Два мальчика сидели на полу. В глиняной плошке меж ними воском безмолвно плакала свеча. Из темного угла пучился огромный мяч, расписанный под глобус — блик трепетал на его глянцевом боку. Стены комнаты утопали во мраке, и она казалась больше, чем была на деле. Волосы детей блестели, как полированное золото. Старший машинально катал по ковру цвета опавшей листвы янтарные шарики. Откуда-то из глубины, из-под пола, доносилось скорее даже не слышимое, а ощутимое гудение.
      — Гудит, — сказал младший, чтобы что-то сказать.
      — Красный Лис сказал, пока гудит, мы можем не бояться темноты.
      — Я никогда не боялся темноты!
      — Это потому, что гудит всегда, — рассудительно заметил старший. Красный Лис защищает нас от темноты и страха.
      Дети замолчали. Они уже привыкли к чувству неясной тревоги, окружающему их постоянно в этом мрачноватом замке, но сегодня ночью оно было особенно острым. «Гудит», — убеждали они себя.
      — Видел ли ты что-нибудь в ониксовом шаре, Корсак? — спросил младший спустя некоторое время.
      Корсак покачал головой.
      — Мама отобрала его и выбросила, — ответил он нехотя. — Она сказала, что Лис не должен дарить нам такие опасные игрушки. Она сказала, что такие шарики используются для колдовства. Ирби, давай не будем ей показывать, если Красный Лис еще что-нибудь такое нам подарит.
      — Не будем, — согласился с непререкаемым авторитетом Корсака маленький Ирбис. — Но, Корсак… Разве подарки Лиса опасны? Он ведь сам сделал ту машину, которая не пускает в замок колдовство.
      Корсак заколебался. За плотно закрытым окном постукивали ставни. Может, это леший просился в дом, но их здоровый эгоизм, равно как и забавные наставления Красного Лиса, подсказывали им, что лешему в лесу лучше, чем в натопленной спальне, а им, в спальне, лучше вдвоем и без лешего.
      — Ирби, — произнес, наконец, Корсак после долгого и мрачного раздумья, ты еще, наверное, маленький, но я тебе скажу… Мне больше некому сказать. Мне кажется, мама не любит Красного Лиса.
      Повисла пауза. Шестилетний Ирбис сник под тяжестью обвинения, выдвинутого его семилетним братом.
      — Нет, — неуверенно отозвался он. — Разве можно не любить Красного Лиса?
      — Она не любит его, это точно, — мрачно продолжал упрямый Корсак. Она никогда не смеется, когда он шутит, и никогда с ним не соглашается, даже когда сама видит, что он прав… и запрещает нам играть с его подарками. Она бы и нам запретила с ним играть, если бы могла!
      — Но Красный Лис любит маму!
      — Она не хочет, чтобы он любил ее. Она сердится на него. Она говорит, что он тайком занимается колдовством, и что это очень дурно.
      Ирби неприятно было говорить о том, что мама не любит Красного Лиса, и он ухватился за произнесенное братом слово:
      — А, колдовство! Я пытался увидеть что-нибудь в янтарном шарике, но у меня ничего не вышло. Наверное, обязательно нужен ониксовый? А третьего дня я спросил у Лиса, как можно превратиться в лисицу, а он засмеялся и сказал, что не скажет. Сказал, что превратиться туда — легко, а обратно трудно, и чем больше я буду лисицей, тем меньше — мальчиком. И еще он сказал, что я могу совсем разучиться становиться обратно мальчиком, и однажды крестьяне поймают меня в курятнике, и ему будет от этого больно.
      Корсак слушал со снисходительной и печальной улыбкой — он сам просил Лиса о том же, ему и самому хотелось рыжим огоньком нестись в степи, в высокой траве, или красться ночью, бесшумно, на мягких полусогнутых лапах — и он получил тот же ответ: полушутливое, но оттого не менее твердое «нет».
      — Я думаю, Лис не колдует, — сказал он. — Ведь машина не разрешает колдовать. Она разрушает все заклинания. Я думаю, Лис просто рассказывает нам сказки.
