ГЛАВА 11

Медвежье зимовье оказалось большим домом с крышей из расщеплённых наполовину лиственничных брёвен. Окна были под самой крышей и смотрели на главную вершину хребта.

— Почему такие узкие окна? — спросила Таня.

— Чтоб медведь не смог просунуть голову. Усадьбу эту строили ещё геологи погибшей экспедиции.

На всякий случай Петька дал понять, что про такую экспедицию они слышат впервые:

— А как она погибла?

— На барже пьяные плыли, пожар, говорят, случился, сгорели. — Гарновский внимательно посмотрел на Петьку. — Так вот, в то время медведей здесь было несметное число. — Гарновский показал на бревенчатый сарайчик. — Там ручей, тоже Медвежьим завется.

Петька с Таней прислушались, из сарая доносилось бульканье. Петька по сугробу прошёл туда, открыл тяжёлую толстую дверь. В левом углу стояла деревянная лохань без дна, там бил ключ. Он немного парил, и поэтому потолок и стены сарая были покрыты морозным куржаком, словно белой шубой. Лишняя вода из лохани выбегала под стенку сарая.

Житуха чувствовала себя здесь как дома. Освобождённая от вьюков, она прошла к Петьке в сарайчик и напилась прямо из лохани. Понюхала висящий на стенке ветхий хомут, хлестнула себя несколько раз хвостом и вышла. Осмотрела конюшню, старый амбар, поразмыслила о чём-то и весёлой трусцой побежала к скалам щипать не занесённую снегом траву.

Петька протоптал тропинку к навесу с чурками. Увидел тяжёлый старинный колун. У самого обуха были выбиты буквы «экс. „Багульник“. Старую сосновую чурку Петька развалил с одного раза. Каждую половинку расколол на тонкие поленья. Дрова отнёс в дом и вернулся обратно. Сбросил меховую куртку и пролез под крыльцо. Здесь лежали ржавые лопаты, кайлы и топоры с обломанными ручками. Всё было наполовину забросано землёй.

Ближе к незабитой отдушине лежал расколотый приклад ружья, а рядом непонятная блестящая штука. Петька взял её и вылез наружу. Рассмотрел. Она походила на крохотный портсигар с кнопкой. Никаких обозначений не было. Петьке показалось, что он когда-то видел такие приборчики, но где — вспомнить не мог.

Вечером, когда все трое сидели за столом и разрабатывали маршрут на завтра, Петька показал приборчик Гарновскому. Тот рассмотрел его внимательно. Поднёс к глазам, ощупал. А потом выбросил приборчик в раскалённую печь.

— Неизвестные вещи, Петенька, никогда не подбирай, в них может быть отрава или ещё какая-нибудь гадость.

Батарейка на огне зашипела и резко бабахнула. Открылась дверка, вылетело несколько угольков.

— Вот видите, — сурово сказал Гарновский, — наверняка там ампула с ядом была. Волков кто-нибудь собирался травить.

Все трое смотрели в печку из дальнего угла. Коробочка и содержимое горели ослепительно белым пламенем. Немного запахло лекарством. И тут Петька вспомнил этот запах. Вспомнил Краснокардонск, ночного пришельца, подземный ход и такой же запах, когда сжигали батарейки от рации.

— Диверсант здесь был, — крикнул Петька. — Я вспомнил, такие батареи были у диверсанта Мулекова в Краснокардонске, и ещё я их видел у Метелкина, когда он нас вёз на лодке.

Георгий Николаевич побледнел.

— У какого Метелкина?

— Который в Шалаганове живёт. Метелкин, наверно, шпион. Может, и Жухова они вместе с Челпановым убивали.

Георгий Николаевич беззвучно засмеялся:

— Фантазёры, ну, фантазёры. — Посмеявшись, он вытер платком глаза, сел на нары ближе к изголовью. — Метелкин, ребята, славный таёжный мужик. Правда, немного угрюмый. Поначалу я его даже побаивался. А он, оказывается, душа-человек. В таком возрасте на двух ставках работает и продавцом, и радистом в речном пароходстве. Кормит всех своих внучат, племянников и ещё брата-пьяницу. Через недельку-другую вернёмся в Шалаганово, я вас поближе познакомлю с ним, и посмеёмся все вместе, как вы его, беднягу, шпионом посчитали.

