Глава 13

Всю ночь я спал кое-как, ворочаясь с боку на бок. По-моему, даже во сне я пытался разгадать тайну анонимных открыток.

И проснулся рано утром от того, что в голове возникло одно предположение.

Позавтракав на скорую руку в гостиничном кафе, я отправился на Советскую площадь, где находилось местное отделение Профилактики — благо, идти было недалеко.

Справедливо предположив, что в тайну посвящен прежде всего начальник отделения Геннадий Кимович Тютёв, я пошел прямо к нему.

Тютёв был пожилым, грузным, с нефотогеничным лицом. Выслушав мой запрос, он почесал плохо выбритый подбородок и спросил:

— Ну и где я вам возьму такие данные?

Я пожал плечами: мол, ничего не знаю, но раз вам поручено содействовать мне — вот и содействуйте.

— Может, в поликлинику позвонить? — вслух раздумывал он. — Интересно, ведут они учет таких горемык или нет?

— Знаете, если бы мы сейчас были в Москве, то я бы прежде всего обратился в Общество глухонемых, — сообщил я.

Тютёву это не понравилось.

— Ну, во-первых, мы не в Москве, — сказал он. — A во-вторых, у нас такого общества нет и никогда не было. Нам тут испокон веков других проблем хватает — во! — Он выразительно провел ребром ладони по своему складчатому, как у варана, горлу.

Он наконец снял трубку и сказал невидимому собеседнику.

— Слышь, Палыч, вот если мне нужны сведения о глухонемых, куда я должен обратиться?.. Какие сведения?.. Ну, все как положено: фамилия, адрес... ну, что ты, сам не знаешь?.. Что? Давай, давай, посоветуйся...

Прижав трубку пухлой ладонью, спросил меня:

— Вам как — за весь город или про конкретный район нужны данные?

— И так, и так, — сказал я. — Правда, я не знаю, как этот район называется. Это поселок за железнодорожным переездом...

— Это который после рынка направо будет? — уточнил Тютёв. Я кивнул. — Шихино он называется.

Тут в трубке опять возник голос, и Тютёв, выслушав, сказал:

— Ага, спасибо, Палыч. На рыбалку-то в прошлый выходной ездил?

Я сидел как на иголках. Время уходило в песок, а Тютёв трепался со своим собеседником о преимуществах рыбной ловли с помощью бредня.

Наконец он положил трубку, и я облегченно вздохнул, но оказалось, что было рано радоваться: просто-напросто собеседник Тютёва («Сосед по лестничной клетке», — пояснил он) переадресовал запрос к участковому нужного района. Данные же за весь город можно попробовать найти в собесе, где должна быть система персонального учета всех инвалидов.

С заведующей собеса Тютёв беседовал столь же обстоятельно, как и со своим соседом. В разговоре всплывали какие-то имена общих знакомых и непонятные мне референции на местные реалии. Я уж было испугался, что шеф местной Профилактики забыл, зачем звонит в собес, но тут он, видимо, узрел мое нетерпеливое ерзанье на стуле и осведомился:

— Слышь, Макаровна, а у тебя там, случайно, не завалялись данные на этих... слепых, немых и глухих? Да? Ну, ты молодца!.. Ладно, короче, сейчас к тебе один молодой человек подойдет... наш сотрудник из Москвы, со спецзаданием работает... — (я мысленно чертыхнулся: не хватало еще только, чтобы он изложил этой Макаровне суть моего «спецзадания») — ... так ты ему дай глянуть в твою картотеку... Не-ет, не бойся: парень он аккуратный... Да-да, через полчасика... Ну, пока...

Бог ты мой, подумал я. Вот что значит — провинция-матушка. Ни факса тут у них нет, ни других современных средств связи. Теперь придется переться на своих двоих в собес, потом — к участковому...

Так оно и вышло.

В итоге, я угрохал на всю эту сложную оперативно-розыскную деятельность уйму времени и получил нужные мне сведения только часа в два дня.

Участковый милиционер района Шихино был занят тем, что чистил выгребную яму в уборной своего дома, расположенного в том же поселке.