      — Нет! — закричал Ирбис с болью. — Ты разве забыл, что он показывал нам там, в башне?! Как он зажигал свет, и как показывал нам другие города в палантире?! И… Мама говорит, что без магии он не сделал бы эту машину!
      Но в Корсаке жажда познания уже пробудила естественный скептицизм исследователя.
      — Это все научно объяснимо, — объявил он. — Я только пока не знаю, как…
      Он замолчал, увидев в глазах брата слезы возмущения. Еще бы, его заставляли разувериться в чуде! Корсак сделал над собой усилие и замолчал, потому что когда уходил Красный Лис, у него не оставалось никого, кроме Ирби, и он научился жертвовать своим высокомерием. Он позволял Ирби верить в чудеса, раз уж тому так хотелось.

      Башня возвышалась над замком Гилиан, ее золоченый шпиль пронзал ночное небо. Ветер в стихийной злобе гудел и выл вокруг нее, но ничего не мог поделать с ее прямотой. Слабо светились янтарным светом восемь окон в круглых стенах ее верхней комнаты — верный признак бессонницы герцога Гилиана.
      Тревожной и душной выдалась ночь, и тот, кто привык к жизни на нейтральной земле, почти на опушке Арденнского Леса, вдали от агрессивно-пугливой христианской общины, кто ежедневно рисковал быть втянутым в бесконечную ползучую войну меж прозаической реальностью и порою сладким, порою жестоким мороком чародейного леса, тот обладал особым чутьем на тревогу.
      Герцог Гилиан сидел в деревянном кресле, с закрытыми глазами, тщетно пытаясь уловить, откуда нынче тянется к нему невидимая липкая лапа. Что-то здесь было… Он чувствовал присутствие посторонней силы. Это была не атака, а лишь разведка, осторожное прощупывание его готовности. Как будто кто-то рассматривал его, стоя за его спиной. Герцог Гилиан не оборачивался. Смешно было бы пытаться увидеть простым человеческим зрением столь сильного противника, как Оберон, владыка всей нечисти Арденнского Леса.
      Герцог Гилиан со вздохом открыл глаза — ничего не смог он увидеть внутренним зрением, ничего… кроме того, что уверился — Оберон вновь заинтересовался им. До сих пор Гилиану удавалось отстоять свою независимость. Он был христианином — скорее по привычке, нежели из истинной веры, и оттого, что у архиепископа не хватало улик для его отлучения. Втихомолку болтали, будто он поколдовывает. Только чародей, шептались за его спиной, способен так долго держать замок Гилиан свободным от Обероновой нечисти. Если только не предался он Оберону, добавляли другие. Нет, Оберону он не предался, и у Гилиана были веские основания считать, что слухи эти раздражают всесильного Владыку Арденнского Леса, поскольку ставят на одну доску его и смертного хозяина Гилиана, несмотря на все растущую мощь первого — неподчиняющегося, независимого, способного противостоять. Не раз наезжали епископы, убеждали герцога забрать жену и детей и уехать подальше от Арденн, в город, под защиту святой церкви. Он отговаривался фамильной гордостью, хотя его жена, леди Роанон, так и рвалась прочь. На деле же святая церковь была ему ничуть не более симпатична, чем Оберон со всей его нечистью. Его насмешливый ум охотно находил сходство меж порождениями тьмы и ревностными служителями божьими, а вторые внушали ему куда меньше интереса. И те и другие жаждали его подчинения, он же не подчинялся никому. Он был полон сил и задора. Ему нравилось хитрить и избегать силков. Он ни разу не оскорбил святую церковь, но там уже давненько косо на него поглядывали. Отлучение висело над его головой на тоненьком волоске.
      Он взъерошил волосы. Подстриженные над бровями, они лежали на его голове как шлем из полированного золота, лучась на темном шелке сорочки. Его сыновья унаследовали этот дивный цвет волос. В распахнутом вороте сорочки поблескивали мелкие кольца серебряной кольчуги.
