Может, необычайно сгустившийся, неподвижный воздух глубокой котловины.
      Может, резкая отдача от камней и песка, теряющих жар, накопленный за долгий день.
      Может, разница между теплым воздухом холмов и студеным воздухом на дне котловины.
      Может, особые очертания котловины со множеством выемок и впадин по краям, между подступающими со всех сторон то крутыми, то пологими буграми.
      Может, многократное эхо.
      Кто знает?
      Загадка природы.
      Никто не сомкнул очей в эту ночь. Персы устали выкрикивать заклинания, устали подкладывать в костры ломкую колючку, устали говорить, думать и даже бояться. Они встретили солнечный восход тупые, пришибленные, вконец оглушенные бесконечным грохотом дьявольского барабана.
      На западной стороне котловины, на самом высоком выступе, вспыхнуло розовое, четко очерченное пятно. Оно постепенно увеличилось в косой треугольник, вновь изменило форму. Зубчатая, изломанная розово-золотистая полоса, резко отличающаяся от прозрачной синевы еще затененных склонов, поползла от вершин к подножью, сдвигая синеву вниз. По дну котловины расстелилась легкая мгла цвета фазанова крыла.
      Барабан стучал все тише. Вот он умолк. И тогда персы услышали новый, отдаленный, еле различимый звук, напоминающий беспрерывный, дрожащий звон комариных стай.
      Звук усиливался, перерастая в свист, визг, рев, грохот урагана; черный лес пик вырос на холмах в мгновение ока, черная туча стрел пала в котловину.
      ...И закипел в пустынных горах за рекой небывалый доселе бой.
      Завязалось жаркое, как пожар, сражение, загремело, как гром, ратоборство ожесточенное. Грянуло побоище страшное, безжалостное кровопролитие. Развернулась упорная битва, грозная схватка. Лихая сеча, беспощадная рубка. Драка смертная, свалка бешеная. Невиданная свара, жуткая брань.
      Поначалу саки и персы, сблизившись на триста шагов, метали друг в друга стрелы - охапки стрел, волны стрел, лавины стрел.
      Их так много взлетало над котловиной одновременно, этих красноперых, голубых, желтых и черных стрел, что сотни их сталкивались в воздухе наконечниками и падали на землю сплошным косым дождем. Втыкаясь в голую почву одна подле другой, они покрыли ее густой зарослью диковинных смертоносных цветов.
      Саки бьют сверху, им удобно пускать стрелы вниз.
      А персы? Они стреляют снизу, вытянув шеи и вскинув оружие кверху. Их руки устают натягивать луки.
      У саков много стрел. Отстрелявшись, они швыряют пустые колчаны за спину, и женщины тотчас же подносят колчаны, туго набитые.
      А персы? Они быстро истощают боевой запас, ибо их обоз попал вчера к Томруз.
      Саки могут укрыться за гребнями и выступами холмов.
      А персы? Им некуда сунуть голову, чтобы передохнуть.
      Саки, которых учили владеть луком с трех лет, бьют наверняка и без промаха.
      Персы, никогда не отличавшиеся особой меткостью, надеются больше на копья и секиры.
      Круг за кругом выбивают саки из персидского войска, рассекают железную паутину нить за нитью, стремясь добраться до мечущегося в середине паука. Все ниже по склонам котловины, не переставая кричать, спускаются саки. Сотни их, убитых и раненых, упало с коней, но тысячи новых всадников встают на место вышедших из строя.
      Они бесчисленны. Они подобны песку, стекающему в яму, выстилая дно, сглаживая края и засыпая ее до верха.
      Кончились стрелы. Саки спрятали луки, вынули из ножен мечи и попрыгали с коней. С коня рубиться трудно - мечи коротки и предназначены скорей для колющего, чем рубящего удара. И не придумали люди еще стремян, чтобы, опершись ногою о стремя, свеситься с коня и достать мечом пешего неприятеля.
      Завязалась рукопашная. Бой распался на тысячи поединков. Застучали копья о копья и щиты о щиты, заскрежетали мечи о мечи, зазвенели секиры о секиры. Крик с обеих сторон усилился и превратился в сплошной визг и вой.
