Хуго Александер рассказывал в тот момент об одном из самых больших чудачеств александрийцев. После смерти последнего сына Иеремии Александера прекратила существование и секта третьего пришествия Христа. Но спустя почти век эта вера обрела фанатического поклонника в лице Ионатана Крюдешанка, возродившего секту. И это…
Хуго Александер не успел закончить предложение. В комнате сразу же потемнело, прогремел гром, яркий зигзаг молнии прорезал мрак, началось нечто совершенно неописуемое.
Мы сидели у раскрытого окна, и я с криком вскочил с места, совершенно убежденный, что кто-то вылил мне на голову ведро воды, так внезапно хлынул ливень. Героически преодолев лужу, которая в секунду достигла шкафа, Хуго Александер бросился к окну. Без моей помощи вряд ли бы ему удалось его закрыть. Струи дождя, словно выпущенные из брандспойта, ударялись о раму так сильно, что пришлось изрядно помучиться.
– Начался большой библейский потоп, – сообщил Хуго Александер, пытаясь вытереть носовым платком свою шевелюру.
Тьма мало-помалу стала рассеиваться, но когда я вернулся в свою комнату, все же пришлось включить свет. Вода, пенясь, стучала в стекло, создавая такую плотную завесу, что скупой свет, с трудом пробиваясь сквозь толщу туч, почти не проникал в комнату.
Ужинал я в небольшом уютном кафетерии мотеля. Еда здесь оказалась намного вкуснее той соломы, что нам подавали в Новом Виндзоре. Надо признаться, я, успев облачиться в сухую одежду, самое большое удовольствие получил от вида других посетителей. Дождь застал их врасплох, они были похожи на людей, которых только что вытащили из воды на берег.
Поев, я немного вздремнул. Разбудила меня тишина. Дождь прекратился.
Хуго Александер, который пришел, чтобы продемонстрировать свое собрание уникальных документов, убедил меня, что радость преждевременна. Это лишь короткая передышка. Потоп в Александрии продолжается по меньшей мере неделю, а порой длится и дольше, просветил он меня.
Хуго Александер пригласил в свой кабинет. Он жил здесь же, в мотеле, как из бережливости, так и из чисто практического расчета – многие комнаты большую часть времени пустовали. Дела шли не бог весть как хорошо. Я узнал, что мотель заложен в банке Крюдешанка, к тому же под такие проценты, что рано или поздно гостиницу все равно придется продать за полцены.
– Вы, наверное, преувеличиваете? – выразил я сомнение, разглядывая спартанскую обстановку комнаты.
Мебель была старинная. Массивный дубовый письменный стол с бесчисленными ящиками казался лишь дополнением к еще более массивному шкафу. Они, очевидно, вышли из-под рук одного и того же мастера и были щедро оснащены здоровенными замками сложной конструкции, с помощью которых в прошлом веке пытались уберечься от воров.
– Я не рассказал вам и половины, – Хуго Александер в отчаянии махнул рукой. – Не хочется плохо думать о других, но я подозреваю, что Ионатан Крюдешанк намеренно хочет меня разорить. Не из ненависти. Но мне принадлежит нечто такое, что он уже давно жаждет заполучить. Позже покажу…
Отличный портвейн снова оказался на столе. От беседы о том, каким я представляю себе фильм об александрийцах, мы после нескольких стопок перешли к самой Александрии.
Совершенно позабыв о своих финансовых затруднениях, Хуго Александер принялся рассказывать ее историю.
В те времена, которые уже можно назвать легендарными, когда Синее озеро еще не называлось Понтом, воды его были так чисты и прозрачны, что в солнечный день можно было рассмотреть каждую чешуйку у рыбы, обитавшей в его глубинах. Рыбы было прорва, к тому же самых ценных, редких пород. Иеремия Александер узрел в этом перст божий. Избавившись от забот о пище, апостол третьего пришествия Христа мог без помех отдаться своим проповедям.