      Герцог обвел глазами комнату. Вкруговую на стенах стояли книги — большую часть он прочел. В центре, подчеркивая круглую форму помещения, стояла низкая, круглая же тахта — он часто ночевал здесь. На секунду глаза его задержались на небольшой акварели в узком простенке — с картины ехидно щурился ярко-рыжий лис. Герцог усмехнулся и подмигнул зверю. «Я бегу, бегу в высокой траве, поспейте-ка за моим хвостом», — тихонько пропел он, а потом перевел взгляд на стол. Там стояло нечто такое, что мигом привело бы его не только к анафеме, но и прямиком на костер, увидь это ненароком хоть один из заезжих епископов. О нет, там не было жабьих потрохов и заспиртованных младенцев! Там всего лишь стоял на подставке из темного дерева какой-то круглый предмет, покрытый черным платком с узором из золотых нитей.
      — Может, мы поглядим друг другу в глаза, Оберон? — вполголоса спросил герцог и снял платок. На полированной подставке, сделанной в виде человеческих рук, лежал шар из темного хрусталя. Он казался непрозрачным, но по мере того, как герцог вглядывался в него, внутри разгоралась крошечная искра. Она становилась все больше и ярче, и вдруг брызнула магниевой вспышкой. Герцог Гилиан зажмурился, но и сквозь веки ему видно было постепенно меркнущее зеленоватое сияние. «Жалкий дилетант вздумал играть с чародеями», — выругал он себя и открыл глаза.
      Нет, Оберон ему не показался. Он увидел выплывший из глубины шара темный зал с множеством колонн причудливой формы. Середина зала была пуста… Или казалась таковой. А по стенам, в кромешной тьме кишело, визжало, прыгало и ползало множество всевозможных лешаков, русалок, нетопырей, вервольфов, безголовых лошадей, полусгнивших мертвецов, младенцев, умерших некрещеными… Болотные огоньки перелетали с места на место, и их тусклого мертвенного света едва хватало, чтобы на миг из темноты выступили чьи-то воздетые кости, покрытые клочьями истлевшей плоти, или чей-то разинутый рот.
      Гилиан фыркнул и отодвинулся. Даже если бы он захотел, он не смог бы серьезно отнестись к этому параду нечисти.
      — Показал бы ты мне лучше что-нибудь, приятное взгляду, — велел он своему палантиру. — Не детишек пугаешь.
      В глубине шара пошли странные серые волны, словно кто-то разворачивал перед его взором рулон серебристого шелка. Герцог, скептически скрестив руки на груди, откинулся в кресле, но то, что выплыло из глубины шара, как будто рывком поводка бросило его к палантиру. Там возникло лицо.
      Это была женская голова. Она медленно поворачивалась, давая ему возможность изумляться ее царственной красоте, и не сводила с него глаз, полных лукавого огня. Изгиб тонкой черной брови как будто повторял очертание века, тонкие ноздри небольшого прямого носа вздрагивали от возбуждения. В уложенных короной волосах цвета воронова крыла лунным лучом сверкала маленькая диадема. Она улыбалась, зная, что рот ее полон жемчуга, и что ямки на щеках восхитительны. Из прически выглядывало крошечное ушко с каплей серьги того же лунного цвета. Красуясь, она поворачивала голову на высокой сильной шее. Без сомнения, не палантир показал ее, но сама она позволила ему продемонстрировать себя во всем блеске.
      — Маб! — выдохнул герцог.
      Она засмеялась беззвучно, но неудержимо, чуть запрокинув голову, и он как будто услышал этот заманивающий, чувственный смех. Смех брызгал из ее глаз, как будто вся кожа ее лучилась смехом, дразнящим, обещающим и чуть-чуть издевательским. А потом, зная, что услышать он не сможет, она с преувеличенной артикуляцией произнесла губами: «Красный Лис!» И снова захохотала.