      Булавами бились. Боевыми топорами с плеча рубились. Прыгали, как барсы, отлетали кувырком, рывком втыкали копья в животы. Разили и резали. Крушили и крошили. Отступали, нападали, падали под палицами, пальцы отсекали, мозжили кости, кости кистенями дробили, дротиками раздирали рты.
      - Во имя Ахурамазды! - То ринулись вперед копейщики Виштаспы.
      У Виштаспы торчком встали ресницы, взъерошились волосы на висках: он с такой силой ударил ближайшего сака тяжелой пикой, что пробил, как тонкую циновку, плетеный, обтянутый кожей щит, плотный кожаный нагрудник, толстый войлок одежды, пронзил насквозь печень и вогнал железный наконечник на три пяди в землю. Из раны меж ребер сака вытянутым хвостом гнедого коня брызнула кровь.
      Пока копейщики орудовали копьями, щитоносцы прикрывали их щитами, защищали мечами. Всадив копье с крюком во вражеский щит, перс наступал ногой на древко - щит выпадал из рук сака, и перс втыкал в грудь саку меч.
      Персидская сила уже ломила сакскую силу. Отряд копейщиков ворвался в ряды сакских воинов, как дикобраз в стаю мышей. Ощетиненный железными иглами со всех сторон, он клином врезался в пологий склон, занятый саками. Мутной волной вскипели за ним другие отряды персидского войска.
      - Остановить! - крикнула Томруз.
      - О-о, Митра, о-о! - ритмично запели старики, обнаженные до пояса.
      С гимном на устах и с кинжалами в руках шли они в бой, чтобы на персидских копьях перенестись прямо к потусторонним кострам. Смерть веселила их. С песней и смехом они раздвигали копья, вырывали щиты, хватали врагов за волосы, повергали их на землю, закалывали в шейные ямки или так давили противника, что у него изо рта и носа ручьем лилась черная кровь.
      Их изрубили всех до одного, но они сделали свое дело. Пока персы возились со стариками, отряд лучниц Майры подкрался к неприятельским копейщикам сбоку и ударил в них тучей стрел. Багровой мутью схлынул персидский отряд обратно в котловину.
      - Во имя Ахурамазды! - Тяжело опустив голову, с хрипом и ревом грузно двинулся на саков Раносбат.
      Отряд Раносбата врубился в толщу сакских войск, как толпа горных лесорубов в гущу мастиковых зарослей.
      Пятнистые воины в барсовых шкурах медленно выступали на согнутых ногах, низко пригнувшись вперед и вскинув секиры над плечом; глаза их настороженно сверкали в просветах между краями котлообразных шлемов и коваными краями щитов. Резкий взмах - и топор обрушивался на голову сака, прикрытую лишь войлочным колпаком. С треском распадались щиты. Лопались наплечники. Пальцы отрубленных рук судорожно хватались за колючую траву.
      Огромную просеку проложили секироносцы Раносбата в плотных рядах сакского войска. Это была тяжелая работа. Из-под корней волос у персов струился пот, с шумом вырывалось из-под забрал горячее дыхание.
      Вновь крушила сила персидская силу сакскую.
      - Остановить! - крикнула Томруз.
      - О-о, Митра, о-о! - запели воины из рода Фрады. Смертью своей решили они искупить вину старейшины перед саками. Они напали на Раносбата сбоку. И когда секироносцы повернулись к ним лицом, сзади в них ударили тучей стрел лучницы Майры. И эта персидская волна схлынула обратно в котловину.
      Не было спасения от длинных стрел - грозного сакского оружия.
      От сакской стрелы не убежать пешему - догонит. Не умчаться верхом настигнет, пригвоздит к хребту коня. Спрячешься в панцирь - пробьет вместе с панцирем. Прикроешь щитом грудь - ударит в голову, прикроешь голову ударит в грудь.
      Под ногами сражающихся тяжко вздрагивали холмы, трескались камни, сухая трава превратилась в пыль и золу; даже солнце потемнело от страха и прикрылось облаком взметнувшегося к небу желтого праха. На дне котловины заплескалась кровь. Она хлюпала, как жидкая грязь. Кровь доходила Курушу до колен.
      Утана бегал, разбрызгивая кровь, позади царского шатра, рвал на себе волосы и все твердил хрипло, не отрывая глаз от умирающих.
