Владимир Ильин
      ПОСЛЕДНЕЕ ПРИШЕСТВИЕ
      ... И настал день, когда вступил Спаситель в Город-на-Холмах. И был этот Город безобразен и грязен, и пах он, как чье-то давно не мытое тело.
      И встречались на каждом шагу горы мусора и отходов, которые давно уже стали привычным явлением для обитателей Города.
      И воздух здесь был нечист, как в преисподней, и чудовищные кирпичные и железные трубы, злобно целившиеся своими пушечными жерлами в небо над Городом, неустанно извергали тучи ядовитого дыма самых мрачных оттенков, словно им, этим трубам - провозвестникам Страшного Суда - не нравилось отсутствие на небе туч естественных...
      И словно соревновались с этими орудиями омрачения небес железные, мятые и утратившие свой оригинальный цвет от пыли и грязи повозки, именуемые в народе машинами.
      И словно соревновались с машинами в том же загрязнении окружающей среды люди, дымившие на каждом шагу табаком скверного качества.
      И казалось: не будет конца гигантской суете сует и тому Хаосу, который такая суета порождала.
      И лишь одному Спасителю было ведомо, что конец людскому муравейнику, бурлившему между скучными бетонными коробками на грязном асфальте, близок, ибо именно Он, Спаситель, пришел сюда...
      И великая печаль и не менее великое отчаяние постепенно зарождались в его божественной, кристалльно-чистой душе, когда, шествуя в толпе по одному из широких, но бестолково застроенных проспектов, Он направлялся к центру Города-на-Холмах.
      И не грязь, и не внешние признаки упадка человеческой цивилизации навевали Ему подобные чувства, а тот Хаос, что царил в умах окружающих. Проникая своим ослепительно ясным и всевидящим взором в души человеческие, видел там Спаситель нагромождение пороков разной степени и категории, скопище зол и перечень грехов, совершенных людьми за всю свою жизнь.
      И скорбел Он, потому что видел, как низко успело пасть человечество за каких-то несчастных два тысячелетия.
      И еще ясно становилось Ему, как трудно будет на этот раз выполнить волю Отца Его, чтобы составить реестр неисправимых грешников, подлежащих Страшному Суду, и чтобы разработать новые Заповеди, посредством коих можно указать остальным сынам человеческим на выход из сгустившейся над Землей тьмы Зла и Самоуничтожения...
      И вновь и вновь слышал Он глас Отца Его, сказавший Ему в ту беспросветную страшную ночь, когда вынужден был Спаситель бежать из родного дома, варварски разгромленного фанатиками-грешниками: "Иди же, Сын Мой, в Город-на-Холмах, ибо там ты должен выполнить Нашу миссию! Иди к людям, ибо лишь на основе анализа жизни их жалких и душ их заблудших ты сможешь создать новые Заповеди и отделить достойных от недостойных... Иди, и да откроются глаза Твои!".
      И вот уже два месяца шел Он к своей цели, и разных людей встречал на пути своем, но никогда в таком количестве, как в Городе.
      И хотя, будучи от рождения человеком, неимоверно устал Он в течение этого нелегкого пути, осознание своей великой, нечеловеческой Миссии придавало Ему достаточно силы, дабы преодолевать все преграды и всевозможные препятствия.
      И черный список, навечно запечатлявшийся в душе Его, рос и продолжался нескончаемым перечнем фамилий, имен и кличек, и с ним возрастала боль и скорбь Его, потому что, обретя ипостась человеческую, не мог не сочувствовать Он людям. Другой же раздел, куда Он заносил достойных, был пока мал, но Спасителя не оставляла надежда, что там, куда Он направляет стопы свои, Он все-таки найдет людей с чистой и честной душой...
