Нет мерзости гнуснее, чем встречать Новый Год в одиночку. Это банальность. Однако вкус, цвет и аромат прописных истин становится особенно свеж, а сами они наполняются емким смыслом, когда именно ты, а не сосед или сослуживец, сподобишься угодить в ту или иную житейскую коллизию.
      Короче говоря, мы с Иркой крупно поговорили. Разговорчик у нас вышел из тех, где оппонент кругом свинья. Особенно, если его кому-нибудь пересказывать. Чем Ирка сейчас и занимается на кухне у матери. У нас такие ссоры разрешались обыкновенно: один ложится на диван лицом к стене, другой хлопает дверью и бежит расходовать адреналин. Мне повезло — на диване лежал я. И теперь именно я буду встречать праздник обновления наедине с телевизором.
      Ирка, разумеется, права. Хороший программист в хорошем банке получает до пяти лимонов старыми, и любой лоточник без высшего образования тридцать первого поставит на стол торт и шампанское. И только полный идиот в полном психологическом ступоре способен сиднем сидеть в АО, где деньги дают раз в год — ко дню рождения генерального директора, только потому, что без него загнется десяток склочных баб. Я умолчу о том, что даже очень хорошему программисту, чтобы попасть в хороший банк, необходимо прежде всего иметь там хорошие знакомства. Умолчу потому, что в разговоре с ней тоже в долгу не остался, да так, что вспомнить противно.
      Я плеснул себе водки и пожелал Ирке счастья с лоточником. Пускай встречает праздник дома у матери: по крайней мере, поест. Ирка — медик, эндокринолог-диабетолог с окладом 250, до недавнего времени свято убежденная в том, что все болезни на свете — от переедания. Мать у нее нормальная, мы с Иркой только ее огородом и живы. Ну, разумеется, вскопать, окучить, дров наколоть, теплицу застеклить — это всегда ко мне. Когда она хлопнула дверью, я с дивана таки встал и из вареных овощей состругал себе селедку под шубой. По правде говоря, шубы там было больше, чем рыбы, но под водку — в самый раз.
      Между прочим, нет у меня привычки заливать водярой психологический ступор. До такой точки, где уже все равно, что о тебе скажут, я пока не докатился. У меня респектабельные идеалы, и в эту дыру скудный семейный бюджет не уходит. Водка осталась с поминок по отцу, с тех еще пор, когда ее по талонам выдавали. Из батиной водки я и с сантехником рассчитывался, и торф теще в сад возил. Спасибо ему.
      На голубом экране сами с собой прикалывались звезды эстрады. Вообще-то я хотел посмотреть «Горца», но в объявленное время вместо него пустили очередные «Старые песни о главном». Теперь эта волынка затянется ровно на столько, чтобы заполнить видеокассету. Я освежил в памяти список смертельных врагов, потеснил их и после своего начальства втиснул Константина Эрнста. Терпелив российский телезритель. Глядя вполглаза на эстрадных бабушек, в последние годы вместе и сразу вдвое помолодевших, ведь вся же страна доподлинно знает, сколько на самом деле лет каждой! — я уныло размышлял на тему, что, оказывается, за деньги можно купить молодость, здоровье, веселье и красоту. Все то, что, как утверждал социализм, за деньги не купишь. Утрачены последние иллюзии нищеты. Никого больше не утешает то, что богатые тоже плачут, потому что бедность объявлена пороком.
