ПРОЛОГ

Прошедшая зима была для ребят безрадостной. На Байкал в Большие Коты в один день пришли три похоронки. Тимкин отец пал смертью храбрых под Ленинградом. Один на белом свете остался и Петька Жмыхин.

Петьку, Таню, Тимку и Шурку Подметкина вызывал начальник следственного отдела контрразведки капитан Платонов Владимир Иванович. Он вёл допрос немецкого агента Лаврентия Мулекова.

Выяснилось, что агент имеет второе задание: встретиться в тайге с бывшим колчаковцем Прокопием Костоедовым и проникнуть в лабиринт Гаусса. Присутствующий при допросе Петька Жмыхин воспользовался информацией агента и решил пробраться со своими друзьями в лабиринт. Об этом походе написана книга «Секрет лабиринта Гаусса». Поход едва не закончился трагически. Жмыхин, Котельникова, Булахов и Подметкин военным самолётом были доставлены в Большереченск, в госпиталь.

О дальнейшей их нелёгкой судьбе рассказывается в повести «Подмена».

ГЛАВА 1

Шурка Подметкин выглянул в коридор, но сразу отпрянул от двери и юркнул в постель:

— Идут!

Петька, Тимка и Таня натянули одеяла до подбородков, и на лицах изобразили блаженный вид. Сегодня профессорский обход, и Валентина Ивановна Ларина, лечащий врач, пообещала ребят выписать из госпиталя, если, конечно, профессор Корнаков разрешит. Тихо распахнулась дверь, и в палату вошла группа врачей. Шуркина кровать стояла прямо около двери, но профессор, хотя Шурка смотрел на него умоляюще, направился к Тимке.

— Ну, богатырь, как дела?

— Домой хочется.

— Сядьте-ка, я вас послушаю.

Он вытащил из кармана белую с золотым ободком трубку, прислонил к Тимкиной спине и, прищурив серые глаза, стал слушать.

Профессор прощупал у Тимки печень, заставил поднимать руки и ноги, стучал жёлтыми сухими пальцами по рёбрам и весело сказал:

— Ну, богатырь, завтра поедешь домой.

Щурка заёрзал под одеялом, кашлянул, но врачи не обратили на него внимания, и перешли к Петькиной кровати.

— Остаточные явления токсикоза, — тихо сказала Валентина Ивановна, — весёлым не бывает. Ест мало, приходится купировать глюкозой, — и добавила что-то по латыни.

Профессор пощупал Петькины мышцы, оттянул веки, посмотрел в глаза.

— Все хорошо, только есть, молодой человек, надо побольше, а грустить ни к чему. Через недельку-полторы выпишем. — Он погладил Петьку по голове и встал.

Теперь Шурка не сомневался, что будут смотреть его. Он откинул одеяло, по-боевому выпятил грудь и прикрыл глаза. А когда их открыл — врачи уже шли за ширму, где лежала Таня.

Шурка понял: его выписывать не собираются, и решил действовать. Он заскрипел пружинами, громко прокашлялся и сказал:

— Скоро обед и я опять съем все без остатка — Прислушался, из-за ширмы ни звука. Тогда он запел бравым голосом: — «Маленький синий платочек падал с опущенных плеч…» — И слегка стал присвистывать.

— Подметкин что-то неестественно себя ведёт — произнесла из-за ширмы Валентина Ивановна, — надо его подержать ещё недельку.

Шурка испугался, отвернулся к стенке и сделал вид, что спит. В коридоре проскрипела каталка, обожжённого танкиста везли на перевязку. Его танк подбили в Берлине, на подступах к рейхстагу.

Шурку тронули за плечо:

— Как жизнь, молодой человек?

— Спасибочки, хорошая.

— А то к стенке отвернулся, тоже какой-то угрюмый.

Шурка струсил, поэтому, когда профессор пощупал ему живот, нарочно захихикал.

— Что, щикотно?

— Просто я весёлый человек. Я и песни пою.

— Слышал, голос у тебя отменный, но я думаю, что ты для хитрости пел.