— Да, есть такой человек, — сказал он, выслушав меня. — Олег Богданов, семнадцатый дом по Совхозному переулку... Только он не глухонемой, а просто немой, причем не с детства. С детства-то он немного притыренный. А язык у него в прошлом году отнялся. Тут такая история приключилась. Вообще, Олег этот — парень молодой, по-моему, ему ещё восемнадцати нет. Рос без родителей: сначала мать его растила, безотцовщину, а потом и мать куда-то на заработки в дальние края подалась, оставив сыночка на попечение бабки Полины. И еще у Олега сестра была, года на три его старше. Она в вокзальном ресторанчике официанткой подрабатывала. Девка, конечно. видная, не то что Олег... Ну, кто-то на нее глаз и положил. Только по-хорошему не захотели ухаживать, а подкараулили поздно ночью, когда она со смены возвращалась, да и изнасиловали прямо под забором в канаве, недалеко от переезда. И удушили бельевой веревкой... Расследование виновного не выявило, и дело так и висит до сих пор... А Олег от потрясения в одночасье дара речи лишился. Первое время бабка его к врачам водила, но они только руками развели — со временем, говорят, может пройти. А может — и нет... Психологический шок, сказали... А в том году Олег как раз школу закончил с грехом пополам. Работать идти никуда не захотел. Однако ж жить на что-то надо, одной бабкиной пенсии маловато на двоих. Вот он и устроился коров пасти — те, у кого в поселке скотина есть, сбрасываются каждый месяц да платят ему. Небось он и сейчас в поле со скотом гуляет...

— Далеко это отсюда? — спросил я.

— Да нет. — Участковый взмахнул рукой. — Вот сейчас до конца улицы пройдете, свернете налево, и так все прямо идите и идите. Перейдете по мостику через речку, там будет большое поле с прудами... раньше это карьеры были, потом их водой заполнили... Вот на этом поле и увидите Олега со стадом.

— Что ж, спасибо.

— Если не секрет, зачем Олег вам понадобился? Натворил что-нибудь?

— Ага, — сказал я с каменным лицом. — Еще как натворил!

— Может, тогда мне с вами сходить? — предложил участковый.

— Спасибо, не надо, — сказал я. — Я с ним просто побеседую.

Однако, перейдя через речушку, протекавшую за поселком, по хлипкому дощатому мостику, я, сам не зная зачем, достал из подмышечной кобуры пистолет, снял его с предохранителя, взвел курок и переложил в боковой карман куртки. Пистолетом снабдил меня Ивлиев. «Может, пригодится», — предположил он, и тогда мне стало смешно: если мне удастся найти Всемогущего, то угрожать ему пистолетом — все равно что пугать взрослого человека игрушечным ружьем.

Дорога выделывала замысловатые кружева на широком поле. Тут пахло свежескошенной травой и пылью. Я тащился под жарким солнцем, обливаясь потом, и думал об Олеге Богданове.

Собственно, в тот момент меня занимали только два вопроса: действительно ли этот пастух — тот, кто мне нужен, и как узнать, обладает ли он паранормальными способностями? Потом всплыл и третий вопрос: раз этот парень — немой, то как мы с ним будем общаться — письменно, что ли? Хорошо, если у него есть чем писать и на чем писать, потому что у меня в карманах не завалялось ни клочка бумаги, если не считать удостоверения профилакта.

Может быть, лучше отложить этот разговор на потом, а пока попросить Тютёва установить за Богдановым тайное наблюдение?..

Тут до меня донеслось мычание, и я увидел, что поворачивать уже поздно.

Справа от дороги начинался небольшой перелесок, и на его опушке паслись коровы. Стадо было небольшим — десятка полтора голов, не больше. Пастух сидел в тени высокой березы и внимательно смотрел на меня.

Он был худым и сильно загоревшим. Однако одет был не так, как я представлял себе деревенских пастухов. На нем было не одеяние, состоящее из предметов воинского обмундирования, а чистая белая рубашка и вполне приличные брюки (по-моему, даже с наглаженными стрелками). На ногах — не болотные или кирзовые сапоги, а крутейшие кроссовки «Рибок», правда, успевшие почернеть от дорожной пыли.

Словом — обычный городской парень.

Только подойдя ближе, я осознал наличие двух несоответствий.