      Собственно, старый год мы уже проводили. На работе патерналистски настроенный директор, из тех, для кого любое дело — лишь повод поговорить о собственных достоинствах, в протокольной речи рассказал нам, каким трудным был уходящий год, и порадовал радужными перспективами на год приходящий. После чего занял место во главе стола, и остаток вечера громко смаковал преимущества канала НТВ+, который ему недавно подарил другой, равный по рангу руководитель. Очень всем рекомендовал. Восьмой месяц сидящие без зарплаты сотрудники вежливо соглашались. После, когда непьющий мафиози ушел, веселье приобрело бурный, неуправляемый характер, но мне не удалось допиться до соответствующих кондиций. Я, сказать по правде, этого делать не умею, каюсь, поджелудкой слаб. Напряженно-озабоченными выглядели лишь бухгалтеры в преддверии годового отчета, да ваш покорный слуга, чьей именно головной болью после недели рождественских каникул станет создание из правильных исходных данных фальшивых выходных форм для оного отчета. Ложь — из истины, подобная задачка довела бы до шизофрении самого отца математической логики сэра Бертрана Рассела. Впрочем, кто здесь еще твердит о логике? Остальные, главным образом, инженеры, оставляли рабочие проблемы в прошлом году, и пару недель, пока не возникнут новые, собирались наслаждаться безвременьем. А о радужных перспективах я слышал каждый год, и теперь уныло размышлял на тему неотъемлемого права гражданина наблюдать, как пьет шампанское Анжелика Варум.
      Итак, пить, как я уже сказал, я не умею. Пьянею быстро, страдаю долго. Однако, как мне кажется, в жизни мужчины бывают такие совпадения поводов и настроений, когда просто необходимо надраться. Чем я и занимался, отстраненно наблюдая за тем, как неудержимо портится мой характер. Новогодний шабаш на ОРТ достиг своего апогея. За окном молодцы с ракетницами пускали свой собственный праздничный салют. Я кисло подумал, что есть еще, оказывается, люди, не разучившиеся веселиться в указанное время.
      Света от экрана да от гирлянды на елке казалось мне вполне достаточно, я ощупью переоделся в пижаму и тапочки, добрался до своего четвероногого друга дивана и плюхнулся на живот, головой к телеку. Дождусь я этого клятого «Горца»? Фильм, в некотором отношении, культовый, хотя и несомненный «руби-башка продакшн», конечно. Вообще-то, стоило бы сходить за Иркой, прилюдно признать ее правоту, и либо там остаться, либо зазвать ее обратно. Может, накормили бы, кстати. Я бы так и сделал… когда бы не слишком уже заотмечался. Явление в таком состоянии в дом родителей способно лишь усугубить накаленную обстановку. Я дорожу добрым мнением тещи. Пьяный всегда виноват. В конце концов, Ирка там не одна. Скучать не будет, телевизор посмотрит.
      Кстати, о телевизоре. Я отвлекся. Уже некоторое время динамик издавал лишь нечленораздельное шипение, а по экрану шел серый «снег». Этого только не хватало! Утрачена последняя связь с внешним миром. Нарушено конституционное право гражданина на информацию! Этак за неделю праздников меня тут совсем заметет. Я представил себе весь кошмар рождественской недели без ТВ, соскочил с дивана, сунул ноги в тапочки, и в отчаянии применил к «Витязю» неоднократно испытанный способ, а именно — кулаком по крышке.
      Вот тут все кончилось, и одновременно все началось. Я потом вспомню, что все это читано в фантастике настолько неоднократно, что аж во рту кисло, однако помните, что я выше говорил о банальностях? То ли взорвался телевизор, то ли — я, а может, просто закусывать надо. Перед глазами расцвел фонтан разноцветных искр, в самый раз не Новый Год, а День Победы отмечать, потом — краткий провал во времени, и полная чернота во взоре.
      Я очнулся от холода. В пижаме, в тапочках… в ночном, зимнем лесу.

      Курсов выживания в тапочках я не проходил, а потому сперва логично предположил, что вижу натуралистический сон. Однако… он был слишком натуралистическим. Я лежал в снегу, плашмя, спиной на укатанной лыжне, и когда попытался сползти с нее, понял, что совершаю ошибку: сразу провалился по пояс. Еле выкарабкался на прежнее место. Меж здоровенными соснами и огонька не мелькало. Как я сюда угодил из центра города, из теплой квартиры? Насколько мне известно, даже среди сверх меры увлекающихся фантастикой людей никто не оправдывает экстремальные обстоятельства своей жизни переносом в параллельные миры. Я отдал этому жанру изрядную дань, но тоже, насколько позволяли обстоятельства, попытался найти нынешней ситуации рациональное объяснение.
