Было много других сортов. Самый худший папирус, который назывался "папирусом торговцев", делался шириной всего в шесть пальцев. На нем не писали, употребляли его только на обертку товаров.
      Самые большие фабрики папируса были в египетском городе Александрии. Отсюда "александрийский папирус" шел в Рим, и в Грецию, и в страны Востока.
      После того как листы были готовы, их склеивали в длинные полосы в сто и больше метров длиной. Как же такую книгу читать? Если положить ее на землю, она займет чуть ли не целый квартал. Да и ползать по земле не так-то удобно.
      Наклеить ее на забор? Но хватит ли заборов всем читающим книги? Ведь не строить же специальные "заборы для чтения"! И потом, что станет с книгой, если пойдет дождь? Как уберечь ее от непогоды и от всяких бездельников, которые в несколько дней изорвут всю книгу в клочки? Можно поступить иначе: попросить двух приятелей взяться за концы ленты и растянуть ее во всю длину. Нет, и этот способ не подойдет: найдутся ли охотники держать ленту перед вами по нескольку часов ежедневно?
      Но, может быть, лучше всего разрезать ленты на листы и сшить из нее книгу, как это делают сейчас? Годится ли этот способ? Не годится: папирусная бумага при сгибании сломается, не то что наша бумага, которую можно мять как угодно.
      Способ, который придумали египтяне, был гораздо разумнее. Они сообразили, что ленту можно скатать в трубку, а для того чтобы она не ломалась, навернуть ее на палочку. Донцы палочек делали фигурными, вроде шахматных королей. За этот конец держали палочку при чтении свитка.
      Мы и сейчас сворачиваем географические карты по тому же способу. Газеты тоже часто наворачивают на палку, чтобы они не рвались.
      Читали книгу таким образом: левой рукой держали палочку за фигурный конец, а правой разворачивали свиток. Обе руки были, значит, при чтении заняты. Стоило освободить правую руку, чтобы почесать глаз или взять перо, как свиток свертывался. Списывать с такой книги копию, делать на ней пометки было невозможно. Если хотели делать из книги выписки, работали вдвоем: один диктовал, а другой писал.
      Ученому человеку, привыкшему окружать себя ворохом книг, раскрытых на нужных страницах, было бы очень неудобно работать с такими книгами.
      Но это не единственный недостаток папирусного свитка. Обыкновенно свиток составлял только часть книги. То, что у нас поместилось бы в одном толстом томе, у египтян, греков, римлян занимало несколько свитков. Книга тех времен -- это не такая вещь, которую можно сунуть в карман. Для того чтобы взять с собой книгу, нужно было положить все составляющие ее свитки в круглый ящик с ремнями, вроде большой
      картонки для шляп, и взвалить его на спину. Богатые люди сами книг не носили: отправляясь в библиотеку или в книжную лавку, они брали с собой раба, который нес на себе ящик для книг.
      Книжная лавка в те времена была больше похожа на магазин обоев, чем на книжную лавку. На длинных полках лежали рядами свитки, напоминающие свертки обоев. С каждого из них свешивался билетик с названием книги.
      Писали на папирусе краской -- черной и красной. А пером служила заостренная тростниковая палочка. У каждого египетского писца всегда были при себе пенал и чашка для воды. Такой пенал можно и сейчас увидеть у нас в Эрмитаже. Это дощечка с длинным желобком для тростниковых палочек и двумя углублениями для красок. Чернила появились позже. Древние чернила были совсем не такие, как наши теперешние. Делали их, разбалтывая в воде сажу. А для того чтобы чернила были гуще, не проливались с пера на бумагу, добавляли гуммиарабик.
      Чернила эти были не такие прочные, как наши. Они очень легко смывались губкой, которая заменяла нашу резинку.
      Впрочем, случалось, что вместо губки пользовались и собственным языком.
      Рассказывают, что во время поэтических состязаний, которые происходили при дворе римского императора Калигулы, неудачливые сочинители должны были вылизывать свои произведения.
      Для того чтобы чернила лучше стекали с тростниковой палочки, ее расщепляли.
      Так получилось перо с расщепом, напоминающее то, которым мы пользуемся сейчас.
      Без расщепа перо никуда не годится. Попробуйте писать пером, у которого одно острие сломано,-- оно писать не будет.