      Потом видение погасло. Аларих Гилиан, по прозвищу Красный Лис, почувствовал, что за ним больше не следят, но ошарашен он оттого был не меньше. Ведьма, чертовка, величайшая искусительница со времен создания тверди, Маб, Королева фей и царственная супруга Оберона! Она бросила ему вызов, и он знал, что вызов примет. Трудный, восхитительный противник! По правде сказать, в последнее время он устал от безделья. Маб по его душу! Он был восхищен и встревожен. Восемь лет назад, ночью, в лесу, при похищении леди Роанон, он уже встречался с ней. Встреча была мимолетной, да и Маб тогда выглядела не так. Узнав, по какому делу отчаянный юнец ночью тревожит покой ее подданных, она со смехом пожелала ему удачи. Сглазила, проклятая ведьма! В ту же ночь брак их полетел к чертям. Маб! Она, как рыцарь, открыто вызвала его на поединок, предупредила, с чем он столкнется в будущем. Это понравилось ему. Это было не в духе Оберона, но вполне в духе его царственной, ветреной, коварной, обольстительной Маб.
 
      Немного раньше, совсем в другом месте, в чугунном кресле с подушками из черного мха, в светской позе сидела та, кого Красный Лис вскоре увидел в своем палантире. Белое с серебром платье волнами шелка спадало на ее туфли, и мелкая оберонова нечисть суетилась вокруг, расправляя и укладывая ее шлейф, пододвигая ей под ноги чугунную скамеечку и сдувая с белого шелка невидимые пылинки.
      Подземный чертог был погружен во тьму. Казалось, светилось только белое платье Королевы Маб. Потом прилетел рой блуждающих огоньков, покружился над креслом напротив и завис. Маб моргнула, и кресло тут же оказалось занятым.
      — Здравствуй, мой господин, — в легком поклоне Маб опустила увенчанную голову. Дух, сидевший напротив, был бестелесен. С неестественно белого его лица смотрели темные глаза, чело венчала корона, сплетенная из покрытого инеем терна, а угловатые плечи кутались в мантию цвета тумана, что стелется в рассветные часы над сырыми грудами хвороста в волглых ложбинах.
      — Как приятно смотреть на тебя и видеть тебя, Маб, — ответил он очень красивым, низким голосом. — Ты сменила тело с тех пор, как я видел тебя в последний раз?!
      — Я женщина, — улыбнулась его супруга, — тело стареет, а мне хочется быть молодой.
      — И кто тебя за это осудит? Ты так прекрасна, что хочется молчать и смотреть. Сколько лет этому телу? Двадцать пять?
      — Двадцать восемь, мой дорогой. Это зрелый плод. А почему бы и нет? Осмелюсь, однако, предположить, ты вызвал меня не для того, чтобы любоваться моим телом?
      «О, ты прекрасна!» — вздохнул за ее спиной хор блуждающих огоньков. Маб раздраженно отмахнулась. Оберон сделал жест рукой, и огоньки улетели. Владыка Арденнского Леса вновь спрятал длиннопалую, нечеловечески худую кисть в складки мантии.
      — Я не зря отозвал тебя с зеленых лугов, столь любимых тобою. У меня есть для тебя работа. Пора его, наконец, поймать.
      — Кто интересует тебя?
      — Красный Лис.
      Глаза Маб заискрились.
      — Мой озорной знакомец из ночного леса? Кажется, это было вчера!
      — Ты его знаешь? Ты никогда не говорила…
      — Мы повстречались с ним позднее, чем расстались с тобой, мой милый. Этот шальной мальчишка так гнал коня, будто его преследовали все твои вурдалаки, а поперек седла у него лежала девица. Он распугал моих эльфов, и я вынуждена была дать ему нагоняй. Впрочем, расстались мы друзьями.
      Маб лучезарно улыбнулась воспоминаниям.
      — Все мои вурдалаки нипочем Красному Лису, — с сухим смешком сказал Оберон. — Как говорят смертные, за такого союзника я отдал бы душу, если бы она у меня была. Маб, приведи мне его.
      — А что я получу за это?
      — Удовольствие… от хорошо сделанной работы. И уверения в моей вечной любви.
      — Блестяще! — Маб всплеснула руками. — Он бросает меня на неприступную крепость, сам взять которую не в состоянии, а расплачиваться собирается уверениями!
      Сухой смех Оберона прервал ее возмущение.
      — Гилиан не так уж неприступен… для тебя, Маб. Более того, для тебя он легкая добыча. Его не любит жена.
