* * *

Перенос военных действий во «внутренний пояс» имел и некий положительный результат, который стал явным только тогда, когда отчитались флотские аналитики. Уроды больше не осмеливались рисковать крупными кораблями класса АВ. То ли у них и впрямь немного было кораблей-маток, то ли на них концентрировалась их тыловая и производственная жизнь. В последний раз атака была совершена с помощью крейсеров, способных перевозить с собой не более одной эскадрильи. Это позволило захватчикам нанести по «железному щиту» Зиглинды несколько чувствительных ударов на большой площади. Однако компьютерное моделирование траекторий нападавших, от пунктов выхода из гиперпространства до места, где их встречали имперские ВКС, позволило выделить некие ключевые точки, и сейчас все вычислительные мощности флота были задействованы для расчета координат базирования противника.

Космическую войну нельзя выиграть на своей территории. А у истребительной авиации появилось еще одно дело: минирование «троп» противника. С точки зрения Натали — легкое и веселое занятие.

Правда, сейчас все ей казалось простым: она чувствовала себя совершенно счастливой. Непродолжительное, но значимость событий редко определяется их длительностью. Знай себе, лети по прямой в черной пустоте, почти не вслушиваясь в переговоры — их есть кому фильтровать — да время от времени по сигналу Лидера отстреливай с пилонов самонаводящиеся мины.

Каждая Тецима несла их две. К точкам подползали тихонько, на баллистической орбите стараясь светиться по минимуму, а потому не включая даже маневровые, и вывешивали сеть, которая оставалась безгласной, пока в поле ее досягаемости не появлялась цель. Маломощные движки на стандартных детекторах почти не отражались. Тогда по внутренней связи рой выбирал главного, и уже тот начинал наводить всех. В случае же сбития вся процедура выборов повторялась: таким образом, парализовать интеллектуальный центр было невозможно.

Назгул, разумеется, не мог летать младшим номером в эскадрилье. Ни один сколько-нибудь разумный комэск не оставил бы его, со всей его потенциальной мощью, ведомым у Джонаса. Смекнув эти обстоятельства, Гросс вышел на Тремонта, тот, пребывая в состоянии непрерывного очумения, выдели;: пилота из резерва, и Шельмы стали первой в истории флота эскадрильей, летающей втринадцатером. Место Назгула было сбоку, он сам себя координировал и мог не подчиняться приказам Лидера, если видел иное эффективное решение. Так они с Гроссом между собой договорились. Комэск признал исключительность приданного ему средства безоговорочно. Командовать им невозможно. Командовать ему — немыслимо.

Обнаружилась в феномене Назгула и обратная сторона. Никто теперь не признавал Натали за пилота. Мэри-Лиис и подобные ей, при всех своих анекдотических промахах были теми, кто сам держится за рычаги и жмет гашетку. Натали звалась теперь «девчонка Назгула». Тысячи глаз придирчиво оценивали ее стройные ножки и плоский животик, и всем без исключения было дело: что они там с Назгулом вытворяют, и главное — как?

«Пристрелите меня, я тоже хочу такую на колени!»

Каким-то образом Натали, всегда к таким вещам неприязненно чувствительной, на этот раз было все равно. «Ты не можешь строить свою жизнь вокруг вещи», «боевая техника служит недолго» и даже «здоровой женщине этого недостаточно» звучали в должной мере чопорно, но за ними слышалась ревнивая жадность влюбленного собственника. К тому же вопрос, не слишком ли много позволяет себе Гросс, явно был задан с умыслом. Не слишком, уверила она с тайной усмешкой. На что Назгул, поразмыслив, заметил: мол, Гросс — хороший мужик.

Побывав в первом бою драгоценным грузом, Натали решительно отказалась впредь «читать мантры». И хотя Назгул не изменил своему мнению, что женщине-де тут делать нечего, что пилот только ограничивает его возможности, пришлось ему взять на себя роль инструктора: доучивать всему тому, что Академия сочла лишним для пилота «недельной выучки», заклепки в щите и пушечного мяса. «Правее», «левее», «тут резче», «тверже руку», «педаль от себя до упора, я сказал — до упора!», «дуга плавнее, еще плавнее, это легче, чем по-прямой», «ну, сама теперь» — и так далее в том же духе. Процесс этот оказался неожиданно захватывающим.

А потом, в стычке, которую Назгул счел неопасной, он доверил ей пострелять.