Ночью их разбудил стон. С Гарновским было плохо. Петька выполз из спального мешка, открыл дверцу печки, бросил туда полено. Затрещали угли, вспыхнуло дерево. Огонь осветил бледное лицо Георгия Николаевича. Он стиснул зубы от боли и катался по нарам.

— Почки. — Он тяжело перевёл дыхание, — почки схватили.

— А лекарство какое-нибудь у вас есть?

— .Никакого. Тепло надо прикладывать, только оно и помогает. — Он вдруг изогнулся. — Ой, ребята, ой…

Крупным потом покрылись у него лоб и нос. Таня всхлипнула. — Ничего, Танечка, не пугайся, пройдёт. Ох-ох-ы-ы-ы! — Дёрнувшись, Гарновский чуть не упал с высоких нар. Петька заметался по избе, нашёл закопчённое ведёрко.

— Таня, раскочегарь печку, — и выскочил на улицу.

— Куда? — тихо выкрикнул Гарновский, но дверь, впустив клубы морозного воздуха, захлопнулась. Вернулся Петька не скоро. Прямо на плиту высыпал ведро крупного песка.

Руки у Петьки окоченели. Едва шевеля пальцами, он взял полено и раздавил на плите смёрзшиеся комки песка.

— Таня, перемешивай его.

Грелку соорудили из рюкзака и приладили Гарновскому на поясницу прямо поверх одежды. Остатки песка ссыпали в шапку и положили в ноги. Тихо постанывая, Георгий Николаевич благодарил своих спасителей. Боль проходила, он стал меньше стонать и вскоре затих.

Петька, не мигая, смотрел на прыгающий в печи огонь. Тревога закралась в сердце. Что делать, если приступ не прекратится? Как вывозить больного. И куда? На стойбище уже никого нет, а в Шалаганово дорогу он не знает.

Петька с Таней были уже в мешках, когда Гарновский горестно вздохнул:

— Охо-хо! Пропал наш завтрашний маршрут. Знаете, ребята, Сидоров тоже допустил ошибку и большую. Надо было ему раньше позаботиться о третьем варианте, а теперь что поделаешь?

— Вы отдыхайте, Георгий Николаевич. Мы с Таней завтра пройдём по намеченному маршруту. Обследуем расселину, о которой вы сегодня говорили, замерим её, образцы пород возьмём и привезём сюда. А когда вы поправитесь, занесёте все на карту. Если задержимся, у костра заночуем, нам такое не в первый раз.

Меховая шуба зашевелилась, Гарновский повернул лицо к стене, пробормотал едва слышно:

— Без меня не ходите, к утру я мало-мало оклемаюсь.

Петька заснул и, кажется, уже видел сон, когда ему почудилось, что Георгий Николаевич опять стонет. Петька вылез из мешка, подошёл к нарам. Больной спал, но только раскрылся. Лунный свет из окна падал ему на лицо. Припухшие веки подрагивали. Петька укрыл Георгия Николаевича, пощупал лоб. Температура нормальная. Он снова залез в мешок и заснул, а потом опять вставал и подходил к больному.

Третий раз Петька проснулся на рассвете. Слышался скрип снега — это Житуха ходила вокруг дома, фыркала. Несколько раз заглянула в окно. Петька потихоньку разбудил Таню. Они быстро оделись, вынесли на улицу рюкзак, спальный мешок и карабин. Был крепкий морозец. Скрип снега плотным звуком уносился в рассветную мглу. Расплывчатым силуэтом возникла перед крыльцом Житуха.

В доме раздался звук упавшего пустого ведра, заскрипела дверь: «Ребята, зайдите сюда».

Георгий Николаевич обиделся.

— Мы же ради дела, — оправдывался Петька. — Сходим до расщелины и обратно. А вот вам, Георгий Николаевич, нельзя, вы должны в тепле побыть, хотя бы несколько дней.