      Положим, я стал жертвой убойного розыгрыша. В дом, пока я валялся без чувств, трахнутый током или пьяный, неважно, влезли квартирные воры. Хм… навряд ли они перли меня на спине. Стало быть, на колесах. И какой крутизной надо обладать, чтобы сунуться грабить в новогоднюю ночь, когда, предположительно, все празднуют дома. Страшно подумать, на что эти козлы способны, если им в принципе наплевать, дома хозяева, или нет. Вот только если они такие крутые, за каким чертом они сунулись в нашу квартиру? За сломанным «Витязем»? Размер хлопот должен бы соответствовать ожидаемому навару. Иначе… неправильно!
      Или… Я похолодел, хотя, казалось бы, дальше некуда. Они специально лезли за жертвой для королевской охоты? Бомжей им уже мало? Странные забавы у нынешних богатых. Сидят сейчас рядышком, метрах в ста, в теплом салоне BMW. Музыку слушают, кофеек из термоса прихлебывают. Слава тебе, Господи, Ирки дома не было. В руки больше Бушкова не возьму! Честное слово, в эту минуту мне было очень легко дать себе подобное обещание. Однако, вполне возможно, именно похождениями Пираньи они и вдохновлялись.
      Одна надежда у меня еще оставалась. Если они привезли меня сюда на машине, шоссе должно быть где-то рядом. Тихо замерзать я не согласен.
      Я решил замерзать громко. Эмоции мои были окрашены таким образом, что из слов, подаренных мною ночному лесу, очень немногие я решился бы перенести на бумагу. За пару минут я пережил целую вечность. Кажется, в моем мозгу сложилась целая монография о симптомах и последствиях переохлаждений. Вероятно, до сих пор только алкоголь поддерживал во мне жизнь. Я почти физически ощущал, какими хрусткими и ломкими становятся клеточные мембраны, как медленно, замерзая, движутся мои хромосомы. Мои самые неповторимые хромосомы, на которые поднялась рука у негодяев! Надеюсь, вам смешно. Мне не было. Подыхать в новогоднюю ночь, когда вся страна пьет шампанское… Мои убийцы представлялись мне с лицами телезвезд.
      Наверное, мне только казалось, что я громко кричу. Скорее всего, я едва хрипел и полз вперед, проваливаясь в снег по самые плечи. Когда я увидел мерцающий на лыжне свет, меня едва хватило на еле слышное «эй!» Несомненным преимуществом моего положения было то, что меня едва ли могли обойти. Все это время я находился в каком-то безумном «красном коридоре».
      Потом этот свет приблизился так, что на него стало больно смотреть, ткнулся почти в самое мое лицо, обжигая и чадя, щекоча обоняние запахом горящего дерева. Как странно, я бы взял с собой фонарик… Впрочем, мужик, бегущий на лыжах по лесу в ночь, когда вся планета смотрит телевизор, наверное, имеет право на своеобразные причуды.
      — Ты чего тут лежишь?
      Вопрос этот показался мне настолько идиотским, что я закашлялся.
      — Про… пропадаю… — выговорил я.
      — Да вижу.
      Отдам ему должное сразу, и буду делать это еще очень долго и при всяком удобном случае: времени он не терял. Будто ему тут каждый год таких подкладывали. Мигом скинул с себя меховую парку и рукавицы.
      — Ну-ка, надевай.
      Кинул быстрый взгляд вокруг, — что бы разжечь? — но посмотрел на мои тапочки и передумал.
      — Замерзнешь, — сказал он.
      Эт-то верно. Даже возле костра я через самое малое время околел бы насмерть.
      В одной руке у него был горящий факел, в другой — единственная лыжная палка… или копье? Словом, что-то многофункциональное. И одет он был, в отличие от меня, по сезону. Под паркой обнаружился длинный овчинный жилет, под ним синий вязаный свитер из нитки, наверное, в палец толщиной. Меховые штаны и настоящие авиационные унты, к которым сыромятными ремнями привязаны лыжи. Никаких тебе пластиковых ботинок с магнитными креплениями.
      — Далеко до жилья? — спросил я.