      - За что? За что?
      Пали мады, варканы, харайва. Дахи и парты повернули оружие против "благородных", принялись избивать их нещадно, а затем перебежали на сакскую сторону. Распростились с жизнью тысячи персов. Битва подходила к концу.
      Куруш отобрал оставшихся воинов самых крепких и вознес к небу краткую, похожую на проклятье молитву.
      - Во имя Ахурамазды! - Он вынул из ножен широкий меч - такой блестящий, что в нем отразились, ясно, как в зеркале, глаза и зубы окружавших царя телохранителей, с улыбкой поцеловал клинок, покрепче стиснул его в жилистой руке и проворно, крупными скачками, кинулся вверх по склону.
      Пробиться сквозь толпу саков - и бежать прочь от этой заколдованной котловины!
      Царь царей действовал мечом сноровисто, как земледелец серпом - он один скосил целый ряд спешенных кочевников, уложил на землю, точно снопы, "сравнял их с их тенью".
      Тот, кто встретился в битве с желтыми глазами Куруша и остался жив, навсегда запомнил их выражение, до конца дней своих не мог вспомнить о них без содрогания.
      Он видел немигающие глаза Пятнистой смерти.
      Курушу нанесли несколько глубоких ран, однако повелитель Айраны не останавливался.
      Рядом сражались Раносбат и Виштаспа.
      Отряд "бессмертных" - личных телохранителей Куруша, ободренный примером государя, вырвался, убивая саков, хуваров, бактров и сугдов, далеко вперед, чуть ли не к шатру Томруз.
      Персы одолевали!
      Продолжая успешно и неутомимо пробиваться к гребню холма, царь царей с ходу наткнулся на прислоненный к выступу скалы тяжелый сакский щит.
      Он резко споткнулся и выронил меч.
      Опрокинулся навзничь и покатился вниз по склону.
      С маху ударился о торчащий камень.
      Голова его странно выкрутилась и подвернулась под левое плечо. Широко раскинутые руки и ноги задергались, на губах выступила кровавая пена, глаза вылезли из орбит.
      Саки из последних сил навалились на "бессмертных" и столкнули их, сами падая и задыхаясь, обратно в котловину. И так всю битву - персы упорно лезли из котловины, как свора свирепых джинов из случайно раскупоренной бутылки, а саки еще более упорно старались отбросить, спихнуть, вколотить их назад, в бутыль.
      Кучка уцелевших персов пустилась бежать к устью лощины - может, хоть там найдется лазейка?
      Раносбат и Гау-Барува задержались на миг возле все еще живого царя царей.
      - Что с ним такое? - услышал Куруш сквозь охватывающий его смертный сон голос верного Раносбата.
      - Споткнулся о сакский щит и сломал шею. Обошел полмира - и не споткнулся. А здесь...
      А, это друг Гау-Барува. Друг Гау-Барува. Он поможет. Он не оставит повелителя умирать под ногами у саков.
      - Унесем? - нерешительно сказал Раносбат. - Что ни говори, долг есть долг.
      - Э! - рассердился Гау-Барува. - Пропади он пропадом! Теперь нам с тобой... Самим бы ноги унести как-нибудь.
      Они убежали.
      - О Куруш! - Перед царем, жалобно причитая, опустился на колени Виштаспа. - О родич мой бедный, мой несчастный государь...
      Виштаспа воровато оглянулся.
      Никто не глядит, все бегут.
      Он отвел руку далеко назад и, коротко крякнув, всадил меч по рукоять в спину царя царей.
      Старый осел, многократно битый хозяином, терпеливо и долго копил обиду и силу. И однажды, когда человек очутился на краю обрыва, осел примерившись, так крепко лягнул хозяина, что тот с визгом свалился в пропасть.
      Выслушав перса - одного-единственного из тысяч! - сумевшего убежать от саков и добраться до переправы, Крез скорчился от смеха. Его крутило, трясло, бросало, швыряло из стороны в сторону. Лягнул-таки он царя царей!
      "Нерадивый осел готов хребет сломать, лишь бы хозяину досадить".
      До того дохохотался счастливый Крез, что у него затрещали ребра, лопатки застучали, суставы выскочили из гнезд, вертлюги, атланты и астрагалы чуть не рассыпались горстью игральных костей.
