- Да не выгораживаю я их, пойми ты, - сказал Рамиров. - Они, конечно, - убийцы и преступники. Во всяком случае, те, что по ночам палят в мирных людей. Но ведь и те, кто борется с ними, не лучше! Вспомни, какие у них методы? Облавы, когда хватают всех без разбора, как с документами, так и без них; тем, кто сопротивляется, - по морде, а если еще и с оружием - в таких стреляют без предупреждения, и не по ногам целятся, а в голову или в грудь!.. А как проходят допросы в кабинетах ЮНПИСа и службы безопасности об этом кто-нибудь когда-нибудь писал?! Впрочем, была как-то статейка, намеками, но ведь автора потом чуть ли не в разглашении государственных тайн обвинили!
      - Это все словоблудие, - не слушая Рамирова, махнул рукой Пол. Лично я одно знаю и всегда помнить буду. Пять лет назад любой вшивый лейтенантишка получал такую же зарплату, как я, опытный слесарь, только я в отличие от него вкалывал за станком по восемь часов, а он в ротной канцелярии жопу отсиживал или шагистикой с солдатиками занимался! Это как, по-твоему, справедливо было?!. - А теперь тебе государство платит деньги, которые шли на содержание того же лейтенанта, в виде приличного пособия по безработице, так что вообще можно не работать, - с усмешкой сказал Рамиров. - И это ты называешь справедливостью?
      - Ты напоминаешь мне одного мужика из нашей деревни, - сказал Макарчук. - Он все не мог понять, как это черная корова может давать белое молоко... Там, где всем все ясно, такие вот интеллигенты сраные, как ты, начинают наводить тень на плетень!
      Скупщики, почуяв, что назревает хватание за грудки, быстренько завершили трапезу и улетучились из столовой. Спору между Полом и Яном, однако, не суждено было перерасти в классовую стычку.
      - А ну, освобождайте помещение! - раздался из дверей голос мадам Лэст. - Расселись тут, как у тещи на блинах! Убрать персоналу не даете. Пожрали - и марш в свои норы!
      В коридоре Пол схватил Яна за рукав и попытался закончить диспут, намекая, что для этого придется куда-то выйти, но Рамиров сказал ему: "Потом, потом" и двинулся к себе в номер.
      Там, упав в кресло, он отдышался - в том смысле, что перекурил, - и понемногу восстановил нарушенный психический тонус.
      Наверное, в таком вот Поле, как в зеркале, отражается все наше общество, зараженное вирусом обывательства и глядящее на мир только через амбразуру своего собственного благополучия, думал Рамиров. Может быть, такое отношение к армии, как к бесполезному, гигантскому нахлебнику, и стало той благоприятной почвой, на которой дали всходы семена ненависти к милитарам, посеянные пацифистами? Если это так, то должно смениться немало поколений, прежде чем будет выкорчевана эта бессмысленная, объективно не оправданная, а потому такая страшная ненависть... Конечно, при условии, что будет вытравлено из душ людских и потребительское отношение к миру...
      Как он там говорил - "лейтенантишка"?.. А между прочим, на "лейтенантишках" держалось многое... Именно на них, наивно-восторженных до глупости, еще не научившихся подличать и кривить душой, верных до неприличия вдолбленным в училищах истинам, держался мир цвета хаки... Что, если написать когда-нибудь на эту тему? Конечно, тоже без надежды на опубликование...
