Из этого можно сделать вывод, что либо Дизик является спецагентом иностранной разведки – кстати, не этим ли объясняются его экстраординарные даже для киллера качества: меткость, неуловимость, умение принимать тактически умные и правильные решения? – либо он подсунут нам специально, чтобы отвлечь наше внимание, пока настоящие убийцы будут выполнять свою задачу… В первом случае мы должны поступить так, как предлагает наш самый мудрый из всех начальников на свете, то есть стараться взять и с пристрастием допросить Дизика, пока он не успел напакостить. Но…

Я заколебался.

– Что, Кирилл? – спросил Генон. – Забыл свою мысль?

– Нет, шеф, – сказал я, отведя взгляд. – Просто я больше склоняюсь ко второму варианту. Мне как-то не верится, что разведчик будет так лезть на рожон, как это делал сегодня утром Дизик. Поверьте на слово бывшему разведчику!..

–… а ныне – сторожу музея КГБ, – под всеобщий хохот завершил мою фразу Багмутов.

Генон тоже снисходительно улыбнулся.

– Смею заметить, – язвительно сказал он мне, – что ты допускаешь одну методологическую ошибочку, мой хороший. По-твоему, если человек работает на иностранную разведку, так он просто обязан быть джеймсом бондом… Нет, Кир, это только в боевиках существуют суперагенты, в жизни всё гораздо проще!

Я смущенно пробормотал, что, конечно, ему как начальнику виднее, и что, конечно же, право решать принадлежит ему, а не нам, и это правильно, но что все-таки я останусь при своем мнении, которое, разумеется, не воспрепятствует выполнению мной любых указаний и приказов…

«Ладно, ладно, – добродушно ответствовал Генон. – Кому-то же нужно быть не согласным со здравомыслящим большинством!»…

После чего мы приступили к разработке конкретных вариантов наших действий в случае повторного появления Дизика в поле нашего зрения.

* * *

Мы удвоили и утроили бдительность, отслеживая Дизика, но его физиономия больше не мелькала в тех местах города, которые мы просматривали не только с помощью своих людей, но и посредством стационарных скрытых видеокамер. Берулаве не стоило завидовать: у него не было ни минуты передышки. В диспетчерской то и дело звонили телефоны, пищали «сотовики», из телефакса непрерывно ползли листы с какими-то данными. Одним словом, «святая святых» Опеки очень напоминала в тот день пресс-центр на Олимпийских играх.

Генон бросил нас, кураторов, на подмогу «провожатым». Все люди уже были оповещены и проинструктированы, но только мы владели информацией в полном объеме.

Лично мне бесследное исчезновение Дизика очень не нравилось. Это было затишье перед бурей. Если учесть методы его работы, этот тип любил нападать на свою жертву из засады с дальнего расстояния. Как бы не прозевать его, подумал я и, повинуясь какому-то неясному ощущению, отправился к проходной, из которой через полчаса должен был выйти с работы Подопечный.

Напротив проходной НИИ автоматики и электроники располагалась трамвайная остановка, поэтому, если преступник задумал совершить покушение здесь, то он должен был выстрелить именно в тот момент, когда Подопечный будет переходить дорогу. Другого такого удобного случая у него больше нигде не будет. В других местах киллеру будет мешать либо кустарник, либо деревья, либо толпы прохожих на тротуаре. Стрелять же в трамвае или в метро означает подвергаться опасности быть схваченным на месте преступления, да и свидетелей там слишком много, которые впоследствии могут опознать убийцу… Нет, чем больше я размышлял, тем все больше утверждался во мнении, что Дизик попытается напасть на нашего инженера возле НИИ – если, конечно, он вообще намерен нападать на него.