Прошло, видимо, что-то около десяти минут погони за целью, непрерывно поливаемой плазмой, прежде чем Натали, охнув, догадалась спросить: что, неужто вся эскадрилья имела возможность насладиться ее воплями?

Я отключил, само собой, ухмыльнулся Назгул. И записи не будет. Секреты пульса, забиравшего под сто двадцать, дыханья, пресеченного восторгом на крике: «Я попала, попала, Рубен, Руб...» и прочей интимной телеметрии останутся только в памяти двоих. Где им, собственно, и место.

Потом, разумеется, разгорелось небольшое разбирательство: признайся, ну признайся же, подправил прицел? Да что ты, да ничего подобного, никогда в жизни, как ты могла подумать, ну разве чуточку, зато смотри, сколько радости...

Неужто это все, что нам осталось?

— У кого-нибудь нашлось время подумать, как обратить этот процесс?

— Едва ли, — помолчав, предположил Назгул. — Общественной заинтересованности в этом нет. Это большие деньги. Ну и время, само собой. Научные разработки за пару дней не оформляются. Помнишь анекдот про сферического коня в вакууме? Вот-вот.

— А Федерация? Есть же галактические технологии, кроме местных. Твои отец и мать живы, для клонирования достаточно двух клеток. Или это фантастика?

— Есть вещи, каковые моя мать категорически отрицает.

— Я — не твоя мать.

— Вновь созданное тело имеет душу. Это будет мой брат. Не я.

— Это будет неразвитая сущность, вызревшая за год в питательном растворе. Ни твоего опыта, ни обаяния, ни ума... Возможно, у него не будет даже сознания.

— Ты доверишься в этом вопросе продавцам?

— Я доверюсь кому угодно, если он пообещает вернуть тебя. И заплачу любую цену. Что мне останется, если тебя... отберут?

Назгул в наушниках вздохнул. То есть он, разумеется, не дышал, но вот звуки по привычке издавал адекватные, оставаясь на слух человек-человеком.

— Я здесь, — сказал он. — Я — сейчас. Видит Бог, я постигаю дао.

Назгул стоял со снятыми капотами, а Фрост колдовал, по локоть погрузив руки в мешанину трубок и микросхем. С некоторых пор Натали мутило при взгляде на них. Должно быть, с тех самых, когда они начали восприниматься ею как внутренности живого существа. Шлемофон был у механика на голове, и тот, казалось, беседовал вполголоса с самим собой. Посторонний решил бы, что наблюдает очередную фазу безумия, косящего отсеки и палубы «Фреки», однако Натали была уже в самый раз безумна, чтобы сообразить: процесс общения доктора и пациента — в самом разгаре.

Она сделала знак: мол, не беспокойтесь, Фрост помахал ключом, а Назгул осторожно развернулся среди всех протянутых к нему кабелей и ключей, разложенных кругом. Как кот на сервированном столе: вот, кажется, вовсе некуда лапу поставить, ан нет же, ни бокала не уронит, пройдя из конца в конец. Словно фуражку приподнял, здороваясь.

— Компенсатор на сколько выставлять? На девяносто ли? Что такое «двести»? Как я переведу это в проценты? Ах, форма речи! Нет, я конечно понимаю, леди...

— Как у нас дела? — Натали подошла вплотную, и Фрост отдал ей шлемофон.

— Как новенький, — отрапортовал механик. — Даже лучше, чем был. Да он и сам скажет.

— Я тебе музыку принесла. У Гросса приемничек-то отыскался, сам вспомнил, хоть и не хотелось ему с игрушкой расставаться.

— Ох, как славно. А Гросс себе найдет еще и запишет. Сейчас сообразим, куда бы это дело воткнуть. Смотри, любовь моя, обживаемся.

— Как ты себя чувствуешь?

Назгул, похоже, пробежался мысленно по узлам конструкции, затем подтвердил:

— Все, кажется, прижилось. Ничего мертвого я не чувствую. У меня были проблемы с движением, знаешь? Я постоянно пытался сдвинуть, скажем, ручку усилием мысли, как если бы в телекинезе упражнялся. А вот когда ты едва не размазала меня по Гроссу, электрический импульс сгенерировался сам собой. Твоя нога не пошевелится, если ты станешь всего только думать о ней. И обратно: имея рефлекс, надо ли о нем думать? Ну и принять себя таким, как есть — тоже дело не последнее.