– Приготовил для вас маленький подарок, – сообщил Хуго Александер, когда мы вернулись в его кабинет.
Воду уже вытерли, но пол отдавал сыростью, поэтому включенный Александером электрический камин был весьма кстати.
– Вы ведь по моей вине не успели с утра забежать в магазин, – Хуго Александер улыбнулся, подавая мне зонтик, – можете посчитать его гонораром за то, что внимательно слушали мой рассказ… Теперь же будет самое интересное – наглядное пособие.
Какое-то время Александер возился, отпирая шкаф. Сначала надо было открыть дверцу, затем замок откидного пюпитра у секретера, наконец, выдвинуть скрытый за ним большой выдвижной ящик.
Хуго Александер благоговейно вынул две необычного вида шкатулки. Одну из них отпер ключом, хранившимся в ящике письменного стола, и, не скупясь на комментарии, стал вытаскивать на свет божий пожелтевшие от времени бумаги. Делал он это с таким торжественным выражением лица, словно то были драгоценные камни.
Все документы оказались так или иначе связаны с историей Александрии. С особым волнением познакомил он меня с проповедями Иеремии Александера, написанными им собственноручно, к тому же гусиным пером.
Только теперь я как следует разглядел владельца коллекции. Сухощавый, гладко выбритый, с большими стеклами очков в простой металлической оправе на длинном утином носу, он, по-моему, занимался не своим делом. Ему куда больше пристало бы быть архивариусом, нежели владельцем мотеля. Его тонкие узловатые пальцы как бы ожили, я бы сказал, даже одухотворились, когда Хуго Александер, сопровождая выразительными междометиями каждый новый документ, стал раскладывать свои манускрипты на столе. Обгрызенные мышами края, чернила, которым время придало фиолетово-зеленоватый тон, – все свидетельствовало о том, что иным бумагам не менее сотни лет.
Хуго Александер, словно извиняясь, улыбнулся:
– В нашем городе все что-нибудь да коллекционируют. Иначе хоть помри от скуки. Басани, пусть он и бывший гангстер, целое состояние потратил на скульптуры…
С интересом осмотрел шкатулку. Ее медную поверхность покрывала многолетняя патина цвета болотного мха. Патина покрывала и ножки шкатулки – крылатых медных херувимов, на плечах которых покоился ящичек.
– Это семейная реликвия, – пояснил гостеприимный хозяин. – В десяти таких шкатулках Иеремия Александер хранил свое святое писание, которое весьма отличалось от канонического.
Вторую шкатулку Хуго Александер открыл с еще большим благоговением. В ней лежали свитки, их возраст был значительно старше остальных документов. На ткани – так показалось мне – выстроились буквы, напоминавшие иероглифы.
– Что за странный материал! – невольно воскликнул я.
– Это папирус! Буквы – древнееврейские.
– Да? – не мог я не удивиться. – Вы не станете ведь утверждать, что Александрия существовала еще во времена царя Соломона?
– Отнюдь нет! – улыбнулся Хуго Александер. – И все же эти документы непосредственно связаны с историей нашего города. Это личные письма. Адресат неизвестен. Что же касается отправителя, то, по твердому убеждению Иеремии Александера, им был не кто иной, как сам Иисус Христос.
– Фантастика! – Я рассмеялся, но решил, что эти свитки обязательно займут в моем фильме соответствующее место.
Это была не только экзотика, на редкость красочная в своей наивности легенда. Свитки представляли собой квинтэссенцию Александрии, в том числе и своеобразного ее юмора. Я начинал понимать, отчего Пророк со своей долгогривой паствой бросил якорь именно здесь, а не в каком-либо ином месте.
Город, где период дождей напоминает одну из десяти казней египетских, где озеро, некогда столь богатое ценной рыбой, превратилось в вонючую лужу, мог и впрямь заставить кого-то поверить в существование мстительного и гневного бога.