Улица, на которой находился институт Подопечного, была не очень широкой и мест для укрытия предоставляла немного. Справа и слева от проходной на протяжении добрых сотни метров тянулся глухой бетонный забор. На другой стороне улицы никаких зданий не было, поэтому Дизик не мог спрятаться где-нибудь на крыше или на чердаке, как любят поступать в таких случаях киллеры. Оставались естественные укрытия в виде деревьев в чахлом скверике и машины на стоянке, которая находилась метрах в пятидесяти от проходной, чуть наискосок от нее. Сквер я исключил сразу: не то было время года, чтобы человек в нем мог остаться незамеченным. Если только, разумеется, он не затаился под снегом наподобие фронтового снайпера…

Значит, оставались самые надежные и естественные в городских условиях укрытия: машины. На стоянке их было десятка два, и все они были легковыми. Кабины их были пусты. Однако на проезжей части, притулившись к обочине, торчало еще несколько машин, причем среди них были и грузовики, и минифургоны, в кузове которых вполне мог сидеть сейчас Дизик со снайперской винтовкой, оснащенной хорошим прицелом, и с комфортом готовиться к решающему выстрелу. Не могу же я проверять все грузовики: ведь таким образом я сразу выдам себя своему невидимому противнику. Я неторопливым шагом прошел вдоль бетонной стены сначала в одну сторону, потом в другую. Посмотрел на часы. Опять неспешно двинулся, заложив руки за спину, по тротуару. Если киллер сейчас наблюдает за мной, пусть слегка понервничает, гадая: действительно ли я жду кого-нибудь, кто должен выйти из проходной, или же пытаюсь засечь его, затаившегося в своем укрытии.

Я знал, что, в сущности, вступил в неравное противоборство с моим противником.

Во-первых, я его не вижу и даже не знаю, здесь ли он сейчас и собирается ли он стрелять. Во-вторых, вариантов нападения на Подопечного настоящий профессионал даже при этих скудных декорациях мог бы придумать тысячу, и я никак не смог бы воспрепятствовать реализации его замысла, если только убийца, конечно, не встанет посреди тротуара с автоматом наизготовку. Единственный способ как-то помешать предстоящему покушению – это попытаться заранее разгадать, что же задумал киллер. Для этого волей-неволей нужно раскинуть мозгами, хотя думать в условиях цейтнота и стресса никому не хочется…

… Значит, исходим из того, что киллер сейчас лежит на полу или на сиденье машины и наблюдает за обстановкой через заранее просверленную дырочку. Стоит показаться Подопечному из стеклянной будки проходной – и он мгновенно заведет мотор, промчится на скорости по дороге и стрелять в нашего инженера будет на ходу, пока еще никто из возможных свидетелей и охранников не успееет опомниться.

Что ж, вполне возможно… Или выстрелит от места стоянки, а потом заведет машину и умчится за поворот дороги. Или, увидев свою жертву, сначала заведет машину, а потом уже будет стрелять, не выезжая со стоянки. В любом случае, он должен будет довольно быстро завести машину, потому что ему нельзя сделать это слишком рано, иначе он привлечет к себе наше внимание… Однако, учитывая тот факт, что морозец сейчас – примерно минус двадцать градусов и что у всех машин в поле моего зрения двигатель заглушен, значит, машина у Дизика такая, что он уверен: мотор заведется с полоборота. Так, например, это не может быть иномарка с дизельным движком – завести их зимой очень проблематично. Значит, отбрасываем вон тот джип «мицубиси-паджеро», желтый «ниссан» и серебристую «ауди»… Пойдем дальше тем же методом исключения. Если бы я был убийцей и поджидал бы свою жертву в автомобиле, какого цвета машину я бы выбрал для этой цели? Яркую, как канарейка или губная помада? Вряд ли. Сверкающую, как елочная игрушка? Ну, что вы!.. А может, спортивную иномарку, бросающуюся в глаза своими необычными контурами, блестящими фонарями и многочисленными «наворотами»? Упаси боже: ведь мне, наоборот, не следует привлекать к себе внимания возможных свидетелей…

Значит, отбрасываем всё, что попадает в вышеперечисленные категории, и остается у нас всего пять машин. «Жигули» пятой модели кофейного цвета, серый «рено» да белая «волга» – это на стоянке. Плюс «москвич»-комби с трафаретом на дверце «Доставка грузов населению» и вся, от порожков до макушки, забрызганная грязью «девятка» – это на дороге… Теперь остается уделять этим «тачкам» повышенное внимание по сравнению с остальными, но и дорогу из поля зрения не упускать: вполне возможно, что киллер вылетит из-за поворота в тот момент, когда Подопечный будет переходить проезжую часть.