Профессор расписался в Щуркиной истории болезни и встал. Врачи пошли к выходу. В дверях профессор, по-стариковски повернувшись всем телом, глухо произнёс:

— Таня с Петей полечатся ещё, а за вами, богатыри, завтра приедут родственники.

Тимка рывком сел на кровати:

— Таню с Петькой выпишите сейчас, чтоб мы вместе уехали. Моя мама просит в письме привезти их на Байкал.

Шурка выскочил из-под одеяла, подтянул полосатые штаны:

— Я им рыбу каждый день буду ловить’!

Профессор улыбнулся:

— Я верю, что вы будете заботиться, но нельзя им сейчас без наших уколов. Через десять дней вас привезут на проверку, а обратно.уедете вчетвером.

На следующее утро приехала тётя. Оля, мама Тимки Булахова. В коридоре она уговаривала Валентину Ивановну отпустить с ней Таню и Петьку. Но лечащий врач закрыла дверь в палату и что-то сказала ей на ухо. Тимкина мама ответила громко:

— Ежели так, то, конечно, пускай милые лечатся.

Она зашла в палату, поцеловала Таню и Петьку, в угол за тумбочку просунула тугой узел.

— Одежду вам привезла.

В палату вбежали Тимка и Шурка. В новой одежде и подстриженные они показались Тане какими-то другими. На них были одинаковые голубые рубашки и куртки, сшитые из настоящего солдатского сукна. В таком одеянии они чувствовали себя неловко: у Шурки на лбу выступили капельки пота, а Тимка почему-то подкашливал в кулак и постоянно одёргивал куртку.

Тётя Оля встала:

— Ну, пожалуй, поедем, выздоравливайте да ждите меня.

Шурка быстро обнял Таню, потом Петьку и, застеснявшись, выскочил в коридор. Тимка крепко пожал им руки и сказал:

— Через десять дней встретимся. Я к этому времени арбалет исправлю и сплету добрые морды. Сразу рыбу ловить пойдём. — У порога насупился. — Не скучайте и лекарства пейте.

Круглая луна смотрела в окне палаты. От её света квадраты оконных стёкол отражались на пустых кроватях Тимки и Шурки.

— Петька, о чём ты думаешь.

— Знаешь, Таня, может, мы на Байкал не поедем, а? Тимкиной маме и так живётся плохо.

Заскрипели пружины, по-видимому, за ширмой Таня села:

— А куда нам, Петька, деться?

— Но к ним, Таня, тоже нельзя. Тётя Оля добрая, будет нам последнее отдавать, а сама… Помнишь, как было, когда моя бабушка умерла. Я думаю, Таня, что нам надо ехать в Краснокардонск. Ты будешь учиться в школе, а я пойду на военный завод работать…

Петька с Таней долго разговаривали и заснули, когда лунные квадраты переместились с кроватей на стены.

В соседней палате как-то появился новый больной. Петька через стенку слышал, что после каждого укола он вскрикивал: «Мамочка родная!»

Однажды он зашёл к ребятам. Высокий, чуть ли не под потолок, голубоглазый.

— Здравствуйте, молодые люди. Звать меня Георгий Николаевич, а фамилия Гарновский. — Он опёрся на тяжёлую чёрную трость. — Прослышал я о вашем мужестве и решил познакомиться.

Таня с Петькой назвали свои имена и фамилии.

— Очень приятно, — сказал Гарновский, слегка поклонился и, прихрамывая на левую ногу, прошёл к окну.

— Вас на фронте ранили? — спросила Таня.

— Не раненый я, ребята. Воевать не пришлось. В начале войны подавал я заявление, просился на фронт. Прихожу на сборный пункт, а тут меня и спрашивают: «Откуда, мол, родом и кто по профессии». Из Большереченска, отвечаю, геолог. Тут меня и сцапали. И вместо фронта приехал я в Сибирь и вот, который год по горам да по долам маюсь. В тайге, сами, небось, знаете, приюта никакого. А у меня радикулит. Как простыну, так она, любезная, — Георгий Николаевич притопнул левой ногой, — отказывается служить.

— А что вы ищете в тайге? — спросила Таня.

