Падение продолжалось считанные доли секунды, но Вире они показались вечностью, и она недоумевала, почему ни Серж, ни Тул не могут предпринять что-нибудь, чтобы спастись, если у них столько времени!
      Джампер врезался в камни в нескольких десятках метров от того места, где стояли влюбленные, и в глаза Вире полыхнула ослепительная вспышка взрыва.
      Когда она очнулась, обломки аппарата, разбросанные взрывной волной, горели чадным пламенем. Вениамин, склонившись над ней, поливал ее лицо водой из своей фляжки. Лицо его было сосредоточенно-заботливым.
      - Ты в порядке, Вирусь? - спросил он.
      - Да.
      Вира с трудом поднялась на ноги, цепляясь за руку Вениамина, и с ужасом всмотрелась в обломки джампера, пылавшие неподалеку.
      Потом дернулась, собираясь бежать к ним, но Вениамин мягко, но настойчиво удержал ее.
      - Бесполезно, - сказал он, угадав ее мысли. - Им уже не поможешь, Вирочка.
      - Почему? - тупо спросила Снайдерова.
      Он отвернулся.
      - Помочь можно только живым, - глухо сообщил он. - И нам теперь надо думать о том, как мы будем жить. Пойдем.
      Он обнял ее за плечи и повел в направлении лагеря.
      Спотыкаясь о камни, но не ощущая боли, Вира шла, и слезы сами собой катились по ее пыльному, обветренному лицу.
      Когда они добрались до развалин бывшего отеля, Вениамин усадил девушку на камень и принялся хлопотать у костра, видимо готовя обед. Время от времени он что-то говорил Вире, спрашивал и предлагал, но она не понимала смысла его слов. Она уже не плакала, но ее пробирала крупная дрожь, как от озноба, хотя солнце по-прежнему жарило остро? своими лучами.
      Потом Виру словно ударила мысль, которая была вполне естественной с учетом происшествий этого дня, но только сейчас пришла девушке в голову.
      Надо было сообщить на континент о том, что их экспедиция выполнила свою задачу, найдя месторождение руды. Надо было также попросить, чтобы за ними прислали джампер - ведь теперь они лишились своего транспорта.
      Она вскочила, и Вениамин сразу поднял голову.
      - Ты что, Вируся? - ласково спросил он. - Сейчас мы будем с тобой обедать, подожди еще чуть-чуть.
      - Я не хочу есть, - с трудом выговорила она. - Надо обо всем сообщить нашим на Большой земле... Вениамин медленно распрямился.
      - Каким образом? - удивился он. - Ведь рация разбилась вдребезги вместе с... джампером. Может, ты предлагаешь запечатать наше сообщение в бутылку и бросить ее в океан, как делали когда-то люди, попавшие на необитаемый остров?
      - У нас же есть запасной передатчик, Минечка! - воскликнула Вира. - Ты что, забыл? Он хранится в ящике с запасными бурами, вспомни! Пойдем, достанем его и...
      - Постой, - перебил он ее странным голосом, - не надо так спешить... Давай-ка хорошенько обдумаем наше положение.
      Снайдерова изумленно уставилась на парня;
      - Обдумаем? - повторила она. - А что тут думать? Надо сообщить Комитету, что мы нашли здесь руду, но нуждаемся в помощи. Пусть прилетают, чтобы забрать нас отсюда!
      Вениамин покачал головой.
      - Я еще раз повторяю: не надо торопиться, Вируся, - сказал он все с той же непонятной интонацией. - Да, мы нашли эту проклятую руду, ты права. Но ты забываешь одну очень важную вещь. Мы нашли не только подземное месторождение, но и друг друга. Мы открыли для нас любовь, и нам с тобой было хорошо здесь, правда? - Девушка послушно кивнула. - Ты же сама подтвердила, что мы с тобой здесь - как в настоящем раю. Так зачем нам стремиться к возвращению на континент?