Я вновь посмотрел на часы и увидел, что с момента окончания рабочего дня прошло уже двадцать пять минут. Что-то наш герой сегодня заработался… Или он попросту боится нос высунуть из своего уютного кабинетика, словно чувствуя, что смерть дышит ему в затылок?

Мини-приемник в моем ухе пискнул вызовом, и я услышал голос Гагика Берулавы:

– Кирилл, ты где?

– В районе проходной НИИ, – отозвался я, поднеся ко рту запястье с часами, в браслет которых был вмонтирован микрофон. – Решил подстраховать наших…

– Думаешь, наш конкурент попытается нам нагадить?

– Все возможно, – уклончиво сказал я. – Правда, здесь пока всё спокойно.

– Как ты считаешь, может, лучше эвакуировать Подопечного от проходной как можно быстрее? Всё будет выглядеть вполне естественно: просто сослуживец, имеющий машину, предложит Подопечному подбросить его до метро…

Какое-то интуитивное озарение толкнуло меня ответить:

– Нет-нет, ни в коем случае! Пусть всё идет, как обычно.

Наверное, уже тогда я предвидел, что если киллер решил напасть на Подопечного сейчас, то надо выжать из этой ситуации всё, что можно. Возможно, Дизик пока не подозревает о нашем присутствии, и это сулит нам определенную внезапность, а вот если убрать у него из-под носа того, за кем он охотится, это вызовет у него подозрения, и в следующий раз он будет действовать гораздо изощреннее…

– Может быть, тебе нужна подмога, Кир?

– Было бы замечательно.

– Хорошо, сейчас пришлю к тебе Рауфа и Пуртова. Только смотрите, не обложайтесь там, а то шеф с меня три шкуры потом спустит!..

Я понял, что Гагик волнуется, как школьник, не приготовивший домашнее задание.

Что ж, его можно было понять. Я и сам мандражировал, хотя на заднем плане моего сознания все-таки пульсировала подленькая мыслишка о том, что, вообще-то, неплохо было бы, если бы этот негодяй Дизик сумел прикончить нашего Подопечного.

И даже если бы весь мир, включая меня самого, полетел бы из-за этого в тартарары, в последний миг я, наверное, испытал бы некое удовлетворение, потому что умирать лучше вот так, сразу, когда у тебя из-под ног выбивают табурет, а не постепенно, когда все больше затягивают петлю на твоем горле… В принципе, вдруг с необычайной ясностью понял я, вся наша операция, затянувшаяся на много лет и не имеющая ни конечной цели, а следовательно и предела, – не что иное, как попытка продлить агонию гибнущего многомиллионного организма нашей цивилизации.

Человечество обречено, вопрос только в том, сколько времени ему еще удастся оттягивать свою гибель. И дело даже не в Подопечном, потому что, не будь его, нашлось бы что-нибудь другое в функции дамоклового меча, повисшем над миром на постепенно перетирающейся веревке: великий мор, разгул СПИДа, экологическая катастрофа, истощение всех ресурсов, дырка в озоновом слое, таяние льдов Антарктиды или шальная комета…

Появились Рауф и Пуртов. Первый сошел с трамвая, вывернувшего из-за поворота, и так и остался стоять на остановке, словно решил сделать пересадку на другой номер. Пуртов же приехал на «уазике» с надписью на дверцах «Министерство связи», что вполне сочеталось с профилем деятельности НИИ Подопечного. Припарковавшись напротив проходной, он, не выключая двигателя, развалился на сиденье и вроде бы задремал, но меня его беззаботная поза в заблуждение не вводила. Я знал, что в кабине у Пуртова приготовлен целый арсенал вооружения, начиная от карабина и кончая портативной «базукой».