      Другое дело, если оба острия пера целы: по канальцу между ними чернила стекают тоненькой равномерной струйкой. Если нужна линия потолще, стоит нажать на кончик пера, чтобы увеличить ширину этого "чернилопровода" и усилить приток чернил. Просто и остроумно.
      На стенах пирамид до сих пор сохранились многочисленные изображения египетского писца -- скрибы. Большей частью это молодой человек, сидящий на полу со свитком папируса в левой руке и тростниковым пером в правой. Два запасных пера скриба положил за ухо, как делают и сейчас многие продавцы.
      Об одном таком скрибе я расскажу вам все, что знаю.
      История скрибы
      Если мы заглянем в свиток, который скриба держит в руках, мы с удивлением заметим, что письмена, которыми испещрен свиток, очень мало похожи на знакомые нам иероглифы.
      Это какие-то каракули, ничего общего не имеющие с изящными картинками, которые мы привыкли видеть на стенах гробниц и храмов.
      Понять это нетрудно. Писать на папирусе было гораздо проще, чем высекать иероглифы на камне. То, что на камне требовало часовой работы, на папирусе было делом одной минуты. Не мудрено, что на папирусе иероглифы потеряли свои точные и красивые очертания. Скоропись исказила все линии, упростила все рисунки.
      Жрецы еще думали о красоте письмен и тщательно вырисовывали каждую черточку. Но люди, не имевшие духовного звания, заботились только о быстроте и простоте письма.
      В конце концов у египтян оказалось целых три сорта письмен: иероглифы, письмена иератические, то есть священные, и письмена демотические, то есть народные.
      Вот какую революцию произвело в египетских письменах изобретение папирусной бумаги.
      Скриба, о котором мы говорили, пишет народными письменами. Он записывает меры зерна, которые ссыпают в амбары рабочие в белых передниках.
      Работа идет так быстро, что скриба едва успевает записывать то, что кричит ему приказчик, наблюдающий за приемкой зерна. Где уж тут вырисовывать каждый знак!
      По кирпичной лестнице рабочие поднимаются на помост, построенный над рядом амбаров с куполообразными крышами. Донеся корзину с зерном до отверстия в крыше, рабочий сыплет пыльное просо вниз и торопливо возвращается назад, давая дорогу другому, идущему с полной корзиной на спине.
      Но вот все кучи зерна перед амбарами смерены и ссыпаны. Рабочие складывают в одно место свои корзины и отправляются домой.
      Скриба кладет в пенал перья, сворачивает папирусный свиток, выплескивает из чашки воду, в которой он разводил краску, и выходит из ворот на улицу вместе с другими писцами. Некоторые из писцов по дороге заходят в пивную, чтобы распить в компании кувшин сладкого пива или пальмовой водки. Но скриба Нсисуамон не заходит в пивную. Он задумчиво бредет домой. До получки еще целых десять дней, а жалованье давно уже прожито. Дома нет ни пшена, ни проса, ни масла, и занять не у кого. А ведь есть скрибы, владеющие целыми имениями и дворцами.
      Вот, например, скриба Нахтмут, заведующий царскими амбарами. Говорят, что он столько наворовал, что теперь в городе нет человека богаче Нахтмута. Честному человеку всегда, видно, приходится голодать!
      Нсисуамон вспоминает последние семь лет, которые прошли с тех пор, как он кончил ученье. Целых семь лет нужды и лишений! В школе ему предсказывали другое. Не было ученика способнее Нсисуамона.
      Едва успев встать с постели и надеть сандалии, он уже принимался за книги. Целый день проводил он за работой, читая и переписывая поучения мудрецов:
      "Не проводи дня праздно, иначе горе твоему телу. Пиши рукой своей, и читай устами твоими, и спрашивай совета того, кто старше тебя.
      Ухо мальчика на спине его, и он слушает, когда его бьют. Я свяжу твои ноги, если ты будешь бродить по улицам, и ты будешь избит гиппопотамовой плетью".
      Нсисуамону, как и всем его товарищам, хорошо была знакома эта плеть из гиппопотамовой кожи. Ведь она была в школе таким же обязательным учебным пособием, как и папирус с поучениями. Но не плеть заставляла Нсисуамона учиться лучше других. Он хорошо помнил слова, которые сказал ему отец, отводя его в школу: "Вот я отдаю тебя в школу вместе с сыновьями знатных, чтобы тебя воспитать и подготовить к прекрасной должности писца". И отец в сотый раз повторил Нсисуамону, что его из милости взяли в школу: ведь школы не для сыновей бедняков.