– Причина этой веры – не столько фантазия, сколько недостаточное образование, – улыбнулся хозяин мотеля. – Иеремия Александер и не слыхивал, что в отличие от Египта, в Палестине, где, по Новому Завету, жил Христос, применяли не папирус, а пергамент. Без сомнения, это подделка. Но рукопись все же насчитывает, по-моему, добрую тысячу лет. Ионатан Крюдешанк предложил мне за нее десять тысяч. Вдумайтесь только, он, как и Иеремия Александер, убежден, что письма действительно написал Христос. Знаете почему? В одном письме говорится: «Я приду во второй раз, но люди снова меня отринут. Только мое третье пришествие положит начало царствию небесному на земле. Тогда каждому воздастся за его грехи, лишь горстка избранных спасется от гибели».
– Похоже, третье пришествие должно совпасть с третьей мировой войной, – сыронизировал я.
– Пророк вовсе не думает так. Тотчас после появления в Александрии он посетил меня, пожелав познакомиться с письмами, о которых был наслышан. То место, где речь идет о наказании грешников, Пророк относит к нашим дням.
– Значит, здесь и коренится его теория о том, что людей надо уничтожать, ибо они сами обрекли себя на это? Не кажется ли вам, что он избрал Александрию местом своего пребывания именно из-за этих писем? – рассуждал я.
Хуго Александер удивленно посмотрел на меня.
– Я не думал об этом, но…
– Смотрите только, чтобы не выкрали свитки, – предупредил я
– Сам я думаю, что более всего мне надо остерегаться Ионатана Крюдешанка. Он рассчитывает меня разорить и таким образом получить папирусы… Я убежден, что письма имеют большую историческую ценность хотя бы из-за своей древности. Однажды собрался с духом и отвез на экспертизу к профессору Петерсену, но…
Хуго Александер остановился на полуслове. Взглянув на часы, он быстро включил радио.
– Местные известия, – извинился он. – Обычно не слушаю, но на этот раз лично заинтересован.
Начало передачи он прозевал. Диктор продолжал свой рассказ.
…– редкий случай, когда метеорологические прогнозы исполняются. Александрийцы помнят, что в минувшем году предсказывалось жаркое лето. В действительности же несколько дней оказались настолько холодными, что кое-кто уже готов был достать из шкафа шубу. На этот раз период дождей наступил действительно значительно раньше времени. Циклон с западного побережья распространяется все дальше в средние широты, вызывая невиданно сильные ливни. Подобного потопа в Александрии не регистрировали с 1932 года. В течение нескольких часов озеро Понт, выйдя из берегов, залило окрестности. Александрийцы, живущие вблизи озера, поспешно эвакуируются…
– Очень хорошо! – обрадовался, к моему удивлению, Александер. – Мотель теперь будет битком набит. Тотчас же прикажу подготовить дополнительные кровати. Прошу меня извинить! – И он принялся поспешно складывать в шкатулки свою коллекцию.
Именно в этот момент и появился Грегор Абуш. Увидя свитки, он насмешливо мне подмигнул. Серые глаза, в глубине которых сверкали зеленоватые искорки, как-то не подходили к его тяжелой голове и широкоплечему туловищу, более соответствовавшим эдакому провинциальному стражу порядка.
– Что я вижу? Знаменитые письма! Очевидно, ты пытался внушить Латорпу мысль об их чрезвычайной ценности. Не верьте ему, Латорп! По-моему, он просто ищет дураков. Ведь у каждого александрийца есть своя идея фикс… Я, например, во сне и наяву вижу какое-нибудь сложное преступление, которое лишь мне будет по силам распутать. Хуго надеется с помощью своих сказочек поймать как на наживку легковерного богача, который в обмен на факсимиле Христа готов уплатить его долги.
– Смейтесь, сколько хотите, но мне действительно кажется, что эти свитки куда ценнее, чем вы думаете.
– В этом случае ты хранил бы свои уникальные ценности в банке, а не в шкафу, который может взломать парнишка.