      Служит в ракетно-стратегической части некий лейтенант Игрек, причем добросовестно служит, в соответствии со своим понятием о долге. Ну, естественно: в голове еще - воспоминания об учебе в училище, суровых, но справедливых отцах-командирах, романтика воинских тягот и лишений - в общем, розовые, юношеские сопли... Игрек быстро продвигается по службе, и вот его уже назначают командиром пускового расчета, состоящего из скрытых наркоманов и явных гомосексуалистов, и светит ему заветная третья звездочка на погонах, но тут бестолковые чинуши из ЮНПИСа и государственных служб устраивают демилитаризацию. И во время одного из последних дежурств лейтенанта к месту расположения подземного пункта наведения ракет прорывается буйная толпа активистов пацифистского движения и пытается штурмовать бункер с лозунгами: "Немедленно прекратите угрожать миру во всем мире!"... До поры, до времени толпу сдерживают посты военной полиции, но потом их сносит людская лавина, вконец обезумевшая от осознания вседозволенности... Что делает в этой ситуации лейтенант, понимающий, что будет, если погромщики ворвутся в расположение поста и начнут крушить пульты и системы обеспечения пуска? Он командует своим подчиненным покинуть место боевого дежурства, а сам баррикадируется за стальными дверями толщиной со среднеупитанного человека и не отвечает ни на какие требования и запросы толпы... К месту конфликта прибывает вначале непосредственный командир лейтенанта, затем - другие военачальники, но лейтенант к тому времени впадает в такой черный пессимизм, что никому и ничему больше не верит... Дело получает широкую огласку в прессе, но газеты преподносят героического парня как маньяка-одиночку, решившего пустить весь этот мир в расход, и экстраполируют его поведение на прочих ракетчиков, риторически вопрошая саженными заголовками: "И ТАКИМ ЛЮДЯМ ДОВЕРЕНА СУДЬБА ЧЕЛОВЕЧЕСТВА?!"... Между тем, у лейтенанта постепенно кончается запас продуктов, рассчитанный на случай ядерного нападения "противника", и он начинает питаться разными частями своего обмундирования... Специальные подразделения саперов роют подземный ход, чтобы добраться до "маньяка", и не проходит и года, как им удается ворваться на пост через пролом в толстой железобетонной стене и расстрелять в упор исхудавшего до скелетообразности, поседевшего и изъеденного язвами от всепроникающей радиации, немощного старика, который выжил только потому, что верил: благодарное Отечество не забыло о нем и обязательно найдет способ спасти его...
      В этом месте Рамиров вернулся к действительности и, вспомнив про деньги, спустился в вестибюль, где стоял древний, как некое ископаемое, армейский полевой телефон общего пользования. Тайна его появления в пансионе была покрыта мраком. Швейцар Георгий, например, туманно намекал на какого-то Одноглазого, который, будучи мелким валютным махинатором, должен был постоянно находиться в курсе последних биржевых новостей, а посему, едва поселившись в "Голубой розе", купил на "толкучке" сей аппарат и великодушно установил его в вестибюле, незаконным образом подключившись к единственной телефонной будке в двух кварталах отсюда (в результате чего мадам Лэст якобы неоднократно имела неприятности). Рамиров, правда, сомневался в истинности этой легенды: едва ли субъект, через руки которого ежедневно протекали тысячи денежных единиц разных стран мира, стал бы экономить на средствах связи. Да у него в номере стоял бы мощнейший радиофакс со множеством функций!.. Более правдоподобным Яну казалось предположение, что телефон принадлежал покойному мужу мадам Лэст, которому она упорно присваивала посмертно чин генерала, хотя, судя по фотографиям, он закончил службу прослужил задрипанным обер-капралом...
      Редактор "Морнинг газетт" поставил Рамирова в известность, что представленный им труд не подходит данному изданию "по внутриредакционным соображениям". При этом он почему-то изъяснялся таким стилем, каким пишутся витиевато-официальные письма и скверные литературно-критические статьи.
      - Уважаемый господин Рамиров! - почти декламировал он. - Мы внимательнейшим образом изучили ваше... э-э... эссе, но к сожалению, вынуждены признать, что оно получилось недостаточно внятным.
      - Что вы имеете в виду? - сухо спросил Рамиров.
      - Видите ли, современная обстановка настолько сложна, - продолжал редактор, словно не слыша собеседника, - что всякий творческий работник обязан - я подчеркиваю, обязан! - четко определить свою позицию, чтобы излагать свое мировосприятие... Особенно это касается такого философского жанра, как... м-м... эссе...
      - Вы не могли бы изложить свое мировосприятие покороче? - осведомился обозлившийся Рамиров.
