— Человечество стоит перед новым кризисом! — изрекает человек напротив меня и делает большой глоток из своего стакана. — И этот кризис проявляется в том, что становится всё меньше людей, способных соприкасаться с реальностью!..

Лично у меня уже выработалась идиосинкразия относительно умных рассуждений и споров о том, каким должно быть искусство и каким должно быть общество. Но ничего не попишешь, приходится терпеть, потому что, как и многие представители творческой интеллигенции, Геннадий Молнин, с которым мы проводим очередную дегустацию спиртных напитков в баре “Бастион”, имеет необъяснимую склонность в подпитии, с одной стороны, грубить, а с другой — вести заумные беседы.

— Для меня это слишком сложно, — наконец, признаюсь я, отхлебнув пойло, отдающее какими-то синтетическими добавками и по чистому недоразумению именуемое здесь коньяком. — Поясни свою мысль, друг Надий.

— Речь идет о том, что человечество зашло в тупик! — машет рукой перформансер. Он находится в той степени опьянения, когда еще не утратил способность разглагольствовать, но уже мыслит исключительно глобальными категориями: “человечество”, “цивилизация”, “наша планета”, “исторический прогресс”, “проблема”, “постулат”… — Суди сам, Алекс, в каком мире мы все живем? Мы смирились с той жалкой ролью, которая якобы была отведена нам процессом эволюции разума. Эта роль будто бы заключается в том, что каждый из нас может лишь воспринимать окружающую действительность, но ни хрена не может изменить ее!.. Мы почему-то полагаем, что то, что должно быть, обязательно будет и причем наступит бесповоротно и навсегда! Этакий фатализм, мать его за ногу!.. Финализм, черт бы его побрал!.. А я всегда боролся и буду бороться своими произведениями против финализма, Алекс!..

С произведениями моего собеседника я уже имел возможность ознакомиться в избытке. И почему-то не заметил, что в них автор борется как против финализма, так и против вообще чего бы то ни было. Вообще, подобные опусы должны твориться по нескольку штук за день. Ничего сложного в процессе их создания нет. Просто надо взять много-много различных по своему жанру, содержанию и стилю голозаписей, начиная от съемок процесса спаривания кашалотов и кончая инфороликами опять же о самых разных событиях. Потом все эти записи разделяются на множество мелких кусочков — так называемую “нарезку”, тщательно перемешиваются в некоем воображаемом “котле” с помощью комп-монтажа, приправляются многозначительными музыкальными пассажами из наиболее вычурных пьес, украшаются кадрами, долженствующими символизировать нечто-уму-непостижимое — например, снимками голых женщин, испачканных грязью и краской, с мятыми ведрами на головах — а результат подается зрителю как очередное прозрение гениального художника, служащее поводом для деления человечества на “понимающих толк в искусстве” и на “заблуждающихся глупцов”.

Тем не менее, я киваю, словно и в самом деле разделяю мнение Молнина. Разговор сегодня, похоже, обещает быть интересным. Хотя бы потому, что мастер перформансов явно намерен не зацикливаться на детальном обсуждении своих произведений и выраженных в них великих мыслей.

— Но почему-то никому в мире не приходит в голову одна простая вещь: важно не то, что есть, а то, что может быть! — вещает мой друг Надий. — И каждому человеку важно освободиться от старой идеологии, если она способствует тому, что люди перестают вести трудные поиски истины и живут по принципу: как должно быть, так и правильно!..

Словно для того, чтобы перевести дух после столь длинного высказывания, Молнин хватает свой стакан и, символично продемонстрировав его мне в качестве “тоста по умолчанию”, делает еще несколько глотков.

Уже девять часов вечера, и снаружи начинает смеркаться — в этих широтах темнеет рано — но нас это не волнует, поскольку никто нас не ждет дома: перформансер, как и я, живет одиноким затворником.

— А, по-твоему, должно быть как-то иначе? —коварно интересуюсь я.

