Суета, вот уже несколько дней царившая на королевском подворье и сегодня достигшая своего апогея, укрывала ребят не хуже шапки-невидимки. Сегодня не стоило путаться под ногами: все трое были достаточно умны, чтобы различать такие моменты, а потому следили за беготней челяди, за распоряжениями отца, за перемещениями конной дружины от бревенчатой стены зимней конюшни, что замыкала тренировочную площадку. Сейчас конюшня пустовала: лошадей почти всех на лето перевели на пастбища, оставив лишь нескольких для ежедневных нужд. Сейчас эти нужды были в самом разгаре, и хотя из приоткрытой двери, в тени которой Киммель с притворным безразличием опирался на стену лопатками, пахло все теми же кожей, сеном и навозом, дух удивительнейшим образом тянул нежилой. По крайней мере, так казалось Имоджин.
      От возбуждения и любопытства глаза мальчишек горели, как у голодных рысей. Действо и впрямь происходило нешуточное, и в свете благополучия крохотного Клаусова королевства — чрезвычайно важное. Ловили разбойников. То есть, это кто-то там, на просторах, за всеми мыслимыми пределами их ловил, а они, принцы, строжайше предупрежденные отцом, оставались в стороне. Ойхо и Ким сочли бы этот запрет справедливым, когда бы он касался только девчонки, но в отцовской дружине были отроки моложе их годами, да и дружинников постарше они уже, случалось, бивали в учебных тренировках, где о поддавках не могло быть и речи.
      Ким лучше владел собой. Только по бессмысленным узорам, которые выписывал в пыли прутик в его руках, видно было, что рыжему близнецу не терпится сорваться с места. Ойхо расхаживал взад и вперед, едва не по локоть запустив в карманы руки, сжатые в кулаки, и кусая губы. Оба были босы. Обувь им разрешалось надевать лишь зимой или в том случае, когда они выходили со двора. На этом последнем пункте особенно настаивал Циклоп, который — Имоджин своими глазами видела! — босой ногой разбивал толстую доску. Ойхо неоднократно хвастал, будто бы может наступить на гвоздь и ничего ему не будет. Имоджин переводила взгляд с одного на другого. Напряжение висело в воздухе, как топор палача. Вызревал заговор, в котором она, между прочим, имела полноценный совещательный голос.
      Пыль, поднятая копытами, не успевала оседать наземь. Циклоп Бийик был мобилизован и приписан к ловчему отряду, отчасти поэтому у принцев выдался свободный день. На площадку перед главными воротами то и дело въезжали и выезжали конники в броне, выбегали челядинцы, бестолково, как казалось Имоджин, размахивавшие руками, и звуки сюда доносились слитно и гулко, как если бы ребята слушали их из-под воды или с той стороны слюдяного окошка. Возможно, это было самое напряженное действо из всех, какие им до сих пор выпадало наблюдать.
      Всем распоряжался Клаус, стоя посреди двора. Выслушивал донесения, поступавшие с разных сторон, по мановению его руки всадники отправлялись в путь тесно сбившимися группками, беспрекословно и так быстро, словно он своей рукой бросал их за ворота. Гигантская, залитая солнцем фигура.
      Напряжение спало внезапно, когда ожидание, пока произойдет хоть что-нибудь, стало уже почти невыносимым. Все, кого до сих пор разослали королевскими приказами, возвращались уже не торопясь, втягиваясь в распахнутые створки ворот и лишь сейчас позволяя себе показать усталость. Дорожная пыль жаркого июля лежала на лицах, сцементированная потом. Даже у Имоджин, сидевшей смирно, чесалось лицо, и она время от времени поднимала руку, чтобы утереть лоб. Люди на лошадях казались ей чудовищами. Великанами. Шум, который они производили, все эти крики, ржание, лязг и бряцание составляли единый неразличимый и нечленораздельный фон, заставлявший ее размышлять о своей любви к тишине.