— И все-таки твоя, скажем так, особенность предполагает не механическую замену одной детали другой, а нечто вроде имплантации. Не обессудь, если я беспокоюсь больше, чем это разумно, — Натали коснулась ладонью непроглядно-черного блистера.

— Поначалу казались чужими, — согласился Назгул. — Мертвыми. Привыкал к ним, как, скажем, к новым зубам. Но, похоже, они врастают в организм. Я уже и не сказал бы: вот это было изначально, а вот это — поставлено позже. Ювелирная работа.

Натали поневоле отвлеклась. Из каморки механика — Фрост по доброте душевной предоставлял угол парочкам, искавшим уединения — вышли двое. Натали узнала комэска Драконов по щеточке рыжих усов, встопорщенных так, словно каждая щетинка получила сию минуту особо важное задание, а с ним была Мэри-Лиис. Пара остановилась, охваченная бурным выяснением отношений. Завершив оное звонкой затрещиной, женщина умчалась по коридору прочь. Дален проводил ее очумелым взглядом и поплелся следом, прижимая ладонь к пылающей щеке.

На этом авианосце ничегошеньки невозможно скрыть!

— Магне влюблен, — констатировал Назгул. — А не пойти ли и тебе отдыхать? Я видел график, завтра у нас вылет. Фрост закончит работу, и мы снова будем в игре. Как тебе такая идея?

Идея была здравая, никуда не денешься. Шельмы отдыхали, а график опять сделался напряженным дальше некуда. Правду сказать: не стоило бросаться шансами немного полежать в относительной тишине. Вернув шлемофон ожидающему Фросту, она побрела обратно в жилой отсек на палубе Н.

Легкая улыбка блуждала на ее лице, и по сторонам Натали особенно не смотрела. Свою бы жизнь отдала, чтобы вернуть Руба Эстергази в человеческое — и мужское, что важно! — тело. Парадокс заключался в том, что только это стечение обстоятельств позволило им быть вместе.

Поэтому, когда на голову ей обрушилась плотная душная тьма, а саму ее приложило с размаху о переборку, отозвавшуюся продолжительным гулом, Натали не в ту же секунду поняла, что пришла беда, которую нужно встречать во всеоружии. Оружия, к слову, у нее было — одно колено, но попробуйте им попасть прицельно, с курткой-то на голове.

Прикладывая обо все выступающие углы, ее проволокли шага два, толкнули вбок и, судя по звуку, задвинули дверь... На всех палубах полно было таких пустующих кубриков: эскадрильи несли потери, их объединяли, и сейчас таких темных необитаемых каморок было на «Фреки» до трети от общего числа. И, грубо говоря, любой, кому бы приспичило, мог делать тут что угодно.

Это к вопросу о «где». Второй, занимавший ее вопрос был: «сколько». Нескольким злоумышленникам, вероятно, проще занести ее вовнутрь, чем тащить волоком, тем более, что Натали отнюдь не была покорной жертвой. Рук гипотетическому «ему» явно не хватало. Запишем в «плюс», но... «плюс» этот с лихвой компенсировался возникшим у нее подозрением, будто бы ему все равно, останется ли она жива после.

Плотная ткань форменной куртки почти не пропускала воздух снаружи, и крик о помощи — изнутри: конвульсии, в которых билась жертва, разве что наполовину объяснялись тем, что к ней сунулся не тот и в неподходящее время. Сбросить бы ее. Кажется, от одного этого зависело спасение! И еще — удастся ли удержаться на ногах.

Не удалось. «Молния» на комбинезоне с треском подалась, и, сдернув его до пояса назад, неизвестный умело спутал жертве обе руки. Все у него, видать, продумано. Притом, упав навзничь, Натали придавила их собственным Бесом. Оставалось только неприцельно пинаться, что вряд принесло бы успех, учитывая, что дистанция между ними была, мягко говоря, меньше минимальной, да кататься с боку на бок... Врешь, не возьмешь!

У него, однако, нашлось на этот счет иное мнение. Подкрепленное злобным «ну погоди ж ты, сучка!» и такой затрещиной, что у Натали чуть голову с плеч не сорвало. Глаза, казалось, взорвались внутри черепа, а сопротивление ее приняло беспорядочный, можно сказать животный характер. Футболку он распластал на ней одним рывком и на мгновение замер, сраженный, вероятно, видом совершенно неармейского кружевного лифчика.

И даже пушки Назгула — не подмога.