— Петенька, я вам с Танюшей благодарен. Приступ у меня прошёл, но сегодня отдохнём. Ты ведь не спал.

Но Петька заупрямился. И Таня поняла, что он не отступится. Почувствовал это и Георгий Николаевич. В горячах он назвал Петьку фанатиком и заявил, что в таком случае тоже пойдёт.

— Нет, вы не пойдёте, — настаивал Петька, — вы должны пролежать хотя бы день.

Георгий Николаевич предлагал различные варианты, но Петька согласился только на последний, на свой. Успокоившись, зажгли свечку и склонились над картой хребта. Договорились так. Петька с Таней сейчас уходят пешком к расселине, обследуют её и двинутся строго на северо-запад к седловине. Там, в узком скалистом распадке, который лежит поперёк их пути, они найдут Бурмейстерское зимовье. И в нём будут ждать Гарновского «хоть сто дней». Георгий Николаевич, отлежавшись, день пойдёт на лошади по вершине хребта, обследует левые отроги, сделает петлю, осмотрит Удаянское ущелье и выйдет к Бурмейстерскому зимовью…

Гарновский проводил ребят до развилки, помог сориентироваться и вернулся назад. С высокого крыльца осмотрелся и вошёл в дом. Сбросил оленью куртку, шагнул к нарам. Привычным движением вынул из поперечной доски толстый блестящий гвоздь, просунул лезвие ножа в щель и поднял доску. Там оказалась дыра, закупоренная мохом. Гарновский вынул заплесневевшую затычку и вытащил из тайника портативную рацию и наушники. Настроился умело и быстро. Посмотрел на часы, взялся за ключ. В эфир полетели позывные: «Ак-ва, я — Аква… Приём».

Где-то, может, совсем недалеко, услышали позывные Гарновского. Ответили: «Я — Глобус. Слушаю».

Привычно работая ключом, Гарновский передал зашифрованный текст: «Крот на подозрении. Приказываю уволиться сегодня же и уехать из Сибири. Аппаратуру ликвидировать. Дальнейшая жизнь в СССР по варианту „Тишина“ до особого приказа. Сообщите, где документы „Багульника“ и Самоволина. Отвечайте». Гарновский щёлкнул рычажком «приёма». В наушниках затюкала кодированная дробь морзянки.

«Документы доставлены в город, в тайник номер два. Крот сегодня же уволится и уедет…»

Окно, выходящее к склону хребта вдруг потемнело. Кто-то заслонил свет. Гарновский сорвал с головы наушники и сразу выхватил револьвер, бросился за печь и, наставив ствол на окно, ногой подтянул к себе рацию.

Серое пятно закачалось. Показалась голова Житухи. Она копытами разрывала снег на завалинке, добираясь до зелёного мокреца. Замороженная ползучая трава хрустела на лошадиных зубах.

Чертыхаясь, Гарновский вышел из-за печки. Быстро засунул рацию в специальный мешок, упаковал в рюкзак. Вспомнил про электрическую батарейку, найденную Петькой под крыльцом. Обругал Метелкина: «Нашёл, где прятать, старый пёс. А эти себе на уме». И нехорошая мысль пришла ему в голову. Случай редкий и благоприятный. Успокаиваясь, Гарновский вдруг вспомнил инструкцию. «Убирать людей только в случае прямой опасности раскрытия или угрозы жизни». Не шевелясь, резидент сидел на скамейке, опустив голову на колени. Длинные руки касались пола. Думал. Сопоставлял. И пришёл к выводу — прямой опасности нет. А пропажу картонной папки с документами следователи, если узнают об этом, припишут Рыжему. Его зацепили крепко. И всех собак теперь будут вешать на него. Метелкин исчез. Остальные вне подозрений. А ребята нужны, ещё очень нужны и понадобятся совсем теперь уж скоро.