      Когда волы со свойственной им неспешностью втащили в ворота телегу, груженную какими-то продолговатыми предметами, накрытыми рядном, и сплошь усаженную мухами, Олойхор не выдержал. Крадучись, бочком, делая вид, словно шествует по совершенно другому делу, чернявый близнец будто невзначай приблизился к дружине, представлявшей теперь уже просто скопище донельзя изнуренных людей. Ким не двинулся с места, только остро сверкнул в ту сторону серыми глазами. Это он утром попался отцу под горячую руку, и это его словно плетью ожгли приказом не путаться в ногах. А ведь гордым он был не меньше, чем его горячий брат, который, будто зачарованный, смотрел, как спускают на руки привезенного в седле, парнишку из дружины, примерно одного с ним возраста, с арбалетной стрелой, торчащей в шлеме, и с безвольно повисшими руками. Мужчины жадно пили из ковшиков и колодезных бадей, женщины толпились у дверей и окон, истово ловя обрывки новостей. Если бы не Ким, сидящий рядом на земле на правах друга, Имоджин пришлось бы стоять в общей толпе, поднимаясь на цыпочки и вытягивая тонкую шею. Впрочем, конечно, если бы не эти мальчишки, Имоджин и вообще-то тут бы не было. Сказать по правде, домой, на плоские приморские равнины, уставленные камнями торчком, под пасмурные небеса, ее не тянуло вовсе. Сейчас, спустя семь лет, ее уже ничто не связывало с теми краями, а внимания ей здесь уделяли не в пример больше.
      Циклоп Бийик стоял тут же, но словно в стороне от прочих. Никто над ним не ворковал, да он, похоже, в том и не нуждался. Лицо его сохраняло обычное брезгливо-презрительное выражение, талию опоясывал длинный бич. Будучи совершенным мечником, он все же по непонятной причине предпочитал это оружие скотоводов. Интересно, подумала Имоджин, был бы он красив, если бы не эти шрамы, стянувшие и перекорежившие его лицо? Да, решила она про себя. Не хуже Кима, а может даже — и Олойхора. Было у Циклопа что-то во взгляде, как будто он всегда помнил, что потерял. Но, в общем, отвернувшись от него, Имоджин тут же о нем забыла: в конце концов, он цацкался только с мальчишками, к ней же не имел ни малейшего касательства.
      Олойхор вернулся, принеся новости, и, повинуясь его жесту, ребята склонились друг к другу головами.
      — Они отбивались, — сообщил Ойхо с видом, будто сам был среди дружинников, — и двое или трое ушли. Многих поубивали на месте, там, где их загнали в засаду. Остальных повязали — и в подземелье. Наших тоже нескольких зацепило, кто высунулся или подставился.
      — Что с ними сделают? — пискнула Имоджин.
      — Они душегубствовали многие годы безнаказанно, — безапелляционно заявил Ойхо. — Достаточно, чтобы вешать на месте каждого, причастного к их бесчинствам. Отец еще играет в справедливость, устраивая этот суд. Свидетельские показания определят степени их вины. Да не в том суть!
      Имоджин глянула с опаской в сторону Клауса. Человек этот внезапно повернулся к ней другой стороной, а именно той, где он был властен над жизнью и смертью своих подданных. В двенадцать лет она уже достаточно отчетливо представляла себе смерть. Среди женщин о ней говорили больше и по-другому, тогда как принцы, обретаясь среди воинов, от души полагали, что увечья и раны — удел дураков и лохов.
      — В чем же тогда? — подзадорил его Ким. — Ну в чем?
      Насколько уяснила себе Имоджин, эти двое были друг для друга огнем и дровами. Ойхо ронял искру, которая затем тлела и разгоралась в Киммеле. Пороли потом обоих поровну, и между ними было без обид.
      Ойхо присел на корточки, необъяснимым образом ухитряясь одновременно смотреть в глаза и брату, и Имоджин.