      И, параллельно с этим, продолжал Спаситель формулировать те постулаты, которые были призваны донести до людей волю Отца Его и, в конечном счете, дать человечеству последний шанс на достойное существование в Материальной Вселенной. В первое свое Пришествие Он оставил людям десять основных Заповедей, но, видимо, слишком категоричными и в то же время расплывчатыми оказались они для представителей рода человеческого, раз сумели люди за двадцать веков приспособить их к жалким нуждам своего греховного существования, снабдить кучей оговорок и придумать массу оправданий для тех случаев, когда требовалось эти Заповеди нарушить или обойти.
      И, следовательно, теперь речь должна была идти о более конкретных правилах, выведение которых представлялось Спасителю возможным только после выявления наиболее тяжких и опасных грехов людских...
      И, едва вступив в Город и не успев еще отряхнуть плаща своего от дорожной пыли, а также не утруждая себя утолением голода и жажды, Спаситель шествовал, повесив на плечо тощую суму свою, и с жадным любопытством вглядывался своим невыносимым для простого смертного взором в душу каждого, кто попадался Ему на заплеванном и замусоренном тротуаре.
      И явственно видел Он, что вот этот, например, молодой человек в черных очках и модных одеяниях не далее, как три дня назад, в компании таких же молодых повес, как он, изнасиловал на родительской даче несовершеннолетнюю подружку.
      И ведал Он, что вон тот респектабельный мужчина в дорогом костюме, выходящий из черного "мерседеса", в погоне за прибылью не остановился перед мошенничеством и нажил состояние путем облапошивания множества доверчивых сограждан...
      И не ускользало от внимания Его, что вот эта полная женщина с хозяйственной сумкой, из которой торчат размякшие на жаре хвосты мороженого минтая, упрятала при содействии мужа свою престарелую мать в сумасшедший дом, чтобы не утруждать себя уходом за ней...
      И был осведомлен Он, что вот этот торговец овощами бессовестно обсчитывает покупателей, если они смотрят на весы, и обвешивает, если они заняты подсчетами.
      И еще знал Он, что даже вон тот десятилетний карапуз, смачно жующий "жвачку" и по-птичьи щелкающий после ее выдувания изо рта этаким воздушным пузырем, частенько развлекается прицельной стрельбой сырыми яйцами по прохожим с крыши своей "пятиэтажки"...
      И, в свою очередь, люди невольно обращали внимание на странного юношу, причем, если бы кто-нибудь спросил у них, что в Нем было странного, то каждый бы, наверное,затруднился с ответом. Длинные волосы? Но в наше время каждый носит такую прическу - а вернее, отсутствие оной - какую хочет... Неправдоподобно белый плащ, к которому почему-то совершенно не пристает грязь? Так мало ли что носит нынешняя молодежь!.. Необычная для возраста (на вид Спасителю можно было дать лет восемнадцать, не больше) серьезность и озабоченность на худощавом, бледном лице Его? Это уже ближе к истине... А скорее всего - Его глаза. Наткнувшись на взгляд юноши, любой человек испытывал примерно те же ощущения, когда прямо в лицо сверкает фотовспышка. И еще, в отличие от других, юноша никуда не спешил, и видно было, что он идет не куда-то и не за чем-то, а просто так полагается Ему - идти, а не сидеть...
      И, несмотря на то, что Спаситель впервые оказался в таком большом Городе, достопримечательные места явно не интересовали Его - все внимание свое он стремился уделять людям.
      И люди оглядывались на Него и невольно замедляли шаги свои, но почему-то никто не осмеливался подойти к Нему, а те, кто все-таки находил в себе силы заговорить с Ним, каким-то образом мгновенно осознавали, кто Он такой и зачем явился в Город-на-Холмах, и их сразу же отталкивала от Него невидимая, но могучая сила, и в такие моменты между Ним и пристающим к Нему будто разверзалась бездна, переступить которую нельзя было ни при каких обстоятельствах - и люди тогда умолкали и отступали от Него в непонятном страхе и смятении.
      Спаситель же не разговаривал с окружающими людьми не только потому, что был нем с самого рождения, но и потому, что в этом не видел пока необходимости.