      Не веря своим ушам, пораженная девушка слушала, не в силах произнести ни слова, и Вениамин продолжал:
      - А что? У нас есть продукты. В крайнем случае, перейдем на природные ресурсы - тем более что их здесь - полная чаша. Фрукты, овощи, рыба, животные и птицы... Хватит всего... У нас есть оружие и приборы. У нас есть запас инструментов и одежды. Посуда, палатки, медикаменты, всякое прочее барахло. Мы можем построить себе дом или восстановить какую-нибудь из сохранившихся развалюх. Одним словом, мы вполне сможем с тобой прожить здесь, На этом острове, всю ?ставшуюся жизнь.
      Только теперь Вира очнулась от состояния странного оцепенения, охватившего ее.
      - А как же План? - спросила она.
      - Едва ли они о нас вспомнят, - жестко сказал Вениамин. - А если И вспомнят, то не смогут найти. В архипелаге столько больших и малых островков пока проверишь все, уйдет много времени. А время для Плана, как ты прекрасно знаешь, дороже, чем какая-то малочисленная экспедиция.
      Наверное, он был прав, но Вира не могла смириться с его доводами.
      - А мы? - почти шепотом спросила она. - Как же мы сможем жить без Плана?
      - Милая Вируська! - вздохнул Вениамин. - Да у нас с тобой теперь будет свой план, понятно? Мы будем жить, просто жить, а не горбатиться по двадцать четыре часа в сутки! Неужели тебе так хочется возвращаться в холод, голод и повсеместную нищету? Неужели ты считаешь, что здесь, со мной, тебе будет хуже, чем там, с ними? И потом, ни у меня, ни у тебя нет на континенте ни родителей, ни других родственников, поэтому нас ничто не связывает с Планом!
      Она наконец поняла его. Но от этого ?? стало только хуже.
      - Миня, - начала она, но тут же поправилась: - Вениамин... красавчик ты мой... Послушай, но ведь это подло! Получается, что ты подговариваешь меня дезертировать от Плана, а это... это хуже, чем предательство! Потому что План это не только строительство "ковчегов", не только голод, холод и нищета! Это еще и люди, которые нам доверили важное дело. И если мы останемся здесь и забудем про них, мы обманем их. И еще мы обречем наших детей, если они, конечно, у нас когда-нибудь будут, и детей детей, и внуков внуков на гибель. Ты представляешь, каково им будет погибать на этом красивом, солнечном острове, когда человечество покинет Землю? В одиночестве и в неведении о грозящей им гибели - что может быть хуже такой смерти?
      Вениамин закусил губу.
      - Что ж, - проговорил он с горечью, опустив голову. - Значит, я ошибся в тебе. Жаль, конечно. Мне почему-то казалось, что ты меня поддержишь, если так сильно любишь. А ты... ты, наверно, только притворялась, что любишь меня. Только вот что, моя милая Вирочка: если не хочешь по-хорошему, мне придется заставить тебя остаться здесь. Теперь уже поздно пытаться что-то изменить, и раз уж я заварил всю эту кашу, то...
      Он осекся, но было поздно. У Виры все внутри оборвалось.
      - Заварил... - повторила эхом она, не сводя глаз с парня. - Так вот оно что! Значит, это ты? Это ты все подстроил, да? - Глаза ее зажглись недобрым огнем, и она стала наступать на Вениамина, продолжая говорить. - Значит, исчезновение Анджея и Стива - твоих рук дело? Ты же заранее должен был готовить почву для того, чтобы мы остались на острове вдвоем, верно? А для этого требовалось всего-навсего убрать лишних! И вот почему ты отправился в лагерь перед тем, как я нашла руду! Ты же придумал гениальный план, как одним махом убить сразу двоих, Сержа и Тула, уничтожить джампер и рацию на его борту! Для этого надо было разыграть спектакль с помощью басни о чьем-то крике в районе скал и натолкнуть Сержа на мысль подняться в воздух на джампере вместе с Тулом! А турбину надо было испортить так, чтобы она отказала не сразу, а лишь спустя несколько минут, когда они взлетят повыше! Ты все продумал, гад, до последних мелочей!
      - Нет, - слабо сопротивлялся Вениамин, пятясь от Виры к костру. - Я не делал этого, поверь мне! Это был несчастный случай... случайное совпадение! Я не убивал их!