      Зато и старался Нсисуамон! Писать и читать он научился быстрее всех. Он знал в точности, когда надо начать новую главу с "красной строки", то есть со строчки, написанной красной краской, и не забывал отделить один стих от другого красной точкой. Он помнил наизусть "Сказку о потерпевшем кораблекрушение", "Жалобы Ипувера", "Поучения Дуау, сына Хети" и другие книги, которые ему приходилось переписывать. Он знал лучше всех учебник арифметики и геометрии, тот самый, который был озаглавлен так:
      "Способы, при помощи которых можно дойти до понимания всех темных вещей, всех тайн, заключающихся в вещах".
      Никто лучше Нсисуамона не мог подсчитать, как разделить сто хлебов между пятью людьми так, чтобы двое из них получили в семь раз больше остальных.
      А теперь ему пришлось убедиться, что не только в учебниках, но и в жизни хлеб делят совсем несправедливо.
      И ему, Нсисуамону, не удалось попасть в число тех, кто получает в семь раз больше других.
      Нсисуамон, впрочем, недолго предается своим грустным размышлениям.
      Он вспоминает слова Дуау, сына Хети: "Если писец имеет какую-либо должность в столице, то не будет он нищим там. Нет писца, который не кормится от вещей дома царя".
      Бодрым шагом подходит он к своему дому. Там его ждут жена и шестилетний сын, будущий скриба, который уже ходит в школу и неумелой рукой выводит кривые и неуклюжие письмена на глиняных обломках и деревянных дощечках.
      Книга из воска
      Восковая свеча -- это вещь всем знакомая. Но книгу из воска редко кому приходилось видеть. Книга, которую можно растопить, словно масло,-- это, пожалуй, еще более удивительная вещь, чем книга-кирпич или книга-лента.
      Редко кто знает, что восковые книжечки, изобретенные во времена древних греков, продержались чуть ли не до начала прошлого века, до французской революции.
      Выглядела восковая книжечка так, как нарисовано на картинке. Это несколько табличек-дощечек величиной с нашу карманную книжечку. Каждая дощечка в середине выстругана. Получившаяся квадратная выемка заполнена воском -- желтым или окрашенным в черный цвет.
      В двух углах -- дырочки, в которые продеты шнурки, скрепляющие дощечки в одну книжечку. Первая и последняя дощечки с наружной стороны не покрыты воском.
      Сложив книжечку, вы можете не бояться стереть написанное на внутренней поверхности дощечек, покрытых воском.
      Чем же писали на табличках?
      Конечно, не чернилами. Для письма служила стальная палочка-- стиль, с одного конца острая, а с другого закругленная. Острым концом писали, или, вернее, царапали, по воску, а тупым сглаживали то, что не нужно. Вот еще один предок нашей резинки. Бывало, что на дощечке делали пометки не стилем, а ногтем. Когда в Греции судьи подавали голос, они проводили ногтем черту на воске. Короткая черта значила: "оправдать", длинная -- "виновен". У судей ногти всегда были полны воска.
      Восковые таблички были очень дешевы. Поэтому на них писали черновики, записки, счета, расписки и даже письма. Папирус, привозившийся в Грецию и в Рим из далекого Египта, стоил дорого. Он шел только на книги.
      Таблички были выгодны еще потому, что могли служить очень долго. Написав письмо на восковой табличке, римлянин обыкновенно получал ее обратно -- с ответом. Можно было бесчисленное множество раз сглаживать тупым концом стиля написанное и писать снова.
      -- Почаще переворачивай стиль (то есть исправляй написанное),-советовали в те времена начинающему писателю.
      До сих пор говорят еще: у него хороший стиль, то есть он хорошо пишет. И это несмотря на то, что стили давно вышли из употребления.
      То, что воск легко выглаживается, было, впрочем, не всегда удобно. Случалось, что важные секретные письма доходили подчищенными, исправленными теми людьми, в руки которых они по дороге попали. Чтобы этого не было, поступали так: написанное письмо покрывали новым слоем воска и на нем писали какие-нибудь пустяки: "Здравствуй, такой-то, здоров ли ты? Приходи ко мне обедать", и т. д. Получив такую дощечку, осторожно снимали верхний слой и прочитывали письмо, написанное на нижнем слое. Письма, значит, в те времена могли быть и одноэтажными и двухэтажными, словно дома.