      И знал Он, что речь сама польется из священных уст Его лишь тогда, когда приступит Он к осуществлению последнего этапа Миссии - проповеди Истинного Пути для человечества, а до этого Он должен лишь внимать и тяжело, мучительно, до боли в сердце своем размышлять, формулируя будущие постулаты...
      И, как ни странно, одолевали Его при этом горькие воспоминания - и не только о нынешней земной жизни своей, но и о той, которая длилась тридцать три года.
      И тогда вновь и вновь виделись Ему почему-то не раскаленные окрестности Голгофы, и не последние минуты своих мучений на Кресте, и даже не скорбь на лицах учеников и соратников Его, робко ожидавших конца казни в толпе зевак, а множество возбужденных, перекошенных от ярости и жажды крови лиц, когда орала исступленно толпа Пилату: "Смерть ему!.. Распните его!.. На крест его, на крест!"...
      И до сих пор помнил Он свое отчаяние и ощущение безнадежного поражения, и глубокое непонимание свое: "За что?.. Я же принес им Заповеди Добра! Я же творил чудеса для них, исцелял хворых и одарял нищих, указывал праведный путь заблудшим на многие века, а они... Да как они посмели осуждать меня?!"...
      И оттого теперь чувствовал смятение Он, ибо, помня свой прошлый горький опыт, осознавал: Миссия Его в этот раз связана с судом, а значит - с насилием над людьми, а это в их глазах могло бы выглядеть как обыкновенная месть Спасителя людям за то, что не сумели они принять Его иначе, как через распятие на кресте...
      И однажды ощутил Он, что не хочет больше двигаться по запруженной машинами и людьми странной улице, замкнутой в Городе в огромное кольцо, и остановился тогда, и сел Он прямо на траву в каком-то чахлом сквере, отличающемся от Гефсиманского сада, как небо от земли, и открыл Он суму свою, и стал утолять голод телесный с помощью зерен сухих, запивая их ключевой водой, набранной Им еще утром в источнике за окружной дорогой Города...
      И, жуя рассеянно зерна, мятный вкус которых придавал Ему силы и снимал усталость, увидел Он вдруг, как на автобусной остановке рядом со сквером штурмуют люди битком набитый автобус (был уже час пик), и осенило тогда Его, и открылись глаза Его на первопричину грехов и зол человеческих.
      И сказал тогда Он мысленно себе: "Главное для людей - они сами. Каждый старается только для себя, и для удовлетворения потребностей своих не гнушается отпихнуть ближнего своего локтями, толкнуть или ударить его в спину, обругать скверно, а если ближний тоже борется ради своего благополучия, то и убить его!.. Но как сказать людям, что именно это и есть причина всех бед в мире? Как убедить их в необходимости изменить свое отношение к миру и ближним своим? "Возлюби ближнего своего, как себя самого" - это было уже в прошлый раз и оказалось пустым звуком для людей. Понятно, почему... Во-первых, нельзя одинаково любить сразу две вещи, и человек неизбежно будет стоять перед выбором: либо я - либо ближний... А любить ближнего и не любить себя - не менее тяжкая ошибка, чем ее противоположность. Во-вторых... "Если так называемый "ближний", со своей стороны, явно не желает следовать этой Заповеди - то с какой стати ей должен следовать я? Мне что, больше всех нужно?" - так неизбежно станет мыслить каждый здравомыслящий человек, а в результате рушатся все прочие Заповеди, как костяшки домино, выстроенные цепочкой друг за другом... "Не убий!" - а если ситуация такова, что кто-то собирается убить тебя? Или родных и близких тебе людей?.. "Не укради!" - а если тебя обкрадывают другие?.. "Не прелюбодействуй!" - а если жена твоя не чтит этот закон?.. И так далее, в том же духе"...
      И еще долго мыслил так Спаситель, и не приходило ничего в Его голову, и воззвал тогда Он к Отцу Его: "Подскажи, Отче, как мне найти выход из тупика?"...