      - Что ж, извольте, - изящно продолжал редактор. - Повествуя о проблемах социального бытия, вы избираете роль стороннего наблюдателя... Говоря о Добре и Зле, вы невольно даете почву для предположений, что вы сами витаете где-то вне этих категорий. В чем же, по-вашему, сила такой авторской позиции?
      - Значит, по-вашему, человек должен быть обязательно на стороне Добра и бороться со Злом, причем так бороться, чтобы от этого самого Зла пух и перья летели? - спросил Рамиров.
      Краем глаза он ловил на себе уважительный взгляд швейцара, пившего чай на своем рабочем месте у входных дверей. Видно, кричал Рамиров в трубку на весь пансион, а Георгий обожал умные разговоры.
      - Вы предлагаете другую альтернативу, господин Рамиров? - спросили в трубке. - Ваши полемические аргументы мне, откровенно говоря, непонятны...
      - Да поймите вы, черт вас побери, - заорал Рамиров, - что для начала нужно хотя бы уяснить, что такое Добро, а что такое Зло! И вообще, существуют ли эти понятия в чистом виде или они постоянно смешиваются, переходят одно в другое? Я, прежде всего, хотел, чтобы люди задумались над этим и не были излишне категоричными, иначе такое Добро добром не кончится! А сегодня - тем более!.. И так уже на наших глазах одни люди во имя добра уничтожают других, а все остальные аплодируют и кричат "бис"! Это, по-вашему, Добро?!
      - Что вы имеете в виду? - растерянно спросили в трубке. - Я категорически отказываюсь вас понимать, господин Рамиров...
      Ян решительно брякнул трубку на рычаг.
      Таким образом, еще один вариант добывания денег, который теплился в душе Рамирова слабенькой надеждой, отпал сам собой.
      Когда Ян вернулся в номер, ему смертельно захотелось выпить. Это желание было таким нестерпимым, что еще бы немного - и он плюнул бы на данный самому себе обет и отправился бы к Георгию, по ночам приторговывавшим наполовину разведенным спиртным, и долго уламывал бы его дать в долг бутылку, а швейцар, конечно, упирался бы, бегая по сторонам хитрыми глазками, но, скорее всего, Яну удалось бы уговорить бывшего прапорщика, и потом последовала бы кратковременная эйфория, когда кажется, что все вокруг - замечательно, и что все проблемы решаются легко, и что тебя окружают только честные, близкие люди, и он, шатаясь, таскался бы по пансиону из номера в номер в поисках понимания и очередных порций спиртного, а потом бы наступило равнодушное отупение, а затем - только тьма и беспамятство, и проснулся бы Ян на следующий день с жуткой головной болью и ноющим, будто от побоев, телом, и тогда бы, наверное, опять пришли черные мысли о том, что пора перестать влачить жалкое существование на белом свете...
      На этот раз его спас исписанный листок, валявшийся под столом. Рамиров поднял его и машинально пробежал взглядом.
      Он опять увидел перед собой лицо командира десантной группы лейтенанта Евгения Бикоффа и услышал его презрительный голос: "Красиво говоришь, писатель... Что же ты предлагаешь? Устроить всеобщее братание с противником?!"...
      И так отчетливо, будто это происходило вчера, Ян вспомнил свои мысли и переживания в тот момент, когда нужно было во что бы то ни стало доказать умным, честным, но слишком категоричным парням в военной форме, что любая война - это жестокость, вытравливающая из души человека все человеческое.
      И тогда Рамиров схватил ручку и кинулся лихорадочно писать.
      Он писал до тошноты, забыв обо всем на свете. Только когда у него заломила спина, заболели отвыкшие от писания глаза и пальцы свело судорогой до такой степени, что они уже не держали, наверное, сотую за сегодняшний день сигарету, Ян пришел в себя, увидел, что за окном уже темнеет, и тут же услышал, что, оказывается, в его дверь давно стучат.