      — Мили три. А ну-ка, парень… полезай мне на плечи.
      «Полезать» сам я уже не мог по причине физического состояния, и он вскинул меня к себе на загорбок с такой легкостью, что при иных обстоятельствах следовало бы обидеться. Воткнул в снег свои копье и факел, чтобы меня держать, и ощупью, без огня, двинулся по лыжне.
      Он ее, верно, и накатал, больно уверенно шел по ней вслепую. До сих пор я считал подобные подвиги прерогативой исключительно фольклорных героев, да еще, может быть, Корвина Амберского. Однако мой чудной спаситель, в сердце уральских гор измеряющий протяженность пути в милях, летел по лыжне буквально стрелой, ни разу не сбился с шага и моментом доставил меня к «жилью».
      Маленькое светящееся окошко я увидел издалека. Потом в лунном свете разглядел на лесной прогалине подворье. Добротный низкий дом… из дикого камня, как мне показалось. Что странно: в наших краях так не строят. Пристройки, из которых мычало и блеяло. Крыльцо…
      У крыльца-то меня и свалили. Спаситель вынул из петель брус запора, распахнул дверь, вволок меня за шкирку внутрь и швырнул к огромной, каменной, пышущей жаром печи, по которой я буквально распластался, раскинув руки и обнимая ее, как солдат землю.
      — Грейся пока.
      Честно говоря, все прилагательные я уже потом на свои места расставил. Тогда я был способен мыслить только односоставными предложениями. На печи обнаружились овчинные, крытые сукном одеяла: за этакий стилизованный шик любой нувориш, не моргнув, отдал бы целое состояние. Тяжелые лавки, длинный рубленый стол — все идеально входило в кондовый имидж, хоть кино снимай. Изнутри дом был обшит золотистыми, одна к одной, струганными досочками без всякого лака. Натурофил. Да, странные причуды у новых русских. Телека я не заметил, что еще углубило мою симпатию к хозяину.
      А вот тут-то он свою линию и нарушил. Я едва не расхохотался в голос, когда из дальнего угла он достал здоровенный китайский термос, налил в жестяную туристскую кружку какую-то обжигающе горячую жидкость и потребовал, чтобы я это выпил.
      Я подчинился, и не пожалел. Пахло липой и медом и, наверное, в сложившихся обстоятельствах было лучше, чем водка. Водка, кстати, тоже нашлась, но исключительно в качестве наружного средства. Благодетель заставил меня раздеться и собственноручно растер ею от шеи до пяток. Ладони у него — чистый наждак, в самом деле. Как он на мобайле кнопки нажимает, уму непостижимо. Потом он запеленал меня в овчины, как малое дитя, и, раскачиваясь на божественных синусоидах тепла, я отошел уже настолько, что вполне оценил его озабоченный вид.
      — Спасибо, — сказал я ему. — Не знаю, кто вы, и зачем вам со мною так возиться, но — спасибо. Дмитрий.
      — Меня зовут Вегар, — объяснил он… как будто это что-то объясняло. — Ты лежи. Спи. Я пойду ягнят проверю.
      — Яг…нят? Каких?
      — Обыкновенных. Барашков и ярочек. Они родились недавно, в декабре, слабенькие еще. Догляд нужен, чтоб большие не затоптали.
      И исчез, как дух, оставив меня в полном недоумении.
      Говорил он со мною явно по-русски. Во всяком случае, я его понимал. Нет, я, конечно, и английским владею, но только как рядовой постсоветский технический интеллигент, в рамках кандидатского минимума, то есть, читаю и перевожу со словарем, да с пятого на десятое разбираюсь в аварийных сообщениях своего компьютера. Вегар — имя скандинавское. Норвежское, если быть точным. Откуда знаю? Вегар Ульванг, троекратный олимпийский чемпион в лыжных гонках. Тоже весьма неслабый дядька. Ирка от него тащится. По-моему, вместе с ним бежит, когда его показывают, и болеет за него вопреки всякому разумному патриотизму. Я честно пытался понять, на что она купилась, но кроме больших темных очков…
      Ну, что мой Вегар — мужик здоровый, я, кажется, уже сказал. При свете керосинки я и лицо его разглядел как следует: большое такое лицо, глаза светлые, прозрачные, нос… ну, международный такой нос картошкой. На вид лет тридцать пять, может, сорок. Пижонская трехдневная щетина а-ля Кристофер Ламберт. Не то впрямь викинг, не то родной отечественный Степан. Может, старовер, а может — фанатик-толкиенист из игровой тусовки, из этих, что назовется, скажем, Ингваром, понавешает тебе такой лапшищи, что ни в жизнь его на слове не поймаешь, а по паспорту выйдет самым рядовым Игорем, если не Егором. На перекрестке, так сказать, веяний.
