Старик, прихрамывая и опираясь на палку, двинулся к домику. От волнения у Тани влажными стали ладони. Вдруг сейчас он набросится на мальчишек…

— Слышишь, Шурка, а если он нападёт на них, как выручать будем?

— Проще простого — я уже придумал. Выручим за милую душу, — Шурка достал из кармана кресало, трут и кремень: — Подкрадусь и зажгу у старика стог сена. Позабудет про все, бросится тушить и, считай, Петька с Тимкой у нас.

Старик, не торопясь, подошёл к крыльцу и добродушно улыбнулся Петьке и Тимке.

— Приветствую вас, странники. Какая судьба загнала в эти забытые богом пустыри? Расскажите, послушаю. Соскучился я по человеческой речи. «Годами людей-то не вижу. Хоть и отшельником числюсь, а встрече с живыми людьми рад. Проходите в избу. Первым заскочил Тимка, зашёл старик, за ним Петька.

— Садитесь на лавку или вон на табуретки.

Старик, кряхтя, сел на порог. Уж не специально ли преградил выход?

— Беда, ребята, меня вчера посетила. Землетрясение все разрушило. А вот мою усадьбу, видать, бог защитил. Прыгала, тряслась, но, слава всевышнему, осталась на месте. Вот ногу мне придавило бревном. Но опять же повезло, кость целая. О людях соскучился. И вот тебе гости. Везёт мне. А потому что сам к людям всегда хорошо относился. — Старик прищурил глаза.

— Вы-то издалека будете? — обратился он вдруг к Петьке.

— Можно считать, дедушка, что мы беглые.

— От кого же вы бежите?

— Из детского дома мы, дедушка, убежали. В поезд заскочили, до Японии думали добраться, но милиция обнаружила. Допрашивали нас.

— Били?

— Нет дедушка, не били. С нами там дяденька сидел. Он, кажется, украл что-то с военного поезда, но его тоже не били. Он помог нам удрать, — Петька горько вздохнул: — Вот с тех пор и шляемся, как бездомные.

Тимка в упор рассматривал старика. Шрам на нижней губе старательно прикрыт бородой. Глаза насторожённые, такие же, как на могильной фотографии. Брови лохматые, короткие. Сомнений не было — это Костоедов, отец предателя.

— Тимка как бы невзначай взглянул за печку, там, в углу, стоял острый топор. Мысленно прибросил: до топора было четыре шага. Петьке — шагов шесть, старику чуть больше.

Костоедов улыбнулся:

— Вот и славно, что на меня набрели, погостите у меня. А то от скуки совсем помираю.

— Дедушка, а почему в деревню куда-нибудь не переберётесь?

— Сейчас уж не могу. Много лет назад я от людей ушёл. За истинную православную веру решил тогда пострадать, отшельником сделался. Писание Аввакумово наизусть заучил, -старик кивнул на толстую старую книгу, лежащую на полочке перед лучезарной иконой. — Правду истинную Аввакум говорил, только в пустынях, только в одиночестве душа может очиститься и просветлеть…

Старик на секунду умолк, маленькие глазки быстро оглядели Петьку, стрельнули по Тимке. Костоедов, видимо, замышлял плохое:

— Охо— хо — вздохнул он, — сколько воды с тех пор утекло. Однако мы заговорились, пора мне и гостей угощать.

— Дедушка, спасибо, мы недавно ели. Сурок нам жирнющий попался.

— Что сурок, что сурок, — старик покосился на ребят. — Много ли в нём проку, в сурке-то. А у меня тут вареньице есть, на самом натуральном сахаре варено. До войны мне сахарок приносили богомольцы, рафинад высшего сорта.

.Костоедов опёрся на палку, встал. Петька и Тимка напружинились. Но старик произнёс своё: охо — хо и попросил ребят помочь ему перенести бочку с остатками солёных грибов из сеней в сарай:

— Сам хотел перенести, да вот ногу повредил, а какой работник из хромого.

Наблюдавшие из засады Таня и Шурка видели, как Петька с Тимкой едва спустили бочку с крыльца. Петька вытер лоб и как бы случайно поднял руку вверх. Таня вспомнила: «рука вверх» значит пока все хорошо. Бочка была тяжёлой. Она протекала, и пальцы по мокрому соскальзывали. Старик, вместо того чтобы помогать, шёл сзади и только причитал.

— Не уроните, последняя у меня такая бочка. Думал новую сделать, но сил нету.

Через узкую дверь бочку едва втащили в сарай.

— В угол её, ребятки, вон в тот тёмный, там похолоднее.

Потащили в угол. И в этот момент сзади что-то щёлкнуло. Петька с Тимкой от неожиданности вздрогнули, бочонок выскользнул и перевернулся. Грибная жижа плеснула на ноги. Оглянулись. Узкая дверь сарая была закрыта.

Брякнув заложкой, Костоедов успел щёлкнуть замком. Петька с разбегу ударил ногами в дверь.

— Дедушка! Ты зачем нас замкнул?

За стенкой зашаркали подошвы сапог. Костоедов обошёл сарай и заглянул в крохотное окошечко.

— Затворил, потому что вижу — наврали вы мне. Вы, несомненно, бандиты. Оставлю я вас ночевать, а вы меня и спровадите на тот свет.

— Никакие мы не бандиты. Мы из детского дома сбежали. Там плохо кормили. Отпустите. Вы же нас сами в дом пригласили.

— Пригласил-то сам. Пожалел вас. А потом вижу, вон тот, — старик кивнул на Тимку, — на топор поглядывает. Нехорошо так, ребята. Я по-христиански пригласил, а вы убийство замышляли.

— Ничего мы не замышляли! — закричал вдруг Петька, — вы придумали это сами! Выпустите нас.

— Не кричи! Здесь пустыня. Никто не услышит.

Или, может, сигнал кому даёшь? С собой кого привели?

— Никого мы не привели!

— А как же сюда попали. Случайно?

Петька решил действовать напрямик.

— Нас сюда дядя отправил, который помог нам бежать.

— Какой — такой дядя?

— Вам говорить не будем. Он нас отправил не к вам, а к Костоедову.

Старик протиснул голову в окно. Зашептал:

— К. кому, говоришь?

— К Костоедову.

— Ну и что же?

— Мы сюда едва-едва пробрались, а Костоедова не оказалось. Могилу его встретили, умер Костоедов.

— А если бы он был живой, зачем он вам?

— Тот дядя просил никому не говорить. Мы ему поклялись.

Старик усмехнулся. Отошёл от окошка.

Тимка шепнул:

— Сейчас стрелять будет. В кармане у него наган.

Но старик обошёл сарай, потрогал рукой замок и снова заглянул в окно. И, оглянувшись по сторонам, зашептал: — Попались, потому как Костоедов — это я и есть!

— Не заливай! — вдруг грубо сказал Тимка.

Мы могилу видели, где он похоронен.

— Могила-то предумышленно сделана на недругов да на бандитов вроде вас.

Старик стал смотреть по сторонам.

Петька боялся, как бы Шурка и Таня не бросились сюда спасать их. Надо торопиться. Петька подошёл к окошку и сказал:

— Если вы, дедушка, действительно Костоедов, то слушайте внимательно. Дяденька, которого арестовали за воровство, должен был идти к вам, от вашего сына Сашика. Ясно?

Старик даже присел. Слышно было, как его коленки ударили по доскам.

— Не ори, мальчик, громко! — Сухие губы зашевелились: «За что арестовали вашего дяденьку?

— Он что-то стащил с военного поезда. А послали его из Германии от вашего сына Сашика.

— Живой он?

— Кто, дедушка?

— Сашик, сын мой.

— Живой, конечно, живой! Что ему сделается в Берлине-то.

У старика по морщинам поползла слеза! Перекрестился:

— Слава тебе, господи! Спасибо, детки, за добрую весть! Слава всевышнему.

— Дедушка, у того дяденьки было задание — найти вас, чтобы вы проводили его к лабиринту Гаусса, туда, где лежит золото, а дяденька, я уже говорил, арестован и своё задание поручил нам. Вы должны провести нас к Гауссу.

Костоедов тощим кулаком вытер слезу.

— Об этом первый раз слышу! — Просунул голову в окно.

— Пароль назовите для такого дела.

Петька как будто не расслышал вопроса, быстро заговорил:

— Дедушка, тот дядя велел передать, если золото не будет найдено, немцы убьют вашего сына.

— Типун тебе на язык! — такое говоришь. — Старик плюнул на землю.

— Пароль-то назовите, если вы истинно те, за кого выдаёте себя.

Тимка испугался. Пароля они не знали.

— Ну, говорите!

— Дедушка, пароля мы с Тимкой не знаем. Знает наш командир!

Старик в испуге отшатнулся от окна, быстро зачем-то наклонился.

— С вами взрослый, что ли?

— Не бойтесь, дедушка, с нами мальчик Шурка и девочка Таня. А тот дядя пароль сообщил только Шурке.

— Где они?

— Там за оврагом. Ждут нас. Пойдёмте вместе, он пароль скажет.

— А если вы меня угробите, тогда как?

— Дедушка, опять вы не верите?

Старик подумал, что-то прикинул в уме и заговорил злым голосом:

— Пойдёт один из вас, позовёт их сюда, а если не вернётся, рассчитаюсь здесь с тем, кто останется.

— Дедушка, — всхлипнул Петька, — мы такую даль шли к вам, чуть не погибли. А вы! Да нам эти Гауссы с золотом вовсе не нужны, мы торопились, чтоб вашего сына спасти. Дяденька, который сидел с нами, сказал: «Передайте, мол, если Гаусс сорвётся, сына Костоедова немцы ликвидируют сразу».

— Не каркай, ворона. Лучше скажи, как он сына моего, Сашика, называл.

— Так Сашиком и называл.

— Я не об этом. Он рассказывал вам, как Сашик попал в Германию?

— Такое не рассказывал.

— Ну и правильно, вы ещё маленькие. Мой Сашик выполняет в Германии задание советского правительства.

— Дедушка, но ведь немцы его убьют, если Гаусса им не будет.

— Вот сыч лесной, раскричался: убьют, убьют. Никто его не тронет. Будет вам Гаусс. Один садись в угол, а второй беги, зови своих попутчиков, дружков своих. Дед загремел замком, открыл дверь и выпустив Петьку, снова щёлкнул щеколдой.

— Тимка, жди, — сказал через окно Петька. — Здесь километра три я быстро. — И подмигнул.

— Беги, только без куролесов. Если вы аферисты или мошенники, не посмотрю, что маленькие…

У старика правый карман куртки оттопырился, и ясно вырисовывался длинноствольный наган. Крикнув ещё раз Тимке, чтоб ждал, Петька помчался в противоположную от деревни Жаргино сторону. Специально, чтоб отвести следы от спрятанного там Вислоухого.

На бегу, Петька незаметно оглянулся — старик, просунув голову в окно, разговаривал с Тимкой. Перелетев кусты, Петька кубарем скатился на дно оврага. Вскочил и понёсся туда, где сидели в засаде Таня с Шуркой, Они поняли отвлекающий манёвр Петьки и заранее спустились в овраг.

— Ну что, Петька?

— Пароль нужен. Тимку задержал.

— Мы же не знаем пароль?

— Вислоухого сейчас допросим.

— А если он не знает?

— Придумаем что-нибудь.

— Тимку он не убьёт?

— Пусть только попробует! — гневно сказал Петька.

Он посмотрел по сторонам и зашептал:

— Шурка, назовёшься старшим! Много не болтай! Остальное, все как договорились.

— А вдруг у Вислоухого пароля нет? — опять спросила Таня.

— Бросимся на Костоедова все сразу, свяжем!

— У него же наган. Мы с Таней видели.

— Ничего, справимся. Нас четверо. Вислоухому о Костоедове не говорить.

— Понятно, Петька!

Когда они залетели в домик без крыши, бандит по-прежнему лежал на спине. Опухшие ноги чуть согнуты. Зубы оскалены, как у мертвеца. Шурка в страхе попятился. Таня внимательно посмотрела в полуоткрытые глаза.

— Петька, он, кажется, не дышит.

Ни слова не говоря, Петька подскочил к бандиту и стал трясти его за плечо:

— Дядя, дядя! Проснись!

Толстое тело бандита только качалось. Но кажется, лязгнули зубы. Таня с Шуркой со страхом наблюдали за Петькой. Он не боясь, прислонился ухом к левой стороне груди. Затаил дыхание, прислушался — сердце работает. Вскочил на ноги, вытер пот со лба. И вдруг, схватив бандита за волосы, стал трясти;

— Дядя! Дядя! Проснись, беда!

Он тряс с остервенением, как будто хотел оторвать бандиту голову. Вислоухий застонал, толстые губы зашевелились:

— Воды! Умираю! Воды!

Петька только глянул на котелок, и Таня, схватив его, пулей вылетела на улицу. Вслед за ней помчался Шурка.

Вернулись они быстро. Вода была зеленоватая и резко пахла болотом. Почти полкотелка Петька вылил на голову Вислоухому. Он пришёл в создание. И стал, как жаба, шлёпать губами. Зелёную струю Петька направил ему в рот. Отбросив котелок в сторону, снова стал трясти Вислоухого. Наконец, он открыл мутные глаза, захрипел:

— Ребята, не бросайте меня.

— Дядя, мы не бросим, только ответь нам, если бы ты встретился с Костоедовым, как бы он тебя узнал? Документ ты должен ему показать или что?

Бандит всхлипнул:

— Теперь я с ним встречусь на том свете…

— Дядя, я серьёзно спрашиваю.

— Документов никаких. Нужно любое предложение, но из четырех слов. Чтоб первое было родина, остальные любые, но только на «р».

Вислоухий что-то хрипло прошептал и замолк. Петька вцепился в него как клещ:

— Дядя, пароль, свой пароль скажи!

Вислоухий открыл глаза. Недоумевающе посмотрел па Петьку.

— Дядя, пароль нам скажи!

— Четыре «рэ».

— Свой, какой ты должен сказать?

Вислоухий облизнул губы и явственно произнёс;

— Родина радостно раскинула руки. — Он тяжело задышал: — Ребятки, не бросайте меня, я отлежусь, подождите.

— Дядя, мы тебя не бросим.

Вислоухий закрыл глаза.

Тихо затворили дверь, подпёрли её досками и понеслись. Из оврага выскочили в том месте, где Петька скатывался кубарем. Отдышавшись, пошли медленно.

Неожиданно между камней показалась голова Костоедова. И рука. И тяжёлый наган, наведённый на ребят.

— Стойте! — Он щёлкнул курком нагана: — А ну, говорите пароль! — Костоедов явно нацелился Тане в голову.

Шурка бесстрашно шагнул вперёд.

— Стой! Куда прёшь!

— Родина радостно раскинула руки.

Шурка ещё стоял, оцепенев, ожидая выстрела, а Костоедов, уже опершись на палку, встал, сунул за пазуху наган.

— Вижу, свои. Верю. От Сашика заветные слова мне принесли, — Костоедов заулыбался. — Напугал вас. Извините. Время военное.

ГЛАВА 17

Костоедов хромал впереди. Шурка шёл рядом с ним. Петька с Таней отстали, потому что у Тани от волнения закололо в груди. Она боялась за Тимку и уговаривала напасть сейчас на Костоедова, отобрать наган и выпустить Тимку.

— Нельзя, Таня, нападать — дорогу до лабиринта знает только он.

За Тимку беспокоились напрасно. Он сидел в сарае и спокойно жевал румяные лепёшки. Увидев всех живых и здоровых, улыбнулся.

— Деда, ребятам можно пошамать?

— Несомненно, пусть откушают превосходные лепёшки, мука крупчатка. Сашик ещё до войны привозил.

Пропустив в сарай Петьку, Таню и Шурку, дед зыркнул по сторонам. Зашёл и сел на старую сосновую чурку. Посмотрел, как жадно, давясь кусками, ест Шурка Подметкин, и сказал:

— Поживите у меня недельку-другую, откормитесь, отдохнёте от передряг житейских. А то взъерошенные и насторожённые, как волчата.

Петька подумал о Вислоухом. Может очухаться, закричать и тогда… Петьке стало страшно. Запив большим глотком кусок лепёшки, поставил кружку и сказал твёрдо:

— Нельзя, дедушка, нам тянуть. Задание провалим. Нас тот дяденька предупреждал, что в случае чего вашего сына фашисты мучить начнут.

— Понятно, фашисты ни с кем не посчитаются. Идти-то я с вами не могу. Нога, словно проволокой перТяним советского правительства.

Услышав такое, Таня закашлялась и чуть не захлебнулась водой.

— Да-а! — старик сокрушённо покачал головой.

Выручать надо Сашика. Если что… Родина ему не простит. Перед самой войной приезжал ко мне, сказал о секретном задании. И чтоб до меня бандиты не добрались, соорудил эту неправдоподобную могилу.

Лицо у Костоедова сделалось злым.

— Того-то мужичка, который с вами в милиции сидел, его одного посылали?

— Ничего он нам не говорил. Велел только разыскать вас и передать, чтоб золото из лабиринта вынесли на поверхность. И каждую ночь зажигали костры возле Гаусса на поляне. Он сказал: «Там такая поляна есть, чтоб самолёту приземлиться».