Я вновь нажал на радиобраслете кнопку вызова диспетчера и сказал вмиг всполошившемуся Берулаве:

– Гагик, предупреди меня, когда Подопечный выйдет из корпуса и двинется к проходной.

– А он уже идет, – растерянно откликнулся Берулава.

– Так какого же черта ты молчишь?! – вскричал я.

Время сразу сдвинулось с мертвой точки и, убыстряясь с каждой секундой, понеслось под гору грузовиком, сорвавшимся с тормозов.

Я вновь огляделся, чувствуя, как спина моя покрывается испариной несмотря на мороз. Через пять минут Подопечный должен показаться из проходной, и если убийца уже загнал патрон в ствол, то ему хватит нескольких секунд, чтобы поймать сутулую фигурку в перекрестие прицела.

Где же ты, сволочь?

Четыре минуты. Надо спросить его…

– Гагик, кто-нибудь из наших сопровождает Подопечного?

– Номер десятый.

– Хорошо.

Три с половиной минуты. Все внимание – автомобилям на стоянке и вдоль дороги.

Если Дизик прячется в одном из них, сейчас он должен будет выдать себя… Нет, вроде бы никаких признаков жизни в кабинах…

Болван, какой же я болван!..

Ровно за три минуты до того момента, как Подопечный должен был пересечь проходную, я вдруг понял, где засел Дизик. Это было каким-то наитием, озарением, шестым чувством – назовите его как угодно!.. Только потом я понял, что все это время мой мозг неустанно переваривал информацию, поступавшую от всех органов чувств, и если мой взгляд не раз равнодушно скользнул мимо одинокого подъемного крана, ржавой зазубриной портившего пейзаж на противоположной стороне дороги, то мозг ухватился за этот фактик и обрабатывал его до тех пор, пока не выдал на-гора вывод: а ведь поиск следует вести не только в горизонтальной плоскости, но и в вертикальной! Почему ты, убедившись, что вокруг нет зданий, сосредоточил внимание лишь на земле? Разве нельзя спрятаться в кабине подъемного крана?

Наоборот, это же самая отличная позиция для стрелка-снайпера: ему видно, как на ладони, всё, что происходит в районе проходной, – через каждые двадцать-тридцать метров здесь горят галогеновые лампы на фонарных столбах, так что светло, как днем. Но зато кабину крана в сгустившихся сумерках с земли почти не видно, и уж тем более не различить, есть ли там кто-нибудь внутри!..

Кран находился на пустыре, метрах в пятидесяти от дороги. Видно, днем там велось какое-то строительство, которое находилось пока еще в стадии возведения первых этажей будущего здания. Высота крана была около пятидесяти метров, значит, по правилам геометрии дистанция от проходной до кабины стрельбы должна быть не больше сотни метров – не слишком много для такого меткого стрелка, как Дизик!..

Берулаву я вызывал уже на бегу.

– Гагик, – сказал я, задыхаясь, – он в кране!..

– Где-где? В каком кране? – не понял диспетчер. – Он что, превратился в воду?

– Некогда объяснять… Пусть «десятый» любым способом задержит Подопечного хотя бы на несколько минут за забором, понял?

Берулава что-то еще говорил, но я его уже не слышал. Бежать по пустырю было тяжело: ноги то и дело увязали в глубоком снегу. И было темно. Один раз я провалился в какую-то яму. Потом пару раз чуть не напоролся на строительную арматуру, торчащую из сугробов. Подбежав к подножию крана, я стал карабкаться по ступенькам железной лестницы, уходившей во тьму в переплетении стальных балок корпуса крана. Через несколько метров руки мои закоченели от ледяного металла.