      — Сокровища! — свистящим шепотом сообщил он. — Я же говорю, они грабили и душегубствовали много лет. В их лапы попадались и богатые купцы с товаром, и службы, собирающие налоги, и церковная десятина, и почта, и путешествующие дамы, упокой господи их душу, хотя едва ли они были вполовину столь добродетельны, как о том поминалось на панихиде. За все эти годы в их пещере должны бы накопиться несметные сокровища.
      — В пещере? — Ким недоверчиво поднял бровь. — Кто в наше время живет в пещере?!
      — Пещера на горе Кнааль, — упрямо повторил Олойхор. — Не веришь, подойди к Циклопу и усомнись в его словах.
      Ким поджал губы. Соваться к Циклопу с сомнениями ему явно не хотелось. Кнутом, опоясывающим талию, тот мог порвать ухо собаке, буде она на него вякнет. Или несносному мальчишке. Однажды это уже было проделано, и с тех пор дворовые не отваживались обратить в сторону мастера неосторожное слово или взгляд, который тот мог счесть оскорбительным.
      — Что же наши не привезли эти сокровища?
      — Видишь, сколько раненых? — Ойхо стремительно развивал достигнутый успех. — Люди нужны были, чтобы конвоировать пленных. А сокровища, — он сделал драматическую паузу, — всяко зарыты. Чтобы искать их, нужно время. Так что, — он толкнул брата локтем в бок, — мы можем успеть прежде!
      Ким сидел, щурясь на солнце, и соображал. Всегда, прежде чем увязнуть по горло, он придумывал аргументы против. Рыжий близнец был здравомыслящим.
      — А те, кто ускользнул? — сказал он минуту спустя. — Как ты думаешь, они не поспешат вернуться за тем, что у них там зарыто? Я на их месте только б о том и думал.
      — Им есть о чем подумать! — фыркнул Ойхо. — Их и осталось-то двое или трое. Даже если мы выскочим на них лицом к лицу… ха! Это предприятие вполне безопасно даже для Имоджин.
      — Ну, — признал Ким, как всегда с сожалением уступая, — дело и впрямь не выглядит опаснее того… с собаками.
      Имоджин сдавленно засмеялась, уткнувшись носом в колени, обтянутые подолом. В «дельце с собаками» главным соблазном были не столько те отвратительные, совершенно деревянные на вкус яблоки, которыми они, все трое, набили себе карманы и пазухи, сколько сам факт существования в саду купчины Артуса невиданно злобных псов. Эти псы кололи глаза, они были как вызов отваге и доблести. И предприятие-то спланировано было, казалось, не хуже, чем сегодняшнее. Однако Ким, подсаживая на нижние ветви Имоджин, поплатился хорошим куском бедра. Ойхо, взлетевший ввысь птицей и тянувший ее за руки вверх, отделался рваными штанами.
      После от души выдрали обоих, без зачета понесенных потерь. Ничто не могло быть хуже собак. Разве что гнев Циклопа Бийика.
      — Их загнали в лес. Потому и рукой на них махнули. Им не до сокровищ, можешь себе представить.
      — В тот лес? — Огонек в глазах Кима равно мог быть огоньком азарта или сомнения. Впрочем, он и сам не сказал бы точно.
      Ойхо кивнул.
      — А, ну так теперь понятно, почему на них махнули рукой. Имодж, ты пойдешь?
      — А как же!
      Альтернативой было унылое сидение за вышивкой, перед окном, за которым гремел и жарился июль, и бесконечные утомительные речи Агари о том, что в двенадцать лет девушке негоже… Как будто недостаточно ее причитаний над вечно испачканным на задике платьем!
      Как будто может быть иначе, если ты сплошь да рядом плюхаешься наземь, где стоишь. Ранг «своего парня», которым Имоджин дорожила, требовал ее участия во всех без исключения проделках. Не должно было возникнуть ни малейшего повода для пренебрежительного «а, девчонка!». Пещера с сокровищами представлялась ей подземельем с золотыми стенами, вдоль которых, сколько видел глаз, выстроились сундуки, полные сверкающих безделок, а пол застлан жесткой парчой вроде алтарных покровов. Разве найдутся силы противостоять подобному видению? К тому же она, сколько ни силилась, не могла найти достойной причины, чтобы ему противостоять. Подумаешь, какие-то разбойники! Разве мы с ребятами не круче всех? Имоджин соблазнилась посулами Ойхо куда раньше Кима. Что там для этого придется сделать? Одна крохотная ложь в лицо Агари с ее ослабшими от времени мышцами подбородка?