Психозы на сексуальной почве обычное дело на военном АВ. Мифов, рожденных на этой почве — море: от брома в консервах до «братской любви». В реальности все проще: проблема решается тотальной занятостью личного состава, предельной измотанностью, холодной водой и изолированными кабинками в туалете. Да вот еще памятными всей Зиглинде отпускными загулами «крылатых». Всегда, однако, найдется некий статистический процент, которого особенно заводят тщетные трепыхания жертвы и ее протестующее мычание.

Вдобавок, как девяносто девять процентов мужчин, он был в полтора раза тяжелее.

Кисть правой руки, стиснутая под поясницей, нащупала браслет комма на запястье левой. Крикнуть в него, позвать на помощь было совершенно невозможно. Единственное, на что ее хватило — несколько раз изо всех сил щелкнуть по нему ногтем, в надежде попасть по микрофону. И гадать — понял ли кто. В порыве отчаяния Натали ударила нападавшего лбом в лицо. Мало того, что это оказалось чертовски больно, так и безнаказанным, само собой, не осталось.

Тяжесть вражьего тела исчезла внезапно, рывком, вскрики короткой злой драки и звуки ударов доносились под куртку словно из отдаления, Натали первым делом перевернулась набок, освобождая отлежанные руки и прикрываясь плечом. Не хватало еще, если помощь подоспела ему, а не ей. В таком случае ничего, по существу, не изменится. Несколько секунд ей понадобилось, чтобы распутать рукава, и еще немного, чтобы отдышаться, вынырнув из-под проклятой куртки. Глаза слезились и открываться не спешили. Сквозь щелки удалось рассмотреть метавшуюся меж пустыми пыльными койками драку.

Иоханнесу Вале, примчавшемуся на помощь, приходилось несладко, Натали не успела не только встать с ним единым фронтом, но даже просто встать, да что там — комбинезон натянуть обратно на плечи, как приняв на челюсть сокрушительный удар, защитник с высоким жалобным вскриком отлетел в дальний угол и встать там не смог. Потери насильника свелись только к потере времени.

— Продолжим? — поинтересовался Ланге, командир Синего звена, прекрасно осведомленный насчет ее закольцованного комма и точно так же обязанный бежать ей на выручку, буде придется. — А мальчик поучится, как это бывает у взрослых.

Из всех шоков сегодняшней ночи этот был самым тяжелым. Всхлипнув, Натали попыталась прорваться мимо него к двери, выкрикнув в комм имя комэска, но, разумеется, без всякой надежды, и немудрено, что оба они немедленно оказались в прежней позиции: с одной лишь волей к сопротивлению, но на этот раз — безо всяких сил.

К счастью, раздвижные двери жилых отсеков не имеют запоров изнутри. Гросс, ворвавшийся внутрь как торнадо, буквально вздернул своего заместителя в воздух и вмазал того в стену лицом, тот даже руками спружинить не успел. Оторвал от стены — и повторил от души. Потом свалил тут же и только тогда оглядел поле битвы.

— Пульман... застегнись. Что у тебя с... Мать Безумия! Что ты сделал с ее лицом?

Было, пожалуй, большим вопросом, чье лицо выглядит живописнее. Нос у Ланге, по-видимому, был сломан. Но не дух. Кровь текла на подбородок и ниже, заливая комбез, он сплевывал кровью и смотрел снизу, но смотрел прямо.

— Мать твою, как у тебя рука поднялась на пилота? На своего пилота!

— И не только, знаешь ли, рука. Брось, Рейнар, не лукавь, какой из нее пилот. Что она, что та, другая — навынос собой торгуют. Но та хоть не без пользы, своего брата-пилота радует. А эта течет по ржавой железяке на глазах тысяч голодных парней. На хрен кому сдался этот лицемерный цирк?

— Ржавой? Когда это ты видел на Назгуле ржавчину?

— Назгул железный. Зачем ему женщина?

— Начальство говорит — нужна, стало быть, нужна. Через пару часов она сядет в кабину, и он это увидит. А у него, знаешь ли, имеется перекрестье прицела.

— Для меня это ничего не меняет. А вот для Назгула все может измениться. Он же на испытательном сроке, нет? Много глаз следит, куда направлена его пушка. Скажи-ка, комэск, не блазнится ли тебе, что вот проснулся ты однажды — ан уж и не человек вовсе? Железом-то ты Родине полезнее.

— Под трибунал отдам.