      Латинские буквы на камне были прямыми, стройными, на папирусе они закруглились, а на воске превратились в неразборчивую скоропись.
      Разобрать почерк римлянина, написавшего письмо на воске, под силу только ученому-палеографу -- знатоку рукописей. Нам же, людям неученым, трудно понять что-нибудь в этих запятых и крючках.
      Попробуйте сами сделать восковую табличку и напишите на ней что-нибудь. Вы увидите, как трудно на воске писать правильными, закругленными буквами, особенно если пишешь
      быстро.
      Только теперь, когда придуман карандаш, когда бумага так дешево стоит, мы можем обходиться без восковых табличек. А несколько сот лет тому назад ни один школьник не обходился без восковой таблички, привешенной к поясу.
      Целую кучу таких табличек, написанных школьниками, нашли в стоке нечистот у церкви святого Якова в городе Любеке. Здесь же нашли множество стилей, ножичков для подчистки пергамента и палочек, которые употреблялись для битья школьников по пальцам. Надо сказать, что в те времена школьников нещадно били. Вместо того чтобы сказать: "Я учился", говорили: "Я ходил под розгой".
      В одном учебнике латинского языка, составленном около тысячи лет тому назад, приводится такой разговор между учителем и учениками:
      Ученики. Мы, мальчики, просим тебя, наставник, научить нас говорить по-латыни правильно, потому что мы неучи и говорим неправильно.
      Учитель. Хотите ли вы, чтобы вас пороли при ученье? Ученики. Лучше нам быть поротыми ради ученья, чем оставаться невеждами.
      Разговор идет и дальше в том же духе. Школьника тех времен надо представить себе сидящим, положив ногу на ногу. На колене двухстворчатая восковая дощечка. Левой рукой он придерживает ее, правой пишет под диктовку учителя.
      Восковые дощечки употребляли не только школьники,-- монахи отмечали в них порядок церковных служб, поэты писали на них стихи, купцы -- счета, придворные щеголи -
      записочки к дамам или вызовы на дуэль. У одних это были неказистые буковые дощечки, обтянутые снаружи для прочности кожей и покрытые внутри грязным воском, смешанным с салом. У других это были изящные таблички из красного дерева. Встречались, наконец, и совсем роскошные таблички -- на пластинках из слоновой кости.
      В Париже в XIII веке был даже особый цех мастеров, делавших таблички.
      Где все эти миллионы табличек? Их давно сожгли или выбросили с мусором, как это делаем мы с ненужными бумагами. А как много дали бы мы сейчас за каждую табличку, написанную римлянином, жившим две тысячи лет тому назад!
      Римских табличек сохранилось очень мало. Больше всего их нашли в Помпее, в доме банкира Цецилия Юкунда. Город этот был засыпан пеплом во время извержения Везувия вместе с городом Геркуланумом, расположенным поблизости. Не будь извержения вулкана, эти таблички не дошли бы до нас. От римских папирусов до нас дошли только те двадцать четыре свитка, которые были найдены под пеплом в Геркулануме. Самая ужасная катастрофа -- ничто по сравнению с гибельным действием времени. Века, которые не щадят людей, стирают нередко и самую память о человеческих делах, словно стиль, выглаживающий восковую табличку. Книга из кожи
      Еще в те времена, когда папирус был во всей своей славе, у него появился могучий соперник -- пергамент. С давних пор пастушеские народы писали на кожах и звериных шкурах. Но только тогда кожа превратилась в пергамент -- материал для письма,-- когда научились ее хорошо выделывать. Случилось это, говорят, вот при каких обстоятельствах.
      В египетском городе Александрии была замечательная библиотека, в которой собрано было около миллиона папирусных свитков. Особенно заботились о расширении библиотеки фараоны из династии Птолемеев. Много лет Александрийская библиотека была первой в мире. Но с некоторых пор ее стала догонять другая библиотека -- в городе Пергаме в Малой Азии. Фараон, царствовавший в это время, решил беспощадно
      расправиться с пергамской библиотекой. По его приказу был строго воспрещен вывоз папируса в Азию.
      Царь Пергама ответил на это тем, что поручил лучшим мастерам своей страны приготовить из овечьей или козьей шкуры материал для письма, который заменил бы папирус. С тех пор Пергам становится надолго всемирной мастерской пергамента.
      Так будто бы был изобретен пергамент, сохранивший имя своей родины.