      — Нам не обернуться засветло, — сказал Ким, вопросительно глядя на брата. Ну, давай, убеди меня, что это возможно, читалось в его глазах. — Гора Кнааль далеко. А ночевать в том лесу я не хотел бы, невзирая на то, что за меня заплачено. Не говоря уже об Имоджин. Лошадей нам всяко не дадут. Да и чуни, коли уж на то пошло…
      Ойхо остановил его, сделав жест раскрытой ладонью.
      Эта его ладонь буквально гипнотизировала Имоджин, когда он отрубал ею окончания фраз, отметал несмелые возражения или, как сейчас, требовал внимания, воздев ее к небесам.
      — Нет ничего предосудительного в том, что королевские дети отправятся на рыбалку, — прошептал Олойхор. — Скажем, на заброшенную мельницу. Мы там уже ловили прежде. Могут дать нам туда какую угодно охрану, чтоб только рыбу нам не пугала. Разве мы не изнываем тут от безделья и скуки, в то время как даже Циклоп при деле, и разве не похвально наше желание самим себя занять? Отсюда мы получим и обувь, и припасы, а может, и лошадей до самой мельницы.
      — А от мельницы рукой подать, — задумчиво завершил Ким. — Там переночуем, а до света уйдем на реку, и вернемся, как стемнеет. Смотри-ка, похоже, прокапает.
      — Ага. И если Имоджин вернется увешанная бусками, не снимут же они с ребенка ее побрякушки. А ежели все уйдет мимо нас в казну, ей и пустого колечка не перепадет.
      Не сказать, чтобы ей так нужны были эти буски-колечки. В своем возрасте она еще не видела разницы между дешевыми и дорогими украшениями. Но найти «камешек» самой, когда он глянет на тебя из земли и пыли…
      От мысли об этих волшебных искорках Имоджин не могла удержаться, равно как и принцы не в силах были противиться искушению Приключением.

      Утром следующего дня Имоджин уже сидела в седле перед дюжим ратником, утирающим усы в предвкушении неожиданных каникул — разве можно зачесть за ратный труд слежку вполглаза за тремя ушлыми мальцами? Справедливости ради следует отметить, что службу эту он исполнял впервые: иначе вряд ли был бы так в себе уверен.
      Принцы сбили с ног не одно поколение мамок, нянек и дядек. В преддверии грандиозной пакости, которую они собирались ему устроить, мальчишки и не думали прикидываться паиньками. Препоручив стражу заботиться об Имоджин, они с гиканьем носились туда-сюда по дороге и вдоль нее, словно бы нарочно в поисках колдобин, чтоб голову сломить. Конюшие уже научены были предоставлять мальчишкам лучших лошадей: худшие попросту не выдержали бы темперамента близнецов.
      День был блеклый, сероватый, ничего особенного как будто не предвещавший. Рыбалка, правда, сама по себе взывала к их азарту, но ее притягательность в глазах компании меркла в сравнении с Приключением, которое выдумал им Олойхор. Так что сегодня требовалось только перетерпеть. Взрослые, и первый среди них — отец, были не врагами, упаси бог, но противниками в сложной и бесконечной игре, задачей которых было не позволить детям ничего такого, что могло бы доставить им удовольствие. Не спать по ночам, шепчась в спальне, к примеру, или же напротив, спать до обеда, купаться прежде, чем наступит июнь, или же после Дня Грома, брать чужих лошадей и трогать «взрослое» оружие, а также не оказываться в нужное время там, где их ожидают. В основном это последнее касалось уроков, и наказание здесь следовало незамедлительно и было весьма суровым.