      И словно раскололось небо над Городом, и прозвучал в душе Спасителя громоподобный глас: "Не желаю навязывать тебе своих откровений и готовых выводов, Сын Мой... А иначе зачем бы послал Я тебя в Город?".
      И поднялся с травы Спаситель и пошел смиренно бродить дальше по Городу, заглядывая в души и сердца.
      И ходил Он так еще неделю, и много чего за это время с Ним приключалось.
      И неоднократно пытались проверять у Него документы особо бдительные блюстители беспорядка (в то время в Городе как раз проводилась очередная зачистка, направленная против бродяг, бомжей и прочих подозрительных элементов)...
      И приставали к Нему уличные девицы разных неписаных рангов, обещая обслужить бесплатно, и даже сами Ему деньги за это предлагали, будучи соблазненными непорочностью Его - чистота всегда вводит людей в соблазн нарушить ее...
      И пытались избить, ограбить и даже убить Его разные нехорошие людишки, имевшие за плечами даже не по семь, а семью семь смертных грехов...
      И отказывались накормить Его презренные работники общепита, требовавшие плату наличными и в этой жизни, а не на Том Свете...
      И отказывались, бывало, приютить Его высокомерные дамы-администраторши и менеджерши в гостиницах и отелях, поскольку не было у Него ни документов, ни каких-то таинственных "баксов"...
      И сверкавший ранее непорочной белизной плащ Его стал все больше покрываться какими-то странными, не исчезающими пятнами, и чело Его было теперь почти всегда омрачено горечью и гневом, и стал чувствовать Он, что силы Его на исходе, и даже короткие беседы с Отцом Его, которые раньше придавали Ему надежду, уже не спасали от мрачных дум...
      И прошел по Городу слух о том, что явился некий Мессия, который обладает чудесными способностями, и стали люди буквально преследовать Спасителя, умоляя сотворить для них то или иное чудо - например, помочь получить новую квартиру, выиграть в лотерею "Русское лото", излечить их от импотенции или хотя бы подарить "ВАЗ" пятнадцатой модели.
      И от таких Спаситель уходил сразу, а если приставали к Нему особенно назойливо (как некий предводитель "общественно-политического движения" с уголовным уклоном, зазывавший Его за большие "бабки" выступить на массовом митинге с пропагандой дурно пахнущих идей), то отбрасывал зануд прочь силой своего молниеподобного взгляда. Таких грешников Он успел уже познать там, где родился и вырос: ведь именно они, поняв, что не сумеют прибрать Его с детства к рукам своим грязным, науськали на дом Его толпу пьяных люмпенов, и те, заявившись под покровом темной ночи, разгромили и подожгли дом Его, и задавили страшной потной массой своей матушку Его и наставника-Предтечу. И лишь вмешательство Отца Его да самоотверженность близких Его позволили Спасителю спастись...
      Но бывали и встречи с другими людьми, от которых у Него накапливался горький осадок в душе. Например, сердце Его всегда больно сжималось, когда видел Он в подземных переходах, вагонах метро и на вокзалах несчастных беженцев и погорельцев, потерявших кров и приют в этом жестоком мире, где мало кто верит просящему подаяние...
      И кусал Он губы до крови, встречая детей малых в сопровождении нищих, беспутных родителей...
      И поднимался праведный гнев в душе Его, когда охамевшие граждане не пропускали без очереди к окошечку сберкассы за жалким пособием молодого парня, контуженного в Афганистане или в Чечне...
      И слезы жалости наворачивались на ясные глаза Его, когда хрупкую, как одуванчик, старушку, отправившуюся в трудный поход за продуктами на далекий мелкооптовый рынок в утренние часы пик, толкали и ругали последними словами в автобусе спешащие на работу молодые мордовороты...