      - Допустим, - холодно оборвала его девушка. - Пусть так. Но куда тогда пропали Анджей и Стив?
      - Не знаю. Я ничего не знаю!
      - Врешь! Ты врешь, негодяй, и это видно по твоим глазам! - В голову Виры пришла еще одна догадка, и она приостановилась. - И еще теперь мне понятно, почему мы так долго не могли найти руду! Это ты убил Анджея и спрятал или уничтожил его тело потому, что, докопавшись до руды на своем участке, он имел неосторожность тебе первому сказать об этом! Потом участок Анджея перешел к Стиву, и он вот-вот мог сделать то же открытие, что и Анджей. Но ты не мог допустить, чтобы это случилось, и, выманив Стива из спальной комнаты, убил и его! Может быть, ты и сам не раз находил руду, но молчал об этом как рыба, потому что открытие месторождения перечеркивало твои преступные планы! Тебе пришлось бы тогда действовать в открытую, а это было нежелательно, чтобы не потерять лицо передо мной. Ты же хотел, чтобы я всегда считала тебя заботливым, честным и милым! Ну просто идеальным кандидатом на роль любимого мужчины!
      И тут Вениамин не выдержал. Не то его терпение лопнуло, не то просто он приблизился к костру настолько, что жар от огня уже начал жечь ему ноги, но в следующую секунду он издал короткий, непонятный всхрап и кинулся к бывшему отелю. Вира попыталась задержать его, но он сильно оттолкнул ее, и она упала, больно ударившись плечом о бетонную плиту, поросшую травой.
      Она знала, куда он бежит. Запасной передатчик теперь был- единственным средство с помощью которого можно было бы перечеркнуть черный замысел Вениамина, и, пока эта возможность существует, для ее бывшего Минечки не будет ни сна, ни покоя, ни торжества одержанной преступным путем победы.
      Ему во что бы то ни стало нужно уничтожить передатчик. Для этого достаточно разбить его о ка?ни, как был разбит джампер. И тогда она окажется в полной власти этого негодяя, вздумавшего подкупить ее любовью и ласками!
      Этого нельзя было допустить. Надо было остановить Вениамина. Но как?!
      И тут взгляд ее упал на мирно лежавший в стороне карабин. Ее карабин, из которого она впервые в своей жизни выстрелила несколько часов назад.
      Не вставая с земли. Вира подтянула оружие к себе и щелкнула затвором, взводя курок. Потом положила ствол на плиту перед собой и прищурила левый глаз, ловя в перекрестие прицела спину Вениамина. Тот был уже близок к дверному проему отеля. Еще немного - и его уже не достать.
      Палец Виры решительно нажал спуск, и карабин дернулся в ее руках точно так же, как дернулось тело Вениамина всего в шаге от входа в отель. Он, правда, не упал. В самый последний момент рука парня ухватилась за столб, подпиравший остатки прогнившего навеса над входом, и он удержался на ногах. Потом стал медленно-медленно поворачиваться к Вире, чтобы взглянуть на нее или чтобы что-то сказать, и тогда она выстрелила второй раз.
      Вениамин упал.
      Она бросила карабин и подбежала к тому месту, где он лежал.
      Глаза парня были приоткрыты, а из отверстий в груди - видно, пули пробили тело навылет - двумя фонтанчиками выплескивалась почему-то не красная, а темно-багровая кровь.
      Только теперь до Снайдеровой дошло, что он умирает.
      - Веня! - сказала она, всхлипнув. - Минечка мой ненаглядный! Не надо, не умирай! Ладно, я согласна остаться здесь, только живи! И прости меня, ладно?
      Вениамин приоткрыл глаза и произнес, делая длинные паузы между словами:
      - Яблоки... стучат... слышишь... Вируся? А потом голова его безжизненно отвалилась в сторону.
      - Слышу, Веня, слышу, - прошептала, глотая слезы, Вира.