      Имоджин вела свою «войну» наравне с принцами, только сражаться ей приходилось с Агарью, куда более непримиримой и бдительной во всем, что касалось достойного девичьего поведения.
      Дорога извивалась, покрытая спекшейся под солнцем белой пылью. На крупе лошади, обремененной совокупным весом соглядатая и Имоджин, ехал мешок с припасами на тот случай, коли рыбацкое счастье от них отвернется. Да и вообще не бывало случая, чтобы краюха свежего хлеба и луковица в соседстве с тремя ребячьими ртами оказались лишними. С большой долей вероятности можно было также утверждать, что в мешке имеется неуставный жбанчик с пивом, дабы скрасить стражу службу. Да и сам страж был к ним приставлен главным образом для пригляду, чтобы принцы не вытворили чего-нибудь несусветного. Потому как по части самообороны от лихих людей и диких зверей от двоих обученных пятнадцатилетних отроков проку было куда больше, чем от мобилизованного деревенского увальня.
      К слову, сегодня с утра поиски сокровищ казались Имоджин занятием настолько неправдоподобным и выморочным, что она вполне удовлетворилась бы простой рыбалкой. Сокровища представляли собой нечто такое, чему нет места в обыденной жизни. Не будь мальчишки, которых она в глубине души безмолвно обожала снизу вверх, так уверены, она взялась бы утверждать, что никаких сокровищ вовсе не существует в природе. Разве что тряпичные куклы и рыболовные крючки.
      Впрочем, в свои двенадцать лет она давным-давно утратила интерес к тряпичным куклам. В свои двенадцать лет она поняла, что мир принадлежит мужчинам. А ей только задрав голову смотреть, как они вскидывают коней в высокие прыжки и принимают твердь под копыта. Король Клаус — царь и бог, единственная реальная мировая сила, какую она видела воочию — относился к ней, как к родной дочери, но только потому, что тому была какая-то причина, корни которой уходили вовне. Если Олойхор и Ким брались ей служить, то делали это только до тех пор, пока им самим этого хотелось. Имоджин уже выросла из тех лет, когда маленькая девочка умиляет всех сама по себе, и еще не вошла в годы, когда кто-то может ее действительно и сильно полюбить. Голенастый птенец с облупившимся носом и грязью под ногтями, красивая не больше, чем добрая половина кухарок. Сейчас Агарь стала с нею особенно строга, запрещая ей все на свете и мелочно придираясь к совершенно, казалось бы, невинным вещам. Собственное положение казалось Имоджин шатким, как положение вдовы, и зависело только от симпатии близнецов.
      На женской половине на нее и вовсе косо поглядывали.
      Может, из-за Лорелеи, которая откровенно отворачивалась, стоило ей только завидеть Имоджин. А может, и просто из-за того, что невеста. Была б еще она немыслимых голубых кровей, принцесса из Заморья! Так нет ведь, родовитостью Имоджин могла тягаться разве что с королевской птичницей, а стало быть, почему — она, и какого ляда было выписывать ее из Плоских Земель? Было довольно трудно представить себе, что все может измениться в одночасье. Еще труднее было вообразить, что это она сама может все изменить и выстроить желания мужчин по своему собственному вкусу. Хотя, в сущности, красивая женщина, которой она обещала вскорости стать, рано или поздно обязательно пришла бы к такому выводу. Да и мужчины подходящие были уже под боком.
      В этом смысле она была им точно такой же противницей, каким казался им отец, а ей — нянька.
      От большака ответвилась тропа, бывший проселок, затянутый юным подлеском, нетронутым с тех самых пор, как мельница перестала быть мельницей, изменив свой официальный статус на место рыбалок царствующей династии. Новую мельницу построили ближе к заселенным местам, обеспечив ее необходимым перепадом высот и искусственным прудом. Новый мельник к тому же оказался не так мрачен и нелюдим, как старый, хоть люди и поговаривали, что ни с одним из их породы дело не может быть чисто. И старая мельница с тех пор совершенно пришла в упадок. Если бы путники наехали на нее зимой, увидели бы черные от времени руины, торчащие из снега, как останки, покрытые иссохшей плотью.