– Не твое дело! – побледнел от злости Хуго Александер. Грегор Абуш, удовлетворенно улыбнувшись, вышел вместе со мной из дома.
– Приехал за вами, – пояснил он. – Обещал показать Александрию, так зачем же откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. К тому же район, куда мы отправимся, один из самых характерных уголков города. Именно в период дождей здесь как бы зажигается предупредительный сигнал.
Я охотно согласился. Где гарантия, что, оборудовав дополнительные спальные места, Хуго Александер не начнет снова приставать ко мне с очередными побасенками из истории Александрии.
На всякий случай я зашел в свою комнату в надежде застать Дэрти. Напрасно. Администратор сообщил, что он не появлялся и не звонил по телефону.
В автомобиле Грегор Абуш прежде всего пояснил, что мы едем, чтобы встретиться с неким Непомуком Берлундом.
– В Новом Виндзоре я собрал кое-какие сведения, – рассказывал он. – Только что возвратился. Дежурный в полиции сказал, что мне несколько раз звонил Берлунд. Ему во что бы то ни стало нужно со мной поговорить. Просил приехать к нему, как только вернусь.
– Нетрудно заметить, что местной полиции нечего делать, раз вы можете позволить себе сломя голову мчаться к каждому, кто только хочет вас увидеть.
– Не совсем так. Берлунд какое-то время служил у меня. Он бы не стал меня затруднять, если бы речь не шла о чем-то серьезном.
Я беспокойно вертелся на сиденьи. Ремень безопасности до боли врезался в грудь. И так же болезненно кольнула мысль, что я оказался последним болваном, спутавшись с Дэрти.
Не было никакого основания связывать звонок совершенно неизвестного мне Берлунда с делами Дэрти в Александрии, но так уж случается, что какое-то, казалось бы, нейтральное слово вызывает цепную реакцию. Совершенно против собственной воли в моей памяти выстраивались в ряд отдельные, не совсем понятные фразы, которые довелось услышать во время разговора Дэрти с Альбертом.
Улица была вся залита водой, струи грязи то и дело ударялись в ветровое стекло, заставляя меня вздрагивать. Я никак не мог отделаться от чувства, что меня втянули в какую-то нечистую игру, для которой нельзя вообразить более подходящего фона, чем Александрия в дни большого потопа.
7
Когда мы въехали в квартал, который в соответствии с терминологией александрийцев назывался Набережной Понта, жгуты дождя, словно свитые из дюжин обычных струек, уже во всю силу стегали по невзрачным домишкам, мимо которых проезжала наша машина. Видневшиеся вдали корпуса фабрики «Посейдон» еле угадывались за темной завесой ливня. Озеро, которое за городом простиралось насколько глаз достанет, здесь суживалось.
Наш автомобиль остановился рядом с грузовиком, набитым каким-то скарбом. Он стоял у маленького дома, порог которого уже омывала вода. В дверях с рюкзаком за спиной и телевизором в руках показался хозяин дома.
– Где живет Берлунд? – спросил начальник полиции.
Освободившись от ноши, хозяин указал нам на один из соседних домов – лачугу у бухты, уже наполовину скрытую под водой.
На волне, которая то и дело заливала окна, качалось что-то белое. Это вместе с мыльной пеной и плававшим в ней мусором к окну подплыла большая рыба, подставив струям дождя белый вздутый живот.
– Дохлая, – коротко констатировал я.
Начальник полиции пожал плечами:
– Что тут поделать? Запрещения, инструкции – все это коту под хвост. Промышленники все равно спускают химикалии в озеро. Да и домохозяйки отнюдь не ангелы…
– А как с канализацией, начальник? – вмешался владелец затапливаемого домика. – В центре она, само собой разумеется, в порядке, как и все остальное. Как-то я со скуки насчитал в одном только центральном сквере три десятка урн для мусора. До Набережной Понта прогресс так и не добрался… А что добралось?
– Грязная вода? – криво усмехнулся начальник полиции.