      И что мог сказать Он, даже если бы мог говорить, несчастной матери, малый ребенок которой умирал от врожденного малокровия и которой люди в белых халатах категорично заявляли, что на лечение требуется кругленькая сумма в долларах? Разве поняла бы она своим измученным болью и страданием сердцем, что в несчастье, постигшем дитя ее, повинна прежде всего она сама, поскольку, будучи беременной, злоупотребляла
      спиртным?..
      И что мог Он сделать, даже если бы Ему была дана Отцом Его такая власть, для главы многодетного семейства, только что похоронившего жену свою и молившего воскресить ее - не ради него самого даже, а ради детишек, старшему из которых едва исполнилось десять лет? Разве что объяснить безутешному вдовцу, что именно он пьянством и побоями свел супругу в могилу - но понял бы он это сейчас, если не понимал этого раньше?..
      И как Он мог бы вернуть рыдающей девушке возлюбленного, ушедшего от нее к другой?
      И как Он мог бы вернуть старой, больной и одинокой женщине непутевого сынка, загремевшего в "зону" на всю катушку за ограбление магазина?..
      И как вообще Он мог накормить всех голодных, утешить всех плачущих и обиженных, исцелить всех больных и дать кров всем бездомным, если они сами были повинны в бедах своих и если это все равно не спасло бы их от Страшного Суда?!..
      И продолжались тем временем в Городе будни. И выходили газеты, и неудержимо росли цены, и грызлись между собой по инерции, будучи обессиленными жарой, политиканы, и умирали и рождались люди, и вяло протекала очередная международная конференция, посвященная выживанию человечества,и, наоборот, с пышным блеском гремел фестиваль эротического кино...
      И затевалось в центре Города крупномасштабное строительство не то третьего, не то четвертого по счету "кольца", и успешно состоялись несколько пожаров в высотных домах, и взрыв в небоскребной гостинице, и множество заказных убийств, и еще больше убийств по глупости и по пьянке... И подвергался Город ежегодному нашествию транзитных варваров, использующих сезон отпусков для того, чтобы опустошить городские торговые точки, сфотографироваться на фоне общеизвестных памятников и достопримечательностей, а затем либо унестись далее, на еще более жаркий юг, либо вернуться в провинциальную глушь и рассказывать соседям и родственникам о том, что Город этот - не что иное, как "большая деревня"...
      И не то под влиянием одуряющего, суетного однообразия, не то из-за скопившейся в душе, до сих пор не ведавшей ни горечи никотина, ни алкогольного дурмана, неизбывной усталости стал Спаситель все чаще ловить себя на ошибках и на сбоях.
      И приключился с ним однажды такой случай, вспоминать о котором Он потом всегда стыдился, когда встретил Он в вагоне метро деву младую, на облике каковой лежала явственная ангельская печать, и видно было невооруженным оком, что чиста душа ее аки белоснежный плащ Его. И возрадовался Он, и уже собирался было с умилением душевным внести девицу в свой Светлый Список, как на следующей станции она вдруг, поднимаясь со скамьи, пошатнулась и с трудом провлачила свою бесподобную плоть к выходу, а напоследок дохнула Ему в лицо таким перегаром, что понял Он: пьяна дева младая, как самый последний забулдыга, и проникнув глубже в душу ее, увидел Он там такое нелицеприятие, что и сам закачался и застонал от отвращения...
      И в другой раз чуть было не причислил Он к Недостойным человека, психически нездорового, хотя не осознавал тот, что творит, а, как известно, грехом может считаться лишь осознанное попрание Заповедей...
      И понял Спаситель тогда, что ничто человеческое Ему не чуждо, ибо только человеку свойственны заблуждения и иллюзии...
      И под влиянием вывода сего стал Он все чаще мысленно просматривать свою земную жизнь - но не ту, первую, нещадно перевранную разными писаниями, евангелиями да библиями, а ту, в которой появился Он из чрева одинокой и молодой тогда еще женщины Марьи после очередного непорочного зачатия, ибо иным путем Отец Его не способен воплощать Сына Своего в ипостаси человеческой.