…На другой день, не дождавшись рассвета, Георгий Николаевич завьючил Житуху и ушёл в маршрут. Он рассчитал, что ровно через сутки, выполнив намеченную работу, выйдет к Удаянскому ущелью, где его должны ждать в Бурмейстерском зимовье Петька и Таня.

Прошло несколько дней. Оперативный узел связи геологоуправления ночью принял радиограмму.

ГЛАВА 12

Монотонно покачивается медный маятник часов ходиков. Прислушиваясь к тишине, Иван Иванович мысленно торопит стрелки. Скорей бы рассвет. У хребта в чьём-то дворе протяжно воет собака. В помещении тепло. На широких нарах прямо в одежде спит поисковая группа: радист Тимка Булахов и эвенк Додоев.

Тимка прибыл сюда недавно. Он закончил весной курсы радистов и работал в гидрогеологической партии на Амуре. От начальника экспедиции Сидорова, прилетевшего туда, он случайно узнал о своих друзьях Петьке и Тане. Два дня понадобилось Тимке, чтобы уговорить Анатолия Васильевича перевести его в геологопартию Гарновского. Прибыл, ждал, когда вернутся из маршрута Таня и Петька. И вдруг сообщили о несчастье. Тимка с Додоевым записались в первую спасательную группу. Им приказано было спать, потому что, как только прибудет вертолёт, их сразу забросят в район горного Удаяна. Снаряжение лежит у порога. В отдельном рюкзаке — тщательно упакованная портативная рация.

Иван Иванович потуже подпоясал шубу, нахлобучил волчью шапку и вышел на крыльцо. Посёлок Шалаганово спал. Только в конце улицы светились окна больницы. Больных там нет, но врачи наготове, ждут потерявшихся. Парторг спустился к реке. Здесь, при свете костров, геологи очищали поляну от снега, готовили посадочную площадку для вертолёта.

— Ну, что эфир? — спросил Бурмаков.

— Пока ничего. Будем ждать рассвета. Военные не должны подвести.

Иван Иванович, утопая в снегу, стал разбирать изгородь. Чувствовал, как покалывает сердце… Сухие жерди волоком подтащил к костру, отдышался и пошёл в штаб. Когда обходил склад, увидел: широкая угловатая тень прыгала по голубым сугробам. «Кажется, сторожиха магазина».

Женщина подбежала и задыхаясь выпалила:

— Человек ваш нашёлся, Гарновский. Он в больнице. Идёмте.

— А дети?

— Только он один.

Шаркая по твёрдому снегу подшитыми валенками, парторг поспешил за сторожихой. Сведёнными от мороза губами, женщина рассказывала:

— У Метелкиных в бане он обнаружился. Ещё вечером туда заполз. А собака моя стала выть, ну все равно, как по усопшему. Затрясло меня, думаю, что за напасть такая? Побежала к Николаю Козыреву. Он, вишь ли, в моей бане последним мылся. Так и так, докладываю, в бане объявилась нечистая сила. Он прямо раздемшись и побег. Подкрались мы к бане, а оттуда храпение слышится. Я за дерево спряталась, а Козырев рывком дверь открыл и зашёл. Потом меня позвал. И повели мы вашего Гарновского в больницу.

— Он ранен? Обморожен?

— Что ты, милай, он, как яичко пасхальное, целенький. Нам ничего не сказал, парторга, говорит, зовите.

Гарновский лежал в приёмной главного врача на деревянном топчане. Иван Иванович видел через стеклянную дверь, что Гарновский капризничает и отталкивает руку медсёстры со шприцем. Услышал шарканье ног, оглянулся, вскочил. Но устоять сил у Гарновского не хватило. Рухнул на кушетку. По худым, почерневшим от мороза щекам потекли слезы.

— Что случилось? Где Таня и Петька?

Гарновский всхлипнул:

— Не знаю. Я болел. Они мне не подчинились и вышли на Удаян. За ночь я немного оклемался и поехал на лошади, но догнать не мог. На левом склоне Удаяна, у россыпей, видел их следы и остатки костра. Но меня самого ночью окружили волки. Отстреливался. Лошадь переломила передние ноги. Я побежал. Они кинулись на Житуху. В темноте я сбился с курса, потерял рюкзак. На рассвете вышел к реке. Опять видел волков. Сидел на уступе скалы. Отбивался камнями, обессилил. Двое суток полз сюда по льду… — Голубые глаза лихорадочно заблестели: — Спасать детишек надо. Вызывайте вертолёт. — От нервного перенапряжения Гарновского трясло.