Заметив, что вода, преодолев порог, стала заливать дом, наш собеседник бросился внутрь. Спустя минуту он вернулся со сжавшимся в комочек мяукающим котенком.
– На шкаф залез, еле достал, – пояснил он, гладя котенка, и зло добавил: – Хотите знать, где сейчас находится Берлунд? Ищите на заводе. Крюдешанк милосердно позволил всем, кого милостивый боже наказал за грехи пока лишь этим малым потопом, перебраться в консервный цех.
Из кабины он выразительным жестом указал на жилище Берлунда. Быстро поднимавшаяся вода залила его уже вконец, забросив гребнем волны дохлую рыбу на низкую крышу. Зацепившись за телевизионную антенну, она лежала на спине. Стеклянные, выпученные как будто от негодования глаза взирали на пустые бутылки и ржавые консервные банки, качавшиеся в грязной пене.
В консервном цехе Берлунда мы так и не обнаружили, зато лицезрели необычную картину.
Среди стерильно белых гигантских котлов в паутине автоматических линий стояли раскладушки, а рядом с ними – чемоданы, узлы, посуда. Кое-где светились экраны цветных телевизоров.
Жертвы наводнения смотрели соревнования по баскетболу. Какой контраст между этими бездомными людьми, которые казались такими маленькими и ничтожными на фоне гигантских автоклавов, и радостно взволнованной толпой на экране!
Старичок с морщинистым лицом, подогревавший на электроплитке какое-то коричневатое варево, посоветовал поискать Берлунда в упаковочном цехе, который Ричард Бейдеван использовал в качестве съемочного павильона.
– Все киноактеры там собрались, – на минутку отвернувшись от экрана телевизора, улыбнулся нам его сосед.
Мы шагали по двору, где все свидетельствовало о недавней напряженной работе. Под навесом невольно бросались в глаза яркие наклейки консервов, сложенных в проволочные ящики.
– Это изобретение отца Ионатана, – пояснил начальник полиции, подбросив в руке коробку консервов. – У каждой породы рыбы – этикетка своего цвета. Здесь вот та самая, что вы видели сейчас мертвой. У нас ее называют озерным тайменем. Своего рода последний из могикан. Остальные редкие породы вымерли. В том числе и золотой озерный таймень. Он был таким вкусным, что Иеремия Александер в одной из проповедей назвал этот вид тайменя самым ярким подтверждением чудес господних.
Мы свернули налево и вскоре попали в узкий проход между складами. Они стояли на стальных опорах вдоль берега. Я невольно зажал нос.
– Противогаз бы сюда, – бросил я иронически.
– Милости прошу, – начальник полиции кивнул на контейнер из пластика, из которого тянулась резиновая трубка с респиратором. – Иначе в сезон дождей работать на складе просто невозможно. Разбежались бы все, даже те, кто получал так называемую надбавку за безбрачие.
– Надбавка за безбрачие? – удивился я. – Вот уж не слыхал никогда!
– Каприз Ионатана Крюдешанка. Тех, кто, вступая в секту, давал торжественное обещание не вступать в брак, он всячески поддерживал.
С чувством облегчения мы увидели, наконец, упаковочный цех. Он находился поодаль от берега, к тому-же на пригорке, поэтому мерзкий запах здесь почти не ощущался.
На пороге я невольно застыл в удивлении.
Передо мной была часть фасада «Палаты Гермеса» с дверьми и двумя дорическими колоннами. Чуть дальше – макет, изображавший уголок операционного зала банка.
– Ричард Бейдеван использовал это помещение как съемочный павильон и одновременно свою контору, – пояснил Грегор Абуш, поздоровавшись с блондинкой, выглядывавшей из среднего окошечка бутафорского банковского зала.
Дубовая панель внизу и матовое стекло сверху отделяли мнимых работников банка от мнимых посетителей. Однако эта иллюзия, созданная из гипса, подмалеванного картона и стекла, занимала каких-нибудь метров двадцать.