      Так тешился хищник гибелью соперника - хищника сильного.
      Под конец лидийца хватил удар. Очнувшись, он проскрипел:
      - Теперь, друзья-персы, можете меня сжечь. Хе-хе-хе!
      У переправы показался отряд косматых конников в рогатых шапках. То были хорезмийцы. Персы разрушили новый мост, сожгли стенобитные орудия и двинулись домой.
      Лидийцы везли умирающего Креза в царской колеснице.
      Обгоняя Креза, обгоняя мужей арийских, понуро ковылявших по сыпучим барханам, летела на запад молва о гибели Кира. Она дошла до Варканы, до молодого Дариявуша, сына Виштаспы, и впал в глубокую задумчивость Дариявуш. Она дошла до Хагматаны, до свирепого Камбуджи, и грозно и радостно сверкнул глазами Камбуджи.
      И вздохнули облегченно тысячи тысяч людей "от зубчатых скал Памира до Кипра, окруженного со всех сторон водою..."
      Михр-Бидада ранили в ногу.
      Рана была, видно, не опасной (иначе он давно истек бы кровью), но зато столь болезненной, что как ни пытался молодой перс, он так и не сумел выбраться до утра из-под трупа, лежавшего на нем поперек.
      Всю ночь перед глазами Михр-Бидада сновали во мгле взад и вперед сутулые ушастые фигуры гиен, набежавших с дальнего юга. Михр-Бидада тошнило от их утробного урчанья и пронзительного хохота.
      Там и тут раздавалось грозное рычание, визг, лай, вой, чавканье и хруст костей. Звери пировали.
      По краям котловины мелькали огоньки факелов, слышалось тихое пение должно быть, сакские женщины разыскивали трупы мужей.
      "А меня... меня гиена съест, - вздохнул Михр-Бидад. - Фаризад далеко. Кому я нужен, кто возьмется искать дурака Михр-Бидада?"
      Он глядел на ущербный месяц и плакал от боли и от печали. Может, и Фаризад, баюкая сына, смотрит сейчас на луну и плачет. И клянет мужа, покинувшего семью ради легкой добычи.
      Не меня ты кляни, Фаризад! Прокляни ты навек тех людей, что втравили обманом мужа твоего в дело грязное. Прокляни Куруша - Пятнистую смерть таким проклятием страшным, чтобы жгло оно его в аду три тысячи лет.
      Нет, жена, прокляни и меня. За то, что дал себя обмануть чурбан Михр-Бидад. За то, что был он слеп и глуп.
      Бе! Перс тут же мысленно махнул рукой. А если б и зрячим, и умным был - что из того? Стал бы слушать Куруш твое "не хочу"? Не пойдешь на войну своей охотой - погонят бичами. Вот и все.
      Почему на этой земле человек себе не хозяин?
      Сколько неясного, нерешенного останется за черной чертой...
      Жаль, что истинная мудрость приходит к человеку только перед смертью. Мало ли времени подумать было у Михр-Бидада раньше? Не думал. Не старался думать. И вот - расплачивается за глупость жизнью.
      На заре в котловину слетелась вся крылатая крючконосая, когтистая нечисть, обитающая в Туране. Коршуны. Грифы. Орлы степные. И самые гнусные из их породы - черные стервятники.
      Стервятник - птица, притворяющаяся безобидной курицей. И ходит почти так же, как курица, и даже редкий хохолок у него на затылке похож на куриный. Но завидит стервятник падаль - сразу превращается в хищника: ссутулится, выгнет шею, сверкнет глазами и примется, придерживая цепкой лапой, рвать гнилое мясо клювом кривым.
      - Так и мы с Курушем, - горько усмехнулся Михр-Бидад. - Притворялись людьми. И одежду человеческую носили, и говорили на человеческом языке. А были - кем были? Стервятниками. Омерзительными пожирателями гнилого мяса.
      ...Напрасно думал Михр-Бидад, что никому здесь, в пустыне, не нужен и никто не станет его искать.
      Одному человеку - чужому - нужен он был не меньше, если не больше, чем верной жене. И чужой человек разыскивал Михр-Бидада с таким старанием, с таким нетерпением, с каким и Фаризад, пожалуй, не искала бы мужа.