      — Ах, старый сплетник! — заинтересованно воскликнула Королева фей. — Но почему? У них отличные лисята!
      — История семейных неурядиц Красного Лиса забавна и поучительна. Восемь лет назад юный Аларих Гилиан, уже тогда известный как Красный Лис, влюбился насмерть в леди Роанон из рода Септимиев и просил ее руки, в чем ему было с негодованием отказано ее гордым отцом. Понятно, тогда Красный Лис был еще никем. Отказ обескуражил его лишь на короткое время. Гилиан похитил девицу из ее собственного дома, свидетельницей чего ты и была. Он ни разу не обидел ее, и обвенчался с ней на следующий же день.
      Маб мечтательно вздохнула.
      — Поскольку леди Роанон была скомпроментирована, старый Септимий плюнул и задним числом благословил этот брак. Не пожелала ли ты, часом, удачи Красному Лису? Она ненавидит его все восемь лет.
      — Бедняга, — сказала Маб. — Единственное, в чем я могу его упрекнуть, так это в том, что он выбрал для себя столь недостойный объект. Ты в самом деле хочешь, чтобы я привела его тебе?
      — Иначе зачем бы мне прерывать твои забавы?
      — А средства? Ты даешь санкцию на супружескую измену? Как ты к этому отнесешься?
      Оберон, улыбаясь, покачал головой.
      — Как не к первой и не последней. Разве раньше ты запрашивала санкции? Куда ты денешься, Маб?
      — Ха! — возмущенно сказала Королева фей.
      — Ему тридцать лет. Он живет в уединенном замке, вдали от города и церкви, со стервой женой и двумя детишками. Насколько мне известно, за восемь лет у него не было ни одного сколько-нибудь серьезного романа. Маб, он тебе на один зуб.
      — Покажи мне его, — попросила Маб.
      — Охотно, — сказал Оберон, и хлопнул в ладони. Оборванный леший с поклоном поставил на столик палантир. Маб, играя ямочками щек, постучала в хрусталь ногтем.
      — Лис! — позвала она. — Лис, посмотри-ка сюда! — голос ее дрожал от сдерживаемого смеха.
      В темном хрустале показалась комната, слабо освещенная свечами. За столом молодой человек с волосами цвета солнца, хмурясь, глядел в такой же палантир.
      — Это он! Это точно он! Он не видит меня?
      — Пока еще нет.
      Маб помолчала, разглядывая свою жертву.
      — Он изменился за восемь лет, — сказала она дрогнувшим голосом. — Как много значат для смертного какие-то восемь лет… Я не помню, чтобы он был так красив. У него прекрасное тело, и черное изумительно ему идет. О духи земли и неба, какой любовник пропадает!
      — Я буду рад, если это маленькое приключение доставит тебе удовольствие, Маб, — сказал Оберон. — Ты в самом деле хочешь, чтобы он увидел тебя?
      — Почему нет?
      — Ты предупредишь его, он будет начеку.
      — Что за печаль! Я бросаю перчатку, он должен ее поднять. Довольно! Пусть он увидит меня!
      Оберон кивнул, и Красный Лис в палантире резко вскинул голову. Маб поймала его взгляд и, не отпуская, повела головой, позволяя рассмотреть себя, приказывая любоваться собой. Выражение изумления и растерянности на его лице рассмешило ее, а она была не из тех, кто может долго удерживать в себе смех. Она смеялась ему в лицо смехом победительницы, а потом, дразня, отчетливо сказала: «Красный Лис, Красный Лис, кис-кис!» И Оберон сделал знак унести палантир.
      — Он поколдовывает, — заметил он деловым тоном.
      — Вот как?
      — Балуется.
      — Ну, порчу навести любой дурак сумеет.
      — Он не дурак. Должен тебя предупредить, в замке Гилиан работает машина, разрушающая любое колдовство. Я не знаю, как он ее сделал. Замок как будто под колпаком. Потому и держится. Но странно не это. Странно то, что машина пропускает колдовство самого Лиса. Маб, в замке ты не сможешь колдовать.
      — Я использую другие чары.