      А весной их поразил бы контраст меж брызгами юных почек и говором талой воды, обегающей рухнувшее с обломанного вала колесо, и мрачным молчанием угловатого, обваливающегося внутрь себя строения. Осенью же, когда неподвижная вода в пруду сплошь покрыта цветным лиственным ковром, и невесть что — но непременно страшное! — ожидает тебя под покровом, глядя из-под воды, наверное, им всем стало бы как минимум не по себе. Но сейчас в самом своем разгаре цвел июль, отягощенные влажной утренней зеленью ветви склонялись к воде, пряча под собою все угловатое и неправильное, отфильтрованное ими солнце золотило избранное ребятами место пикника, а редкий всплеск, доносившийся с воды, намекал, что время они потратят тут недаром.
      Тех, кто набредал на эти полусгнившие развалины летом, заботило только, чтобы ветхий кров не рухнул на их головы, да вот еще комары, мириадами гнездившиеся в высокой сырой траве, растущей прямо из воды, благодаря которым на диво жирны были местные лягушки.
      На самом деле, Имоджин не слыхала ни про одну мельницу, не овеянную дымом мрачной тайны. Главным образом потому, что секреты мельничной механики непосвященным умам кажутся круто замешенными на черном колдовстве. Киммель и Ойхо в ночной темной спальне уже рассказали ей все, какие знали, страшные сказки, в том числе про мельников и про чертей, которых те запрягают делать за себя черную работу, про цену, какую они при этом платят, и про все преступления и кошмары, которые вершатся под скрип вращаемого водой колеса. Правда, это было так давно, что сами они уже позабыли свои россказни, а Имоджин усомнилась, не придумали ли мальчишки все это специально, чтобы насладиться ее девчачьим ужасом.
      Пробираясь по тропе, змеей вьющейся в приникших к земле искривленных влажных зарослях, караван инстинктивно перегруппировался, следуя вошедшим в кровь воинским принципам. Олойхор выдвинулся вперед, отводя рукою свисающие поперек тропы ветви, готовый первым напасть или обороняться, если окажется, что место занято кем не следует. След в след за ним двигалось «мирное население» в лице лошади со стражем и Имоджин. Тылы прикрывал Ким, бесшумный и невесомый, как солнечный свет. Не то чтобы они реально когото боялись. Просто они так привыкли.
      Пришлось спешиться, чтобы следовать дальше. Черная яма, неожиданно разинувшаяся на них сбоку тропы, прикрытая полусгнившими проломленными досками, что-то вроде тайного схорона сгинувшего мельника или просто ловушка на тропе, сооруженная неведомо кем, но несомненно с лихой целью, представляла серьезную опасность для лошадиных ног. Ведя своего коня в поводу, Ойхо продолжал возглавлять шествие. С видимым облегчением Имоджин соскользнула с седла. Она все уже отсидела себе в неудобной позе, каковую, сидя перед всадником, сменить не так уж просто. Кожаная обувка промокла мгновенно. Сказать по правде, по такой мокроте она предпочла бы ходить босиком: проще ноги согреть, чем обувь просушить. Однако здесь это было бы просто глупо: ужалить в стопу могла не только болотная гадюка, но даже какая угодно щепка или ржавый крючок, потерянный любым из поколений рыбаков.
      Сама не зная как, Имоджин оказалась впереди, оставив за спиной стража и принцев — разгружать, расседлывать и стреножить коней, и вяло меж собою перебраниваться. Уж кому-кому, а лошадям в высокой, испокон веку некошеной траве было самое раздолье. Шаг за шагом она пересекла сперва символические границы мельницы, отмеченные трухлявой жердью, рухнувшей с кольев и благополучно сгнившей. Затем, переполняясь сладкой жутью, которая сама, кровь из носу, заставляет себя преодолевать, перешагнула порог мельницы. Небо глянуло на нее через светлые щели. Лесенка на второй этаж, или, скорее, помост, обрушилась. Здесь же лежали жернова, скинутые один с другого, словно здесь развернулся неуклюжий великан. Плоский круг одного из них вполне можно было использовать в качестве стола.