Во-первых, у Олега (в том, что это был он, я уже не сомневался) не было с собой кнута, этого непременного пастушеского атрибута, и я спросил себя, как он управляет стадом, если не в состоянии прикрикнуть на какую-нибудь капризную буренку.

А во-вторых — глаза Богданова. Я не мог определить точно, что мне в них показалось странным, но у обычных людей таких глаз не бывает. Они были словно взяты с портрета работы девятнадцатого века, когда живописцы старались добиться эффекта «живого персонажа». Взгляд их был одновременно и пронзительным, и в то же время заторможенным, а поэтому пугающим.

И еще одна деталь: опершись спиной на ствол дерева, мальчишка сидел и читал какую-то толстую книгу. Обложки и корешка ее не было видно, но по пожелтевшим страницам и ветхому переплету можно было сделать вывод, что книга — очень древняя и явно не художественная, потому что текст в ней шел сплошняком, длинными абзацами, без вкраплений прямой речи героев.

— Здравствуй, Олег, — сказал я, подойдя к парню вплотную. — Я хотел бы с тобой поговорить. Не возражаешь?

Он взглянул на меня, не мигая и не шевелясь. Во взгляде его почему-то не было ни удивления, ни интереса ко мне.

— Извини, — продолжал я, — я знаю, что ты... что ты не можешь говорить, но если тебе не на чем писать, можешь отвечать мне с помощью жестов — я постараюсь понять...

Олег долго и безучастно разглядывал меня, а потом неожиданно открыл рот, и я оторопело услышал, как он произносит, тщательно выговаривая слова, словно взвешивая их на незримых весах:

— А кто ты?

Вот тебе и немой! Если верна моя версия насчет того, что ржевский волшебник прибегал к открыткам, чтобы выразить свои пожелания, потому что не мог изъясняться иным способом, то этот притворщик может не иметь никакого отношения к моей миссии.

— У-у, — вслух протянул я, — кажется, я ошибся. Ты действительно Олег Богданов?

— Я первым спросил, — немного по-детски возразил пастух. — И я хочу, чтобы ты назвал себя и сказал, зачем я тебе нужен.

И вот тут произошла первая странность.

Дело было даже не в том, что он обращался ко мне, как к равному, хотя мог бы быть вежливее с незнакомцем, который старше его лет на десять.

Я вовсе не собирался открывать все карты этому любознательному пастушку. Пока я шествовал по полям да лугам, у меня созрела вполне приличная легенда насчет того, что я — новый следователь прокуратуры, который расследует убийство сестры Олега, и потому имею право задавать любые вопросы, в том числе и такие, которые показались бы не относящимися к этому делу.

Однако не успел я и глазом моргнуть, как губы мои зашевелились сами собой и принялись выдавать все подробности моей секретной миссии. Я попытался вернуть себе власть над «врагом своим», но мышцы лица словно свело судорогой, и язык продолжал выбалтывать сокровенные тайны Профилактики, и все это смахивало на гипноз без предварительного усыпления.

С внутренним ужасом я слышал, как рассказываю этому коровьему вожаку и про наши поиски Всемогущего, и про анонимные письма, и про мои подозрения на его счет.

Теперь-то я понял, почему парню был не нужен кнут, чтобы управлять стадом. Да у него коровы, наверное, ходили по струнке, как роботы! И не только коровы...

И мне стало страшно. Теперь я уже не сомневался, что этот любитель старинных книжек действительно — Всемогущий. И достаточно ему произнести одно-единственное слово, как невидимая сила сотрет меня в порошок, не оставив и следа. Или я напрочь забуду, зачем приезжал в Ржев. Я был в полной власти пастуха, и не допрашивать его уже было надо — разве марионетка вправе допрашивать своего хозяина? — а лишь просить его открыть мне правду.

Вопрос лишь в том, захочет ли он быть со мной откровенным.

Когда я закончил, то почувствовал, как меня сразу отпустило. И, спеша воспользоваться этим, спросил:

— Ты ведь обладаешь этими способностями, верно?

Олег усмехнулся, но с каким-то оттенком горечи.

Потом сказал:

— Присядь, а то солнце бьет мне в лицо, когда я смотрю на тебя.