      "Обидишь кого по ту сторону гор - взыщет по эту".
      - А! Наконец-то добрался я до тебя, - услышал Михр-Бидад чей-то знакомый, но забытый голос. - Я приметил еще вчера, где ты упал, - следил за тобой. Но на этой свалке легко заблудиться. К тому же, я ранен в ногу, так что мне всю ночь пришлось где ползти, где ковылять, чтоб к тебе добрести. Ну, верблюд паршивый, узнаешь меня?
      Перед Михр-Бидадом, опираясь на дротик и пошатываясь от слабости, стоял, туча тучей, как недобрый дух, дах Гадат.
      - Ну, перс, сын перса, арий! - Гадат так заскрежетал зубами, что сломал клык и резец. Он выплюнул зубы вместе с кровью в лицо Михр-Бидада. Хищно пригнулся. Отбросил меч телохранителя в сторону. - Узнаешь? Или забыл "поганого даха", над которым измывался в Ниссайе? Помнишь?! Помнишь, ты ударил меня палкой? До сих пор болит рука. Самая глубокая рана зажила бы за это время, а ссадина - ссадина не проходит! Вот каким вредным оказался твой укус.
      Гадат оголил руку и показал персу большую красную ссадину у плеча, слабо сочившуюся сукровицей.
      С этой ссадиной были неразрывно связаны все тайные помыслы Гадата, сокровенные желания, поэтому она и не могла зарубцеваться. Кровь, совершая бег по телу и проходя через мозг, отравленный злыми думами о лютой мести, становилась ядовитой и, подступив к ране, вызывала неутихающую боль.
      - Болит, - сморщился Гадат. - Как вспомню про тебя - засаднит, заскребет, терпения нету! Да я и не забывал про тебя никогда. Ты думал отколотил даха Гадата, пнул в нос, и - все?! Нет! Дахи не из тех, кого можно толкать и валять безнаказанно. Я глаз не сомкнул с тех пор без того, чтоб хоть в мечтах не содрать с тебя шкуру. А ты, веселый и гордый, знать не знал, что за сутулой твоей спиной неотступно, черной тенью, ходит месть! У, мерзкая тварь...
      Гадат задохнулся от злобы, умолк, вытер дрожащей ладонью бледный, вспотевший лоб.
      - Сами хуже бешеных псов... и других доводите. Становись на колени, сказал он угрюмо.
      И вынул из ножен меч.
      - Не могу. Ранен... и вот, труп на мне.
      - На колени!!! - разодрал глотку звериным визгом Гадат.
      Он вскинул дротик над головой и нанес древком резкий удар по плечу Михр-Бидада.
      Одна страшная боль перебила другую. Потрясенный Михр-Бидад напрягся, сбросил труп, опустился на колени.
      Гадат смеялся. Захлебываясь и плача, как женщина при встрече с мужем после долгой разлуки. Но взгляд... взгляд у него был не женский - волчий был у даха взгляд.
      - Что, арий? Ха-ха-ха! Каешься теперь, пожалуй? "Знал бы - за три хатра обегал бы". Не так ли? "Где там ударить - пятки целовал бы". Не так ли? Так! Все вы так, насильники подлые. Чего только в голову не взбредет, пока сила на вашей стороне! Мяса не давай - дай поглумиться над беззащитным человеком. Ох, какое удовольствие для вас терзать несчастного, у которого руки связаны за спиной! Захватчики проклятые. Не можете сообразить, скоты, что сила не навеки вам дана, что власть приходит и уходит. Вот уж когда возьмут вас за глотку, тогда только и спохватитесь, затылки себе начинаете грызть. Да поздно. Наперед надо было знать: не точи на других нож - сам порежешься. Не обижай - не будешь обижен. Ты о чем думал, сын праха, когда ударил меня? А? Думал - вечно тебе сидеть под защитой зверских законов арийских? А? Но где они теперь? Пришло время - и мы оказались один на один. Зови теперь на выручку Раносбата и других! Не дозовешься. Пропали. Придется платить, брат Михр-Бидад. Верь - я с тебя за все сполна взыщу. Не отвертишься. Или ты воображал, что я бить не умею? Ого! Еще как умею, брат. Да нельзя было тогда. Вот сейчас я тебе покажу, болван, на что способен дах Гадат. Молись, дурак, своему ослиному богу Ахурамазде!