      — Мне страшно, — шепотом произнесла девочка.
      Вроде как заклинание произнесла. Изгнала вовне страх, гнездившийся клубком в районе желудка. Никогда в жизни не повторила бы этих слов вслух. По крайней мере пока принцы находились в пределах слышимости и могли жестоко высмеять ее. То, что они этого не делали до сих пор, свидетельствовало скорее в пользу ее осторожности, чем их снисходительности. У нее имелось сильнейшее подозрение, что если бы она боялась лягушек, то ими были бы полны все ее карманы, подолы и пазухи.
      Мрак и тишина. И пыль. Как будто все здесь давно и безнадежно умерло, словно место это опротивело богам.
      Одни только лягушки поквакивали с пруда.
      Мелко переступая ногами и инстинктивно, как кошка, выбирая местечко почище, Имоджин села в уголок под лесенку, подобрала под себя ноги и принялась терпеливо ждать, сливаясь с местностью. Ойхо даже отпрянул назад, когда, войдя наконец внутрь, встретился с ней взглядом.
      — Ой, Имодж, ты прям как нечисть местная! Глаза зеленые светятся. Ким, глянь, куда она забралась!
      Ким посмотрел через плечо брата и сразу указал на острые щепки, которыми топорщился край выломанной доски в аккурат над головой Имоджин. Пришлось перебираться в угол, авторитетным мнением признанный безопасным, попутно расчищая его под себя. Безопасность здесь происходила оттого, что все, что могло обрушиться, уже рухнуло. Краем уха прислушиваясь к тяжелым перемещениям сторожа за стеной, они сблизили головы. Но вслух произнести ничего не успели. В двери, сдернутые с петель, всунулась добродушная усатая морда.
      — Эй, червей-то прям щас нарыть надо! Стемнеет скоро совсем, а коли вы зоревать думаете, так завтра не до них будет!
      Близнецы и Имоджин обменялись быстрым взглядом. Ким шевельнулся было встать, но Ойхо предупреждающе положил руку ему на колено. Без слов стало ясно, что «вот этого» придется принести в жертву. Три взгляда в упор достаточно внятно объяснили стражу, кому именно выпала честь копать червей для барчуков. За сменой выражений на его лице Имоджин проследила с интересом начинающего исповедника. Медленно, словно с надеждой на пощаду, он оглядел всех троих и вытянул голову обратно на улицу. Буквально к слову: заветный жбанчик уже перетащили под крышу. Во всяком случае, Ойхо клялся, будто прощупал его характерную округлость через ряднину мешка.
      — Неправильно, — сказал Ким после продолжительной паузы. — Копать червей интересно. Если мы не рвемся делать это сами, он может догадаться, что на уме у нас совсем не рыба.
      — Этот? — пренебрежительно воскликнул Ойхо.
      — Если сам не догадается, то кому поумнее пищу для размышлений подкинет точно.
      Ойхо пожал плечами.
      — Ну так переубеди его.
      Киммель кивнул, словно брат вслух подтвердил его логические измышления, встал, прикинул по руке взятый от стены заступ — Имоджин невольно проводила взглядом это уже совершенно взрослое движение — и вышел на двор. Ойхо и Имоджин невольно вслушивались в его шаги, пока он кружил, выискивая подходящее место с землей помягче, а лучше, чтобы под какой-нибудь заплесневелой плашкой или колодой. Сколько помнили себя мальчишки, черви на этом месте никогда не доставляли проблем. Земля была рыхлой и жирной, а подо всем, что падало тут на пол, да так там и оставалось, мало что не росла трава и начисто выпревал дерн, так и аппетитных, жирных белесых слизней можно было буквально руками собирать. А дождевых червей так и вовсе острой палкой наковырять — дело плевое.