      Судя по характеру стука, это была его родная дочь Джулия. Обычно в пансионе "Голубая роза", если не считать мадам Лэст, стучаться в номер к соседу было не принято. Более того, это считалось дурным тоном среди постояльцев. Торговцы наркотиками, сутенеры, гангстеры местного масштаба если уж и стучали к кому-нибудь в номер, то непременно посреди ночи, причем не рукой, а ботинком или каким-нибудь увесистым подручным предметом типа бутылки или рукоятки пистолета. Воры же и проститутки не стучались никогда.
      Полгода назад, когда Рамиров обретался в состоянии жуткого алкогольного "штопора", выражаясь языком бомжей и завсегдатаев пивных точек, он впервые услышал этот стук в свою дверь. Пока Ян раздумывал, чем бы запустить в того, кто войдет в его "берлогу", дверь распахнулась, и на пороге вырисовалась стройная девичья фигурка, чем-то смахивающая на сказочную фею. Рамиров настолько был поражен предательством его, несомненно, омраченного белой горячкой, сознания, что немедленно вырубился и очнулся лишь на следующие сутки. Оказалось, однако, что фея и не думала исчезать. Напротив, за это время она успела трансформировать дикий хаос холостяцкого быта, при котором грязные носки почему-то хранятся в поддоне холодильника, а стопы раскрытых книг соседствуют с импровизированной пепельницей в виде наполовину опорожненной пивной банки, в почти идеальный порядок. Воздух был чист и свеж, от стола доносился аппетитный запах, все обозримые предметы одежды были выстираны и выглажены...
      В ходе последующей беседы девушка призналась Рамирову, что является его родной дочерью, что зовут ее Джулией, но можно и называть просто Джилькой, кратко пересказала свою биографию и попросила разрешения время от времени наведываться "к папхену в гости".
      Рамиров был так потрясен происходящим, что не посмел сформулировать вслух два мучивших его вопроса: во-первых, зачем он ей нужен, человек, которого она никогда в жизни до этого не видела, который, если судить только по рассказам Юлии, бывшей жены, был грубым негодяем, убивавшим других людей и не совершившим в жизни ничего путного? А во-вторых, как она сумела найти его спустя столько лет?!.
      С тех пор Джилька приходила к Рамирову так часто, что постепенно он привык к ней и полюбил запоздалой отцовской любовью. Именно из-за нее он окончательно бросил пить. Джилька заканчивала колледж по какой-то там лингводидактике, и Рамиров намеревался принять самое активное участие в ее дальнейшей судьбе.
      В этот визит Джилька была задумчива. Они поужинали вместе принесенной ею пиццей с грибами, запили пиццу чаем и сидели, не зажигая света, в наступивших сумерках.
      - Что-нибудь случилось, дочка? - спросил немного погодя Рамиров. Какая-то ты сегодня не такая...
      Вместо ответа она протянула Рамирову пачку плотных листов, так что ему все-таки пришлось встать и зажечь тусклую люстру с абажуром обывательской расцветки.
      Это были фотографии, с которых на Яна глянуло в разных ракурсах еще совсем не старое, сохранившее миловидность, но уже нажившее горькие морщинки невзгод женское лицо. Юлия...
      - Почему ты никогда не расспрашиваешь меня о маме, па? - тихо спросила Джилька.
      - Эта тема для меня закрылась еще "дцать" лет назад, - сам не зная почему, резко ответил Рамиров.
      - Но почему? У тебя что - есть другая женщина? Или... или ты тогда разлюбил маму?
      - Послушай, - сказал Рамиров, - а ты... одним словом, она знает?.. Ну, что ты бываешь у меня?
      Джилька долго молчала, потом проронила глухо:
      - Знаешь, па, последнее время она слишком часто плачет. Ночью, в подушку, так, чтобы я не слышала... Она ведь все-все знает про тебя. И все еще любит... Честное слово, она любит тебя! Может быть, ты как-нибудь придешь к нам... в гости?
      Рамиров подошел к окну и долго наблюдал, как мрак снаружи разрывают вспышки световой рекламы изобилующих поблизости баров, публичных домов и казино.