      Во многом пергамент был лучше папируса. Его можно было легко резать, не боясь, что он рассыплется на отдельные волокна, сгибать без всякой порчи и ломки. Этих преимуществ пергамента сначала не заметили. Из него делали такие же свитки, как из папируса. Но потом догадались, что пергамент можно складывать, фальцевать в тетради и из этих тетрадей шить книги. Так появилась наконец настоящая книга, сшитая из отдельных листов.
      Сырую шкуру -- козью, овечью или телячью -- вымачивали сначала в воде, чтобы сделать ее помягче. Потом соскабливали ножом мясо и клали шкуру в воду с золой. После такой обработки шерсть легко снималась ножом. Готовую шкуру натирали мелом и выглаживали пемзой. Получалась тонкая желтоватая кожа, одинаково чистая и гладкая с обеих сторон.
      Чем тоньше был пергамент, тем он дороже ценился. Ухитрялись выделывать такой тоненький пергамент, что целый свиток помещался в скорлупе ореха. Такой любопытный свиток, содержавший в себе все двадцать четыре песни "Илиады", видел собственными глазами римский оратор Цицерон.
      Края кожи обрезали так, чтобы получался большой кожаный лист. Этот лист складывали вдвое, и из нескольких таких листов составляли тетрадь. Не все знают, что "тетрадь" слово не русское, а греческое и значит по-русски "четверка" или что-то в этом роде. Таких слов, перекочевавших к нам из Греции, немало. Например, "сорок" -- это греческое "тессараконта".
      Легко сообразить, почему "тетрадь" значит "четверка": тетради обыкновенно состояли из четырех листов, сложенных вдвое. Потом стали складывать кожу и в четыре, и в восемь, ив шестнадцать раз. Так в конце концов получились книги разных размеров: в четвертую долю листа, в восьмую, в шестнадцатую и т. д.
      На пергаменте стали писать с обеих сторон, а не только с одной стороны; как на папирусе. Это тоже было большим преимуществом. И все-таки, несмотря на все свои достоинства, пергамент долго не мог окончательно вытеснить папирус. Кожу употребляли для переписки сочинений начисто, но когда рукопись попадала в лавку книгопродавца, ее копировали там, перенося на папирусные свитки. Так произведение писателя путешествовало с воска на пергамент, с пергамента на папирус и в виде папирусного свитка доходило до читателя.
      Но чем дальше, тем меньше и меньше папируса выпускали египетские фабрики. А когда Египет завоевали арабы, подвоз папируса в европейские страны и совсем прекратился. И вот тогда-то пергамент оказался победителем.
      Победа эта была, правда, невеселая. Великая Римская империя была разгромлена за несколько сот лет до этого полудикими народами, пришедшими с севера и востока.
      Бесконечные войны привели в запустенье богатые некогда города. Не только образованных, но и просто грамотных людей с каждым годом становилось меньше и меньше. И когда пергамент оказался единственным материалом для переписки книг, писать на нем стало почти некому.
      Большие копировальные мастерские римских книготорговцев давным-давно закрылись. Только во дворцах королей можно было увидеть писца, заполняющего витиеватыми, затейливыми буквами свитки дипломатических грамот. Да в монастырях, затерянных среди дремучих лесов и пустынных равнин, можно было найти монаха, переписывающего книгу для спасения души.
      Сидя в своей келье на стуле с высокой спинкой, монах тщательно переписывает житие святого Себастьяна. Торопиться ему некуда. Каждую букву он выписывает аккуратно и заботливо, не боясь лишний раз оторвать перо от бумаги. Пишет он или каламом -- тростниковым пером, или птичьим пером, заостренным и расщепленным. Все чаще и чаще можно встретить в это время гусиные или вороновы перья.
      Чернила тоже не те, которыми писали римляне или египтяне. Для пергамента придумали особые, прочные чернила, которые впитывались в кожу так крепко, что их нельзя было смыть. Делали их, да и теперь очень часто делают, из сока чернильных орешков, железного купороса, камеди или гуммиарабика.