      Гадат пнул Михр-Бидада в нос, перс повалился на спину.
      - На колени! Руки назад! Говори, скотина - жалеешь теперь, что измывался когда-то надо мной?
      - Жалею...
      - А! Жалеешь! Жалеешь, когда меч повис над головой. А отпусти я тебя сейчас, да вернись ты домой - еще хуже залютовал бы, наверное!
      - Нет. - Михр-Бидад открыто глянул в дикие глаза Гадата. Дах изумленно вскинул брови. - Не из страха смерти я жалею, что обидел тебя когда-то. Смерти не боюсь. Насмотрелся. - Перс кивнул на трупы. - А потому жалею о дурных поступках, что глуп я был - глуп, как свинья.
      - А теперь... поумнел? - Гадат удивленно смотрел в глаза Михр-Бидада. А них не было хитрости, обмана, лукавства. Честный взгляд, человеческий.
      - Поумнел, да поздно, видать, - вздохнул Михр-Бидад.
      - Хм... - Гадат медленно опустил меч. - Какой-то ты новый. Другой. Не тот перс, которого я знаю по Ниссайе.
      Михр-Бидад пожал плечами.
      - Так уж вышло.
      - Вот что, слушай... - Гадат задумчиво почесал голову острием бронзового меча, сморщился, быстро нагнулся, осторожно погладил окровавленную ногу. - Ох! Будто дайв укусил. У тебя тоже нога ранена? Которая?
      - Левая.
      - У меня, видишь, правая. - Дах усмехнулся. - На двоих, выходит, две ноги. Слушай, арий. Вот, скажем... скажем, ты не умрешь. Будешь жить. Научишься ты когда-нибудь почитать людей? Человека почитать?
      Михр-Бидад с грустной улыбкой качнул головой вперед.
      - Не будешь впредь вести себя, как бешеный пес?
      Михр-Бидад с той же улыбкой мотнул головой из стороны в сторону.
      - Не будешь?
      - Нет.
      - Не будешь?
      - Нет.
      - Не будешь?
      - Нет.
      - То-то же! - Дах сочно рассмеялся и сунул меч в ножны. - Расхотелось мне тебя убивать. Почему - и сам не пойму. Покричал - и отвел, что ли душу. Пошли-ка, брат, отсюда, пока зверье нас не слопало.
      Заботливо поддерживая друг друга, обходя трупы и отгоняя криками хищных птиц и зверей, они медленно потащились через багровую котловину. Часто отдыхали. Михр-Бидад перевязал рану Гадату. Гадат перевязал рану Михр-Бидада. До холмов добрались после полудня.
      - Я дах Гадат, пастух и пахарь, - гордо сказал Гадат, представ перед Томруз. - Наш отряд перешел на вашу сторону. Спроси моих сородичей скажут, кто такой Гадат. Я не враг - друг сакам. Мы с вами одной крови. Но я, против своей воли, находился на службе у проклятого Куруша. Правда, я не убил ни одного сака - пускал стрелы на ветер. Но все-таки пускал их в сакскую сторону. Значит, я все-таки виновен перед вами. Вот выкуп за мою голову.
      Гадат вытолкнул вперед Михр-Бидада. Перс испуганно глядел на Томруз так усохла, почернела, посуровела эта женщина со дня их последней встречи. Казнит, не задумываясь.
      Помолчав, дах сказал смущенно:
      - Если ты примешь мой выкуп, то... не убивай этого человека. Он... неплохой.
      - Знаю. - Томруз кивнула. - Хорошо, Гадат. Я принимаю твой выкуп. Иди к своим друзьям. - Она показала рукой на толпу дахов, радостно улыбавшихся сородичу. - И ты, Михр-Бидад, ступай к своим друзьям.
      - Мои друзья? - Михр-Бидад изумленно уставился на кучку пленных персов, понуро сидевших на песке.
      Виштаспа. Раносбат. А лежит кто?
      Приметив Утану, молодой перс медленно поволок ноги по горячему праху и уселся рядом с торговцем.