      В голове его стучали неизвестно где и когда услышанные строчки стихов: "Разломается все, что изношено... разобьется, рассыплется в прах... Но останется тяжкою ношею чье-то счастье в моих руках".
      Однако дочь, видимо, расценила его молчание категорически-однозначно. За спиной Рамирова выстрелом хлопнула дверь, и он услышал удаляющийся по коридору топот каблучков.
      Идиот, обругал себя Ян и рванулся вслед за Джилькой, вопя на весь пансион:
      - Джилька, постой! Вернись, я прошу тебя!..
      Но ее уже и след простыл, только колыхались, встревоженные стремительным ее порывом, кружевные занавески на окне коридора - гордость мадам Лэст, считавшей, что именно они могут превратить любой бордель в пансион.
      Из номера в конце коридора, где уже несколько дней проживали весьма подозрительные люди, показалась чья-то синяя, пьяная, опухшая физиономия и что-то невразумительно просипела вслед Рамирову.
      Ян выскочил на "парадное" крыльцо пансиона и огляделся, однако фигурки дочери не было видно. Он уже собирался вернуться восвояси, как вдруг услышал из-за угла соседствующей с пансионом аптеки сдавленный возглас, и тревожное предчувствие заставило его вздрогнуть.
      Не разбирая дороги, он ринулся туда, и, свернув за угол, увидел, что предчувствие не обмануло его.
      Пансион находился в районе, славившимся исключительно дурной репутацией. Кого здесь только не было! Но, как это ни парадоксально, если бы Джилька стала объектом нападения со стороны каких-нибудь профессиональных "урок", Рамиров испытал бы некоторое облегчение: те хотя бы соблюдают кое-какие правила, пусть даже на уровне уличных взаимоотношений.
      Но дочь нарвалась на так называемых стив-уолкеров, а это было гораздо хуже. Стив-уолкеры представляли собой маргинальную молодежь, праздно шатающуюся по ночным улицам и пристающим из садистских побуждений ко всем прохожим без исключения. На все правила и этические нормы, в том числе и гангстерские, они плевали с высокой колокольни. В данном случае, поймав одинокую, беззащитную девушку, они преследовали сразу две шкурных цели это явствовало из их действий. Двое, прижав Джильку к стене, тискали ее своими ручищами, возбужденно сопя и посмеиваясь. Двое других, видно, предпочитали материальную выгоду, потому что исследовали содержимое сумочки своей жертвы.
      Первым побуждением Рамирова было разогнать шайку негодяев, как стаю шакалов. Однако, в руке одного из подонков сверкнул луч лазерного ножа, и лезть в драку сразу означало рисковать жизнью дочери. Поэтому Ян, изображая подпившего, а потому занудного и туповатого, простака, выписывая ногами кренделя, двинулся по тротуару, бурча на ходу:
      - Че эт вы здесь делаете, ребята, а?
      Один из стив-уолкеров бросил через плечо:
      - Хотим послушать, как крик девушки переходит в крик женщины!
      - Чего-чего? - "тупо" удивился Рамиров.
      Он был вынужден остановиться, потому что двое парней загородили ему дорогу.
      - Что-то мне твой фейс знаком, падаль, - сказал один из них, изучая лицо Рамирова в свете, падавшем из витрины аптеки. - Ты что, тоже претендуешь на участие в "групешнике"?
      Больше всего Рамиров сейчас боялся, что дочь крикнет "Папа!", но один из парней, тискавших Джильку, предусмотрительно зажимал ей рот.
      - Так вы... это... трахать ее собрались, что ли? - невинно поинтересовался Рамиров, покачиваясь из стороны в сторону.
      - Фу, как грубо, - ответствовал стив-уолкер, который, судя по всему, был главарем этой мерзкой компании. - Мы просто хотим подружиться с "найсовой" девчонкой...
      - Уперев ее головой в стену, - добавил другой. Парни дружно, как по команде, загоготали.
      Рамиров стиснул зубы. Шутники паршивые, подумал он. С завтрашнего дня за два квартала будете обходить эту улицу!..