— Я им приказывал не ходить…

— Знаем, на базе видели вашу записку.

Гарновский вытер глаза грязным кулаком.

— Вы были в Медвежьем зимовье?

— Группа Колесникова и сейчас там. По рации передали. А сюда из города военные обещали прислать вертолёт.

— Я тоже полечу. Я понимаете, я тут виноват! — Георгий Николаевич откачнулся назад и вдруг стал мелко биться о стенку головой, и заговорил странным шёпотом: — Я поеду… я… я… я… — Глаза у него закатились.

— Нельзя его пока тревожить, — сказал врач, — он в шоковом состоянии.

Но Георгий Николаевич открыл глаза и твёрдым голосом произнёс:

— С вертолёта просмотрите русло Серебрянки, могут выйти туда, я им говорил, что там два зимовья Бурмейстера.

— Посмотрим, — ответил парторг и вышел на улицу.

Светало. Луна заметно побледнела. Расплылись контуры гор. Деревья теперь не бросали на снег чёткой тени, а казались застывшими клубами морозного тумана. Иван Иванович вдруг увидел, что там, за рекой, из-за серых нагромождений гор вынырнула ещё одна луна. Медно-блестящая. Он остановился. И услышал звенящий от мороза свист пропеллера. Глухо донёсся рокот мощного мотора.

Лётчик, вероятно, заметил костры на снегу и разверзнул вертолёт. Круглый луч прожектора скользнул по посёлку. От реки полетели в тёмное небо сигнальные ракеты. Две зелёных и одна красная. «Луна» погасла. Голубым цветом засияла кабина. Вертолёт садился. Гул двигателя разбудил таёжный посёлок. Залаяли собаки. В домиках у реки засветились оконца.

Иван Иванович подошёл к вертолёту, когда винт делал последние обороты. Морозные струи ветра ударили в лицо. От сигнальных костров остались только чёрные пятна. Через огород по глубокому снегу бежали к вертолёту Додоев и Тимка Булахов. Щёлкнул замок. С неприятным стеклянным звоном открылась дверца. Сидоров выпрыгнул в снег и, не поздоровавшись, спросил:

— Что нового?

Иван Иванович доложил о Гарновском, о его путаном рассказе. Додоев всплеснул руками.

— Эта, как так, волки скушали Житуху? Она всегда уходила от них, хитрая лошадь была, Васька Жухов её учил. Мне шибко не верится.

Парторг повернулся к эвенку:

— Гарновский сказал, что ноги переломила передние.

И опять не поверил старый таёжник. Тимка с карабином и рацией за спиной стоял рядом и слушал внимательно. Сидоров поднял полу меховой куртки, вынул из кармана большие часы, нажал кнопку. Открылась одна крышка, потом другая.

— Гарновский, что-нибудь дельное предлагал?

— Сказал, что с Удаяна они могут выйти на Серебрянку.

Сидоров с досады топнул унтом.

— И дураку понятно.

Светало. Заалели вершины заснеженных гор. Лёгкий ветер погнал сухие, как песок, крупинки снега.

— Спасатели, — крикнул Сидоров, — садитесь!

Додоев забрался в вертолёт, а Тимка быстро стал ему подавать спасательное снаряжение. В вертолёт заскочил Сидоров, прошёл в кабину, сел рядом с лётчиком.

Вертолёт стремительно поднялся вверх и взял курс на розовый от солнца далёкий зубец Главного хребта. В десять часов утра вертолёт завис над центральными отрогами. Взять высоту основной гребёнки хребта ему стало не под силу. Лётчик Саша решил схитрить, он уменьшил высоту и повёл свою машину мягкими зигзагами, намереваясь обогнуть гребёнку по ущельям.