— О, ребята, работа у меня жуткая. Ищем мы не золото и платину, ни какие-нибудь камни драгоценные, а трассу для Северной железной дороги. Секретное дело. А я вот начальник партии и за все несу ответственность.

В дверь заглянула медсестра и увела Гарновского.

— Странный какой дядька, — сказала Таня, — сам говорит секретное дело, а рассказывает…

Петька промолчал, потому что в палату вошла повариха Елизавета Сергеевна. Запахло щами, жареной рыбой и луком. Тяжёлый поднос она поставила возле графина на столик. Расставила алюминиевые чашки с пищей на табуретки, пододвинула табуретки к кроватям и приказала по-фронтовому:

— Чтоб съели все! Как вам не стыдно, для вас специально готовим самое питательное, а вы…

Елизавета Сергеевна была военной в звании старшего сержанта. В первый месяц войны, когда их рота чуть не попала в окружение, Елизавета Сергеевна вместе со всеми бойцами пошла в штыковую атаку, а потом ей дали медаль «За отвагу». Под Сталинградом её тяжело ранило, лечилась она здесь, в госпитале, и тут же осталась работать поваром.

За неделю Таня с Петькой заметно окрепли, и Валентина Ивановна разрешила им выходить гулять на больничный двор. Они подружились с собакой сторожа и научили её играть в прятки. Собака оказалась смышлёной и Петьку находила всюду, даже на крыше больничного амбара.

Как-то после «отбоя», когда больница погрузилась в сон, Петька с Таней нечаянно услышали в коридоре шёпот. Разговаривали няни.

— Слышь, Матрёна, завтра наших-то ребяток заберут, сегодня с Байкала та женщина к врачам звонила.

Вторая няня заохала:

— Бедная и намается же она с ними, муж-то, говорят, у ней на фронте погиб, а одной четыре рта прокормить ое— ей. Может, в детдом их примут, а то будут на шее сидеть, а она сама-то кости да кожа.

Утром Валентина Ивановна зашла в палату и оторопела: Петьки с Таней не было. На тумбочке тетрадный листок: «Спасибо за все, мы уехали в Краснокардонск». На Таниной подушке лежало письмо, сложенное треугольником, с надписью неровными буквами: «Валентина Ивановна, передайте письмо Тимкиной маме и простите нас, что мы самовольно ушли».

ГЛАВА 2

На вокзал Таня с Петькой прибыли утром. Народу было много. Они едва протолкались к перрону. Мощный паровоз вытягивал к вокзалу длинный состав. На груди паровоза колыхалось красное полотнище: «Слава воинам-победителям». Из окон медленно плывущих вагонов солдаты-фронтовики махали руками. Как только поезд остановился, заиграл духовой оркестр.

Встречающие бросились к вагонам. В окна полетели букеты незабудок.

Петька вывел Таню на привокзальную площадь и зашептал: «Сейчас один мужик говорил: где-то здесь погрузочная площадка есть. Там формируют грузовой эшелон. Он пойдёт на запад».

Они прошли целый квартал фанерных, давно некрашенных киосков и подошли к широкому железобетонному мосту. Их увидел охранник и зашарил рукой по жёлтой кобуре: «Стой, запретная зона!» Но Петька не боясь подошёл к часовому.

— Дядя, мы несём папе обед, а найти его не можем. Он работает в депо. — Петька рукой показал в сторону вокзала. — А сейчас, нам сказал один военный, папу послали на погрузочную площадку какой-то состав грузить.

Охранник вышел из полосатой будки:

— Вон в заборе дырку видите? В дверку шуганёте и сразу вниз, а там по путям идите до железнодорожного моста. Сразу за мостом и грузится состав. Только будьте осторожны, папу своего вызывайте через часового.

Но произошла неудача. К составу подойти ребятам не удалось. Погрузочная площадка была обнесена колючей проволокой в три ряда. Петька с Таней обошли площадку и спрятались в кустах. Они рассчитывали заскочить на поезд, когда он ещё на малых парах будет выходить из-за колючей проволоки. Но их обнаружил охранник с собакой, вывел из кустов: «Шагайте туда, откуда пришли, а не то арестую». Петька с досады плюнул и пошёл вдоль путей. Таня потянулась за ним.