— Конечно, — незамедлительно откликается Геннадий. — Нам следует наконец признать, что на смену идее предопределенного будущего рано или поздно придет стохастическая, вероятностная модель развития цивилизации, и людям тогда придется пересмотреть все постулаты, выработанные за много веков прежних идеологических представлений…

Я откидываюсь на спинку своего стула и испытующе смотрю на человека напротив меня. Так-так, что-то становится слишком горячо… Уж не хочет ли он таким способом проверить меня как потенциального пользователя “регра”?

А может быть, это проверка с целью выяснения истинного интеллекта простого парня Алекса Винтерова?

— Слушай, Надька, кончай эту бодягу, а? — говорю я, наваливаясь грудью на столик. — Все равно я ни черта не пойму, что ты несешь… Давай лучше сменим пластинку?

Но Молнин завелся всерьез.

— Не-ет, так просто ты от меня не уйдешь! — грозит он мне пальцем. — Я вижу, ты пока еще не врубаешься в суть моей теории… А ведь кризис проявляется еще и в том, что нас долго приучали ходить вместе со всеми и не оглядываться по сторонам!.. Да, ходить проторенными дорожками действительно удобно. Есть определенный смысл в том, что каждый получает опыт и переживания других в готовом виде. Но!.. — Молнин воздевает в воздух указательный палец, как священник во время проповеди, и мне так и чудится, что он вот-вот обратится ко мне: “сын мой”. — Но теперь необходимо воспитывать в людях способность ходить по новым дорожкам. Ведь только так каждый из нас обретет способность выявить все новые и новые грани бытия и максимально реализовать свои способности…

— Например? — вопросительно поднимаю брови я.

— Например, возьми меня… Да, я известен как автор перформансов. — (Звучит, на мой взгляд, не очень скромно, но моему собеседнику сейчас не до скромности). — Но если бы пятнадцать, двадцать лет назад у меня по-иному сложились обстоятельства, то, возможно, сегодня я был бы врачом, художником или вашим коллегой по эмбриостроению… Что привело меня в мое нынешнее состояние таким, каким я есть? Стечение случайностей, не правда ли? Нагромождение множества условий типа “если бы” да “кабы”… И кто знает, может быть, осознание своего несостоявшегося, несбывшегося “я” и оказывает подспудное влияние на сознание человека, заставляя его мучиться и страдать от необратимости своего бытия. А теперь представь, что у меня была бы возможность управлять течением своей жизни, менять свой жизненный выбор и свои поступки. Разве тогда я не мог бы лучше реализовать свое “я”? И разве я, зная причины своего несостоявшегося счастья или состоявшегося несчастья, не смог бы достичь подлинного успеха? И разве сообщество таких, как я, не смогло бы тогда изменить само устройство мира?

— Ну не знаю, — осторожно произношу я. — Возможно, по большому счету ты и прав, но ведь это всё пустые слова, не так ли? Ты же так и не стал ни врачом, ни эмбриостроителем, а штампуешь пачками свои перформансы и ни о чем другом не мечтаешь!..

— А откуда тебе известно, что я не пробовал ничего другого? — хитро прищуривается Молнин. — Что, если моя нынешняя ипостась была обретена мной после многих творческих исканий?

— Да ну тебя к черту, Надька! — машу решительно я рукой. — Давай лучше выпьем за тебя! Такого, какой ты есть…

И поднимаю стакан с псевдоконьяком.

Мы пьем, но Молнин упрямо возвращается к теме нашего разговора.

— А теперь возьмем тебя, Алекс, — говорит он уже начавшим заплетаться языком.

— Только не за одно место, — шутливо ответствую я в духе простых парней-строителей, но перформансер лишь отмахивается от шутки, как от назойливой мухи.

— Возьмем то несчастье, которое постигло тебя и… твоих близких, пусть им земля будет пухом… Разве ты отказался бы от возможности вернуться в то время, когда они… когда вы все были живы-здоровы, чтобы не допустить того, что потом произошло? Ну скажи: отказался бы?..