      — Ким прав на самом деле, — вполголоса сказал Ойхо. — Ладно, сегодня отработаем маскировку.
      Он с видимой неохотой поднялся и пошел в угол, где с прошлого раза принцы под грудой хлама припрятали снасти. Ивовые прутья удочек, жильные лески, поплавки из куска коры с перышком, в коробке — свинцовые грузила и кованые зазубренные крючки. Многое требовало ремонта, кое-что существенно погрызли мыши.
      Некоторые удилища потрескались, другие от сырости распухли. Кое-что еще можно было спасти, просто подстругав. Крючки, чья яркость служила близнецам предметом особой гордости, потускнели. Ойхо мог бы увлечься, перебирая мальчишеские сокровища, но вместо этого вид у него был рассеянный.
      — Старье, — вымолвил он.
      В самом деле, его уже волновали настоящие мечи. И настоящие подвиги. Взяв все добро в охапку, он выволок его под темнеющее небо. Имоджин нечего было делать, поэтому она поплелась следом.
      «Народ» на дворе развесил на остатках забора, что еще торчали более или менее вверх, две пары стоптанной кожаной обуви. Ким вместе с приданным в помощь стражем рылись в земле босиком, с подвернутыми до колен штанами, ведя при этом меж собой беседу настолько специфичную, что посторонним уже вовсе некуда было бы в нее вклиниться. Копал, как успела заметить Имоджин, все больше Ким, страж же стоял, опершись о лопату, и держал пространную речь, главным образом о том, как достать из Воды Рыбу. Судя по масштабам отрытой ими траншеи, в ней можно было похоронить с головой не только весь их темный замысел, но даже всадника с конем и штандартом. Имоджин на секунду даже задумалась: а в пользу ли Киммеля говорит такая добросовестность? Здесь было порублено больше червей, чем их попало в берестяной туес. Вокруг вздымались стебли крапивы, мощные, как молодая сосновая поросль, понемногу безнаказанно захватившая задний мельничный двор. Одна из теорий, вслух развиваемых стражем, которого звали Фисс, гласила, что черви тяготеют к крапиве.
      Возможно, она их даже каким-то образом порождает.
      Чувствуя себя здесь лишними, Ойхо и Имоджин тоже разулись. Пусть обувь просохнет. Завтра понадобится. И как только их четыре чуни присоединились к тем, что уже украшали тын, все стало таким, каким и должно было быть — простым и домашним. И вскоре все уже говорили разом, и никто никого не слушал. Кроме Имоджин, разумеется, но ее дело всегда было чуточку сторона. На том зиждилось ее исключительное положение. Принцы эту ее особенность уже знали, изучили, и моменты, когда «невеста» становилась особенно никакой, немедленно подвергались осмеянию вслух: мол, смотри, осторожнее, она выбирает!
      Итак, Ким был вовсю занят, а потому Имоджин пошла за Олойхором к самой воде, покорно внимая его пространным рассуждениям о крючках и о том, как правильно связывать разорванную жилу, чтобы узел только затянулся, даже если ты со всех сил подсекаешь крупную рыбу.
      Ойхо, похоже, принадлежал к людям, которые помыслить себя не могут без клуба восхищенных слушателей. Имоджин для него в этом плане была даже лучше Кима с его вечными попытками охладить брата. С этими его вечно неудачными попытками! Рыба в его устах представлялась ей врагом: коварным, хищным и невидимым; планы, как ее обмануть, — планами военного сражения. У врага была длинная узкая морда с уголками безгубого рта, как у Агари, опущенными вниз, и с серо-зеленой гладкой спиной, покрытой рябью темных пятен, позволявших Рыбе прятаться от взглядов сверху в темной стоячей воде.
      В воду она, правда, далеко за Ойхо не пошла: дно оказалось илистым, холодным и неприятно подавалось под босой ногой. К тому же, там ведь была Рыба.