      Что-то неуловимо изменилось вокруг нее, и она рассеянно огляделась. Посреди неба торчала непонятно откуда взявшаяся иссиня-черная туча. Вокруг нее сияла светящаяся область, раскрашенная в тысячи цветовых оттенков. Зрелище было таким грозным, что в голову сами собой лезли всякие мистические мысли. Но все было намного проще: над островом собирался грянуть тропический ливень.
      * * *
      Когда месяц спустя Виру и остатки имущества экспедиции номер триста дробь двенадцать забирал транспортный джампер, случайно оказавшийся в районе архипелага и перехвативший слабый сигнал бедствия с острова, название которого на карте было стерто, девушка уже знала, что в ней зародилась новая жизнь.
      Первым ее побуждением было сразу после возвращения на континент избавиться от ребенка - срок еще вполне позволял, - но потом она решила рожать.
      Ей хотелось, чтобы у нее родилась девочка, но это оказался мальчик. Вира назвала его Роном. Малыш был очень похож на своего отца. И всю последующую жизнь Вира Снайдерова боялась, что когда-нибудь в его душе оживут и дадут о себе знать те преступные гены Красавчика, которые стали причиной крушения их счастья.
      К ее великому облегчению, этого не случилось. По крайней мере, при ее жизни.
      ЭПИЗОД №. ЧЕТВЕРТОЕ ПОКОЛЕНИЕ ПЛАНА
      13
      Рон Снайдеров проснулся в кромешной тьме и сразу сел, чтобы не заснуть вновь. Сон оказался слишком коротким, чтобы изгнать из тела усталость, которая въелась в каждую клеточку организма подобно тому, как ржавчина въедается в кожу рук рабочего-металлиста с многолетним стажем.
      Наконец он встал, пошатнувшись от легкого головокружения, вызванного хроническим недоеданием и недосыпанием, и тут же споткнулся обо что-то хрупкое и легкое, торчавшее острым углом в темноте рядом с топчаном. Сердце Рона невольно екнуло. Хрупкий и почти невесомый предмет был слишком дорог, чтобы раздавить или сломать его - пусть даже нечаянно, спросонья, из-за собственнойнеосторожности и этой проклятой вездесущей темноты.
      Потому что это была скрипка.
      Накануне вечером Рон возился с ней, шлифуя лебединый изгиб деки, до тех пор, пока сон не сморил его и сил уже не оставалось дотянуться до стола, чтобы положить на него Певчую Красавицу.
      Ломая дрожащими пальцами спички, Снайдеров торопливо зажег керосиновую лампу, бережно, словно грудного ребенка, поднял скрипку с пола и с тревогой оглядел ее. Однако оснований расстраиваться не было: инструмент не пострадал от неуклюжести своего создателя.
      ??????????...
      Рон усмехнулся. Мысленно он всегда отождествлял скрипку с живым существом, которое пока еще не обладало голосом и которое следовало научить говорить на языке музыкальных созвучий. Этим он и занимался, урывая время от сна. Как он горевал, когда три года назад скрипка, перешедшая к нему по наследству еще от прадеда, сгорела при ночном пожаре, уничтожившем значительную часть домашней утвари!.. Лишь по счастливому стечению обстоятельств семья Рона полностью не лишилась крова. Пожары стали настоящим бедствием для жителей больших и малых поселений. Человечество все больше пользовалось открытым огнем, хотя пожарных команд и средств пожаротушения становилось все меньше, а уставшие от работы в несколько смен люди вполне могли забыть о зажженной "керосинке" или лучине. Рассказывали, что отдельные любители сна умудрялись задремать, пока подносили зажженную спичку к свече или лампе. Впрочем, может, это следовало отнести к разряду хохм и анекдотов, тем более что устное творчество теперь процветало.
      Оправившись от шока, вызванного утратой скрипки, Рон принялся искать замену своему бесценному сокровищу. Сначала опрашивал знакомых и соседей - не согласится ли кто-нибудь продать ему скрипку... в крайнем случае - виолончель. Наивно и тщетно было надеяться на успех. Из струнных инструментов к тому времени выжили лишь гитары и банджо, а они Снайдерова не интересовали. Даже если бы у кого-то и сохранилась каким-то чудом скрипка, за нее наверняка заломили бы баснословную цену. Например, годовой запас консервов.