Навалившись грудью на столик, он изучает мою физиономию с преувеличенным старанием, но я вижу, что он явно изображает из себя пьяного, а на самом деле, возможно, даже трезвее меня.

— Ну конечно, нет! — восклицаю я, для пущей наглядности вдарив кулаком по столику. — Черт возьми, что за дурацкие вопросы ты мне сегодня задаешь, Надий?.. Можно подумать, что ты — это сам господь бог во плоти и в действительности можешь оживить моих мальчиков и Ларису!..

В глазах моего собеседника что-то мигает, и он медленно говорит:

— К сожалению, нет, не могу… Но где гарантия, что когда-нибудь человечество не получит эту возможность? Представь, если кто-нибудь изобретет этакий “скульптор судьбы”, с помощью которого каждому можно будет изваять из своей жизни нечто достойное!..

— Вот тогда и поговорим на эту тему! — с некоторой долей мстительности за то, что меня водят вокруг да около, говорю я. — Советую тебе создать на эту тему очередной гениальный опус в жанре фантастики, а пока лучше расскажи, чем ты удобряешь свои хризантемы?..

И мы углубляемся в проблемы цветоводства.

Через полтора стакана изрядно захмелевший — теперь уже, кажется, на самом деле — служитель муз покидает столик, а бывший эмбриостроитель, оказавшийся более стойким к скверному алкоголю, задерживается в баре, чтобы осмыслить надвигающийся на нашу цивилизацию кризис.

Действительно, подумать мне есть о чем. Например, чем могут быть вызваны откровения перформансера Молнина — искренним стремлением помочь своему ближнему или же провокацией, розыгрышем с целью проверки?

Однако, вместо этого я почему-то вспоминаю один из опусов своего нового приятеля. Что бы там он ни твердил про свои прочие ипостаси, но надо признать честно: один перформанс у него — действительно выдающийся!

… По пустынной пересеченной равнине, испещренной кочками, ямами и булыжниками, движется в непогоду странная пара путников. Правда, идти может лишь один из них — но он безнадежно слеп. Поэтому, изо всех сил пытаясь преодолеть порывы ветра и струи дождя, бьющие навстречу, он то и дело падает, разбивая себе в кровь лицо и покрываясь синяками. Его спутник обладает зрением — но у него нет ног, и слепец катит его на примитивной коляске перед собой. Безногий пытается предупреждать своего товарища о неровностях пути, чтобы предотвратить его падения, но тот не всегда прислушивается к его советам… Так они идут день за днем, два никому не нужных, кроме своего спутника, существа. Каждый из них нуждается в помощи своего друга, и, возможно, именно это сплачивает их… Но однажды они приходят в город, где слепец покупает специальные сенс-очки и вновь обретает зрение. Однако, безногий, улучив момент, разбивает очки своего приятеля — он боится, что прозревший слепой бросит его…

Когда я в очередной раз — ради маскировки, а не из-за врожденной склонности к алкоголизму — подношу к своим губам стакан с остатками того яда, что в нем содержится, то кольцо на моем левом безымянном пальце, которое я ношу на правах вдовца, внезапно начинает ощутимо нагреваться. Никакой мистики в этом нет и быть не может. Просто, отправляясь в городок, я позволил себе вмонтировать в колечко простейший термоиндикатор, реагирующий на лучи интроскопов.

Значит, сейчас меня “просвечивают” скрытым интроскопом, и шрам, скрытый под моими волосами на черепе после удаления искейпа, начинает ныть сам собой.

Что-то слишком оперативно они за меня взялись, думаю я, незаметно оглядывая бар и, конечно же, никаких интроустановок в нем не обнаруживая. Прямо целый натиск в духе средневековых ловеласов, сразу после нескольких куплетов серенады устремлявшихся по приставной лестнице в будуар к предмету своих воздыханий…

Я и не ведаю, что это — лишь первые звенья в цепи стремительно развивающихся событий.