      — Я буду тебе крайне признателен, если ты отключишь эту проклятую машину.
      — А может, он и не колдует вовсе, а?
      — А палантир? Ты знаешь способ управляться с ним без магии? Наш приятель ох не лыком шит.
      — Неважно, — Маб улыбнулась, но Оберон отметил ее отсутствующий вид. У меня будет муфта из его шкуры.
      — Маб, — позвал Оберон.
      — Что?
      — Не забудь… Ты обещала его мне… Когда наиграешься. Живого или мертвого.
      — Лучше живого, — добродушно сказала Маб.
      — Да, лучше живого, — кивнул Оберон. — Но лучше мертвого, чем никакого.

      Ночью пришел большеногий тролль и прибил к воротам замка Гилиан грамоту с предложением принять посольство Королевы Маб «по территориальным вопросам». Не принять это посольство герцог не мог: отказ означал бы, во-первых, его пренебрежение к столь священному предмету, как граница, а во-вторых — безнадежную потерю лица в глазах Маб. В «территориальные вопросы» он не поверил ни на мгновение, было совершенно очевидно, что Маб едет в его замок как шпионка и диверсантка. Впрочем, в замке ему не приходилось опасаться ее колдовских штучек: когда ворота захлопнутся за ней, она перестанет быть ведьмой. Она останется всего лишь очаровательным созданием из плоти и крови. Гилиан хмыкнул, вспоминая ночное видение. Нет, конечно, никакие «территориальные вопросы» не могли быть причиной этого вызывающего визита, за ним крылось нечто большее, чем тривиальный раздел владений. Любимой фразой Красного Лиса, которую он часто повторял своим детям, было изречение: «Удачу Лиса определяет разумное сочетание отваги и осторожности». Присутствие Маб в его замке предрекало позиционную войну. Что ж, он еще ночью решил принять вызов.
      За завтраком он сказал детям:
      — Завтра к нам в гости приедет настоящая волшебница. Если вы понравитесь ей, она может показать вам кое-какие фокусы.
      Зрелище разинутых ртов доставило ему искреннее удовольствие.
      — Сэр, — сказал осторожный Корсак, избегая при матери именовать отца Красным Лисом, — а если мы ей не понравимся?
      — Тогда она превратит вас в блох. Но вы ей понравитесь, она любит детей.
      После этого он обернулся к жене.
      — Я не желаю, чтобы эта коронованная шлюха переступала порог моего дома, заявила леди Роанон.
      — Мы поговорим о твоих желаниях позже… и не при детях, — оборвал ее Гилиан.
      Завтрак продолжился в молчании. От леди Роанон исходило недовольство, Корсак и Ирбис ерзали на стульях и перешептывались. Герцог сидел в задумчивости.
      Когда же завтрак был окончен, и дети убежали, герцог вновь обратился к жене:
      — Ну вот, теперь поговорим. Не принять посольство я не могу , это будет грубостью… и трусостью. И может привести к осложнениям в отношениях с Обероном. Так что, хочешь ты того, или нет, Маб приедет сюда и пробудет здесь столько, сколько захочет.
      — О, в этой жизни все происходит вне зависимости от моих желаний, вспыхнула леди Роанон. — Пока она будет находиться в замке, я не выйду из своей комнаты! И не разрешу это детям!
      — Выйдешь! — резко ответил Красный Лис. — Выйдешь, и будешь с ней сама любезность. Ты будешь изображать радушную хозяйку, любящую жену и прекрасную мать, даже если после ее отъезда год не выйдешь из своей спальни. Мне все равно, как ты себя ведешь, но если ты вызовешь недовольство Маб…
      — И что ты мне сделаешь?
      — Я? Она может превратить тебя в жабу быстрее, чем ты съешь яйцо всмятку.
      Леди Роанон отшатнулась.
      — Я не желаю водить компанию с этой нечистью! Я не хочу жить в этом проклятом месте! Я все время боюсь! Я все время подчиняюсь твоим прихотям…
      Гилиан грубо встряхнул ее за плечи.
      — Прекрати истерику и займись делом. Завтра она приедет…
      — Она наверняка замышляет какую-нибудь пакость!