Я опустился на траву у его ног — на этот раз сам, без его воздействия. Значит, мелькнуло у меня в голове, не все волеизъявления юного мага выполняются автоматически. Должно быть какое-то условие для этого, но какое?..

Олег закрыл книгу, однако оставил ее у себя на коленях, и теперь я видел, что это был за фолиант. Евангелие — вот что это было такое. Причем бог весть какого издания. Эпохи великого раскола, не иначе...

О нет, подумал я. Верующего в Бога волшебника нам только не хватало!..

— Что ж, — сказал Богданов, по-прежнему четко произнося слова. — Давай поговорим, Альмакор Павлович. Раз уж ты проделал такой путь, не стоит отпускать тебя неудовлетворенным. Все равно скоро мир станет другим. Знаешь, я не хочу от людей ни славы, ни поклонения. Именно поэтому я до сих пор действовал тайно. Но когда случится то, что я задумал, весь мир узнает обо мне, и тогда каждый сможет обратиться ко мне...

Ого, да этот пастушок отсутствием скромности явно не страдает!

— Тебя наверняка волнует, — продолжал Богданов, — как я стал таким. Если честно, иногда мне хочется вернуться в прошлое и никогда не знать, на что я способен. Но мне этого не дано...

— Значит, ты не такой уж и Всемогущий? — перебил я его.

Он пожал плечами:

— Не знаю. Я ведь еще не до конца освоил свои возможности. Понимаешь, чтобы творить чудеса, надо соблюдать определенные правила. А вообще, если это тебе так интересно, — вдруг оживился он, — давай я тебе расскажу все по порядку...

До десятого класса Олег жил, как все мальчишки его возраста. Если не считать того, что у него не было отца. Ссорился с бабкой, часто ругался со своей старшей сестрой, которая постоянно пыталась его «воспитывать». Если он и обладал с рождения какими-то суперспособностями, то не подозревал об этом. Будущее свое он представлял смутно. Учился неважно, ни один школьный предмет его не привлекал. Друзья у него были, но не такие близкие, чтобы с ними можно было делиться мыслями и переживаниями.

В десятом классе Олег полез на чердак своего дома, где хранилось всякое барахло, и там, в мешке со старыми книгами, нашел Евангелие дореволюционного издания. Книга неплохо сохранилась, и Олег из любопытства перелистал ее на досуге. О Боге и прочих религиозных штучках он никогда не задумывался, да и бабушка его Нина Ивановна, в отличие от своих сверстниц, не была набожной — скорее, наоборот. В молодости она жила в монастыре монашкой и на всю жизнь сохранила стойкое отвращение к служителям церкви, потому что своими глазами видела, как те, кто должен был служить образцом добродетели, не останавливаются перед любыми грехами в поисках личной выгоды.

Сначала книга не заинтересовала Олега. Он с трудом продирался сквозь старославянский язык, с усмешкой читал описания различных чудес и жития святых.

Но однажды случилось нечто такое, что перевернуло все представления мальчика о мироздании.

Как-то утром сестра принялась пилить Олега за то, что тот ничего не делает по дому, а только лежит целыми днями да почитывает всякую муть. А они с бабкой, мол, должны его обслуживать, как рабыни. Ну, и так далее, в том же духе... Олег вспылил и ответил сестре грубостью. Разговор между ними происходил наедине, свидетелей не было, иначе потом все поняли бы, что именно Олег стал причиной смерти своей сестры. Потому что в пылу ссоры он крикнул: «Хочу, чтоб тебя придушил кто-нибудь под забором, потаскуха!» Сестра, естественно, отомстила ему хлесткой пощечиной, заорала, что он больше для нее не существует, и, хлопнув дверью, ушла на работу. А вечером пожелание Олега сбылось в полном соответствии с его словами.

И тогда Олег впервые заподозрил, что его пожелания могут сбываться. Он принялся экспериментировать. Первые же опыты показали, что реализуются не все пожелания, а только те, которые связаны с другими людьми. Все, что относилось к самому Олегу, каким-то образом блокировалось. Кроме того, объект пожелания должен был воспринять его: услышать или прочитать. А максимальный эффект воздействия на окружающих достигался лишь тогда, когда в руках Олега находилось Евангелие — и с тех пор он не расставался с книгой.