      Есть люди, которые думают, что чернильные орешки -- это орешки, растущие на чернильном дереве. Но чернильного дерева так же не существует, как не существует молочных рек и кисельных берегов. Чернильные орешки -совсем не орешки, а наросты, образующиеся иногда на коре, листьях и корнях дуба. Сок орешков смешивают с раствором железного купороса (это красивые зеленые кристаллы, которые получают, растворяя железо в серной кислоте); образуется черная жидкость, в которую для густоты прибавляют гуммиарабик. Вот рецепт этих чернил, сохранившийся в старой русской рукописи того времени, когда была уже изобретена бумага:
      Орешки чернильные в ренском вине на солнце или в тепле
      мочити. Посем тую водку из скляницы желтую, процедя сквозь
      полотенце и орешки выжав во иную скляницу положите и ку
      поросом чернящим, в муку растертым, запустити и почасту
      ложкою помешивати, в тепле же несколько стояти дней,
      и тако будут добрые чернила.
      А в тот состав надобно орешков как много прилучится
      ренского -- чтобы в нем орешки потонули. Купоросу прежде
      по малу присыпати, дондеже мера возьмет. А имей отведы
      вати пером на бумазе, и егда счернеют, тогда приложи мерку
      камеди раздробленной ради утверждения и потом пиши
      потребное.
      Старинные чернила отличались от наших одной странной особенностью. Пока ими писали, они были очень бледными и чернели только спустя некоторое время. Наши чернила лучше только потому, что к ним добавляют немного краски. Поэтому они хорошо видимы и тому, кто пишет, а не только тому, кто читает.
      Заговорившись о чернилах, мы забыли о нашем монахе. Прежде чем начать писать, он тщательно разлиновывает страницу. Для этого у него имеется свинцовая палочка в кожаной оправе. Это прабабушка нашего карандаша. Недаром немцы до сих пор вместо "карандаш" говорят "свинцовая палочка"
      (der Bleistift).
      Проведя по линейке две продольные черты, чтобы отделить справа и слева поля, монах проводит потом поперечные линии для строк. Свинец пишет слабо, но для линования лучшего не надо. Затем, благословясь, он принимается за первую строчку. Если он умеет рисовать, он рисует первым делом большую заглавную букву, с которой начинается первое слово фразы. Вместо S рисует дерущихся петухов, вместо Н -- двух сражающихся воинов. У некоторых переписчиков заглавные буквы -- это целые картинки. Иной такое нарисует, что и не приснится никогда: львов с человеческими головами, птиц с рыбьими хвостами, крылатых быков -- одним словом, всяких невиданных чудовищ.
      буквы эти выводятся не черными, а цветными чернилами -- красными, зелеными, голубыми. Большей частью начальные буквы были красными. Оттого-то первую строку каждого отрывка мы и называем красной строкой, хотя в книгах у нас все буквы одного цвета.
      Разница еще в том, что мы нашу красную строку начинаем, отступив от полей, а средневековые писцы делали наоборот: красная строка у них заезжала на поля. Значит, красные строки тогда были не короче, а длиннее всех других строк.
      Нарисовав начальную букву или оставив для нее пустое место (потом кто-нибудь другой нарисует), монах принимался медленно выводить одну за другой каждую строчку текста.
      Делал он это не спеша, чтобы чего-нибудь не напутать. Книги тогда писали только на латинском языке, а язык этот знали хорошо немногие. Переписывая непонятные слова, легко было напутать. И действительно, ошибок в средневековых рукописях множество. Если переписчик замечал ошибку, он подчищал рукопись ножичком. Ножичек этот был не похож на наши перочинные ножи. Он не складывался. Острие было короткое, широкое, напоминавшее по форме лист. Буквы переписчик ставил тесно одну около другой: пергамент был дорог, его приходилось беречь. Ведь на толстую книгу из телячьей кожи нужно было целое стадо телят. Случалось, что пергамент приносили в дар монастырю благочестивые миряне: какой-нибудь рыцарь, награбивший много золота на больших дорогах, купец, вернувшийся из опасного путешествия в заморские страны, владетельный граф, приехавший помолиться покровителю монастыря святому Себастьяну. Но это бывало редко.
      Экономя место, переписчик многие слова сокращает: вместо "человек" он пишет "чк", вместо "люди" -- "лю", вместо "Иерусалим" -- "Им".
      Так работает монах целые недели и месяцы. Чтобы переписать том в пятьсот страниц, нужен по крайней мере год. Болит вечно согнутая спина, слезятся усталые глаза, но старик не жалуется. Ведь в то время как он пишет, святой Себастьян смотрит с неба и подсчитывает, сколько букв вырисовал монах своим каламом, сколькими бороздами -- линейками-- пропахана страница. Каждая новая буква -- это отпущенный, прощенный грех. А грехов у смиренного монаха Гундогинуса много. Если их не отмолить, попадешь в ад, в самое пекло, в объятия дьявола.