      - А нож-то зачем? - продолжал он играть роль дурака. - Вы же ее... это... порезать можете. По неосторожности...
      - Порезать не порежем, - задумчиво отозвался главарь. - Но того здоровья у нее уже не будет!
      Среди своих он, видимо, пользовался репутацией заслуженного юмориста.
      - Ну, тогда я пошел, - словно только что осознав смысл происходящего, сказал Рамиров и сделал вид, будто собирается двинуться дальше по тротуару.
      Стив-уолкеры опять зашлись противным смехом.
      - Ну нет уж, - сказал главарь шайки, хватая Рамирова за шиворот и швыряя его к стене рядом с Джилькой. - Ты нам еще понадобишься, жаба, поэтому тебе придется подождать, пока мы с "герлой" закончим...
      Владеющему искусством рукопашного боя, как музыканту или шахматисту, следует постоянно поддерживать свою форму. Рамиров же дрался последний раз бог знает когда, да и то по причине нетрезвого состояния. Однако, тело его еще, оказывается, не забыло кое-каких навыков. Во всяком случае, одного из любителей глубокого "петтинга" - того, что был с ножом, - он выключил безукоризненно и надежно. Ударом ребром ладони по горлу. Второму он целился в солнечное сплетение, но угодил кулаком под ребра, отбивая противнику печень. Помня о том, что в уличных драках, как и в воздушных боях, очень любят заходить в спину, он на всякий случай выбросил ногу резким движением назад и не прогадал: ступня угодила в мягкое - судя по вскрику и нецензурной брани за спиной, в чей-то пах...
      С остальными, когда они кинулись на него, пришлось повозиться, тем более, что большинство стив-уолкеров, видно, занималось не то кикбоксингом, не то кетчем. Первое время Рамиров еще контролировал себя и старался не калечить нападавших, а просто выводить их из строя. Но когда сзади его огрели чем-то вроде кастета по затылку, и в голове вспыхнуло на мгновение миниатюрное солнце, а потом еще удар тяжелым ботинком вскользь, но очень больно пришелся по челюсти, Ян стал драться уже по-настоящему. Как двадцать с лишним лет назад приходилось драться в Пандухе...
      Он опомнился только тогда, когда стив-уолкеры вдруг прыснули наутек, оставляя на тротуаре неподвижные тела своих сотоварищей и на бегу вопя: "Мы еще встретимся с тобой, падаль!"...
      Рамиров, скривившись от боли, ощупал пострадавшие места своей головы и повернулся к Джильке, испуганно жавшейся к стене.
      Машинально оправляя порванное платье, она как-то странно смотрела на отца.
      - С тобой все в порядке? - спросил Ян и шагнул к девушке, чтобы обнять ее, но она молча попятилась - вернее, попыталась попятиться от него, хотя стена не давала ей сделать это.
      В этот момент Рамиров с горечью и отчаянием вспомнил, как когда-то вот так же вела себя жена Юля, когда он защитил ее от хулиганов. История повторяется, подумал он. И вовсе не обязательно в виде фарса, какой уж тут фарс... Видно, так мне суждено: спасать дорогих мне женщин и натыкаться на стену из их отчужденного презрения...
      - Джилька, - сказал он и все-таки обнял скованные мелкой дрожью плечи дочери. - Теперь ты поняла, почему я не могу, не имею права любить твою маму? До тех пор, пока во мне сидит... _э_т_о_... я недостоин вас обеих...
      Джилька уткнулась лицом в его грудь и наконец-то заплакала.
      - Какой же ты у меня дурачок, па, - выдавила она сквозь слезы.
      И стена, начавшая было вырастать между ними в этот вечер, сразу рухнула.
      РЕТРОСПЕКТИВА-2. ВСТРЕЧА В БАНКЕ
      Очередь к стойке двигалась с такой скоростью, что Рамиров успел досконально изучить все рекламные щиты на стенах. Он уже в тысячный раз проклял себя за то, что тащился в банк по жаре через весь город. Но добывать деньги надо было обязательно, во избежание трений с хозяйкой пансиона.