Гибель сестры «от заклинания» потрясла Олега. И он поклялся не произносить больше ни одного слова, способного причинить вред людям. Именно поэтому он стал «немым». К тому же, по его мнению, это было своеобразным искуплением его греха. И еще Олег дал себе клятву использовать свой дар на благо людям. Так у него возникла идея «открыток с пожеланиями», которые он тайно подбрасывал в почтовые ящики соседям по поселку. Он не хотел, чтобы кто-то знал о его способностях, поэтому и не подписывал свои послания.

— Ну и как ты сам все это объясняешь? — спросил я, когда Олег умолк.

А никак он это не объяснял. Просто-напросто творил добро, вот и все.

— Добро? — усмехнулся я. — По-твоему, в этом заключается добро?

— А разве нет? — удивился он. — Разве я кому-то принес зло? Я старался дать людям радость и счастье!

— Валентина Филипповна, мужа которой ты заставил восстать из могилы, вряд ли так считает, — сообщил я. — Я вчера беседовал с ней, и она мне жаловалась на то, что в связи с воскрешением ее Василия теперь возникают разные проблемы.

— Какие? — встрепенулся Олег. — Ты скажи, и я все улажу!

— Василий теперь вынужден скрываться ото всех, — сказал я. — И, кстати, на его месте я бы сделал то же самое. Иначе как он объяснит всем окружающим, что за чудо его оживило? У него теперь нет ни документов, ни возможности получить работу, ни нормальной жизни.

Парень упрямо помотал головой:

— Я знаю одно: этот мир плох потому, что никто не мог изменить его. Но теперь все будет по-другому. Я сделаю людей лучше, и тогда каждому жить станет легко и в радость. Я заставлю всех творить только добро, и в мире не останется места для зла. Я устрою рай на Земле, и человечество заживет радостно и счастливо...

— Дурачок, — сказал я, и он вздрогнул, как от удара по щеке. — Ты так и не понял самого главного: нельзя навязывать людям счастье. То, чего ты хочешь, погубит человечество.

Олег резко вскочил, и я тоже поднялся на ноги.

— Мне все равно, что ты и твои начальники по этому поводу думают! — с вызовом бросил он. — Вы уже не сможете мне помешать! Я хочу, чтобы...

Я не дал ему докончить эту опасную фразу.

Больше всего я боялся, что сработает вето на убийство, наложенное кем-то еще до рождения Олега, и либо я промахнусь, либо пистолет даст осечку, либо пуля отскочит от груди «немого», словно резиновая.

Однако после выстрела в упор Олег рухнул, будто подкошенный, выронив свою «волшебную» книгу.

Коровы перестали жевать траву и бросились врассыпную.

Я склонился над телом Богданова. Пуля пробила его грудь насквозь. Кровь быстро пропитывала его белую рубашку. Парень не дышал, и пульс у него отсутствовал.

И тут я открыл для себя еще одно страшное следствие навязанного кем-то человечеству бессмертия. Раньше оно мне просто не приходило в голову. А теперь я испытал его на себе.

Ни один убийца в мире отныне не будет мучиться угрызениями совести, если будет знать, что его жертва оживет, даже если он размозжит ей голову или расчленит на мелкие кусочки. И когда-нибудь убийство станет чем-то вроде щекочущего нервы увлечения. Как расправа с виртуальными монстрами в комп-игре. Наверняка любителей нового «экстрима» найдется в избытке, и даже возможность превратить свою жертву в «пустышку» их уже не остановит...

Кстати, интересно, скоро оживет Олег или нет? Пусть лучше задержится на том свете, как это ни кощунственно звучит. А когда это произойдет, пусть он забудет про свои чудесные способности! В то же время не хочу, чтобы он становился абсолютной «пустышкой». Наверное, лучше всего, если он просто станет другим.

Вдруг меня кольнула неприятная мысль: а если все-таки он «вернется» прежним Всемогущим? Что ты с ним будешь делать? Стрелять в него снова и снова, пока в обойме не кончатся патроны? А иначе как остановить этого наивного романтика, задумавшего, ни много, ни мало, изменить весь мир?