      И вспомнил Спаситель, как приемный отец и духовный наставник Его Семен Игнатович Трубников, живший по соседству с матерью Его, будучи человеком верующим, усмотрел в новорожденном Нем Спасителя человечества, так как видел накануне пророческий сон с явлением архангелов и прочих крылатых обитателей рая, а очень вскоре обнаружилось, что обладает Он всевозможными необычными способностями - к примеру, в присутствии Его становилось иногда людям почему-то не по себе, и страх и смущение овладевали ими при взгляде в ясные карие глазки Его.
      И поспешил Трубников возвестить о пришествии Его, причем столько шуму наделал в тихом омуте уральского городка Мапряльска, что не только богомольную общественность на уши поставил, но и спровоцировал визит местного собкора одной из центральных газет к чудо-дитяти. Статья потом называлась: "Экстрасенсу - три года", и снабжена она была красноречивым подзаголовком: "Там, где кончается наука"... А между тем, ребеночек-уникум рос, как обычно сообщается в сказках, не по дням, а по часам. Из боязни утратить Спасителя для человечества Его никуда не выпускали из дома, и рос Он исключительно в компании матери своей да Семена-Предтечи, каковой, не теряя времени даром, открывал глаза будущему Мессии на то, кто Он есть такой и для чего ниспослан Богом-Отцом на Землю...
      И навечно осталось в памяти Спасителя лицо духовного наставника своего, когда тот, возбужденно дергая куцей рыжей бородкой, горячо шептал Ему в ухо: "Пойми, люди забыли Господа Бога, а это добром не кончится!.. Им нужен Бог, нужен, и ты вскоре увидишь, что они хотят этого, сами того не ведая!"...
      И когда мальчику исполнилось десять лет, Он впервые услышал глас Отца Его, и с тех пор не раз беседовал с Всевышним, внимательно выслушивая подробности своей Миссии. И хотя Он так и не выучился ни писать, ни читать, зато научился читать души людские и сумел, наконец, вспомнить почти полностью свою первую жизнь в ипостаси человеческой, причем с такими деталями, которые не содержались ни в каких священных либо художественных описаниях...
      И неизвестно, чем Спаситель не угодил какой-то мапряльской секте, только известно, что неоднократно угрожали они расправой над Ним, если Он не отречется от "самозванства богохульного", а перед самым совершеннолетием отрока окружили невзрачный домик на окраине Птичьей Слободки темной ночью, вломились в него и превеликое зло учинили. И существует в воспоминаниях Спасителя об этой ночи какой-то странный провал, помнит Он лишь необычайно сильный стук в двери и окна одновременно; испуганное, заплаканное лицо матери и почему-то торжественный лик Семена Игнатовича, вооружившегося старенькой двустволкой шестнадцатого калибра. И помнил Он еще, что когда дверь в сенях готова была вот-вот рухнуть под напором бешено орущей толпы, Предтеча подсадил Его в пролом в потолке на чердак и шепнул: "Спасайся, беги через чердачное окно - может, в суматохе Тебя не заметят эти злодеи, Господи!"... И ничего больше не запечатлелось в памяти Спасителя, только сразу возник перед ним темный лес, который начинался за окраиной слободки, куда слабо доносились запах гари и крик матери: "Пощадите, люди добрые!"... И было потом без всякого перехода пустынное ночное шоссе, и Господь-Отец сказал Ему с неба: "Вот и начинается Миссия Твоя, Сын Мой... Забудь же то, что осталось за спиной Твоей, и иди в Город-на-Холмах, ибо там сосредоточено великое множество людей".
      И пошел Он через города и веси пешим ходом и вот теперь бродит по Городу.