      Потом Рону пришла в голову идея. Надо попытаться сделать скрипку своими руками, ведь он-то знает в этом толк! И пусть он не Страдивари и не Амати, но... ведь не боги же горшки обжигают, верно? Что-то из материалов можно взять на заводе, что-то - найти в старом хламе на чердаке, а уж в древесине теперь недостатка нет: куда ни пойдешь - везде сплошные поленницы, штабеля бревен и деревянные чурки, еще с лета заготовленные для отопления домов.
      И вот теперь трехлетний труд был близок к завершению. Оставалось лишь натянуть струны, которые он изготовил собственноручно, перепортив столько разнокалиберной стальной проволоки, что ее, наверное, хватило бы, чтобы протянуть линию от дома до завода и обратно. Что ж, струны он сделает сегодня вечером.
      Подумать только: уже сегодня он услышит щемящий душу голос Певчей Красавицы! А если все будет хорошо, то вскоре мир будет наполняться той Музыкой, которая распирает душу так, как по весне листья , деревьев рвутся к солнцу из тесноты почек!..
      Однако как бы ни были сладостны мечты и предвкушения, но пора поторопиться, иначе опоздаешь на завод.
      Рон со вздохом спрятал скрипку в самодельный футляр, убрал его в стенной шкаф на самую верхнюю полку и отправился на кухню умываться: в ванной трубы были тоньше, и вода в них за ночь успевала превратиться в лед.
      Тщедушная струйка обжигала лицо и руки огнем. Горячую воду в жилые дома подавали лишь по вечерам, часа на три-четыре, и, сколько Рон себя помнил, так было всегда. Экономия воды была неотъемлемой частью Плана, ради выполнения которого жило и исступленно трудилось вот уже четвертое поколение.
      Снайдеров наспех позавтракал черствым хлебом и остатками вчерашнего пайка, не забыв оставить кое-что для жены и сына. Когда он уже надевал потертый ватник и резиновые, до самых колен сапоги, лампа в прихожей внезапно погасла - видно, кончился керосин, - и завершать сборы пришлось в темноте.
      Дверь комнаты скрипнула, и в темноте послышался сонный голос жены:
      - Рон, не забудь получить сегодня карточки на крупы. Слышишь? Обязательно! А то опять останемся с носом, как в октябре.
      - Что ты, дорогая, конечно, не забуду, - откликнулся Снайдеров и, чтобы не слушать продолжение истории о его октябрьской забывчивости, торопливо вышел в морозную ночь.
      Луна еще стояла высоко над горизонтом. Ветер сыпал в лицо снежную крупу. Где-то за поселком выли обильно расплодившиеся и обнаглевшие в последнее время волки, словно чуявшие своим звериным нутром, что людям не до них.
      Ветхая одежда, полученная Роном в заводском распределителе два года назад в виде "б/у", плохо спасала от холода. Ее способность согревать была исчерпана еще прежними владельцами. Чтобы согреться, Рон засунул руки поглубже в карманы ватника и ускорил шаг, направляясь к станции монорельса.
      Из соседних домов выбирались сгорбленные фигуры, оглашая хриплым простудным кашлем окрестности и перебрасываясь скупыми приветственными возгласами. .
      Все было привычно до тошноты. Жизнь для тех, кто боролся за ее поддержание и продолжение на Земле, повторялась изо дня в день по одному и тому же сценарию, и некуда было деться, чтобы вырваться из этого монотонного, опасного однообразия. Словно всю планету, как старинные скрипучие часы, завела чья-то невидимая рука, и теперь надо было жить и работать, подчиняясь действию огромной пружины под названием План, до тех пор, пока у нее не кончится завод.
      Впрочем, кое-какие отклонения от однообразия все же бывали. Вот и сегодня монорельс прибыл с опозданием почти на четверть часа. Накопившаяся на перроне толпа вваливалась в уже переполненные вагоны, толкаясь и беззлобно переругиваясь. Остаться без работы не хотелось никому: жесткая, почти военная дисциплина Плана давно выжгла каленым железом прогулы и опоздания. Два незначительных опоздания на рабочее место, независимо от причин, - и марш за ворота завода, голодать и бродяжничать в надежде, что добрые люди из числа работающих счастливчиков не дадут помереть тебе и твоей семье!