И тут взгляд мой упал на Евангелие, распластавшееся на траве пачкой пожухлых, мятых листов, похожих на обрывки шкуры, которую сбросил после линьки какой-то мифологический зверь.

Ох, и достанется мне по возвращении в Центр, подумал я, доставая из кармана зажигалку.

Глава 14

Это было первое воскрешение, при котором я присутствовал.

Через час Олег начал дышать, вначале судорожно, взахлеб, словно только что вынырнул с большой глубины. Потом все реже и реже — пока дыхание окончательно не пришло в норму.

Между тем, я следил, как рана на груди постепенно затягивается, превращается в еле заметный шрам, а затем и исчезает вовсе. Кровь на рубашке, однако, осталась, и мне пришлось снять ее с Олега.

Наконец он дернул ногой, открыл глаза и с недоумением уставился на меня.

— Привет, — сказал я. — Как спалось, Олег Григорьевич?..

Парень одним рывком сел, потом встал на ноги. С нескрываемым удивлением принялся обозревать себя. Потом стал озираться вокруг.

Действительно — словно только что на свет народился.

— Что с тобой случилось? — спросил я. — Ты хоть что-нибудь помнишь?

— Нет, — тихо сказал он. — А вы кто?

Слава богу, подумал я. Кажется, процесс воскрешения прошел как надо. Главное — что в «пустышку» он не превратился. Если только, конечно, не притворяется.

— Меня зовут Альмакор, — сказал я. — Альмакор Павлович, если тебе угодно. Не помнишь меня? Знакомый я твой. Проходил случайно мимо, гляжу — валяешься под березой, как пьяный. Или на солнце перегрелся. Дай, думаю, приведу парня в чувство. Кстати, это не ты вон тех коров пас? Смотри, упустишь, разбегутся, потом ловить до темноты будешь. Ты где живешь-то?

— Я... я не помню, — сказал растерянно Олег. — А что это за местность? Где мы?

— О-хо-хо, — притворился удрученным я. — Стало быть, у тебя действительно память отшибло? Может, тебе кто-то по голове дубиной шарахнул? То-то я смотрю, ты весь в крови. — Я показал на красную тряпку, в которую превратилась рубашка Олега. — Ладно, придется мне тебя домой отвести. Тебе повезло. Я тебя уже раньше встречал, так что знаю, где ты живешь, пастух... И коров я тебе помогу догнать до Шихина. И знаешь, что я тебе советую, парень?

— Что? — спросил Богданов, машинально ощупывая свое тело, словно сомневаясь в его наличии.

— Ни в коем случае не обращайся к врачам, — заговорщицки подмигнув ему, сказал я. — Врачи у нас — звери, так и норовят любого, у кого крыша чуть-чуть сдвинулась, упечь в психушку!.. Ты лучше осматривайся да запоминай все, что я тебе рассказывать буду... А еще лучше, если вообще будешь молчать, как рыба. Наберешься знаний — тогда и заговоришь.

— Молчать? А как же я буду разговаривать с отцом и с мамой? — удивился он.

Я уже догадался, что случилось с Олегом.

Видимо, в его теле возродилось сознание другого Олега Богданова. Из другого варианта его судьбы. Того, где он, возможно, рос в нормальной семье. Возможно, в той реальности у него никогда не было сестры и он не убивал ее своим проклятием. И, соответственно, никогда не догадывался, что может быть добрым волшебником.

Круговерть.

Скорее всего, он, как и я, стал тем редким исключением, на которое обычный механизм действия «бессмертия» не распространяется. Он еще не знал, что отныне ему суждено ежедневно просыпаться в новой роли. Хотя, возможно, с ним Круговерть будет поступать иначе. Например, даст ему жить в каждом варианте не день, а неделю. Или месяц. Или год.

Дай-то Бог, как говорится...

А пока главное — помочь ему вжиться в новую «шкуру».

И я принялся «рассказывать» Олегу про него самого. В ход я пустил на ходу сочиненную историю о том, что его, видимо, хватил солнечный удар, из носа хлынула кровь, и он потерял сознание, а падая, ударился головой, и отшиб себе ту часть мозга, где располагается память. В результате воспоминания у него не то чтобы полностью вылетели из головы, но сильно исказились и смешались с подсознательными желаниями.