      Обведя взглядом внутренность дома, я отказался от обеих версий. Толкиенисты бедны, как церковные мыши, и не только о ярочках, о себе заботиться не в состоянии. А в староверов я не верю. Скорей, и вправду новый русский. Пока он делает свой бизнес в городе, здесь кто-нибудь местный глядит за его скотиной. Приезжает сюда на рождественские… и всякие другие каникулы, как на дачу, за тишиной и экзотикой, отпускает сторожа и живет. Неплохо, скажем так, живет. И, похоже, не один: на лавке я заметил спицы с вязанием. А то, что играется не в русскую старину, а в варяжскую, так то его дело. Ха! А может, это его приятели над ним подшутили? В смысле, когда выложили меня к нему на лыжню? Не в меня, а в него упиралась эта людоедская шуточка? От этой мысли почему-то стало легче. Наверное, было бы слишком неприятно ощущать себя жертвой чьего-то целенаправленного злого умысла. Лучше уж — дури. Хотя это кому как.
      Хлопнула дверь.
      — В порядке… ярочки?
      Он сделал знак о'кей и без слов пошел вынимать из печки ужин.
      — Праздник сегодня, — вымолвил он наконец. — Давай отметим, что ли. Ключи я сегодня получил, — добавил он ни к селу, ни к городу.
      — Поздравляю.
      Кряхтя, я слез с печи, кутаясь в одеяло как в царственный пурпур. Вегар налил мне миску похлебки с салом. На второе — здоровенный кусок баранины без всякого гарнира. Чай на травах аромата неописуемого и сразу от всех болезней. Хлеб, между прочим, у него тоже был своей выпечки. Мне по душе такая крутизна.
      — Непьющий я, — признался он, улыбаясь.
      Я, кажется, теперь тоже.
      Улыбка у него была самая обаятельная из всех, какие я когда-то видел. Она раздвигала щетину в золотые лучики, и из нее возникали ровные, крепкие, белые зубы. Я себе «хорошего мужика» так представляю.
      — Хозяйка не возразит, что я здесь?
      Он посмотрел на меня недоуменно. Я кивнул на вязание.
      — Ах, это! — он смутился. — Это сам я, в свободную минуту. Один живу. Бирюк.
      Неловко вышло. Я сел в лужу, а он остался в рамках своего имиджа, потому что у викингов вязание как бы и вовсе достойное мужчины дело.
      — Ты откуда взялся? — наконец соизволил поинтересоваться мой хозяин.
      — Из города.
      — Я понял. Из какого?
      Настал мой черед взглянуть на него, как на недоумка.
      — Из Свердловска… тьфу, Екатеринбурга, не привыкну никак. Знаете, я ведь и сам не понимаю, что со мной приключилось. Неприятности на работе, поругался с женой, она ушла, я выпил, лег, смотрел телевизор. Потом темнота, провал в памяти. Очнулся в снегу. Кто меня туда завез, зачем, как далеко? Я хотел бы знать! А докуда здесь ближе?
      — Так! — сказал он, кладя ладони на стол. — Во-первых… я не знаю, что такое телевизор.
      Ну да, век «Вольво» не видать! Слово, кстати сказать, он выговорил совершенно правильно и без малейшей запинки.
      — Что с женой поругался… тоже бывает, понимаю, как себя. Хотя, мне кажется, это бесполезно. Но… м-да, ладно. Терпеть не могу поучать. Что напился… извини, есть лучшие способы утишить душевную боль.