Старик заволновался, стал ладонями гладить бороду.

— Поляна— то есть, а как костры расставлять?

— Дяденька говорил: по краям поляны, четырехугольником.

Петька врал уверенно. И Шурке казалось, что им действительно так приказывали.

— А что, ребятки, самолётик-то немецкий или японский будет?

— Такого он ничего не говорил. Сказал, чтоб золото вытащили и костры, как первый лист, говорит, жёлтый полетит, начинали жечь. И ждать самолёта. Задание, сказал, государственное, нужное для обороны СССР.

Старик заволновался. Не обращая внимания на ребят, вытащил револьвер из-за пояса, положил в карман. Встал. Вышел из сарая, снова зашёл и, как в бреду, шептал:

— Сашик— молодец, самолёт пришлёт, как обещал. Молодец… Хватит золотишку-то лежать в тайниках, пусть послужит великому делу.

Костоедов размашисто перекрестился.

— Дедушка, а все-то золото войдёт в самолёт?

— Не знаю. Тяжесть в нём большая. На своих руках, можно сказать, я его туда нёс. От колчаковцев прятал. Для республики берег. Сейчас попросила Родина — берите! Пусть Советской республике послужит.

Старик прошёлся по сараю и сказал то, что желали мысленно и Петька, и Таня, и Тимка, и Шурка.

— Ребята, — сказал он, — выручили вы меня и моего сына один раз, прошу, выручите и сейчас.

— Что, дедушка, сделать?

— Не могу я на такой ноге идти с вами. Вылечиться мне нужно. Я прошу вас, идите одни, я подробную карту дам. Берестяночка лежит у меня. По ней дойдёте до Гаусса. Вынесите золотишко на поверхность. А я через недельку к вам туда приду.

Дедушка, а в этом самом Гауссе мы не заблудимся?

— Погоди, девочка, все растолкую в подробностях. Есть у нас ещё время. А сейчас давайте похлебочку соорудим. На сон грядущий покушаете. Ночку переночуете, а завтра с утра и в путь-дорогу пойдёте. Я одежонку вам кое-какую посмотрю, еды приготовлю.

Дед попросил насобирать ему для костра сухих веток, шепок, сучков. Ребята сбросили рваные курточки на дедовское крыльцо. Шуркину положили сверху так, чтобы из кармана немного выглядывал милицейский протокол. Когда они вернулись с охапками щепок, старик уже начистил полведра картошки. Петька посмотрел на крыльцо. Шуркина куртка лежала так же. Из кармана высовывался уголок протокола, но только чуточку меньше.

Похлёбка казалась необычайно вкусной, потому что ребята давно не ели солёной пищи.

— В милиции-то, поди, совсем не кормили?

— За три дня ломоть хлеба на четверых, — ответил Тимка.

— Ну, ничего, скоро разбогатеем, — Костоедов повернулся к Шурке, — ты как командир смотри там в Гауссе, чтоб ни одна золотая вещица не пропала, чтоб ни один слиточек не ускользнул.

— Куда ему деться, дедуля?

— Верю я, верю! Просто уж беспокоюсь — добро-то государственное. На один слиточек, считай, можно сто пулемётов сделать.

Заря угасала. Наступали сумерки. Уже нельзя было рассмотреть очертания стариковского дома. Слился с землёй и кустами сарайчик с маленькой дверкой, обитой ржавой жестью. Откуда-то из темноты, со стороны разрушенной деревни, доносился печальный щебет птиц.

Костоедов постоянно потирал ладони над костром, как будто у него мёрзли пальцы. И улыбался.

Ребята чутко вслушивались в наступившую теп ноту. Они боялись, что там, в полуразрушенном домике, Вислоухий пришёл в сознание. Ищет их. И, учуяв запах дыма, может прийти к костру.

Старик вдруг поднял голову. Таня, Петька, Шурка и Тимка тоже услышали какие-то звуки. Будто кто-то шёл в темноте, не поднимая ног. В руке Костоедова сверкнул наган с длинным стволом. Но звуки стихли.

— Дедуль, кто это?

— Кто знает? Сколько здесь живу, все по ночам чудится, что люди вокруг ходят, а то вдруг, кажется, что мёртвые поднимаются. Одичал я в одиночестве, того и гляди, что умом свихнусь.

Старик ещё раз прислушался и, успокоившись, спрятал наган.

— Дедуль, а мёртвые этот лабиринт Гаусса не раз грабили? — обнаглев, спросил Шурка. — А то, может, нам и не ходить..

— Командирам тебя выбрали, а ты трусишь, мёртвых боишься. Живых опасаться надо, а с мертвецами легче всего.

— Нам, дедуля, завтра идти. Мы не знаем куда, а вы нас ещё этими покойниками запугали.

— Узнаете, все узнаете.

Взошла луна. Костоедов встал:

— Время спать. Пойдёмте. Я вас в сараюшке устрою. У меня там нары, тулуп.

Пошли за стариком. Встревожились. Поглядывали па яркую луну. Она, как прожектор парохода, освещала разрушенные домики. В сарайчике оказалось очень уютно. Широкие нары, зелёный сундук, кадушка с растением, похожим на целебный женьшень. В углу — деревянные грабли, метёлка и лопата.

— Располагайтесь, а я пойду вам на утро приготовлю пищи да одежонку кой-какую посмотрю.

В дверях старик повернулся:

— У кого хорошая память, пойдёмте со мной, карту дам и расскажу кое-что.

Идти сейчас должен был Шурка, потому что командиром назвали его. Но он испугался. И едва выдавил из себя:

— Петька, иди ты, у меня опять спина заболела.

Петька ушёл с Костоедовьм. Тимка наблюдал за ними в щель. Тихо спросил:

— Испугался Шурка?

— Чего бояться. Просто мне с ним противно быть. Петька вернулся совсем быстро и бодро сказал:

— Все в порядке!

— Карту дал?

— Дал. До Гаусса, ребята, идти далековато.

Петька показал берестяной ремешок. В полутьме Тимка разглядел на нём узкие глубокие бороздки, сделанные острым ножом.

— На ней план Гаусса есть?

— Только дорога туда. Лабиринт узнаем по зелёной острой скале. Она из нефрита. На скале Костоедов высек стрелку, которая показывает на вход.

— А внутри как искать будем?

— Там шесть коридоров, ползти надо в самый узкий.

Карту-берестянку Петька засунул в пояс брюк.

— Что старик сейчас делает? — спросил Шурка.

— Снаряжение взялся готовить: сумку, верёвки…

— Петька, а с Вислоухим как?

— Пусть лежит. Пойдём утром, захватим.

— Возвращаться за ним придётся.

— Ничего не поделаешь. Бросать его нельзя, начнёт орать. Старик услышит.

Ребята вышли на улицу. Тишина. Далеко, в стороне деревни, блестела крыша опрокинутого костёла. У старика в избушке горел свет. Приткнувшись к свече, он что-то чинил, откусывая нитку зубами.

Вернулись в сарайчик. Легли на нары, накрывшись сверху тяжёлым тулупом. Ночной ветерок, залетая в открытую дверь, приносил запах степи.

— Петька, почему этого белогвардейца чекисты не взяли? — спросил Шурка.

— Успел скрыться. Фамилию сменил.

— А ловко ты ему насчёт самолёта наврал и про костры. Он поверил сразу.

— Ничего, разобьём фашистов, их всех соберут, говорил мне капитан Платонов.

Прислонив ухо к щели, за стенкой сарая стоял старик Костоедов.

Таня проснулась от того, что сильно стучало сердце, как перед большой бедой. Она спрыгнула с нар, пробралась к двери, пощупала руками. Дверь была закрыта наглухо. Кинулась к парам. Разбудила Петьку и Тимку. Втроём налегли на дверь. Бесполезно. Послышались шаги. Ребята прижались к двери.

— Как откроет, бросайтесь на него, сразу прошептал Петька.

Но старик и не думал подходить к двери. Он чем-то прошуршал у стены и снова ушёл. Потом опять шаги и снова шорох чего-то сухого.

— Сеном обкладывает, — шепнул Тимка, — жечь будет.

У Тани мелко застучали зубы. Тимка разбудил Шурку и предупредил:

— Молчи! Выберемся.

У стены зашуршало, и старик опять ушёл. Издалека донёсся скрип двери. Костоедов, видимо, поднялся в дом за спичками или за какой-нибудь зажигалкой.

— Петька, рыть быстро надо, — прошептал из угла Тимка.

Звякнуло железо, полетели комья земли. Таня поняла — подкоп.

Когда старик не спеша, вернулся обратно, в сарайчике уже никого не было, дыру у противоположной стены он не заметил. Она была хорошо закрыта сухим сеном. Ребята залегли в канаве. Обтирая потные лица, следили за Костоедовым.

Он покосился на побледневшую луну и, опираясь на трость, прислушался к тишине в сарае. Вынул из кармана кремень, огниво. Ловко ударил. Искры брызнули на сено. Полыхнуло пламя. Старик откачнулся и перекрестился. Огонь загудел. Защёлкал. Взвился лёгкий пепел. Красные языки поползли по доскам сарая.

Послышалась молитва:

— Спасибо тебе, господи, что помог мне разузнать лазутчиков, посланных окаянными коммунистами.

Он неистово крестился. Но «лазутчики» были далеко. Бешеным аллюром они неслись по оврагу в сторону Жаргино. Опережая их, прыгали по камням их лёгкие тени.

ГЛАВА 18

Вислоухий ночью, по-видимому, искал ребят. Сейчас он спал напротив окна с выбитыми стёклами: Толстые ладони положил под голову, ноги подтянул и, шумно вдыхая воздух, храпел.

— Дядя, вставай. Идти надо, — тряс его Тимка.

Вислоухий не реагировал. По открытым дверям, по стене, по гнилому полу прыгали блики огня.

Петька отошёл от окна и закричал не своим голосом:

— Вставай! Чекисты окружают!

Вислоухий вскочил на ноги, сделал шаг назад, как будто собирался бежать, но ойкнул от боли и свалился на пол:

— Не убивайте меня!

— Дядя, никто тебя убивать не хочет, нужно уходить отсюда.

— Обождите, боль у меня жуткая, — он сел, поджимая ногу. Потянул носом: Дымом пахнет, не мы ли горим.

— За оврагом мы сарай зажгли, дорогу искали.

— Вы, ребята, поосторожнее. На огонь всякий может придти. И зверь, и человек нехороший. И возьмут нас, как цыплят на сковородке.

— Дядя, ты идти можешь?

— Смогу я, не бросайте меня, смогу!

За ночь опухоль у Вислоухого заметно убавилась, но шагать без трости он не мог. При каждом шаге приседал и громко ойкал. От его ойканья вздрагивал Шурка, с тревогой посматривая в сторону далёкого огня.

— Быстрей! Дядя, как можно быстрей, — торопил Петька. — И не кричи громко, а то оставим и убежим.

Вислоухий понимал, что, значит, остаться здесь одному в таком состоянии. Он торопился изо всех сил. Волосы висели мокрыми сосулями, по щекам текли липкие капли пота. Теперь он не жаловался, а только скрипел от боли зубами.

Начинался рассвет. Впереди Тимка рассмотрел длинную цепь зелёных холмов.

— До солнца нужно за тот вал спрятаться, — сказал он Петьке. И ещё тише добавил: — Вдруг у старика есть бинокль.

Серая птичка, похожая на жаворонка, взвилась вертикально вверх и переливистой трелью приветствовала утро. Ей сразу же ответила другая, потом третья… До земляного спасительного вала оставалось совсем немного, когда Вислоухий, заглядевшись на птиц, споткнулся. Он закричал от боли на всю степь и свалился на сухую землю.

— Чтоб тебя разорвало, кулема неповоротливая, — сказал Тимка, Он передал Тане лук, бросил па землю капкан и стал поднимать тяжёлую тушу.

— Вставай, дядя! Ну, вставай же!

— Сейчас, ребята, сейчас, полежу трохи и встану.

Но сам не пытался даже шевелиться. Пробовали его поднять, и тут Шурка нечаянно задел ему ногу. От жуткого рёва, казалось, подпрыгнули на горизонте низкие горы. Губы у Вислоухого посинели, на переносице вздулась толстая жила.

— Ты что, — набросился на Шурку Тимка, — не видел куда наступал!

— Я нечаянно, — виновато ответил Шурка.

— Давайте волоком, — сказал Петька, — за вал затащим, а там пусть лежит хоть сто лет.

Расстелили телогрейку и стали закатывать на неё Вислоухого. Он застонал, открыл глаза и стал умолять, чтоб его не бросали. Увидел низко летящих ворон и запричитал:

— Я буду вашим рабом, не оставляйте, я не хочу, чтоб меня расклевали вороны.

Не обращая внимания на всхлипывания, потащили Вислоухого наверх. Напрягались до предела, со страхом поглядывая на зарю. Стоит сейчас взойти солнцу, и Костоедов своими злыми глазами разглядит крохотные фигурки на горизонте.

Выдохлись на вершине вала. Вислоухий пробовал ползти, но руки разъезжались. Тогда его обмотали верёвкой и потащили на буксире. С вершины вала скатили, словно мешок с картошкой. И как по сигналу из-за горизонта сразу брызнули ослепительные лучи солнца.

Петька снял с Вислоухого верёвки и смотал их себе на пояс, чтоб освободить руки от мешка. Вислоухого накрыли телогрейкой и сели отдыхать.

Здесь, за холмистым валом, степь была веселее.

Виднелись высокие цветы и островки небольших кустиков. Золотыми разливами колыхался ковыль. Кое-где зелёными горбами поднимались курганы.

Петька, косясь на Вислоухого, вынул берестяную карту, стрелку от компаса, иголку. С Тимкой они быстро наметили маршрут.

Шурка сидел рядом с Таней. Они рассматривали лицо Вислоухого: синие губы, глаза заплыли.

— Как очухается, надобно его спросить, где у него болит. Может, нутренность какая отлетела. В трещину-то он шмякнулся свысока. Если нутренность с места сошла — пиши пропало. Пятаки заказывай.

— Какие, Шурка, пятаки?

— Обнаковённые. Покойникам на глаза ложат.

— Зачем, Шурка?

— У кого нутренность отлетела, у того глаза не закрываются.

— Шурка, откуда ты знаешь?

— Раньше моя бабка всех покойников на Байкале обряжала. А дед мой умеет всякую хворь выгонять из человека. Вислоухий зашевелил губами и, застонал.

— Где болит у тебя? — спросила Таня.

Левой рукой он показал на поясницу.

Подошли Шурка, Петька и Тимка.

— Сейчас посмотрим.

Петька отвёл Таню в сторону и прошептал:

— Заберись на бугор и следи, чтоб к нам никто не подкрался.

Таня ушла, и ребята занялись Вислоухим, Сняли куртку, подняли толстую рубаху. Позвоночник был целый, но вдоль него шли неприятные шишки. Они были твёрдые, словно камни. Шурка, нисколько не боясь, пощупал каждую из них. И забывшись, голосом своей бабки сказал:

— Лечение тебе, милок, обойдётся в копеечку, дело тута сурьезное.

— В шишках гной? — спросил Петька.

— Ничего там нету. От простуды такое, нужно поясницу топтать.

— Как топтать?

— Обноковенно, ногами. А потом распарку прикладывать.

Таня лежала, спрятавшись в траве, и наблюдала за степью, но разговор мальчишек слышала. Не поворачивая головы, сказала:

— Шурка, а если у него не простуда, а почки.

— Что у такого кабана может быть! Какие — такие почки?

Тимка о таком лечении тоже знал, потому что молча стал помогать Шурке. Вислоухого положили на живот, к рукам привязали верёвки. Шурка сбросил обувь и голыми пятками стал отплясывать на широкой спине Вислоухого немыслимую чечётку. Тот застонал, задёргался. Петька с Тимкой натянули верёвки. Как деревянные колотушки, стучали пятки по болезненным шишкам. Вислоухий от боли стонать уже не мог, он мычал. Но Шурка вошёл в азарт и, выбивая чечётку, кажется, ничего не слышал. Дёргались верёвки. Стучали пятки. Пыхтел Шурка. Наконец, Вислоухий завопил, и сразу ослабли верёвки, Шурка спрыгнул. Посмотрел на закрытые глаза, на отвисшие губы и спокойно сказал:

— Ничего, очухается, будет как новый.

Вислоухого накрыли телогрейкой, своими куртками, оставили возле него Петьку и пошли искать воду.

Петька, оставшись один, сбегал к высоким кустам, срезал пучок ровных веток и стал готовить стрелы. Он строгал и поглядывал в степь, в ту сторону, где осталось Жаргино.

«Почему Костоедов решил с нами расправиться?» — думал Петька. — Ведь поверил. Карту дал. Снаряжение стал готовить. И вдруг такое. Что он мог заметить?»

И тут Петька вспомнил, что в сарае, когда они лежали на нарах, Шурка говорил о Костоедове. Петька заёрзал на месте и стал ругать себя. Как он, Петька, не догадался тогда, что старик может их подслушать. Петька вспомнил, как Костоедов молился на огонь, как на груди у него раскачивался тяжёлый золотой крест.