      - Жив? - облегченно вздохнул Утана. - Думал - убили. Мы вырвались через лощину к мертвому лесу, но дахи нагнали, схватили нас. Не саки дахи. Веришь? Наши, из Ниссайи. А Куруш-то на них надеялся... Вон, Гау-Баруве хребет перебили. - Он шевельнул бровями в сторону лежащего.
      - Слушайте, персы! - сказала Томруз. Пленники встрепенулись. - Я дарую вам жизнь. Хватит, довольно и вы, и мы погубили вчера людей. Война кончена. Отдохните сегодня. Завтра, - она усмехнулась, - повеселитесь с нами на пиру в честь нашей победы и вашего поражения. А потом уйдете домой. Я велю дать коней, воды и еды. Воины проводят до реки, помогут переправиться на левый берег. А там уже доберетесь как-нибудь - до Марга недалеко. Ясно? Я приказала разбить для вас шатер. Идите отдыхайте.
      - О милостивая царица! - загудел Раносбат, поднимаясь.
      - Я не царица, - строго отрезала Томруз. - Я просто сакская женщина, которую саки выбрали себе слугой.
      - Ты - богиня! - крикнул перс.
      Раносбат - воин. Идешь в бой - бей. Попал в плен - не задирай хвост, держись скромно, как подобает пленнику. Долг есть долг. Сказано: "Склоненную голову меч не сечет". И еще сказано: "Целуй руку, которую не можешь отрубить".
      Военачальник растянулся на песке и принялся в знак смирения грызть траву у ног победительницы.
      И все персы пали ниц у ног Томруз и жадно вцепились зубами в стебли жесткой, колючей, грубой пустынной травы. Они жевали ее остервенело, как изголодавшиеся бараны. Судорожно глотали. Чавкали и причмокивали.
      Сладкая трава!
      - Мы еще вернемся сюда! - хрипел ночью Гау-Барува.
      Персы, сдвинув медные лбы, держали совет. Говорили вполголоса, чтоб их слов не услышала сакская стража.
      - Дай только бог благополучно добраться до Марга... - шептал, брызгая слюной, Виштаспа.
      - Такое войско сколотим, что от саков одна пыль останется, - сипел Раносбат.
      - На сей раз мы допустили ошибку, слушаясь дурацких приказаний безумца Куруша. Он погубил наши замыслы! Теперь же...
      Горячась и хлопая друг друга по плечу, захлебываясь и давясь от нетерпения, судили да рядили персы, сколько людей они возьмут в новый поход, да каким путем двинутся к Аранхе, да где возведут мост. Да как обойдут саков, да с какой стороны обойдут. Да как ударят, да как расправятся с ними...
      - Что это за люди?! - воскликнул пораженный Михр-Бидад. Они с утаной сидели в стороне и не вмешивались в разговор. - Да люди ли они в самом деле? Ведь только вчера... только вчера...
      Он бешено замотал головой.
      О Томруз! Добрая, благородная женщина. Разве можно дарить жизнь гадюке? Что может понять змея своей плоской головой? Она без колебаний ужалит даже руку, извлекающую ее из огня. Гадюка есть гадюка.
      Михр-Бидад задумался.
      Рассказать Томруз о подлых замыслах этих недобитых шакалов? Вот уж не траву тогда, а языки свои придется им грызть.
      Нет. Михр-Бидад вздохнул. Не выход. Михр-Бидаду навсегда закроется путь домой, к жене и сыну. Да и что из того, что Томруз уничтожит еще двух-трех персидских вельмож, пусть самых опасных? Таких, как Гау-Барува, Раносбат, Виштаспа, в Айране столько - хоть землю на них паши.
      Теперь на престол взойдет сумасшедший Камбуджи, и то-то начнутся дела!
      Михр-Бидад - перс, и судьба его прочно связана с Парсой. Домой. Надо вернуться домой. Притвориться, что ты все такой же глупый Михр-Бидад, и вернуться домой. Приглядеться новыми глазами к своему народу. Подумать. Понять, что творится на родине.