Додоев и Тимка Булахов рассматривали складки гор. Петляя, вертолёт продвинулся к истокам реки Серебрянки. Ослепительно засверкала заснеженная долина. Черным окоемом окружали её отвесные скалы. Конец долины сверху походил на клюв птицы. Там парила на морозе вода, выдавленная из ледяных трещин.

— Вижу костёр, — спокойно сообщил Тимка.

Лётчик сразу же опустил вертолёт к земле. Увидел чёрное пятно на снегу. Сидоров поднял бинокль к глазам: серые угли и несколько головешек. И следы, уходящие к пролому между скал, занесённые уже позёмкой.

— Надо на землю ступать, — сказал Додоев, — искать будем.

Приземлить вертолёт Саша не рискнул. Под снегом могли оказаться скалистые обломки, трещины или коряжины. Перекосит машину, винты шаркнут по снегу — и авария. Анатолий Васильевич вытащил из-под сиденья мешок с верёвочной лестницей. Открыл дверцу, закрепил верёвочные петли на специальных зацепках, ногой сбросил лестницу вниз. От ветра она заболталась, как хвост дракона. Первым спускался Тимка с рацией за спиной. Каждую ступеньку ловил в воздухе ногой. Почувствовав твёрдую землю, встал, руками натянул лестницу. Додоев мгновенно проскочил двадцать верёвочных ступенек и встал рядом с Тимкой, вслед за ним плюхнулись в снег рюкзак и лыжи.

— Действуйте, как договорились, — прокричал на прощание Сидоров.

Вертолёт набрал высоту, перескочил через отвесные скалы и пошёл по ущелью в сторону Медвежьего зимовья. Начальник экспедиции решил там взять поисковую группу Колесникова и облететь долину реки Миренги. Он предполагал, что Петька с Таней, если они ещё живые, могут выйти туда.

Следы от костра вывели Додоева и Тимку Булахова на лёд Серебрянки. И пропали. Тимка пошёл вниз по реке, осматривая заснеженные бугры. В одном месте ему показалось, что под снегом лежит человек. Тимка скинул с плеч рацию, положил на лёд карабин. Раскидывая снег, он со страхом ожидал, что сейчас увидит… Облегчённо вздохнул — коряжина, застывшая во льду.

— Эге-гей, Тим-ка! — позвал из распадка Додоев. — Крик вспугнул стайку синиц. Тенькая, они пронеслись над рекой и исчезли в угрюмом ельнике. — Иди, — снова закричал Додоев, — я следы нашёл.

Тимка легко полез в крутую гору. Широкие, оббитые мехом лыжи назад не сдавали. Из-под снега шёл дурманящий запах растревоженного ногами свиного багульника. Тимка обошёл кусты шиповника и не заметил, что от его прикосновения шиповник уронил ягоды, и они, как застывшие капли крови, покатились по твёрдому снегу вниз, в ущелье.

Додоев шёл нагнувшись и трогал снег руками. Тимка нагнал его и тоже увидел следы, наполовину засыпанные снегом. Они ему не понравились. Следы «говорили» таёжникам, что Таня и Петька выбились из сил. Бороздили снег ногами. И, кажется, тащили друг друга волоком. Высокие глыбы Петька и Таня не обходили, а сохраняя силы, лезли через щель между ними. На шершавых камнях Тимка заметил шерстинки.

Додоев вытащил руку из меховой рукавицы, собрал шерстинки. Покатал их в пальцах.

— Таня оставила. Шапка у неё мехом наружу. Шла первой и тащила Петьку.

Угрюмые деревья, коченеющие от мороза, равнодушно смотрели на двух таёжников. Следы начали петлять. Они то уходили вверх, то снова шли вниз. За плоским камнем, с подветренной стороны, снег был примят. Ребята, по-видимому, пытались разжечь костёр. Кучка веток, пересыпанная снегом, горсть обгоревшего мха, сорванного с камня, лафтак бересты. Всё было сырое. Таня с Петькой, наверное, поэтому не смогли добыть огня.