      — Например? — с вызовом спросил я.
      — Работа, — буднично ответил он, и на его скулах обозначилось что-то похожее на желваки, будто продолжал какой-то давний спор. — Ну да леший с ним. Так получилось. Сразу скажу, что думаю: твоей вины здесь нет. Моей тоже. До… Свердловска тут, скажем так, далековато…
      — Дерьмо! — меньше всего мне хотелось под Новый Год исполнять сакраментальную роль героя «Иронии судьбы». — Куда ж это меня завезли?
      — …равно как и до любого другого вашего города.
      — Что значит — «вашего»? Не вашего, что ли?
      — У меня здесь городов нет.
      И, не давая мне разинутого рта закрыть, продолжил задумчиво:
      — Наверняка это штучки Норны. То ли по старости недоглядела с Вратами, то ли сознательно какую каверзу замыслила. Ай, второе скорее! В любом случае, Дмитрий, ты угодил ей под горячую руку. И только она одна может вернуть тебя на прежнее место. Если ты, разумеется, остаться не захочешь.
      Я фыркнул в чай, взмахнул руками и в панике схватился за ускользающее одеяло. Тогда я и знать не знал, что означает — остаться. Если Ирка первого с утра позвонит и обнаружит, что меня нет, то подумает, будто я тоже встал в позу, что мне есть куда уйти, и наша ссора продолжится.
      — Нет уж, увольте. У меня какая-никакая, но работа, какая-никакая, но семья. У меня… годовой отчет, между прочим. Скажите лучше, как найти эту вашу Норну? И как с нею разговаривать?
      — Разговаривать с ней, — сказал мой хозяин, внезапно развеселившись, нужно вежливо. Норна — чрезвычайно могущественная, вздорная старая ведьма. Если она обнаружит, что добилась своего, она тебя отпустит. Только так, и не иначе. Если же нет, с нее станется и зло на тебе сорвать. Будешь скитаться по циклу, пока не потеряешь всякую надежду и не осядешь навечно, скажем, у Иманта. Но стоит верить в лучшее.
      — Итак, — я поерзал на скамье, — вернемся к вопросу о том, как до нее скорее всего добраться.
      — А вот тут надо поразмыслить, — заявил Вегар, подпер щеку рукой и замолчал как камень. Погрузился, по-видимому, в размышления. Я терпеливо ждал. А что еще мне оставалось?
      Наконец он пришел для себя к какому-то решению.
      — Сегодняшней ночью я тебя никуда не выпущу, — сообщил он мне. — Я должен убедиться, что ты в порядке. С утра посмотрим. Учти, парень, никому из нас неохота ссориться с Норной, так что наша помощь тебе распространяется лишь до определенных пределов. Самый короткий путь к ее Вратам — вспять по моей лыжне.
      Он прицокнул языком, будто не все сказал. Так и оказалось.
      — Но туда я тебе ходить не советую. Если она забросила тебя сюда не сдуру и не сослепу, а по какой-то своей прихоти, то с тобою случилось еще слишком мало, чтобы она вот так, запросто, тебя выпустила. Это так, из общих соображений. Ну а кроме того…есть закон, запрещающий попятное движение. Что было, то было. В наших руках лишь будущее. Это и этика, и эстетика, и норма бытия. Подчиняясь закону, и я не пустил бы тебя обратно по своей лыжне, и Норна бы тебе свои Врата не открыла. Хотя я говорил уже, Норна — исключение. Она из тех, кто устанавливает законы. Она в какой-то степени может невероятное. Со своей стороны я все же посоветовал бы тебе гарантированный путь. Вперед.
      — Далеко это?
      — А это — как пойдешь. Все. Давай-ка, браток, обратно на печь. Утро мудренее.