— Отдай. А что мне сделает трибунал? Пошлет на передний край? А я, собственно, где? Расстреляет? Нехай! Оно того стоит. Давай ее напополам, а? После можешь меня сдать, слова о тебе не скажу.

Рейнар Гросс сложил руки на коленях и вздохнул. Держась за стену, в дальнем углу кое-как подскребся по стеночке Вале. По лицу у него текла кровь, челюсть казалась неестественно перекошенной. Знаками он показал командиру, что опасается, будто бы Ланге ее сломал.

— Ну что за чмо ты, Ланге, право слово?

— Я довольно честное чмо, не находишь? К тому же я офицер, пилот, а она? Летающее мясо.

— С таким офицером никакого внешнего врага не надо, — буркнул Гросс. — Видеть тебя не могу. Отправляйся в кубрик, и ни шагу оттуда. После решу, что будем делать. Вале, Пульман — в медпункт. Ногами дойдете?

Первым пустили Вале, и ждали его, сидя в пустынном коридоре на лавочке, рядком. Натали время от времени трогала подушечками пальцев правую половину лица и морщилась. Боль была саднящей, и вскоре она, как перед сплошным забором, оказалась перед единственной мыслью: как она объяснит это Рубену.

— Знаешь, как мы знакомились с Эстергази? — неожиданно спросил Гросс.

Она издала невнятный звук, нечто среднее между «откуда мне знать» и «не очень-то и хотелось». Однако командир как будто не заметил.

— Он мне... ну, словом, сразу не понравился. Я хотел спровоцировать его и набить ему морду. А он набил морду мне. Из тех, за кем никогда не успеваешь.

Вале вышел с несколькими швами, но повеселев. Ему, видимо, поставили анестезию, да и челюсть оказалась не сломана, а вывихнута. Вздохнув, Гросс подтолкнул перед собой Натали, а сам протиснулся следом.

— Господи, Шельма, что ты со своими сделал?

— Тссс... нам бы что-нибудь... быстро, тихо и чтобы не так страшно, а?

Медтехник понимающе кивнул. В мгновение ока на бровь и губу наложили швы, синяки намазали противоотечной мазью, а поверх всего велели держать пластиковый пузырь с охлаждением.

— Это все? Медицинское заключение не нужно? Я имею в виду...

— Да понял я, что ты имеешь в виду, — отмахнулся Гросс. — Мы же вовремя успели, а? Нам и... эээ... записей бы не надо, лады? Пульман, ты ведь... эээ... в норме?

«Ну и норма у меня!» — подумала съязвить Натали, но — передумала. Не до юмора было как-то.

— Хотел бы я посмотреть, как выглядит тот, кто это сделал, — задумчиво молвил техник.

— Чего на него смотреть, — буркнул комэск уже с порога. — Как будто шасси его переехало!

— Что это?

«Что— что?» Вопрос, если задуматься, глупый, однако Назгулу было плевать. Голос в шлемофоне от бешенства аж осип.

— Какой... — он явственно подавился словом, или же слов не хватило, — это сделал?

— Ничего особенного, — лживым голосом заявила Натали, водружаясь в ложемент. — Время от времени это... ммм... случается.

Самой противно.

— Ну-ка позови мне Гросса, да побыстрей.

— Некогда, — с мстительной досадой возразила она.

Нахлобучила шлем, раздраженно щелкнув застежками. И каждый-то норовит на нее надавить! Черти бы забрали этих мужчин.

— Пульман готова.

— Пульман — пошла!

Назгул в наушниках замолчал и нырнул в шлюз. В кассете он не нуждался. Молчание его подразумевало: «после поговорим!» И разговор этот обещался не самым приятным. Одно утешало: едва ли он будет лаяться с комэском по внутренней связи эскадрильи, всем на радость. Значит, несколько часов есть, а за несколько часов даже праведный гнев у разумного человека волей-неволей становится управляемым. Натали, в сущности, боялась только пальбы. Не в смысле открытия огня, а — выводов начальства, не сводившего с Назгула бдительных глаз, и последствий, если они решат, что сущность неподконтрольна. Поскольку сущность в самом деле была не без греха, следовало держать ее тише воды. Это Гроссу удалось до нее донести.

Стало быть, пока пойдем, полетаем.

Летели до точки, молчали, пока Натали не пришла в голову неожиданно ободряющая мысль.