      — Это уж будь уверена. Скажу одно — будь счастлива, что приедет Маб, а не припрется какой-нибудь тролль с немытыми ногами.
      — Самая подходящая для тебя компания! — в сердцах бросила Роанон.
      Герцогу Гилиану уже изрядно надоел этот разговор. В сущности, он был уверен, что она подчинится, но сделает из себя мученицу. Он уже закрывал за собой дверь, но вернулся и, всунув голову в щель, с невинной улыбкой сказал:
      — Дорогая… помни о жабе…
      Пущенная в него ваза разбилась о поспешно захлопнутую дверь. Леди Роанон услышала за дверью смех и в отчаянии бросилась вон из столовой.
      Красный Лис, посвистывая, спустился во двор. Разбитая ваза была добрым знаком. Роанон выпустила пар, и можно было рассчитывать, что некоторое время она продержится, не выказывая норов, если только Маб не будет намеренно ее провоцировать. Он вовсе не был уверен, что Королева фей собирается вести себя паинькой. Давешний ее визит в палантире ничуть его на этот счет не успокоил.
 
      Герцог Гилиан, как вежливый хозяин, встретил посольство Королевы Маб в миле от дома. Оберон позаботился, чтобы день был во всех отношениях прекрасен. Стоял конец мая, на деревьях курчавилась еще не успевшая запылиться листва, влажно поблескивавшая после ночного ливня. В остатках утреннего тумана опаловым блеском мерцало ожерелье из множества мелких озер и прудов, видимых с холма.
      Маб сидела на вороном коне, по-дамски, упираясь одной ногой в стремя и поджав другую. Ее белые одеяния струились по ветру, черные, высоко поднятые волосы были уложены короной. Вокруг нее, пешком и верхами, сгрудилась ее свита — разномастные эльфы, наяды, дриады, облаченные в голубые и зеленые полупрозрачные ткани. Вся эта веселая братия пересмеивалась, поглядывая на кавалькаду встречавших, мчавшуюся по узенькой дорожке, ведущей к условленному холму. Красного Лиса сопровождали несколько умудренных жизнью на нейтральной полосе человек, повидавших всякое и знавших, как надо скрестить пальцы и сколько раз куда плюнуть при встрече с русалкой — гарнизон замка Гилиан был весьма немногочислен.
      — Мне очень приятно вновь видеть тебя, Маб, — сказал Гилиан, въехав на холм и остановившись напротив прекрасной гостьи.
      — Я счастлива, что ты узнал меня, несмотря на перемену тела. Кстати, как оно тебе, Лис?
      — К сожалению, — метя в тон, отвечал Гилиан, — у меня нет возможности дать исчерпывающий ответ.
      Маб лучезарной улыбкой расцвела на фоне лучезарного утра. Они направились к замку, темневшему на фоне цветущих лугов.
      — Быть может, — усмехнулась она, — и представится такая возможность, а? Может быть, истинная цель моего посольства — ты, Лис?
      — Я был бы счастлив, — отвечал ее златовласый спутник, — если бы я был настолько глуп.
      Маб засмеялась.
      — Лис, ты боязлив?
      — Нет. Я дипломатичен. Маб, я восхищен возможностью вести переговоры с тобой, но я был бы круглым идиотом, поверив хотя бы одному твоему слову.
      Королева фей была в восторге.
      — Нам предстоит упоительная игра, мой дорогой Лис. Ты только что убедил меня в необходимости соблазнить тебя. Это вопрос профессиональной чести. Ты же, вероятно, хочешь и лицо не потерять, и шкуру сохранить?
      — Моя прекрасная Королева! Чего же еще может желать пожилой женатый человек?
      Ну, что ж. Он явно был готов к состязанию с Маб. Он действительно был начеку. И он нравился Королеве фей все больше. Она обожала собеседников, не лезущих за словом в карман.
 
      Когда они вошли в зал, леди Роанон поднялась им навстречу. Лицо Гилиана осталось невозмутимым, однако в душе он весело рассмеялся. Маб прищурилась.