      Теперь целых два часа Рону предстояло провести на ногах, стиснутым со всех сторон людской массой, но это не огорчало его. Главное - он мог мысленно слушать Музыку, звучащую в его душе. Ну ничего, вот закончит он скрипку и тогда сможет наяву воспроизвести любую мелодию!
      Никто из знакомых Снайдерова не одобрял его музыкального увлечения - по их мнению, оно шло вразрез с Планом. Даже жена в последнее время все чаще ворчала по поводу "пустого времяпровождения" мужа. "Лучше бы занялся каким-нибудь полезным для семьи делом, - твердила она. - Например, починил бы ботинки ребенка, а то ему скоро не в чем ходить будет".
      Однако никто на свете не был способен запретить Рону слышать Музыку. Вот и сейчас, уставившись от-сутствующим взглядом на покрытое толстым слоем грязного инея окно вагона, он воспроизвел в памяти три первых, легчайших, как лучи восходящего йолнца, аккорда Прелюдии.
      Но вскоре Рон с досадой понял, что сосредоточиться сегодня на любимой мелодии ему вряд ли удастся. Состав несся сквозь непроглядную тьму с диким лязгом и визгом. Оборудование пассажирского транспорта, на которое с каждым годом отпускалось все меньше средств бюджета Плана, быстро изнашивалось и приходило в негодность. Запчасти для поездов монорельса не производились вот уже двадцать с лишним лет. Как кладбища ископаемых животных, в парках и на городских улицах медленно, но неуклонно ржавели скопления останков экранобусов и антигравов. От аэров, скутеров и глайдеров пришлось отказаться еще первому поколению Плана, взявшему на вооружение суровый лозунг: "Все - для Плана, все для будущего!"
      И без того тусклое освещение в вагоне включалось лишь на остановках, чтобы не тратить понапрасну драгоценную энергию, и людям, прижавшимся друг к другу в затхлой тесноте, не оставалось ничего другого,кроме как дремать, - тем более что теперь каждая лишняя минута сна ценилась не меньше, чем банка тушенки. Разговоры в вагоне постепенно смолкли, и сквозь визг сцепки и жуткое завывание тормозных электромагнитов до Рона то и дело доносился храп соседей.
      От духоты и монотонной езды Рона тоже тянуло в сон, но он боролся с наплывавшей дремотой, чтобы удержать в себе Музыку.
      На очередной станции двери вагона разъехались, впуская внутрь вместе с морозным паром очередную порцию рабочих, и тогда стало еще теснее. Чтобы не потерять равновесия, Рону пришлось уцепиться кончиками пальцев за потолок вагона, но поднятая рука быстро онемела до бесчувствия.
      Позади равнодушно бранились:
      - Да пройдите же вперед хоть немного!
      - Как я вам пройду? По головам, что ли?!
      - Но ведь нам тоже на работу надо, поймите! Ну, еще чуток!
      Тут сзади наперли с такой силой, что Снайдерову пришлось изображать собой Пизанскую башню. Двери вагона нехотя сдвинулись, словно сомневаясь в том, стоит ли это делать, и состав, скрипя железными суставами, как хронический ревматик, тронулся дальше.
      Где уж в таких условиях сочинять или хотя бы слушать Музыку! Тут лишь бы удержаться на ногах и не задохнуться.
      Мысли Рона перескочили на другое. Почему-то в последнее время он постоянно обращался в своих размышлениях к этой теме, хотя такие раздумья были, в сущности, не только бесполезны, но даже вредны: ведь они заставляли сердце биться гневно и неровно, снижая работоспособность и отнимая сон и желание жить. Постоянный умственно-эмоциональный стресс, как сказал бы дед Бор, о котором Рону частенько рассказывала мать.
      И все-таки Рон думал об этом.