— Может, и нет в этом ничего страшного? Ну, я имею виду — если меня убьют. Я же буду тогда тоже здесь? Смерти, как оказалось, нет. Или, ты думаешь, у меня нет шансов? Империя на меня размениваться не станет?

Кто знает, что она хотела услышать в ответ... Слов поддержки, может быть. Опухшая синяя сторона лица снова напомнила Натали, как она мала и незначительна, и как холодно и темно кругом, везде, кроме объятий Назгула. Немудрено, что однажды ей захотелось навсегда тут остаться.

— И как мы разберем, где чей стабилизатор?

Девушка невольно рассмеялась.

— Близость, эээ... доведенная до абсурда, — добавил Назгул. — Едва ли я о такой мечтал.

— Это у тебя страх продолжительных контактов, — поддела его Натали.

— Продолжительных? Милая, металлопласт кажется тебе вечным? Ты знаешь, каков срок военной машины? Не глупи. Моя вечность... с твоим спящим сознанием на руках. Моя психика этого не выдержит.

— Пульман, Назгул, разрешите вам помешать, — вклинился в разговор Лидер. — Мы на месте. Сбрасывайте.

Мины, несомые Назгулом, должны были стать опорной точкой «сот». «Почему так?» — спросили звеньевые. «Потому что у него мозги лучше, — отрезал Гросс. — Гигабайтов больше».

Сложность постановки мин в том, что отстреленный с пилонов груз, обладающий массой и инерцией носителя, обязан зависнуть неподвижно в определенной точке пространства. Импульс пневматического толкателя проходит через центр тяжести «связки»: иначе нельзя, иначе обоих закрутит. Тециме, в принципе, ничего страшного — выровняться короткими вспышками маневровых — плевое дело, но вспышек быть не должно. Вспышки демаскируют. Только они, собственно, и видны детекторам, когда в их поле попадает маленькая, зеркально-черная, инфракрасно невидимая «птичка». Если же «птичка» летит по инерции, шансов заметить ее практически нет.

Сотрясение корпуса и ощутимый удар сзади, нанесенный третьим Ньютоновым законом, сообщили ей, что мины пошли.

— Уф, — сказал Назгул, — две свои массы на себе. Зато и скорость увеличилась втрое.

Теперь отойти от точки постановки настолько, чтобы, казалось, и духу в этом районе их никогда не было, и — на базу. В душ и отдыхать. Рутинный полет, рутинная работа.

— Что за... черт? Назгул — Лидеру, Гросси, оглянись! Да в задницу локаторы, тебе и глаз хватит.

Натали тоже стремительно обернулась. Позади уходящих Шельм вспыхнуло созвездие красных огней. Похожих на созвездие, на россыпь раскаленных углей или глаза демонов, пустившихся в погоню.

Минное поле активизировалось, не успели Тецимы и на две минуты отойти. Не повезло.

— Разворот, — просипел из динамика Лидер. — Всем — молчать, и чтоб ни единый двигун не полыхнул...

Крупная цель, очевидно, надвигалась на них из темноты. Крейсер, не меньше. На меньшую не реагируют детекторы мин. Очень мало одной эскадрильи на целый крейсер. Это даже Натали ясно.

— Почему мы не уходим? — спросила шепотом.

— Гросс дает минам шанс, — также приглушенно ответил в наушниках Назгул. — А там посмотрим, сколько работы они нам оставят. Занимай место в партере.

Был у Натали никчемный период в жизни, когда ее хватало лишь на рыдания да на то, чтобы не свернуть с тропки на обманчивый огонек легкой жизни. Был — и кончился, и обнаружилось, что у нее достаточно терпения, воли и ума, чтобы доверять мужчинам, которые знают, что делать.

Представление удалось на славу, редко кому удавалось видеть своими глазами, как работают мины. Обычно те, кто их оставлял, не имели никакого касательства к их дальнейшей судьбе. Несколько ослепительных цветов распустились в вакууме, и цель открыла беспорядочный ответный огонь. Назгул только хмыкнул, наблюдая трассы плазмы, направленные туда, где Шельм не было и в помине. Потом на короткий миг в туше крейсера распахнулись ангарные ворота, ярко освещенные изнутри, и оттуда посыпались истребители уродов. Погрузочными кассетами они не пользовались, и Натали почувствовала молчаливое внимание Назгула к этому моменту. Два плотных строя.

— Наше время пришло, — сказал Назгул.