      Проходит час, другой, хочется отдохнуть, разогнуть спину. Но это нечестивое желание, его нашептывают бесы, которых много водится около каждого человека. Недавно один монах рассказывал, что другой монах ему говорил, будто бы он собственными глазами видел целый выводок бесенят с крысиными мордочками и длинными хвостами. Этот народец только и думает-о том, как бы помешать богоугодному делу -- толкнуть руку, опрокинуть чернильницу, посадить кляксу посреди страницы.
      Вот наконец книга закончена. Брат Гундогинус любовно рассматривает страницы, похожие на поле, усеянное цветами. Красные и голубые буквы мелькают на каждой странице.
      Сколько трудов положено на эту книгу! Сколько раз в бессонные ночи брат Гундогинус вставал со своей жесткой постели, зажигал свечку и садился за работу! Ветер шумел за ставнем, прикрывавшим маленькое окошко, кто-то стонал и выл на монастырском кладбище, скрипело гусиное перо, и все новые и новые строчки ложились на желтоватую страницу пергамента. В свое время, когда дьявол будет спорить с Петром, небесным привратником, из-за души грешного инока, все эти бессонные ночи, все эти строчки будут подсчитаны и зачтены.
      В последний раз опускает Гундогинус перо в чернильницу и пишет:
      Славный мученик, вспомни о грешном монахе
      Гундогинусе, который в этой книге рассказывал о
      твоих великих, чудесах. Пусть твои заслуги помогут
      мне войти в царство небесное и избавят меня от на
      казания за мои грехи.
      На Руси переписчиками тоже были на первых порах монахи. Писали они каламом на "телятине". Разумеется, слово "телятина" означало тогда не телячье мясо, а телячью кожу -- пергамент. Каламы и пергамент привозили из Византии и платили за них большие деньги. Переписчик и у нас работал не только пером, но и кистью. Начальные буквы он вырисовывал в виде замысловатых фигур и раскрашивал потом красками и золотом. По всей книге разбросаны были буквы-звери, буквы-птицы, буквы-цветы. В заглавиях переписчик сплетал и связывал буквы таким сложным узором -- "вязью", что потом и сам с трудом разбирал написанное.
      Через несколько веков появились и наемные писцы, тоже, правда, из духовного звания.
      Эти писцы переписывали книги не для "спасения души", а на заказ и на продажу.
      Чем дальше, тем больше и больше нужно было книг. Книги начали продавать на рынках. В книжной лавке можно было купить не только евангелие и требник, но и сборник повестей и рассказов.
      Росла торговля между городами и странами. В торговых рядах писцы принялись строчить деловые письма.
      Наемному писцу некогда было вырисовывать каждую букву. И вот мы видим, как на страницах книг и на канцелярских свитках четкое, прямое "уставное" письмо сменяется менее правильным "полууставным", а потом и размашистой, беглой скорописью.
      Летя по бумаге, перо переписчика лихо закручивает хвостики "р" и завитушку "с".
      Переписывая богослужебную книгу, наемный писец, по старому обычаю, заканчивает ее несколькими словами о себе.
      Он тоже считает переписку благочестивым занятием, но вместе с тем не забывает и земных благ -- платы за работу.
      Вот как заканчивается, например, один старый немецкий молитвенник:
      В лето от рождества Христова 1475-е, 12-й день после
      праздника св. Фомы, изготовлен и написан этот служеб
      ник, Иоганном Гервером из Лихтенштейна, жителем го
      рода Цюриха, и сделано это по заказу господина моего,
      брата Мартина, командора ордена в Фюсснахе, во спасе
      ние души отца его и матери и всех родичей его и земля
      ков. И стоит этот служебник 52 гульдена. Молите господа
      за переписчика.
      Были и такие писцы, которые заканчивали работу веселым стишком. Например:
      Вот и всей книге конец.
      Получай свои деньги, писец.
      А вот еще веселей:
      Кончив работку,
      Получай на водку.
      Как выглядела старая пергаментная книга?
      Это был большей частью огромный, тяжеловесный том, переплетенный в прочный переплет -- из двух досок, обтянутых кожей. С внутренней стороны переплет обшивался материей.
      Каждый из вас не раз видел книгу в переплете. Но знаете ли вы, почему переплет выступает над обрезом или что за валики, которые вы видите на кожаном корешке?