Подлинной в бутафорском мире была лишь блондинка в окошечке, деловито вертевшая ручку арифмометра.
– Даниэла, кассирша съемочной группы, – познакомил нас начальник полиции. – Кроме того, Бейдеван поручил ей маленькую роль в фильме… А где остальные «артисты»? Я ищу Берлунда.
– Не знаю, – коротко ответила девушка, не отрывая взгляда от своих бумаг. – Всех отсюда прогнала, такой шум подняли, что аж в голове гудит. Мне еще сегодня надо выслать расчеты.
– Ричард Бейдеван не появлялся?
– Где там, дома сидит. Час назад звонила. Судя по голосу, совсем наклюкался.
На Берлунда мы наткнулись случайно. В заводской церкви, куда заглянули из чистого любопытства.
Возведенная из железобетона, она была без окон и украшений, если не считать бюст основателя секты на крыше. А изнутри изображала церквушку из нетесанных бревен, которую Иеремия Александер в 1822 году построил примерно в том же месте.
Стены, скамьи, простой алтарь и примитивная кафедра, с которой Ионатан Крюдешанк обычно выступал со своими проповедями, – все это было из той же необработанной древесины. О современности напоминали лишь неоновые светильники и электрические провода, которые тянулись от микрофона на кафедре к громкоговорителям.
Церковь могла принять около двухсот богомольцев. Крюдешанк был достаточно разумен, чтобы понять, что больше не привлечь ни повышениями по службе, ни доплатами за безбрачие.
Зайди он сейчас сюда, его наверняка хватил бы удар. Алтарь был превращен в столик забегаловки. На разостланных газетах стояли бутылки «Александрийского нектара» вперемешку с початками кукурузы и ломтиками консервированной колбасы. Вокруг алтаря на скамьях сидело человек десять.
– Непомука Берлунда кто-нибудь видел? – спросил начальник полиции.
– Вот я, – поднялся навстречу долговязый мужчина лет тридцати в джинсовом костюме и ковбойской шляпе. Он сделал основательный глоток из бутылки, не спеша закусил кукурузой и колбасой и сказал: – Хорошо, что пришли, Абуш, я уже собирался…
– Неужели вы не испытываете неловкости? – начальник полиции выразительно покосился на алтарь. – Я отнюдь не моралист, но это, по-моему, смахивает на кощунство.
– Я бы назвал это скорее деликатностью, – усмехнулся Берлунд.
– Разве лучше, если бы мы выпивали в консервном цехе у всех на виду? Кое-кто из бывших рабочих Крюдешанка не может себе позволить и кружки пива. А здесь на нас взирает один господь бог, которому нечего нам завидовать…
– Ведь он от выпивки воздерживается, – засмеялся кто-то из компании. – Не сердись, начальник, пока Крюдешанк нам платил, мы были готовы поверить всему, даже тому, что завтра наше озеро перестанет смердеть. Кому же теперь нам верить, Винценту Басани, что ли?
Дождь немного стих. Мы с Берлундом уселись под навесом на прозрачных коробах. В них пестрели этикетки, которым не доведется украсить некогда прославленные консервы «Посейдона».
– Что на сердце? – начал разговор начальник полиции. – Если окажется, что ты меня вытащил сюда, чтобы выжать десятку еще на бутылку-другую, то я засажу тебя по шестому дополнению к статье 121 уголовного кодекса.
– Шестое дополнение? – Берлунд нахлобучил свою ковбойскую шляпу. – Обман с целью незаконной наживы, если мне не изменяет память.
– Не изменяет, – подтвердил Грегор Абуш. – Предусмотрено наказание от одного до трех лет. В случае чистосердечного признания обвиняемый, если не был ранее судим, может надеяться получить год условно.
– Обвиняемый согласен. Но прежде всего десятку! – протянул руку Берлунд.
Обмену этими репликами не сопутствовала ни одна улыбка. Тогда я еще не знал, что одна из особенностей александрийского юмора – серьезное, даже мрачноватое выражение лица, что придавало их шуткам особый смак.