      Наконец, подошел его черед сунуть в заветное окошечко стойки голову.
      - Слушаю вас, сэр, - заученно улыбнулся приторно-вежливый клерк, сидевший за толстым - видимо, пуленепробиваемым - стеклом.
      - Посмотрите, пожалуйста, - Рамиров протянул клерку свою книжку ветерана Пандуха. Ян всегда терялся в подобных ситуациях, потому что, с его точки зрения, попытки получить от властей какие-либо - пусть даже законно причитающиеся - деньги, здорово смахивали на попрошайничество. Понимаете... там должны были перевести... ежеквартальное пособие...
      Но клерк уже не внимал, пощелкивая клавиатурой мощного банковского турбо-компьютера. Потом, все так же бесстрастно улыбаясь в пространство, осведомился:
      - Вы имеете в виду пособие ветерану войны, сэр?
      - Да, да, - торопливо согласился Рамиров. - Вот именно...
      Молодой человек за окошечком вежливо проговорил:
      - Извините, сэр, но с этого месяца выплата данного пособия прекращена. Весьма сожалею.
      - То есть как?.. - не понял Рамиров. - Но почему?
      Клерк был галантен до конца. Он явно подражал безупречно корректным, холеным героям телерекламы.
      - Наш банк только исполняет решения правительства, сэр, а именно такое решение было принято в прошлом месяце. Если оно вас не устраивает советую обратиться в Министерство социального обеспечения, сэр... Слушаю вас, мадам? - этот вопрос был предназначен женщине, стоявшей за Рамировым, и явно не допускал возможности дальнейшего продолжения диалога.
      "Ровно десять секунд на обслуживание каждого клиента - такова оперативность обслуживания в Центральном Банке Евронаций!", вспомнил Рамиров голос за кадром рекламной заставки... Лучше бы он грязно обругал меня и напрямую посоветовал убираться к такой-то матери со своей вонючей ветеранской книжкой, чем вот так вежливо, с непременным обращением как к "сэру", как и положено в солидном учреждении...
      Чувствуя себя так, будто ему плюнули на ботинок, он отошел от стойки и бессмысленно уставился на ближайший рекламный щит.
      Идей по поводу дальнейших действий в голове не было. Так сказать, отсутствие присутствия... Возвращаться домой без денег было равносильно прыжку под мчащийся на полном ходу трейлер-панелевоз. Рамиров представил себе злобно брызжущую слюной мадам Лэст и мысленно даже застонал от отвращения, отчаяния и унижения, нахлынувших на него одновременно.
      В этот момент кто-то сильно вдарил Рамирова по спине. Так, что показалось, будто лопатки прочно влипли в ребра и теперь суждено на всю оставшуюся жизнь остаться плоским, словно камбала.
      Ян резко обернулся и увидел перед собой широко улыбающееся лицо.
      Это был Виктор Кранц, по прозвищу "Тугой". В Пандухе он служил с Рамировым в одной роте. За прошедшие двадцать лет Витька, конечно, изменился, но не настолько, чтобы его нельзя было узнать. На нем были потрепанные брюки "макговерн" и куртка-ветровка поверх майки с аляпистой надписью на груди "Горный тигр". Рамирова только слегка удивило, что, несмотря на жару, на голове Тугого красовалась шапочка из необычной черной ткани, плотно обтягивающая уши.
      - Витька! - сказал он, тоже хлопая бывшего сослуживца по плечу. Откуда ты здесь взялся, старина?
      - Прилетел сегодня утром, - по-прежнему улыбаясь, сообщил Кранц. - А ты что, обосновался в Интервиле? И вообще, где ты сейчас?
      - Да нигде, - сказал Ян. - Прыгаю с места на место, потихоньку пописываю по заказам нашей славной бульварной прессы... Ну, а ты? Что это ты за шапку на себя напялил? Скрываешь шрамы на бритом черепе?
      Насчет шрамов он шутил, но Витька воспринял слова Рамирова со всей серьезностью.