      Ради этой встречи леди Роанон вспомнила, что она прекрасна. Сделав положенные три шага по направлению к гостье, она замерла, позволяя себя рассмотреть. Она бросала вызов самой Маб!
      На фоне двух полукруглых окон ее тонкая фигура казалось лилией. Аларих Гилиан никогда не видел двух столь явных противоположностей, как та, что стояла перед ним, и та, что опиралась на его руку. Огромные серо-голубые глаза жены под опущенными, чуть выпуклыми веками внимательно следили за реакцией… о нет, не его, а Маб. У Роанон была горделивая осанка аристократки и восхитительно стройное тело. Она была выше ростом, чем Маб. Ее кожа сияла белизной, а золотистые волосы она уложила в сложную объемную прическу, отягощавшую и заставлявшую чуть-чуть клониться вперед длинную гибкую шею. В ее ушах покачивались жемчужины, и весь ее туалет был выдержан в серебристо-голубых тонах. Шею украшало маленькое золотое распятие.
      Свита Маб осталась за воротами замка Гилиан — машина Красного Лиса развеяла бы в пыль и свет все эти бестелесные создания. Когда же ворота закрылись, герцог с удовлетворением отметил, что лунное сияние диадемы в волосах гостьи померкло, теперь она казалась просто серебряной. Но красота Маб не померкла ничуть. И теперь, когда они рука об руку вошли в зал, где встречала их леди Роанон, сердце хозяйки болезненно сжалось. Потому что как ни прекрасна была леди Роанон, она увидела, что эти двое — дивная пара. Маб, как уже говорилось, была ниже ростом, и не могла похвастать хрупкостью сложения. Ее бархатистая кожа была цвета спелого абрикоса, и, вероятно, такова же на ощупь. Высокая шея ничуть не клонилась под тяжестью черных кудрей — Королева фей лучилась веселой жизненной силой. Ее походка была тверда, темные глаза искрились, яркий пухлый рот насмешливо улыбался, круглый подбородок был задорно приподнят, а свою роскошную грудь она несла перед собой, как знамя.
      Возможно, и были там где-то какие-то политические игры, но Роанон отчетливо поняла одно — Маб явилась за ее мужем. Даже самый ненужный в хозяйстве муж становится драгоценным, если в женщине задето святое чувство — чувство частной собственности. И с каждым шагом Маб, отдававшимся в голове Роанон ударом кузнечного молота, последней становилось все яснее — мужа она теряет. Быть может, впервые взглянула она на него не глазами супруги, а как женщина, у которой появилась достойная соперница, и обнаружила, что сделала ошибку, не обращая на него достаточно внимания.
      Аларих Гилиан был высок ростом, строен, худощав и поразительно естественно двигался.Его узкое лицо часто освещалось улыбкой — большой мальчишекий рот был отлично для этого приспособлен. «Он… так красив?» удивилась Роанон и почувствовала, как на нее накатывает волна тяжелого раздражения, как будто он опять был перед ней виноват. Ее раздражало в нем все: его таинственная возня с чародейными науками, его шутки, его цвет волос, и то, что дети любят его больше, чем ее, и эта дурацкая игра в Красного Лиса. И то, что он смотрит на нее свысока — так ей, во всяком случае, казалось. А теперь появилась Маб, цветущая, озорная, без малейших признаков корсета. Откровенно посягающая на территорию Гилиана. Леди Роанон не любила мужа, но отдать его за здорово живешь… Да еще так, чтобы он при этом получил удовольствие!
      А он явно получал удовольствие от общения с Маб. После того, как дамы обменялись приветствиями, Королева фей обращалась только к герцогу, и от разговора этого Роанон закипала все сильней. Потому что Маб откровенно поддевала Гилиана, называя его Красным Лисом, и ему это явно нравилось, и беседа их была вся пересыпана шутками на любовную тему — как будто ее, Роанон, здесь и не было. Они явно были в восторге от себя и друг от друга.
      Гостья отобедала. Пришло время заняться делами. Тарелки и кубки на длинном столе сменились картами местности и мирными договорами меж Обероном и Гилианом за несколько лет.