В одном месте на ступеньке виднелся прилипший комочек снега. Я осторожно потрогал его. Он был смерзшимся, но не совсем. Теперь я был уверен в том, что сделал правильный вывод об укрытии Дизика, и постарался подниматься как можно бесшумнее, чтобы не вспугнуть киллера.

(Лишь потом я узнал, что в то время, пока я изображал верхолаза, сотрудник НИИ автоматики, проходивший у нас как агент номер десять, нагнал Подопечного и сообщил ему, что его вот уже с четверть часа разыскивает директор. Разумеется, это было враньем, шитым белыми нитками: Теренецкий еще час назад покинул территорию НИИ на черной «Волге», но более подходящего предлога, чтобы воспрепятствовать Подопечному покинуть институт, наш человек не нашел…

Подопечный удивился: «Зачем это я ему понадобился?». «Понятия не имею», пожал плечами номер десять. Он сделал вид, что задыхается, будто гнался за Подопечным от самого корпуса. Теперь все зависело от его актерских способностей. «Но ведь рабочее время уже закончилось, – сделал робкую попытку возмутиться Подопечный. – Он что, тебя лично послал за мной?». «Ага… Иди, говорит, и во что бы то ни стало верни его!» Подопечный задумался, потом махнул рукой и предложил «десятому»: «Слушай, а может, скажешь ему, что не догнал меня? Понимаешь, я сегодня спешу и вообще…». «Да ты что?! – возмутился наш человек. – Да Теренецкий меня выстирает и высушит, если я вернусь ни с чем!.. Нет уж, никуда я тебя не отпущу, понял? Не хочешь по-доброму – силой тебя приведу к шефу!».

Представляю, каково было на душе в этот момент у нашего сотрудника. Отныне он становился презренным болтуном и вообще нехорошим человеком для Подопечного, ведь едва ли попытка выдать столь наглый обман за шутку могла бы увенчаться успехом… Подопечный криво ухмыльнулся и, с досадой сплюнув себе под ноги, поплелся к административному корпусу. Так для меня было отвоевано целых восемь минут).

Я не знал, сколько времени мне понадобилось, чтобы преодолеть эти пятьдесят метров стальных, гулких, заиндевелых от мороза ступенек. Мне казалось, что я безнадежно опаздываю и что вот-вот над моей головой сухо щелкнет выстрел, и тогда сразу станет всё бессмысленно, и на какие-то доли секунды мне даже захотелось, чтобы так случилось, потому что было интересно, действительно ли произойдет что-то страшное с этим миром, а если да, то сразу или немного погодя?… Но, конечно же, усилием воли я прогнал все эти глупости из головы и постарался сосредоточиться только на скользких стальных ступеньках и кабине крановщика.

Добравшись до кабины, я извлек из-за пазухи пистолет, передернул затвор, загоняя патрон в ствол, а затем одним рывком распахнул дверцу кабины, чтобы прохрипеть так громко, насколько позволят обожженные морозом легкие: «Стоять, руки за голову, ты арестован, Дизик» – или что-нибудь в этом роде…

Однако кричать было бессмысленно: будка оказалась пуста. Сперва я ощутил огромное разочарование, и только потом в глаза мне бросилась открытая створка бокового окна кабины. Но правильный вывод из этого я сделать не успел. Что-то мелькнуло сбоку, и в ту же секунду на мою голову обрушился удар чем-то тяжелым (как потом выяснилось, услышав, что в кабину кто-то поднимается, Дизик вовремя выбрался через окно кабины на стрелу крана, обошел кабину по периметру и подкрался ко мне сбоку как раз в тот момент, когда я собрался взять штурмом пустую будку. Он ударил меня по голове деревянным футляром от телескопического прицела, но удар пришелся вскользь и не оглушил меня – к счастью, разумеется).