Ночь застала ребят у вокзала на берегу Ангары. Они забрались под старый причал. Не было сил даже говорить. Не везло. Все поезда сегодня направлялись на восток. Они шли непрерывным потоком, гружённые оружием: танки, пушки и прикрытые маскировочным брезентом «катюши».

Сейчас с вокзала доносились редкие паровозные свистки. Звуки залетали под настил обветшалого причала и, ударившись о трухлявые стенки, тихо умирали. Петька, не мигая, смотрел в пустоту. Темень давно закрыла город. Только далёкой звездой светилась крохотная лампочка на трубе электростанции. Таня вспомнила уютную больничную койку и, закрыв рот худенькой ладошкой, зевнула.

Послышался шорох гравия. Петька с Таней затаились. Кто-то спустился к реке, звякнул котелком. Всплеснула вода.

— Ух, и холодная, — сказал сам себе человек и вдругспросил: — Эй, под причалом кто есть?

— Есть, — ответил Петька.

— Можно в вашей компании побыть?

Человек словно видел в темноте. Он подошёл к причалу и залез именно в тот проем, где сидели Петька с Таней. Чиркнула зажигалка — они увидели солдата с перевязанной головой. Он удивился:

— Надо же, а я думал, здесь взрослые тоже, как и я, отставшие от поезда.

Солдат не спросил у ребят кто такие и откуда. Много он видел беды и горя на военных дорогах и понял все без всяких вопросов. Он потушил зажигалку, поставил на камни вещевой мешок.

— Подождите, я костёр сгоношу.

Шинелью он накрыл Петьку и Таню, а сам выбрался наружу. От мешка пахло чем-то очень аппетитным. Когда солдат снова залез под причал, ребята уже крепко спали. Он дотронулся до плеча Петьки:

— Просыпайтесь, я чаек сварганил. Пироги у меня домашнего изготовления с капустой. Невеста моя пекла, Аннушка.

Петька с Таней прошли к костру, сели на заросшее прошлогодней травой бревно. Солдат быстро развязывал туго набитый вещмешок.

Потрескивали в огне сухие щепки, искры, описав дугу над ребятами, падали в реку. Запивая толстые ржаные пироги горячей водой, Петька с Таней рассказывали солдату о своей жизни.

— В Краснокардонск вы, ребята, не попадёте. Железнодорожная ветка туда разбомблена начисто и ещё не восстановлена. Я там был. От города остались руины.

Уцелел только военный завод.

Солдат закурил. И долго смотрел на огонь. Тонкий шрам на щеке едва заметно подёргивался.

— Слушайте, ребята, здесь совсем недалеко есть прииск «Лосёнок». Мама у меня там живёт, старушка. Я напишу ей письмо. Будете у неё жить. Пока я не вернусь. Война, считайте, окончена. Вернусь я скоро. Сам пойду работать, взрывник я, а вы учиться будете. А если в Краснокардонск захотите, свожу вас туда! И там как следует устрою. Запомните — звать меня Алексей Уватов, по отчеству Никитович. — Он вынул записную книжку и карандаш. Наклонившись к костру, стал быстро писать. Бумажку вручил Петьке: — С этой запиской никто вас не задержит, а мама моя добрая, в обиду не даст. — Солдат Уватов посмотрел на часы: — Через два часа мой поезд, надо немного прикорнуть. — Он выплеснул из котелка остатки воды и пошёл к причалу.

Был день, а Таня с Петькой, закутанные в тёплую солдатскую шинель, все ещё спали под причалом. Лёгкий туман витал над Ангарой. Глухо тарахтя мотором, вниз по реке шла старая баржа. На боку надпись — «Таёжница». За штурвалом стоял бородатый старик. Цыганские глаза вглядывались в берег. Старый капитан уверенно перекладывал руль, и баржа медленно сходила с фарватера, прижимаясь к левому берегу. Стоп, машина! — Из тонкой трубы вылетели колечки синего дыма и тарахтение прекратилось.