Послышались голоса. Петька оглянулся. Шурка с Таней, осторожно взявшись за железную дужку, несли котелок. Тимка шёл сзади. По его глазам было видно, что он раздобыл пищу.

Между курганами им попалось болотце, заросшее камышом. В лужах с рыжей водой Тимка обнаружил малявок. Маленьких, с палец длиной, рыбок. Сумели наловить их почти полный котелок. Воду из котелка отпил Петька. Вислоухий пришёл в сознание. Дали попить ему. Поила его Таня. Одна рыбка резко вильнула хвостиком, вылетела из котелка и попала прямо в рот Вислоухому. Он её тут же проглотил.

— Лежи, дядя, выздоравливай, — сказал Петька, — а вечером пойдём, когда не жарко будет.

Развели небольшой костерчик. И стали варить рыбу. Тимка достал из мешка горсть корешков, бросил в котелок и тщательно размешал.

Таня отвела Петьку в сторону, спросила:

— Почему ты решил идти вечером, а не сейчас?

Вислоухий уже двумя ногами запросто шевелит, я сама видела.

— Днём может увидеть Костоедов. Пожарище начнёт разгребать, ничего не заметит и бросится в погоню.

— У него же нога больная.

— Он, гад белогвардейский, и на больной ноге побежит, и стрелять будет издали. И этот, — Петька кивнул в сторону Вислоухого, — увидит Костоедова, сразу же нападёт на нас.

— Ты не веришь ему, Петька?

— Не верю. Простачком прикидывается, делает вид, что во всём сознаётся, и разговаривает специально, как ребёнок не бросайте меня, рабом буду…

Так я ему и поверил, предателю.

— Идите шамать, — позвал Тимка.

Рыбная каша с кореньями попахивала болотом, но была хороша. Наелись быстро. В котелке осталось больше половины. Вислоухого будить не стали. Котелок спрятали между камней, сверху прикрыли ветками. Шурке дали нож, стрелы, лук и приказали сторожить.

— И не спускать глаз со степи и с этого, — Петька кивнул на Вислоухого.

— А меня кто сменит?

— Я сменю.

— Как солнце в затылок засветит, без церемониев растолкаю тебя.

— Ладно, Шурка.

Таня, Тимка и Петька легли в тёплую канавку и под трели, льющиеся с неба, крепко заснули. Щурка повесил на себя лук, взял стрелу, пощупал пальцем, крепко ли Петька приделал наконечник, и забрался на гребень вала. Притаившись в траве, стал сосредоточенно, как дозорный, всматриваться в холмистую даль.

Солнце задевало горизонт, когда Петька, словно от боли, дёрнулся и проснулся. Спал Тимка, спала, сжавшись в комочек, Таня. Спал часовой — Шурка Подметкин! В кулаке он сжал длинную стрелу с каменным наконечником. Петька посмотрел вниз, телогрейка лежала на месте. Вислоухий исчез.

Петька вскочил на ноги и увидел Вислоухого. Он сидел у костра и с наслаждением ел рыбную кашу. Посмотрел на Петьку: уж простите, я тут без вас хозяйничаю.

— Ешь, дядя. Тебе оставили.

Петька с ненавистью посмотрел на спящего Шурку. Рядом с ним лежал лук, нож, оструганная палочка и стружки. Петька незаметно ощупал у себя пояс — карта была на месте.

— Дядя, ты идти сможешь?

— Полегоньку смогу. Я тут ходил, вон до той ямки и обратно. Слава богу, кажется, проходит, радикулит меня скрутил. Он простуды боится. А я, как бездомный пёс, уж сколько времени мытарюсь, — Вислоухий сделал страдальческую мину и попытался всхлипнуть.

Петька заметил, что диверсант притворяется, но сдержал гнев и спокойно спросил:

— Дядя, а ты дорогу до лабиринта знаешь, хотя бы примерно?

— Не знаю, — он опять заговорил плаксивым голосом. — Нехай он пропадёт, этот лабиринт. Мне бы добраться до жилья. А там пусть меня судят. Я плохого для СССР ничего не делал. Живым оставят или нет — все равно, я фашистские тайны знаю, все расскажу чекистам. — Вислоухий тяжело вздохнул: — Меня только не бросайте, я буду помогать вам.

«Придуривайся, притворяйся, — подумал Петька, — дай только до лабиринта дойти, там я тебе покажу, как ребёночка из себя корчить, добреньким приставляться, предательская душонка».

Петькин отряд тронулся в путь, когда степь стала розовой от заката. Вислоухий охал, но шагал довольно бодро. Постукивал берёзовой тростью по камням. Трость была тяжёлой и толстой и походила на дубину разбойника. Последним шёл Шурка. Он чувствовал себя виноватым, поминутно перекладывал капкан с одного плеча на другое и ворчал про себя на Тимку:

— Ничего же страшного не случилось, а он руками замахиваться. Расстрелять, говорит, за это мало. А забыл, как вчера все упрашивали Шурку: назовись командиром, пароль скажи. Ведь не струсил я…

Вислоухий делал шаги все короче и короче, тёр поясницу. Но остановиться и отдохнуть не просил. В темноте, зацепившись за камень, он тяжело рухнул. Застонал. Но встал сам. И припадая на трость, шёл рядом с Шуркой.

— Петька, может, отдохнём немножко, — попросила Таня.

Но Петька, непонятно на кого все ещё сердитый, взял у Тани котелок и, ни слова не говоря, двинулся вперёд. Он боялся погони.

Степь спала. За тучами спрятались звезды. Шагать стало опасно, можно было угодить в щель или в яму. Петька остановился.

— Будем отдыхать.

Из темноты доносилось журчание воды. На ощупь вчетвером спустились к реке. Тимка опустил руку;

— Тёплая, но, видать, глубина.

Напились, зачерпнули в котелок для Вислоухого. Он поблагодарил. По-видимому, он смотрел на небо, потому что сказал:

— Тучи. Звёзд не видно. Надо ждать луны. Вы ложитесь, а я посижу, покараулю.

— Ты, дядя, тоже ложись, здесь к нам подкрасться никто не сумеет: в воду зверь не полезет, а спереди капкан насторожённый поставим, — сказал Тимка.

— Капкан у вас, ребята, мировой, в карьере я в него чуть не попался, едва заметил. Такой голову откусит в один момент.

— Подарили мне его, — из темноты сказал Шурка. Зарядили капкан, отнесли в сторону и, нащупав ямку, поставили. Вернулись и легли на телогрейку, прижались друг к другу и накрылись Таниной курочкой. Вислоухий тоже лёг, потому что под ним заскрипели камни, стукнула трость и послышалось ровное сиплое дыхание.

Ночь. Появились звезды. Огромные и далёкие. И казалось, что высокое небо пробито снарядами новых дальнобойных зениток. В заколдованной тишине только ухо древнего кочевника смогло бы сейчас уловить шорох подкрадывающихся к ребятам свирепых хищников.

— Вставай, — Вислоухий дышал Петьке в лицо. — Вокруг неладное творится. Вставай, к нам подкрадываются!

Петька поднялся на колени. Повсюду в темноте блестели огоньки.

— Это звери!

Вислоухий зашарил руками по камням, отыскивая свою трость-дубину.

Разбудили Тимку. Линия блестевших глаз выгнулась дугой. Ребята поняли: окружают.

— Волки! Это волки! — прошептал Тимка. В темноте было уже слышно постукивание когтей о камни. Звери почувствовали движение людей, легли и стали подкрадываться ползком. Глаза светились теперь у самой земли. Кольцо смыкалось.

— В воду! Прыгайте в воду! — закричал Тимка.

Его крика как будто ждали звери. Сомкнув кольцо, они бросились к биваку. И встали совсем рядом, лязгая зубами.

Вдруг со стороны воды вылетел волчище, свечкой взвился в воздух, бросившись на Таню. Вислоухий не прозевал. Страшный удар дубины отбросил зверя обратно. Разбрызгивая кровь, он завертелся. И на него же бросились остервенелые волки.

Разорвали в мгновение. Трое зверей, осатанев, покатились по земле, вырывая друг у друга волчью кость. Бухнул капкан. Раздался визг. И теперь там началась грызня. Два зверя одновременно бросились на ребят. Вислоухий промазал по первому. Но с жуткой силой грохнул дубиной второго и переломил его почти надвое. Первый не долетел до Шурки с полметра, дубина свалила его на землю. Раненых зверей стая разрывала на куски. Вислоухий озверел. От его ударов лопались волчьи черепа. И хищники, как приклеенные, оставались на земле.

Звери стервенели. Вислоухий отступал к речке. Со спины его прикрывали ребята, кидая острые камни в светящиеся глаза. Волки учуяли телогрейку. Бросились на неё, давясь ватными кусками. Вислоухий в этот момент успел оглянуться. Дважды просвистела дубинка. И двое волков, пронзительно визжа,.покатались по земле. Но и дубинка переломилась.

Вислоухий схватил Шурку и Таню и прыгнул с обрыва в воду. Вся стая ринулась на Петьку с Тимкой. Но опоздала. Ребята летели уже в воду.

Волки до рассвета стояли на берегу. Щёлкали зубами. Но в воду ни один из них не кинулся.

Заалело небо. Слева, где громоздились серые, безжизненные горы, раздался жуткий, надрывающий душу, вой. Стая, как по команде, развернулась и длинными скачками, поднимая пустынную пыль, унеслась.

Напуганные ребята вылезли из воды. Вислоухий сделал два шага и упал. Теперь обе ноги опухли и не держали его.

Волки разграбили весь лагерь: сожрали телогрейку Танину куртку и мешок вместе с деревянными ложками… Хорошо, что верёвка была намотана у Петьки на поясе. В защёлкнутом капкане ребята обнаружили клочок шкуры с красной шерстью. О волках красного цвета никто из них не слыхал.

Когда Вислоухий пришёл в себя и сел на землю, на берегу речки горел костёр. В котелке аппетитно булькало. Пахло ухой.

— Рыбы, ребята, словили?

— Щучьей икры, дядя, насобирали. Тут заводь хорошая.

ГЛАВА 19

Теперь ребята стали предусмотрительнее. Шли только днём, а ночами жгли костры. По очереди дежурили.

Каждый вечер Шурка делал Вислоухому припарки из сухой травы. Помогало. Он шагал теперь легко и не охал. После случая с волками Тимка, Шурка и Таня стали относиться к нему доверчивее. Петька тоже, казалось, не замечал его притворных слов.

Сутки назад они поднялись на плоскогорье. Разрушенные временем горы были темно-фиолетового цвета. Ущелья узкие и неглубокие. Ручейки мутноватые, но тёплые. Встретились пещеры, но входы были высоко над уступом и карабкаться туда не стали.

— Ложитесь! — прошипел вдруг Тимка. — Добыча!

На фиолетовом уступе скалы стоял горный козёл. Не шевелясь, он смотрел вниз на проходивший отряд.

Неслышно легли. Толька Вислоухий задел толстым плечом скалу, зашуршал. Козёл повернул голову, но с места не тронулся.

Тимка на корточках, перебегая от одной расселины к другой, стал кричать, подражая козлёнку. Звук был жалобный и до того настоящий, что Вислоухий вытаращил глаза и посмотрел по сторонам. Козёл качнул тяжёлыми острыми рогами и прыгнул. Он летел в воздухе, словно плыл. Приземлился, ударившись всеми четырьмя ногами в одну точку. И вдруг метнулся в сторону. Понял обман. На краю уступа развернулся, приподнялся на задних ногах, может быть, хотел броситься на Тимку. Тонко запела тетива, сплетённая из Таниных косичек. Стрела угодила в шею. От удара козёл потерял равновесие и полетел в ущелье. В этом месте у тёплого ручейка пировали до следующего утра. Варили суп, жарили мясо на камнях, коптили и сушили его на горячем воздухе. Из верхней рубахи Вислоухого сделали большой мешок. Горловину перетянули верёвкой, а рукава приспособили вместо лямок.

Тяжёлый груз нёс Вислоухий.

Петька заметил, что Вислоухий стал боязливо осматриваться. Наверно, боялся, что на обратном пути они могут заплутать. Петька делал вид, что ничего не замечает, но на остановках отходил куда-нибудь за скалу и вытаскивал Костоедовскую карту-берестянку. Приметы совпадали.

При каждом удобном случае Вислоухий просил:

— Ребята, отыщем золото, не забудьте про меня. В Иркутске скажите, что я вам от всей души помогал.

Как-то в пещере, куда они спрятались от дождика, Вислоухий размечтался:

— Накажут. Отсижу своё. К тому времени фашистов в помине не будет. Уеду на Украину. Батьку найду. Он у меня аптекарем работал. Может, живой останется. Буду у него на хуторе жить. Кроликами займусь. Знаю там один остров. Разведу их миллион, и охранять не надо, вода кругом. Пуховых разводить буду. Свою породу выведу. В эту ночь он дежурил с Шуркой вместе. Вообще-то очередь была Шуркина. Но утром видели кошачьи следы больших размеров, Шурка испугался и сейчас упросил Вислоухого дежурить вместе с ним. С вечера Шурка стал рассказывать свои бесконечные истории. Вислоухий внимательно слушал, посматривая в темноту.

После ночёвки в пещере Петька понял, что они сбились с пути. Направление он брал правильное, а примет, указанных на бересте Костоедова, не было. Исчезла куда-то скала, похожая на петушиный гребень, не было ущелья.

— Глубина, его небольшая, но идёт до бесконечности, через Монголию и до Тибета, — вспомнил Петька слова Костоедова.

Вместо ущелья пошла крутизна. Мелкие камни, как битые молотком стекла, пересыпались под ногами. Полдня поднимались по сыпучему склону. Вислоухий лез первым и тащил на верёвке всех четырех. Он пыхтел, как бык, обливался потом, но отдохнул всего один раз. Вытянув ребят наверх, лёг на спину и закрыл глаза. Шурка остался возле него, а Петька, Таня и Тимка пошли осматривать плоскогорье. Спустились в небольшую трещину, и пошли по ней. Склоны её блестели от солнца, как обсыпанные слюдой. Параллельно ей шла такая же трещина, но старые бока её не блестели. Костоедов говорил о такой трещине. Но эта ли?

— Мальчишки, смотрите! — Таня показала вниз.

Воткнувшись остриём в дно старой трещины, лежала зелёная нефритовая скала. Крикнули Шурку. Прибежал Вислоухий с мешком мяса на спине. Посмотрел на скалу и сказал:

— Полосой прошло.

— Что прошло? — Петька оглянулся на Вислоухого.

— Землетрясение, говорю, полосой прошло. Одни горы не тронуло, а другие вверх тормашками перевернуло.

Стрелка на зелёной скале, которую когда-то высекал Костоедов, смотрела теперь вверх. Было непонятно, куда она показывала раньше и где сейчас искать вход в лабиринт Гаусса.

Таню оставили сторожить пищу и разбрелись в разные стороны, чтобы найти место, где до землетрясения стояла нефритовая скала.

— От неё, — говорил Костоедов, — восемьсот двадцать шесть шагов надо отойти по направлению стрелки и будет вход в Гаусса. Темнота поглотила восточный горизонт, когда прибежал Вислоухий.

— Нашёл! — закричал он. — Вход в лабиринт нашёл.

Схватил котелок, выпил остатки воды и стал по котелку стучать камушком.

Тын-н, тын-н, тын-н…— неслось по плоскогорью. Пришёл Шурка. Прибежал в прилипшей к телу рубахе Петька. А Тимки не было.

Сумерки сгущались. Повеяло от скал теплом. Таня дробно стучала по котелку. Вторя ей, бухал булыжником Вислоухий. Петька с Шуркой быстро сооружали костёр.

Тын-н, тын-н-тын. Бух-бух-бух! Но Тимка как будто сквозь землю провалился. Бесшумной тенью пронёсся над костром филин, выпучив на ребят глаза. Вздрогнули. И вдруг со стороны старой трещины послышались удары камушками: тук-тук-тук! Словно спрашивая: — Где вы?

Вислоухий так заколотил булыжниками, что полетели искры. В костёр подбросили сухих веток:

— Заблудился, что ли? — грубо спросил Петька.

— Не заблудился, а разыс…

Петька перебил:

— Слышишь, зовут! Значит, иди!

Тимка опешил. Сразу же вмешалась Таня: — Мы целый час тебя кричим. Дядя вход в лабиринт нашёл! Завтра туда полезем.

Тимка почему-то даже не обрадовался. Он подошёл к костру и сел. И всем стало неудобно, потому что лицо у Тимки было в царапинах. Левый локоть в крови.

— Тимка, где ты так? — спросила Таня.

— Оступился. И в щель соскользнул.

— Надо было нас кричать.

— Кричал.

Тимка съел кусок копчёной козлятины, отошёл в сторону и лёг, свернувшись калачиком. И молчал. Когда к нему подошла Таня, он уже спал. Вислоухий тихо разговаривал с Петькой, советовал все золото из лабиринта вынести на поверхность. И утащить от выхода как можно дальше.