И в этот же момент Гросс вдохновенно завопил:

— Лидер — всем. Делаем «клевер», Синие и Серые — берут первых, Красные и Назгул — остальных. Крейсер предоставим минам. Пошли!

Клин Шельм, как раскаленный, прошил вражескую шеренгу, два первых названных звена разделились и впились первому вражескому строю во фланги, а Назгул и Красные прошли их инверсионным следом чуть дальше, на вторых, не позволяя тем поддержать первых.

С противником, превосходящим по численности, сражаться не впервой, а у Шельм было преимущество нападения с нескольких сторон.

Кратковременная вспышка огненного безумия, в котором Натали была только зрителем. Отнюдь не безучастным, потому что ни возбуждение, ни страх не умерли в ней и жестокой болью отозвались на крик мальчишки-отличника Уинда: «Первый, меня подбили!» — и на нечленораздельный рев Гросса, оставшегося с открытой спиной. В то же время она ни одной секунды не мечтала оказаться где-либо еще.

Вспышка, гул корпуса в ответ на выброс сгустка плазмы — непрерывный, потому что Назгул лил ее сплошным потоком. Пораженная цель освещалась, как будто каждая частичка корпуса сделалась источником собственного света, потом оказывалось, что это уже не цель, а только искрящееся облако, сохраняющее ее форму, и сквозь это облако они проносились с Назгулом, как сквозь бесплотную тень. В сущности, оно ведь и было бесплотной тенью. Одним только паром.

Шельмам удалось расколоть строй противника, но сделав это, они утратили и преимущество. Тех все-таки было больше. В «карусели», где каждый бьется сам-один, численность врага становится решающим фактором. Хуже нет биться, когда зеленые и красные точки на твоем радаре вперемешку и так плотно, что плазменный сгусток накрывает и того, и другого.

Назгулу, впрочем, вполне удавались прицельные снайперские выстрелы.

— Я вызвал подкрепление, — сказал Гросс. — Они разберутся с крейсером, а мы отходим. Все — назад.

Потом... потом ничего не было. Очнувшись в темноте и пустоте, в неудобно вздутом скафандре, Натали припомнила сотрясший корпус удар. А может, про удар ей рассказала сильная ломота в спине и шее. Была ли она прежде, вспомнить не удалось. Эфир молчал.

* * *

Молчание эфира напугало ее сильнее всего. Всегда, сколько помнила Натали, кто-то шутил и переругивался на волне эскадрильи, в бою же вообще стоял сплошной ор и мат, причем, как шум нормально работающего мотора — незамечаемый, и вдруг весь этот дикий крик исчез. Протянула руку ощупать блистер — и не нашла блистера. Только острые осколки кругом. На приборной панели не светилось ни лампочки. Справа на ней выплавлена дыра. Красиво.

Одна. Потерялась.

— Рубен, ты жив?

Молчание. Бестактная идиотка.

— Ты здесь? Рубен! — взвизгнула она, в единый миг утратив самое главное — контроль над собой.

— Зд... есссь, — шелестящий голос в шлемофоне был далеким, а главное — совершенно чужим.

— Что с нами случилось? — Еще и рта не закрыв, Натали сообразила, что вопрос неуместен и надо бы задать другой, на предмет «что делать».

— Сам дурак, — раздраженно ответил он. — Влетел под дружеский огонь. Увлекся, забыл, что реакция у «нормальных» не от скорости перемещения электрона в цепи зависит. Я б вывернулся, правду сказать, но перегрузка была бы несовместима с жизнью. Прости.

— Дружеский огонь? — Натали была ошеломлена. — Кто?

— Да какая разница? Кто-то из Синих. Сейчас это консервной обертки не стоит. Слушай и запоминай...

— Что у тебя с голосом?

— А... больно мне, — просто признался Назгул. — Я последние силы трачу, ворочая зернышки под мембраной.

— Эээ... может?...

— Нет, сейчас это важнее всего. Слушай и запоминай. От этого твоя жизнь зависит.

— А твоя?

— Не перебивай. Твой скаф с перепугу перешел в автономный режим, воздуха в нем на шесть часов, не больше. Подключи его обратно к системе регенерации, она цела. Ты пилот и у тебя есть машина. Правильно рассчитав силы и направление, и рационально управляя, ты доберешься до «Фреки». Приготовься провести в кабине несколько суток. Еды и воды у тебя нет. Скажи себе, что ты в них не нуждаешься.