Я был готов выложить эту десятку Берлунду из собственного кармана – такое облегчение почувствовал, убедившись, что мои недобрые предчувствия лопнули как мыльный пузырь.
Однако, к моему удивлению, Берлунд начал совсем в другом тоне:
– Я не уверен, но мне кажется, что полиции… – он остановился, недоверчиво взглянув на меня.
– Латорп мой старый приятель, – успокоил его Грегор Абуш. – Говори смело. Что случилось?
– Карпентер обещал быть через четыре часа, чтобы выплатить нам остальные деньги. Исчез, словно в колодец упал. Всю Александрию обзвонил, никто его не видел.
– Карпентер?
– Да. Главный оператор фильма, в котором я принимаю участие в качестве рядового гангстера… Я собрался с духом, позвонил даже режиссеру, ну, этому Ричарду Бейдевану. Похоже, он проглотил всю годовую продукцию винокурни Басани. Послал меня ко всем чертям.
– Повода для беспокойства не вижу, – пожал плечами Грегор Абуш. – Вероятно, надрался с горя.
– С какого там еще горя?
– Оттого что период дождей наступил раньше обычного. Съемки придется отложить на неопределенное время.
Берлунд коротко рассмеялся в ответ:
– В таком случае могу вас поздравить! Во-первых, из пьяного бреда режиссера я сделал вывод, что он Карпентера сегодня вообще не видел.
– А во-вторых? – спокойное, обычно не слишком выразительное и подвижное лицо Грегора Абуша напряглось.
– Важнейший эпизод фильма «Частная жизнь Долли Кримсон» уже снят.
– Вы ошибаетесь! – воскликнул я. – Дэрти только сегодня уехал в Новый Виндзор встретить главного оператора… Как там его зовут… Да, Карпентера. Кроме того, мне доверено снять документальный киноочерк об Александрии, в котором, между прочим, будет показано, как снимается упомянутый вами гангстерский фильм.
– Что вы хотите этим сказать? – прищурил глаза Берлунд.
– То, что без меня ни один важный эпизод снят не будет!
– Вы осмеливаетесь назвать меня лжецом?! – рука Берлунда молниеносно скользнула к широкому ковбойскому поясу, имитируя характерный жест, которым герои вестерна выхватывают из кобуры пистолет. – Ах, да, совсем забыл: мой револьвер заложен в ломбарде!
Он скорчил смешную мину, на всякий случай глянув на меня, оценил ли я его юмор.
– Ну ладно, согласимся, что я лгун. Когда Дэрти поехал за Карпентером в Новый Виндзор?
– Где-то около десяти.
– Но у меня есть добрых двадцать свидетелей, лицезревших Карпентера ровно в десять в съемочном павильоне. И по меньшей мере вдвое больше народу видело его в банке с половины одиннадцатого до одиннадцати. После этого его никто не встречал… Ладно, я не какой-нибудь садист, играть на ваших нервах больше не буду. Под руководством Карпентера мы снимали сегодня эпизод ограбления банка.
– Что?! – воскликнул я.
– Что слышали. То обстоятельство, что в съемках не участвовали ни режиссер, ни исполнительница главной роли, с самого начала показалось мне подозрительным. Когда Карпентер, который обещал нам тотчас же привезти деньги, куда-то подевался, я счел нужным позвонить начальнику полиции. Судя по тому, что вы сказали, здесь определенно что-то не в порядке.
– Где ближайший телефон?! – Грегор Абуш моментально оторвал свое тяжелое тело от ящика, на котором сидел.
– Берлунд! Поздравляю! – Абуш бросил трубку. – Ты, вероятно, единственный человек в мире, который ограбил банк, сам того не подозревая!
– Вот так штука! – фыркнул Берлунд. – Мне за это ограбление полагается сотня, к тому же половина улетучилась вместе с Карпентером, а вот ему и Альберту…
– Альберту? – Я в смущении переводил взгляд с одного собеседника на другого, словно в поисках поддержки. На какое-то мгновение даже показалось, что меня разыгрывают.