— Не дай бог, немцы или японцы сбросят сюда вторую группу. В ней отъявленные головорезы. Я так слыхал. Они живых не оставляют. Меня повесят первого за то, что я у Байкала Крепыша угробил. Он в чине обера был. Сволочь чистокровная.

Утром Тимку нельзя было узнать. Распухло лицо. Во весь лоб синяк с зелёными краями. — Больно тебе? — спросила Таня.

— Коленку и локоть — немного, а так ерунда.

— Ты, Тимка, не обижайся, мы не знали, что ты упал.

— Не упал я, а застрял, я проход разыскал из трещины…

Их окликнул Шурка.

— Идёмте к лабиринту, там наговоритесь.

В последние дни Шурка стал вести себя немного нагловато, иногда даже грубил. Стал важничать. Виноват был Вислоухий, потому что во всём угождал Шурке.

Вход в лабиринт Гаусса был у самой земли. Туда можно было забраться только ползком, как в русскую |печь. Скала с отверстием потрескалась от землетрясения, как стекло. Верхушка скалы отломилась и нависла над входом. Когда Вислоухий на неё опёрся, она легко закачалась.

Таня пролезла в лабиринт, Петька подал ей туда стрелы, лук, капкан, котелок. Шурка схватился за мешок с мясом. Вислоухий засмеялся.

— Да вы сначала там осмотритесь. Ориентировку наведите. Потом факелов наделаем, и все туда полезем. Ночевать-то все равно здесь наверху будем.

Вислоухий наклонился к лазу, посмотрел в темноту: — Осмотритесь и вылазьте.

Он опять опёрся на качающуюся глыбу и встал. Из лабиринта не ответили. Там Шурка о чём-то уже спорил с Петькой.

Вислоухий видел, что Тимке тоже не терпится залезть в лабиринт.

— Слазь на секундочку и котелок обратно выкини, а я здесь завтрак сготовлю по такому случаю отменный.

Тимка быстро развязал мешок, сунул за пазуху несколько кусочков копчёной козлятины и юркнул в узкое жерло лабиринта.

Эй, кто там свет застил!

Звук был рокочущий, но Тимка узнал Шуркин голос.

— Тимка, ты? — спросила Таня.

Я— Ползи сюда, здесь как будто озеро. Сейчас. Но не пролезТимкаенный потолок, и наступила тьма.

— Тимка! Тимка! Тебя придавило?

— Живой я.

Он, как ящерица, подполз к ребятам.

— Где вы?

— Рядом мы.

Петькины руки прикоснулись к Тимке.

— Что там, Тимка?

— Вислоухий кажется, завалил вход.

— А-а-а! — закричал Шурка, — мамочка! Пропадём мы теперь!

— Не ори ты, трус Подметкинский! — рявкнулТимкаень нечаянно задел, и самого, может, в лепёшку раздавило.

Поползли обратно. Выход был плотно закрыт скальной глыбой.

— Дядя! — закричал Петька, — ты живой?

Прислушались. Глухо донеслось:

— Я-то живой. А вы, стервы, сдыхайте теперь там. Считали меня дураком. Думали, что я сдамся в милицию! — Бандит раскатисто захохотал.

— Ты же, Вислоухий, от голоду подохнешь.

— До Жаргино мне хватит. А там со старичком Костоедовым что-нибудь придумаем. Сюда с ним прогуляемся. Косточки ваши посмотрим. Золотишко приберём.

— Мы же тебе жизнь спасли. Ты же клялся.

— Клянутся господу богу…

— Выпусти. А иначе мы с тобой рассчитаемся, тогда не пожалеем тебя, — прокричала Таня.

Бандит загоготал:

Где же вы со мной рассчитаетесь?

— За нами группа чекистов и солдат идёт, — не совсем уверенно сказал Петька.

— Заливай кому-нибудь другому. А я знаю. Шурка — хлопец доверчивый, все мне доложил. Мы с Прокопием Костоедовым поставим тебе, Шурка, пудовую свечку в церкви, за помин твоей души.

— Откопай, все равно заблудишься без нас.

Не заблужусь, Тимофей, как тебя по батюшке. Не заблужусь. Карта берестяночка — то у меня.

Петька ощупал пояс. Под намотанными верёвками Костоедовской карты не было.

— Фашист проклятый, ночью обшарил.

— Прощевайте!

Ребята услышали удаляющиеся шаги.

Петька с Тимкой попытались откопаться. Но кругом нащупывался сплошной гранит — многотонная глыба осела плотно.

Ребята собрали в темноте стрелы, лук, капкан, нашли укатившийся котелок и полезли обратно. Осторожно сползли с уступчика.

— Тимка, дальше не иди, там озеро, — предупредил Петька.

Сели на корточки, потрясённые подлостью Вислоухого.

Послышался плач.

— Таня, ты, почему плачешь? — спросил Петька.

— Это не я, это Шурка Подметкин плачет.

Шурка заплакал сильней.

— Перестань хныкать, доносчик! — закричал резко Петька.

— Не доносчик я! Я нечаянно рассказал. Не доносчик!

Шуркин рыдающий голос отражался от каменных сводов и тонул где-то в узких щелях.

Таня в темноте нашла Шурку, положила руку на плечо:

— Не плачь. Лучше думай, как отсюда выбраться.

ГЛАВА 20

— Тимка, зажигалка у тебя?

— У меня.

— Давай посмотрим, может, где-нибудь трещину найдём, выберемся.

Тимка зашуршал одеждой, запахло копчёным.

— Осматривайтесь, — сказал Тимка и крутанул рубчатое колёсико. Слабый огонёк бросил на воду лёгкие тени ребят. Озеро походило на лужу. Но чувствовалась большая глубина, как в колодце. Никаких коридоров не было. Они рухнули от землетрясения. За колодцем в углу виднелась широкая горизонтальная щель. Но очень узкая. Не выше полметра. С потолка этой щели до её низа свешивались острые известковые сосули. При мерцающем огоньке щель походила на зубатую пасть чудовища, ползущего к воде.

Тимка погасил зажигалку. Зашептался о чём-то с Петькой.

Ребятам оставалось испробовать только одно. В темноте обойти бездонный колодец и лезть в зубатую щель.

Таня сидела тихо и сама боялась своих мыслей. А если… если зубатый коридор тоже где-то обвалился или вообще не имеет выхода. Тогда что?»

Боялась ли Таня смерти? Наверное, нет. Но ей хотелось, чтобы всегда жили Петька, Шурка Подметкин и Тимка. Чтобы они, когда кончится война, ходили в школу и чтоб у Шурки и у Тимки всегда были цветные карандаши, а у Петьки акварельные краски и готовальня, чтобы чертить карты. Сама Таня мечтала о голубой шёлковой ленте, чтоб в школу ходить с бантами. В начале войны мама ей обещала: «Разобьём фашистов, приду с фронта и целых три метра куплю тебе, каких только захочешь». Таня всхлипнула. Теперь мама никогда не придёт с фронта.

— Опять там кто-то разнюнился, — громко сказал Тимка. — Не бойтесь, выберемся отсюда за милую душу. Я вчера второй, лаз в этот лабиринт нашёл. Только не здесь, а там, где упала зелёная скала. Вы не дали мне вчера говорить, кричать стали.

Таня сначала подумала, что Тимка успокаивает, и специально сейчас сочинил про второй вход. Но Тимка совершенно серьёзно подтвердил, что вчера он обнаружил ещё один вход в лабиринт. В стене ущелья он нашёл свежую трещину. Пролез в неё очень далеко и попал в какой-то старый коридор. Низ коридора шёл острыми волнами, а в изломах был залит водой.

— Почему ты думаешь, что трещина сюда идёт? Может, мимо?

— Мимо не может. Ещё отец мне говорил, что все трещины в горах к слабинеТяниудь с этим зубатым коридором встречается.

Тимкины слова немного успокоили. Зашевелился Шурка, встал на ноги Петька. А Таня вдруг захотела есть, она пошмыгала носом и спросила:

— Тимка, это от тебя, что ли, копчёным пахнет?

— От меня, — ответил бодро Тимка. — Я, как по лез сюда, по кусочку всем захватил. Вот они на камнях лежат.

— Я, мальчишки, проголодалась, просто умираю.

Тимка, зашарил рукой по камням.

— Петька, а тебе дать?

Петька не ответил.

— Ты здесь, Петька?

— Здесь.

— А чего молчишь?

— Мясо надо припасти. Сейчас съедим только один кусочек, а остальные будем тянуть до последнего.

— Понятно, Петька, — опять очень бодро ответил Тимка.

Тимка откусил мясо и подал Тане. Она откусила и подала Шурке.

— На, Шурка, кусай. Только осторожней, там с одного края острая косточка.

Шурка оттолкнул Танину руку:

— Не буду.

— Почему?

— Не буду, и все!

— Почему, Шурка?

— Сказано — не буду, и не приставайте!

— Ешь!

— Я предатель, — Шурка зарыдал. — Не буду я есть. Я лучше первым умру от голода…

Шурку успокаивали долго. Наконец он вытер слезы, оторвал от куска какую-то жилку и стал жевать. Когда третий раз подошла Танина очередь, она взяла кусок мяса и сердито сказала:

— Петька, почему ты не укусил ни разу?

— Тимка тоже не кусает.

— Я там, наверху, большой кусок съел, — ответил Тимка.

Когда мясо доели, Тимка обглоданную косточку положил в карман. «Пригодится на похлёбку», — подумал он.

Потом мальчишки определяли по стрелке компаса направление.

Держать вертикально иголку было неудобно. Стрелка долго прыгала и вращалась. Светилось в темноте острие, покрытое фосфором. Зубатая щель шла прямо на юг.

— Хорошо, если она повстречается с тем коридором, в который ты, Тимка, лазил, — с надеждой сказала Таня.

— Куда же ей деться, — ответил Шурка.

— Ну что, пойдём, — Петька загремел котелком, — попробуем пролезть. Тяжёлый капкан решили с собой не тащить. Взялись друг за друга и, щупая ногами землю, как слепые, пошли в обход бездонного колодца. Огня не зажигали. Тимка экономил бензин. Петька вдруг отцепился:

— Ждите меня здесь, сейчас вернусь.

Зашаркали шаги, брякнуло железо.

— Петька, ты где? — спросила Таня.

Опять загремело железо, щёлкнул рычажок капкана.

— Здесь я, сейчас Вислоухому гостинец оставлю, — донеслось из засыпанного хода.

Тимка понял Петькину хитрость, крикнул;

— Ты осторожней, сам не попадись.

Но зашуршали камни, и Петька снова поймался рукой за Таню:

— Пошли, ребята.

— Петька, ты что там сделал?

— Капкан зарядил да в коридорчик, к выходу, просунул. Полезет Вислоухий, обязательно попадётся.

Тимка словно видел в темноте. Он точно подвёл ребят к зубатой щели. Попросил у Петьки котелок, нащупал Таню и надел котелок ей на голову:

— Крепче солдатской каски будет. А ты, Шурка, тоже голову оберегай, сосули острые, как шилья — боднёшь одну, и каюк тебе.

Слышно было, как Тимка опустился на колени, лёг на живот, заполз в щель. И оттуда позвал Шурку. Шурка шмыгнул носом, подтянул штаны и опустился перед щелью. За ним ползла Таня. Сразу за Таней — Петька.

Продвигались медленно, постоянно касаясь вытянутой рукой ноги ползущего впереди. Несколько раз Таня задевала головой концы острых сосулек. Но котелок спасал, сосульки отламывались и мелкими крошками сыпались на шею.

Иногда потолок щели опускался так низко, что делалось жутко. Хотелось остановиться и закричать. Но спокойно пыхтел впереди Тимка. Уползали Шуркины ноги, и раздавался чей-нибудь голос:

— Не отставай!

Иногда Тане начинало казаться, что ползут они целую вечность, холодело в груди, подкрадывался страх. Но сзади тыкался головой в подошвы ног Петька. И она успокаивалась.

Наконец голос Тимки:

— Осторожно, тут приступок.

Переползли его. Стало как будто шире. И сразу скомандовал Тимка:.

— Останавливайтесь. Ложитесь на бок.

Повернулись, задев плечами шершавый потолок. Отдыхали на боку, слушая глухие удары своих сердец. И снова голос Тимки:

— Пошли.

Таня повернулась на живот и, касаясь руками Щуркиных ног, поползла вперёд.

Они сделали поворот, когда Таня почувствовала, что Петька отстал и давно не касается её ног.

— Тимка, стой! — закричала она. — Петька отстал.

Стали звать.

— Тут я, — донеслось сзади, — лук за сосульку зацепился, снять никак не могу.

Пролезть к Петьке и помочь было невозможно.

— Брось его, — крикнул Тимка.

— Брось его, — передала Таня.

Но «бросить его» Петька не мог. Лук был привязан к спине, верёвка не распутывалась, а сосуля звенела и не отпускала Петьку. Он хотел сдать назад, но сосуля зацепила рубаху и задирала её на голову. Петька долго пыхтел. Наконец послышался удар. И звон: тын-н-н…

— Что, Петька?

— Ногой переломил проклятую.

— Можно ползти? — спросил Тимка.

— Можно, — ответил вспотевший. Петька.

ГЛАВА 21

Тимка подполз к краю какой-то трещины, опустил туда руку и чиркнул зажигалкой.

Тим, что там? — плаксивым голосом спросил Шурка.

— Пещера опять.

— Спускаться будем?

— Будем.

Шурка осторожно повернул голову назад и передал:

— Сейчас начнётся спуск.

Таня передала Петьке.

Тимка спустился первым и сразу же предупредил:

— Шурка, здесь камни нависли. Не касайся их, а то рухнут.

— Знамо дело, — ответил Шурка и, как ящерица, юркнул вниз.

Таня проскочила тоже удачно. Полез Петька и, соскользнув, задел ногами верхний рыхлый козырёк. Тонны песка и щебня лавиной пошли вниз. Вспыхнул огонёк зажигалки. Петька, как кузнечик, отпрыгнул в сторону. Тимка дунул на зажигалку. В темноте ещё долго падали вниз пласты слежавшихся мелких камней. Ход, по которому только что ползли ребята, завалило. Ощупью отошли подальше от обвала и сели, прислонившись к сыпучей куче щебня.

Тимка попросил всех затаить дыхание, чиркнул зажигалкой и поднял руку. Бледный язычок пламени задрожал, но вытянулся и замер на месте. Тимка защёлкнул колпачок и тяжело перевёл дыхание. Подошёл к куче и сел.

— Тимка, зачем ты это делал? — спросил Петька.

— Смотрел потолок пещеры, — ответил Тимка громко. А шёпотом на ухо объяснил: — Из этой пещеры нет выхода. Пламя не колеблется — нет сквозняка.

Потрясённый Петька, забывшись, сказал громко:

— Мы же на большой глубине, может, поэтому и сквозняка нет.

— Глубина здесь ни при чём.

Но Шурка с Таней отнеслись к этому совершенно безразлично. Сейчас они хотели одного — спать. Беспробудно спать хоть тысячу дней и ночей.

Таня тихо зевнула и спросила печальным голосом:

— Сейчас день, вечер или ночь? — она опять сладко зевнула.

Петька представил сейчас Таню, худенькую, прижавшуюся к острым камням, не чувствующую уже ни голода, ни холода. Представил, как она сейчас зевает и закрывает рот исцарапанной ладошкой.

— Спать хочется… — сказала она и снова зевнула.

— Наверно, ночь, — произнёс Шурка и зевнул.

Заворочался на камнях Тимка и сказал то ли себе, толи всем:

— Маленько можно и вздремнуть. Зашуршал камнями, наверно, устраивался поудобней.

Петьке тоже захотелось спать. Он нащупал свободное место и лёг на спину. Вытянул ноги. Глубоко вздохнул. Перед глазами поплыли цветные круги, Петька что-то пробормотал, но ему не ответили. Таня, Шурка и Тимка уже крепко спали.

Петька раскинул руки, и приятная истома затуманила сознание. Начинался красивый сон. Он, Петька Жмыхин, вращается на яркой карусели, и карусель, как воздушный шар, бесшумно уносится к звёздам. Петька понимал, что это сон, и пытался отогнать его. Повернулся на бок, скатился с кучи, встал на колени и заставил себя проснуться. Вскочил на ноги, ощупью нашёл Тимку. Стал его тормошить:

— Вставай, нельзя спать, Тимка. Давай искать выход!

Тимка, качаясь из стороны в сторону, не отвечал. Шурка тоже спал. Только Таня умоляюще, прошептала:

— Петька, я немножко посплю, совсем-совсем немножко, и заснула.

Петька сел. Опустил голову на колени. Ему вспомнились письма с фронта о гибели матери и отца. Вспомнилась тихо умершая бабушка Вера Ивановна. Голодная зима и то, как радовались все в посёлке, когда узнали, что Петьку, Таню, Тимку и Шуру отправляют в пионерский лагерь. Петька почувствовал, что потекли слезы. Он представил, как осенью в посёлке их будут ждать. А они… теперь уж никогда не вернутся. Тимкина мама каждое утро будет приходить на берег Байкала, держаться рукой за сердце, всматриваться в колышущую даль и ждать лодку. И вечно она будет ждать не только Томку, по и Петьку, Таню и Щурку. А они? Они будут лежать умершие в этом проклятом лабиринте.