      - Вот именно, - сказал он. - Тут ты в точку попал... С такой головой мне теперь только в фильмах ужасов сниматься, чтобы почтенную публику попугать.
      - Это тебе тогда, в Пандухе?..
      - Если бы, - усмехнулся Кранц. - Нет, Яша, - ("Двадцать лет назад он меня упорно звал Яшей, хоть я ему и втолковывал, что я - Ян, а не Яков", вспомнил Рамиров), - это уже потом свои так постарались, был у нас в Зоне один любитель бить, чуть что, дубинкой по голове, а дубиночка у него была, для пущего удовольствия, колючей проволокой обмотана...
      - В Зоне? - переспросил Рамиров. - Ты что - отбывал срок?!
      - Так точно, три года, от звонка до звонка... Ты-то в свое время дембельнулся из армии, а я направил стопы в унтер-офицерскую школу спецназа - ротный наш, старлей Диас, помнишь такого? - надоумил меня написать рапорт. Способности у тебя, Кранц, говорит, к таким делам врожденные, иди, дурак, делай военную карьеру. Ну, я и двинул в "учебку"... Потом дослужился до начальника разведки полка в чине подполковника - а тут: ку-ку, приплыла!.. Накрылись одним местом наши славные защитники Отечества, всех подчистую разогнали. Ну, месяц не прошел, как я загремел по статье в Зону...
      - За что, Вить? - тихо спросил Рамиров.
      Кранц горько усмехнулся:
      - За то, что меня всю жизнь воспитывали защитником Родины. Чувство долга, понимаешь ли... В Киеве это было, Яша. Еду как-то раз по своим делам в "подземке". Час пик, народу полно в вагоне... Стою, читаю себе спокойненько "Армейский вестник". Самое скверное, что форму в тот день зачем-то нацепил, идиот, по принципу - "нате!"... Ну, сидит недалеко от меня женщина, с сумками, пакетами, в годах уже. И вваливается в вагон, понимаешь, один субъект, сражающийся, как Георгий-Победоносец на московском гербе, с зеленым змием внутри себя... Дальше начинается беспредел. Субъект требует от граждан уступить ему место, поскольку в битве со змием он растратил все свои силы и на ногах уже стоять не в состоянии. Порядочные граждане молчат, но места пьянчуге из принципа не уступают. Тогда подходит он к той самой женщине в годах, хватает ее за руку и... Честно говоря, Яш, я и не помню, как я ему тогда врезал, - туман какой-то в глазах у меня волнами поплыл. А когда туман прошел, вижу валяется забулдыга в углу вагона неподвижной грудой. Дальше так. Хватаю я эту груду за то место, где должна быть жопа, а другой - за то место, где должен быть шиворот, и выкидываю из вагона на перрон: благо, поезд как раз остановился на станции... Еду себе дальше. А в вагоне - мертвая тишина. И никто мне в глаза не смотрит, сука!.. В общем, видимо, кто-то успел заложить меня по полицейскому коммуникатору, который в каждом вагоне установлен, и на следующей станции влетают двое полицейских и без лишних слов заламывают мне руки. Знаешь, что было самым обидным для меня в тот момент?.. То, что баба, за которую я так опрометчиво заступился, первой на меня показывает и кричит ментам: "Вот он, хулиган поганый! Привыкли у себя в казарме руки на солдатиков распускать, так теперь повсюду решили наводить свои порядки!"... Представляешь?
      - Представляю, - сказал Рамиров.
      - Ну, а потом пошло-поехало, - невесело продолжал Тугой. - Впаяли мне за учинение беспорядков в общественном месте на полную катушку. Приплюсовали и то, что я за три часа до этого, мучаясь от жажды, кружку пива выпил, и то, что оказал сопротивление при задержании - хотя какое там сопротивление? Ты-то знаешь, что я мог бы раскидать полисменов, как котят, но я только спросил их: "Что же вы делаете, вашу мать?"... А главное - ты же знаешь, какое у всех было отношение к военной форме: как у быка к красной тряпке...
      - Знаю, - сказал Рамиров. - Ну, а что теперь?