* * *

Когда я направляюсь из бара домой, то на улице уже окончательно сгущаются сумерки, которые в этом городке, если не считать отдельных улочек в центре, не стараются рассеять во что бы то ни стало, как это можно наблюдать в крупных агломерациях. И свет здесь по старинке льется лишь из редких галогеновых светильников, укрепленных на бетонных столбах. Музей в натуральном виде, да и только!..

Прохожих мне попадается навстречу немного, машин на проезжей части нет вовсе, и поэтому ничто не мешает мне наслаждаться окружающей тишиной. Именно она и позволяет мне расслышать в тот момент, когда я миную очередной симпатичный темный переулочек-тупичок, какие-то звуки, явно не сочетающиеся с провинциальным спокойствием.

Женский всхлип. Приглушенный возглас. Вскрик, полный страха. Звук удара голой рукой по лицу. Гудение невнятных мужских голосов. И непонятная возня в потемках, возле арки, которая ведет из тупичка во двор.

Я останавливаюсь и напрягаю зрение, всматриваясь в копошение неразборчивых силуэтов. Наконец, мне удается разглядеть, что в эпизоде задействованы трое или даже четверо мужчин и одна особа, принадлежащая к слабому пола. Причем последнюю неизвестные пытаются с явно нехорошими намерениями втянуть под арку.

Значит, и сюда добралась зараза уличной преступности, меланхолически думаю я. Вот уж не думал, что в этом тихом омуте могут насиловать или грабить!..

Между тем, мужчинам, наконец, удается преодолеть сопротивление своей жертвы, и действие перемещается с тротуара под арку, становясь невидимым для меня. О том, что происходит во тьме, я теперь могу лишь догадываться по обрывочным возгласам и призывам, доносящимся из-под арки:

— Помо!.. Не смейте!.. Не трогайте ме!..

— …ткнись!.. Отдай добром, иначе!.. Дай ей еще!..

Поскольку действие в этом эпизоде стремительно движется к развязке, то мне приходится отбросить в сторону философские размышления о неистребимости зла и устремиться к арке.

Там я принимаю боевую стойку и молодецки гаркаю:

— А ну, прекратите немедленно!.. Оставьте женщину в покое!

После некоторого замешательства в ответ мне, естественно, звучит совет убираться, пока цел, восвояси и не путаться под ногами у “взрослых дяденек”.

Повинуясь хардерскому инстинкту, я открываю рот, чтобы огласить во всеуслышание Формулу Предупреждения, но так и застываю, не издав ни звука.

Только теперь до меня доходит, что с некоторого времени я — не хардер Лигум, а скромный покоритель венерианских болот, в число умений которого отнюдь не входит комплекс приемов ближнего боя типа “Боевая машина”. У меня, правда, тут же возникает соблазнительное предположение, что мои соперники не имеют никакого отношения к тому же перформансеру Молнину, но я давлю сомнения в самом зародыше. После того, как мы побеседовали за стаканом-другим коньяка с другом Надием о гипотетической возможности изменения судьбы, мне следует даже в самых невинных происшествиях видеть попытку проверить меня…

Тем более, что уличная драка — это самый быстрый и удобный способ проверки.

Тем не менее, один из моих опрометчивых призывов находит понимание у неизвестных под аркой. Они все же отпускают женщину, но лишь для того, чтобы целиком и полностью переключиться на меня, и мои слабые попытки сопротивляться только еще больше разжигают их воинственный пыл.