Петька вытер кулаком слезы.

— Этого не будет! Я не хочу, чтобы умерли… чтобы Тимкина мама плакала и звала нас.

Петька встал. Нашёл Тимку, вытащил у него из кармана зажигалку. Отошёл в сторону, поднял рубашку, отмотал с пояса немного верёвки и отрезал. Нож и зажигалку положил в карман, а отрезанный кусок стал раскручивать, теребить его. Щупая вокруг, нашёл узкий длинный камень и; не торопясь, намотал на него распущенный в паклю кусок верёвки. Вынул зажигалку, чиркнул. Факел вспыхнул ярким пламенем. Петька дунул на зажигалку, положил её в карман и пошёл осматривать последнее пристанище своего отряда.

Пещера походила на круглую и огромную как цирк комнату. С правой стороны — кучи камней и песка, и никаких дыр и трещин. Петька стал осматривать высокие стены, с которых сегодня осыпался спрессованный щебень.

Факел обгорел и светил плохо. Петька держал его у самого лица и щупал холодные стены. Выбоины. Рытвины. Царапины, но никаких крупных трещин. Петька раздул факел и пошёл, щупая стены. Его рука скользнула по гладкому, почти полированному. Он приблизил факел. На стене виднелось изображение быка.

Сначала Петьке показалось, что нарисовано два быка, а потом он рассмотрел: был один, но у него две головы. Одна опущена, как будто щиплет траву, другая — поднятая, как будто он орёт и зовёт других быков.

Сердце у Петьки заколотилось. В этой пещере жили древние люди! Значит, как-то они отсюда выходили! Петька, постоянно раздувая факел, пошёл вдоль стен. Шарил руками. Но никаких признаков выхода не было.

Факел уже не светил, а только тлел в темноте красным глазом. От спящих ребят Петька отошёл далеко и решил вернуться обратно. Петька сделал два шага и почувствовал, как из дальнего угла на него пахнуло холодом.

Не поверив, Петька сделал ещё три шага и остановился. Ему показалось, что рядом край обрыва. Быстро сел на корточки и протянул руку вперёд. Пальцы нащупали острую кромку. Петька изо всех сил раздул факел. Он раскалился, вспыхивая, стреляя искрами.

Петька лёг на живот, подполз к краю обрыва, наклонил факел и посмотрел вниз. И отпрянул обратно. Там внизу какой-то человек, очень худой, с взъерошенными волосами, тоже внимательно посмотрел на Петьку и тоже спрятался. Кто это мог быть? Петька вдруг рассмеялся. Сильнее раздул факел и, не боясь посмотрел ещё раз. Внизу блестела вода, и в ней отражался сам Петька.

Яма, в которую заглядывал Петька, походила на треугольный глубокий колодец. Петька положил тлеющий факел, вытащил зажигалку. Свесился в колодец и крутанул рубчатое колёсико.

Колодец образовался недавно, потому что две стены блестели искорками, как обсыпанные слюдой. Третья стена старая. Она, видно, опустилась во время землетрясения. На ней рисунок — тоже бык и тоже с двумя головами. Петька потушил зажигалку, встал, поднял едва светящийся факел. От волнения зазудились руки. Петьке показалось, что там под слоем воды, в старой стене, дыра, похожая на арку. «Может, она, — думал Петька, — ведёт в другой колодец или в наклонный коридор. Проскочим через воду и… сразу на свободе».

Петька выставил руку вперёд, как делают слепые, и поспешил к спящим. Факел вдруг осыпался искрами. Последний виток верёвки упал на землю и в темноте светился, как крохотная ящерица из сказки. Чтобы не потерять направление, Петька оглядывался на этот светящийся кусочек верёвки. Неожиданно запнувшись обеими ногами, Петька упал на бок, перевернулся через плечо и встал. Вгорячах сделал несколько шагов и сразу потерял ориентировку. Он, расширив глаза, смотрел по сторонам, но огненная ящерица куда-то исчезла. Словно была настоящей. Петька шагнул направо, но упёрся в стену и растерялся. Повернул назад, осыпал ногой кучу щебня и понял, что заблудился. Петька полез за зажигалкой, чтобы сделать факел, но рядом раздался Тимкин голос:

— Кто ходит?

— Это я.

Оказалось, что Петька прошёл мимо ребят. Слышно было, как Тимка зевнул. Но бодро спросил:

— Ты тоже проснулся, Петька?

— Я не спал вовсе. Я, кажется, нашёл выход.

— Ура! — закричал Шурка.

Оказалось, что Шурка проснулся давно. Слышал Петькины шаги и шорохи, но от страха молчал. Пробудилась Таня.

Петькин рассказ поднял дух.

— Там выход! Это точно! — весело сказал Шурка. — Я сон видел. Птицы по небу летели и курлыкали. А птиц видеть, милай мой, воистину к свободе, закончил Шурка голосом своей бабки.

И я видела птиц, сказала Таня. — Цапель длинноногих. В темноте без огня Петька повёл ребят к колодцу. В том месте, где пещера поворачивала, он стал считать шаги. Досчитал до двадцати одного. Остановился. Вспыхнула зажигалка. На шлифованной стене явно, виднелся рисунок — бык с двумя головами. Петька потушил огонь:

— Пойдёмте быстрее.

Петька тянул Таню, а за неё держались Шурка с Тимкой. Но вот Петька пошёл медленнее, как будто стал подкрадываться, и, наконец, сказал:

— Стойте. Не двигайтесь.

Таня почувствовала, что откуда-то несёт прохладой. Тишина. Слышно только, как Петька шарит рукой по камням. Чиркнул зажигалкой.

— Смотрите, колодец! Сейчас костёр соорудим, попробуем спуститься.

Петька дунул на огонёк и стал снимать куртку.

— Одежду сожгем, а потом мёрзнуть будем, — сказал Шурка.

— Выберемся — зверья настреляем, понял! — закричал почему-то Тимка. — Штаны тебе из сурка сошьём. Понял?

Тяня представила Шурку в меховых штанах и засмеялась. Засмеялся Шурка.

Петькина куртка затлела, задымилась и вспыхнула ярким огнём. Тимка взял её за рукав, лёг на живот и стал смотреть в колодец.

— Ого, глубинка.

Вода в колодце отливала тяжёлой синевой. У той стены, там, где говорил Петька, действительно виднелось чёрное пятно. Может, это было начало нового коридора, а может, всего лишь круглый рисунок на каменной плите.

Тимка положил горящую куртку на камни:

— Нужно спускаться.

— А если судороги скрючат?

— Тебя, Шурка, никто и не просит.

Тимка снял рубаху. Разулся. Петька смотал с пояса верёвку, быстро ощупал её, проверил узлы.

Тимку обвязали, На затухающий огонь бросили Танину куртку. Тимку стали спускать в колодец. Огонь высвечивал на стене причудливые движения ребят, убегающую верёвку.

Из колодца донёсся всплеск. Тимка ойкнул.

У Шурки, мёрзнущего спросонья, застучали зубы.

— Слабину дай, — донёсся снизу Тимкин голос.

Верёвку ослабили. Таня взяла горящую куртку и стала светить вниз.

Видела, как Тимка, хватанув воздуха, нырнул. Заработал ногами. И пошёл все ниже и ниже, щупая руками скалу. Поднялись пузыри, вода забурлила и Тимка вынырнул.

— Тяните!

Он сказал, что дыра действительно есть, но чтобы до неё донырнуть, нужен камень.

— Какой камень? — спросила Таня.

— Самый тяжёлый, я его в руки возьму и запросто до дна опущусь. Осмотрю дыру. Постараюсь через неё пролезть. Там камень выпущу и всплыву.

— А если, Тимка, там некуда всплывать?

— Вытяните обратно. Два раза стукну камнем — тяните. Четыре — значит все хорошо.

— Воды не наглотайся, — наставительно сказала Таня.

— Я полторы минуты могу сидеть под водой. Считайте. Больше восьмидесяти будет, тяните сразу, а то мне каюк.

Шурка разыскал тяжёлый камень, едва поднял на пояс, поднёс к Тимке.

С камнем в руках Тимка пошёл к колодцу, волоча за собой мокрую верёвку.

Опустили Тимку благополучно. Шурка громко считал:

— Семнадцать, восемнадцать, девятнадцать…

Верёвка безостановочно ползла вниз.

— Тридцать девять, сорок, сорок один…

Тимка не всплывал. Петька с Таней испуганно переглянулись, потому что верёвка перестала ползти.

— Шестьдесят пять, — дрогнувшим голосом произнёс Шурка.

И в этот момент, ребята услышали удары камнем, Один, два, три, четыре!

От радости закричали. Им уже казалось, что они на свободе. Что видят солнце.

Раздались два удара. Тук. Тук. Тяни. Забурлила от пузырей вода. Перехватывая мокрую верёвку, быстро вытянули Тимку. Он рассказал, что нырнул в дыру, выпустил камень, три раза гребнул руками и его выбросило вверх. Там опущенный коридор. Тимка из— под воды прямо туда и выполз.

— А почему так долго был? — спросил Шурка.

— Камень искал постучать. И ещё немного прошёл, вроде там есть проходы в обе стороны. Дальше верёвка не пустила. Я и вернулся.

От холода Тимка застучал зубами. Глядя на трясущегося Тимку, Петька сорвал с Шурки курточку и, наступая ногой, оторвал рукава и бросил в костёр. Прямо в огонь Тимка засунул озябшие руки и ноги. Шурка от радости всю куртку положил в огонь:

— Грейся, тебе ещё раз нырять.

Тимка, как шаман извиваясь над огнём, сказал:

— Сейчас сразу нырнём: я, Шурка и Таня.

— Втроём, Тимка, вам тесно будет, о стенки ударитесь.

— Сначала спустите меня. Я буду держаться на воде с камнем, по верёвке спустится Таня, к ней мы тоже камень привяжем. Потом ты, Шурка, камень за пазуху и к нам. Как только в воде окажемся, Петька отпустит верёвку. Мы пойдём на дно. Через дыру протолкнём Таню и вместе с ней там в коридоре вылезем.

— А Петька как? — спросила Таня.

— За Петькой я вернусь.

Петька подумал и сказал:

— Не надо, Тимка, не возвращайся. Я здесь привяжусь к этому концу, повисну — на руках и прыгну. Услышите шлепок — сразу тяните за свой конец.

— А если полетишь да о стенку шаркнешься?

— Не шаркнусь, не беспокойтесь. Таня, а тебе не страшно нырять?

— Страшно, Петька, — Таня, посмотрела на Шурку и поправилась: — Немного страшновато.

Шурка прибодрился:

— Держись, Таня, за меня, и ничего страшного не будет. Я в воде не теряюсь. Только рта не открывай.

Спуск прошёл благополучно. Петька досчитал только до двадцати двух и услышал удары. Четыре. Ещё четыре и ещё. Все в порядке.

Петька стал собираться. Вынул из кармана зажигалку, Завернул её в шёлковый пионерский галстук, снял рубаху, сбросил штаны и все это утрамбовал в котелок. Оставшись в одних трусах, надел на плечо лук, взял стрелы и подошёл к колодцу. Обвязался верёвкой, прикрепил к поясу котелок, стрелы, посмотрел на тлеющий костёр и шагнул к холодной кромке. Повис на руках, втянул воздух и разжал руки.

Удар о воду с той стороны услышали, потому что сразу же верёвка потянула Петьку вниз. На глубине он едва успел развернуться головой вперёд верёвка с бешеной скоростью потащила его в темноту.

Вынырнувшего Петьку подхватили в коридоре Шурка и Тимка. Помогли выбраться на сухое. Петька вытряхнул из котелка одежду. Промокла только одна штанина, дальше в котелок вода не прошла. Выдернул рубаху, вытащил галстук с зажигалкой. Сказал:

— Таня, надень мою рубашку, она сухая.

— Лучше Шурке, он трясётся.

— Шурке я дам свои штаны, они тоже почти сухие.

Шурка стал отказываться, но на него прикрикнул Тимка, и он живо переодел штаны. Свои мокрые выжал и обвязал вокруг пояса.

Шурка слушался теперь беспрекословно, потому что понимал: в беду ребята попали из-за его болтливости и доверчивости.

— Доверился, как слюнявый дурачок, — ругал сам себя Шурка.

— Смотрите по сторонам, — приказал Петька и чиркнул зажигалкой.

Ребята оказались в огромной пещере. Вправо, сразу от воды, шёл куда-то высокий коридор. На полу его валялись глыбы. Они, наверно, упали с потолка, потому что стены были без трещин. В левом конце пещеры чернело овальное отверстие. Петька дунул на зажигалку и сказал:

— Пойдём направо, высоким коридором.

Неожиданно заспорил Тимка:

— По коридору не пойдём, там тупик.

— Откуда ты знаешь? — спросил Шурка.

— Тебе ещё буду пояснять!

— Тимка, — сказала Таня, — по высокому коридору идти лучше, а если он завалился, прокопаемся где-нибудь.

— По высокому мы не пойдём, Таня, нет там хода, я знаю, и притом он идёт на север.

Не вступая в спор, Петька заставил Шурку достать из брюк иголку и стрелку компаса. Приготовил зажигалку. И в этот момент в широком коридоре раздался шум осыпающихся камней. Там как будто кто-то затаился. Ребята замерли.

— Эй, кто там есть? — во весь голос крикнул Тимка.

— Бу-бу-бу, — непонятно отозвался коридор.

Словно испугавшисьТимкаенным плитам.

— Тимка, кто там мог быть? — прошептал Петька.

— Может, зверюшка, какая во время землетрясения попалась и здесь у воды держится. —Тимкани так и посыпались, так и посыпались, и сплошняком пошло.

— Да-да, — произнёс в испуге Шурка, — такое сколь раз сам видел.

— Тимка, а может, человек? — спросила Таня.

— Откуда ему взяться, человеку-то, — неуверенно ответил Тимка.

Шурка — рукой нащупал Тимкино плечо:

— Тимка, а ты точно у зелёной скалы трещину обнаружил, которая сюда шла?

— Не обнаружил, не говорил бы.

— Тогда зачем же нам идти по этому высокому дурацкому коридору? Непонятно! — с возмущением произнёс Шурка.

— Боишься? — спросил Петька.

— После такого будешь бояться. Свету белого, считай, сколько времени не видим. — Шурка расхрабрился: — Таня боится. Тимка, я его давно знаю, тоже боится, и ты, Петька…

— Шурка подумал и подобрал слово помягче, — тоже осторожный бываешь.

— Я? Хочешь сейчас без всякого огня в тот туннель зайду?

Тимка нашёл Петькину руку:

— Не надо, Петька. Давай лучше по узкому полезем. Не выйдет — вернёмся. Чего нам стоит пролезть.

— Конечно, — сказал громко Шурка, — ничего не стоит. Я первый полезу.

Быстро отжали свои рубашки и трусики и, ухватившись за Тимку, прошли к узкой щели. Вспыхнула на мгновение зажигалка. Перед щелью оказался каменный небольшой козырёк, похожий на маленький балкончик. Погасили зажигалку. В темноте подсадили туда Таню и Шурку. Подпрыгнув, ухватился за балкончик Петька, но подтянуться не смог. И попросил помочь Таню. К ним на балкончик Тимка подал котелок, лук и стрелы. Поднял кверху руки:

— Тяните меня.

Руки нащупали его и легко затянули.

В большом коридоре опять что — то зашуршало. Но здесь, на высоте, даже Шурка почувствовал себя в безопасности и сказал:

— Ишь расходился там кто-то. Был бы револьвер, пальнуть бы туда…

Прожужжало колёсико зажигалки, слабый огонёк осветил трещину. Она образовалась во время землетрясения. Низ был совершенно гладкий и поблёскивал, как длинная лента размотанного на солнце рубероида.

Ползли быстро. Правый бок щупал рукой Петька. Левый обшаривал Шурка. Ребята боялись пропустить повороты. Чувствовалось, что низ щели, словно большие застывшие волны, то шёл вверх, то уходил вниз.

Тимка остановился, крикнул:

— Тут поворот направо.

Подползли к Тимке.

— Шурка, сползай туда, — скомандовал Тимка, — проверь отворот.

— А почему я, Петьке там ближе.

— У Петьки коленки в крови, притом ты спал, а он нет.

— А ты что, не спал, что ли?

— Мальчишки, давайте я сползаю, — предложила Таня. И нащупав отворот, пролезла туда. Следом за ней, получив от Тимки тумака, полез Шурка.

Ожидая их, Петька лёг на спину. Очень ныли коленки. Пощупал руками — липко.

— Тимка, а почему ты в высокий коридор не захотел идти? Может, там бы тоже какую-нибудь трещину обнаружили.

— Там, Петька, трещин нету.

— Ты же не ходил.

— Вот именно не ходил, а знаю. Там росомахи.

— Кто?