      Уже некоторое время назад он поднялся и теперь шевелился по кухне, наполняя ее собой и своим движением. Мало, что здоровый, казалось, будто его еще и несколько. Меж разговором вымыл посуду в лохани, вычистил зольник, ножом растопки от полена нащепал. Оставив меня временно на лавке, вынул из стенного шкафчика штук шесть или около того малюсеньких плошек, расставил их кругом по столу, вытащил из печи казанок с ароматной дымящейся кашей, и привычным движением шлепнул в каждую по доброй ложке. Заправил маслом. Оглянулся на меня.
      — Может, хочешь?
      Я сделал панический жест. Еще капля, и тресну по швам.
      — Ждете еще кого? Или это у вас столько кошек?
      — А, — он махнул рукой, — нет. Это для гномов.
      Положил в каждую мисочку по маленькой деревянной ложечке и аккуратно расставил их вдоль длинного стола. Я только плечами пожал: у каждого свой обычай встречать Новый Год. Если он елку не ставит, пусть хоть гномов покормит кашей. Мне чужой каши для них не жалко. Встал, и отправился обратно на свое теплое место.
      И такая на меня, распростертого на печи, навалилась тягостная истома, что ни рукой, ни ногой не шевельнуть, ни даже глаз поднять. Наверное, в этом своем чае Вегар сонные травы заваривает. Хотя на самого него они ни вот на чуть-чуть не подействовали. Я валялся как бревно, а он мельтешил по дому то туда, то — сюда, а когда, наконец, лег, пустив собаку в дом и загасив керосинку, то сквозь сон я еще долго слышал тихое шебуршание в углах и звуки, которые мое воображение трактовало как стук деревянных ложечек о глиняное дно, сдержанное чавканье, причмокиванье и топотки.
      А потом я вновь проснулся от света. Пес скулил, надрывно мычала корова, Вегар подскочил, будто его пружиной подбросило, сунул босые ноги в бурки, накинул длинный свитер поверх черных трусов и, не тратя времени на штаны, подхватил керосинку и выскочил за дверь, мелькая поросшими русым курчавым волосом ляжками. Вместо того, чтобы ждать и выяснять, что такое стряслось, я сомкнул веки и вновь подал признаки жизни лишь на его очередное явление.
      Керосинка едва теплилась, а мой хозяин, не поменяв прикида, мыл в лохани окровавленные руки. Увидев немой вопрос в моих вытаращенных глазах, он обезоруживающе улыбнулся:
      — Теленка принял! Расслабься, спи.
      И я последовал его совету. Сказать по правде, этот Новый Год я встречал в самой чудной за всю мою жизнь компании.

      Наутро я показал себя молодцом. Не кашлянул ни разу, и соплю не пустил, и хозяин остался удовлетворен. Не слишком много говоря, он обрядил меня в свои шмотки и нашел в чулане пару старых лыж. Свитер его доходил мне до колен, штаны — до подмышек, унты стали впору с четырьмя носками, а я — не пигмей. Я нормального человеческого роста, метр семьдесят пять. Судите сами.
      Остаться погостить не предложил. Видно, и впрямь бирюк. Я несколько раз пытался выразить ему свою пылкую словесную благодарность, но он всякий раз меня затыкал.
      — Оставь, — сказал он. — В сложившихся обстоятельствах это — норма.
      И я был немало удивлен, когда он вместе со мною встал на лыжи.
      — Я подумал, — объяснил он, — и решил, что провожу тебя до своих Врат и передам с рук на руки Паломе. Тебе, конечно, и без меня ее бы не миновать, но если я сам попрошу, то, может, она отнесется к тебе со вниманием. Со мной — вернее будет.
      — А что, — спросил я, — она такая страшная?
      Вегар пожал могучими плечами.
      — Да нет. Она неплохая женщина, но иногда… короче, в некотором настроении с ней весьма трудно разговаривать. Она может просто не войти твои проблемы. А нам без нее не обойтись, поскольку, если ты хочешь двигаться дальше, она должна открыть свои Врата. Ну да ладно, уговорим вдвоем-то. Поехали.