В следующие пять минут мне приходится испытать участь манекена, на котором отрабатывают удары. Как одиночные, так и целыми сериями. Как верхними, так и нижними конечностями. Как голой рукой, так и с помощью подручных средств в виде палок и даже пустых бутылок. Особенно старается один из нападающих, самый приземистый, но самый бойкий. Возможно, бедолага с детства страдает комплексом неполноценности из-за своего низкого роста, и теперь старается компенсировать с лихвой свою ущемленность, избрав меня в качестве объекта приложения сил. Правда, при этом он не отличается разнообразием тактики, и занудно отрабатывает на мне один и тот же удар в солнечное сплетение. Другой, здоровенный, как штангист, видно чрезмерно насмотрелся боевиков, потому что старается не просто ударить меня ногой, но и изобразить при этом лихой разворот на триста шестьдесят градусов. Двое остальных не отличаются друг от друга ничем, это, если так выразиться, рабочие лошадки, которые честно отрабатывают свой хлеб, но явно стремятся при этом затратить как можно меньше сил.

В итоге, я очень быстро выхожу из строя, падая на пыльный асфальт и изображая собой раздавленного червяка. Женщины, которую я так героически спасал, под аркой уже не видно, из чего я заключаю, что она благополучно обратилась в бегство.

Между тем, избиение подвыпивших эмбриостроителей успешно продолжается, вопреки известной заповеди насчет неприкосновенности лежачих. Но, похоже, мои экзекуторы вовсе не стремятся преждевременно отправить меня на свидание с апостолом Петром — а именно на это в душе я и надеялся. Их удары, хотя и болезненны, но не направлены на поражение жизненных органов. Непрофессионалы так бы не сумели… Будь мои противники драчунами-любителями, они, даже если бы очень не хотели этого, обязательно либо отбили бы мне печень или почки, либо проломили бы череп каблуком.

В самый разгар кулачной потехи где-то поблизости раздается визг шин затормозившей на полной скорости машины, и разноцветное мигание указывает на то, что это не просто турбокар, а патрульный экипаж местной жандармерии. Слышен топот ног и чьи-то суровые окрики.

И тут очередной удар отправляет меня во тьму, и напоследок я успеваю лишь подумать: “А если это смерть? У меня же нет искейпа!”…

* * *

Приятно осознавать, черт возьми, когда приходишь в себя после кратковременной потери сознания, что ты вовсе не канул безвозвратно в небытие, а еще способен некоторое время покоптить небо и попортить нервы окружающим.

И в то же время в душе твоей как бы возникает толика разочарования: ну вот, опять надо жить, тратить силы на то, что и выеденного яйца не стоит, гоняться за призраками и суетиться под солнцем вместе с десятью миллиардами таких же безумцев.

Мне, во всяком случае, так и неизвестно, какое из этих чувств преобладает лично у меня…

Тем более, что разобраться в этом мне мешает яркий свет фонаря, который настойчиво бьет прямо в лицо. Я делаю попытку загородиться от света рукой, и надо мной чей-то голос с удивлением патологоанатома, у которого во время вскрытия ожил труп с выпотрошенным животом, произносит:

— Смотрите-ка, он пришел в себя…

Луч света, наконец, убирается с моей физиономии, и спустя некоторое время я имею возможность рассмотреть окружающую обстановку.

Она не очень-то радует глаз. Я сижу на твердом асфальте, и в бок мне упирается что-то жесткое. При ближайшем рассмотрении этим предметом оказывается та самая палка, с помощью которой мою душу отправили в короткую прогулку по астральным мирам.

Меня окружают люди в форме, и я соображаю, что речь идет о жандармах, лишь тогда, когда кто-то из них пинает меня под ребра и осведомляется:

— Ты еще долго собираешься здесь отдыхать? Давай, вставай, а то по тебе соскучилась камера в нашем участке… Будешь знать, как грабить баб по ночам!..

Они явно принимают меня за одного из преступников, и наверняка мне придется очень потрудиться, чтобы убедить их в том, что они заблуждаются.

Меня спасает женский голос:

— Что вы, что вы, уважаемые, ведь именно этот человек меня и спас! А те негодяи отдубасили его до полусмерти и убежали!..