      И сидел Он теперь на берегу запущенной реки, носившей имя Города, и был, очевидно, у трудового люда день выдачи зарплаты, потому что то тут, то там на чахлой, вытоптанной травке виднелись исключительно мужские компании с бутылками. И одна такая гопа обреталась в десятке метров от Спасителя, в непосредственной близости от закрытого пивного ларька с крупной надписью мелом на серых досках: "Реанимация", и составляли ее преимущественно молодые парни из низших слоев общества, одетые грязно и неряшливо, грубые и непристойные, и бранных слов в их речи было намного больше, чем обычных лексических единиц. И доносились вместе с порывами ветра и винно-водочными парами до Спасителя обрывки громких пьяных диалогов. И, судя по этим обрывкам, компания уже находилась в той стадии, когда еще по "сто грамм" - и веселье увянет само собой, потому что кое-кто заснет, кто-то зачем-то удалится в кусты, судорожно вздыхая и слепо вращая глядящими в разные стороны глазами, а кто-то вдруг вспомнит, что "ребя, на Васильевской, в бабской общаге, поселились новые телки - так, может, двинем туда, а?"...
      И грустно думал Спаситель, что у таких вот оболтусов и в душу смотреть не надо, потому что они и так - как на ладони, и количество и качество совершенных им грехов прямо пропорционально потребленной дозе алкоголя...
      И уже собирался уходить Он, когда вдруг с мутной глади реки донеслись до него громкие, хотя и неразборчивые на расстоянии вопли, и увидел Спаситель, что в полусотне метров от берега плавает кверху дном деревянная лодка, а возле нее крутятся в воде две головы. И видно также было, что головы тонут, потому что то и дело уходили они под воду и, захлебываясь, что-то орали отнюдь не благим матом. И потом пропала одна из голов с поверхности воды и больше не появлялась...
      И нескольких секунд хватило Ему, чтобы у в и д е т ь, что тонут совсем не ангелы во плоти, ибо полчаса назад, упившись до положения риз, угнали эти двое лодку с лодочной станции, расположенной в сотне метров вверх по течению, избив при этом жестоко одноногого старика-сторожа, и много еще чего нехорошего числилось за данными черными душами, готовившимися сейчас отбыть на небеса. И, сказав мысленно: "Поделом вам, грешники окаянные, и да воздастся каждому по делам его!", собирался Он продолжить бесконечный путь свой, но тут же вновь остановился, ибо узрел, как парни, сидевшие неподалеку, бросились в воду спасать сограждан своих...
      И через несколько минут лежали на прибрежной травке два бесчувственных тела, коих приводили в сознательное состояние матом, откачиванием и вливанием в рот остатков водки. И неизвестно, что именно вернуло несчастных грешников к жизни, только вскоре один из них заворочался, открыл мутные глаза, икнул, выпустив из своего нутра струйку мерзкой воды, словно побывавшей в пустой винной бочке, и невнятно выругался в знак того, что еще жив... И тут все "спасатели" спохватились, оглядевшись: "Э, а где Витюха Чижик, мужики?" - "Да он же, бляха-муха, еще раньше ушел домой!" - "На, пососи!.. Он рядом со мной плыл!.. Я еще грю ему: "Вода, зараза, холодная, правда, Чиж?" - "Ну, а он что? И где же он?" - "А хрен его знает!"... И стало тихо, будто действительно мужики услышали на миг свист крыльев пролетающего над ними ангела Божьего, и все поглядели невольно на мутные волны словно довольной своим злодейством реки, и подбежал потом один из парней к воде и с ненавистью пнул ее, как огромного дракона, и сказал дрогнувшим голосом: "Вот б...ство-то!.. У него же двое детей, у Витюхи-то!"...
      И вмиг протрезвела вся компания, и бросились было парни зачем-то бить спасенных ими мужиков, но те, окончательно очухавшись к тому времени, уже успели под шумок уползти на карачках куда-то в заросли прибрежных кустов...