— Росомахи. Четыре штуки. Я когда первый раз вылез, они отбежали. Глаза зелёные светятся. Но не бросились на меня. Я понял: боятся. Я же на костре коптился. Палёным от меня пахло. А когда второй раз мы полезли, я в карманы горелых тряпок наложил и разбросал там. Росомахи попрятались. Через них я, Петька, и понял, что выхода там нет. Был бы выход, хотя бы заваленный щебнем, они бы за десять метров учуяли его и лапами разгребли.

— Они там сдохнут?

— Сдохнут.

— А если к нам в щель запрыгнут, сожрут?

— Запрыгнуть не должны, больно уж тощие.

Послышалось пыхтение, вылезли Шурка с Таней.

Шурка торопливо заговорил:

— Ничего нет. Делается под конец узкая. Ладошка аж не пролазит.

— Давай зажигалку.

— У Тани она.

— Мальчишки, я отобрала у него, а то он трусит и чиркает постоянно.

— Я чиркал, потому что…

— Молчи, — перебил его Тимка, — ты свои штаны тащишь?

— Тащу. Вот они вокруг пояса привязаны.

— Давай сюда.

— Зачем, Тимка?

Тебе говорят, давай.

— На возьми и не кричи, здесь глухих нету.

— Они у тебя все равно рваные. Сейчас повязки из них сделаем, а то коленки в кровь истёрли.

— Делай, что хошь, а не кричи.

Тимка и Петька словно видели в темноте. Лёжа на боку, они надрезали ножом гачи и дальше рвали их руками на широкие полоски. Всем обмотали туго колени и поползли дальше.

Внезапно Петька почувствовал, что засыпает. Он с силой сжимал зубы. Крутил уши. Но желание заснуть не проходило. И теперь Таня ползла сзади и беспрерывно толкала Петькины ноги.

— Ползи, Петька, ползи.

И Петька полз. Полз, как заведённый, ничего не ощущая.

Неожиданно трещина сделалась совсем узкой, круто поднялась вверх и закончилась тупиком. С левой стороны Тимка нащупал небольшую дыру, влез туда. Кажется, это была старая пещерка. Протащил в неё остальных. Стал ощупывать дно. Сплошные камни. До верха рукой не достал. Щёлкнул зажигалкой. Слабенький огонёк осветил шершавые стороны, поросшие лишайником. Впереди, до самого потолка, куча свежего мелкого щебня. Выхода не было.

— А во сне птиц видели, — сказал Шурка и всхлипнул.

Петькина рука, державшая потухающую зажигалку, мелко задрожала.

Тимка прополз вперёд, лёг лицом на кучу щебня и тоже, наверно, заплакал. Вдруг он как сумасшедший, с диким криком бросился на верхушку кучи и стал её швырять и сталкивать щебень ногами вниз. От его движений затрепетал огонёк зажигалки и потух.

Тимка остервенел. Горсти щебня летели на ребят.

— Стой, Тимка, стой! — закричала Таня. — Остановись!

Петька снова чиркнул зажигалкой. Ребята увидели искажённое Тимкино лицо. Он тянул из кучи огромный камень. Напрягшись, откатил его. И сразу солнечный луч ударил по глазам.

По совету Тимки ребята, чтоб не ослепнуть от солнца, завязали глаза чёрными матерчатыми полосками из Шуркиных брюк и вылезли на волю. Сразу же наступила слабость. Они легли на спины и пьянели от земли, от солнца, от ветерка, который приносил откуда-то запах леса.

Стрекотали кузнечики. Пели птицы. Слушая оживший мир, Таня чувствовала, как из глаз катятся слезы.

Шурка что-то крикнул. Не расслышали. Быстро сорвали повязки. Мимо ребят, как пушечные ядра, пронеслись четыре росомахи и в мгновение скрылись уже как будто за горизонтом.

ГЛАВА 22

Шурка повернулся спиной к солнцу, закрыл глаза и задремал, но почти сразу же Тимка толкнул его в бок.

— Просыпайся, уходить отсюдова надо.

— Почему?

— Потому что Вислоухий с Костоедовым могут припереться.

Шурка блаженно потянулся:

— Сейчас пойдём, — он сладко зевнул, — Отмахаем подальше и там уж заляжем.

Но как только ребята поднялись, перед глазами замелькали красные искорки. Ноги не слушались. Подташнивало. Сели на корточки и ждали, когда перестанет кружиться голова.

Продвигались медленно. Самым слабым оказался Шурка. Он запинался, падал и пробовал ползти. Сначала просил воды, потом его стало тошнить. Он побледнел.

— Надо остановиться, — сказала Таня, — ему же совсем плохо.

— Нельзя, — не поворачиваясь, ответил Петька, — Вислоухий и Костоедов, может, уже здесь, а из нагана они стреляют без промаха.

Таня от жалости к Шурке заплакала. Тогда Петька остановился и сказал опять чужим голосом:

— Нести надо, если не может идти.

Шурку перевернули на спину. За одну руку взял его Тимка, за другую Таня. Петька взял Шуркины ноги, как берут ручки санитарных носилок, прижал ноги к своим бокам и скомандовал:

— Пошли!

Сначала Шурка показался лёгким. Но через сотню шагов он стал как будто свинцовым. Чтобы не уронить, положили его на горячую от солнца землю и сами, обливаясь потом, падали рядом. Из выгоревшей травы Тимка вылущивал семена, ел сам и давал есть Тане и Петьке. И целую горсть высыпал Шурке в рот. Потряс Шурку:

— Глотай, Шурка, глотай, они пользительные.

Шурка пришёл в себя и тихо попросил:

— Я, наверно, сам пойду.

Его поставили на землю. Он зашатался, но устоял. Петька с Тимкой взяли его под руки и, качаясь, теперь уж втроём, пошли. Таня шла сзади и несла лук со стрелами и котелок.

Ребята набрели на обожжённый солнцем курган. Обошли его. И положили Шурку на рыжую шуршащую траву…

Тимка заметил в небе парящего коршуна.

— Сейчас попробую его обмануть.

Он взял лук, самую тонкую стрелу и пополз к тому месту, над которым кружил коршун. Петьке крикнул:

— Беги к маленькому кургану, там ищи гнездо.

Петька помчался искать гнездо коршуна.

— Шурка, где у тебя болит? — спросила Таня.

— Голова болит и не дышится.

— Раньше так было?

— Не-е.

— Ничего, Шурка, отлежишься. Сейчас Тимка коршуна подобьёт. Ты будешь его есть?

— Я научен все есть. Ещё в первом классе дед выгнал меня из дому. Целый месяц я в лесу жил, Цветы ел, черемшу ел. Я и лягушек ел. И малявок живьём глотал, Шурка улыбнулся. Потом учительница меня разыскала в зимовьюшке, домой привела. А деда в милицию возили в Слюдянку.

— Коршун парил в небе, совсем не махая крыльями. Он делал круги все меньше и меньше. Таня заметила, что с каждым кругом он спускается ниже. Тимка с луком наготове сидел на корточках и походил на небольшой камень. Коршун засады не замечал. Он сделал последний круг и, сложив крылья, ринулся вниз. Таня с Шуркой услышали свист ветра в его перьях.

Мягкий удар. Тонкий писк суслика, и коршун, тяжело взмахивая крыльями, отделился от земли, цепко зажав добычу. Приняв Тимку за камень, хотел сесть на него. Тимка в упор выстрелил из лука. Тонкая стрела вошла, как показалось, в бок хищнику. Но он не бросил добычи. Метнулся в сторону и полетел низко над землёй. Торчащая стрела дёргалась при каждом взмахе крыльев. Тимка кинулся за коршуном, бросая в него камнями. Коршун чаще замахал крыльями, торопясь к маленькому кургану. Как кошка, вылетел Петька из засады. От испуга коршун сделал резкий вираж, выпустил тяжёлую добычу и взвился в небо.

Первым к зверьку подбежал Тимка. Это был монгольский суслик — тарбаган. Тонкая стрела пробила его насквозь. Зверёк был тяжёлый. Петька с Тимкой по очереди несли его к кургану. Тимка улыбнулся Тане.

— Целил в птицу, а попал в зверя, это к лучшему, сейчас мяса нажарим.

Волоком Петька оттащил зверька в сторону и начал его разделывать. Тимка занялся костром. Притащил с верхушки кургана плоский камень, засыпал его сухой травой, взял зажигалку. Но сколько ни чиркал Тимка, огонёк не вспыхивал. Позвали Петьку. Он вытер руки о землю, осмотрел зажигалку и, ни слова не говоря, размахнувшись, кинул её за курган. Посмотрел сердито на Шурку и ушёл разделывать тарбагана.

Огонь добыл Тимка. Он несколько минут подряд ударял камни друг о друга. Но искры, как назло, не летели в сторону сухой кучки. Тогда Тимка измял в ладонях пучок лёгких былинок и труху ровным слоем рассыпал по краю плиты.

С первого же удара по кромке плиты показался дымок. Тимка сверху бросил несколько былинок. Они вспыхнули, огонёк набросился на кучу, затрещал. Таня собирала траву и кидала в огонь. Плоский камень раскалился быстро. Тимка сдул с него пепел и крикнул Петьке:

— Тащи мясо, сковородка готова.

Жареное мясо тарбагана понравилось Тане. Оно было мягкое и не так пахло жиром, как у сурка. С аппетитом ел Шурка. Он отрывал горячие кусочки руками и глотал, как волчонок, не прожёвывая. Глаза у Шурки повеселели.

— Петька, почему ты такой сердитый, — спросила Таня, — и ешь совсем мало?

— Я думаю, куда нам сейчас идти. Через Жаргино возвращаться к Байкалу далеко. И можно попасться Вислоухому с Костоедовым. Они начнут преследовать, а от нагана далеко не уйдёшь. — У него, и винтовка есть, — вставилТимка говорил, а из изюбрятины. Я сразу учуял, мясо-то жёсткое было и тёмное. А изюбра без винтаря, считай, не добудешь.

Шурка проглотил кусок и сказал быстро:

— Через Жаргино не пойдём. В засаду вляпаемся запросто. Камушком Петька начертил на земле какой-то план, подумал и стёр его. По стрелке от компаса определил, где находится юг, и начертил другой план. И опять его стёр.

Над ребятами снова появился коршун, сделал несколько кругов и неровно улетел в сторону, как будто его снесло ветром.

Петька предложил двигаться по степи прямо на юг. Может быть, попадётся тропа, по которой монголы гоняют скот, или какая-нибудь военная дорога.

От сытного обеда у Шурки прошла слабость. И он, как всегда в таких случаях, разговорился:

— Я не против идти на юг, ночёвки тёплые будут, а нам без одёжи это в самый раз. А военная дорога обязательно попадётся. Военных на востоке много, я слышал, солдаты в вагоне говорили. Наши тоже не дураки. Оружия там, поди, видимо-невидимо. И пушки, наверно, есть и всё такое. На случай, если проклятые япошки сунутся, — Шурка размечтался, — остановим мы танк и попросимся — так, мол, и так. Возьми, дяденька. И возьмёт. Нас любой возьмёт. А там, на поезд — и в Иркутск. И сообщим куда надо, что сволочи Костоедов и Вислоухий в Жаргино скрываются. Берите их пока не поздно. Нас, конечно, вооружат и сюда на самолёте доставят. Уж я тут с Вислоухим рассчитаюсь. И старикашке Костоедову пенделей насую.

Шурке не возражали. Он этому очень удивился, поднял голову, потом встал на колени, посмотрел. Таня спала. Петька, уткнувшись носом в ладони, спал Тимка лежал на боку и тоже не двигался. Шурка зевнул и лёг. Заснул он быстро.

Почти сразу же поднялся Тимка. Затоптал костёр, заложил камнями пепел. Взял лук, поднялся на курган и посмотрел по сторонам. И сколько Тимка ни вглядывался, шла степь, дикая, выгоревшая от солнца. По горизонту виднелись курганы. Отсюда, издалека, они походили на упавшие в траву ржавые шлемы древних кочевников.

Ребята проснулись бодрыми. Доели остатки тарбаганьего мяса и весело пошли по степи. Шурка то и дело стрелял по тарбаганам. Но каждый раз стрела пролетала мимо, а толстый зверёк с жирными складками на боках исчезал в норе. Шурка оправдывался и говорил, что стрелы кривые и поэтому он не попадает.

День проходил. Солнце медленно уплывало за горизонт. Жара спала, но от земли веяло приятным теплом. Петькин отряд поднялся на самый высокий курган и остановился на ночлег.

На третий день скитаний степь кончилась и пошли пески. На небе исчезли облака. Жар нестерпимо жёг щеки. Нудно звенело в голове. Временами, поднимая пыль, дул раскалённый ветер. От него кожа на плечах покрывалась пупырышками. Песок постоянно хрустел на зубах.

Крепость появилась перед глазами неожиданно.

Ребята увидели обвалившиеся многогранные башни, низкие, почти засыпанные песком, тяжёлые стены.

Ни слова друг другу не говоря, повернули к крепости. Она оказалась глинобитной. Брошенная много веков назад крепость разрушалась от солнца, от ветра и её постепенно заносило горячим песком. Угловая шестигранная башня наклонилась над глубоким ущельем. Правая стена крепости во многих местах развалилась от старости. А может, её когда-то разрушили дикие кочевники. Песчаные дюны здесь были вровень с глиняными зубцами. По сыпучему гребню ребята поднялись на широкие стены крепости. Прямо из-под ног выскочила прыткая ящерица, побежала вдоль стены, оглянулась, сверкнула зелёным глазом и юркнула в щель. Через пролом ребята залезли в башню. Вместо окон — дыры с осыпавшимися краями. Неровные ступени шли вниз, в темноту. Спустились. Всюду песок, всюду пыль. Но здесь не было ненавистного палящего солнца. Отдыхая, опустились на корточки, прислонившись спинами к стене.

Узкий коридор шёл дальше. Там было немного светлей. По-видимому, где-то в стене была сквозная пробоина, через которую шёл свет.

Тимкаенное ядро или шлем.

— А здесь дожди бывают? — Таня облизнула потрескавшиеся губы.

Ни Петька, ни Шурка не ответили. Они как будто спали с открытыми глазами. А может… Таня испугалась, тихо подошла к ним.

— Мальчишки, вы спите?

— Пить хочется, Таня.

— Эй — раздалось в коридоре. — Вода!

Это короткое слово, как военная команда, подняла на ноги потерявших силу Петьку и Шурку. Побежали, опираясь на стенку. Таня надела на плечо лук, схватила стрелу и заторопилась на Тимкин зов.

Воду черпали пригоршнями, пили. Захлёбывались, кашляли и снова пили. Ослабев, сели тут же. Стали осматриваться. Колодец походил на каменную чашу, сделанную в виде цветка. В древние времена здесь, по-видимому, был фонтан. В двух местах на чаше заметили нарисованных шестируких людей. Подземный ключ бил прямо в чашу. Она была наполнена до краёв. Спрятанная от жгучего солнца в тёмном коридоре, она поила диких зверей, обитавших в пустыне. Недалеко от воды Тимка заметил в сырой глине кошачьи следы огромных размеров. «Наверно, по ночам сюда приходит

Забыв обо всём на свете, мальчишки плескались в бассейне. Шурка пробовал плыть кругами. Но не смог — зелёная чаша была неглубокая и руки доставали до дна.

Купание взбодрило ребят. Они набрали в котелок воды и поднялись снова в башню. С высоты осмотрелись. Кругом — мёртвая пустыня. На восточной стороне пески казались черней. Знойный воздух дрожал, и поэтому нельзя было разобрать то ли это скалы, то ли песчаные холмы, как волны, застывшие на бегу.

— К нам кто-то приближается! — крикнула с карниза башни Таня.

Петька и Шурка вскочили на ноги, Тимка, сидевший на высоком зубце, повернулся в ту сторону, куда указывала Таня.

Вдали, качаясь, как пьяный, шёл тощий высокий человек. Горячий ветер развивал на нём лохмотья. Утопая по колено, он всматривался в песок.

— Он идёт по нашим следам, — прошептал Шурка.

— Видим! Не ори! — Петька быстро взял у Тани лук и стрелу.

— Хватайте камни!

Человек заметил, что следы повернули направо, остановился, отбросил с лица длинные волосы, посмотрел вперёд. И поспешил к крепости. Ребята притаились. Человек второпях проскочил мимо гребня, по которому поднимались ребята, и потерял следы. Как шакал, завертелся на месте, нашёл их и стал подниматься на стену, пристально рассматривая зубцы и переходы. Кажется, заметил ребят.

— Вислоухий, — прошептал Петька. — Вислоухий.

Смотрите, у него крест золотой, Костоедовский!

На груди у человека действительно раскачивался, как маятник, тяжёлый золотой крест.

Вислоухий поднял кверху костлявые руки:

— Ребята, спасите! Дайте пить! — с поднятыми руками он пошёл по стене. — Поверьте последний раз. Крест целую. — Он схватил Костоедовский золотой крест. — Поверьте!

Умоляя, он делал маленькие шаги, незаметно приближаясь к ребятам.