Я инстинктивно взмахнул руками, выронив пистолет в черную пустоту, и, потеряв равновесие, сорвался вниз. Но, видно, Господь Бог очень не хотел, чтобы я досрочно предстал перед ним, потому что непонятно как мне тут же удалось вцепиться руками в поперечную балку крана и повиснуть, нелепо раскачиваясь над пропастью, которая показалась мне бездонной из-за того, что земли внизу не было видно. Ноги мои лишь скользили по покрытому изморозью железу, не находя опоры. А киллер схватил винтовку, которая, оказывается, была у него припрятана на крыше кабины, и стал приближаться ко мне с явным намерением вдарить побольнее по костяшкам моих сведенных судорогой и холодом пальцев. Или по голове, что вело к идентичному результату. Тратить патрон, чтобы прикончить меня наверняка, он не собирался: не то пожадничал, не то винтовка была без глушителя, и он опасался, что выстрел услышат мои сотоварищи. Это, в конечном счете, и погубило его.

Я мог бы закрыть глаза и попрощаться со своей короткой жизнью. Но вместо этого вспомнил слова своего училищного инструктора по рукопашному бою: «Сражаться нужно до конца. Даже тогда, когда вам кажется, что всё потеряно, и дальнейшее сопротивление безнадежно, у вас еще есть шанс одержать верх в поединке, потому что противнику вашему в этот момент будет мниться, что вы вот-вот сдадитесь на его милость, и он морально не будет готов к продолжению боя на равных»…

Что я мог сделать в этой, казалось бы, безнадежной ситуации? Чтобы сопротивляться, нужно иметь свободной хотя бы одну руку – и я отпустил правой рукой перекладину, продолжая висеть на одной левой и чувствуя, как жилы на ней натягиваются до гитарного гула. Что дальше?

Держа винтовку, как дубинку, мой противник от души размахнулся ею, но ударить меня не успел. Сорвав свободной рукой со своей шеи шарф, я захлестнул его концом, как лассо, винтовку (благо, на конце шарфа имелась увесистая култышка, позволявшая это сделать) и рванул шарф на себя, лишь чудом удержавшись на левой руке. «Верная подружка снайпера» вырвалась у киллера из рук и, с громыханием пересчитывая перекладины, полетела вниз во тьму. Опомниться своему сопернику я уже не дал. Ноги наконец-то уперлись в балку, так что можно было теперь без паники сделать выход силой на крохотную площадку из сварных стальных листов перед кабиной крановщика. Дизик попытался ударить меня в лицо, но в ближнем бою я мог дать ему внушительную фору. Уйдя от удара, я вонзил левый локоть своему противнику под ребра, а когда он согнулся, ловя воздух широко раскрытым ртом, то вовремя обуздал свой порыв добавить ему коленом в лицо, потому что он мог бы запросто не удержаться на ногах и последовать в свободном падении за своим и моим оружием. Вместо этого я схватил его за шиворот куртки, распахнул дверцу кабины и втолкнул его внутрь, сжав горло так, чтобы оставить ему лишь узенькую щелочку для забора кислорода.

– Трепыхнешься хоть чуть-чуть – задушу! – страшным голосом сообщил я Дизику.

Он мне поверил, и я славно продержал его в таком положении до тех пор, пока на помощь мне не подоспели Рауф и Пуртов. Рауф тут же нацепил Дизику наручники, но потом чертыхнулся:

– А как же он слезет без помощи рук?!

– Ничего, ничего, – сказал я. – Захочет жить – слезет, как миленький! Пусть прочувствует, что значит – держаться зубами за воздух!..

* * *

Как следует я рассмотрел своего противника только во время допроса. Его допрашивал сам Генон, а мы, кураторы, наблюдали за допросом из соседней комнаты через большое окно, замаскированное под зеркало. На всякий случай Генон решил нас не «светить» киллеру…

Юрий Никитин оказался темноволосым молодым человеком чуть выше среднего роста.

Держался он вполне интеллигентно, изъясняясь без помощи матерных и жаргонных слов. Глядя на него, нельзя было поверить, что еще пару часов назад он хладнокровно пытался сбросить меня с крана, чтобы потом размозжить пулей голову Подопечного.