      Он думал о тех, кто когда-то не захотел подчиниться воле большинства и стать послушным, всегда исправи?ым винтиком в безжалостно-стальной махине Плана. О тех, кто избрал иную участь для себя и для своих потомков. Интересно, что с ними стало? Достигли ли они далеких звезд и нашли ли там себе новое пристанище? Или погибли все до одного в ходе космических скитаний? Если же им удалось уцелеть, то как они теперь живут? Раскаиваются ли в своем выборе или, наоборот, радуются тому, что сумели избежать тяжкого, отупляющего труда? Вспоминают они тех, кто остался на их родной планете, или вырвали их из своей памяти, как безжалостно выдирают испорченные листы из блокнота? Тоскуют ли они по Земле или им наплевать, где жить, лишь бы - жить?
      . "А самое главное, - думал Рон, - как бы я поступил на их месте, если бы родило на двести лет раньше?"
      Нет, он не раскаивался в том, что остался на Земле. Он и не мог раскаиваться, потому что решение принимал не он. Его тогда просто не было на свете. Далекий предок Рона сделал выбор и за себя, и за все последующие поколения Снайдеровых. В детстве Рон незадумывался над этим и, только повзрослев, понял, каким тяжелым оказался для всего первого поколения Плана груз выбора судьбы для своих потомков.
      Однако думать об этом было вредно. Еще вреднее, чем думать о Музыке. Лучше всего было думать о Плане и о спасении тех, кто еще не появился, но обязательно появится на свет. Всегда лучше думать о будущем, чем о настоящем.
      Несмотря на задержки в пути, вызванные вынужденными простоями, во время которых ремонтная бригада чинила ветхий монорельс, состав прибыл на заво? как раз к началу рабочей смены
      Смена длилась двенадцать часов -- изо дня в день, без выходных и праздников. Только после сигнального гудка Рон выключил станок, с трудом разогнулся и поплелся на негнущихся, окоченевших ногах в раздевалку.
      Уже возвращаясь домой на все том же скрипящем доходяге-монорельсе, он вдруг вспомнил, что опять забыл получить карточки на продуктовый паек...
      Скрипку он закончил настраивать далеко за полночь.
      Взяв смычок, еще пахнущий мебельным лаком, он осторожно провел по струнам и услышал в ответ жалобный, щемящий сердце звук. Будто это плакал новорожденный.
      Сердце Рона сильно забилось, в пальцах появился нестерпимый зуд, и он понял, что если сейчас же не сыграет что-нибудь, то просто-напросто не доживет до завтрашнего вечера.
      Только что бы исполнить? Что-нибудь из классики? Или ту Музыку, которая рождалась в последнее время в его сердце, пробиваясь сквозь размеренный хаос будней?
      Он выбрал Четвертую сонату для скрипки одного из классиков прошлых веков. Ноты ему не требовались:
      ведь он знал эту вещь наизусть с раннего детства.
      Но на первых же аккордах смычок споткнулся, и созвучие получилось фальшивым. Рон попробовал начать Сонату снова, но вскоре убедился, что ничего не выходит. Пальцы перестали его слушаться. Огрубевшие до мозолей от ежедневного изнурительного труда на проклятом станке, они перестали быть чуткими пальцами музыканта, и потребовалось бы много времени, чтобы вернуть им былую гибкость и послушность.
      Рон прекрасно понимал, что теперь это практически невозможно, и отчаяние захлестнуло его. "Проклятый План! - завопил кто-то в глубине его души. - Какие же жестокие слепцы приняли его и стали поклоняться ему, как раньше поклонялись идолам и богам! Эта чудовищная система убила не только Музыку, она убила сотни, тысячи людей, которые творили и жили ради этого творчества!.. Будь же ты проклят. План, и будь проклят, завод, и будь проклята вся наша жалкая, лишенная последних радостей жизнь!"
      В груди Снайдерова стало так больно и пусто, будто из нее только что удалили, вырезали без наркоза нечто такое, без чего жить дальше нельзя.
      Не сознавая, что он делает, Рон схватил скрипку и размахнулся, чтобы размозжить ее точеную головку об угол верстака, усеянного еще пахнущими смолой стружками.