— Лабиринт завалило. Костоедов пополз туда первый и головой попался в ваш капкан. Так ему и надо, белогвардейцу. Спасите меня! Рабом вашим буду! — Он стал опускаться на колени.

Глядя на диверсанта, Петька вспомнил родной Краснокардонск. И небо, чёрное от фашистских бомбардировщиков. И пронзительный вой сирен. И разрушенные дома. И убитых. Вспомнил, как однажды недалеко от города фашисты разбомбили санитарный поезд. Весь день потом старики вытаскивали оттуда мёртвых детей. Одна женщина, даже мёртвая, крепко держала своего ребёнка. Она была вся в крови. Ребёнок тоже был мёртвый, потому что Петька с Таней видели на голове у него продолговатую ранку. Их вместе и опустили в землю, а сверху положили разбитую бутылочку с соской… И старики плакали.

Петька скрипнул зубами. И медленно стал поднимать лук.

Вислоухий повалился лицом вниз:

— Не убивайте! Умоляю…

Он стал ударять головой об высохшую глину:

— Богу буду молиться за вас. Оставьте меня здесь, у воды…

Ребята сжались, ожидая Петькиного выстрела. Петька медлил, по-видимому, решая, как поступить..Наконец, скомандовал:

— Шурка, обыщи его!

— Хлопцы, оружия у меня нету, последний патрон…

— Молчи, а то шлёпну, — Петька опять нацелил лук.

Шурка старательно обыскал Вислоухого. Оружия действительно не было, но зато обнаружили узкую клеёнчатую полоску с непонятной схемой, нарисованную несмывающейся краской.

— Что это? — спросил Петька.

— Личная Костоедовская карта. По ней от Байкала до Жаргино добраться — нечего делать. Это секретный Костоедовский путь. Его знал только сам Костоедов и его сын Сашик. Вроде сто лет назад это была вьючная тропа до Жаргино. Он мне говорил, что теперь она заросла кустами и деревьями и с виду неприметная.

Вислоухий прижал руки к сердцу:

— Ребята, возьмите карту, ей цены нет. По ней геологов с лошадями приведёте, Гаусс можно разрыть. От Жаргино…

— Молчи!

В правой гаче нашли вторую карту. Ребята её узнали. Это была берестянка, которую Вислоухий выкрал у Петьки. По ней они шли от Жаргино до лабиринта.

— Хлопчики, секрет Гаусса знаем только мы. Я отказываюсь от этой тайны. Берите её себе, карты в ваших руках. Но не убивайте меня. Оставьте здесь…

— За нами будешь красться?

— Нет. Упаси меня господь, — он поцеловал крест. — Оклемаюсь здесь, — его глаза с лихорадочным блеском смотрели на котелок с водой, — и уйду в Индию. Черепах буду есть, падалью питаться, но доберусь до Индии и никогда больше сюда, на свою Родину, не приду…

— Нет у тебя Родины, гнусь вонючая! — закричал вдруг Тимка и угрожающе поднял над головой тяжёлый кусок пересохшей глины. Таня и Шурка тоже приготовились запустить свои камни в предателя.

— Встань! — скомандовал Петька.

— Ре-бя-та, умоляю!

— Встань, говорят.

Вислоухий поднялся, облизнул пересохшие губы, стоял, шатаясь: — Не убивайте!

— Иди вниз по ступеням, там в конце коридора вода и до утра здесь не показывайся! Выйдешь, убьём сразу, понял?

— Понял.

Вислоухий, не поворачиваясь, пятился к ступеням задом, боялся, что Петька выстрелит ему в спину.

— Разворачивайся, гад, не бойся. — Петька плюнул на землю: — Убивать тебя не будем.

Предатель заторопился, запутался в лохмотьях и чуть не упал. Опёрся на руки. На четвереньках спустился вниз и скрылся в темноте.

Ребята перевели дыхание.

— Зря отпустили, — зло сказал Тимка.

— Черт с ним! — сплюнул Петька.

— А если преследовать будет? — спросила Таня. — Скелетом стал, не угонится и теперь он боится нас.

— Мальчишки, а что он ел?

— Наверное, корни выкапывал, как и мы.

— О Костоедове он не наврал?

— Нет, иначе он не знал бы о капкане, да и крест Костоедовский на нём.

— Ты, Петька, карты не потеряй, по ним теперь мы к Гауссу целый батальон приведём, по Костоедовской тропе — то.

— Умру, но не потеряю.

Петька спрятал бесценные карты в карман и сверху запихал свой красный галстук.

— Берите котелок и пойдём вон к тем тёмным холмам, может, там увидим какую-нибудь дорогу.

Пошли быстро, не оглядываясь на крепость. А если бы оглянулись, увидели бы, как смотрит им вслед огромный полосатый зверь, вынырнувший из бесчисленных переходов крепости. Он посмотрел на ребят, потом, не мигая, долго глядел на солнце, Потянул воздух и спрыгнул вниз на песок, спружинив на лапах. Опять понюхал воздух и, обойдя крепость, стал осторожно спускаться в ущелье.

ГЛАВА 23

Тёмные холмы, которые ребята рассмотрели с крепости, оказались зарослями кустарника. Полузасыпанные песком, колючие кусты были без листьев и никакой тени не давали. Но сразу за ними цвет песка изменялся. Песок стал как будто ржавым и спрессованным. Шагалось легче, потому что ноги теперь не проваливались и следов не оставляли. Стали попадаться большие пятна земли, потрескавшиеся от солнца. На некоторых из них росли по одной — две травинки. Они высохли и были твёрдые, как железная проволока.

Пустыня кончалась. Однажды утром увидели птицу. Людей она не испугалась и не полетела. Петька с камнем в руке стал к ней подкрадываться. Но длинноногая птица хорошо чувствовала дистанцию. Как только Петька подползал к ней, она на столько же отбегала. Тимка, обойдя птицу стороной, лёг с луком в засаде. А Петька, Таня и Шурка, став полукругом, погнали её под выстрел.

Птица оказалась необычайно тяжёлой, а мясо, обвяленное на солнце, было мягким и очень вкусным. Голодные ребята съели, чуть ли не половину.

Встретился курган такой же, как прежде, но только огороженный красными камнями. На вершине его стояли два высоченных плоских камня. Они походили на крылья военного самолёта. Шурка подошёл и хотел толкнуть камень, но он, оказалось, не просто стоял па земле, а был закопан. На обоих камнях рисунки: маленькие олени, кинжалы, лук и какие-то круги. С кургана рассмотрели местность: ровная степь, но растительности никакой. В одном месте что-то блестело на солнце больший пятном.

— Пойдёмте туда скорей! — забормотал Шурка, — это снег. — Глаза у Шурки болезненно расширились: — Я знаю, это снег, я знаю. Пойдёмте, я хочу пить. Таня пробовала уговорить Шурку:

— Не снег это, а соль, снег бы давно стаял.

Шурка закапризничал.

Пошли к блестевшему пятну, поднимая ногами едкую красноватую пыль.

Соль даже вблизи походила на рыхлый мартовский снег. Шурка взял горсть и лизнул языком, почмокал и лизнул ещё раз.

— Вкусно! — пробормотал он и целую щепоть положил в рот.

— Перестань, Шурка, — Таня стряхнула у него с ладошки белые крупинки. — Отравишься.

Но сама тоже взяла горсточку и лизнула несколько раз.

— Пошли, — сказал хрипло Петька.

Соль поскрипывала под ногами, а Шурке казалось, что идёт он не по жаркой степи, а по байкальскому льду, присыпанному мягким снегом.

Встретилась долина, сплошь усыпанная белыми черепами неизвестных животных. Кое-где темнели столбики плоских камней с рисунками. Ребята пересекли долину и стали подниматься на высокий холм, Он был в несколько раз выше обычных курганов. На его вершине, как обломанная заводская труба, стоял чёрный каменный столб.

Ребята думали переночевать на холме, а утром с него рассмотреть степь. Может, где-нибудь покажется вода.

Но одолеть подъем они не смогли. Сначала упал Шурка и ударился лицом, из носа закапала кровь. Сел отдохнуть Петька и медленно повалился на бок. Рядом с ним лёг Тимка. Таня пыталась их поднять, но ребята спали, а может быть, лежали без сознания.

Солнце ушло, и сразу наступила чернильная темнота. Таня села на землю и чутко вслушивалась в тишину. И мечтала о воде. Пусть невкусной, болотистой, пусть из любой лужи, но чтобы было много. Чтобы можно было напоить Шурку, Петьку, Тимку и напиться вдоволь самой.

Голова у Тани все ниже и ниже клонилась к остывающей земле. Во сне, а может быть, в полузабытьи она услышала, что кто-то там, на вершине холма, бормочет. Таня села. Ощупала ребят. Они от ночной прохлады, по-видимому, пришли в себя, повернулись на бок, прижались плотно друг к другу и спали.

Таня опять прислушалась. С холма то сильнее, то слабее доносилось пугающее пение. Временами наступала тишина и слышалось отчётливое грубое бормотание. Кто-то кому-то угрожал. Тане стало страшно. Оно хотела оттащить подальше мальчишек. Но, подумав, что шумом может привлечь бандитов и, сидя, притаилась. Становилось холодно, и казалось, что в чернильной темноте кто-то подкрадывается и, наклонившись, стоит за спиной и сипло дышит на волосы. Таня осторожно, боясь повернуться, вынула у Петьки из кармана нож, раскрыла его. И когда ей казалось, что шуршит земля, и кто-то подходит сзади, она быстро поворачивалась и махала в темноте ножом. Заунывное пение наводило тоску. Тане хотелось вскочить и громко закричать. Наконец она решила потихоньку подняться на холм и послушать, кто там у каменного столба ругается и так тоскливо поёт.

Таня заползла почти на самый холм, когда почувствовала слабость. Она повернула обратно, потеряла направление, выбилась из сил…

— Таня!

Она открыла глаза. Было светло. Холодный туман лежал над степью. Таня встала:

— Мальчишки, где вы?

— Здесь, внизу, — ответил Петька. — Ты почему, Таня, без нас пошла»?. — спросил Шурка.

— Там на холме кто-то пел.

— А мы проснулись и подумали, что это ты плачешь, — сказал Тимка, — и стали тебя звать.

— А сейчас слышите, поёт? Слышите?

Замерли на месте.

— Слышим, Таня, — прошептал Шурка.

Таня оказалась права. Голоса слышались со стороны столба. Ребята затаились, но певшие тоже как будто спрятались, потому что голос был слышен, а никого вокруг не видно. Подползли ближе. И в этот момент луч восходящего солнца осветил чёрный столб. Ребятам стало жутко. Толстый столб оказался огромной головой человека, высеченной из глыбы. Они увидели выпученные глаза, раскрытый, как печка, четырехугольный рот. Каменный идол свирепо смотрел на ребят. Лучи солнца высвечивали морщины, и казалось, что идол шевелит жирными губами и бормочет. То, что бормочет он, было совершенно ясно.

— Не ходите к нему! — попросил Шурка. — Идолы на всех порчу наводят. Мне Жандра Бахаев говорил. Он знает, у него дед шаманом был, — Шурка вцепился в Петьку и Таню. — Не ходите.

Прошедшая ночь изменила внешность ребят. Распухли лица, под глазами появились синие пятна. Руки до.локтей покрылись мелкими пузырьками и нестерпимо зудились.

— Успокойся, Шурка, — тихо сказала Таня, — я помню, читала, что древние люди, наоборот, их для счастья делали. А твой Зандра Бахаев все перепутал.

Стали рассматривать древнее божество. Место вокруг идола было огорожено красными камнями. Получался широкий четырехугольный двор, но без калитки. На каждом камне высечено чудовище. Идолу, наверно, было тысячи лет. Весь в трещинках и ямках, как будто древние воины вонзали в него свои копья. Снизу до самой макушки, словно ступени, шли глубокие выбоины. Двор внутри вымощен красными плитами. И на каждой высечено одно и то же: лодка, плывущая с людьми, и ровный круг над ней.

Петька с Тимкой обошли вокруг ограды. За спиной идола стоял шалаш, сооружённый из массивных камней. Крыша у него была плоская, сделанная из красноватой плиты толщиной в метр. И походила на неглубокую ванну. В центре ванны была сквозная круглая дырочка. Петька встал на корточки и залез в каменный шалаш. Внутри под дырочкой стояла выпуклая каменная чаша. Петька заглянул в неё и обомлел. Почти до краёв она была наполнена водой.

— Идите сюда, — позвал Петька.

Напились вдоволь и сразу повеселели. И с благодарностью думали о древних кочевниках, соорудивших хитроумный сборник дождя и ночной росы.

— Лежите пока, — сказал Петька, — а я вокруг осмотрюсь, может, что и увижу.

Он выполз из шалаша, перескочил через ограду и обошёл идола вокруг. Крикнул:

— Ребята, в нём дырочки разные, насквозь!

Петька прислонился губами и подул в одну дырочку. До ребят донёсся мелодичный звук — ы-ы-ы-ы-у-у-а-а. Он подул в другую дырочку — ну-ны-ны-ны-но.

Петька посмотрел в глаза идолу и усмехнулся:

— Меня-то не испугаешь.

Петька понял: ветер в дырочки попадает, поэтому он и поёт, и бормочет.

Столбики, ограждающие идола, были низкие, и, чтобы основательно осмотреться, Петька решил забраться на голову древнего божества. Обхватывая руками тёплый камень, он по выбоинам, как по ступенькам, легко поднялся на макушку.

Здесь, как будто специально для наблюдения, была ровная площадочка размером с большую тарелку. Петька поставил удобно ноги и, прислонив ладонь ко лбу, стал всматриваться в бескрайнюю степь.

Может, вот так же тысячи лет назад древние кочевники, поднимаясь на голову идола, приносящего по их поверью счастье, осматривали с высоты свои бесчисленные стада. И старались заметить далёкие облака пыли — верный признак неприятельской конницы. И с высоты этого идола гортанным голосом они выкрикивали тогда зычные команды, приводящие древних воинов в боевые порядки. И тогда ржали кони, блестели пики, стучали копыта. И рыжей тучей кочевники устремлялись на врага. Начиналось очередное побоище. Враги откатывались. А идолу в дар приносилась жертва, его губы мазали жирной бараньей кровью.

Ребятам идол тоже оказал добрую услугу. С него Петька увидел (совершенно не в той стороне, куда они шли) длинную извилистую ленту. Она тянулась у самого горизонта. Петька быстро спустился вниз, перескочил через ограду, закричал:

— Идёмте быстрей, там, кажется, дорога!

ГЛАВА 24

Солнце стояло в зените, когда ребята, поднявшись на один из бесчисленных курганов, увидели, наконец, дорогу, ту, которую Петька утром заметил с высокого чёрного идола. Параллельно друг другу шли четыре рубчатые ленты. Они плоскими змеями извивались между холмов, пересекали долину и убегали за горизонт.

— Машины! — закричал осиплым голосом Петька. — Ребята, это машины прошли!

С радостными криками бросились вниз. Одна колея была старой, бруски глины, выбитые колёсами автомашины, давно высохли от солнца и были крепкими, словно кирпичи. Другая — свежая. Ещё искрился на солнце раздавленный камень с лимонными жилками внутри, а нижние стороны глиняных брусков не успели затвердеть от жары.

— Эта машина, — Тимка показал на правую колею, — была здесь недавно. Может, даже вчера.

Петька прошёл немного по одной колее, сел на корточки, что-то внимательно посмотрел, перешёл на другую, пошарил руками по следу и позвал ребят.

— Видите, один брусок глины в полосе короче других.

— Ну и что же?

— А то, что одно колесо у этой автомашины не исправное, наверное повреждено. Колесо прокручивается, и это отпечатывается через равные промежутки. У нас в Краснокардонске был танк, у него на одной стороне фашистским снарядом все концы звеньев отбило. Его следы мы всегда узнавали. Помнишь, Таня?

Таня вспомнила небольшой зелёный танк с коротким стволом. Он был старого образца и стоял в обороне на подступах к городу. Как-то вечером Таню с Петькой задержал военный патруль, а командир этого танка заступился, попросил отпустить и вдобавок накормил их горячей овсяной кашей. На другой день они с Петькой пришли снова, и он опять накормил и сказал, чтоб приходили к нему всегда. Они пообещали, но больше не появлялись, потому что поняли, что командир танка отдаёт им свой паек, а сам голодает…

Петька перешёл на свежую колею.

— А вот теперь посмотрите здесь. Видите, тоже встречается коротышка и тоже через одинаковые промежутки. Теперь ясно, почему отпечатки одинаковые в старой полосе и новой?

Тимка, рассматривая рубчатые следы, промолчал.

Таня улыбнулась:

— Мне, Петька, ясно.

— А мне нет, — сказал Шурка, — я следы очень плохо разбираю.

— Здесь проходила всего одна машина. Сначала туда, а через несколько дней обратно, к себе на пограничную заставу.

— Петька, а в какую сторону «обратно?»