      - Знаешь, о чем я сейчас думаю? - уныло сказал Утана. - Человек грязная тварь. Он такой же зверь, как тигр, волк, гиена, только ходит на двух ногах. И у него нет хвоста. И вся разница. Жажда убийства - в сердце у человека. И никогда не переделать, не образумить двуногого хищника, хоть семь шкур с него сдери, хоть все зубы ему выломай, все когти вырви! Вот пример. - Он брезгливо кивнул в сторону заговорщиков. - С этого дня я отрекаюсь от людей. Я ненавижу их. Вернувшись домой, я сожгу и утоплю сокровища, в горы уйду навсегда, поселюсь один в пещере. Будь проклят человеческий род!
      Он ожесточенно сплюнул и быстрым шагом вышел из шатра.
      Долго ломал голову Михр-Бидад над горькими словами Утаны. Может, прав Утана? Нет. Человек - человек. Нельзя его путать с выродками, подобными Гау-Баруве. Не может быть, чтоб вечно и без конца продолжалась грызня людей между собой.
      Неужели не найдется средство образумить двуногих зверей, толкающих мирных пастухов и пахарей на убийство и кровопролитие?
      Неужели не найдется?
      Должно найтись такое средство.
      Должно найтись.
      Где?
      Михр-Бидад внимательно поглядел на свои шершавые большие руки. Руки мужчины, руки труженика. Руки простого человека.
      Дым. Дым. Дым.
      Дым клубится над холмами, вырываясь из-под котлов священных.
      Томруз собрала народ в круглой котловине - не той, где сгинула мощь персидская, а в другой, с чистым родником посередине, со свежей травой и цветами.
      По левую руку от Томруз уселись на пологом склоне массагеты и хорезмийцы в рогатых шапках, сугды и бактры в шапках круглых, по правую саки заречные и тиграхауда в островерхих колпаках. На склонах котловины перед Томруз и за нею расположились отряды саков аранхских.
      На полянке у родника опустились на колени персы в рваных, но заботливо отряхнутых одеждах, с поясами, надетыми на шеи в знак покорности.
      Рядом с Томруз, усевшейся на груду персидских щитов, секир и мечей, накрытых персидскими знаменами, стояла, прямая и бесстрастная, точно идол на могильном холме, жена Хугавы.
      В пяти шагах от этих двух молчаливых и спокойных женщин, неподалеку от персов, обливалась слезами третья. Райада, дочь Фрады. Род Фрады, искупая вину старейшины, до последнего взрослого мужчины, до последней взрослой женщины пал в бою у страшной котловины. Старухи, матери и дети рода еще не вернулись с берегов Яксарта, и Райада оказалась одна, всем чужая, среди тысяч саков - мужчин и женщин.
      Она уцелела - отсиделась за холмами.
      Она не знала, зачем ее сюда привели. Боялась. Неужели убьют? Райада ни в чем не виновата. Дочь не ответчица за отца. Да и отец чем провинился? Он из-за дочери старался - хотел, чтобы ей было хорошо. Плохо разве, когда родители любят детей? Не стреляла в персов? Что тут такого? Не хватило сил натянуть лук. Она - маленькая сакская женщина.
      Томруз кивнула влево.
      Четверо могучих саков, кряхтя и пригибаясь от тяжести, вынесли на лужайку, красную сумку с белым кречетом.
      Глаза Райады остекленели.
      Она узнала сумку Спаргапы.
      Саки нашли ее в персидском обозе.
      - Райада! - сказала Томруз. - Ты хотела блестящих побрякушек? Получай.
      Четверо саков подтащили сумку к Райаде, с трудом приподняли и опрокинули. На Райаду с журчащим звоном хлынул золотой поток.
      Браслеты. Кольца. Серьги. Пряжки. Цепи, снятые Спаргапой с воинов Куруша, убитых у моста. Тяжелая пряжка оцарапала ей лоб, к губам тонкой струйкой потекла кровь.
      Утопая в золоте, ослепленная его холодным блеском, оглушенная тоскливым звоном его, Райада растерянно раскрыла алый рот.
      Говорят, так и сидит она до сих пор в той котловине.
      Томруз кивнула направо.
      Четверо могучих саков поднесли ей кожаный мешок, наполненный красной жидкостью.
      - Сыны Айраны! - сказала Томруз. - Глядите и запоминайте. И расскажите там, у себя на родине, о том, что видели сегодня. Может, они поймут...
      Майра развернула пятнистый платок и подала Томруз отрубленную человеческую голову. Томруз встряхнула голову за волосы, окрашенные хною.