— Вы уверены, уважаемая Фелина? — бурчит один из жандармов, видно, являющийся старшим среди патрульных.

— Еще бы! — говорит женский голос. — Я так благодарна этому человеку!..

Жандармы, наконец, расступаются, и надо мной склоняется женское лицо. Та самая особа, которая имеет обыкновение гулять по темным ночным закоулкам. Свет от фонаря падает на ее личико, и я узнаю ее.

В этом городке имеется всего один супермаркет, где можно купить всё, что пожелаешь, начиная от рыболовных крючков и кончая турбокарами и аэрами. Именно в этом торговом заведении и трудится женщина, которую я имел несчастье — или счастье, это пока еще вилами на воде написано — спасти. Да, ее действительно зовут Фелина, и обладает она довольно незаурядной внешностью, вряд ли соответствующей стандартному имиджу торгового менеджера, как ныне принято называть древнюю профессию продавца.

— Как вас зовут? — говорит между тем Фелина, обращаясь ко мне.

Странно, почему ее интересует сейчас мое имя, а не, скажем, состояние моих отбитых почек или разбитого в лепешку лица.

Однако, настоящий мужчина не должен быть невежливым с дамами, даже если они не правы. Вообще, настоящий мужчина — понятие, в известной степени, довольно абстрактное. Потому что, если верить утверждениям большинства представительниц прекрасного пола, настоящих мужчин на свете давным-давно нет. Лично у меня, когда мне приходится слышать сожаления по этому поводу, так и подмывает спросить: а почему никто никогда не делает комплимент в адрес женщин, называя их настоящими? Тем более, что ныне развелось слишком много искусственных особей женского пола — чтобы убедиться в этом, достаточно заглянуть в ассортимент какого-нибудь секс-шопа…

Стараясь быть учтивым, я представляюсь своей спасительнице-спасенной, одновременно пытаясь принять прямостоящее положение. Однако, это оказывается временно невозможным ввиду урона, понесенного моими костями, мышцами и прочими составными частями туловища. Даже несмотря на ту скромную помощь, которую нехотя оказывают мне двое жандармов…

Лишь вовремя подставленное плечо Фелины удерживает меня от постыдного падения на грязный асфальт.

Жандармы предлагают доставить нас на своей машине по домам, но Фелина почему-то отказывается. По-моему, ей начинает доставлять удовольствие роль подставки под непьяным, но не держащимся на ногах мужчиной.

Когда жандармы, на прощание откозыряв и отщелкав каблуками, покидают нас, выясняется, что, с учетом моей абсолютной неспособности передвигаться самостоятельно, имеет больший смысл направить стопы домой к продавщице, нежели ко мне, потому что живет она как раз в том дворе, куда ведет роковая арка-туннель.

Каким-то чудом нам удается ни разу не загреметь, пока мы преодолеваем дистанцию в сотню метров, отделяющую место драки от квартирки Фелины. На ходу мы делимся своим видением происшествия, участниками которого нам пришлось фигурировать, и к концу пути чувствуем себя почти старыми друзьями.

— Значит, это вы вызвали полицию? — спрашиваю я свою спутницу.

— А что мне оставалось? — резонно замечает она. — Вы же были не в состоянии это сделать, поскольку были очень заняты в тот момент рукоприкладством!

— Дело не в этом, — возражаю я. — Даже если бы я был телепатом, я бы и то не обратился за помощью к жандармам.

— Почему?

— На мой взгляд, в наше время обращаться в полицию с заявлением о том, что тебя избили неизвестные, способен лишь умственно отсталый…

— Да ну вас! — смеется моя спутница.

Квартирка Фелины, где торговый менеджер проживает в одиночестве, ничего особенного, на мой взгляд, не представляет, и ее вполне можно было бы принять за мой холостяцкий уголок, если закрыть глаза на никчемные салфетки и безделушки, которыми женский пол так любит заполнять окружающий мир.