      И взирал Спаситель потрясенно на этот житейский эпизод, и чувствовал, как что-то меняется в душе Его. И, впервые путаясь, бежали разные крамольные мысли в его ангельской голове. И думал, в частности, он: "Господи, как же так получается? Я был послан Тобой, дабы судить людишек за совершенные ими грехи, и я пришел, и я судил их... Я видел их души и всю их жизнь, как на длани Моей, и стало ясно Мне, что чрезвычайно мало среди людей душ чистых и достойных нового существования, ибо отягощены они грехами безмерно... И именно поэтому не смел я помочь им - не потому, что не мог по воле Твоей, но поскольку считал их недостойными помощи этой, даже если люди в ней поистине нуждались. И понял я также, что корень зла людского зиждется в самой природе человеческой, повелевающей им жить ради себя и ради продолжения рода своего. И придумал я новую заповедь для них: "Живите не ради себя самих, а ради других людей", но не знал, как буду проповедовать им истину эту. Но оказалось: известна им эта заповедь, и следуют они ей, когда речь идет о спасении ближнего своего. И оказалось также, что для того, чтобы судить людей и делить их на достойных и недостойных, нужно самому быть человеком, а самое главное для человека сердоболие да милосердие по отношению ко всему живому и сущему, и именно это отличает человека от зверя дикого... А если взять меня, "Спасителя человечества", то как мог судить я их без милосердия?!.. Вот, к примеру, не далее, как вчера, видел я женщину замужнюю, что спешила, оставив на попечение соседки дитя свое трехлетнее, на свидание с прелюбодеем своим - и осудил я ее, и, не колеблясь, занес в список нечистых душ, но разве не видел я, как она несчастна в своей жизни с мужем, который не уделяет ей внимания должного, а только рычит, бранясь, да унижает несчастную, ссылаясь на мою же заповедь "Жена да убоится мужа своего"?.. И разве нельзя было понять стремления этой женщины хоть на пару часов вырваться из изнурительного быта домашнего, разве нельзя было уяснить, что, кроме стирки да готовки пищи, она не видит и до конца дней своих обречена больше не видеть?!.. А как мог осудить я старика за ругань непристойную в общественном месте, если видел я, что он живет, как перст, один-одинешенек, и что некому ухаживать за ним на склоне дней его, и что мучает его постоянно подагра, и что боится он смерти близкой?!.. И неужели не видно было мне, осудившему на прошлой неделе вора-карманника, как жестоко били его с раннего детства - так, что алюминиевая сковородка, которой пользовался для избиения мальчика пьяный отчим, гнулась от ударов?!.. Но, с другой стороны, не могу же я оправдывать таким способом всех негодяев и злодеев!.. Как определить ту грань, за которой в душе человека не остается ничего человеческого, как?!.. Скажи мне, Отец мой! Просвети и напутствуй Сына Твоего, ибо ты же послал меня сюда!"...
      Но молчал Отец Спасителя. Молчал его глас даже тогда, когда юноша повторил свою мольбу вслух, обращаясь к небесам закатным и даже не замечая, что отныне обрел он чудесным образом дар речи.
      И пробыл он до самой темноты на берегу реки, а когда окончательно стемнело, то увидел он - может быть, и не глазами, а каким-то иным, внутренним зрением - как одна из звездочек на ночном небе вдруг рванулась и умчалась куда-то в глубины Вселенной. И тогда сразу пусто стало в душе его, но превозмогая слабость невольную, торопливо зашагал он по направлению к центру Города.
      Там, на улице под названием Арбат, на одном из щитов с уличными объявлениями, висел пожелтевший и выцветший листок бумаги, который однажды кто-то прочел вслух в присутствии юноши: "Службе милосердия на постоянную работу требуются люди..." Тот прохожий, что читал при юноше объявление, удивленно хихикнул, потому что именно в этом месте листок был оборван не то чьей-то рукой, не то порывом ветра, но сейчас юноша вспомнил об этом, и это было для него очень важно... Ведь, в конце концов, не имело значения, какие именно люди требовались для оказания помощи ближнему - с образованием или без оного, молодые или старые, много знающие или отсталые... Важнее было другое: кому-то требовались люди. Просто люди...