С самого начала Дизик потребовал чашку кофе, разрешения курить и присутствия адвоката. Видимо, он еще не разобрался в обстановке и по-прежнему принимал нас за сотрудников милиции. Ему хватило всего двух ударов по физиономии и одного – по печени, чтобы уяснить: здесь с ним церемониться никто не собирается. Генон избрал, на мой взгляд, правильную линию на предельную жесткость в отношении задержанного: тот еще ни разу не попадался правоохранительным органам и мог не знать, что слухи относительно пыток, применяемых к преступникам людьми в мундирах, не соответствуют действительности. А психология человека такова, что если сам он спокойненько расправляется со своими жертвами, то, как правило, боится боли и смерти.

Допрос двинулся по накатанной дорожке. Генон заявил, что нам всё известно о личности и преступных деяниях задержанного, и в принципе мы могли бы передать его дело в суд прямо сейчас. Но нас интересуют кое-какие подробности, связанные с последним заказом, из-за которого он, Дизик, рискнул полезть в стужу на строительный кран. Если задержанный будет достаточно искренен и красноречив, то, возможно, суд учтет его стремление оказать содействие следствию и скостит ему несколько лет отбывания срока…

В ответ Дизик возразил, что он не знает, о каком заказе идет речь, и вообще понятия не имеет, по какому праву его задержали и избивают.

Но это была уже агония. Генон вскочил со своего места, обошел стол и, приблизив свое лицо к лицу киллера, тихо, но внятно произнес, что вообще-то насчет суда он пошутил, потому что постсоветское правосудие не внушает ему доверия, а посему, если задержанный будет упираться, то его просто-напросто порежут на кусочки, а затем останки соберут в консервную банку, которую закопают в ближайшем лесу так, что никто никогда не найдет и следа от Юры Никитина по кличке Дизик…

Дизик побледнел. Блеф Генона удался на славу. Киллер поверил, что его взяли не «легавые» и не комитетчики. Он принял нас за одну из мафиозных группировок, а Генона – за нашего «пахана». Теперь он знал, что перешел дорогу людям авторитетным и могущественным, которые так просто его не отпустят. Будет он запираться или выложит всё, как на духу, – значения особого для его судьбы это уже не имеет: его все равно убьют. Правда, если он будет изображать желание поведать своим собеседникам всё, что он якобы или в действительности знает, то может избежать особых мучений.

И тогда он раскололся. Он все-таки выпросил сигарету у нашего шефа и стал рассказывать, как в последнее время скрывался не только и не столько от следственных органов, сколько от своих «коллег», конкурентов и заказчиков… Где именно? Вряд ли это имеет особое значение, тем более, что речь идет о местожительстве женщины, которая не подозревает о незаконных делах своего «Юрика». Она просто согласилась принять своего возлюбленного на время, «пока он ищет себе работу». Несколько дней назад в почтовом ящике той квартиры, где затаился Дизик, оказался конверт, адресованный ему лично. Когда он его вскрыл, то увидел две тысячедолларовые бумажки, фотографию нашего Подопечного и кратенькую записку, сообщавшую условия нового заказа. Жертву следовало убрать как можно быстрее, не вдаваясь в подробности, кто она и за что ее лишают жизни.

Анонимный заказчик не настаивал на своем поручении, если у Дизика не возникнет желания оказать помощь в этом деле, но намекал, что после выполнения заказа киллер получит раз в пять больше. Инкогнито вовсе не угрожал разоблачением или иными мерами по отношению к Дизику в случае его отказа, но это было логично так же, как и бессмысленность попыток пуститься в бега. Раз уж этот некто сумел отыскать Никитина, то теперь-то он не выпустит его из-под наблюдения. Именно поэтому Дизик, заметив в ходе разведки подступов к жертве подозрительных типов, принял их за соглядатаев своего неизвестного заказчика…

Тут Генон, со смиренным терпением выслушивавший исповедь киллера, прервал его и осведомился, где и каким образом должна была состояться передача денег после выполнения Дизиком своей миссии. Задержанный сообщил, что в письме этот пункт не оговаривался.