      Но тут что-то остановило его. Какой-то шорох за спиной. Он оглянулся.
      На пороге комнатки, превращенной Роном в столярную мастерскую, стоял в одних трусах, ежась и дрожа от холода, его двенадцатилетний сынишка.
      И тогда Рона озарило.
      - Подойди сюда, сынок, - не своим голосом попросил он. - Понимаешь, наконец-то я сделал скрипку! Вот она, Певчая Красавица... видишь, какая красивая? На ней можно сыграть все что хочешь. Только для этого надо учиться. Если ты согласишься, то через несколько лет из тебя выйдет отличный музыкант. А я буду помогать тебе, я научу тебя, сынок, всему, что когда-то умел я сам. Да и от предков остались ноты и книги по музыке. Ты только захоти, Риччи! Ты ведь хочешь играть, да?
      Мальчик потупился, чтобы спрятать от отца глаза.
      - Да не хочу я становиться музыкантом, папа, - с досадой проговорил он. Я лучше буду токарем на заводе. Как ты. Это же нужнее сейчас, верно? А кому сейчас нужны скрипачи? Кто будет слушать мою музыку?
      - Нет-нет, - торопливо запротестовал Рон. - Ты не прав, сын! Музыка всегда нужна человеку! Придет время - и она обязательно понадобится людям, так что именно мы с тобой должны сохранить ее для будущего!
      - Для какого будущего? - осведомился Снайде-ров-младший. - Когда будет выполнен План, что ли? Так до этого еще ой-ей-ей сколько лет пройдет! Да и некогда мне корпеть над нотами. Мне вон через год в ученики на завод идти, а научиться на станке работать не так-то просто, ты же сам токарь и знаешь, какое это трудное ремесло!
      Рон рассердился, хотел накричать на глупого мальчишку, но губы отказались ему повиноваться, а через . несколько мгновений, показавшихся ему вечностью,Снайдерову стало почему-то все равно. Будто он только что очнулся после глубокого обморока.
      - Ладно, - сказал он, не глядя на сынишку. - Это я так, в порядке предложения. Пойдем-ка мы лучше спать, а то завтра опять рано вставать.
      - Пап, а что это у тебя вот здесь, над ухом, волосы стали такими белыми, как будто от инея? - испуганно спросил Риччи.
      ЭПИЗОДЫ 14-16. ШЕСТОЕ ПОКОЛЕНИЕ ПЛАНА
      14
      Петух пропел хриплым негодующим голосом, словно жалуясь на свою тяжкую участь живого будильника. Дин Снайдеров застонал сквозь сон. Нет, когда-нибудь спросонья он оторвет голову этому горлопану!
      Тело ныло так, будто его накануне долго били. Вставать не хотелось, но постепенно сознание прояснялось, и вместе с этим прояснением пришло воспоминание о Долге.
      У каждого человека Долг подразделялся на совершенно четкие ежедневные задания. Снайдерову, например, предстояло сегодня - как, впрочем, и вчера, и год назад, и вообще сколько он себя помнил - выточить на своем дряхлом токарном станке сто пятьдесят восьмидюймовых болтов с правой резьбой. Дин не знал, где именно на "ковчегах" будут установлены эти болты и какие части корабля они будут скреплять, но это было неважно. Важнее было другое - этими кусочками стали он внесет свою лепту в выполнение Плана, подставив плечо под ту невыносимо тяжкую ношу, которую человечество добровольно взвалило на себя несколько столетий назад.
      Чтобы не терять времени, он сунул ноги в старые дырявые галоши, вышел во двор, прошел, спотыкаясь в предрассветных сумерках, к деревянному ветхому сараю и запустил ветряк.
      Через дорогу, у венгра Фенвеши, ветряк уже давно работал, и из пристройки к дому соседа слышался натужный вой шлифовального станка. И повсюду в поселке, в тех домах, где еще теплилась жизнь, раздавались звуки, свидетельствовавшие о начале очередного трудового дня. Сколько еще таких дней оставалось до завершения Плана - не хотелось представлять. Одно ясно: их с лихвой хватит еще и детям, и внукам, и даже правнукам Дина.