– Голова кругом идет, – признался я. – Скажите прямо и ясно. Банк ограблен?
– И еще как! – подтвердил Грегор Абуш. – Очистили главный сейф.
– Какая сумма похищена?
– Это знает, вероятно, только сам Крюдешанк. Вам надо учесть, Латорп, это не общественный банк, контролируемый акционерным обществом, а маленькая частная лавочка, где, кроме хозяина, никто не знает, соответствуют ли занесенные в гроссбух цифры действительности.
– Ну так позвоните Крюдешанку!
– Уже звонил. Он не в состоянии говорить. Сейчас у его постели хлопочет наш лучший врач Метьюзал. Известие о нападении на банк свалило Крюдешанка. Доктор опасается, не инсульт ли это. В таком случае его придется перевезти в Новый Виндзор, у нас даже приличной больницы нет. Сторожа банка уже увезли туда… А теперь, Латорп, простите… Хочу, наконец, послушать, что расскажет Берлунд.
– Для протокола? – Берлунд поморщился. – Допросите какого-нибудь другого участника ограбления. Моя манера изложения не очень подходит для официальных документов. Разве не помните? Именно поэтому начальство в Новом Виндзоре решило, что с таким языком, как у меня, на полицейской службе делать нечего. Хорошо еще, что полудохлые рыбы, с которыми пришлось после этого иметь дело на заводе, особенно не возражали.
– Знаю, знаю, – Грегор Абуш, смеясь, хлопнул Берлунда по плечу. – Официальный протокол позже составит сержант Александер… Валяй!
8
Вот что рассказал Непомук Берлунд.
«Собрались мы в упаковочном цехе в десять часов. Ежедневно примерно в это время появляется обычно режиссер Бейдеван. Иногда снимался небольшой эпизод, чаще – проходили репетиции. Когда Бейдеван вставал с левой ноги, быть может, с похмелья, то он сообщал нам, что мы можем убираться к черту.
Все мы, как простые статисты, так и те, кто получил какую-нибудь рольку, работали раньше на консервном заводе. Манной небесной показались нам те гроши, которые подбрасывая нам Дэрти. У нас была аккордная оплата, за репетиции и в свободные дни нам не платили ничего.
Сегодня вроде бы намечалось репетировать эпизод с ограблением, конкретно – сцены перед банком и в операционном зале у кассовых окошек. Пистолеты с холостыми патронами и черные маски раздавали заранее.
Точно в десять часов к цеху подъехал автобус съемочной группы с установленной на крыше аппаратурой. Из кабины вышел человек, в котором я узнал нашего главного оператора Уолтера Карпентера.
В первый день, когда режиссер отбирал статистов и исполнителей эпизодических ролей, Карпентер крутился здесь же, однако скоро уехал.
Одним словом, у него не было никакой нужды объяснять нам, кто он такой. И все же Карпентер напомнил, что именно ему выпала честь увековечить Александрию в фильме «Частная жизнь Долли Кримсон», в котором нам, в свою очередь, оказана честь ограбить банк.
Парни приняли эту шутку, как положено. Чего-чего, а чувства юмора им хватало.
– И какой будет наша доля? Тысяч десять на голову придется? – веселился Кристиан Арчински.
До закрытия завода он выполнял обязанности пономаря секты третьего пришествия. Именно потому режиссер и доверил ему играть бывшего монаха, добровольно присоединившегося к банде гангстеров Долли.
– Получите достаточно, – ответил ему в тон Карпентер. – А пока вам причитается аванс.
Статисты получили по десять монет, исполнители эпизодических ролей – пятьдесят.
После этого он объявил, что период дождей, как предсказывает последний метеопрогноз, может начаться в любой момент, поэтому съемки ограбления банка откладывать нельзя. Режиссер заболел. Он сам его заменит. От репетиции придется отказаться.