Тогда наш шеф, изучая носки своих туфель, спросил, сохранилась ли анонимка, на что Дизик, широко улыбнувшись, пообещал впредь ксерокопировать подобные документы где-нибудь на Главпочтамте сразу в десяти экземплярах и заверять копии у нотариуса. А деньги в сумме две тысячи долларов? Пожертвованы на строительство Храма Христа Спасителя – он, Дизик, с детства был религиозен до жути… Но Генон не оценил остроумия своего визави. Он поднялся, докуривая сигарету, подошел к Никитину и неторопливо раздавил горящий окурок у него на лбу. Когда киллер перестал орать от жуткой боли, шеф сообщил ему, что вскоре им займется специалист по развязыванию языка с использованием последних достижений науки. И если выяснится, что он, Дизик, пытался ввести в заблуждение честных людей, то пусть пеняет на себя…

Генон не блефовал: срочно вызванный им спецмедик из шестого управления Комитета сидел в соседней комнате вместе со своим чемоданчиком, напичканным до отказа мощными препаратами, разблокирующими контроль человека над своим сознанием и подсознанием. Правда, на человека, прошедшего такую обработку, можно было смело оформлять пенсию по инвалидности до конца жизни: препараты необратимо разрушали отдельные клетки головного мозга, превращая человека, в лучшем случае, в недееспособного дебила…

После этого Дизика приковали к тому креслу, в котором он сидел, а шеф вышел к нам на перекур. Он хотел знать наше мнение о правдоподобности той истории, которую поведал киллер. Большинство кураторов склонялось к мысли о том, что Дизик врет и знает намного больше о заказчике, чем пытается показать.

Тогда к киллеру запустили спецмедика. Однако когда «сыворотка правды» подействовала, то Генону удалось узнать от Дизика лишь адрес той квартиры, где киллер отсиживался последнее время. На большее молодого человека не хватило: сердце у него оказалось со скрытым дефектом, и никакие срочные меры по реанимации не помогли оживить несчастного. После этого целый час никто не решался попадаться под руку шефу. Он чуть не выбросил из окна яростно оправдывавшегося медика, перебил всё стеклянное, что попалось ему под руку, и переломал несколько столов ударами своих мощных кулаков. Но это вовсе не способствовало разгадке той тайны, которую Дизик предпочел унести с собой в могилу, и шеф прекрасно отдавал себе в этом отчет.

Несмотря на глубокую ночь, по адресу, выуженного из Дизика, была снаряжена опергруппа. Любовница Дизика, продавщица овощного магазина по имени Люся, жила на Волгоградском проспекте. Ее допрашивали полночи – на этот раз, без всяких препаратов – но в конце концов мы пришли к общему мнению, что она ничего не ведает об этом деле. Знакома с Никитиным Люся была давно: еще с тех пор, когда ее Юрик служил в армии. Познакомились они заочно, по переписке, а после дембеля Никитин вернулся в Москву и чуть было не женился на Люсе, но потом по каким-то причинам охладел к ней, и долгое время не появлялся в поле ее зрения. Люся успела дважды сходить замуж, заиметь сына (сейчас он жил у бабушки в Ярославле) и благополучно развестись с каждым из мужей. Все это время Юрик то возникал на горизонте вновь, каждый раз нанося глубокую сердечную рану своей воздыхательнице, то вновь исчезал на долгий срок неизвестно куда. О себе он рассказывать не любил и строго-настрого запретил Люсе распространяться о нем кому бы то ни было. Дело было ясное: Дизик использовал бедную Люсю в качестве «запасного аэродрома», когда ему было нужно отсидеться в безопасном месте после выполнения очередного заказа… Приходило ли вчера письмо, адресованное ее Юрику? Да, и взяла из ящика его она, но, будучи женщиной порядочной, она передала его возлюбленному не вскрывая. Обратного адреса, естественно, не было, а ее адрес был напечатан на компьютере.