      И мы поехали. Лыжня шла под уклон, четкая и накатанная, как рельсовый путь, и сойти с нее и потеряться было практически невозможно. Вегар стремглав летел вперед, точь-в-точь как его титулованный олимпийский тезка, и видно, временами, где-нибудь за кустами, деликатно поджидал меня, не нанося существенного урона моему самолюбию. Только этим я объяснял то обстоятельство, что не совсем потерял его из виду: лыжные гонки, как, впрочем, и все иные виды спорта, я особенно люблю по телевизору.
      Сегодня утром лес производил совсем другое впечатление. Лыжня шла под арками какого-то кустарника, отягощенного выпавшим за ночь снегом. Снег был такой белый, что даже голубой. Склоняясь, чтобы вписаться в эти дуги, я испытывал совершенно неземные, сказочные ощущения. Когда-то давно, в детстве, мы каждого первого января ходили на лыжах.
      На опушке он остановился.
      — Здесь, собственно, моя граница, — сказал он. Щетина его заиндевела. Но поскольку мы с соседкой в добрых отношениях, я пройду еще немного.
      «Немного» представляло из себя белую ветреную пустошь, малоснежную, каменистую, унылую. Здесь пришлось брести без лыжни, след в след за моим провожатым, царапая нижнюю поверхность лыж. «Его» владения показались мне более приспособленными для путешествий, и в конце я уж не знал толком, больше ли я взмок или озяб.
      Зато завершился наш путь элегантным современным бунгало, построенным по западноевропейскому проекту, не иначе, из желтого дерева и стекла. И никак, сказать по правде, в суровый уральский колорит не вписывавшемся. У него был очень новый и легкий вид. Наверное, так в какой-нибудь Ницце живут. Над ним неслась северная метель, и оставалось только удивляться, как она до сих пор не снесла его напрочь.
      Мы отвязали лыжи, старательно обили с обуви снег и поднялись по высокой лестнице на опоясывающую террасу. Вегар отворил передо мной стеклянную дверь и вошел следом. У меня сложилось дикое впечатление, будто он старается держаться за моей спиной. Забегая вперед, скажу, что ему это не удалось.
      Внутренность бунгало представляла из себя одну большую комнату, и все здесь было… обалденно. Поражало почти полное отсутствие какой-либо обстановки, модный европейский простор, от которого, в контрасте с уютной теплой теснотой вегарова обиталища тянуло холодком. Пол и потолок, устроенные в разных уровнях с перепадом высот сантиметров в двадцать, зрительно дробили помещение на зоны, а дальняя, противоположная от входа стена была стеклянной. Вся. И открывала она, в подтверждение моего первоначального впечатления о Ницце, панорамный обзор на неспокойный серый океан. Или море. Не знаю. Во всяком случае, на что-то безбрежное, холодное, суровое. Равно невозможное нигде во всем моем регионе. Сперва я даже решил, что это голографическое изображение, и восхитился: до чего в обустройстве быта буржуев дошла современная техника! Потом шарики мои закрутились в противоположном направлении, а именно: в какие дали закинули меня те неизвестные мне сволочи? Память в панике шарила по просторам необъятной родины, отыскивая схожие климатические зоны. В принципе, это возможно, если вколоть уже оглушенному энную дозу какой-нибудь хреноты… и в самолет. Вот только я никак не мог докумекать, каких свеч стоит такая игра, и как это во всех перипетиях моей криминальной драмы я ухитрился ни тапочка не потерять. Так я размышлял, а в голове гвоздем сидела эта трижды проклятая Ницца, где я не буду никогда.
      Застекленная стена выходила на террасу, огражденную изысканными перильцами в две горизонтальные доски. Панели из желтого дерева, на полу квадратный ковер в серых, оливковых и хаки тонах, открывающий по своему периметру узкую раму безупречного паркета. По углам — высокие керамические вазы со стилизованным индейским орнаментом, выдержанным в той же гамме, многие — с сухими зимними букетами, другие — сами себе украшения. Посреди ковра стояло единственное кресло итальянского урбанистического дизайна, а в нем сидела хозяйка, настолько удачно сочетавшаяся с подобранным ею антуражем, что саму ее на его фоне я разглядел в самую последнюю очередь.
      Она не сразу обратила на нас царственное внимание, а потому у меня было некоторое время на впечатления.