Используя течение, бородач подвёл баржу к причалу. Заскрипели старые бревна настила. С борта на пристань прыгнула женщина. Толстую верёвку она быстро обвязала вокруг столбика. Черноглазая девочка, разбежавшись по палубе, перелетела через борт.

— Теплынь-то, какая, — воскликнула она и, как птица замахала, худенькими руками.

— Любка, — закричал старик, — далеко не шастай, сейчас примем груз и отвалим.

— Я туточки буду.

Она спрыгнула с причала на гравий. И только от скрипа камушков Таня с Петькой проснулись. Рядом стоял солдатский вещмешок. Шинель не взята. Петька хотел позвать солдата, но на мешке увидел записку; «Ребята, все дарю вам. Домой вернусь скоро, ждите. Ваш А. Уватов».

Захрустел гравий и в проломе показалась голова девочки:

— Вы здесь спите?

— А тебе что?

— А мы на барже сюда причалили, сейчас загрузимся и дальше поплывём. Мой дедушка — капитан, а мамка — матрос-моторист. Был папка, но с войны ещё не вернулся. — Она рукой убрала прядь волос со лба и спросила: — А вы здесь от родителей прячетесь?

— Ни от кого мы не прячемся. Нету у нас родителей, — тихо ответила Таня, — они погибли на фронте.

Девочка горестно вздохнула и хотела что-то сказать, но раздался грозный голос капитана:

— Любка, поднимись на баржу, карауль здесь. Мы за грузом сходим.

— Сейчас, деда, я мигом.

Любка исчезла. На барже заскрипела дверца и послышались шаги. Сгнившие доски захлопали под тяжёлыми сапогами. На ребят посыпалась жёлтая труха.

Когда шаги затихли, Петька выглянул из-под причала. Команда самоходки шла к железнодорожному вокзалу. Она была немногочисленной. Впереди шагал дед в старых кирзовых сапогах, а за ним Любкина мама в ветхом ситцевом платье. Третий член команды, одиннадцатилетняя Любка, осталась сторожить баржу.

— Петька, а ведь солдат Уватов нам все оставил!

— Я бы тоже так сделал.

Уватовскую шинель скрутили в тугой рулон. Концы Петька соединил хлястиком. Получилась настоящая солдатская скатка. Её Петька надел на плечо и взял вещмешок

— Почему ты сегодня мрачный? — спросила Таня.

Петька выбрался из-под причала, помог вылезти Тане. — Потому что на прииск «Лосёнок» я ехать не хочу,

— Я тоже. Маме Уватова и без нас не сладко живётся.

Они поднялись на берег и сели на обгоревшую шпалу. Стали рассматривать баржу. Дощатая палуба была вышаркана до бела. Четырехугольные крышки люков.на замках. На корме тяжёлый крашеный курятник. В щёлки выглядывали курицы» и петух. Красный глаз его отражал солнце. Петух явно хотел с кем-нибудь подраться. И тут из синевы неба спикировал на баржу коршун. Тонко запел ветер в сложенных крыльях. От страха петух хрюкнул по-поросячьи и, растолкав куриц, забился в тёмный угол.

Петька увидел под навесом у курятника кучу железных инструментов и вдруг вспомнил: такие крючья и молотки с длинными ручками он видел у папы в институте. Петька понял: баржа идёт в экспедицию.

— Таня, спроси её, — Петька кивнул на Любу, куда они плывут.

Таня пошла к причалу. Увидев её, Любка выскочила из рубки. Схватила одноствольное ружьё, встала у борта и сказала чётко:

— На судно входить запрещено!

— Я только спросить.

Но девочка явно кому-то подражала:

— Сейчас я никому не друг, а вахтенный матрос Любовь Часовитина. Охраняю государственное имущество и стрелять буду без предупреждения.

Таня обиделась и пошла назад к Петьке. Вахтенный матрос Любка Часовитина заволновалась:

— Почему ты уходишь совсем? — Она загорелым кулачком вытерла нос: — Издалека-то спрашивать можно. Разрешается, ежели издалека.

— Ну так и.скажи, куда вы плывёте?

Любка поставила ружьё к ноге. Толстый ствол чуть ли не на метр торчал выше её головы.

— Мы идём вниз по реке к Бирским порогам. Везём груз для экспедиции.

Подошёл Петька:

— А ты начальника экспедиции знаешь?

— Видела сто раз. Сидоров. Он мамке в прошлом году валенки за счёт экспедиции выписал, потому что мамке ходить было не в чём, он и лекарство много раз привозил из Москвы, когда дедушка…

Таня сразу поняла, на что решился Петька, и перебила Любку:

— А геолога Гарновского знаешь?

— Знаю. Он у нас начальником партии, а сейчас болеет.

Любка вдруг схватила ружьё и отскочила от борта. Ребята оглянулись. С вокзала шла команда самоходки: Любкин дедушка и мама. Они несли зелёные фанерные ящики.

— Давайте мы поможем! — предложил Петька.

— Они лёгкие, мы донесём сами. А вон там, за калиточкой, остался тюк, несите его сюда, — приказал дед.

Таня с Петькой прошли через калитку и очутились на привокзальном дворе. Тюк лежал возле штабеля старых шпал. Он был тоже лёгким, и они почти бегом принесли его к причалу, перекинули тюк через борт и перелезли сами.

— Дедушка, — сразу же сказал Петька, — возьмите нас до Бирских порогов.

Старик гордо поднял голову, разгладил чёрную бороду.

— Во-первых, не дедушка, а товарищ капитан, во-вторых, судно грузовое и пассажиров не берет. — Он покашлял в кулак. — А, в-третьих, зачем вы туда стремитесь? — цыганские глаза хитро сузились.

Петька решил не отступать.

— Товарищ капитан, нас туда пригласил начальник геологической партии Георгий Николаевич Гарновский.

Таня тоже не растерялась и затараторила:

— Он с нами в больнице лежал. Сказал, что они трассу для железной дороги ищут и пригласил нас. А нога у него зажила, и его при нас выписали. Он себя назвал учёным…

Старик сурово сдвинул брови и спросил грозным голосом:

— А вы откуда будете, кто ваши родители?

Но тут из-за дедовской спины выглянула Любка:

— У них родители погибли на фронте.

Дед дипломатично покосился на внучку и спросил ребят:

— Баржу ждать Гарновский велел?

— Да, — не моргнув, ответил Петька. — Мы со вчерашнего дня ждём. Тут ночью солдат один нас накормил и свою шинель нам отдал и вещмешок.

Капитан повернулся к Любкиной маме:

— Ну и проныра Гарновский, узнал даже, когда мы здесь будем.

Капитан почесал затылок, зажал окладистую бороду в кулак, вытянул, снова зажал:

— Что же мне с вами делать, у меня спецгруз.

Опять вмешалась Любка:

— Как будто не знаешь. Записывай их в судовой журнал младшими матросами, и концы в воду, как будто впервой…

— Цыц! — дед топнул разбитым сапогом. — Как звать-то вас?

— Таня Котельникова и Пётр Жмыхин.

— Молодец! — похвалил капитан. По уставу отвечаешь. — Он вынул из кармана карандаш с металлическим наконечником и приказал:

— Младший матрос Любка, — неси судовой журнал,

— Счас.

Младший матрос Любка Часовитина принесла тетрадь в коленкоровом переплёте. Тетрадь была настолько замусоленная, что страницы уже не шелестели, а перекладывались, как мягкие тряпочки. Федор Иванович отыскал нужную страницу и записал: «Приняты на баржу „Таёжница“ младшими матросами Пётр Жмыхин и Татьяна Котельникова».

— А теперь слушайте мою команду. Судно наше из дерева, и все тут деревянное, поэтому с огнём обращайтесь осторожно. И ещё: что везём, куда путь держим — никому ни слова.

— Понятно, товарищ капитан!

Таня покосилась на команду. Любина мама заплетала себе косы и посматривала на Петьку. Любка, балуясь, скашивала глаза к носу и тёрла одну босую ногу о другую. Капитан встал в боевую позу:

— Судно, повторяю, деревянное, а дисциплина у меня железная. Я тебе, Любка, пофыркаю.

Любка мгновенно сделала невинное лицо.

Федор Иванович вынул из кармана большие часы, открыл медную крышку:

— Через десять-пятнадцать минут мы поднимаем якорь, то есть отчаливаем. А пока можете быть свободными. — Он захлопнул крышку часов и пошёл в свою капитанскую будку.

Любкина мама загорелой ладошкой коснулась Таниного плеча:

— Вы, ребята, на деда не обижайтесь, он любит пофасонить. Но человек он сердечный, малого и слабого в обиду не даст. Меня зовут Нина, тётя Нина, а фамилия Часовитина.

Из дверей каюты выглянула Любка:

— Эй, команда, уха остывает.

Солдатскую шинель Петька положил на люк трюма, а с вещевым мешком спустился в кубрик. И оторопел: чистота, сверкающие белой краской переборки, фонарь под потолком, начищенный до блеска, яркая клеёнка на столе, в углу крохотная железная печка, покрытая белыми кафельными плитками.

— Петька, — сказала тётя Нина, — зачем мешок сюда прёшь, на палубе его никто не возьмёт.

— Я знаю, — спокойно ответил Петька. — Но там гостинцы к чаю, пирожки, пряники и конфеты.

Любка посмотрела на раздутые бока вещмешка и заёрзала. Развязывать мешок Федор Иванович не разрешил:

— Поедим сначала ухи, а потом уж сладкое. Тётя Нина разливала уху по алюминиевым мискам, а Федор Иванович принимал их и расставлял на столе.

Было двенадцать ноль-ноль, когда «Таёжница» снялась с якоря. Или попросту говоря, когда тётя Нина отвязала толстую верёвку от столбика. Судно, подхваченное течением, поплыло вниз. Тётя Нина опустилась в машинное отделение, и вскоре затарахтел мотор, баржа пошла на фарватер реки. С правого берега из громкоговорителя, прикреплённого на водонапорной башне, вдруг донеслись слова: «Сегодня войска фашистской Германии полностью и безоговорочно капитулировали… С Днём Победы, дорогие соотечественники». Грянул гимн. В голубом небе блеснула тройка самолётов. Они прошли над городом в боевом развороте, чётко выполнили вираж и появились над рекой со стороны солнца. Выбросили парашютистов. Словно ромашки на синем лугу, в небе расцвели парашюты.

Федор Иванович разрешил Любке принести бинокль. Команда «Таёжницы» по очереди всматривалась в правый, берег. По улице шли демонстранты. Развивались знамёна. Блестели трубы духовых оркестров. Шагали колонны пионеров. Ударил артиллерийский залп. Вместе с эхом по реке покатилось «ура!».

— Любка! — закричал Федор Иванович. — Тащи свой пионерский галстук и быстро его на мачту.

— Есть! — звонко ответила Любка.

По правому борту плыл ликующий город. Над «Таёжницей» от встречного ветра щёлкал на мачте Любкин галстук.

ГЛАВА 3

По обеим сторонам баржи уже давно шли скалистые горы. Маленькие островки, заросшие кустарником, походили на ежей, плывущих навстречу «Таёжнице». Когда появились волны, Любка, зная свои обязанности, забралась на крышу капитанской рубки, села в привинченный белый ящик, ладонью прикрыв глаза от солнца, пристально смотрела вперёд.

Мотор баржи работал с тяжким придыханием. Ветер относил струю дыма далеко за корму. Кричали чайки, выхватывая из воды оглушённых винтом рыбок. Старый капитан, широко расставив ноги, работал штурвалом. «Таёжница», кренясь на поворотах, обходила острова. Холодные брызги летели в лицо.

Когда судно водой выдавливало из главного русла и несло к скалам, Федор Иванович кричал в переговорную трубку: «Нина, полный вперёд». И сразу же тяжкое придыхание двигателя сменялось клокочущим рёвом. Дрожа корпусом, баржа снова входила в главное русло. Ошалело кудахтал в курятнике петух.

— Вижу пороги, — закричала сверху Любка.

— Малый ход, — приказал Федор Иванович.

Палуба перестала дрожать. Петька увидел пороги.

Словно живые шевелились на порогах сугробы белой пены. Бешеный рёв воды содрогал берега. Посредине реки Петька заметил узкий проран. Вода в нём клокотала, как в котле. Туда и направил Федор Иванович свой старый корабль.

— Держись, Любка!

— …жусь, — донеслось сверху.

Баржа закивала носом. Затем встала боком к течению реки. Ладони у Петьки вспотели. Но напрасно беспокоился младший матрос Жмыхин. Тяжёлый холм воды ударил баржу по левой скуле и развернул её носом вперёд. Она ринулась в проран и понеслась на скалу. Федор Иванович прокрутил штурвал в левую сторону до отказа.

— Рынду — три удара, — приказал капитан.

Петька не понял. Тогда дед Федор положил Петькины руки на штурвал:

— Так держать! — и выскочил из рубки.

Деревянное колесо Петька придавил всем телом. Бум-бум-бум! — послышался за стенкой колокольный звон. Здесь, в узкой горловине реки, сигнал подавался обязательно, чтоб вылетевшая из-за поворота моторная лодка не врезалась в судно. Бум-бум! Будь осторожен!

Горловину прошли удачно. Теперь река изменилась — стала широкой и спокойной. И отражала закатное солнце, как ровное зеркало.

— Вперёдсмотрящий, Любка, доложи обстановку! — приказал капитан.

— Фарватер чист. Скоро будет распадок Крестовый.

— Любка, доложи глубину! — Федор Иванович подмигнул Петьке.

— Глубину ты сам знаешь, — донеслось сверху.

— Отвечай по уставу, когда спрашивает капитан!

Любка что-то проворчала и, наклонившись, крикнула в самое окно:

— Глубина, товарищ капитан, таз!

Петька не понял, почему глубина обозначается словом «таз». Федор Иванович лукаво улыбнулся:

— Спросишь потом у Любки.

— Петька, — попросила тётя Нина, когда он спустился к машине, — нам с Таней наверх надо сбегать. А ты, если скомандуют «Стоп, машина!», рычаг потянешь на себя до отказа. Смотри сюда! — Тётя Нина тряпочкой протёрла медную планку с надписями’ «малый ход», «средний ход» и «холостой ход».

— Понятно, — сказал Петька. — В Краснокардонске на учебном танке я такое видел…

Но тётя Нина была уже на палубе и вытягивала Таню за руку.

Оставшись один, Петька сел на ящик с запасными гребными винтами и задумался. Скверно получается. Федор Иванович поверил, что их прислал Гарновский, а в тайге у Бирских порогов обязательно выяснится, что никто их не посылал. Как тогда смотреть в глаза Любке, тёте Нине, Федору Ивановичу? А если ещё окажется…

— Малый ход! — раздался голос капитана. Петька вскочил с ящика, медленно перевёл ручку к надписи на пластинке. Мотор сбавил обороты и лениво затарахтел.

С палубы спустилась Любка.

— Тебе не скучно? А почему ты серьёзный?

— Боюсь, приедем в экспедицию, а Гарновский скажет, что он нас не звал. Если честно сказать, Люба, он действительно не звал.

— Хе, — сказала Любка, — нашёл о чём думать.

Там, кроме Гарновского, есть начальник Колёсников, например, Вячеслав Валентинович. Никого в обиду не даст, и Васька Жухов, и Бурмаков, и Букырин Иван Иванович. Ништяк, обойдётся! Гарновского сейчас там и нету, дедушка сказал мамке, что он опять шастать по академиям уехал.

— Средний ход, — донеслось из капитанской рубки.

Петька передвинул ручку.

— А что такое «таз»? — спросил он.

Любка засмеялась и рассказала, что в прошлом году они стояли на ремонте. Любка сидела на курятнике и нечаянно столкнула в реку большой медный таз: Он вошёл в воду ребром и сразу же затонул.

— Вытащили? — спросил Петька.

— Он опупышем кверху упал, и дедушка не смог зацепить багром. Мамка магнит на верёвке опускала, тоже бесполезно. Магнит к меди не липнет. До сих пор таз лежит там. Сегодня видела — сияет, как ясное солнце. Если у дедушки хорошее настроение, он завсегда спросит глубину на том месте. Я ему и отвечаю — таз!