Петька задумался. По отпечаткам колёс, он, конечно, не мог определить, в какую сторону идти, чтобы попасть к военным. Тимка походил по рубчатым полосам, потрогал их руками:

— Если бы шёл человек, я бы определил, какие следы ведут домой, а тут…

Петька вынул иголку и стрелку компаса. Определил направление. Рубчатые следы колёс шли строго на восток. Петька ещё раз взглянул на дрожащую стрелку и заявил:

— Надо идти на юг. Там граница. И значит, застава там.

Шурка посмотрел на солнце, на следы машины, сливающиеся вдали в одну линию, и молодцевато сказал:

— Пойдём, Петька, чует моё сердце, к вечеру у красноармейцев будем чай распивать.

— Мальчишки, а я считаю, что надо идти налево. — Почему, Таня?

— Не знаю я, Петька, почему. Я просто так думаю.

Xa, — сказал Шурка, — выдумала: налево. Сто дней будем идти и никуда не придём, а тут до военных рукой подать, и встретят они нас, как родных. Пошли!

Таня посмотрела печально по сторонам и заторопилась вслед за мальчишками.

Следы машины тянулись бесконечно. Ребята давно устали, а желанной погранзаставы не было. От нестерпимого зноя туманилось сознание. И колеблющийся на горизонте раскалённый воздух они однажды приняли за озеро. И странно, что все четверо увидели, как по нему плывут моторные лодки и тянут на буксире чёрную длинную баржу. Красный кормовой флаг был наклонён низко и плескался в бурлящей воде. На палубе стояло несколько пушек с тонкими зелёными стволами. Стволы смотрели вверх. Ребята побежали. Им чудилось, что они слышат тарахтение лодочных моторов и плеск холодной воды… Но вот баржа, и лодки, и озеро вдруг растянулись, заколебались, расплылись цветным туманом и исчезли совсем.

Мираж напугал Шурку:

— Фу, причудится же такое, — он грязным кулаком протёр глаза, — чего только не бывает на белом свете, каких чудес… он не договорил. Сзади послышался переливчатый свист. Быстро присели. Затаились. Внизу зашуршали сухие рыжие стебли и на ребят, близоруко щурясь, посмотрел толстомордый суслик. Тимка не успел скинуть лук, зверёк резко повернулся и юркнул в нору.

— Черт с ним, пойдёмте быстрей!

Следы машины стали петлять. Машина делала круги, снова возвращалась, разворачивалась на одном месте, срезая колёсами мелкие бугорки.

— Глядите, что там! — закричал Шурка.

Лучи заходящего солнца высветили прямо перед ребятами грозные контуры военного самолёта. Он лежал на земле. И походил на гигантскую хищную птицу, вонзившую когти в жертву.

Самолёт был в жёлто-коричневых пятнах и полностью сливался окраской с выжженной степью. Вправо от него валялось покорёженное крыло. На нём Петька различил чёрный крест. Свастика!

— Ложись! — скомандовал он. — Здесь фашисты.

Ребята распластались на горячей земле, подползли ближе. Стали наблюдать. Пёстрая птичка с жёлтой головкой пробежала перед лицами ребят, приветливо чирикнула, вспорхнула, опять опустилась и, словно испугавшись шёпота, взлетела., сделала в воздухе круг и спокойно села на тонкий ствол пушки, торчащий из фашистского самолёта.

— Кажись, там никого нет, — тихо произнёс Тимка.

Донесение командира советской погранзаставы майора Крупинцева (Восточная граница)

В шесть часов местного времени мы услышали гул. Сначала приняли его за шум ветра. Потом увидели, что в сторону советской границы идёт немецкий самолёт типа моноплан. Двухмоторный, камуфлированный под цвет скалистых гор и тайги. Обогнув вершину хребта, он прошёл почти над нашей заставой. Я бросился к рации поднимать авиаторов, но вдруг увидел, что у самолёта мотор на правом крыле фыркнул пламенем, Самолёт развернуло, и он, сохраняя равновесие, резко пошёл к земле. Вскоре издалека донёсся глухой удар. На место падения самолёта мы прибыли в шесть двадцать восемь. Взломав «пассажирскую» дверь, обнаружили тридцать трупов. Если судить по вооружению и оснастке, это немецкие диверсанты. Пилот и штурман были контуженные. Оказали яростное сопротивление и пытались скрыться. Взять их живыми не было никакой возможности. Оба уничтожены в двух километрах от нижней границы квадрата В-39-И.

…Корпус самолёта деформирован, но мотор на левом крыле и все приборы в кабине сохранились полностью…

Кусок сухой глины, запущенный Петькой, ударился о корпус самолёта, как о пустую бочку. Бум. Никого. Петька встал и, не таясь, пошёл к самолёту. Покосился на валявшееся крыло, наклонился над свеженакопанным глинистым холмиком, поднял какую-то дощечку, посмотрел на неё и вдруг закричал во весь голос:

— Идите сюда!

Подбежали к холмику. Петька подал оструганную ножом дощечку:

— Читайте.

Синим карандашом на ней было написано: «Здесь зарыты немецкие диверсанты со спецсамолета». Ниже стояла подпись: майор Крупинцев.

Подошли к самолёту. Он лежал на брюхе. Алюминиевая обшивка хвоста лопнула от удара. Через шёлк вывалились наружу целые косы разноцветных проводов. Овальная помятая дверь была приоткрыта.

Шурка подпрыгнул, схватился руками за порог, начал подтягиваться.

— Не лезь внутрь, успеем ещё. — Петька оттащил Шурку от двери. — Надо сперва осмотреть со всех сторон, мало ли что. За самолётом оказалась небольшая площадка, разутюженная стальными гусеницами. Танковые следы, приведшие ребят, здесь кончались. Прямо к борту самолёта танкисты набросали гору обломков. Тут лежали согнутый в дугу пропеллер, расколотые зелёные диски колёс, клочья резиновых покрышек, два пулемёта с погнутыми стволами, цинковые коробки из-под патронов, сплющенные канистры и раздавленная в лепёшку тяжёлая рация. На боку у неё Таня разглядела эмблему: летящий Змей Горыныч с пламенем в разинутой пасти.

— Мальчишки, смотрите, он такой же, как на рации у Мулекова.

Тимка за отломленным крылом обнаружил закрытую зелёным брезентом кучу различных инструментов. Узкие лопаты с короткими черенками, причудливые лёгкие кайлы, тонкие стальные багры, цепи, крючья, башмаки для лазания по скалам. Их подошвы, как ёжики, щетинились железными шипами. Башмаков почему-то было пять штук. Три на правую ногу и два на левую.

Среди верёвок Шурка нашёл толстую зажигалку. Она была точь-в-точь такая же, как у Вислоухого. Но не работала, потому что кто-то, может быть, танкисты, выкрутили у ней пробку.

— Положи её на место, — сказал Тимка.

— Не приказывай, и так положу. На фиг она мне сдалась без горючки-то. Шурка швырнул зажигалку в кучу.

— Мальчишки, а диверсанты эти наверняка летели к Прокопию Костоедову золото вытаскивать из лабиринта.

Шурка замахал руками, как будто крыльями:

— Пусть на том свете теперь полетают, может, и встретят там этого сухопарого старикашку. И пенделей ему насуют. Шурка, мол, Подметкин, велел передать.

Кучу снова накрыли брезентом, углы тщательно придавили камнями, как было раньше, и пошли к самолёту. Подсадили туда Петьку. За руку он затащил остальных и захлопнул дверь. Щёлкнул потайной замок.

— А мы обратно вылезем?

— Нечего делать. Под Краснокардонском я каждый день в сбитых самолётах ширился. Знаю все ходы и выходы. Не откроется здесь — через кабину выберемся или через бомбовые люки.

В самолёте было неуютно. Всюду болтались клочья внутренней обшивки. Торчали вырванные стальные ребра. Пол завален хламом. Провода, стекла, пустые гильзы, клочки одежды, мятые каски. В хвосте висело на каком-то шланге сорванное с болтов, перекошенное металлическое кресло. Над ним пушка. Поблёскивали приборы прицелов. Через круглое окошечко выходил наружу ствол. Он был погнут. Ещё четыре такие же кресла стояли возле окошечек, но ни пушек, ни пулемётов. Их, наверное, сняли танкисты. Вдоль бортов от хвоста до кабины тянулись две широкие лавки. Конец правой лавки был раздроблён. Петька сбросил обломки многослойной крашеной фанеры и обнаружил внизу ящик. Открыл крышку. В нём лежала алюминиевая посуда, ложки и шесть консервных баночек, похожих на маленькие гранёные стаканы, Шурка взял одну баночку, потряс.

— Что-то вкусное, может, баранина с чесноком.

При упоминании о пище у Тани нестерпимо заныло под ложечкой. Этикеток на баночках не было, стояли только цифры — а на той, которую тряс Шурка — 09.

— А если не пища это, а какая-нибудь отрава?

— Сейчас посмотрим, — Петька достал нож.

Распечатали баночку с цифрой ноль девять. Там оказалась полужидкая горчица. Совершенно свежая. Она ударила в нос таким резким запахом, что у Тани закружилась голова, и выступили слезы. Петька вытер нож и открыл остальные банки. В них была паста белая, как сметана. Таня макнула туда пальцем, попробовала на язык.

— Вкусная, только малость отдаёт уксусом. Она съедобная. Я вспомнила — ею борщи заправляют.

Ещё до войны мама покупала такую… только я забыла, как она называется. — Таня опять обмакнула палец, облизала: — Ешьте, мальчишки.

Петька достал из ящика ложки. Пять баночек опустели в момент. Питательный специальный майонез, приготовленный фашистскими поварами для диверсантов, хорошо насытил и взбодрил маленьких скитальцев.

Шурка потёр ладони, расправил плечи:

— Я думаю, пора пошариться в кабине, пока темень не наступила.

Дверь в пилотскую кабину сразу открыть не удалось, ручка была кем-то снята. Торчал только четырехугольный короткий шпиндель. Среди хлама и обломков, валявшихся на полу, Петька нашёл пустую пулемётную гильзу. Немного сплющил её, надел на шпиндель и плавно повернул обеими руками. Замок едва слышно щёлкнул, и дверь отворилась.

Тимка с Шуркой впервые оказались в кабине самолёта, притом военного. Они удивились до крайности. На стенах не было ни одного свободного сантиметра. Всюду приборы. Уйма приборов. Некоторые из них, словно живые, все ещё подрагивали тонкими фосфорическими стрелками.

— Вот где обдираловку устроить, потом их помаленьку разбирать. — Шурка взобрался на командирское кресло, взялся за штурвал и тут увидел бумажку. — Петька, здесь записка.

На клочке папиросной коробки неровным почерком было написано: «К приборам не прикасаться. Майор Крупинцев».

Шурку словно ветром сдуло с кожаного сиденья.

На правой боковой стенкеТимка кто это такой?

— Это самый и есть Гитлер, ихний фюрер.

— Ну и морда, я тебе скажу, на облезшую крысу похожа.

Подошёл Шурка, посмотрел:

— Петька, можно я в него харкну?

— Можно.

Шурка со смаком плюнул в физиономию фюрера.

Со штурманского места через стеклянный колпак Тимка осмотрел небо. Гасла багряная заря, высвечивая рваные края низких лиловых туч.

— Гроза, Петька, будет.

— Ну и пусть. Здесь нас не зальёт.

— Я не об этом, следы боюсь смоет.

— Найдём…

Тяжёлый удар грома потряс землю. Ребята от неожиданности присели. Сухие раскаты покатились по дикой степи. Полыхнула молния, в кабине стало светло. Стрелки приборов неистово закрутились.

— Петька, нас здесь не прибьёт?

— Не прибьёт, Шурка. Самолёты так сделаны, что молния их не трогает, — уверенным голосом соврал Петька. И словно на вред ему, прямо над ними сверкнуло острие молнии. В хвосте самолёта что-то треснуло, угрожающе заскрипел весь корпус. И сразу же раздался оглушающий гром. Показалось, что чёрный купол неба лопнул и осыпается вниз. Запахло чем-то горелым.

— Петька, самолёт не загорится? — прошептал на ухо Тимка.

— Не должен.

Таня сидела на корточках и задумчиво смотрела на светящиеся стрелки приборов.

Послышался шум ливня. По стеклянному колпаку кабины побежали ручьи. Молнии стали сверкать реже, и гром грохотал теперь где-то в стороне.

— Давайте спать, завтра чуть свет тронемся.

А кто первым будет караулить?

— Никто. А кого бояться? — Петька топнул ногой. — Эти из земли теперь не вылезут.

Вышли из кабины, захлопнули дверь. Со шпинделя сняли послужившую им ключом пулемётную гильзу. При вспышках далёких молний очистили от обломков левую длинную лавку и легли. По корпусу самолёта продолжали хлестать упругие струи дождя. Стекающие на землю ручейки успокаивали ребят.

— Петька, а какой марки этот самолёт?

— Не знаю, Тимка. Я видел всякие разные: «мессершмидты», «юнкерсы», «хейнкели», а такой первый раз вижу.

— Петька, а почему у фрицев такой знак — крест с загнутыми концами?

— Мне в Краснокардонске мой друг Васька Горемыкин говорил, что фашистский знак составлен из четырех букв «Г», потому что у ихних главарей фамилии начинаются с этой буквы: Гитлер, Геббельс, Геринг, Гиммлер. Этот знак свастикой называют.

— Эх, послали бы меня в Берлин, — зевая, сказал Шурка, — да выдали хороший револьвер, я бы им показал букву «Г», вся ихняя родовая запомнила бы Шурку Подметкина с Байкала и другим бы посоветовала не зариться на нашу страну.

— Петька, а ты карты костоедовские не потерял? Петька повернулся на бок, ощупал карманы:

— Здесь, на месте.

— Как ты думаешь, завтра до вечера успеем разыскать заставу?

— Успеем. Только пораньше надо выйти.

ЭПИЛОГ

Поздно вечером, когда солнце, раскалив побуревшие степи, уходило на покой, старый погонщик верблюдов Дорж Садном возвращался домой. Он сидел верхом на белом верблюде и пел песню. Пел о родной стране, на которую хотят напасть японские самураи. Он пел о том, что Советская Армия хорошо бьёт фашистов и скоро их прогонит туда, откуда они пришли.

Старик не спешил. Сегодня все дела сделаны. А завтра он опять поедет в штаб советских войск, получит два цинковых бака с пищей и повезёт их к советским солдатам — молодым ребятам, охраняющим границы Родины.

Доржу Садному семьдесят восемь лет, и когда его спросил сам майор Крупинцев, не тяжело ли каждый день ездить на границу, старый бурят, улыбнувшись, ответил:

— Нет. Не тяжело. Однако, совсем не устаю.

Дорж Садном, осматривая степь, удивился. Перестал петь. Остановил верблюда. Недалеко от тропы лежали четыре человека. Старик развернул верблюда, цокнул языком, подъехал. Три мальчика и одна девочка. Быстро соскочил на землю. «Мёртвые, что ли?»— подумал обеспокоенно. Наклонился. Потрогал всех, послушал. Побежал к верблюду. Длинные пальцы быстро развязали ремни, выхватили из сумки алюминиевую флягу с водой.

Сокрушённо покачивая головой, Дорж Садном вернулся к ребятам. Обрызгал лица. Раскрывая пальцами рот, каждому влил несколько глотков воды. Стал легонько трясти:

— Нахор, нахор. Друг, друг.

Но ни Петька, ни Таня, ни Тимка, ни Шурка Подметкин не открыли глаза. Древний Дорж Садном растерялся. Он пытался поднять на руки Таню и не смог. Очень слабый был Дорж Садном. В руке у Петьки он увидел красный лоскуток. Разжал пальцы.

— О, такие косынки носят пионеры. Их называют юные ленинцы.

Старый батыр бросил на землю флягу. Вытащил из вьючной сумки свой огромный ветхий халат, расстелил его на земле и, опустившись на колени, всех четырех закатил на него. Запахнул халат, обвязал ремнём. Подвёл верблюда и, постукивая его прутиком по коленкам, заставил лечь рядом с ребятами. Подтащил их к горбам и крепко привязал. Вскочил сам. Верблюд, как будто понимая, что ценна каждая минута, быстро встал. И сразу побежал. Старый бурят, нахлёстывая прутиком, кричал что-то на своём языке. Торопил. И огромный белый верблюд, взрывая могучими ногами пыль, летел по степи, как корабль. От встречного ветра развевались седые волосы старика. Цох! Цох! Быстрей! Быстрей! Неожиданно наперерез вылетели два молодых бурята, тоже на верблюдах.

— Стой! Молодой бурят, увидев привязанных, зло сверкнул чёрными глазами, его смуглая рука схватилась за рукоять ножа, висевшего на ремне.

— Япошки? — крикнул он. Блеснул клинок, вынимаемый из ножен: — Их надо убить!

— Но! Но! Но! — закричал старик.

— А хто?

Дорж Садном распрямил худые плечи и гордо сказал, почти по-русски:

— Люди майора Крупинцева!

И теперь уже не один, а три верблюда неслись по вечерней безлюдной степи. Неслись туда, где расположилась пограничная застава майора Крупинцева.

Цох-цох-цох! Быстрей-быстрей-быстрей!

Из сообщения, переданного по радио: